И мы стояли с ней перед звездным алтарем, нас венчали звезды и орхидеи, брачное ложе нам приготовили черные ангелочки...
      Эллен хлопотала внутри шалаша. Я сидел и, несмотря на жару, дрожал. Я чувствовал, что Эллен снова рядом, гнал от себя мерзкие мысли и не мог взглянуть в ее сторону.
      Впрочем, было так темно, что разглядеть что-нибудь все равно нельзя. Из джунглей слышались странные звуки: чье-то мяуканье, переходящее в рычание, клекот, потом завывание, замершее на высокой лунной ноте.
      Я сказал, что, может быть, надо разжечь костер. Но она возмутилась.
      Я все еще не смотрел на нее. Протянул к ней руку и... отдернул.
      Она рассмеялась.
      - Знаменитый путешественник Марко Поло, - сказала она, - писал об удивительной стране, через которую ему привелось проезжать. Там росли деревья, кора которых была нежна, как кожа женщины...
      Она сидела в темноте рядом со мной с распущенными волосами, такая же дикая и непонятная, как джунгли и ночь, и так же непонятно говорила о коже женщины, которую я только что ощутил.
      - Береза, - пролепетал я. - Разве Марко Поло проезжал через Канаду?
      - Березы растут не только в Канаде, - сказала Эллен. - Вы хотели бы, Рой, прикоснуться к березке?
      Я хотел бы прикоснуться к Эллен, и она это знала. Меня удерживало только чувство протеста. Она сама привела меня сюда, сама заставила сделать шалаш, сама пела свадебную песню.
      Какой я был олух, что не понимал этой удивительной девушки, которая стала моей женой перед звездным алтарем, с которой я познал высшее счастье на благословенной райской земле Африки, отныне для меня священной...
      Рассвет был таким же внезапным.
      Эллен нежилась на траве в шалаше, который знаменовал собой поэтическое представление о местонахождении рая.
      Моя милая, моя несравненная и чистая жена выглядывала из шалаша, прикрываясь охапкой травы. Это был самый поразительный наряд, который я мог представить себе для белой женщины в Африке.
      Она послала меня разыскивать ручей.
      А когда я вернулся ни с чем, то застал ее одетой, европейской и недоступной, успевшей умыться. Черные мальчишки принесли ей воду из близкой деревни.
      Мальчишки провели нас к аэродрому. Оказалось, что для этого нет нужды брести звериными тропами по джунглям.
      Я любовался Эллен, я гордился ею. Она была моей женой. Конечно, мы не станем покупать фермы, а будем жить в Нью-Йорке.
      Мы держались за руки.
      - Я думаю, - сказал я, - что нам не так уж важно ждать здесь атомного ада. Надо поскорее удрать в Нью-Йорк.
      Она усмехнулась и пожала мои пальцы.
      - Глупый Рой, - только и сказала она.
      - Разве... Разве мы не вернемся вместе?
      Эллен отрицательно покачала головой.
      Черные мальчишки забегали вперед, заглядывали нам в глаза.
      Я нахмурился, сердце у меня остановилось.
      - Все это была шутка? - хрипло спросил я.
      - Нет, Рой, нет, родной... Это не шутка. Я - твоя жена. И ты - мой муж... перед звездами, перед вселенной!
      - Так почему же?..
      - Милый Рой, ни ты, ни я не принадлежим сами себе.
      - Но друг другу?! - протестующе воскликнул я.
      - Только друг другу. И будем принадлежать, какая бы стена ни встала между нами.
      - Нет таких стен, не может быть таких пропастей!
      - Есть такие стены, стены гор и расстояний, есть такие пропасти, наполненные водой океанов, милый Рой.
      - Что ты хочешь сказать, Эллен? - в испуге спросил я.
      - Ну, вот! Уже и аэродром. Так близко. А мы вчера бродили, как Стэнли или Ливингстон... Что бы подарить нашим маленьким друзьям? Ты хотел бы, чтобы у нас было столько детей?..
      Она достала сумочку и сунула каждому из ребят по долларовой бумажке.
      Они весело закричали и убежали, унося нежданную добычу.
      Эллен грустно смотрела им вслед.
      - Ну вот, Рой... Никогда не забывай этой ночи.
      - Я не люблю слово "никогда".
      - Никогда, - повторила Эллен. - Я тоже не хочу этого страшного слова. Мы ведь увидимся, Рой... Не знаю когда, но мы увидимся...
      Я чувствовал в себе пустоту.
      - Вот и самолет, который ждет меня, - указала Эллен на самолет, которого здесь не было вчера.
      Я не мог ее потерять. Лучше уж найти место, где будет радиоактивный кратер...
      Мы шли по летному полю, которое ничем не было отгорожено от джунглей. Навстречу нам шел тот самый штатский в темных очках, которого я вчера принял за детектива.
      - Хэлло, Марта! - крикнул он Эллен. - Не хотите ли вы, чтобы самолет из-за вас задерживался?
      - Я ничего не имела бы против, - ответила Эллен, с пронизывающей твердостью смотря в темные очки своего вчерашнего спутника.
      - Надеюсь, джентльмен не будет в претензии, что останется один? проворчал детектив.
      - Я всегда буду с ним, - отпарировала Эллен.
      - О-о! - сказал детектив и предложил мне сигарету.
      Мне очень хотелось курить, свои сигареты я раздарил в джунглях, но я отказался.
      - Надеюсь, - продолжал шеф в темных очках, - что вы, сэр, всегда будете вспоминать об этой ночке?
      Мне очень захотелось дать ему в челюсть.
      - Ты будешь писать мне? - спросил я Эллен.
      Она отрицательно покачала головой.
      Страшная догадка стала заползать мне в мозг, я гнал ее, как гнал вчера мерзкие мысли. Эллен молча опровергла их, как только умеет это делать женщина! О, если бы она смогла сейчас опровергнуть мое подозрение!
      Эллен поняла меня, она очень хорошо поняла меня.
      - Значит?.. - спросил я ее.
      - Значит... - твердо повторила она.
      Шеф в очках отвел меня в сторону.
      - Вам доверяет сам мистер Джордж Никсон, парень! Надеюсь, вы поняли, что ни Марту, ни меня вы никогда не видели?
      Опять это гнусное слово.
      Я молча кивнул. Может быть, я и вправду никого не видел, все это было во сне: и бешеный полет над землей, и бешеное счастье на земле.
      Эллен стала Мартой. А я остался Роем Бредли.
      Марта не знала Роя.
      Она шла вместе с очкастым и ни разу... ни разу не оглянулась.
      Какие-то шпики и парни с мрачными лицами переговаривались между собой на незнакомом языке. Они что-то крикнули Эллен, то есть Марте... Марта живо заговорила с ними.
      И вдруг мне припомнились слова заклинания на неведомож наречии:
      Нас венчали не в церкви...
      Столетние дубы
      С похмелья свалились...
      Я пошел прочь. И свалился в канаву за летным полем, свалился, как подломленный дуб, с которым жизнь сыграла такую страшную шутку.
      Я видел, как разбегался по бетонной дорожке самолет, видел, как оторвались баллоны колес от земли, как убрал пилот шасси уже в воздухе.
      Самолет превратился в серебристую блестку и растаял в солнечном небе.
      Я встал и сжал челюсти.
      Я был женат! Пусть обрушатся на меня небеса, пусть разверзнется подо мной земля, я был женат!
      И у меня была самая удивительная, самая нежная и самая смелая жена, которая способна прострелить апельсин на лету, которая хочет увидеть березки".
      Часть третья
      ЯДЕРНЫЕ ВЗРЫВЫ
      Атом может дать человечеству
      будущее, но может и отнять его.
      Глава первая
      ТРИ КИТА
      За окном билась метель. Шаховская невольно прислушивалась к ее завываниям. Ветер налетал на коттедж, превращенный в больницу с одной лишь палатой, сотрясал его весь, грозя выбить окно. Елене Кирилловне казалось, что даже свет в электрической лампочке мигал.
      Буров лежал на постели, огромный, вытянутый. Его осунувшееся лицо было в тени и казалось неживым. Шаховской становилось жутко. Она брала тяжелую горячую руку, держала ее в своей.
      Прилетевший из Москвы нейрохирург нашел сотрясение мозга. Вот уже который день Буров не приходил в сознание, а врачи считали операцию ненужной. Елена Кирилловна прибегала сюда прямо из лаборатории и уходила только утром. Веселова-Росова хотела временно освободить ее от работы, но она и слышать об этом не желала. Ведь в Великой яранге продолжали начатые в подводной лаборатории исследования, которые ведутся теперь во многих научных учреждениях мира.
      Елена Кирилловна склонилась над Буровым, заглянула ему в открытые, беспокойные и невидящие глаза. Сейчас он будет опять бредить. Это всегда было страшно.
      За тонкой перегородкой спала медицинская сестра. Во сне она вскрикивала, заставляя Шаховскую вздрагивать, или начинала шумно дышать, ворочалась.
      Буров что-то пробормотал.
      Шаховская вынула из сумочки маленькую тетрадку в мятом переплете. Поглядывая на дверь, стала записывать.
      Может быть, она стенографировала бред больного, чтобы показать утром врачу? Но до сих пор она этого ни разу не сделала, унося тетрадку с собой. Если бы медсестра увидела эти записи, они показались бы ей сделанными по-латыни.
      Утром Шаховская ушла на работу, словно и не провела бессонную ночь.
      А вечером Буров первый раз пришел в себя. Он узнал Лену, улыбнулся. Его пальцы сжали ее руку.
      - Все будет хорошо, - сказала Елена Кирилловна. - Как я рада... Все обойдется.
      Он закрыл глаза.
      - Лена... Это вы... Это вы меня оттуда вытащили?
      - Там было столько подводников! - ответила Шаховская. - Но теперь все хорошо. Не надо говорить. Вам нельзя.
      Болезненная складка появилась у Бурова между бровями.
      - Нет, надо!.. Хорошо, что вы здесь... Вот не знаю, встану ли.
      - Встанете! Молчите.
      - Не имею я права молчать. Субстанция...
      - Ею уже заняты многие. Мы не одиноки, Буров!
      - Весь мир должен заняться! Весь мир!.. Нет ничего важнее! Ядерные реакции при ней невозможны!.. Вдумайтесь!.. Это наш долг, физиков... Тех самых, которые выпустили ядерного джинна...
      Буров разволновался. Ему стало худо. Шаховская вызвала врача.
      - Вы просто опасная сиделка, - недовольно сказал обеспокоенный врач.
      Когда следующий раз Буров пришел в себя, то Шаховской не было. Он не верил, что видел ее здесь, что говорил с ней.
      Правда, медсестра сказала, что Елена Кирилловна часто дежурила около него, но только пока он был в беспамятстве, а теперь у нее срочная работа.
      Буров загрустил.
      В больницу пришла Люда, робкая, сконфуженная, и принесла букет цветов.
      - Можно? - спросила она, приоткрыв дверь.
      - А, Люд! - проговорил Буров. - Давай, давай!.. (Он был с ней иногда на "вы", иногда на "ты".) Мне теперь куда лучше.
      Девушка вошла, прижимая к себе цветы. Их привезли самолетом с юга. Но Буров не обратил на них никакого внимания.
      - А Елена Кирилловна как? - сразу спросил он.
      Неужели он не мог об этом спросить хоть не сразу!..
      Оправившись, Люда рассказывала о маме, об академике, о его секретарше Калерии-Холерии, которая пытается во все совать свой длинный нос, о соседних отсеках Великой яранги, о капитане погибшего корабля Терехове, который готовится вести ледокол в док, едва его поднимут со дна. О Елене Кирилловне она кратко сказала, что у нее начались головные боли, но что она вообще замечательная.
      Люда была еще несколько раз у Бурова, передавала приветы, в том числе и от Шаховской. Буров сам уже не спрашивал о ней... Он стал сосредоточенно-задумчивым, требовал бумаги, хотя ему не позволяли заниматься. Однако Сергей Андреевич все равно не щадил свою больную голову. Он продумывал во всех деталях новый дерзкий замысел.
      И вот наконец его выписали из больницы, рекомендовав отдых.
      Он был уверен, что за ним придет Шаховская. Потребовал электрическую бритву, тщательно выбрился. С удовольствием снял больничную пижаму: из дому по его просьбе принесли лучший его костюм.
      К коттеджу подъехала автомашина. Это, конечно, Мария Сергеевна позаботилась. Буров поспешно оделся, встал, крепко обнял медсестру, поблагодарил за все.
      В передней его ждала... Люда. Буров не смог скрыть своего разочарования.
      - А, Люд... - рассеянно сказал он.
      Девушка зарделась, стала что-то лепетать.
      - Поехали, - не слушая ее, сказал Сергей Андреевич.
      На улице сверкали звезды. Буров остановился, расставив ноги, запрокинув голову, смотрел в сияющее огнями небо и всей грудью вдыхал морозный воздух.
      - Прогноз обещает пургу, - сказала Люда.
      - Будет буря, мы поспорим, - пробормотал Буров, думая о чем-то своем.
      Ехать было совсем недалеко. Люда хотела помочь Бурову войти в его коттедж, поддерживая под руку, но он рассмеялся, повернул ее к себе спиной и легонько толкнул.
      - Вот так-то! - сказал он. - За все тебе спасибо, хороший мой Люд, наверное, лучший из людей.
      Девушка отпустила машину и пошла пешком - здесь все близко... Между тем небо затянуло тучами, вероятно, прогноз погоды окажется верным. Люда зашла в лабораторию узнать, не нужна ли там помощь на случай пурги. Ее заверили, что смена справится своими силами.
      К своему коттеджу Люда подошла одновременно с каким-то огромным, неуклюжим человеком в дохе, достававшей ему до коленей. Девушка ахнула. Это был Буров!..
      Он ввалился в коттедж Веселовой-Росовой, как, бывало, топотал своими ножищами, отряхивая снег, ворочался в тесной передней, как медведь.
      Из столовой выглянула секретарша академика Калерия Константиновна.
      - Ах, как я рада вашему выздоровлению! Академик будет просто в восторге, сладко произнесла она.
      Буров кивнул ей. Овесян! Здесь? Вот это удача!
      Он вошел в столовую, намеренно задерживаясь, откашливаясь и украдкой смотря на дверь комнаты Елены Кирилловны. Но Шаховская не вышла.
      Перехватив взгляд Бурова, Люда заглянула к Елене Кирилловне. Та, одетая, сидела на кушетке, подобрав ноги. Портьера в ее комнату задернута, но дверь приоткрыта. На немой вопрос Люды она отрицательно покачала головой.
      Услышав кашель Бурова, в столовую выбежали Веселова-Росова и Овесян. Мария Сергеевна бросилась на грудь Бурову и заплакала. Это было так неожиданно, что Сергей Андреевич растерялся. Овесян тряс его руку.
      Мария Сергеевна усадила Бурова за стол, велела Люде подать электрический самовар.
      - Как хорошо, что вы сразу к нам, - говорила Веселова-Росова, разливая чай. - Мы должны быть вам ближе всех.
      Мария Сергеевна рассказывала Бурову, какой интерес у советских ученых вызвала его субстанция, какие начаты работы для ее изучения.
      - Мало, - сказал Буров, - мало.
      - Опять вам мало, дорогой, - мягко упрекнула Веселова-Росова.
      - Я поспорить с вами пришел, Мария Сергеевна, - сказал Буров, беря стакан. - Не терпелось...
      Мария Сергеевна всплеснула руками:
      - Сергей Андреевич! Да что вы, дружочек! Зачем же это?
      - Вот это я понимаю! - воскликнул академик Овесян. - Значит, здоров.
      Буров холодно посмотрел на Овесяна.
      - Разговор у меня будет серьезный, Амас Иосифович!
      - Серьезный? - обрадовался Овесян. - Давай по-серьезному! Мы только что говорили с Марией Сергеевной. Работы, проведенные в подводной лаборатории, очень интересны, их надо продолжать, но... Друг мой! Великий Резерфорд не позволял своим соратникам работать после шести часов, берег их здоровье и... считал, что людям надо дать время, чтобы думать... Поедешь на курорт, друг мой! Так решено. Все.
      - У меня было достаточно времени, чтобы подумать. В одиночной палате... Я черт знает что успел передумать... о долге физиков. Атом может дать человечеству будущее, но может и отнять его. Теперь мне надо проверять.
      - Проверять - это хорошо, - вставила Мария Сергеевна. - Если есть в науке единственный метод, который должен быть положен в ее основу, то это метод сомнения во всем, метод проверки!
      - Дотошной проверки, абсолютного недоверия! Узнаю Марию Сергеевну Веселову-Росову! - вставил Овесян.
      - Мы с вами, Амас Иосифович, представляем как бы два начала в науке. Ваш практицизм, мой принцип сомнения... Две стороны одной и той же медали, два начала единой науки.
      - Простите, - упрямо сказал Буров. - Допускаю, что наука нужна не для науки. В конечном счете любое научное открытие будет использовано для практических целей. Однако ученый, делающий открытие, порой даже и представить себе не может, что он открывает. Разве мог Гальвани, наблюдавший подергивание ножки лягушки, представить себе современные электрогенераторы мощностью в миллионы киловатт, электрические сети, опутывающие шар?
      - Это был младенческий возраст науки, - возразил Овееян. - Сейчас мы можем ставить задачи перед наукой, а не заставлять ее открывать тайны природы наугад.
      Калерия Константиновна сидела за столом, благоговейно глядя на ученых, которые продолжали спор.
      - Догадываюсь, - сказал Овесян. - Наш Буров хочет добавить к двум китам науки, к принципу практичности и утилитарности, к принципу сомнения и проверки еще третьего кита - фантазию.
      - Фантазию, но не фантазерство, - сказала Мария Сергеевна.
      - Фантазия - качество величайшей ценности, - выпалила Люда. - Без фантазии не были бы изобретены дифференциальные уравнения.
      - Ого! - сказал Овесян. - В бой вступают резервы. Однако что же надумал наш третий кит науки?
      - Субстанция существует, - сказал Буров. - Это уже не фантазия. Но этого мало. Ее нужно не только находить в природе. Ее нужно создавать.
      Овесян ударил себя по колену.
      - И продавать в аптеках! Здорово! Это уже вполне практично!
      - Но это разговор не для чайного стола, - прервала Мария Сергеевна, вставая.
      Все поднялись. Только Калерия Константиновна осталась сидеть, опустив уголки тонких губ.
      Ученые вернулись в кабинет и заговорили вполголоса. Люда, словно нечаянно, прикрыла плотнее дверь за ними, а сама выбежала на улицу, чтобы посмотреть, не разыгралась ли пурга. Она беспокоилась за Бурова и решила, что непременно пойдет его провожать.
      Когда Люда вернулась, то Холерии, как она звала секретаршу академика, не было. Дверь за портьерой в комнату Елены Кирилловны была приоткрыта, и Люда невольно услышала конец фразы, сказанной Калерией Константиновной:
      - Так что не теряйте времени. Протяните руку... Возьмите его.
      - Хорошо, Марта, - ответила Елена Кирилловна.
      Люда опешила, ничего не понимая.
      Ученые вышли из кабинета, громко разговаривая.
      - Как хотите, Сергей Андреевич, - говорила Мария Сергеевна, - я верна своему методу: ничему не верить, все брать под сомнение. А вы опять фантазируете.
      - Так если не фантазировать, то что же тогда проверять? - отпарировал Буров.
      - Я выхожу из игры, - заявил Овесян. - Мое дело зажечь "Подводное солнце". А вы здесь можете фантазировать, проверять выдуманное, но имейте в виду - это слишком фантастично, чтобы быть практичным.
      Люда подумала, что три кита все-таки не смогли договориться.
      Когда Буров уже одевался в передней, Шаховская вышла в столовую. Калерия Константиновна, опустив глаза, завязывала тесемочки у папки. Академик стоял у замерзшего окна и изучал снежные узоры. Мария Сергеевна провожала гостя.
      Елена Кирилловна мило улыбнулась Бурову, положила ему руку на локоть:
      - Подождите, Сергей Андреевич! Вас еще рано отпускать одного. Я пойду с вами.
      Буров радостно и растерянно затоптался на месте. Не замечая у дверей готовую идти Люду в дубленке, в расшитых бисером нарядных унтах, он стал искать шубку Шаховской.
      И они ушли вместе.
      Потом стали прощаться. Овесян и Калерия Константиновна. Академик сразу же уезжал на место нового "Подводного солнца", Калерия-Холерия оставалась в его коттедже для связи.
      Все ушли, а Люда в непонятной тревоге не знала, что ей делать.
      Глава вторая
      АПОКАЛИПСИС
      Буров жил в коттедже Овесяна. Академик, перебравшись на место строительства нового "Подводного солнца", сохранил здесь за собой только одну комнату, другую предоставил Калерии Константиновне, осуществлявшей по его заданию связь между стройплощадкой и Великой ярангой, а третью отдал Бурову.
      Елена Кирилловна, выйдя с Буровым на улицу, предложила немного пройтись, прежде чем идти в его коттедж.
      - Мне в бреду привиделось, что я с вами разговаривал и даже о чем-то спорил.
      - Вот как? Однако наяву я слышу только ваши споры с другими, и они мне доставляют немало радости... В вас что-то есть, Буров. Вы ломаете изгороди коралля. И у вас бизоньи, налитые кровью глаза. Бизон красив, он весь устремленный удар.
      - Да. Ударить надо. Хорошо бы стать бизоном науки...
      - Бизоны вымерли, их истребили... А вы не думаете, что мир выиграл бы, если бы таких, как вы, физиков, истребили бы?
      Буров даже закашлялся от изумления.
      - На месте папы римского я отлучила бы их всех от церкви. Я ввела бы костер за чтение еще не сожженных книг по ядерной физике.
      - Нам с вами пришлось бы тоже сгореть, - напомнил Сергей Андреевич.
      - Я отправилась бы и на костер... в розвальнях, подняв два перста...
      - Не забыли свою боярыню Морозову? Нет, дорогая раскольница. Спасение человечества не в отказе от знаний, а в обретении знаний высших.
      - И высших сверхбомб, радиоактивных туч, от которых никому не будет спасения...
      - До сих пор история человечества была историей войн. При совершенствовании средств войны была извечная борьба ядра и брони.
      - Борьба всегда извечна, - подтвердила Елена Кирилловна.
      - Артиллеристы придумывали все более тяжелые пушки и ядра, все более страшные бронебойные снаряды. И в ответ на каждое такое изобретение другие умы придумывали более могучую, более крепкую, непробиваемую броню. В ответ на ядовитый газ появился противогаз.
      - Но в ответ на атомную бомбу не появилось атомной брони.
      - Физически она еще не создана. Она существует в виде политического сдерживающего начала. Слишком страшны средства, какими владеют противостоящие лагери. Эти средства кажется невозможным применить.
      - Кажется?
      - Да. Только кажется. Их все же могут применить. И если после несчастья в Хиросиме и Нагасаки на города не падали ядерные бомбы...
      - Если не считать руанской трагедии, - напомнила Шаховская.
      - Нет, считая ее... считая эту трагедию, как напоминание того, что бомбы, созданные для взрыва, взрываются...
      - Они существуют только для защиты.
      - Нет. Ядерное оружие - это не оружие защиты, это оружие нападения. Оно принципиально рассчитано на чужую территорию. Поэтому мы всегда предлагали его запретить.
      - Но есть и оружие возмездия.
      - Взаимное "возмездие" - печальный конец цивилизации.
      - Значит, не зря написан Апокалипсис. Будет конец мира. Помните. Откровения Иоанна-богослова? "И пятый ангел вострубил, и я увидел звезду, павшую с неба на землю, и дан ей был ключ от кладезя бездны..." В наше время такими звездами падают баллистические ракеты.
      - Вы знаете Библию наизусть?
      - Не всю. "Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи, и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя..." Вам не вспоминаются фотографии черного гриба Бикини? Но это не все. Слушайте дальше: "И из дыма вышла саранча на землю, и дана ей была власть, какую имеют земные скорпионы". Вдумайтесь в этот образ. Саранча - нечто бесчисленное, всюду проникающее, неотвратимое. "И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям..."
      Шаховская схватила руку Бурова и крепко сжала. Он поражен был ее голосом глухим, придушенным. Ему показалось, что она говорит с закрытыми глазами.
      - "И дано ей будет не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека..." Вам не приходит на ум, что поражающая мучением саранча - это образ радиоактивности, несущей медленную и неизбежную смерть от лучевой болезни, от которой гибнут люди, но не травы?
      - Лена, черт возьми! - крикнул Сергей Андреевич. - Кто вы такая? Не было столетия, когда Апокалипсис не толковался с позиций современности. Его мутные символы подобны алгебраическим знакам, под которые можно подставить любые значения.
      - Нет, нет, Буров! Разве вы не поняли еще, что самый страшный враг человека - это знание? Оно поднимает его гордыню на головокружительную высоту, чтобы потом низвергнуть в бездну.
      - Вы хотите сказать, что гибель цивилизации заложена в самой природе ее развития?
      - Да. Всему есть начало, всему есть конец. Конец можно было предвидеть интуитивно, как это делал древний поэт и богослов, но можно и сейчас понять неизбежность конца, исходя из всего того, что мы уже знаем и... хотим узнать. Прощайте, Буров. Вы мне нравитесь. В жизни хорошо идти с закрытыми глазами, чтобы не видеть, что впереди...
      - Подождите, Лена. Не уходите. Зайдите ко мне... Этот разговор нельзя оборвать. Ведь мы только работали. Никогда не говорили...
      Шаховская усмехнулась:
      - Зайти к вам? А что скажет княгиня Калерия Константиновна? Она, вероятно, уже вернулась. Впрочем, не все ли равно!..
      Буров открыл своим ключом дверь. Заметил следы на снегу крыльца, кто-то уже вошел раньше его. Усмехнулся. Да, Калерия-Холерия, как ее называет Люда, уже здесь. Шаховская тоже увидела отпечатки, но ничего не сказала.
      Буров снял с Лены шубу в передней, провел в свою комнату и занялся камином.
      Лена осмотрелась. Подошла к столу и стала прибирать на нем бумаги, передвинула стулья, положила книги на полку.
      - Настоящий мужчина должен быть неаккуратным. И от него должно немного пахнуть... козлом.
      - Благодарю вас. Вы не откажетесь от приготовленного мужчиной чая?
      - Откажусь. Садитесь напротив меня. Нет. Не так близко. Не торопитесь. Конец цивилизации еще не так близок.
      Буров сердито отодвинулся вместе со стулом, потом встал с него.
      - Чепуха! - раздраженно сказал он. - Не ждите конца света, оставьте это попам. Я допускаю лишь кризисную стадию в развитии цивилизации... Я даже могу представить себе ее гибель, как представляю себе самоубийство. Ведь почти каждый человек в каком-то возрасте переживает кризис, стоит на грани гибели, борется с желанием покончить с собой. У одних - это слабо, почти незаметно, боком промелькнувшая мысль, у других - это тяжелая борьба, навязчивая идея. Только единицы из миллионов гибнут.
      Сергей Андреевич ходил по комнате большими шагами.
      Следя за ним взглядом, Шаховская задумчиво продекламировала:
      - И сказано в легенде древней: "Тогда днем сумрак пал на землю..."
      Буров остановился:
      - Что? Затемнение на небесах? Страхи древних? - и продолжал, как бы думая вслух: - Мы уже знаем, что живем в населенном космосе. Миллиарды звезд, которые смотрят на нас, - это миллиарды светил с планетными системами. В одной нашей Галактике, а таких галактик несметное число, в одном только нашем звездном острове ученые готовы признать от полутора сот тысяч до миллионов разумных цивилизаций неведомых, мыслящих существ. Как бы они ни выглядели, эти существа, их общество, овладевая знанием, в какой-то момент переживает опасный кризисный период, период овладения тайной ядерной энергии. Если в этот момент самосознание мыслящих существ не на высоте, они могут погубить себя. Но это так же исключительно редко в истории Развития Разума вселенной, как редко самоубийство среди людей. Но самоубийцы встречаются.
      - Я хотела покончить с собой, - призналась Лена. - Я вскрывала себе вену. - И она показала Сергею Андреевичу шрам на запястье.
      Буров встал на колено и долгим поцелуем прижался губами к выпуклому бледному, более светлому, чем кожа, шраму.
      - У человечества тоже останутся шрамы, - сказал Сергей Андреевич. - Но оно переживет тяжелую пору, как переживали ее миллионы иных цивилизаций вселенной.
      - Вы мне нравитесь, Буров. В вас есть неукротимая широта. Вы - настоящий русский человек.
      - Я советский человек, я человек мира, мира, который рано или поздно станет единым.
      - Но вас надо сжечь... пусть хоть рядом со мной, но сжечь.
      Лена бросила в разгоревшийся камин полено. Оно зашипело.
      - В ските? Нет! Победа никогда не дается отступлением, - сказал Буров, ногой подправляя полено.
      Смотря на огонь, Лена задумчиво говорила:
      - Проблема ядра и брони... Самоубийство цивилизаций... Как пережить кризис!.. Вот вы какой...
      - Да. Пережить кризис. Победить мыслью. Нельзя дать автомат неандертальцу. Это ясно всем. Но неандертальцы в смокингах и роговых очках существуют, распоряжаются атомными заводами. Они будут побеждены мыслью...
      - Вы думаете?
      - Будут! Но прежде нужны охранные меры. Об этом должны заботиться мы, физики, иначе однозначно заслужим костер.
      Лена откинулась на спинку стула. Сергей Андреевич продолжал стоять перед ней на колене, все еще держа ее руку со шрамом в своей.
      - Хотите сделать атомную кольчугу? Ее не может быть...
      Буров вскочил, почти бросив повисшую руку Лены.
      - Прекратилась в Проливах ядерная реакция?! - в бешенстве крикнул он, сощуря один глаз, словно прицеливаясь.
      Лена, проницательно смотря на Бурова, кивнула...
      - Если она невозможна здесь, почему нельзя сделать ее невозможной всюду? Ведь именно в этом теперь наша задача! Именно в этом!
      Лена посмотрела на Бурова расширенными глазами.
      - Идите сюда, встаньте, как вы стояли, - приказала она.
      В ней что-то изменилось. Сергей Андреевич почувствовал это. Он сел на лежавшую перед камином шкуру белого медведя, и Лена, пододвинув к нему свой стул, запустила тонкие пальцы в его русые волосы.
      - Вы мне очень нравитесь, Буров. Я никогда не трогала таких волос. Они чуть седеют. Они у вас буйные. И сами вы буйный. Мне нравится, как вы ходите, даже как вы ругаетесь в лаборатории. Мужчины должны быть невоздержанными на язык. Вы молодец, что хотели меня поцеловать...
      Буров вздрогнул, потянулся к Лене, но она, больно ухватив за волосы, оттянула назад его голову, заглядывая ему в глаза.
      - Работать с вами - большое счастье. Вы видите - цель не в колбе, а среди звезд, где существуют неведомые миры...
      - Слушайте, Лена, - перехваченным от волнения голосом сказал Буров, из-за кого я потерял голову?.. Хотя что-то и делаю, о чем-то думаю, даже бунтую...