Появились женщины, которые тащили на себе живые скелетики детей. Они шли в Нью-Йорк за хлебом. Они уже давно ничего не могли купить... Их были тысячи...
      Снег перестал идти. Теперь видна была печальная черная процессия завтрашних похорон, которая растянулась по прямолинейному шоссе, уходя за выпуклость холма.
      - Надо что-то сделать.
      - Надо уехать, - шепнул я, - пока нас... не съели.
      Лиз гневно сверкнула глазами, я прикусил язык.
      - Откройте багажник, - скомандовала она.
      Я сдвинул шляпу и почесал затылок. Не могу сказать, чтобы я долго сопротивлялся. Я просто стал больше уважать Лиз и меньше себя.
      Я доставал из багажника продукты, а Лиз тут же отдавала их сначала женщинам и детям, потом всем, кто тянул к нам исхудалые руки с шевелящимися пальцами.
      Люди кричали от радости, на глазах у них были слезы. Я стал противен себе: как только повернулся мой язык сказать, что они могли нас съесть!
      Консервы тут же раскрывались, их ели руками, стоя или сидя на снегу. Ели с плачем, с рыданиями...
      Подходили все новые толпы живых скелетов.
      В багажнике у меня уже ничего не осталось...
      Через толпу прорывались изголодавшиеся люди, они вырывали куски хлеба, пачки печенья, коробки с сухарями у тех, кто раньше завладел ими.
      Я шепнул Лиз, что надо сесть в машину. Но она стояла не шевелясь, смотрела на начавшуюся свалку, прижав кулаки к подбородку.
      И тут голодающие стали надвигаться на нас, требуя еды.
      Какой-то старик с вылезающими из орбит глазами и седой щетиной на лице кричал громче всех.
      Лиз протянула в машину руку и достала свою кожаную сумочку.
      Она вынула из нее деньги и стала совать их шевелящимся мертвецам.
      Я видел, как вырвали у нее из рук сумочку... Деньги высыпались на шоссе, но никто не поднимал их. Лиз всполошилась, хотела поднять помаду и пудру, но их втоптали в снег. А сумку, кожаную сумку разорвали на части... и обезумевшие люди тут же пожирали ленточки кожи.
      Сумка была съедена.
      И тогда нас с Лиз оттолкнули от машины. К сиденьям тянулись скрюченные руки... сверкнул нож...
      Великолепная обивка красной тисненой кожи была изрезана, сорвана, съедена...
      Я пытался защитить свое добро, но был избит этими слабыми, едва стоящими на ногах скелетами.
      Лиз тоже помяли. Я не знаю, почему с нее не содрали ее меховое манто и не съели его.
      И крики, вой, плач, завывания...
      И когда в машине не осталось ни кусочка кожи, нам позволили сесть на жалкие, вылезшие пружины...
      На ободранной, изувеченной машине с незакрывающимся багажником, крышку которого помяли, когда очищали его содержимое, мы тихо двинулись через голодную толпу.
      Скелеты медленно брели мимо нас, держась друг за друга. Эти ничего не знали, они не ели ни наших продуктов, ни сумочки Лиз, ни обивки "кадиллака". Они шли без надежды, гонимые мукой голода, шли в город, где могут быть магазины, где были когда-то магазины...
      Лиз плакала.
      Черт меня возьми, я тоже не мог совладать с собой".
      Глава пятая
      ЛЕДЯНОЙ ШАР
      "У невысокой скалы с косыми слоями, срез которых огибала снежная дорога, я узнал свое любимое место и остановил изувеченный "кадиллак".
      И у меня и у Лиз затекли ноги. Почти сутки мы были в пути. Кроме того, я предложил Лиз воспользоваться крутым поворотом шоссе у скалы, поскольку природа не предоставила нам большего комфорта.
      Уже темнело. С горьким чувством я смотрел на снежное поле внизу. Здесь когда-то было зеленое море кукурузы. Оно всегда служило мне символом американского благополучия: откормленный скот, молоко, масло, консервы, мука, экспорт, текущие счета и поджаренные початки, которые я так любил еще в детстве и которые с таким аппетитом мы уплетали с Эллен на ферме у отца...
      Теперь перед глазами в сумеречном свете вечера расстилалось безбрежное мертвое снежное море. Прежде в это время заканчивался сев. Вырастет ли здесь еще когда-нибудь кукуруза?..
      Вернулась Лиз, посвежевшая, умывшаяся снегом.
      - Я в отчаянии, - сказала она, - у меня не осталось ни пудры, ни помады. Я, вероятно, ужасно выгляжу.
      Я усмехнулся:
      - А я в отчаянии от этой чертовой пудры, которая покрыла отцовские поля. Они действительно ужасно выглядят.
      - Как? Ферма уже так близко?
      Я кивнул.
      Лиз оглянулась на машину, осмотрела мою оборванную одежду. Ее наряд был не лучше. Манто, оказывается, все-таки порвали живые скелеты...
      - Я не могу в таком виде показаться вашим родителям, - сказала Лиз.
      Я махнул было рукой, но она строго посмотрела на меня:
      - Как выглядит ваша машина!.. Вы обязаны завтра утром заняться ею, надеть хотя бы чехлы на эти гнусные пружины, выправить багажник.
      - Утром? - устало спросил я. - Так не лучше ли это сделать на дворе фермы, в гараже?
      Лиз решительно замотала головой.
      - Нет, - сказала она. - Мы не можем явиться туда как побитые собаки. Рой, вы не сделаете этого! Будьте мужчиной.
      Я не переставал удивляться Лиз Она вечно ставила меня в тупик. Было решено, что переночуем в машине.
      Съехали вниз к тому месту, где мы с Эллен прятались в кукурузных джунглях и где я собирался защищать ее от леопардов, аллигаторов и анаконд. Сейчас мне предстояло защищать Лиз от зверей пострашнее.
      Я остановил автомобиль на обочине. Спинка переднего сиденья машины откидывалась, и получался матрас двуспального ложа. Надо ли говорить, что вылезшие пружины не делали его особенно приятным. Я не знал еще, чем мне удастся утром прикрыть эти вывороченные машинные внутренности. Однако утро светлее вечера во всех отношениях. Я чувствовал себя разбитым и дорого бы дал за теплую постель в мотеле.
      Лиз принялась устраивать наше ложе с помощью своего манто и всего, что попадалось ей под руку.
      Укрылись мы моим пальто, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть.
      Это была неспокойная, но целомудренная ночь. Я несколько раз просыпался, чувствовал трогательное мерное дыхание Лиз, прислушивался к завыванию ночной метели и снова засыпал...
      Погони не было, очевидно, мы затерялись в снежном просторе, если нас искали, то в гостиницах. Я снова просыпался, прислушивался. Мне хотелось повернуться, но я считал это неучтивым.
      Лиз уютно устроилась на моем плече. Теперь я даже боялся пошевелиться и в конце концов уснул.
      Проснулся от ощущения, что кто-то смотрит на меня.
      Я открыл глаза, вздрогнул и сразу разбудил Лиз. Мы оба сели, виновато озираясь.
      Через лобовое стекло, протерев снаружи его от снега, на нас смотрела знакомая мне веснушчатая рожица моего Тома. Он накрыл нас здесь, лежащих в объятиях друг друга.
      Он не скакал на одной ноге, не кричал озорным голосом: "Э-э-э! Как не стыдно! Голубочки, любовники! Кошки на крыше!.." Он только печально и осуждающе смотрел на меня, сразу узнав, что со мной не Эллен.
      Я, наверное, покраснел, как баптистский проповедник, уличенный в краже дамских панталон.
      - Кто это? - возмутилась Лиз, поворачивая к себе зеркало заднего обзора, чтобы привести в порядок волосы. Они уже не лежали у нее, как крылья бабочки, а скорее напоминали прическу недавней моды, заимствованной у пещерного века.
      - Это Том... Мой племянник, Том, - пробормотал я.
      - Так представьте меня ему, - сказала Лиз и улыбнулась мальчишке.
      Том скривился в гримасе.
      Я открыл дверцу.
      - Хэлло, Том! - сказал я. - Это Лиз... моя жена.
      Лиз быстро взглянула на меня.
      Том оторопело уставился на нас. Потом по всем правилам этикета шаркнул ножкой:
      - Простите, дядя Рой, я совсем не думал... Дедушка подпрыгнет до потолка. Мы совсем не ждали. Позвольте вас поздравить, миссис Бредли.
      Лиз мило протянула мальчику руку:
      - Мы будем друзьями, не правда ли, Том? В особенности когда я действительно выйду замуж за Роя, - и она рассмеялась.
      Том посмотрел на меня, на нее и тоже рассмеялся.
      Потом он заинтересовался увечьями, нанесенными моему "кадиллаку".
      Лиз была удивительно настойчива, и мы втроем кое-как привели машину в относительный порядок, использовав чехол запасного колеса. Лиз оказалась по-женски искусной. Теперь хоть не видно было проклятых пружин, которые всю ночь впивались мне в бок.
      Делая вид, что непринужденно веселы, мы поехали на ферму.
      Пораженные старики обрадовались мне, но Лиз встретили недоуменно.
      Мать, оказывается, была очень истощена и не вставала с постели.
      Сестра Джен с плохо скрываемым торжеством рассматривала изорванное дорогое манто Лиз.
      Мы все собрались около материнской кровати. Я не хотел делать из чего-нибудь секрет. Я рассказал, почему Лиз здесь, правда, не уточнив ее родословной.
      Мой старик покачал седой, словно облинявшей, головой:
      - Полиция нравов. Это нехорошо. Этим можно было бы возмущаться, если бы... Ты знаешь, Рой... Я совершенно разорен. У меня были подготовлены семена, но я не смог их использовать. Ты видишь, поля покрыты ледяной коркой.
      - Это новые ледники, мистер Бредли, - сказала Лиз.
      Старик не понял.
      - Ледяная корка на полях, - стал он дотошно объяснять. - Я уж думал, нельзя ли посеять все-таки. Пытался вспахать обледенелую землю, сломать ледяную корку. У меня ничего не вышло, Рой. Вот, может быть, теперь, вместе с тобой?.. Иначе я совсем разорюсь, Рой...
      Бедный старик, несчастный фермер, он не видел дальше принадлежавшего ему, уже несколько раз заложенного и перезаложенного участка... Он горевал о своем разорении, не в состоянии объять мыслью весь обледенелый мир, скованный новым ледниковым периодом.
      Настало время второго завтрака.
      Отец виновато посмотрел на меня:
      - Надеюсь, Рой, ты приехал не с пустыми руками?
      Джен засуетилась.
      - Я могу сбегать к багажнику, - предложила она, накидывая на себя пальто. - Пора готовить ленч.
      Мы с Лиз переглянулись.
      - Он не дает кукурузы. Бережет на семена, - сказала мать, не то извиняясь, не то жалуясь, и посмотрела на мрачного отца.
      Отец отвернулся, чтобы не встретиться со мной глазами.
      А я был рад этому. Я тоже не мог смотреть на него. Я сделал знак Джен, и она, удивленная, успевшая надеть пальто, стала раздеваться.
      - Нам слишком быстро пришлось уехать из Нью-Йорка, - сказал я, оправдываясь. Любопытно, что я не смел сознаться в единственном приличном поступке, который совершил в жизни, я не мог сказать, что мы с Лиз отдали все продукты голодающим.
      Мать встала с постели, несмотря на общие протесты, принялась хлопотать, хотя Лиз уверяла, что мы с ней совершенно не голодны и последний раз великолепно поели в мотеле, где ночевали...
      Отец сумрачно смотрел на нее.
      И вдруг в дом ворвался Том.
      Оказывается, он удирал из дому и носился на мотоцикле по окрестностям.
      - Полиция! Полиция! - кричал он, круглыми глазами смотря на меня. - У тебя есть револьвер, дядя Рой? У нас есть дедушкин кольт и охотничье ружье. Мы будем отстреливаться, дадим бой, как индейцам!..
      Отец сел за стол и опустил на руки голову.
      - Полиция! - в отчаянии сказал он. - Я еще вчера слышал, что билль о морали подписан президентом. Полиция нравов рыщет по вашему следу.
      - Не беспокойтесь, - сказала Лиз. - Ведь у вас есть револьвер, Рой? Или просить у вашего отца?
      - Боюсь, что огневая мощь нашего укрепления будет недостаточна, усмехнулся я.
      - Не беспокойтесь, - повторила Лиз. - Дайте мне оружие.
      - Вы можете попасть в апельсин на лету? - осведомился я.
      - Нет, я просто застрелюсь, - спокойно ответила Лиз.
      Мы с отцом переглянулись. Он спрашивал глазами. Я кивнул. Я знал, что она может это сделать.
      Отец встал.
      - Вот что. Пока мать готовит кукурузные блюда из семян, Том должен привезти соседа Картера.
      - Он еще не продал свою ферму? - осведомился я.
      Том бросился к дверям, ожидая последнего распоряжения.
      - Он глава нашей общины "искренних евангелистов". Вам придется стать такими же...
      - Эта секта прощает самоубийство? - осведомилась Лиз.
      - Нет. Просто Картер как представитель одной из христианских церквей обвенчает вас. Тогда...
      Лиз и Джен захлопотали. Сестра увела ее к себе наверх, чтобы примерить подвенечное платье.
      Отец принес мне виски, и я мрачно пил, отгоняя лезущие ко мне мысли.
      Мать, еле волоча ноги, накрывала торжественный стол, на который нечего было подать.
      Том привез взъерошенного Картера.
      - Мир этому дому, - прогнусавил он, простирая руку. - Хэлло, Рой, - сказал он обыкновенным голосом и, шаркая ногами и улыбаясь бабьим лицом, пошел ко мне для рукопожатия.
      - Хэлло, Картер! Надо карьером обкрутить одну парочку, чтобы утереть нос полиции, - решительно сказал отец, сжимая свои огромные натруженные кулаки.
      Картер оглянулся, ища невесту. Потом, чуть согнувшись в длинной спине, стал потирать руки, хихикая:
      - Утереть нос полиции? Я уже утер ей нос, когда она явилась конфисковать за долги мой урожай на полях... увы, покрытых льдом.
      Вышла Лиз.
      Конечно, это была дурацкая выдумка Джен, за что-то мстившей мне. Она нарядила Лиз в свое подвенечное платье с фатой. Я готов был плюнуть от злости.
      - О'кэй, мисс, мисс... Как вы поживаете, мисс?..
      - Мисс Морган, сэр, - сказала Лиз.
      Отец удивленно посмотрел на меня.
      Ведь мы с Лиз и словом не обмолвились, из какой она семьи.
      Мой несчастный старик засуетился. Боже мой! Он, наверное, думал, что как-нибудь отсрочит разорение с помощью моей нелепой женитьбы, что на будущий год лето будет нормальным... Я не знал, что станется на будущий год... С меня вполне хватало событий этого года.
      Лиз показалась бы мне очаровательной, если бы я всеми клетками своего неуклюжего тела и всеми дыминками моего невезучего духа не так ненавидел ее...
      Но у меня не было выхода. Только придуманный отцом план мог спасти Лиз.
      - Хэлло, Картер, захватили ли вы какую-нибудь там книгу, кроме Библии? беспокоился старик.
      - Я надеялся найти Библию у вас, но я захватил свою канцелярию шерифа, сказал Картер, умильно глядя на Лиз. - Никогда еще я не венчал столь красивых леди, - добавил он. - Вы позволите начать?
      - Если уже не поздно, - буркнул я, глядя в окно.
      Вдали на дороге виднелись автомобили и мотоциклы.
      - Полиция! - крикнул Том, вбегая с ружьем в комнату.
      - Приступим, леди и джентльмены, - гнусавым голосом пригласил Картер.
      Хорошо, что все процедуры у секты Картера были упрощенными. И хорошо, что этот чертенок Том был так сообразителен, что вытащил трактор и комбайн, поставив их поперек дороги почти в миле от фермы.
      Полицейским пришлось идти к ферме пешком.
      За это время проповедник, он же шериф, Картер успел принять нас с Лиз в свою дурацкую секту и обвенчать сразу церковным и гражданским браком.
      Мы надели обручальные кольца - они тоже нашлись у Джен. Потом мы расписались на какой-то гербовой бумаге.
      Картер торжественно приложил к ней печать.
      Перед богом и людьми мы были теперь мужем и женой, черт бы всех побрал!..
      Первым на ферму ворвался сутулый верзила. Он в бешенстве вращал глазами и был настроен отнюдь не миролюбиво. Я понял, что теперь мой выход.
      - Не сообщите ли вы нам, сэр, чем все присутствующие обязаны неприятности видеть вас?
      Билл хмыкнул и отступил. Вошел запыхавшийся полицейский и поднял руку:
      - Именем Федерального правительства! Кто здесь будет миссис Елизавет Рипплайн, жена мистера Ральфа Рипплайна?
      - О'кэй, сэр! Такой здесь нет. Позвольте представить вас, мистер... мистер...
      - Комиссар Зейс к вашим услугам.
      - Позвольте представить вас, комиссар Зейс, моей супруге миссис Елизабет Бредли, одно время побывавшей замужем за мистером Ральфом Рипплайном.
      - Не болтайте чепухи, - прорычал Зейс.
      - Нет, почему же чепуха, господин комиссар? Я бы хотел, чтобы вы вместе с директором-распорядителем Ассоциации безопасности убедились, что моя жена только что сочеталась со мной законным браком, освященным религией. К сожалению, шампанское уже выпито.
      - Прошу вас, сэр, - гнусавым голосом вмешался Картер, протягивая комиссару полиции нравов свежеиспеченный им документ.
      - Черт возьми! - сказал Зейс, читая бумагу.
      - Я просил бы вас, сэр! Я слуга церкви, - почтительно напомнил Картер.
      Комиссар Зейс посмотрел на Билла. Тот яростно сжимал свой огромный кулак.
      - Заберем их, - предложил он.
      - Вы не имеете права этого делать как представители полиции нравов, сказал я, подбрасывая на ладони револьвер.
      Полицейский перевел свой взгляд с меня на Картера.
      Служитель церкви рассматривал огромный ковбойский кольт, который, оказывается, висел у него сбоку.
      И совершенно такой же громоздкий старомодный кольт, словно свалившись с дешевого киноэкрана, оказался и в руке отца.
      Комиссар Зейс круто повернулся к двери.
      - Здесь мне делать нечего, - заявил он.
      Они вышли и зашагали по шоссе.
      Атака была отбита, но...
      Там, где не сможет действовать полиция нравов, будет действовать Ассоциация безопасности.
      На ночь мы забаррикадировали все входы в дом. Передвинули шкафы, столы, забили досками оконные проемы.
      Можно было ждать всего.
      Я положил свой револьвер под подушку. Я ночевал в комнатушке Тома, в той самой комнатушке, которая оказалась запертой ночью, когда в ней спала Эллен. Я вспомнил об этом и тоже закрылся на крючок! Я почти боялся, что... дверь эту попробуют открыть. Нет! Не гангстеры, конечно...
      Джен уступила Лиз свою комнату на втором этаже. Комнатушка Тома была на чердаке.
      Я поднялся по дьявольски скрипучей лестнице.
      Пожелав мне спокойной ночи, Лиз сказала, что никогда не забудет того, что сделала для нее моя семья.
      Я думал об этом перед тем как заснуть. И я думал об Эллен. Она бы меня поняла... Потом все устроится... Лишь бы этот проклятый лед... Иначе и устраивать незачем...
      На меня наплыли белые снежные сумерки. И я тихо взмыл в воздух, словно потерял вес. Так со мной бывало только в детстве.
      Я блаженно уснул.
      И вдруг проснулся, просунул руку под подушку и сжал револьвер.
      Дверь в каморку пытались открыть совсем так, как я пытался сделать это тем летом...
      Пристыженный, я тогда ушел, а сейчас... Я слишком поздно понял, что произошло. Шпилька, обыкновенная дамская шпилька, которая удерживала великолепную прическу с крыльями бабочки, эта шпилька оказалась достаточной, чтобы снять крючок с петли.
      И она вошла ко мне... Кто? Моя законная жена... перед богом и людьми, но только не перед моей совестью!..
      Уж лучше бы это был Билл! Я по крайней мере знал бы, что делать...
      Во сне я взлетел в снежное небо. Наяву я пал, низко пал... как только может пасть мужчина... в свою "брачную ночь".
      Утром... утром она встала счастливая. Я никогда не думал, что Лиз может быть такой радостной, такой красивой!..
      Но я не мог смотреть на нее, я опускал глаза, я был противен сам себе, я ненавидел себя! В Прекрасные Иосифы я, безусловно, не годился... Я обзывал себя павианом и двоеженцем...
      Лиз стояла у окна, распустив волосы, и изредка оглядывалась на меня со счастливыми глазами.
      - Милый, я назову нашего сына Роем, - сказала она.
      Я готов был кусать подушку, рвать простыни, разбить свою голову о стену.
      В этот день в сумерки, крадучись, пешком, бросив свой автомобиль, мы пробрались с Лиз на ближний железнодорожный полустанок.
      Там не было пассажиров, кроме нас. Никто нас и не провожал.
      Прощаясь, Том сунул мне холодный апельсин.
      Стоял морозный июньский вечер. Электрические фонари были словно окутаны светящимися шарами.
      Я передал Лиз апельсин.
      - Можешь ты подбросить его? - спросил я.
      - Может быть, положить на голову? - спросила она. Она была очень умна.
      - Нет. Просто подбросить. Мне хотелось бы попасть в него на лету.
      - Он совсем смерзся, как стекляшка, - сказала Лиз и подбросила апельсин.
      Я выстрелил. Апельсин упал на перрон. Что-то звякнуло.
      Мы с Лиз подбежали к нему.
      Нет, я не попал. Апельсин был подобен кусочку льда... каким станет скоро весь земной шар.
      Мы сели в поезд и поехали, сами не зная куда.