Физик - теоретик и экспериментатор - неожиданно заинтересовался технологией и цехами. Он не желал ограничиваться, как некоторые его собратья, научными отчетами и статьями в журналах. Он хотел видеть свои мысли воплощенными в машинах и аппаратах массового применения. Ученый встал во главе завода-института, включающего в себя, помимо исследовательских лабораторий, сеть опытных заводов, где осваивались серии новых машин и аппаратов. Инициатива Овесяна была подхвачена. В стране появилось еще несколько заводов-институтов, передающих в промышленность освоенные серии новых образцов вместе со всеми приспособлениями, нужными для их изготовления. Неусидчивого Овесяна снова потянуло в родной университет. Теперь ему уже хотелось преподавать физику, но так, чтобы его ученики знали, для чего нужна физика в жизни и на производстве. К этому времени за плечами профессора Овесяна, члена корреспондента Академии наук, было уже много важных открытий и серьезных работ, немало промышленных изделий, своим появлением в быту обязанных Овесяну. В сорок три года после избрания действительным членом Академии наук СССР он оставил руководство заводом-институтом и возглавил исследования, связанные с использованием термоядерных реакций. Вскоре его помощницей стала Маша Веселова. Именно о Маше Веселовой и думал академик, возвращаясь от Николая Николаевича Волкова к себе в институт. Перед мысленным взором Овесяна проходила вся их общая с Машей работа в лаборатории, их отношения, которые так заметно переменились со времени возвращенного Маше поцелуя. Перемена эта беспокоила Овесяна. Он боялся за Машу, боялся за себя... И тревога его была тем большей, чем успешнее шла их работа, - это сближало их. Если помните, они стремились получить в своей лаборатории такие атомные реакции превращения водорода, которые не были взрывными, как соединение тяжелых и сверхтяжелых водородов, дейтерия с дейтерием (двойные водородные ядра которых состоят каждое из протона и нейтрона) или дейтерия с тритием (ядро сверхтяжелого водорода, состоит из одного протона и двух нейтронов). Как известно, слияние ядра дейтерия, дейтерона, с ядром обычного водорода, протоном, оказалось реакцией не цепной. Цепная реакция взрывоподобно охватывает все большую массу вещества. Новая реакция могла протекать лишь при "воздействии извне". Можно было мечтать об управлении ею. Любопытно, что и температура, которая для этого требовалась, достигала уже не десятков миллионов градусов, - термоядерные реакции называются так потому, что требуют для своего протекания огромных температур, - а всего лишь четырехсот тысяч градусов, хотя, конечно, и такая температура чрезмерна, чтобы воспользоваться ею в мирных целях. Обычные атомные расщепления ядер протекают при любых, практически совсем невысоких температурах. Однако и новая, "невзрывная" термоядерная реакция не могла удовлетворить Овесяна с Машей. "Атомное топливо" в этом случае, помимо простой воды, включало еще и тяжелую воду - для получения дейтерия. Тяжелая вода - это редко встречающаяся примесь к воде обыкновенной. Отличается она от обычной тем, что в ее состав входит не простой водород, а тяжелый, у которого в ядре, как мы говорили, кроме элементарной, положительно заряженной частички - протона, имеется еще и не заряженная электричеством частичка нейтрон. Получить тяжелый водород из тяжелой воды очень просто: достаточно пропустить по ней электрический ток. Получить же тяжелый водород из простого водорода с помощью атомных превращений не легко. Перед Овесяном и Машей встал вопрос: каким путем пойти? Можно было выбрать путь искусственного создания дейтерия. Для этого необходимо вызвать распад некоторых элементов, излучающих при этом поток нейтронов. Затем дождем невидимых снарядиков бомбардировать водород в расчете, что какая-то часть нейтронов столкнется и сольется с протонами, образовав желанные дейтерии. Если потом с помощью атомного взрыва, скажем урана 235 или плутония, создать необходимую температуру в четыреста тысяч градусов, то образовавшиеся ядра тяжелого водорода в своем тепловом движении при такой колоссальной температуре получат столь гигантские скорости, что смогут столкнуться с оставшимися ядрами водорода, слиться с ними, образовывая тройные ядра (два протона и один нейтрон), то есть ядра легкого изотопа гелия. При этом будет освобождаться лучистая энергия. Ее будет несколько меньше, чем при взрывных термоядерных реакциях, но все же чрезвычайно много. Однако можно было искать и совсем иных путей. Скажем, попытаться полностью воспроизвести солнечную реакцию в том виде, в каком она предположительно протекает на Солнце, то есть получить в лаборатории искусственным путем сложнейшую цепь атомных превращений, которая начнется со слияния ядер водорода с ядрами углерода. Углерод, последовательно превращаясь, пройдет различные стадии своего существования в виде совсем других элементов, коротко живущих, благодаря новым слияниям с протонами, пока в конце концов не возродится снова в первичной своей устойчивой форме, но рядом с ним теперь будет существовать уже не водород, который мог слиться с ядром углерода, а гелий. Масса ядра гелия, если это проверить, окажется несколько меньшей, чем масса четырех ядер водорода, из которых ядро гелия в конечном счете образовалось. Потеря массы и обусловливает освобождение лучистой энергии в количестве, точно соответствующем "потерянной массе". Энергия эта, как мы уже говорили, огромна. Мы не можем рассказать, каким именно путем пошли академик Овесян и его помощница, поскольку работы их пока еще не получили широкой огласки. Однако, по-видимому, они достигли именно того, чего желали: добились превращения водорода обычной воды в гелий с излучением колоссальной тепловой энергии. Конечно, температура, при которой могла протекать термоядерная реакция Овесяна и Веселовой, была неимоверно высока. Мало добиться получения атомной энергии из воды, нужно суметь новой энергией воспользоваться! Нужное решение долго не приходило в голову Овесяну. На ход мысли человека влияют различные обстоятельства. Технология творчества чрезвычайно сложна и разнообразна. Часто вспоминают о случае, который якобы помог сделать то или иное открытие, найти удивительное решение. Но если разобраться в любом стечении обстоятельств, то окажется, что обстоятельства сами по себе вовсе не случайны, а вполне закономерны. Если счастливое решение не было найдено одним человеком, оно неизбежно будет найдено другим. На Овесяна повлияло любопытное обстоятельство. Оно было сугубо личным и, казалось бы, не имело к предмету его исследований никакого отношения. Овесян все больше страшился осложнения отношений с Машей, он готов был бежать от нее... Академик отчаянно боролся со своим растущим влечением к помощнице. Смирять себя было тем труднее, чем больше убеждался он, что и в Маше происходит такая же борьба. Овесян решил, что должен уехать куда-нибудь на длительный срок. Уехать как можно дальше, хоть на Северный полюс. Необходимо было найти внешний повод. Решением этой задачи мозг Овесяна был занят так же, как и решением проблемы использования нового солнца, которое они с Машей могли зажечь с помощью своей термоядерной реакции. Куда же уехать из Москвы? Как жить и что делать вдали от института, от лаборатории?.. Где зажечь солнце, как и чем его охлаждать, чтобы отвести излучаемое солнцем тепло, использовать его для полезных нужд? Быть может, отодвинуть его от Земли, заставить висеть в воздухе? Установить на высокой горе? Но что же оно там будет делать? Сушить землю? Испарять влагу? Лучше уж погрузить его в пучину океана, пусть станет "подводной звездой". Превращая окружающую воду в пар, более того, нарушая связи атомов, разлагая воду на первичные элементы, "подводное солнце" будет расходовать на это свою энергию. Газообразная и паровая оболочки, которые окутают "подводное солнце", будут находиться в непрерывном движении, устремляясь наверх, вырываясь из моря столбом перегретых паров и газов, которые можно будет уловить и использовать. Под водой же установится равновесие. К раскаленной оболочке солнца будет притекать все время столько охлаждающей воды, сколько ее паров вырвется наружу. Значит, использование новой реакции - в море! Овесяну вспомнился день, когда он, восхищенный Машей, поцеловал ее в щеку. Она говорила тогда об уничтожении слоя вечной мерзлоты, который охватывает немалую часть нашей страны. И Овесян уже видел сейчас преображенное побережье. От берегов, от затопленных искусственных солнц, перегретый пар отводится по подземным скважинам в тундру. Тракторы пашут горячую землю. Над подогреваемой землей установится парниковый режим. В любой мороз снегу не удержаться! Даже зимой там сможет расти трава, как растет сейчас она зимой на Камчатке в местах, где сказывается вулканическая деятельность, где земля горячая. Кажется, выход найден! Новое солнце должно стать подводным и в первую очередь затонуть не где-нибудь, а близ полярных берегов, чтобы неиссякающая струя пара была направлена в тундру, в скважины-кротовины, проложенные тракторами с помощью "стальных кротов". Так одновременно Овесян решил обе мучившие его проблемы. Был найден способ использования нового солнца, а также и повод для отъезда на Дальний Север, где немедленно можно начать работы и где он, академик Овесян, будет необходим! А Маша... Маша, конечно, должна остаться здесь, в лаборатории. Пройдут месяцы - и все уляжется. Надо попросить Сашоль, чтобы они без него почаще бывали с Машей. Итак, отепление тундры, уничтожение слоя вечной мерзлоты! Там же по мере надобности будут сооружаться и тепловые атомные электростанции, использующие все тот же рожденный подводным атомным солнцем пар. Эта мысль и привела академика Овесяна к Николаю Николаевичу Волкову. Николай Николаевич с неожиданным интересом отнесся к фантастической, на первый взгляд, идее Овесяна, и поэтому Овесян был полон самых смелых замыслов. Теперь для Овесяна казалось самым трудным... рассказать обо всем Маше. Он уже шел по институту, приближался к своей лаборатории, невольно замедляя шаг. Только открыв дверь в привычную, длинную, как коридор, комнату, он, пересилив себя, ворвался в нее, как всегда стремительный, нетерпеливый. Маша, радостная, поднялась ему навстречу, улыбаясь глазами. - Привет! - закричал Овесян. - Привет полной хозяйке этой лаборатории. Маша сначала недоуменно, потом строго посмотрела на академика и опустилась на высокий табурет. - Как вас понять? - тихо спросила она. - Исполнение желаний! - возвестил Овесян. - Поеду топить наше солнце в полярном море, в Проливах. Возглавлю там строительство установки. Овесян прошел в свой кабинет, на ходу открыл крышку рояля и взял звучный аккорд. Потом повернулся к столу, - он все время старался не смотреть в сторону шедшей за ним Маши, - и сказал: - Вот так. Поеду на север. А вы останетесь здесь... пока. - На север? Один... - без интонации в голосе повторила Маша и отвернулась.
      Глава пятая
      ПОЗОВЕТ В БОЙ
      Капитан дальнего плавания Федор Терехов остановился на знакомом перекрестке. Два года не был он в Москве! Никто из прохожих не догадался бы, глядя на моряка, спокойно раскуривавшего трубку, как волновало его все вокруг. И эта синяя мостовая, и этот горбатый мост-улица, переброшенный через Садовую магистраль, и дворцы высоты, задевающие шпилями облака... Сколько людей! И как спешат все! А тогда они улыбались ему... С Леной. И кажется, идет она и сейчас рядом с Федором. У нее тонкие, холодные пальцы. О многом, о многом хочется спросить ее. Не написала ни разу. Улетела от Алексея... А от Федора? Федор медленно шел по оранжевой панели, разглядывая номера домов и вывески. Казалось, он искал что-то. Остановился перед красивым особняком, видневшимся за деревьями парка. Верно, перекочевали они сюда из пахучей рощи. На калитке узорчатой железной ограды была надпись: "Дворец звуков". "Здесь", - подумал Федор и решительно направился по аллее сада. Поднимаясь по мраморной лестнице, Федор испытывал то же, что чувствует новичок, взбираясь в бурю по трапу. Покрытые ковром ступени словно проваливались, уходили у него из-под ног. Сдерживая шаг, он чинно поднялся в огромный двусветный зал. Бюсты великих композиторов напомнили, что это концертный зал. Однако здесь не было ни партера, ни балкона, ни лож, ни даже эстрады. Вместо поперечных рядов кресел вдоль зала тянулись линии прозрачных кабин с мягкими диванами, обитыми васильковым плюшем. Федор, бесшумно шагая по упругому китайскому ковру, обошел все кабины, пристально всматриваясь в как бы погруженных в раздумье людей. Потом он вошел в одну из свободных кабин, прикрыл за собой тяжелую прозрачную дверь, и сразу же неожиданно наступила полная тишина, какая бывает лишь ночью в пустой квартире. Федор посмотрел на часы, улыбнулся чему-то и опустился на покойный диван. Закурить он побоялся, не зная, как здесь устроена вентиляция. Он протянул руку к маленькому столику и взял с него тяжелый том, оказавшийся каталогом. Дворец звуков, как прочел Федор, был грандиозной "звукотекой", подобием библиотеки, где хранились не книги, а записи звуков, все, что можно запечатлеть на пленке: выступления общественных деятелей, музыкальные произведения в разных исполнениях, сцены из театральных пьес, доклады на любую тему, циклы лекций. Звукотека была автоматизирована. Ею можно было пользоваться с помощью любого квартирного телефона. Достаточно набрать номер ее коммутатора, а потом номер из каталога, аппараты сейчас же включат заказанную запись, и можно прослушать ее через свой репродуктор. Телефоном же в это время можно пользоваться, потому что передачи звукотеки идут на токах высокой частоты и не мешают обычным разговорам. Прежде так вели только междугородные переговоры, несколько по одному проводу. Федор подумал: "Сидя за тысячу миль у репродуктора и вуз закончишь. А захочешь, придешь во Дворец звуков, выберешь концерт по собственному вкусу или по вкусу спутницы". Федор сначала бесцельно перелистывал каталог, но потом вдруг сосредоточенно стал искать что-то. И нашел... Чуть нервничая, он набрал на диске аппарата несколько цифр. Потом замер. И откуда-то грянули могучие тяжелые аккорды. Не было ощущения звучащего репродуктора. Чистые, ясные звуки окутали Федора со всех сторон, завладели им. Он физически окунулся в них, ничего не слыша и не ощущая ничего другого, кроме них. Тысячи мелочей отвлекают тебя от обычного громкоговорителя. Музыка, которую ты слушаешь походя, только краем касается тебя, оставляя нетронутыми тайные твои струны, а они могли бы зазвенеть ей в ответ. Тяжелые аккорды рассыпались блестящим пассажем. И каждая бисерная нотка нашла отзвук в душе Федора. Никогда не думал он, что способен так слушать музыку. Он забыл про зал, про кабину, забыл, зачем пришел сюда. Могучая сила завладела им и повлекла его в неведомый мир. Гремят раскаты. Накренилась кают-компания, хрустят шпангоуты. Маленькая пианистка мужественно продолжает играть... Федор видел наклонившееся пианино, девочку со светлыми косичками, которая была сильнее собственного огромного детского страха. И вот перед мысленным его взором уже другая пианистка, красивая, гордая, которая всего лишь один раз играла для него. Музыка внезапно оборвалась. В открытой двери кабины - потому музыка и выключилась автоматически - стояла высокая стройная девушка с красивым, строгим лицом и настороженными серо-голубыми глазами. Сколько раз представлял себе Федор это лицо! Он встал. - Что вы слушали? - спросила она, горячо пожимая его руку. Вместо ответа Федор закрыл дверь кабины, и музыка возобновилась. Нежная мелодия рояля сопровождалась оркестровым фоном: так на лесной поляне жужжат пчелы, шелестят листья, журчит ручеек, перекликаются вдали дети, где-то едет лошадка... Они сидели рядом. Федор молча смотрел на Женю: лицо ее покрылось румянцем, она опустила голову. Немного смущенная, она захотела выключить музыку, но Федор удержал ее руку. Фортепианный концерт заканчивался могучим гимном. Федор все так же молча поднес к своим губам холодные, волшебные пальцы, которые способны были создать этот звучащий сказочный мир. Второй раз в жизни поцеловал он эту руку. - Я лучше сама вам сыграю, - сказала Женя. - Хотелось поговорить по душам. Я вообще люблю приходить сюда. Курите. Здесь можно. Кондиционированный воздух. Искусственный климат. Можно заказать хоть пургу... - и Женя осеклась. Чья-то тень встала между ними. Федор все понял. - В знаменательный день встретились. Сбылись мечты, - он достал из кармана "Правду". Женя уже видела сегодняшнее сообщение, но теперь прочитала его еще раз: "Соорудить от Новой Земли до Северной Земли ледяной мол, отгородив им от океана южную часть Карского моря. В дальнейшем продолжить этот мол вдоль всего сибирского побережья, чтобы обеспечить круглогодичную навигацию на всем протяжении Северного морского пути". В сообщении говорилось также о широком освоении природных богатств Дальнего Севера, о строительстве заводов и городов и, в частности, о сооружении близ Голых скал подъездных путей, портов и дорог. - Наш праздник, - сказала она, возвращая газету. - Потому и рискнул позвонить по телефону. Женя с упреком посмотрела на Федора и отвела взгляд: - Вас надо поздравить. Мне приятно, что вы будете работать на мол. Заместитель начальника строительства, командующий полярной флотилией, капитан флагмана гидромонитора. Это уже адмирал! - и она скосила на него глаза. - Длинный титул, - усмехнулся Федор. - Сказать проще: каждая экспедиция берет туземца-проводника. Моя роль не больше. - За Алешу, каюсь, чуточку обидно. Автор замысла и... всего только заместитель главного инженера. - А как он сам? - Он стал другим. Кажется, даже местоимение "я" употребляет реже. Хотела бы и я измениться так же... - Не меняйтесь, - неожиданно для себя попросил Федор. Женя удивленно взглянула на него. - Любить не будут? - усмехнулась она. - Любить? - оживился Федор. - По-настоящему любят не за что-нибудь. - А как? - Вопреки... вопреки всему... здравому рассудку, собственной воле, вопреки недостаткам явным и тайным... прощая и оправдывая все. Женя никогда не ожидала от Федора такой страстности. - И вы умеете прощать? - тихо спросила она - Я не о себе, - отвел вопрос Федор, беря себя в руки. Женя ждала. Ей хотелось, чтобы Федор снова заговорил о том же, но он молчал. - Мы опоздаем! - спохватилась Женя. - Нам ведь надо успеть к Южному парку на собрание Москвы комсомольской! Молодежь позовут на стройку мола. Как незаметно пролетело время! - Да. Два года. Федор встал. Он с сожалением оглядел прозрачную кабину, где за короткий миг столько пережил. Молодые люди вышли из Дворца звуков. - Два года, - задумчиво говорила Женя. - Федя, много это или мало? - Еще двадцать тысяч миль. Для меня. Для вас - страница истории. - Какой? - Металлургии. - Вы следили? - За техническими журналами. Прошел техминимум. Проверьте. - Таких, как вы, не проверяют. Таким доверяют... Вы сказали... вопреки? Неужели это всегда так?.. Но не будем... Если бы вы знали, чего нам с Ипполитом Ивановичем Хромовым стоила первая труба, которая выползла из вращающегося кокиля! Ипполит Иванович все ссылается на мои вытягивающие валки, которые, если помните, вращались вместе с литейной формой и, кроме того, вокруг собственных осей. Но дело совсем не в этом. Дело в том, что за все годы до встречи со мной Хромов изучил условия кристаллизации. И главное, сумел воздействовать режимом охлаждения и химическими присадками на скорость застывания металла. Потому и удалось построить машину. - Не написали... письма, - только и сказал Федор. - Простите, Федя, - сказала Женя. - Очень трудно было разобраться... Сейчас бы написала. Теперь не страшно, что вы подумали бы, будто я "заношусь". - Почему теперь? - Все из-за вопреки! - рассмеялась Женя. Они подошли к статуе теннисистки, застывшей в броске с протянутой ракеткой. Здесь останавливался электробус. В электробусе было весело. Ехала по преимуществу одна молодежь. Шумели, смеялись, пели песни. Густой поток машин направлялся к Южному парку столицы. Вагоны метро, автобусы, высокочастотные электробусы, маленькие турбобили и автомашины, мотоциклы, даже велосипеды - вся эта пестрая, яркая, гудящая масса машин везла десятки тысяч молодых москвичей за город. Машины останавливались около Южного парка; Женя с Федором затерялись в потоке людей, направлявшихся к большому лугу. -Сколько людей! - тихо сказала Женя. - Тысячи, тысячи... Они похожи на пестрые цветы. Ковер на лугу. Федор смотрел не на луг, а на свою спутницу. Женя почувствовала взгляд и оглянулась. Сначала она улыбнулась, потом стала печальной. - Я думала о том, сколько здесь пылких сердец. Все они стремятся на север. У Гали было пылкое сердце. Она пошла туда первой. Раньше Алеши... - Женя опустила голову. - И уже не вернется. - Не могу примириться, - ответил Федор. Толпа гудела. Комсомольцы все прибывали. - Напрасно мы боялись, - стараясь переключиться, сказала Женя. - Самыми старыми здесь не будем. Вон какие почтенные комсомольцы идут... с усами, седые... - Денис, верно, тут. Не разглядишь. - Смотрите! - схватила Женя Федора за руку. - Это мушкетеры, воздушные мушкетеры Дмитрия Росова. Помните, мы с ним "накричали" друг на друга? - Вчера были в ледовой разведке. Сегодня - здесь. У них свой шаг. - Бодрый. По толпе прокатился рокот. На трибуну поднималось несколько человек, среди них был могучий старик с седыми пушистыми волосами под академической шапочкой. - Папа, - прошептала Женя. - А рядом с ним секретарь ЦК комсомола. А вон Алеша... А который же Ходов? Секретарь ЦК комсомола остановился перед микрофоном и снял кепку. По радиофицированному лугу разнесся его ясный, молодой голос: - Товарищи! - Он посмотрел на тысячи лиц и вдруг звонко крикнул: - Ребята! Две девушки рядом с Женей засмеялись и захлопали в ладоши. Женя чуть улыбнулась. Радостный шорох толпы был ответом на это задушевное обращение. Некоторые из старых комсомольцев переглянулись, но и те простили секретарю эту вольность. Секретарь говорил о новой стройке на севере, о романтике тяжелого труда: - Всякий труд у нас, будь он физическим или умственным, требует больших знаний, смелой мысли, горячей души. Разница лишь в условиях труда. Наиболее тяжелый труд, такой, как в Арктике, привлекает к себе ныне, как подвиг. Кто из молодежи времен революций не мечтал о подвиге? Кто из комсомольцев сейчас здесь, на лугу, не мечтает о нем? Один из старых наших комсомольцев, строитель города юности, Василий Васильевич Ходов назначен руководителем ледового строительства. Всколыхнулся луг. Ребята приветствовали старого бойца, пронесшего от молодости до седых волос опыт первой комсомольской стройки. - Значит, он строил Комсомольск? Я ему уже наполовину прощаю, - шепнула Женя. Худощавый, сухой, такой же "тощий", каким был когда-то Васька Ходов, стоял начальник и главный инженер полярной стройки, немало построивший на своем веку городов и заводов, и смотрел на притихших молодых людей. Он поправил комсомольский значок у себя на груди и рассказал, как в коллективном творчестве родился проект, задуманный Алексеем Карцевым. Толпа потребовала Карцева. - Где Карцев? - Вон стоит около Ходова. - Совсем еще молодой, худощавый. - Лицо энергичное. Смотрите, кажется, волнуется... Женя оглянулась, стараясь увидеть всех, кто говорил об Алеше. Федор, посасывая трубку, пристально следил за ней. Алексей стал рассказывать о севере, упомянул, каким комфортом пользуются ныне полярники, но тут же заметил, что в начале работ строителям на это рассчитывать трудно. Он вспомнил о русских путешественниках, шедших в пургу к неведомым землям или к полюсу не ради выгоды, а во имя любви к науке и Родине, вспомнил, как, вопреки мнению западных мореплавателей, советские люди доказали, что в Арктике можно плавать, жить и работать. - Ученые, писатели, художники, музыканты... - увлеченно продолжал Карцев. - Можно назвать многих, кто ради своего высокого, вдохновенного труда готов был на любые тяготы жизни. А в нашей стране творчески вдохновенным стал любой труд. Вот почему молодежь пойдет сейчас на север, как шла в поход на восток, поднимала целину, строила атомные электростанции, поворачивала вспять великие реки! Ликующий гром прокатился по лугу. Все вскочили. - Кажется, я начинаю завидовать, - сказала Женя. - Вы все пойдете на север... А я - в пустыню... - Почему в пустыню? - насторожился Федор. - На Барханский металлургический завод делать трубы для мола и ждать возвращения... кораблей... - едва слышно, словно сама себе, сказала Женя. Федор пристально посмотрел на нее. Она опустила глаза. К трибунам пробирались желающие выступить. Говорили горячо, пылко и вслед за Карцевым звали на подвиг. Жене особенно понравился некий Андрюшка Корнев, паренек с вихрастой головой, который, произнося речь, расстегнул ворот рубашки. Он хотел работать, не получая зарплаты, поскольку его будут на стройке кормить и одевать, а у него других потребностей, кроме как потребности трудиться, больше нет. Женя с Федором видели, как секретарь ЦК комсомола улыбнулся и что-то тихо сказал академику Омулеву. В числе выступающих был и пожилой рабочий. Он говорил о своем заводе, где уже изготовлялись машины для стройки мола, и заключил так: - И построит тот мол вся страна, вся земля молодости, в которой Лет до ста расти нам без старости Год от года расти нашей бодрости. Славьте, молот и стих, землю молодости Его на руках сняли с трибуны и понесли по лугу. Кто-то запел песню. Старик, возвышаясь над головами, басом пел вместе со всеми. Под песни составлялись предварительные списки. Тысячи людей, молодых, здоровых, веселых, увлеченных романтикой грандиозных задач и трудностей, продолжали одну из традиций нового общества - отдавать все лучшее: силы, уменье, радость жизни - на служение обществу, совершать для него трудовые подвиги. Все это можно было сделать и завтра и послезавтра в своих учреждениях и на заводах, но людям не терпелось. Они не хотели ждать. В этот день в число строителей мола записался и Денис Денисюк. Он повесил у себя в комнате карту Арктики с нанесенной на ней трассой мола. В этот день Женя Омулева простилась с Федором и Алексеем, уезжая на южный металлургический завод. В этот день Алексей подал заявление в партийную организацию Института холода. Он хотел перед началом грядущих боев стать кандидатом в члены партии.
      Глава шестая
      УВИДИТ НЕВИДАННОЕ
      "Все мы, пассажиры мирного торгового парохода, любуясь бирюзовыми водами Баренцева моря, близ мыса Канин Нос, что означает "нос ястреба", внезапно были потрясены ужасающим зрелищем. Из Горла Белого моря на простор полярных вод выходила грозная эскадра морских кораблей. Впереди шел тяжелый флагманский линейный ледокольный корабль, вооруженный не только крупнокалиберными орудиями, - мы видели на корме гигантскую куполообразную броню одного из них, - не только гидромониторами, позволяющими струёй воды резать паковый лед, но... несомненно также и секретным оружием для метания ракетных атомных бомб и выпускания завесы радиоактивных газов, от действия которых жители Америки обречены погибать в страшных мучениях без видимых ожогов на теле. На мостике флагмана мы видели людей с кровожадными улыбками, читавших на борту нашего парохода имя незабвенного военного министра, памятник которому красуется в Вашингтоне, но заветы которого преданы ныне забвению. Мировой коммунизм, которого так страшился Форрестол, стоит перед нами, подобно тигру, не отгороженному теперь ни решетчатым забором, ни металлическим занавесом. Только видя это хищное чудовище, можно осознать всю ту смертельную опасность, которая грозит цивилизации, усыпленной безумной политикой сближения с коммунистическим миром. Мы, потрясенные пассажиры корабля "Форрестол", видели эту опасность воочию. Полоса дыма простиралась до самого горизонта, и на ней, подобно зубам акулы, на ожерелье войны, нанизаны были корабли. Их было несметное число. Они уходили за горизонт, и кто знает, на сколько миль... Мы видели чудовищную армаду из сотен и сотен кораблей, способных перебросить на нашу мирную, беззащитную Аляску коммунистическую армию с танками, пушками, страшными "катюшами", реактивными самолетами, - армию коммунистической агрессии. Пусть эта корреспонденция прозвучит предостерегающим воем сирены. Пусть подхватит она гневный голос членов вновь созданной Лиги "стального занавеса", ратующих за вооруженную изоляцию от коммунизма. И пусть умолкнут те, кто выступает за мирную жизнь коммунистического тигра и американской лани. Нашу лань могут защитить только атомные бомбы, отказ от применения которых самоубийство, только военные базы около занавеса, который должен стать стальным, пока не падет, поваленный нашим плечом. Лучшая защита - это нападение! Во имя национальной обороны мы с помощью членов новой лиги должны туже затянуть петлю на шее наших домашних коммунистов. Пусть почувствуют наши лидеры опасность своей "политики мира", пусть почувствуют, как и мы, витающую в воздухе коммунистическую агрессию, которую мы видим сейчас собственными глазами!" Это была первая корреспонденция Джорджа Никсона, который, узнав о создании в Америке Лиги "стального занавеса", понял ее цели и внезапно попал в нужный для лиги тон. Его корреспонденция была напечатана в нескольких близких к лиге газетах и влилась в общий хор воплей, призванных оглушить вновь выбранных конгрессменов и повлиять на политику верхов. Разумеется, истерические выкрики мистера Джорджа Никсона об агрессии советских кораблей были столь же правдивы, как и его красочное описание зловещего дыма, вырывающегося из пароходных труб. Дело в том, что из труб полярных кораблей не вырывалось и не могло вырваться ни одного клуба дыма по той простой причине, что ни на одном из них в кочегарках не жгли угля. Пароходы были переоборудованы. Могучие паровые машины, как и прежде, вращали винты, но пар получался не в старинных паровых котлах, а в установках, где ядерная энергия атомов предназначалась отнюдь не для тех ужасов, которыми пугал мистер Джордж Никсон. С корабельной атомной станцией и знакомил одного из своих пассажиров капитан ледокола "Северный ветер" в тот час, когда мимо проплывал, дымя трубами, пароход "Форрестол". Пассажиром, интересовавшимся атомным реактором, был Виктор Омулев, а капитаном - Федор. Для Федора прогулка с Виктором по трюмным помещениям, когда-то занятым запасами угля, имела особый смысл, о котором не догадывался его спутник. Показывая Виктору новую технику, Федор думал о его сестре. Правда, Виктор мало чем напоминал сестру. Толстый, самодовольный, он и разговор об атомной установке начал с того, что ему, открывателю урановых месторождений в Голых скалах, не мешало бы узнать, как этот уран используется на корабле. Федор вел Виктора в трюм. В корабельном реакторе происходил распад атомов урана 235, редкой примеси самого тяжелого из металлов - урана. Ядро не только делилось на осколки, но и выбрасывало три "снарядика", три нейтральные частицы - нейтрона. Если такой снарядик попадет в соседнее ядро атома урана 235, оно разрушится, освобождая скрытую в нем энергию.