Кто знает, сколько бы времени продолжалось это "истязание", если бы Овесян не спохватился, что ему надо "лететь" в академию. Он умчался, так ничего и не сказав, а Маша разревелась. Так Маша стала помощницей Овесяна. Скоро она сделалась ему необходимой. Строгая к себе и другим, дотошная, въедливая, как говорил о ней Овесян, она прекрасно дополняла безудержного академика, систематизировала его опыты, оформляла блестящие, стремительные, но слишком отрывочные подчас выводы. В лаборатории Маша довольно деспотически командовала двумя техниками. Те сначала злились на нее за безмерную ее придирчивость и требовательность, потом стали уважать за спокойствие и справедливость, наконец, даже полюбили... Немало хлебнула горя за последние годы лаборатория Овесяна. Сколько было неудач! Пятьдесят тысяч опытов! Овесян сам сгоряча назначил эту цифру, вспомнив, что Эдисон в поисках материала для электрической лампочки накаливания испробовал пятьдесят тысяч нитей. Когда серия опытов Овесяна начиналась, техники Федя и Гриша были совсем юнцами. Долговязый Федя мечтал стать мастером спорта по футболу, а Гриша, робкий и мечтательный, готовился в консерваторию. Маша с самого начала не пожелала считаться ни с какими спортивными званиями или музыкальными дарованиями. Беда, если в лаборатории сделано что-нибудь не так, как нужно! Впрочем, оба они в своих стремлениях преуспели больше, чем Маша с Овесяном в решении своей задачи. Пятьдесят тысяч опытов - это 49 999 неудач. И каждый день в различных вариантах повторялось одно и то же. Менялись условия, достигались нужные температуры и скорости полета частиц - ядра водорода мчались друг на друга. Фиксировался результат. Ничего не получалось. Снова ядра водорода - протоны разгонялись в циклотроне, приобретали миллионы электроновольт энергии. Направленные Машей в цель ядра вторгались в глубь вещества, проникали в чужие атомы, сливались со встречными ядрами. Снова фиксировался результат... и снова не удовлетворял он экспериментаторов. И так день за днем. Академик просматривал дневники научных наблюдений, горячился, сердился, иногда махал рукой и предлагал "бросить все к черту". Маша тогда сводила брови, отбирала у академика записи и напоминала, что до пятидесяти тысяч еще далеко. Тогда-то Овесян и решил, что опыты следует вести в параллельных лабораториях. Над поставленной проблемой вместе с Машей и Овесяном стали работать многие ученые. Академик сказал однажды Маше: - Неистовое у вас упорство. Словно броню сверлите. - Закаленную броню, - поправила Маша. - Потому и стружки нет, один скрип, - вставил футболист Федя и тотчас съежился под Машиным взглядом, стал ростом с Гришу. Часто академик сам засучивал рукава, менял условия опыта. Маша тогда стояла за его спиной, ревниво следя за каждым его движением. Овесян работал быстро, уверенно, как опытный хирург. - Заколдованный круг, - бормотал Овесян и, хлопнув дверью, уходил в свой кабинет. Минуту спустя через дверь слышались звуки Лунной сонаты Бетховена. Вот уже несколько лет Овесян, ничего другого не игравший, с завидным упорством разучивал на рояле без посторонней помощи Лунную сонату. Маша переглядывалась с техниками и принималась готовить новый опыт. Вдруг пассаж обрывался, и возбужденный Овесян влетал в лабораторию: - К черту! Меняйте все. Сделаем вот так. - Маша методически записывала. Академик торопил ее, сам тянул провода, менял схему, включал электронные лампы, возился с вакуумным насосом, перемазав в машинном масле рубашку, требовал по телефону подачи в лабораторию сверхвысокого напряжения. Со временем Овесян стал реже заходить в лабораторию. У него появилось много разных дел. Маша стороной узнавала, что он выступает с докладами по совсем другим вопросам, наконец, услышала, что он уехал, не простившись, за границу для участия в конференции защитников мира. Маше не хватало чего-то очень важного, ей было тоскливо. Когда-то она смеялась над своей детской влюбленностью в пламенного профессора, а теперь... Сегодня он должен снова появиться в лаборатории. Она мучительно искала выхода. Никогда с таким творческим напряжением не готовилась Маша к приходу академика. И он пришел. Маша привыкла, что он вихрем врывается в лабораторию. Часто он налетал на Машу, раскинув руки, порой даже шутливо сжимал ее в объятиях, глядя при этом на показания какого-нибудь прибора. Сейчас Овесян молча вошел и остановился у двери. Пока Маша шла к нему, он рассеянно оглядывал лабораторию. - Пыль, - усмехаясь, показал он Маше на заброшенные схемы. Маша вспыхнула: - Вы же сами не позволяете прикасаться... Овесян кивнул головой, взобрался на высокий табурет: - Ну? - С водородом ничего не выйдет? - с укором спросила Маша. - Нет, почему же? - снова усмехнулся академик. - У других получается. Тяжелый водород сливается с тяжелым или сверхтяжелым, дейтерий с тритием... Миллионы градусов... миллионы атмосфер... - И в результате взрыв! Разве это нам нужно? Иногда я думаю, к чему могло бы привести безумие взрывов. И всякий раз вспоминаю вами же нарисованную картину. Помните, вы рассказывали одной девочке... Холодные шары в мертвом мраке, бессмысленное движение безжизненных тел... - Так, так... - поощрительно кивнул академик. - Кстати, о девочке, - неожиданно сказала Маша. - Я хочу открыть вам одну детскую тайну. Академик стал рассматривать ногти. - Помните... когда я впервые слушала вас. Я была потрясена. Тела теряют свою длину при больших скоростях. - Закон Лоренца - Фицджеральда? - вскинул брови академик. - Я все время думала об этом без вас. Ведь ядра водорода летят с огромными скоростями. Это значит, что одно для другого они теряют длину. Если ядро шарик, то оно превращается... ну, в диск, не имеющий толщины... - Постойте, - соскочил академик с табурета. - Нет, подождите, - схватила его за руку Маша, - если такие диски встречаются под разными углами, им значительно труднее задеть друг друга, чем шарам. Маша видела, как загорелись глаза у Овесяна, как преобразился он весь. - Черт возьми! - сказал он, удивленно вглядываясь в Машу. - Не хотите ли вы сказать, что надо резко уменьшить скорости? Во всяком случае, это стоит проверить! - Ну, конечно. Помните, вы как-то говорили, что нужно организовать беспорядочное тепловое движение атомов. Еще заказали тогда особо мощные электромагниты, чтобы они заставили двигаться ядра определенным образом. Электромагниты пришли с завода. - И можно попробовать? Где мой халат, черт побери! Перед Машей стоял прежний Овесян, помолодевший, почти такой, каким увидела она его впервые в Политехническом музее. Но теперь уже Маша расхаживала перед ним, взмахивала рукой и говорила: - Я часто думала о том, на что мы будем способны, если сумеем любую каплю воды превратить в энергию? - Все льды в Арктике растопим, - решил академик. - Нельзя, - урезонила Маша. - Поднимется уровень морей. Затопит Европу. - Хм... Ну, ладно. Подогреем Гольфстрим или сибирские реки... - Нет! Вот что сделаем, - перебила Маша. - Слой вечной мерзлоты! Он простирается едва ли не на треть всей нашей гигантской территории. Я представляю себе скважины. Множество горизонтальных скважин в земле, подобных кротовинам, которые оставляет за собой трактор, когда протаскивает в заболоченной почве подземный снаряд. По таким же кротовинам мы будем пропускать подогретый пар, получаемый в нашей атомной установке. Вот перспектива, Амас Иосифович! Какова? - Какова? - переспросил академик. - Нет, в самом деле какова! - и он решительно подошел к Маше, крепко обнял и поцеловал ее в щеку. - В комсомольцы запишусь. Новую целину поднимать будем! Весь Дальний Восток! Какой будет блаженный край с отогретой землей! Черные березы, виноград, тигры, может быть, обезьяны, лимоны и пшеница... моря пшеницы... Сердце у Маши бешено колотилось. - У меня все готово для опыта, Амас Иосифович, - еле выговорила она. - Так включайте же! Живее включайте! - скомандовал академик.
      Глава шестая
      И СНОВА БАРЕНЦЕВО МОРЕ!
      И снова Баренцево море! Как далекие детские образы, вставали перед глазами Жени бегущие крутые волны. Сколько смутных, полузабытых впечатлений, сколько воспоминаний! Галя, мальчики, Гекса... К горлу подкатывается комок. Чувствуешь себя опять совсем маленькой... Корабль "валяло" с борта на борт. Свинцовые, зеленоватые на скатах, кипевшие на верхушках пеной гигантские валы бесшумно подбирались к кораблю, но не ударялись о борт, а ныряли под киль. Казалось, они уходили вглубь, но на самом деле они поднимали корабль. Судно взлетало, словно на гору, чтобы в следующее мгновение опуститься в низину. Палуба убегала из-под ног и накренялась Женя никак не могла по ней ходить, цеплялась за переборки и реллинги. Вот она, стихия Феди! Третьи сутки Женя и Алеша на корабле, в трюмах которого - оборудование завода-автомата и холодильные машины для его отопления. К обеду и ужину капитан приходил в кают-компанию последним, уходил первым. С Женей и Алешей он был приветлив, но ни разу не встретился с ними на палубе, не зашел ни к одному из них в каюту, не позвал к себе. Женя издали часто наблюдала за ним, стоя на палубе. Вот и сейчас она заметила на мостике фигуру капитана. Ветер развевал его брезентовый плащ. Вскоре капитан скрылся за штурманской рубкой. Теперь Женя стала смотреть выше мостика и увидела белую толстую веревку, протянутую над палубой. Не сразу догадалась, что это обледеневшая антенна. Неожиданно к Жене подошел радист в щеголеватом кителе. - Вам письмо, - сказал он, протягивая конверт. - От кого? - заволновалась Женя. - Что-нибудь случилось? - Не могу знать. Это ж не радиограмма, - значительно произнес радист. Это ж письмо. Женя рассмеялась: - Ну, конечно, романтик! Нашему Ивану Гурьяновичу, отпетому коротковолновику, мало утреннего радиопривета со Слонового Берега, нужна еще и голубиная почта. - Что вы, Евгения Михайловна! Какие ж это голуби? Обыкновенное радио. Интереснейший радиоприбор. Счел бы за радость показать его вам. Воспроизводит точную копию исписанного листа, который лежит в Москве перед другим радиоаппаратом. - Нечто вроде фоторадиограммы? - спросила девушка, нетерпеливо вертя в руках странный конверт. Но радист, украдкой взглянув на собеседницу, принялся пространно рассказывать, что эта фоторадиограмма получается сразу в запечатанном виде. Внутри заклеенного конверта - бланк, на котором остается след от записывающего луча, свободно проходящего через бумагу конверта. - Так что не могу знать, от кого и о чем, - закончил радист. Женя на ветру разорвала конверт. Он взвился и исчез на пенном гребне. Знакомый почерк отца: "Пересылаю тебе, девочка, письмо, адресованное на академию, в расчете, что я передам его по назначению. Пользуюсь случаем обнять тебя, моя ласковая и жестокая дочурка, покинувшая отца на столь долгий срок". Письмо, написанное по-английски, было... от Майка. Женя знала французский и немецкий языки, но с английского переводила лишь со словарем, которого под рукой не было. Майк! Кто он теперь? Вот повод снова встретиться старым друзьям - Феде и Алеше. И Женя направилась к капитанскому мостику. Едва она взошла на трап, как услышала за собой странный звук. Словно что-то упало и со звоном разбилось. Девушка оглянулась. По накренившейся палубе перекатывались ледяные осколки. Ничего не поняв, Женя стала подниматься на мостик, но на последней ступеньке нерешительно остановилась. Перед капитаном стоял радист и докладывал, что обледеневшая антенна порвалась. Он просил разрешения тотчас исправить повреждение. - Нет, - решительно возразил радисту Федор. - Снасти обледенели. Сорвешься. Побудем без радио. - Поймите, Федор Иванович, я не могу, - взмолился радист. - В эфире сейчас лекция по физике из института. Я ж радиостудент! Если провалюсь на экзамене, кто ответит? - Сорвешься в море - капитан ответит. Радист уныло прошел мимо Жени. Федор заметил девушку и пригласил ее взойти на мостик. - У вас неприятности, а я хотела... - чуть смущенно начала Женя. - Сегодня былым юным туристам надо собраться. И знаете, вчетвером... Федор поднял брови. Он не понял: кто четвертый? Женя помахала письмом: - Майк! Федор улыбнулся, верно вспомнил веснушчатого рыжего парнишку. - Совпадение, - сказал он. - Вовсе нет. Просто первый закон Арктики: "Кто раз побывает в ней - всю жизнь будет стремиться на север". Потому и мы здесь с вами, потому и от Майка письмо. - Она улыбнулась. Мог ли далекий американец ожидать, что поможет прояснению отношений между друзьями! Друзья эти, слегка настороженные, но искренне заинтересованные письмом, собрались в каюте капитана. Женя окинула взглядом строгое жилище Феди. "Жестковатый диван вместо койки. Вплотную - письменный стол. На стене у иллюминатора раскачивается маятник - отмечает крен судна. Книжный шкаф. Чья это фотокарточка на столе? Бородатое лицо, знакомое... Дядя Саша! Как приятно! Федя в Москве рассказывал: известный океановед Петров - это и есть дядя Саша. Он сейчас где-то тут, в Арктике". Письмо переводил Федор:
      "Хэлло, Вик и Джен! Стоять на распутье дорог той же самой бензоколонки, где я только вчера потерял работу заправщика, в высшей степени грустно, и мне смертельно захотелось написать это письмо. Пошлю его в Москву, в Академию наук, в надежде, что оно дойдет до мистера академика и он сочтет возможным переслать его сыну или дочери, хотя, быть может, молодая леди совсем забыла меня. Хэлло, Вик! Хэлло, Дженни! Я обращаюсь к вам, а имею в виду всех, кто плыл на ледоколе "Лейтенант Седов" в каюте юных туристов. Мне отчаянно захотелось поговорить с теми, кто не стоит вот так же, как я или мой кузен Джерри, на развилке дороги, скомкав в кармане никому не нужные университетские дипломы... Я ведь хорошо запомнил ваши мечтанья об отоплении холодом и о грандиозных стройках. Все было хорошо, пока жила тетушка. Она помогла нам с Джерри окончить колледжи, даже поступить в университет. Я там считался лучшим бейсболистом. Черт возьми! Если бы мне не повредили руку, я бы хоть этим занялся. Джерри, тот отличался по литературной части. Пишет совсем недурно. Бойко. Но беда в том, что его "бойкие писания" никто не печатает. Джерри Никсон, как говорят, не может попасть в тон. Впрочем, и физик Майкл Никсон не в лучшем положении. Мы с Джерри честно делим каждый цент, который удается заработать. Парень этот чертовски влюблен в прехорошенькую девушку, но... какая там женитьба, если перо на долларовой шляпке стоит дороже, чем перо литератора! Я тоже влюблен, но удрал от своей девушки подальше. Ужасно гадко идут дела. А казалось, что можно сделать много. Ведь атомная энергия должна была перевернуть все основы техники. Физикам ли заботиться о заработке? Что-то не так в мире устроено. Вот и хочется получить письмо с "другой планеты". Не знаю, захотят ли на другой планете называть меня своим другом, поэтому подпишусь пока просто Майкл Никсон". В каюте присутствовал четвертый... Алеша мысленно видел перед собой фигуру здорового, крепкого парня, беспомощно сжимающего в карманах кулаки. Женя старалась представить его любимую девушку, с которой он не может даже мечтать о семье. Федор сказал: - Действительно, будто с Марса письмо. - Нет! На Марсе давно коммунистическое общество, - живо возразила Женя. - Пожалуй, - задумчиво согласился Алеша. - Как известно, жизнь на Марсе должна была зародиться раньше, чем на Земле, разумные существа там скорее достигли высшей формы общества. - Значит, на Марс письмо, - сказал Федор. - Нет, - опять возразила Женя. - Там, наверное, больше дорожат дружбой, чем... здесь. Федор пристально посмотрел на Женю и опустил глаза. - Правильно, - тряхнул головой Алеша. - Будем говорить прямо. Майк ценит былую дружбу больше, чем... чем мы с тобой, Федя. Федор покраснел. Женя нервничала. - Мы должны ответить вместе, - торопливо заговорила девушка. - Мы должны ответить ему, что все крепко связаны дружбой. Ведь правда? Минуту длилось молчание. - Правда, - твердо сказал Федор и протянул Алексею руку. Алексей крепко пожал ее. В эту минуту, пожалуй, они могли бы многое сказать друг другу, но помешал сильный стук в дверь. Вошел взволнованный радист Иван Гурьянович. Он прижал длинные руки к груди: - Я говорил, товарищ капитан. Разве ж можно судну без радио? - Что случилось? - спросил Федор. - На горизонте корабль гибнет, а мы глухие и немые. Может быть, он сигналы бедствия подает. Федор встал. - Прошу прощения, - обратился он к своим гостям. - Вернусь. Женя с Алешей не усидели в каюте. Резкий ветер ударил в лицо. Брызги проносились над палубой. Ледяные, они жгли, как искры. Над провалом между двумя гигантскими валами, словно подрубленная, накренилась обледеневшая мачта с белыми, тоже покрытыми льдом снастями. Алексей не смотрел на эту мачту, он всматривался в горизонт. Там в волнах качалась другая, жалкая, одинокая мачта. Корпуса судна не было видно. - Почему бедствие? - спросила Женя. - Помнишь, тогда... судно не могло удержаться против волны. Наверное, и сейчас так. По трапу с мостика быстро спускались капитан и радист. Федор на ходу скинул брезентовый плащ, остался в кителе. Женя с Алешей переглянулись. Шторм разыгрывался. Теперь уже казалось, что не волны заливают борта корабля, а сам он зачерпывает воду при каждом крене. Девушка схватила Алешу за руку. Федор, стиснув зубами трубку, поднимался по белым снастям, то описывая чуть ли не под самыми тучами огромную дугу, то повисая над гребнем волны. Вслед за ним по обледеневшим вантам упрямо поднимался долговязый радист. - Что это? Что? Почему он сам? - шептала Женя. Алексей, напряженный, побледневший, впился глазами в раскачивающуюся над волнами фигурку моряка; он перевел глаза на Женю, и в его взгляде мелькнула настороженность. Женя забыла об Алексее. Она перебежала ближе к мачте. Казалось, она готова сама лезть наверх, чтобы хоть чем-нибудь помочь смельчаку. Боцман и еще один матрос, лучшие верхолазы, забрались на другую мачту. Жене казалось, что антенну натягивают бесконечно долго. Наконец Терехов спустился. Женя ждала его, держа в руках капитанскую шинель, за которой бегала в каюту. Она с немым упреком подала ее Федору. - Для парусного флота - обычное дело. Сейчас в диковинку, - словно оправдываясь, сказал Федор, набрасывая на плечи шинель и направляясь в каюту. Женя шла рядом, Алексей позади. Войдя в каюту, капитан достал из шкафа начатую бутылку коньяку. Налив полный стакан, он раскурил трубку, затянулся дымом, потом выпил до дна весь стакан, зажмурился, открыл глаза и тихо, как бы показывая фокус, выпустил клуб дыма. Алексей и Женя, пораженные, смотрели на него. - Крепче действует, - объяснил он. Влетел радист. - Принял сигнал бедствия! - доложил он.
      Глава седьмая БУРЯ
      Корабль Терехова спешил на помощь гидрографическому боту. Пришлось изменять курс, и штормовая волна била теперь в борт. Крен судна стал угрожающим. Хорошо, что ледокольный корабль, в отличие от обычных ледоколов, имел киль. Судно с плоским днищем, приспособленным для заползания на лед, могло бы опрокинуться. Терпящий бедствие кораблик раскачивался, как ванька-встанька, казалось, сейчас зароется мачтой в волну, но он опять каким-то чудом выпрямлялся, чтобы качнуться в другую сторону. Ходить по палубе стало опасно. Матросы протянули штормовые канаты. Передвигаться можно было, лишь держась за них. Загибающиеся вперед гребни волн водопадами рушились вниз, на корабль, скрывая палубу под водой. Женя, Алексей и Федор были на капитанском мостике. Но даже и здесь вода пролетала косым дождем. Пальто Жени набухло, стало тяжелым, мокрые ноги ее замерзли, но она не уходила. Нервное напряжение побороло приступы морской болезни, заставило за быть о холоде. Широко раскрытыми глазами, испуганно и восхищенно, смотрела она на бушующею стихию. Алексей был подавлен. Никогда еще не ощущал он так ничтожность создания рук и ума человека. Корабль, которым можно было гордиться, как чудом техники, в этом кипящем море казался щепкой. А что же задумал он, Алексей? Поднять руку на Океан! Надеть на него ледяную узду, смирить его, остановить течения, задержать дрейфующие "ледяные материки"! Какое сооружение рук человеческих можно себе представить, чтобы на всем безмерном пространстве - не на карте, а здесь, в ревущем просторе, пролегло оно от горизонта к горизонту? - Право руля! - командовал Федор. - Еще право на борт! Он стоял у реллингов, зорко всматриваясь в даль, где пропадала и появлялась мачта изнемогающего в борьбе со штормом гидрографического бота. Федор постоянно чувствовал на себе ответственность за корабль, за людей, жизнь которых была ему вручена. Особенно насторожен он был во время шторма или во льдах. Его можно было увидеть на мостике в любую вахту. Он походил на командира воинской части во время непрекращающегося боя. Капитан Терехов прославился своей осторожностью. Он умел выжидать неделями, находясь вблизи острова, медля с выгрузкой, не желая рисковать кунгасами и грузом. Его настойчивое терпение, казавшееся на первый взгляд промедлением, всегда приводило к тому, что за один рейс его корабль успевал сделать много больше, чем любое другое судно. Вместе с тем капитан Терехов считал, что осторожным стоит быть всегда, но в решительную минуту нужно уметь рискнуть. И Федор рискнул в шторм поправить антенну, он рисковал теперь идти опасным курсом, когда волна бьет в бок, - надо оказать помощь попавшим в беду морякам. Когда ледокольный корабль подошел к гидрографическому боту, стало ясно, что у того поврежден руль. Надо было брать бот на буксир. Предстояло пройти около судна и забросить на него линь. Штормовая волна могла столкнуть корабли. Федор, как и всегда в наиболее опасные моменты, сам встал за штурвал. Женя не выдержала, вбежала в штурманскую рубку, упала на стул, сжала голову руками, боясь смотреть в иллюминатор. Федор казался ей непостижимым. Вошел Алексей - Буксир принят. С бота спускают шлюпку. - Неужели это возможно в такой шторм? Когда Женя снова вышла на мостик, отваливший от бота катерок, совсем крохотный по сравнению с волной, на которую он лихо вскакивал, стремился подойти к ледокольному кораблю. Со страхом наблюдала Женя, как, пытаясь обмануть волну, осторожно подкрадывался он к высокому борту ледокола. Он взлетал к самым его реллингам - тогда видны были мокрые лица стоящих на его палубе людей, потом проваливался вниз, чтобы, казалось, никогда уже не вынырнуть, но снова подскакивал в уровень с мостиком корабля. Женя не могла поверить, что в таких условиях можно перебраться с катерка на корабль. Человек с темной окладистой бородой, внезапно появившийся на палубе ледокола, удивил, почти испугал ее. Она увидела, что он обнимается с Федором, потом почему-то стал обниматься с Алешей. Женя добралась до них и оказалась перед... дядей Сашей! Федя предупреждал, что океановед Петров плавает в этих водах! Так вот он какой, бывший гидролог! И седины не так уж много в бороде. - Не вымочу? - спросил Александр Григорьевич Петров, широко раскрывая руки и идя к Жене. - Я и сама совсем мокрая, - смеясь, ответила девушка, прижимаясь щекой к заросшему лицу дяди Саши, ощущая крепкий запах табака, соли, ветра. - Почти на том же месте встретились, где расстались, - шутил дядя Саша, когда вместе со старыми друзьями шел в каюту Федора. - Что это нас всех здесь столкнуло? - Первый закон Арктики! - заявила возбужденная Женя. - Кто в ней побывает, тот вернется! Федор ушел на мостик, чтобы снова самому вести корабль. - Какими же ветрами вас вернуло сюда? - улыбался океановед. Женя рассказала дяде Саше все: о встрече друзей, о диссертации, о выступлении Федора, о напряженных отношениях. Александр Григорьевич слушал сначала сидя, потом встал и, заложив руки за спину, стал расхаживать по тесной каюте. Плотный, широкоплечий, сообразуясь с качкой, он останавливался, приседая на согнутых ногах, поворачивался и снова ходил. - Значит, не присудили ученую степень? - спросил дядя Саша, останавливаясь перед Алешей и смотря на него прищурясь, словно для того, чтобы прикрыть задорные огоньки в глазах. - Не присудили. - Правильно сделали, - заявил океановед, продолжая прогулку. Алексей обиженно замолчал. - Решил Арктику изучить? - снова спросил его Петров. Алексей кивнул головой. - Правильно сделал, - тем же тоном сказал океановед, едва удерживаясь на ногах во время резкого крена. - Значит, отгородить моря от океана? Любопытно. А я думал, что ты будешь Арктику отапливать "морозом"!.. - Федор доказывает, что тепла струи Гольфстрима не хватит. - Прежде всего не Гольфстрима. Гольфстрим идет вдоль европейских берегов. Дальше течение уже носит название Североатлантического, а потом Нордкапского. Оно доходит лишь до Карского моря. В твоем случае продолжение этого течения нужно назвать уже как-нибудь по-новому. Карское, скажем. Алеша Карцев покраснел. Дядя Саша, все так же поблескивая сощуренными глазами, сразу же добавил: - В честь Карского моря, конечно. Значит, тепла не хватит? А ну, пройдемте к капитану в штурманскую рубку! Живо! Женя обрадовалась за Алексея и почему-то встревожилась за Федора. Федор стоял в рулевой рубке. Увидев на мостике гостей, он передал штурвал рулевому. Все прошли за капитаном в штурманскую рубку. На столе лежала карта, на которой штурман прокладывал курс корабля. Он только что нанес зигзаг, который проделал корабль, идя на помощь гидрографическому боту. Штурман вышел. - Как у нас в Арктике начинается таянье льдов? - без вводных слов начал Александр Григорьевич. И он рассказал о том, что льды раньше тают там, где вода теплее. А теплее она прежде всего в устьях рек. Там и появляются первые полыньи. Более темные, чем окружающие их снега и льды, они интенсивнее поглощают тепло солнечных лучей и этим теплом растапливают прилегающие ледяные поля. Полыньи ширятся и дают возможность ветрам отламывать от берегов ледяной припай. Дядя Саша вспомнил, как в пятидесятых годах на страницах печати спорили о тепловом влиянии на ледовитые моря великих сибирских рек. Можно ли поворачивать их вспять, чтобы текли они не в Ледовитый океан, а в Каспий? Не замерзнут ли тогда все полярные моря и летом, не получая тепла Оби и Енисея? Ведь из двух с половиной тысяч кубических километров теплых вод, сбрасываемых в ледовитые моря, больше половины приходится на долю Оби и Енисея. Тепла, приносимого водами этих двух рек, было бы достаточно для того, чтобы растопить двухметровый лед в морях на ширине ста километров и длине шестисот километров. Некоторые предполагали, что без этого тепла полярные моря будут и летом покрыты льдом. Ныне, когда тепла рек в прежнем количестве нет, легко предположить, что после появления мола в морях отгороженная им прибрежная часть морей никогда не вскроется. Федор в знак согласия кивнул головой. Алексей напряженно вглядывался в лицо Александра Григорьевича. Женя сидела с холодным, непроницаемым видом, но ей это удавалось с трудом. Из слов маститого океановеда следовало, что сибирские реки дают в полярные моря лишь менее трех процентов тепла. Остальное тепло приносится атлантическими водами, в том числе Карским течением - внучком Гольфстрима. Это тепло прежде не ощущалось у сибирских берегов потому, что полярные моря были открыты с севера. Холодные, идущие из-под полюса течения компенсировали это тепло. И океанолог стал анализировать: что же произойдет, если предложенный Алешей мол построить? Ясно, что в южной, отгороженной части морей вода будет теплее, чем в северной, сообщающейся с Ледовитым океаном. Таяние льдов в отгороженном канале начнется раньше. - Ветрам с материка попросту нечего будет отламывать от берегов, улыбнулся дядя Саша. - Льдов в отгороженной части не останется! Ведь тепла, не компенсированного холодными течениями, в сорок раз больше, чем приносилось сибирскими реками, - и он посмотрел на Федора. - Впрочем, не будем переоценивать. Это лишь гипотеза. Ее нужно проверить на практике. Построить мол, скажем, в одном Карском море. Посмотреть, каков будет новый ледовый режим... Я бы не сдался на месте Алеши, если бы море все-таки замерзло... Алеша порывисто обнял дядю Сашу, прижался щекой к его куртке. Женя искоса взглянула на Федора, ожидая увидеть растерянность или недовольство: есть же у него самолюбие?! Моряк раскуривал трубку, не поднимая глаз. Женя знала, что должна радоваться за Алексея, а она... огорчалась за Федора. - Если бы даже море замерзло, - продолжал Александр Григорьевич, - это значило бы, что нужно пойти на поклон, может быть, к физикам, к новым энергетикам... Помогут... Алексей недоуменно посмотрел на дядю Сашу. Федя не спеша выпустил клуб дыма. - Жаль, в диссертации этого не было. - Жаль, - согласился Александр Григорьевич. - Придется еще раз защищать. - Нет уж, - махнул рукой Алексей. - Года через два теперь. - А я думаю, что не через два года, а через два дня. На острове Диком заканчивается техническая конференция полярных строителей. Вот перед ними Алеша и должен защитить если не свою диссертацию, то свой замысел. - За два дня не дойдем, - заметил Федор. - За Карскими воротами мы с Алексеем пересядем на самолет. Летающая лодка, что проводит ледовую разведку, захватит нас и доставит на Дикий. Там мы дождемся Федора с кораблями. Женя порывисто встала. - Я тоже отправлюсь с вами. Алеша не знал, куда деваться от смущения. Когда Федор опроверг его, он мог смело смотреть ему в глаза, а теперь боялся даже обернуться в его сторону. Федор вышел на мостик. "Итак, она улетает с ним .." Крепко сжав челюсти, он встал к штурвалу. Волны злобно разбивались о нос корабля, брызги долетали до рулевой рубки. Капли стекали по стеклу, ухудшая видимость. Федор приказал рулевому убрать стекло.
      Глава восьмая ВСТРЕЧНЫЙ ВЕТЕР
      Ночью, светлой, как раннее утро, Женя и Алексей бродили по маленькому рыбачьему поселку, куда доставил их катер с корабля. Ледокол с ботом на буксире направился дальше, к острову Дикому. Дядя Саша ушел на радиостанцию держать связь с летающей лодкой. Молодые люди осматривали поселок - несколько бревенчатых домиков на пологом берегу реки, широкой, как в половодье. За домиками виднелись островерхие ненецкие чумы, а около них - нарты в оленьих упряжках. В каждой - по шесть оленей веером. Олени пышнорогатые, смирные, низкорослые. Дальше - тундра, зеленый обманчивый ковер. Женя попробовала ступить на него - хлюпает вода. Женя усмехнулась. Так же легко оступиться и в жизни. Прельстишься яркостью красок, сойдешь в сторону - и... Какие яркие, сочные травы с рассыпанными по ним цветиками! А под ними топь... еще глубже - вечная мерзлота, холод, холод... Женя мысленно рассуждала о тундре, а думала о Федоре. Он привлек ее, не похожий на всех, кого она знала. Ее тянуло к нему, как она ни сопротивлялась... И, наконец, этот холодок, который почувствовала она на корабле. А ведь когда они бродили по Москве, на них, радостных, счастливых, оглядывались прохожие. Нет, нет! Лучше не ступать на эту манящую арктическую целину. И Женя, словно ища защиты от чего-то, взяла Алешу под руку, прижалась к его локтю. Погруженный в свои мысли, он шагнул в сторону, неловко потянул ее за собой. Они молча спустились к берегу. В небе горела не угасающая всю ночь заря.