Александр Петрович КАЗАНЦЕВ
      Полярная мечта (Мол "Северный")
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ЗАВТРА
      Твори, выдумывай, пробуй! Вл. Маяковский "Хорошо"
      Глава первая
      ВСТРЕЧИ
      Никогда так не светит солнце, как после дождя! Капли искрами играют в листве лип, отражаются в витринах магазинов. Распахнется окно - и зайчики промчатся по другой стороне улицы. Мокрая мостовая синего асфальта словно река, в которую смотрится небо, кайма зеленых тротуаров - ее берега с веселыми зеркальцами луж, а парапеты, защищающие прохожих, похожи на гранитную стену маленькой набережной. Федя, старый наш знакомый, ныне капитан дальнего плавания Федор Иванович Терехов, невысокий, коренастый, с обветренным спокойным лицом, с преждевременными для его лет морщинами и чем-то милой ямкой на подбородке, переходил по ажурному подвесному мостику через перекресток. Синяя лучевая магистраль превращалась в широкий цепной мост, переброшенный через красную магистраль Садового кольца. Поток машин не останавливался на перекрестке, не застревал перед светофором, вся лавина мчащихся под ногами Федора машин взлетала на выгнутую спину моста, под которым неслись машины по Садовому кольцу. Федор приехал в Москву перед началом арктической навигации, чтобы посмотреть завод-автомат, оборудование которого он должен был доставить в Арктику. Там и предстоит работать заводу почти без присмотра, изготовлять из местного сырья запасные части для автомашин, которых теперь в Арктике, пожалуй, не меньше, чем в столице. Федор неплохо знал Москву и скоро добрался до нужного места. Завод-автомат показывала ему молодая наладчица. Высокая, стройная, с красивым холодным лицом, она сразу заинтересовала моряка признанием, что ей жаль расстаться с родными ей теперь станками. - Поехали бы в Арктику, - предложил Федор, раскуривая трубку. Девушка решительно отказалась. Она собиралась налаживать здесь многие заводы-автоматы, которым работать потом в разных уголках страны. - У нас непрерывное литье, - объясняла она. - Пока одна электрическая печь загружается, другая плавит, третья уже выпускает металл. Федору бы смотреть, как льется металл в передвигающиеся кокили, как раскрываются потом эти металлические формы и из них вываливаются на конвейер отливки, но... - не будем судить его! - наш моряк смотрел больше на свою спутницу, в голосе которой слышались ему страстность, горячность, увлечение. В соседнем цехе пахло маслом и разогретой эмульсией. Через проем в стене вползали алюминиевые отливки, попадая в смыкающиеся челюсти станков. В тело заготовки вонзались вращающиеся зубья сверл и фрез. Потом челюсти размыкались и полуобработанная деталь последовательно передвигалась от одной пары челюстей с резцами к другой, пока не выходила в конце цеха из последней машины готовая, обвернутая бумагой. - Все эти станки, - сказала девушка, - как музыканты симфонического оркестра. Каждый с точностью до долей секунды вступает в строй, исполняет свою "партию" по нотам. - Дирижер, помните партитуру наизусть, - подсказал моряк. - Знаете, какой станок когда вступит?.. - С закрытыми глазами, - девушка зажмурилась, прислушалась, потом чуть пошевелила кистью правой руки. Пальцы левой в это время виртуозным пассажем пробежали по столу - и сдвинулись каленые лапы автомата, острые стальные когти коснулись детали. Что-то щелкало, звякало, жужжало, пело. Девушка открыла глаза и смело встретилась взглядом с гостем. - А вы только и знали, что "взводень до самого окаёма разыгрался порато"... - неожиданно сказала она. - Порато? - удивился моряк. Подшутить над помором хотела или что-то сказать на редко кому понятном языке? А девушка как ни в чем не бывало говорила о том, каких рабочих требует завод-автомат. - С инженерным образованием, - уверяла она. - Надо ведь не только знать станки, которые сами проверяют себя, сами контролируют изделия, просвечивают их рентгеновскими лучами, но порой и своими руками исправлять повреждения. "Значит, инженер, - думал моряк, - и наверняка играет на рояле. Неужели?.." А наладчица "с музыкальным инженерным образованием" говорила, что при коммунизме не будет людей узкой специальности, каждого будут интересовать все стороны работы, все стороны жизни. - Ведь жизнь тогда и полна, когда интересуешься всем, - закончила она, пристально посмотрев на моряка. Завод был осмотрен, но моряк задержался в просторном вестибюле с мраморными колоннами. - Стиль Москвы, - сказал он о новых зданиях и станциях метро. - Жаль, что вы уже знаете Москву, - сказала девушка, прощаясь. - Если б вы показали ее... - нерешительно начал моряк. - Неужели вы в Москве впервые? Боясь, что новая знакомая откажется быть его спутницей, Федор согрешил против правды, кивнул головой. И молодая москвичка согласилась показать полярному капитану так хорошо известную ему Москву. Смена кончалась. Федору надо было подождать в заводском скверике. Моряк сидел на скамейке и думал. Он не мог ошибиться! Он узнал юную туристку, которая составляла когда-то из поморских слов тайный язык и играла в шторм Рахманинова. Но как она переменилась! Из тихони с белыми косичками превратилась в такую красавицу, умную, строгую. И не подступись!.. "Избалована, - убеждал он сам себя. - Любимая дочь академика... Воображает, конечно... Может, и не придет совсем..." Но девушка пришла. В сером костюме и строгой английской блузке, она показалась Федору еще более надменной, чем в цехе. К тому же в туфлях на высоких каблуках она была выше Федора. Протянув руку, словно они только встретились, она сказала: - Итак, я буду звать вас капитаном, а вы меня Леной. Как ни владел своим лицом наш моряк, но все же вскинул брови. Потом опустил голову и усмехнулся. - Достаньте трубку. Она мне нравится, - сказала девушка, прекрасно все заметившая. Федор с удовольствием раскурил трубку. Сначала они ехали в турбобиле, который девушка взяла в первом попавшемся гараже по абонементу. Управляя машиной, она объяснила, что в газовой турбине сгорает не бензин, а сжатый водород. Получающиеся при этом пары воды не загрязняют воздух. Потом они, сдав машину в гараж под мостом, бродили по улицам. Федор сказал, что высотные здания поднимаются над городом, как башни Кремля. Девушка назвала их "дворцами высоты". Федор признался, что Москва каждый раз кажется ему и неожиданно новой и по-старому древней, давно знакомой. Девушка поймала его на этом. Значит, он не впервые в Москве! - И все же я покажу вам то, чего вы не видели, - пообещала она, совсем не рассердившись. - А вы расскажете... о себе. И Федору пришлось говорить... И о том, как пришлось ему однажды в тяжелом рейсе заменить умершего старика капитана, и о том, как трепало шлюпку после кораблекрушения в Охотском море, и о сжатии льдов, и о чужих городах, шумных портах, знойных странах. Словом, девушка с чисто женским искусством выведала все о нем, ничего не рассказав о себе. - И вам хочется узнать, какая я? - лукаво спросила она. - Давно-давно я читала фантастический рассказ. Люди далекого будущего собираются в Хрустальном дворце, сильные мужчины и красивые женщины. Стена тает в воздухе, и зал удваивается. Видны люди, собравшиеся на другом конце земного шара. Все смеются, все счастливы. Один из них поднимает тост... - За людей минувшего, - подсказал Федор. - Которые в грохоте бурь боролись и строили будущее. - Все встали, а одна девушка заплакала... - Ей было жаль, что она не жила в то время когда приходилось сражаться, жертвовать собой... свершать великое. - К счастью, вы родились раньше. - Да! И хочу многого! Моряк покосился на спутницу и запыхтел трубкой. - А вот и наш почти Хрустальный дворец, - смеясь, сказала девушка. - Здесь мы встретим человека, который действительно хочет свершить великое. Молодые люди стояли перед грандиозным крытым стадионом, построенным на берегу Москвы-реки. Девушка повела моряка на трибуны. Через все поле к низкому солнцу, светившему через стеклянный свод, тянулась золотая дорожка. Она шла по зеркальной поверхности льда. Намеренно не замечая изумления Федора, девушка сказала: - Говорят, что светлая дорожка ведет к счастью. А ведь каждому кажется, что дорожка идет от него. - У тех, кто рядом, дорожка общая... - сказал Федор. Девушка пристально посмотрела на него. - Летом здесь каток, - сказала она, - а зимой - футбольное поле. И самое любопытное, что летом замораживают лед, а зимой нагревают помещение одни и те же... холодильные машины. Вы никогда не слышали об "отоплении холодом"? - Слышал, - сказал моряк и добавил: - Лена. Девушка загадочно улыбнулась. - Сейчас я вам покажу человека, который построил эти машины. И она потащила его к раздевалке спортсменов. Федор теперь шел за ней неохотно. Конькобежцы один за другим выходили из раздевалки на лед. Одеты они были не в теплое, а в легчайшее трико, лишь внешне напоминавшее их зимнее одеяние. - А вот и он! - воскликнула девушка. К ним катился статный, худощавый молодой человек одних лет с Федором. Он посмотрел на моряка и равнодушно отвел глаза, потом неожиданно резко затормозил около спутницы Федора, обнял ее за плечо рукой, притянул к себе и поцеловал в висок. - Спасибо, Жень, что пришла, - сказал он и легко покатился по льду. Федор спокойно раскуривал трубку, и лишь огонек спички предательски дрожал. Громкий голос объявил по радио: - В первой паре бегут: Карел Лоума (Чехословакия) и Алексей Карцев (Москва). Моряк усмехнулся и пошел за своей спутницей на трибуну. Конькобежцы уже стояли на старте. Оба согнулись в поясе, отставив ногу назад. Выстрел. Федор так ничего и не сказал девушке, которая назвала себя Леной. Она же, сидя на месте, словно забыла о его существовании, подалась вперед, напряженная, взволнованная. Вначале ближе к бровке был Алексей Карцев. Потому он и вышел вперед. Федору удалось раскурить трубку. Сердце у него колотилось. Неужели он так переживает соревнование... или еще какая причина? - Он догоняет его, догоняет! - схватила Федора за руку девушка. Чех на прямой обошел Карцева и повел бег. Федор перестал курить, не спуская глаз с отставшего бегуна. Наконец он посмотрел на свою соседку и сказал: - Лена! Она не отозвалась. Тогда он уверенно сказал: - Женя! Она закивала головой и опять вцепилась в руку Федора. У нее были тонкие и холодные пальцы. Там внизу, на льду, кто-то шел впереди, кто-то догонял. Стадион то замолкал, то гудел. Федор старался не дышать. Тонкие пальцы согрелись от его руки. Стадион ахнул. Женя обернулась к Федору, раскрасневшаяся, чуть смущенная. - Он все-таки проиграл... Но все равно молодец! Ведь, конструируя машины для стадиона, он дал слово состязаться здесь на летнем льду, а добиться этого не так легко. Пойдемте, теперь я вас познакомлю. - Вновь? - спросил Федор. Девушка рассмеялась, - Со мной же вы знакомились вновь? - С Леной? - Надо знать, что девушки любят называть себя чужими именами... Наблюдаешь, как из прикрытия, - и она снова рассмеялась. Пробирались между скамьями, задевая за колени сидящих. Наконец спустились на ледяную дорожку, на которой недавно встретили Алексея. Теперь Алексеи вышел из раздевалки переодетый. На нем был сшитый с некоторым шиком, - видно, он любил хорошо одеваться, - светлый костюм спортивного покроя, воротник рубашки с изящной небрежностью расстегнут. Движения его порывисты, словно он с трудом сдерживал рвущуюся изнутри энергию. Направляясь к Жене, он заглянул в лицо Федора. - Не может быть! - воскликнул он. - Неужели Федя? Капитан! - Полярный! - с гордостью добавила Женя. - Какое совпадение! - обрадовался Алексей и, занятый, очевидно, только своими мыслями, без всяких расспросов заговорил: - Впрочем, так и должно быть! Тебе Женя ничего не говорила? - О тебе - ничего. О себе - мало. - Ты обязательно должен быть завтра в Институте холода на защите моей диссертации. Кандидатом буду. Холодильное дело! До чего же хорошо, что ты нашелся! Да где же вы встретились? Женя шутливо пересказала Алексею свою встречу с Федором, их прогулку по Москве, а Федор смотрел на оживленное лицо своего товарища детства и не мог побороть в себе чувства, похожего на зависть, а быть может, и на ревность к этому красивому, удачливому, счастливому человеку. - Прошу прощения, Алеша, - хмуро сказал он. - Мало понимаю в науке, в искусственном холоде. - Федор не хотел идти. "Лучше всего завтра же уехать из Москвы", - подумал он. - И не смей отказываться, - замахал на него руками Алексей. - Это имеет к тебе непосредственное отношение. Ничего, что я сегодня оскандалился, отстал. Завтра, надеюсь, так не будет. Пойми, для тебя, для твоих кораблей работаю. Федор взглянул на Женю. Она, видимо любовалась Алексеем. - Круглый год должны плавать в Арктике корабли, - увлеченно продолжал Алексей, обнимая Федора за плечи. - И представь, помогут холодильные машины... которые этот каток заморозили, а зимой отепляют стадион. - Женя говорила, - отозвался Федор. - Эх, Федя! Где же еще строить города, шахты, рудники, заводы, даже металлургические заводы, как не в Арктике! Только из-за отсутствия транспорта и не строили! А мы с тобой дадим этот транспорт, самый дешевый, морской! Как преобразится побережье полярных морей! Ты только представь, медведище белый! - И Алексей стал трясти Федора. Федор был оглушен, сбит с толку этой бурей движения, страстного голоса, дерзких мыслей. - Как можно сделать? - только и успел спросить он. - Не скажу, а то не придешь. Хочу, чтоб ты разыгрался порато! - и он рассмеялся. - Федя! - сказала Женя. - Я тоже прошу. Федор вынул трубку изо рта, чтобы объяснить: он не может, он не придет. Женя поняла это раньше, чем он успел произнести первое слово. И она сказала тихо и непонятно для Алеши: - И Лена тоже просит. Федор растерянно промолчал. - Решено, - заявил Алексей. - Ты останешься сейчас с нами до конца соревнований. Потом пойдем отпразднуем встречу. Но Федор наотрез отказался. Он вспомнил о куче поручений, и все их давно уже надо было выполнить. Он заторопился. Женя смотрела на него с упреком, но не уговаривала. Адрес Института холода все же записал. Выйдя со стадиона, он оглянулся. Гигантское здание с прозрачным сводом. "Хрустальный дворец! - с горечью подумал он. - Люди, готовые свершать великое! Отопить холодом всю Арктику, как крытый стадион? Должно быть, слишком он, Федор, крепко стоит ногами на земле, чтобы понять такое!.." Федор был недоволен собою. Как нелепо омрачился светлый день!..
      Глава вторая
      МЕЧТЫ
      После веселой грозы, обновившей природу, ночью вдруг зарядил скучный мелкий дождь. Утро выдалось хмурое, небо затянуло тучами. Капитанская фуражка Федора намокла. Институт холода, оказалось, очень трудно найти. Моряк окончательно запутался в переулках со старыми, неприглядными в дождь домами, да и не только в переулках. Да, запутался!.. Никогда бы он не поверил, что станет ворочаться ночью с боку на бок, размышляя: может ли человек что-либо чувствовать вопреки собственной воле и рассудку? Особенно досадно ему было, что он нисколько не лучше тех молодых людей, которые сотни лет назад, заподозрив горькую правду, сжимали кулаки, скрежетали зубами или ходили взад и вперед по тесным каморкам. Федор шел по мокрому тротуару и злился на себя. Виновница же его неурядиц, промочив ноги, нетерпеливо ходила по переулку, чтобы встретить гостя-моряка. Увидев девушку, капитан не поверил глазам. Она была, как и вчера, в сером костюме и с непокрытой головой. Дождь словно не существовал для нее, не смел намочить ее одежду... и, конечно, в следующее мгновение Федор заметил прозрачный плащ, которым она прикрылась, как огромным колоколом. - Ой, какой мокрый! - девушка протянула Федору руку. Пожимая ее пальцы, Федор вспомнил стадион. - Мы опоздали, - сказала Женя и, не выпуская руки Федора, потащила его к подъезду института. Защита уже началась. Идя на цыпочках, Женя ввела моряка в зал научных конференций. Федору бросились в глаза два ряда слабо светящихся и потому кажущихся хрустальными колонн. Он невольно оглянулся на свою провожатую. Сосредоточенная, с гордо поднятой головой, она смотрела на возвышение, где, отделенные белой мраморной балюстрадой, за длинным столом сидели члены ученого совета, профессора и академики. Указывая на председателя, широкоплечего гиганта с седой львиной гривой, прикрытой черной академической шапочкой, Женя шепнула: - Мой отец. Пройдя вдоль мраморной балюстрады, соединяющей колонны, молодые люди сели в один из последних рядов. Кожаное кресло показалось Федору удивительно покойным. Еще в дверях зала, огромных, двустворчатых, Федор прислушался к тому, что говорил Алексей, стоя на кафедре перед географической картой и чертежами: - В Арктике и поныне еще действует старая поговорка: "Каждый завезенный в Арктику гвоздь становится серебряным". Дорого еще стоит перевоз! Трудно еще плавать в полярных морях. Дорог ледокольный флот, который борется со льдами. Дорога сеть полярных станций, да и обслуживают они сравнительно небольшое число судов, плавающих лишь короткие два-три месяца арктической навигации. Завтра нашу страну уже не могут устроить современные условия плавания в полярных морях. Завтра мы уже не можем подчиняться капризам льдов и ветров Арктики. Современная наука и техника позволяют нам изменить условия плавания кораблей в ледовитых морях. Этому и посвящена диссертация. Федор оглядывал зал. В нем сидели по преимуществу молодые люди, многие в очках, лысеющие. Вероятно, все это были научные сотрудники институтов, которые завтра сами будут защищать свои диссертации с мудреными названиями, всегда вызывавшими у Федора смешанное чувство почтения и недоумения. Они казались ему заумными и далекими от жизни. "Об одном обобщении меры и категории", "Некоторые задачи равновесия пластин и стержней за пределами упругости", "Короткопериодические возмущения электромагнитного поля Земли", "О второй конечной разности и второй обобщенной производной", "Методика правописания непроверяемых безударных гласных в непроизводных основах"... Столь же непонятно и внушительно было и название диссертации А. С. Карцева, выступающего с ней, как говорилось в газетном объявлении, на соискание ученой степени кандидата технических наук: "О возможном изменении характера обледенения полярных морей в условиях применения холодильной техники". "Рычаг, - думал Федор. - Повернуть мир! Уничтожить холод. Чем? Атомной энергией? Реально ли? Растают льды - поднимется уровень морей. Все столицы Европы, кроме Москвы, расположенной на возвышенности, окажутся под водой... Не создашь искусственный Гольфстрим". - Гольфстрим, - произнес с кафедры Алексей Карцев. Федор невольно улыбнулся совпадению. - Одна ветвь этого могучего теплого течения идет к островам Шпицбергена, и климат там куда более мягкий, чем в любом другом месте Арктики. Другая ветвь делает петлю в Баренцевом море, отдавая ему свое тепло, препятствуя там появлению льдов, и это полярное море не покрывается льдом круглый год. Если бы условия, подобные существующим в Баренцевом море, были бы на всем побережье Сибири, будущая промышленность этого края получила бы самый дешевый в мире транспорт - морской. Через весь Азиатский континент проходит Великая сибирская железнодорожная магистраль. Новая морская магистраль по пропускной способности равна будет ста параллельным железнодорожным путям. "Сто железнодорожных путей? - прикидывал в уме Федор. - Это даже трудно представить! Чуть ли не вся железнодорожная сеть страны, протянутая в одну сторону". - Третья ветвь Гольфстрима, - продолжал Алексей, - стремится пройти вдоль сибирских берегов в пролив Карские ворота, отделяющий материк от Новой Земли. Сколько раз проходил Федор через Карские ворота! Он мог бы быть там лоцманом. Даже в штиль, когда нет ветра и волнения на море, там, в проливе, над поверхностью воды всегда вздымаются огромные, вращающиеся, похожие на конусы волны. Полярный капитан прекрасно знал, что водовороты эти вызваны борьбой двух встречных течений. Об этих течениях и заговорил Алексей. - В Карских воротах Гольфстрим встречается с другим могучим, но холодным течением, идущим из-под полюса вдоль восточных берегов Новой Земли. "Холодное течение задумал подогреть. Холодильными машинами?" - терялся в догадках Федор. - Холодное течение преграждает Гольфстриму путь, нейтрализует, побеждает его. Тепло из далекого Караибского моря не проходит в Карское море, и это море покрывается льдом на большую часть года. Нечего и говорить о других полярных морях, о море Лаптевых, о Восточно-Сибирском, Чукотском. Туда совсем не попадают теплые воды. Великие сибирские реки: Обь, Енисей, Лена, Хатанга, Колыма - приносят слишком мало тепла, да и оно не остается у берегов, где должны были бы плавать корабли, а вместе с пресной водой уходит далеко на север, в высокие широты. Федор морщил лоб, силился и не мог понять, куда клонит Алексей. - Один из моих слушателей, полярный капитан, - соседи Федора невольно обернулись к нему, - мог бы подтвердить, что в сибирских ледовитых морях, в сотнях километров от берегов, можно часто встретить стоящие на мели айсберги или большие льдины - стамухи. - Помните медведя на айсберге? - шепнула Женя. Федор кивнул головой. - Глубина сибирских полярных морей в ста километрах от берегов не превосходит двадцати-тридцати метров, редко глубже. Это меньше высоты многих домов. Вот если бы можно было воспользоваться мелководьем сибирских полярных морей и соорудить там искусственную преграду, стену, плотину, мол, который в ста километрах от берегов протянулся бы от Новой Земли к Северной, от Северной Земли к Новосибирским островам и дальше к острову Врангеля. Эта морская стена отгородила бы прибрежную часть морей от Ледовитого океана, от его холодных течений и дрейфующих ледяных полей. Холодные воды и льды, задержанные преградой, не попадали бы в отгороженную часть морей, питаемую лишь струями теплой ветви Гольфстрима, великих сибирских рек и теплого течения, идущего через Берингов пролив. "Реки и то замерзают", - подумал Федор. - Ясно, что температурный режим в отгороженной части морей будет подобен тому, который существует в Баренцевом море. Моря вдоль всего сибирского побережья не станут замерзать зимой, судоходство там будет круглогодичным! "Значит, не отопление Арктики, а мол в четыре тысячи километров, прикидывал в уме Федор. - Не лучше! Километровый мол в морском порту и то целое событие!" Положительно Алексей читал мысли Федора: - Конечно, если бы мы решили построить наш мол из камня, песка и цемента, из чего сооружают мол в портах, нам бы пришлось возить материал к месту стройки не меньше чем столетие. Смех шорохом прокатился по аудитории. Федор тоже улыбнулся. Профессора, члены ученого совета стали перешептываться. - Конечно, каменный мол был бы неосуществимой, оторванной от действительности мечтой. Для нас же, техников, приемлема лишь та мечта, которая служит первым этапом проектирования. Запроектировать подобный мол, каким бы ни казался он грандиозным, м о ж н о! Надо сделать его из подручного материала, который ничего не стоит, имеется там в изобилии. Холодильщики уже понимают меня. Сделать мол из морской воды! Женя торжествующе посмотрела на Федора, тот недоверчиво покачал головой. - Представьте себе, - продолжал увлекшийся оратор, - что все мы находимся не в этом зале, а... на дне Карского моря! Опять по рядам пробежал смех, сразу встряхнувший, ободривший аудиторию. Федор же нахмурился. - И над нами не потолок, а поверхность воды. Сверху нам спустят трубы. Целый частокол труб. Их можно будет соединить попарно дугообразными патрубками, зарытыми в морское дно. Вдоль противоположной стены будет спущен второй частокол таких же труб. Оба частокола для лучшей теплопроводности нужно будет соединить металлическими сетями. По трубам сверху пропустить искусственно охлажденный, крепко соленый раствор, хорошо известный в холодильном деле, не замерзающий даже при пятнадцати градусах мороза. Этот раствор будет циркулировать по трубам, отнимая тепло у воды, заключенной между трубчатыми стенами. В конце концов вода замерзнет, превратится в ледяной монолит. Со дна моря к его поверхности поднимется ледяная стена. Намораживая слой за слоем, мы поднимем ее над уровнем моря и сделаем ее такой ширины, какой пожелаем, на какую расставим наши трубчатые стены. Ей не будут страшны ни напоры льдов, ни течения. Мы сделаем мол такой длины, на каком протяжении будем спускать под воду трубы. На все четыре тысячи километров. И вполне реально соорудить мол от Новой Земли к Северной, к Новосибирским островам, к острову Врангеля, к Берингову проливу! Вполне реально построить ледяной мол, который перегородит все полярные моря! "Мол изо льда... где я его видел? Где? - мучительно силился вспомнить Федор. - Айсберг в бухте Рубиновой! Его забуксировали на мель. Набило льдин. Затор напоминал мол. Вот откуда идея. Случайная мысль комсомольцев бухты Рубиновой выросла, стала грандиозной". - Наш айсберг, - коротко сказал Федор, с присущей ему лаконичностью выразив в этих словах все, что он в этот момент думал. - Наш, наш мол... - все поняла Женя. - Но теперь длиной с подземного обхвата! Алексей продолжал: - Ледяной мол не только обеспечит круглогодичною навигацию. Он отодвинет кромку льдов на сто километров к северу, и это сейчас же повлияет на климат побережья. Начнет оттаивать слой вечной мерзлоты. Продвинется на Север растительность, разовьется заполярное сельское хозяйство, все побережье покроется городами, заводами, шахтами, рудниками, крупными портами и подъездными путями к ним. Холодильная техника может послужить делу преобразования Арктики, эта техника способна воздвигнуть гигантское сооружение, выдвинуть грандиозный план работ, которые в конечном счете обогатят нашу страну и соединят морским путем два океана! Стало заметно светлее. Солнце все-таки пробилось сквозь тучи и ворвалось в зал через огромные сводчатые окна. Солнечные лучи коснулись светящихся колонн и как бы позолотили их. Слушатели оживленно переговаривались, аплодируя диссертанту. Седой председатель, академик Омулев, нажимал кнопку - над столом ученого совета зажигались строгие надписи: "Внимание!", "Тишина!", но лицо у старого ученого было совсем не строгим, он с улыбкой поглядывал на взволнованного диссертанта, который ожидал водворения тишины. Женя, счастливая, продолжая хлопать в ладоши, победно смотрела на Федора.
      Глава третья
      СПОРЬ!
      Красная черта шла по карте вдоль сибирских берегов, пересекая полярные моря. Федор Терехов напряженно смотрел на эту черту. "Стена в море... Ледяным полям не пройти к берегам. Но ведь и от берегов им не выйти на север!" Федору стало не по себе. Быть может, ему, единственному во всем зале, стало ясно, что повлечет за собой появление ледяного мола в морях. Припомнилась зимовка во льдах, когда он заменил умершего капитана. Суровыми мерами он сберег тогда топливо, спустил пары, выключил отопление, переселил всех в трюм. Он рассчитывал весной, когда корабль вынесет в открытые воды, идти своим ходом выполнять задание. Однако осуществить этот план оказалось не так просто. Вдали от берегов море освободилось ото льдов, но подойти к прибрежным островам, где ждали корабль, было невозможно из-за стоявших у побережья ледяных полей. Нужно было ждать ветров с материка, которые оторвали бы эти поля, угнали их в открытое море. Только тогда и могла начаться навигация. Ветры подули, льды двинулись, и корабль снова попал в дрейф. Судно вынесло к одному из островов, задержавшему поля. Сильное сжатие повалило корабль набок. Крен достиг тридцати градусов, положение стало угрожающим. Корпус дал течь. Воду выкачивали помпами и вручную. Выгружали на лед грузы, пересыпали уголь. А льды от берегов все стремились на север, ледяной вал напирал. Остров стоял на пути льдов. К счастью, ледяное поле дало трещину, разделилось на две половины и стало обтекать остров. Так началась первая навигация капитана Терехова. Теперь капитан услышал, что на пути у прибрежных льдов, когда оторвет их ветром, окажется не один остров, а непроходимый мол. "И он будет одинаково непроходим и для северных льдов и для береговых полей, которые не смогут уйти от берегов, останутся стоять. Трассу забьет льдом. Она не очистится даже летом, а на следующий год станет совсем непроходимой. Не то что круглый год - месяца в Арктике плавать будет нельзя! О чем думают инженеры? Почему иной раз у нас защищают подобные диссертации, которые нужны только самому диссертанту? Ледяные замки под водой!.." Диссертант между тем успел покрыть строчками формул спущенную сверху доску. Он переходил от одного чертежа к другому, рассуждая о технических деталях, о типах машин, которые потребуются, о технологии строительства, о скорости замораживания, об экономике. Он говорил обо всем, что касалось мола, но только не о том, что так ясно стало полярному капитану. - Что случилось, Федя? - встревоженно спросила Женя, уловив в Федоре перемену. - Думаю, надо выступить, - через силу выговорил Федор и почувствовал, как тонкие пальцы сжали кисть его руки. - Спасибо, Федя, - прошептала Женя. Федор понял, что она ждет от него совсем другого выступления. "Как посмотрит, если услышит, что замысел Алексей - пустая мечта, химера? - подумал он. - Лучше бы не приходить на эту защиту. Еще лучше не появляться бы на заводе. И сейчас еще не поздно встать, уехать. И пусть инженеры разрабатывают проект кандидата наук Карцева, пусть летят на ветер государственные деньги? А коммунист Терехов все знал, но "умыл руки", спокойно ожидая, когда запоздалая экспертиза прикроет, наконец, бессмысленное проектирование. Значит, выступить? - спрашивал он сам себя. - Оказаться в роли завистника или - еще хуже! - ревнивца? Ворваться в чужого жизнь? В жизнь "честных контрабандистов"? - вдруг вспомнил он лермонтовскую "Тамань". - Фу! При чем тут контрабандисты? - даже рассердился он. - Неужели нужно быть до зубной боли правильным? Какое ему дело до грандиозных технических выдумок, в которых даже и не разобраться? Плавать на кораблях надо, а не подавать советы ученым людям". Диссертант кончил. Объявили перерыв. - Ну, Федя? - спросила Женя. Он взглянул на девушку и увидел, что глаза у нее сейчас не серые, а совсем голубые, как в детстве. Федор достал трубку, медля с ответом. - Когда Алеша говорил, я задумала, какие бы три желания загадала сказочному джину, если бы он явится предо мной. Федор покосился на девушку. Она постоянно ставила его в тупик. - Представьте! Первое желание тотчас же сбылось. Вы сами сказали, что выступите здесь. - А второе желание? - Второе желание: чтобы вы не передумали. Федор усмехнулся. - Я ведь все читаю на вашем лице. Вы напрасно сомневаетесь. Уверяю, все будут рады услышать мнение простого моряка... - Девушка спохватилась. "Простого моряка" - как-то нехорошо звучит. И она поправилась: - Полярного капитана. А третье желание я скажу вам, когда вы выполните первые два. Уверенная, что Федор выступит после официальных оппонентов. Женя умчалась убедить Алексея, что защита идет как нельзя лучше. Федор остался стоять у окна коридора с трубкой в зубах. Теперь уже поздно было колебаться. Перерыв кончился. Жени все не было. Федор с неохотой прошел в зал, на место, где они сидели до перерыва. Женя появилась, когда первый оппонент начал говорить. Ей неловко было тревожить сидевших в ряду людей, и она села неподалеку от Федора. Федор почти не слушал оппонентов. Все они восхищались остроумной идеей соискателя и говорили о технических подробностях, недоступных моряку. Некоторые из них критиковали Алексея за какие-то частности. Вопроса же, который казался Федору главным, они не затронули совсем. Женя издали посматривала на Федора. Она решила, что он волнуется перед выступлением. Несколько раз она пыталась подбодрить его улыбкой, но он смотрел в другую сторону. Наконец из-за стола ученого совета поднялся председатель. Гулким басом, сильно налегая на букву "о", академик Омулев произнес: - Слово предоставляется нашему гостю, полярному капитану Федору Ивановичу Терехову, мнение которого о мореходном, по существу говоря, сооружении имеет для присутствующих несомненный интерес. Попрошу Федора Ивановича по-одняться на кафедру. Алексей взглянул на приближающегося к нему друга детства. Они еще не виделись сегодня. Алексей поспешно кивнул ему и начал рассеянно листать рукопись. "Интересно, что за человек теперь этот Федя? - подумал Алексеи. - Женя говорит о нем восторженно. Не иначе, как подействовала полярная экзотика. Впрочем, он, верно, и в самом деле славный парень. Решил поддержать". Федор держался просто и деловито. Его манера говорить заставила всех слушать внимательно. После первых же слов Федора Алексеи откинулся на спинку стула. Краска сбежала с его лица. Он искал в зале Женю, словно она должна была ответить за то, что говорил сейчас найденный ею полярный капитан. Все члены ученого совета повернулись лицом к выступающему моряку. - Мол не поможет, а помешает навигации. - Так начал Федор свое выступление. Женя не верила ушам. Она вскинула подбородок, возмущенно сощурила глаза, прожигая ими стоящего на кафедре моряка. А тот спокойно, размеренно говорил, словно вбивая каждой фразой костыль. Он рассказывал о ледяных полях, которые стоят зиму у берегов, о ветре, который отрывает их, о чистой воде в открытом море. С несокрушимой логикой доказал он, что появление в сотне километров от материка преграды для прибрежных льдов сделает судоходство невозможным. - Вода в отгороженной части моря будет теплее! Надо же разбираться в этом! - запальчиво крикнул с места Алексей. Федор неторопливо повернулся к нему: - Разобраться надо. Льды останутся. - Гольфстрим! Теплые воды сибирских рек растопят их! - продолжал с места спорить невыдержанный диссертант. Академик Омулев приподнялся, предостерегающе протянул к Алексею руку. Тот уткнулся в рукопись. Федор, обращаясь к нему, сказал: - Воды в реках покрываются льдом. Федор кончил. Академик Омулев поблагодарил его и предоставил заключительное слово диссертанту. Федор слушал, прислонясь к хрустальной колонне. Алексей показался ему очень бледным и совсем не таким порывистым, как во время первого выступления. Он волновался, но был сдержан, тактичен, сух. Поблагодарив оппонентов, он пообещал учесть их замечания. Академик Омулев объявил, что ученый совет удаляется на совещание. Федор прошел в коридор, встал у окна и, раскуривая трубку, размышлял о том, что он скажет теперь Лене. Он все еще мысленно называл ее так. Он увидел ее. Она шла по коридору, высокая, стройная, гордо подняв голову. Федор был уверен, что она пройдет мимо него. Однако вид Жени лишь скрывал ее растерянность. Что ей делать теперь? Возмутиться, обвинить Федора в нетоварищеском поступке, порвать с ним... или опровергнуть его аргументы? Впрочем, это совсем не так просто сделать! И она вдруг задала себе нелепый вопрос: была бы она довольна, если б Федор утаил эти аргументы? Или рассказал их Алексею с глазу на глаз? Едва Женя вспомнила об Алеше, как почувствовала против него раздражение. Почему он так односторонне разработал свой проект! Он совсем не подготовлен к серьезному спору. Она подошла к Федору. - У вас, оказывается, очень звучный голос, - непринужденно начала она. - А манера говорить впечатляет. - Еще что скажете? - зло осведомился Федор. - Я скажу, что немногие поступили бы так, как вы, - отчеканила Женя, вызывающе глядя на Федора. - Так грубо? - Грубо, но верно! Вы выиграли в моих глазах. Федор ждал чего угодно, но не этих слов. Он почувствовал, что теряется, краснеет. А тут еще подошел Алексей. - Ждешь благодарности? - сказал он, пожимая Федору руку. - Благодарности не будет. Воздействуя на эмоции, ты блестяще опорочил мой проект. У тебя не было доказательств, но с тебя их никто и не потребовал. Ты привык к тому, что льды у берегов не тают - и все тут! Обратное должен доказывать я. И в этом твое преимущество. У меня пока еще нет этих доказательств! Однако знай, чем является для меня этот проект. Я хотел принести его с собой в партию. Федор вынул трубку изо рта, пристально посмотрел на Алексея. Женя стояла рядом, переводя взгляд с одного на другого, невольно сравнивая их, оценивая поведение каждого. Поймав себя на этом, она сердито закусила губу. - Я не хотел прийти в партию с пустыми руками, - нервно продолжал Алексей. - Нечего принести - не принимают? - холодно спросил Федор. - Только потому, что ты был моим другом детства, я могу тебе сказать: я установил для себя как бы предкандидатский стаж. Я зарабатывал себе рекомендации. - Потому и медлил? - сурово спросил Федор. - Хотел прийти в партию с поднятой головой и задранным носом? Кроме обычных, сам себе рекомендацию готовил? Такую рекомендацию, чтобы все ахнули? - Если хочешь, то так. Разве это худо? Федор пожал плечами. Женя покраснела. Ей стало мучительно неловко. Алексей же побледнел. Звонок приглашал всех в зал. Алексей с бьющимся сердцем прошел на свое место около стола ученого совета. Он видел Федора, стоящего у колонны. Академик Омулев объявил: - Ученый со-овет решил воздержаться от присвоения ученой степени кандидата технических наук инженеру Карцеву Алексею Сергеевичу. Ученый совет находит нужным указать Институту холода на узость и несостоятельность диссертации. Проект ледяного мола разработан лишь по линии холо-одильной техники, в отрыве от географических и экономических условий. Алексей нашел глазами Женю. Он никогда не видел ее такой смущенной. Она не смотрела на него.
      Глава четвертая ВЕЧЕРОМ
      Бывают шахматисты, которые, проиграв важную для турнира партию, теряют половину своей силы. Поражение надламывает их волю, уязвленное самолюбие расслабляет Людей другого типа поражение лишь ожесточает, собирает их силы, закаляет волю. Свой проигрыш они анализируют, находят ошибки, выносят из них уроки. Именно этому научили Алешу Карцева шахматы. Алексей разбирал свою защиту, как разбирают проигранную партию. Надо было начинать совсем по-другому, с тепла Гольфстрима. Доказать, что льды в отгороженной части растают. А может быть, пойти иным путем? Предусмотреть ворота, открывающиеся для выхода прибрежных льдов? Мысль Алексея лихорадочно работала, когда он разгуливал сначала по улицам ночной Москвы, а потом по комнатам пустой квартиры. Он был в ней один. Мать на вузовские каникулы уехала в Крым. Отец ведет интереснейшие исследования в пустыне. Женя хотела быть с Алешей, но он, пересилив себя, - так хотелось слов утешения, простой ласки, - отказался, оттянул их встречу до завтра. Разве имел он право в такую минуту расслабить себя?! К утру Алеша перечитал все, что можно было найти в библиотеке отца о теплых течениях. Он так и не ложился, негодуя, что ночью закрыта Ленинская библиотека. На рассвете он составил несколько эскизов остроумно сконструированных ворот в десяток километров шириной. Расположенные во многих местах мола, они могли бы выпустить прибрежные льды, когда подуют ветры с материка. Потом он оставил сделанные эскизы, задумав новую конструкцию мола, верхняя часть которого откидывалась бы на своеобразном "шарнире" в северную сторону. Южные льды могли бы свободно проходить на север, наклоняя верхнюю часть сооружения, а северные - задерживались бы, как дверью, которая открывается лишь в одну сторону. И мол оправдает себя, если даже Федор прав! На столе, на стульях, в кабинете отца лежали раскрытые или выброшенные с полок книги. Всюду были раскиданы эскизы, рисунки, наброски. На полу валялась рукопись диссертации. Ветер через открытое окно всю ночь шевелил ее страницы. Зазвонил телефон. Алеша рывком поднял трубку, едва не уронив аппарат. Был уже полдень. Женя напоминала, что они договорились провести вечер вместе. Алеша сразу повеселел. Что ж, решение почти найдено! Он сказал, что придет и кое-что покажет. "Здорово осунулся, - думал он, бреясь перед зеркалом. - Под глазами синяки". Алеша достал свой лучший костюм, серый с искоркой. Долго выбирал галстук, но решил не надевать его. Раскрыл воротник рубашки по-летнему. Женя весь день хлопотала по хозяйству. Позвонила по телефону в "Гастроном", помещавшийся в первом этаже их дома, сделала заказ по длиннейшему списку - все для детально продуманного обеда, конечно, в полуфабрикатах, чтобы не возиться долго самой: закуска, жаркое, рыба, ананасы, крем, торт. Заказ был принят. Нетерпеливая Женя несколько раз открывала дверцу приемного шкафа пневматической почты высотного дома. Однако шкаф был пуст. Заказанную ею посылку только еще собирали в магазине. Ловкие машины тоненькими ломтиками нарезали ветчину и колбасы, севрюжку и лососину, впрочем, также и картофель "пай", который будет хрустеть, когда Женя поджарит его в масле. Наконец продавец сложил свертки и бутылки в металлический сигарообразный снаряд, должным образом расположил на его головке включающие штырьки, чтобы, мчась в трубопроводе по десяткам этажей, включая на ходу направляющие устройства, он правильно бы выбирал себе дорогу в нужною квартиру. Когда Женя в третий раз открыла дверцу шкафа, в нем на полке лежали две увесистые алюминиевые сигары. Открыв их, она стала заботливо вынимать и распаковывать свертки. Академик с утра был не в духе, ничем не мог заняться. Женя слышала, как он смахнул с шахматного столика в ящик деревянные фигурки. Значит, шахматный этюд, который он составлял, ему не давался. Михаил Дмитриевич Омулев в этом искусстве не знал себе равных. Но особенно прославлен был академик в области новых, изобретенных и внедренных им материалов, рожденных искусственным холодом. Это он, инженер Омулев, впервые начал когда-то строить ледяные здания складов и холодильников, воздвигая стены изо льда, облицованного теплоизоляционными плитами или пронизывая трубками, по которым проходил холодильный раствор. Это он, академик Омулев, начал строить шоссейные дороги с прочным, не уступающим бетону ледяным основанием, прокладывая их с необыкновенной быстротой. Его классический труд "Холод-строитель" известен во всем мире. Все утро почтенный ученый вымерял большими шагами свой кабинет. "Метафизика! Фетишизм! Поклоняемся Великому Холоду и забыли обо всем на свете. Решали вопрос только о том, можно или нельзя заморозить мол, а где и зачем заморозить, даже и не рассматривали. Еще одна ненужная, оторванная от жизни диссертация, каких немало. И опять отдувается бедный аспирантишка, а седовласые и лысые "наукообразные" и бородатый дед Мороз академик (он знал, что его так прозвали) - ограничились выбором черных шаров, словно не себе они эти черные шары клали. Какой великолепный урок жизни преподал всем нам этот простой моряк!" Академик понимал, что теперь более глубокая и всесторонняя разработка провалившейся диссертации дело чести не только аспиранта Карцева, но и всего института. "Новое рождается на стыке различных отраслей знания. Холодильная техника и географическая наука. Холодильщику следует отправиться изучать моря Арктики! Вот это и должен понять Алеша!" Раздраженно хлопнув дверью кабинета, академик вышел к дочери. В длинном, до пят, халате академик казался особенно высоким. Рассеянно теребя аккуратную бородку, он сказал: - Гости? На меня не планируй, девочка. Вечером - на даче у Василия Васильевича Ходова, а то он опять улетит в свою Арктику. - Ходов... Бухта Рубиновая... Как давно это было, - задумчиво отозвалась Женя. - Вот, вот, - думая о другом, подтвердил академик. - И хочу я, чтобы совет твоему Алеше исходил не от меня. - Совет? - Женя насторожилась. Академик принялся с давней сноровкой открывать консервы. Отец и дочь хозяйничали всегда вдвоем. Собирая на стол, они беседовали об Алеше и его проекте. Этот разговор еще больше утвердил Женю в ее решении. Пришел Алексей. Он хотел, как всегда, притянуть девушку к себе и поцеловать в щеку, но та смущенно вывернулась и побежала снимать белый фартук. Женя была еще под впечатлением недавнего телефонного разговора с Федей. Она застала его в гостинице и передала "третье повеление джину": полярный моряк должен сегодня обедать у нее. Возражения не принимаются. Она хочет, чтобы перед отъездом он услышал ее игру, обещает концерт... Женя волновалась. Как встретятся сегодня Алеша и Федя? Она усадила Алешу рядом с собой на мягкий кожаный диван, взяла его руку в свою: - А что, Алеша, если бы тебя вдруг, как в детстве когда-то, премировали путешествием в Арктику? Алеша нахмурился: - Зачем? - Взглянуть на все по-новому, глазами инженера, который построит там мол. Алеша подозрительно посмотрел на Женю. - Давай не будем говорить об этом, - сказал он, забыв, что набил карманы эскизами новых конструкций мола. Женя стала перебирать Алешины пальцы: - Ты выйдешь победителем, я знаю. Никто в тебя так не верит, как я. Алеша потупил голову. - Спасибо, Жень, - тихо сказал он. - Ты опровергнешь Федора. Опровергнешь с его же помощью... Алеша насторожился. - Мы попросим, чтобы он взял тебя с собой на корабль. Ты изучишь на месте условия, в которых будет существовать мол. Ты понимаешь, Алеша... Папа тоже считает, что за тебя этого никто не сделает. Федя согласится... Ему так неудобно. Алеша вспыхнул, вырвал руку: - Мне? Просить Федора? Никогда! Он порывисто встал. Женя продолжала сидеть, уронив руки. - Но разве ты не должен изучить страну, которую хочешь преобразовать? Ведь твой проект не ученическая работа! Лицо Алеши пылало. - Должен! Но я не буду просить человека, которому лучше было бы помолчать. Он не побоялся провалить мою диссертацию, не разбираясь в ней! А я теперь буду просить его о чем-то! Ну, нет... ни за что! Женя тоскливо посмотрела на Алешу. Как воздействовать на него? Как? Он ни за что не согласится. А что, если... Решение было принято Женей молниеносно. - Я не успела тебе сказать, Алеша. Дело в том... что я тоже еду в Арктику. - В Арктику? - переспросил ошеломленный Алексей. Женя тряхнула головой: - Я буду монтировать там свой завод-автомат. Алексей не верил ушам. Конечно, все это шутка! Кто-то позвонил, и он не успел ничего сказать Жене. Пришел Федор. Алеша сжимал кулаки. Как могла Женя!.. Неужели она не понимает!.. - У меня новость для вас, капитан, - весело говорила Женя, вводя Федора в столовую. - Вам не удастся так просто от меня отделаться. Я плыву на вашем корабле вместе со всей нашей техникой. Помните, я говорила, что трудно с ней расставаться. И вот видите!.. Федор обрадовался но радость мигом слетела с его лица, едва он заметил Алешу в углу дивана. Поздоровавшись внешне как ни в чем не бывало, они разошлись по разным углам. - И теперь я рада, что решилась, - непринужденно продолжала Женя. - Быть может, я встречусь там в Арктике с братом Витей. Помните его? Он геолог и уже прославился. И еще с одной нашей старой знакомой. Вы уже догадались? Ну, конечно, с Галей! С черненькой нашей мечтательницей. Она работает с Виктором, в его партии. И он между нами говоря, без ума от нее. Алеша, ведь правда? - Понятия не имею, - пожал плечами Алексей. Федор молчал. Женя болтала и смеялась одна. В конце концов, исчерпав все свое искусство "светской беседы", она подошла к роялю и подняла похожую на крыло блестящую полированную крышку. Федя и Алеша облегченно вздохнули. Женя заиграла. Она начала с тяжелых торжественных аккордов. - Вам придется представить себе сопровождение оркестра. Это фортепианный концерт, - сказала пианистка, - я постараюсь исполнять обе партии, но вам когда я скажу, нужно услышать в моей мелодии звук скрипок и труб гром литавр, пение виолончелей... Федор мысленно уже слышал сопровождение. Музыка становилась зовущей, страстной. Сердце Федора застучало сильнее: "Решилась ехать в Арктику! Ведь еще так недавно говорила в цехе, что не поедет. Попрощаться бы и... конец. А теперь? Неужели поняла что-то, догадалась?" Вихрь звуков все нарастал. Федор не мог бы сказать, что играла пианистка. Ему казалось, что она играла именно то, о чем он думал: о жизни, о борьбе, о любви. Женя исполняла свой собственный, незаконченный концерт. Ей казалось что две сплетающиеся такие противоречивые музыкальные темы, когда-то найденные ею, - это она сама, ее сущность, ее постоянная раздвоенность. Вот и теперь она все время сравнивает этих двух таких разных и по своему замечательных людей. И что она наделала? Почему объявила о своей поездке в Арктику? Как теперь быть? Алексей слышал в музыке бурю, борьбу, зов к победе и горечь поражения. Особенно вот эти мрачные, мерные аккорды. Но кто сказал, что он сдается? А конструкция ворот? Впрочем, при чем тут ворота? Надо действительно там, на месте, изучить все, в Арктике, в полярных морях... Она объявила, что едет со своим заводом-автоматом. Зовет его с собой. Надо ценить это, ведь ради него она решилась. Теперь он знает, как поступить. Фортепианный концерт заканчивался победным, жизнеутверждающим гимном. Алексей выпрямился, спина его уже не касалась подушек дивана. Федор восхищенно смотрел на исполнительницу. Женя откинулась на спинку стула, бессильно опустила руки, запрокинула голову. Федор неистово аплодировал. Блаженно улыбаясь, он подошел к ней, взял ее руку и совершенно непроизвольно поцеловал. В следующее мгновение он уже был готов провалиться сквозь пол. Приблизился неестественно бледный Алексей. - Ты права, - сказал он, беря другую руку пианистки. - Я должен быть там. Я решил. Твой завод-автомат будет отапливаться холодом Арктики. Если нужно, я отправлюсь с монтажниками и установлю на Дальнем Берегу холодильные машины. Федор выпустил руку девушки и стал рыться в кармане, отыскивая трубку. "Глупец! Как мог думать! Вот из-за кого и с кем едет она в Арктику!" Он отвернулся, чтобы не видно было его лица. Наступило неловкое молчание. - Буду рад видеть вас обоих на моем корабле, - спокойным голосом сказал Федор.
      Глава пятая
      ГЛЯДЯ НА СОЛНЦЕ
      Солнце косыми лучами заливало лабораторию. В голубых ее стенах отражалась яркая медь приборов. Ванночки электролизеров и аккумуляторы в стеклянных банках, похожих на аквариумы, отбрасывали солнечные блики на потолок. Колбы ртутных ламп сверкали серебром, начищенные шары разрядников золотом. Там и здесь важно поднимались гальванометры, на шкалы которых надо смотреть в маленькие подзорные трубы. Комната была длинной, как коридор. Двумя непрерывными рядами тянулись лабораторные столы, широкие и массивные. Разноцветные изолированные провода в резиновых или пластмассовых трубках переплетались сетью, словно исполинский паук соткал эту сложную паутину. Разобраться в ней мог только сам академик Овесян. Здесь, в личной своей лаборатории, он вел обыкновенно сразу несколько опытов. Его ищущая мысль не могла долго удержаться на одном предмете. Всю стену против высоких окон занимал распределительный щит темного мрамора с желтыми рубильниками и полосками шин. Академик мог получить любую комбинацию электрических токов и напряжений. Перед нагромождением блестящей меди, стеклянных трубок, резиновых шлангов и проводов косо висела картонка с красной молнией, черепом и костями. В дальнем конце лаборатории был иной мир. Ни одного лишнего провода не было на столе, ни одного ненужного сейчас прибора. Многочисленные, они выстроились аккуратно на полках в стеклянном шкафу. В двух высоких вазах рядом с рентгеновскими трубками красовались цветы. "Заповедник Веселовой", - так называл академик рабочее место своей помощницы. Маша Веселова, молодая женщина, крупная, широкая в кости, стояла у пульта дистанционного управления. Освещенная солнцем, она чуть запрокинула голову с кольцом тяжелых светлых кос. У нее был широкий, крутой лоб, четкий профиль и полный подбородок. Что-то было у нее от русских красавиц, и казалось, что из всех головных уборов больше всего к лицу ей будет кокошник. Но на Маше был не сарафан, а лабораторный халат, и смотрела она не в слюдяное оконце, а на распределительный щит, на показания приборов. Вверху вспыхивали лампочки, за щитом щелкали контакторы. Казалось, что, кроме этого, больше ничего не происходит в лаборатории. Но в далеком бетонном подземелье в эти мгновения мчались потоки элементарных атомных частиц. Невидимые, они бомбардировали тонкие пленки вещества, нанесенного на стеклянные пластинки, и в веществах этих происходили чудесные превращения, о которых столетия мечтали алхимики средневековья. Маше Веселовой, например, ничего не стоило превратить черный неприглядный металл в золото. Однако помощницу академика меньше всего интересовали эти давно полученные физикой реакции. Она готовила к приходу руководителя совсем другой опыт. Первая встреча с Овесяном, первый разговор с ним произошел давно, когда она была совсем девочкой, - ей минуло тогда всего четырнадцать лет. Вместе с подружками она слушала взволнованную лекцию молодого профессора в Большом зале Политехнического музея. Физик поразил маленькую слушательницу. И не только силой своего убеждения, почти неистовой одержимостью. Он поразил ее детское воображение теорией относительности Эйнштейна, вытекающим из нее законом Лоренца - Фицджеральда... Девочка, пытаясь понять сущность услышанного, как в ознобе, передернула плечами. Неужели действительно длина предмета зависит от скорости, с какой он движется? Неужели метр внутри мчащегося вагона поезда короче метра, оставленного на перроне? Как же постигнуть, что произойдет с метром, если он помчится со скоростью света? Оказывается, для тех, кто стал бы его наблюдать с неподвижной точки, метр этот потерял бы длину... совсем не имел бы длины. Для тех же, кто мчался вместе с метром со скоростью триста тысяч километров в секунду, он остался бы самым обыкновенным метром. А потом физик заговорил о предмете очень знакомом, но заговорил так, что девочка снова ощутила близость к таинственному, непостижимому. Запах! Что может быть обычнее? А наука не знает, что это такое И нет до сих пор теории запаха. Профессор рассказал, что многие физики всю жизнь пытались разгадать тайну запаха. В числе их был и Рентген. Но... великий физик нашел свои знаменитые Х-лучи, однако так и не создал теории запаха. Множество открытий было сделано и другими физиками, сорвана была тайна с атомной энергии, но запах так и остался для ученых и по наш день загадкой. Молодой профессор показался девочке удивительным. Он стоят, как ей казалось, у самого входа в неведомый, загадочный мир. Стоило ему приоткрыть дверь, и он войдет туда и даже может взять с собой ее, Машу. И она решила, что непременно должна, должна увидеть профессора. Это было не просто, но она, упрямо настойчивая, все таки добилась своего. Овесян был несколько удивлен, узнав, что эта школьница, прослушав его лекцию, собирается стать физиком, чтобы придумать... теорию запаха! Она простодушно призналась, что очень любит духи. О страхе же своем перед таинственно укорачивающимся метром она ничего не сказала. Овесяну понравилась эта немного хрупкая, но миловидная, сосредоточенная девочка, девочка, которой нипочем неудачи всех физиков мира. И тогда, сам не зная, в шутку или всерьез, Овесян пообещал, что возьмет Машу к себе в помощницы, когда она закончит университет. Надо было видеть, как загорелись у Маши глаза, как улыбнулась она Овесяну и по-детски и... по-женски. Невольно начав игру, Овесян уже не мог остановиться. Он подтвердил девочке, что возьмет ее в помощницы, но ей придется заняться совсем другой проблемой, вовсе не теорией запаха. Если бы для решения неведомой физической проблемы понадобилось спрыгнуть с балкона на двадцать четвертом этаже университета, Маша в тот момент не задумалась бы, спрыгнула!.. И тогда он сказал, что они будут работать, "глядя на Солнце". Затаив дыхание, широко открыв свои синие глаза, слушала девочка все более увлекающегося профессора. Худощавый, с орлиным профилем и острым подбородком, с огромными залысинами над узким лбом и в то же время с густыми вьющимися волосами, он показался Маше чуть похожим на Мефистофеля... - Глядя на Солнце! - продолжал Овесян, расхаживая вдоль длинного стола физической аудитории университета, где настигла его Маша. - Наше Солнце всего лишь одна из небольших звезд, но она излучает колоссальное количество энергии. - Овесян стремительно прошел к доске и размашисто написал: "3,5х1023 киловатт". - Это в миллиард миллиардов раз больше, чем мощность всех волжских гидростанций, вместе взятых. Астрономическая цифра? Не мудрено. Глядя на Солнце, породнишься с астрономами. Откуда же эта энергия? Раньше думали, Солнце горит, пылает. Кончится на нем горючее - и потухнет светило. Превратится сначала в тусклый, а потом в темный шар, и в черном мраке будут бессмысленно кружиться вокруг него в мертвом механическом движении другие холодные шары, и в том числе тот, что был прежде Землей, на котором была когда-то жизнь... Девочка вздрогнула. "Нет, не может так быть! Не хочу слышать об этом. Жизнь, прекрасная, светлая, не исчезнет. Нет!" И она протестующе подняла руку. Но профессор, не замечая, продолжал: - Ученые подсчитывали: когда придет всеобщий мрак? На сколько хватит Солнца, будь оно из одного углерода? Определили. На пятьсот лет. Позвольте! Но Солнце светит миллиарды лет и не думает сгорать. В чем же дело? Оказывается, тревожиться нечего. Пожар Солнца особого рода. Атомный пожар! Атомного топлива хватит на несчетные миллиарды лет. Девочка облегченно вздохнула и снова затаила дыхание. - Атомная энергия впервые была использована для атомного взрыва. Американский летчик, который сбросил над японским городом парашют, не знал, какая под ним бомба. Но бомба оказалась атомная, и в ней по бессознательной воле летчика расщепилось ядро урана, разлетелось на части. Его осколки задели другие ядра атомов, и разрушение, подобно лавине, охватывало все большую часть вещества. Множество ядер разлетелось, осколки их, словно отброшенные освобожденными пружинами, помчались с непостижимыми скоростями, неся в себе разрушительную энергию атомного ядра. Разрушение! Разрушение атома и разрушительная цель его применения! Недаром американский летчик счел себя преступником, пошел в монахи, стал современным схимником. - Овесян взмахивал руками, забыв, что перед ним не внимательная аудитория, а всего лишь одна зачарованная девочка. - Но на Солнце энергия, - гремел Овесян, - рождается не разрушением, а созиданием. Созиданием! Там, в ослепительной небесной лаборатории, из простейших атомов создаются новые вещества и щедрая энергия освобождается из материального плена. Слейте воедино два атома обыкновенного кислорода, вы освободите несметное количество скрытой до того в ядре тепловой энергии. Так не в этом ли тайна Солнца? Не это ли тепло посылает оно к нам на Землю? Подсчитали. Не выходит. Как известно, все ядра атомов заряжены положительным электричеством. Трудно слиться ядрам кислорода, преодолеть взаимное отталкивание. Такое слияние было бы возможно, если бы ядра натолкнулись одно на другое, летя со страшными скоростями. Чем выше температура звезды, Солнца, тем быстрее движутся в нем, все время сталкиваясь, атомы. Однако, чтобы атомы кислорода могли столкнуться, понадобилось бы иметь миллиарды градусов. Таких температур на Солнце и звездах нет. Но миллионы градусов есть. Какие же атомы могут столкнуться при таких температурах? Мы пока что не может представить во всей сложности происходящие там процессы. Но обратимся к самому легкому атому, к водороду. Вот если столкнутся и сольются четыре ядра водорода, - а это может случиться, если налетят друг на друга два двойных по массе атома так называемого тяжелого водорода, или дейтерия, то новое, образовавшееся от слияния ядро будет ядром атома гелия. Гелий в русском переводе "солнечный". Его давно обнаружили на Солнце. Образуется гелий, и при этом освобождается огромное количество энергии - в десять раз больше, чем при распаде урана в атомной бомбе (при одном и том же количестве вещества). Отталкивание самых легких ядер, ядер водорода не так уж велико. Скоростей, с которыми движутся атомы в накаленной до десятка миллионов градусов массе Солнца, для столкновения таких атомов достаточно. Вот вам солнечная реакция, дающая всю энергию, какую излучает Солнце на Землю. Как оказывается, солнечные лучи, дающие жизнь всему живому, обязаны превращению четырех атомов водорода в атом гелия! Так почему, я вас спрашиваю, не создать такую солнечную реакцию на Земле? Ведь водород не уран! Он повсюду! Вода, обыкновенная вода - вот атомное топливо будущего! И мы умеем кое-что делать, умеем превращать в гелий тяжелый водород. Но вот беда! Его можно получить лишь из тяжелой воды. А где ее взять? Она только редкая примесь, которую с трудом обнаружишь в обыкновенной воде. А нам с тобой нужно решать задачу превращения в гелий обыкновенного водорода! Использовать обычную воду как атомное топливо. Овесян остановился, переводя дух. Ему самому показалось смешным, что он так увлекся. Ведь его слушала одна только девочка. Да и поняла ли она? А девочка подошла к нему близко, привстала на цыпочки и спросила: - Можно мне за это вас поцеловать? - и, не дожидаясь ответа, поцеловала молодого профессора. Пожалуй, Овесян и забыл бы об этом незначительном эпизоде, если бы через несколько лет к нему, только что избранному академику, не явилась рослая, красивая девушка с университетским значком. Она сказала, что он, академик Овесян, должен выполнить свое обещание, затребовать ее из университета, сделать своей помощницей. Овесян сначала рассмеялся, но что-то в сосредоточенном лице девушки, в упрямой складке между ее тонкими бровями, в пристальном взгляде серьезных глаз заставило академика задуматься. Он улыбнулся, вспомнив, быть может, детский поцелуй, невольно даже потер левую щеку, - отлично помнил, что это была левая щека! И тут он безжалостно подверг дерзкую аспирантку самому жестокому экзамену. Она стояла у маленькой доски в его кабинете, а он ходил по комнате и забрасывал Машу вопросами. Часто его вопросы выходили далеко за пределы университетского курса. Девушка краснела, лоб ее покрылся испариной, иногда она просила разрешения подумать, иной раз смело требовала пособие, книгу, справочник, журнал, часто иностранный. Академик не протестовал: только знающий человек может пользоваться книгами. Маша отвечала, решала самые трудные задачи, которые Овесян перед нею ставил, и смотрела на него то злыми, то восторженными глазами. Кто знает, сколько бы времени продолжалось это "истязание", если бы Овесян не спохватился, что ему надо "лететь" в академию. Он умчался, так ничего и не сказав, а Маша разревелась. Так Маша стала помощницей Овесяна. Скоро она сделалась ему необходимой. Строгая к себе и другим, дотошная, въедливая, как говорил о ней Овесян, она прекрасно дополняла безудержного академика, систематизировала его опыты, оформляла блестящие, стремительные, но слишком отрывочные подчас выводы. В лаборатории Маша довольно деспотически командовала двумя техниками. Те сначала злились на нее за безмерную ее придирчивость и требовательность, потом стали уважать за спокойствие и справедливость, наконец, даже полюбили... Немало хлебнула горя за последние годы лаборатория Овесяна. Сколько было неудач! Пятьдесят тысяч опытов! Овесян сам сгоряча назначил эту цифру, вспомнив, что Эдисон в поисках материала для электрической лампочки накаливания испробовал пятьдесят тысяч нитей. Когда серия опытов Овесяна начиналась, техники Федя и Гриша были совсем юнцами. Долговязый Федя мечтал стать мастером спорта по футболу, а Гриша, робкий и мечтательный, готовился в консерваторию. Маша с самого начала не пожелала считаться ни с какими спортивными званиями или музыкальными дарованиями. Беда, если в лаборатории сделано что-нибудь не так, как нужно! Впрочем, оба они в своих стремлениях преуспели больше, чем Маша с Овесяном в решении своей задачи. Пятьдесят тысяч опытов - это 49 999 неудач. И каждый день в различных вариантах повторялось одно и то же. Менялись условия, достигались нужные температуры и скорости полета частиц - ядра водорода мчались друг на друга. Фиксировался результат. Ничего не получалось. Снова ядра водорода - протоны разгонялись в циклотроне, приобретали миллионы электроновольт энергии. Направленные Машей в цель ядра вторгались в глубь вещества, проникали в чужие атомы, сливались со встречными ядрами. Снова фиксировался результат... и снова не удовлетворял он экспериментаторов. И так день за днем. Академик просматривал дневники научных наблюдений, горячился, сердился, иногда махал рукой и предлагал "бросить все к черту". Маша тогда сводила брови, отбирала у академика записи и напоминала, что до пятидесяти тысяч еще далеко. Тогда-то Овесян и решил, что опыты следует вести в параллельных лабораториях. Над поставленной проблемой вместе с Машей и Овесяном стали работать многие ученые. Академик сказал однажды Маше: - Неистовое у вас упорство. Словно броню сверлите. - Закаленную броню, - поправила Маша. - Потому и стружки нет, один скрип, - вставил футболист Федя и тотчас съежился под Машиным взглядом, стал ростом с Гришу. Часто академик сам засучивал рукава, менял условия опыта. Маша тогда стояла за его спиной, ревниво следя за каждым его движением. Овесян работал быстро, уверенно, как опытный хирург. - Заколдованный круг, - бормотал Овесян и, хлопнув дверью, уходил в свой кабинет. Минуту спустя через дверь слышались звуки Лунной сонаты Бетховена. Вот уже несколько лет Овесян, ничего другого не игравший, с завидным упорством разучивал на рояле без посторонней помощи Лунную сонату. Маша переглядывалась с техниками и принималась готовить новый опыт. Вдруг пассаж обрывался, и возбужденный Овесян влетал в лабораторию: - К черту! Меняйте все. Сделаем вот так. - Маша методически записывала. Академик торопил ее, сам тянул провода, менял схему, включал электронные лампы, возился с вакуумным насосом, перемазав в машинном масле рубашку, требовал по телефону подачи в лабораторию сверхвысокого напряжения. Со временем Овесян стал реже заходить в лабораторию. У него появилось много разных дел. Маша стороной узнавала, что он выступает с докладами по совсем другим вопросам, наконец, услышала, что он уехал, не простившись, за границу для участия в конференции защитников мира. Маше не хватало чего-то очень важного, ей было тоскливо. Когда-то она смеялась над своей детской влюбленностью в пламенного профессора, а теперь... Сегодня он должен снова появиться в лаборатории. Она мучительно искала выхода. Никогда с таким творческим напряжением не готовилась Маша к приходу академика. И он пришел. Маша привыкла, что он вихрем врывается в лабораторию. Часто он налетал на Машу, раскинув руки, порой даже шутливо сжимал ее в объятиях, глядя при этом на показания какого-нибудь прибора. Сейчас Овесян молча вошел и остановился у двери. Пока Маша шла к нему, он рассеянно оглядывал лабораторию. - Пыль, - усмехаясь, показал он Маше на заброшенные схемы. Маша вспыхнула: - Вы же сами не позволяете прикасаться... Овесян кивнул головой, взобрался на высокий табурет: - Ну? - С водородом ничего не выйдет? - с укором спросила Маша. - Нет, почему же? - снова усмехнулся академик. - У других получается. Тяжелый водород сливается с тяжелым или сверхтяжелым, дейтерий с тритием... Миллионы градусов... миллионы атмосфер... - И в результате взрыв! Разве это нам нужно? Иногда я думаю, к чему могло бы привести безумие взрывов. И всякий раз вспоминаю вами же нарисованную картину. Помните, вы рассказывали одной девочке... Холодные шары в мертвом мраке, бессмысленное движение безжизненных тел... - Так, так... - поощрительно кивнул академик. - Кстати, о девочке, - неожиданно сказала Маша. - Я хочу открыть вам одну детскую тайну. Академик стал рассматривать ногти. - Помните... когда я впервые слушала вас. Я была потрясена. Тела теряют свою длину при больших скоростях. - Закон Лоренца - Фицджеральда? - вскинул брови академик. - Я все время думала об этом без вас. Ведь ядра водорода летят с огромными скоростями. Это значит, что одно для другого они теряют длину. Если ядро шарик, то оно превращается... ну, в диск, не имеющий толщины... - Постойте, - соскочил академик с табурета. - Нет, подождите, - схватила его за руку Маша, - если такие диски встречаются под разными углами, им значительно труднее задеть друг друга, чем шарам. Маша видела, как загорелись глаза у Овесяна, как преобразился он весь. - Черт возьми! - сказал он, удивленно вглядываясь в Машу. - Не хотите ли вы сказать, что надо резко уменьшить скорости? Во всяком случае, это стоит проверить! - Ну, конечно. Помните, вы как-то говорили, что нужно организовать беспорядочное тепловое движение атомов. Еще заказали тогда особо мощные электромагниты, чтобы они заставили двигаться ядра определенным образом. Электромагниты пришли с завода. - И можно попробовать? Где мой халат, черт побери! Перед Машей стоял прежний Овесян, помолодевший, почти такой, каким увидела она его впервые в Политехническом музее. Но теперь уже Маша расхаживала перед ним, взмахивала рукой и говорила: - Я часто думала о том, на что мы будем способны, если сумеем любую каплю воды превратить в энергию? - Все льды в Арктике растопим, - решил академик. - Нельзя, - урезонила Маша. - Поднимется уровень морей. Затопит Европу. - Хм... Ну, ладно. Подогреем Гольфстрим или сибирские реки... - Нет! Вот что сделаем, - перебила Маша. - Слой вечной мерзлоты! Он простирается едва ли не на треть всей нашей гигантской территории. Я представляю себе скважины. Множество горизонтальных скважин в земле, подобных кротовинам, которые оставляет за собой трактор, когда протаскивает в заболоченной почве подземный снаряд. По таким же кротовинам мы будем пропускать подогретый пар, получаемый в нашей атомной установке. Вот перспектива, Амас Иосифович! Какова? - Какова? - переспросил академик. - Нет, в самом деле какова! - и он решительно подошел к Маше, крепко обнял и поцеловал ее в щеку. - В комсомольцы запишусь. Новую целину поднимать будем! Весь Дальний Восток! Какой будет блаженный край с отогретой землей! Черные березы, виноград, тигры, может быть, обезьяны, лимоны и пшеница... моря пшеницы... Сердце у Маши бешено колотилось. - У меня все готово для опыта, Амас Иосифович, - еле выговорила она. - Так включайте же! Живее включайте! - скомандовал академик.
      Глава шестая
      И СНОВА БАРЕНЦЕВО МОРЕ!
      И снова Баренцево море! Как далекие детские образы, вставали перед глазами Жени бегущие крутые волны. Сколько смутных, полузабытых впечатлений, сколько воспоминаний! Галя, мальчики, Гекса... К горлу подкатывается комок. Чувствуешь себя опять совсем маленькой... Корабль "валяло" с борта на борт. Свинцовые, зеленоватые на скатах, кипевшие на верхушках пеной гигантские валы бесшумно подбирались к кораблю, но не ударялись о борт, а ныряли под киль. Казалось, они уходили вглубь, но на самом деле они поднимали корабль. Судно взлетало, словно на гору, чтобы в следующее мгновение опуститься в низину. Палуба убегала из-под ног и накренялась Женя никак не могла по ней ходить, цеплялась за переборки и реллинги. Вот она, стихия Феди! Третьи сутки Женя и Алеша на корабле, в трюмах которого - оборудование завода-автомата и холодильные машины для его отопления. К обеду и ужину капитан приходил в кают-компанию последним, уходил первым. С Женей и Алешей он был приветлив, но ни разу не встретился с ними на палубе, не зашел ни к одному из них в каюту, не позвал к себе. Женя издали часто наблюдала за ним, стоя на палубе. Вот и сейчас она заметила на мостике фигуру капитана. Ветер развевал его брезентовый плащ. Вскоре капитан скрылся за штурманской рубкой. Теперь Женя стала смотреть выше мостика и увидела белую толстую веревку, протянутую над палубой. Не сразу догадалась, что это обледеневшая антенна. Неожиданно к Жене подошел радист в щеголеватом кителе. - Вам письмо, - сказал он, протягивая конверт. - От кого? - заволновалась Женя. - Что-нибудь случилось? - Не могу знать. Это ж не радиограмма, - значительно произнес радист. Это ж письмо. Женя рассмеялась: - Ну, конечно, романтик! Нашему Ивану Гурьяновичу, отпетому коротковолновику, мало утреннего радиопривета со Слонового Берега, нужна еще и голубиная почта. - Что вы, Евгения Михайловна! Какие ж это голуби? Обыкновенное радио. Интереснейший радиоприбор. Счел бы за радость показать его вам. Воспроизводит точную копию исписанного листа, который лежит в Москве перед другим радиоаппаратом. - Нечто вроде фоторадиограммы? - спросила девушка, нетерпеливо вертя в руках странный конверт. Но радист, украдкой взглянув на собеседницу, принялся пространно рассказывать, что эта фоторадиограмма получается сразу в запечатанном виде. Внутри заклеенного конверта - бланк, на котором остается след от записывающего луча, свободно проходящего через бумагу конверта. - Так что не могу знать, от кого и о чем, - закончил радист. Женя на ветру разорвала конверт. Он взвился и исчез на пенном гребне. Знакомый почерк отца: "Пересылаю тебе, девочка, письмо, адресованное на академию, в расчете, что я передам его по назначению. Пользуюсь случаем обнять тебя, моя ласковая и жестокая дочурка, покинувшая отца на столь долгий срок". Письмо, написанное по-английски, было... от Майка. Женя знала французский и немецкий языки, но с английского переводила лишь со словарем, которого под рукой не было. Майк! Кто он теперь? Вот повод снова встретиться старым друзьям - Феде и Алеше. И Женя направилась к капитанскому мостику. Едва она взошла на трап, как услышала за собой странный звук. Словно что-то упало и со звоном разбилось. Девушка оглянулась. По накренившейся палубе перекатывались ледяные осколки. Ничего не поняв, Женя стала подниматься на мостик, но на последней ступеньке нерешительно остановилась. Перед капитаном стоял радист и докладывал, что обледеневшая антенна порвалась. Он просил разрешения тотчас исправить повреждение. - Нет, - решительно возразил радисту Федор. - Снасти обледенели. Сорвешься. Побудем без радио. - Поймите, Федор Иванович, я не могу, - взмолился радист. - В эфире сейчас лекция по физике из института. Я ж радиостудент! Если провалюсь на экзамене, кто ответит? - Сорвешься в море - капитан ответит. Радист уныло прошел мимо Жени. Федор заметил девушку и пригласил ее взойти на мостик. - У вас неприятности, а я хотела... - чуть смущенно начала Женя. - Сегодня былым юным туристам надо собраться. И знаете, вчетвером... Федор поднял брови. Он не понял: кто четвертый? Женя помахала письмом: - Майк! Федор улыбнулся, верно вспомнил веснушчатого рыжего парнишку. - Совпадение, - сказал он. - Вовсе нет. Просто первый закон Арктики: "Кто раз побывает в ней - всю жизнь будет стремиться на север". Потому и мы здесь с вами, потому и от Майка письмо. - Она улыбнулась. Мог ли далекий американец ожидать, что поможет прояснению отношений между друзьями! Друзья эти, слегка настороженные, но искренне заинтересованные письмом, собрались в каюте капитана. Женя окинула взглядом строгое жилище Феди. "Жестковатый диван вместо койки. Вплотную - письменный стол. На стене у иллюминатора раскачивается маятник - отмечает крен судна. Книжный шкаф. Чья это фотокарточка на столе? Бородатое лицо, знакомое... Дядя Саша! Как приятно! Федя в Москве рассказывал: известный океановед Петров - это и есть дядя Саша. Он сейчас где-то тут, в Арктике". Письмо переводил Федор:
      "Хэлло, Вик и Джен! Стоять на распутье дорог той же самой бензоколонки, где я только вчера потерял работу заправщика, в высшей степени грустно, и мне смертельно захотелось написать это письмо. Пошлю его в Москву, в Академию наук, в надежде, что оно дойдет до мистера академика и он сочтет возможным переслать его сыну или дочери, хотя, быть может, молодая леди совсем забыла меня. Хэлло, Вик! Хэлло, Дженни! Я обращаюсь к вам, а имею в виду всех, кто плыл на ледоколе "Лейтенант Седов" в каюте юных туристов. Мне отчаянно захотелось поговорить с теми, кто не стоит вот так же, как я или мой кузен Джерри, на развилке дороги, скомкав в кармане никому не нужные университетские дипломы... Я ведь хорошо запомнил ваши мечтанья об отоплении холодом и о грандиозных стройках. Все было хорошо, пока жила тетушка. Она помогла нам с Джерри окончить колледжи, даже поступить в университет. Я там считался лучшим бейсболистом. Черт возьми! Если бы мне не повредили руку, я бы хоть этим занялся. Джерри, тот отличался по литературной части. Пишет совсем недурно. Бойко. Но беда в том, что его "бойкие писания" никто не печатает. Джерри Никсон, как говорят, не может попасть в тон. Впрочем, и физик Майкл Никсон не в лучшем положении. Мы с Джерри честно делим каждый цент, который удается заработать. Парень этот чертовски влюблен в прехорошенькую девушку, но... какая там женитьба, если перо на долларовой шляпке стоит дороже, чем перо литератора! Я тоже влюблен, но удрал от своей девушки подальше. Ужасно гадко идут дела. А казалось, что можно сделать много. Ведь атомная энергия должна была перевернуть все основы техники. Физикам ли заботиться о заработке? Что-то не так в мире устроено. Вот и хочется получить письмо с "другой планеты". Не знаю, захотят ли на другой планете называть меня своим другом, поэтому подпишусь пока просто Майкл Никсон". В каюте присутствовал четвертый... Алеша мысленно видел перед собой фигуру здорового, крепкого парня, беспомощно сжимающего в карманах кулаки. Женя старалась представить его любимую девушку, с которой он не может даже мечтать о семье. Федор сказал: - Действительно, будто с Марса письмо. - Нет! На Марсе давно коммунистическое общество, - живо возразила Женя. - Пожалуй, - задумчиво согласился Алеша. - Как известно, жизнь на Марсе должна была зародиться раньше, чем на Земле, разумные существа там скорее достигли высшей формы общества. - Значит, на Марс письмо, - сказал Федор. - Нет, - опять возразила Женя. - Там, наверное, больше дорожат дружбой, чем... здесь. Федор пристально посмотрел на Женю и опустил глаза. - Правильно, - тряхнул головой Алеша. - Будем говорить прямо. Майк ценит былую дружбу больше, чем... чем мы с тобой, Федя. Федор покраснел. Женя нервничала. - Мы должны ответить вместе, - торопливо заговорила девушка. - Мы должны ответить ему, что все крепко связаны дружбой. Ведь правда? Минуту длилось молчание. - Правда, - твердо сказал Федор и протянул Алексею руку. Алексей крепко пожал ее. В эту минуту, пожалуй, они могли бы многое сказать друг другу, но помешал сильный стук в дверь. Вошел взволнованный радист Иван Гурьянович. Он прижал длинные руки к груди: - Я говорил, товарищ капитан. Разве ж можно судну без радио? - Что случилось? - спросил Федор. - На горизонте корабль гибнет, а мы глухие и немые. Может быть, он сигналы бедствия подает. Федор встал. - Прошу прощения, - обратился он к своим гостям. - Вернусь. Женя с Алешей не усидели в каюте. Резкий ветер ударил в лицо. Брызги проносились над палубой. Ледяные, они жгли, как искры. Над провалом между двумя гигантскими валами, словно подрубленная, накренилась обледеневшая мачта с белыми, тоже покрытыми льдом снастями. Алексей не смотрел на эту мачту, он всматривался в горизонт. Там в волнах качалась другая, жалкая, одинокая мачта. Корпуса судна не было видно. - Почему бедствие? - спросила Женя. - Помнишь, тогда... судно не могло удержаться против волны. Наверное, и сейчас так. По трапу с мостика быстро спускались капитан и радист. Федор на ходу скинул брезентовый плащ, остался в кителе. Женя с Алешей переглянулись. Шторм разыгрывался. Теперь уже казалось, что не волны заливают борта корабля, а сам он зачерпывает воду при каждом крене. Девушка схватила Алешу за руку. Федор, стиснув зубами трубку, поднимался по белым снастям, то описывая чуть ли не под самыми тучами огромную дугу, то повисая над гребнем волны. Вслед за ним по обледеневшим вантам упрямо поднимался долговязый радист. - Что это? Что? Почему он сам? - шептала Женя. Алексей, напряженный, побледневший, впился глазами в раскачивающуюся над волнами фигурку моряка; он перевел глаза на Женю, и в его взгляде мелькнула настороженность. Женя забыла об Алексее. Она перебежала ближе к мачте. Казалось, она готова сама лезть наверх, чтобы хоть чем-нибудь помочь смельчаку. Боцман и еще один матрос, лучшие верхолазы, забрались на другую мачту. Жене казалось, что антенну натягивают бесконечно долго. Наконец Терехов спустился. Женя ждала его, держа в руках капитанскую шинель, за которой бегала в каюту. Она с немым упреком подала ее Федору. - Для парусного флота - обычное дело. Сейчас в диковинку, - словно оправдываясь, сказал Федор, набрасывая на плечи шинель и направляясь в каюту. Женя шла рядом, Алексей позади. Войдя в каюту, капитан достал из шкафа начатую бутылку коньяку. Налив полный стакан, он раскурил трубку, затянулся дымом, потом выпил до дна весь стакан, зажмурился, открыл глаза и тихо, как бы показывая фокус, выпустил клуб дыма. Алексей и Женя, пораженные, смотрели на него. - Крепче действует, - объяснил он. Влетел радист. - Принял сигнал бедствия! - доложил он.
      Глава седьмая БУРЯ
      Корабль Терехова спешил на помощь гидрографическому боту. Пришлось изменять курс, и штормовая волна била теперь в борт. Крен судна стал угрожающим. Хорошо, что ледокольный корабль, в отличие от обычных ледоколов, имел киль. Судно с плоским днищем, приспособленным для заползания на лед, могло бы опрокинуться. Терпящий бедствие кораблик раскачивался, как ванька-встанька, казалось, сейчас зароется мачтой в волну, но он опять каким-то чудом выпрямлялся, чтобы качнуться в другую сторону. Ходить по палубе стало опасно. Матросы протянули штормовые канаты. Передвигаться можно было, лишь держась за них. Загибающиеся вперед гребни волн водопадами рушились вниз, на корабль, скрывая палубу под водой. Женя, Алексей и Федор были на капитанском мостике. Но даже и здесь вода пролетала косым дождем. Пальто Жени набухло, стало тяжелым, мокрые ноги ее замерзли, но она не уходила. Нервное напряжение побороло приступы морской болезни, заставило за быть о холоде. Широко раскрытыми глазами, испуганно и восхищенно, смотрела она на бушующею стихию. Алексей был подавлен. Никогда еще не ощущал он так ничтожность создания рук и ума человека. Корабль, которым можно было гордиться, как чудом техники, в этом кипящем море казался щепкой. А что же задумал он, Алексей? Поднять руку на Океан! Надеть на него ледяную узду, смирить его, остановить течения, задержать дрейфующие "ледяные материки"! Какое сооружение рук человеческих можно себе представить, чтобы на всем безмерном пространстве - не на карте, а здесь, в ревущем просторе, пролегло оно от горизонта к горизонту? - Право руля! - командовал Федор. - Еще право на борт! Он стоял у реллингов, зорко всматриваясь в даль, где пропадала и появлялась мачта изнемогающего в борьбе со штормом гидрографического бота. Федор постоянно чувствовал на себе ответственность за корабль, за людей, жизнь которых была ему вручена. Особенно насторожен он был во время шторма или во льдах. Его можно было увидеть на мостике в любую вахту. Он походил на командира воинской части во время непрекращающегося боя. Капитан Терехов прославился своей осторожностью. Он умел выжидать неделями, находясь вблизи острова, медля с выгрузкой, не желая рисковать кунгасами и грузом. Его настойчивое терпение, казавшееся на первый взгляд промедлением, всегда приводило к тому, что за один рейс его корабль успевал сделать много больше, чем любое другое судно. Вместе с тем капитан Терехов считал, что осторожным стоит быть всегда, но в решительную минуту нужно уметь рискнуть. И Федор рискнул в шторм поправить антенну, он рисковал теперь идти опасным курсом, когда волна бьет в бок, - надо оказать помощь попавшим в беду морякам. Когда ледокольный корабль подошел к гидрографическому боту, стало ясно, что у того поврежден руль. Надо было брать бот на буксир. Предстояло пройти около судна и забросить на него линь. Штормовая волна могла столкнуть корабли. Федор, как и всегда в наиболее опасные моменты, сам встал за штурвал. Женя не выдержала, вбежала в штурманскую рубку, упала на стул, сжала голову руками, боясь смотреть в иллюминатор. Федор казался ей непостижимым. Вошел Алексей - Буксир принят. С бота спускают шлюпку. - Неужели это возможно в такой шторм? Когда Женя снова вышла на мостик, отваливший от бота катерок, совсем крохотный по сравнению с волной, на которую он лихо вскакивал, стремился подойти к ледокольному кораблю. Со страхом наблюдала Женя, как, пытаясь обмануть волну, осторожно подкрадывался он к высокому борту ледокола. Он взлетал к самым его реллингам - тогда видны были мокрые лица стоящих на его палубе людей, потом проваливался вниз, чтобы, казалось, никогда уже не вынырнуть, но снова подскакивал в уровень с мостиком корабля. Женя не могла поверить, что в таких условиях можно перебраться с катерка на корабль. Человек с темной окладистой бородой, внезапно появившийся на палубе ледокола, удивил, почти испугал ее. Она увидела, что он обнимается с Федором, потом почему-то стал обниматься с Алешей. Женя добралась до них и оказалась перед... дядей Сашей! Федя предупреждал, что океановед Петров плавает в этих водах! Так вот он какой, бывший гидролог! И седины не так уж много в бороде. - Не вымочу? - спросил Александр Григорьевич Петров, широко раскрывая руки и идя к Жене. - Я и сама совсем мокрая, - смеясь, ответила девушка, прижимаясь щекой к заросшему лицу дяди Саши, ощущая крепкий запах табака, соли, ветра. - Почти на том же месте встретились, где расстались, - шутил дядя Саша, когда вместе со старыми друзьями шел в каюту Федора. - Что это нас всех здесь столкнуло? - Первый закон Арктики! - заявила возбужденная Женя. - Кто в ней побывает, тот вернется! Федор ушел на мостик, чтобы снова самому вести корабль. - Какими же ветрами вас вернуло сюда? - улыбался океановед. Женя рассказала дяде Саше все: о встрече друзей, о диссертации, о выступлении Федора, о напряженных отношениях. Александр Григорьевич слушал сначала сидя, потом встал и, заложив руки за спину, стал расхаживать по тесной каюте. Плотный, широкоплечий, сообразуясь с качкой, он останавливался, приседая на согнутых ногах, поворачивался и снова ходил. - Значит, не присудили ученую степень? - спросил дядя Саша, останавливаясь перед Алешей и смотря на него прищурясь, словно для того, чтобы прикрыть задорные огоньки в глазах. - Не присудили. - Правильно сделали, - заявил океановед, продолжая прогулку. Алексей обиженно замолчал. - Решил Арктику изучить? - снова спросил его Петров. Алексей кивнул головой. - Правильно сделал, - тем же тоном сказал океановед, едва удерживаясь на ногах во время резкого крена. - Значит, отгородить моря от океана? Любопытно. А я думал, что ты будешь Арктику отапливать "морозом"!.. - Федор доказывает, что тепла струи Гольфстрима не хватит. - Прежде всего не Гольфстрима. Гольфстрим идет вдоль европейских берегов. Дальше течение уже носит название Североатлантического, а потом Нордкапского. Оно доходит лишь до Карского моря. В твоем случае продолжение этого течения нужно назвать уже как-нибудь по-новому. Карское, скажем. Алеша Карцев покраснел. Дядя Саша, все так же поблескивая сощуренными глазами, сразу же добавил: - В честь Карского моря, конечно. Значит, тепла не хватит? А ну, пройдемте к капитану в штурманскую рубку! Живо! Женя обрадовалась за Алексея и почему-то встревожилась за Федора. Федор стоял в рулевой рубке. Увидев на мостике гостей, он передал штурвал рулевому. Все прошли за капитаном в штурманскую рубку. На столе лежала карта, на которой штурман прокладывал курс корабля. Он только что нанес зигзаг, который проделал корабль, идя на помощь гидрографическому боту. Штурман вышел. - Как у нас в Арктике начинается таянье льдов? - без вводных слов начал Александр Григорьевич. И он рассказал о том, что льды раньше тают там, где вода теплее. А теплее она прежде всего в устьях рек. Там и появляются первые полыньи. Более темные, чем окружающие их снега и льды, они интенсивнее поглощают тепло солнечных лучей и этим теплом растапливают прилегающие ледяные поля. Полыньи ширятся и дают возможность ветрам отламывать от берегов ледяной припай. Дядя Саша вспомнил, как в пятидесятых годах на страницах печати спорили о тепловом влиянии на ледовитые моря великих сибирских рек. Можно ли поворачивать их вспять, чтобы текли они не в Ледовитый океан, а в Каспий? Не замерзнут ли тогда все полярные моря и летом, не получая тепла Оби и Енисея? Ведь из двух с половиной тысяч кубических километров теплых вод, сбрасываемых в ледовитые моря, больше половины приходится на долю Оби и Енисея. Тепла, приносимого водами этих двух рек, было бы достаточно для того, чтобы растопить двухметровый лед в морях на ширине ста километров и длине шестисот километров. Некоторые предполагали, что без этого тепла полярные моря будут и летом покрыты льдом. Ныне, когда тепла рек в прежнем количестве нет, легко предположить, что после появления мола в морях отгороженная им прибрежная часть морей никогда не вскроется. Федор в знак согласия кивнул головой. Алексей напряженно вглядывался в лицо Александра Григорьевича. Женя сидела с холодным, непроницаемым видом, но ей это удавалось с трудом. Из слов маститого океановеда следовало, что сибирские реки дают в полярные моря лишь менее трех процентов тепла. Остальное тепло приносится атлантическими водами, в том числе Карским течением - внучком Гольфстрима. Это тепло прежде не ощущалось у сибирских берегов потому, что полярные моря были открыты с севера. Холодные, идущие из-под полюса течения компенсировали это тепло. И океанолог стал анализировать: что же произойдет, если предложенный Алешей мол построить? Ясно, что в южной, отгороженной части морей вода будет теплее, чем в северной, сообщающейся с Ледовитым океаном. Таяние льдов в отгороженном канале начнется раньше. - Ветрам с материка попросту нечего будет отламывать от берегов, улыбнулся дядя Саша. - Льдов в отгороженной части не останется! Ведь тепла, не компенсированного холодными течениями, в сорок раз больше, чем приносилось сибирскими реками, - и он посмотрел на Федора. - Впрочем, не будем переоценивать. Это лишь гипотеза. Ее нужно проверить на практике. Построить мол, скажем, в одном Карском море. Посмотреть, каков будет новый ледовый режим... Я бы не сдался на месте Алеши, если бы море все-таки замерзло... Алеша порывисто обнял дядю Сашу, прижался щекой к его куртке. Женя искоса взглянула на Федора, ожидая увидеть растерянность или недовольство: есть же у него самолюбие?! Моряк раскуривал трубку, не поднимая глаз. Женя знала, что должна радоваться за Алексея, а она... огорчалась за Федора. - Если бы даже море замерзло, - продолжал Александр Григорьевич, - это значило бы, что нужно пойти на поклон, может быть, к физикам, к новым энергетикам... Помогут... Алексей недоуменно посмотрел на дядю Сашу. Федя не спеша выпустил клуб дыма. - Жаль, в диссертации этого не было. - Жаль, - согласился Александр Григорьевич. - Придется еще раз защищать. - Нет уж, - махнул рукой Алексей. - Года через два теперь. - А я думаю, что не через два года, а через два дня. На острове Диком заканчивается техническая конференция полярных строителей. Вот перед ними Алеша и должен защитить если не свою диссертацию, то свой замысел. - За два дня не дойдем, - заметил Федор. - За Карскими воротами мы с Алексеем пересядем на самолет. Летающая лодка, что проводит ледовую разведку, захватит нас и доставит на Дикий. Там мы дождемся Федора с кораблями. Женя порывисто встала. - Я тоже отправлюсь с вами. Алеша не знал, куда деваться от смущения. Когда Федор опроверг его, он мог смело смотреть ему в глаза, а теперь боялся даже обернуться в его сторону. Федор вышел на мостик. "Итак, она улетает с ним .." Крепко сжав челюсти, он встал к штурвалу. Волны злобно разбивались о нос корабля, брызги долетали до рулевой рубки. Капли стекали по стеклу, ухудшая видимость. Федор приказал рулевому убрать стекло.
      Глава восьмая ВСТРЕЧНЫЙ ВЕТЕР
      Ночью, светлой, как раннее утро, Женя и Алексей бродили по маленькому рыбачьему поселку, куда доставил их катер с корабля. Ледокол с ботом на буксире направился дальше, к острову Дикому. Дядя Саша ушел на радиостанцию держать связь с летающей лодкой. Молодые люди осматривали поселок - несколько бревенчатых домиков на пологом берегу реки, широкой, как в половодье. За домиками виднелись островерхие ненецкие чумы, а около них - нарты в оленьих упряжках. В каждой - по шесть оленей веером. Олени пышнорогатые, смирные, низкорослые. Дальше - тундра, зеленый обманчивый ковер. Женя попробовала ступить на него - хлюпает вода. Женя усмехнулась. Так же легко оступиться и в жизни. Прельстишься яркостью красок, сойдешь в сторону - и... Какие яркие, сочные травы с рассыпанными по ним цветиками! А под ними топь... еще глубже - вечная мерзлота, холод, холод... Женя мысленно рассуждала о тундре, а думала о Федоре. Он привлек ее, не похожий на всех, кого она знала. Ее тянуло к нему, как она ни сопротивлялась... И, наконец, этот холодок, который почувствовала она на корабле. А ведь когда они бродили по Москве, на них, радостных, счастливых, оглядывались прохожие. Нет, нет! Лучше не ступать на эту манящую арктическую целину. И Женя, словно ища защиты от чего-то, взяла Алешу под руку, прижалась к его локтю. Погруженный в свои мысли, он шагнул в сторону, неловко потянул ее за собой. Они молча спустились к берегу. В небе горела не угасающая всю ночь заря. Вода в реке казалась оранжевой. После бурного моря как-то странно было видеть эту безмятежную гладь. Воду лишь слегка рябил легкий ветерок. А дядя Саша сказал, что будет встречный ветер. На берегу рыбаки заводили сети. Несколько человек тянули их по суше, а четверо, в брезентовых робах, зайдя в реку по грудь, медленно шли в воде, параллельно берегу. Жене стало холодно, глядя на них, и она зябко поежилась. Сеть вытянули на песок. Рыба шевелилась в ней, как живое серебро. Никогда Женя не предполагала, что на Дальнем Севере столько разной рыбы. Туг и корюшка, и навага, и даже камбала, которая, как Женя думала, живет лишь в южных морях. Иногда попадалась небольшая безобразная рыбешка. Ее с отвращением выбрасывали обратно в воду. Это морской черт. Он похож на сказочного лешего. Алеша смотрел на реку, на рыбаков, на рыбу и, скорее всего, не видел ничего. Женя всегда восторгалась этой "возвышенной" отрешенностью Алеши, но сейчас ей стоило большого труда сдержать раздражение. Федор все бы заметил здесь, обо всем рассказал Жене. Он прежде всего заметил бы ее, Женю. А этот "не от мира сего"! Но сразу же рассердилась на себя и крепче прижалась к локтю Алексея. Алексей действительно в мыслях был далеко. Он представлял себе зал клуба на острове Диком. И он рассказывает сидящим в зале о своей идее, и о провале диссертации, и о поддержке, которую в шторм получил он, казалось, от самой Арктики. И не только Женя улыбается ему из первого ряда, улыбаются многие в зале. И все аплодируют ему. - Летит! Сейчас будет здесь! За нами... - издали, размахивая руками, закричал Александр Григорьевич. Алексей вздрогнул и с удивлением посмотрел вокруг. А Женя уже увидела самолет. Он походил сначала на черточку в небе. Потом превратился в красавицу птицу с застывшими в полете крыльями. Птица скользнула по воде, грудью рассекая оранжевую гладь. Появились два буруна со взмыленными гребнями. Вращающиеся с ревом винты казались блестящими дисками. Линия крыльев была много выше корпуса лодки, напоминавшей изящное тело чайки. На концах крыльев появилось по поплавку, один из которых уже касался воды, вздымая пену, а другой еще шел над гладью реки. Летающая лодка развернулась и стала приближаться. С берега от бензиновых цистерн шли мостки. Зимовщики в высоких сапогах и ватниках тянули шланг. Из подошедшей к мосткам шлюпки выбралась два летчика. - Воздушные мушкетеры, - улыбаясь, кивнул на них головой дядя Саша. - Почему мушкетеры? - живо заинтересовалась Женя. - Дружны и отчаянны. Их командир - знаменитый Дмитрий Росов. - Ах, Росов! - воскликнула Женя. - А идет к нам маленький, Костя, это у них, кажется, Атос. Низенький проворный пилот в огромных собачьих унтах показался Жене похожим на Кота в сапогах. К тому же он, пряча озорную улыбку, церемонно раскланялся, помахав над травой воображаемой шляпой с перьями. - Тайна, одна неизбежная тайна будет доверена вам, - загадочно произнес пилот. Жене стало весело. - Обычное предупреждение. Простите за шутливую форму, - серьезно зашептал летчик. - Наш командир Дмитрий Росов совсем глухой. Плохо слышит. Потому и сам кричит. С мостков доносился громкий голос высокого плечистого пилота, кричавшего на замешкавшихся заправщиков. К нему подошел дядя Саша. Они обнялись. - Очень прошу говорить с командиром громче, - просил Атос, прижимая руку к груди, и тут же обратился к Алексею: - Как влажность в буфете? Жаль, не могу убавить - лететь надо. Алексей не сразу его понял. Портоса и Арамиса Женя так и не повидала. Они были заняты и на мостках не появились. Шлюпка доставила пассажиров к самолету. Женя первая, неловко балансируя руками, перебралась на летающую лодку, готовясь спуститься через раздвинутый стеклянный купол. - Осторожно! - завидным басом рявкнул на нее из кабины стоявший там пилот. Женя вздрогнула от неожиданности и посмотрела вниз. Там стоял огромный мужчина в таких же, как у Кости, мохнатых унтах. У него были крупные черты лица, широкие брови, внимательные глаза с привычным прищуром, которые смотрели на нее после окрика не сердито, а почему-то с участием. Женя вспомнила предупреждение Кости, легко спрыгнула в кабину и закричала что есть мочи: - Не беспокойтесь! - и протянула летчику руку. - Беспокоюсь по долгу! - заорал пилот. Жене было не по себе, она взглянула через стеклянный купол на оранжевое небо. - У вас тут неизвестно когда ночь! - крикнула она наклонившемуся к ней собеседнику. - В августе у нас здесь ночи золотые! - заревет тот в ответ. - Нельзя ли менее шумно знакомиться? - заметил спускающийся в кабину дядя Саша. - Ведь моторы еще не запустили. Женя поняла, что пилот действительно ничего не слышит, потому что он опять закричал: - Прежде говорилось женщина на борту - не к добру. Женя покраснела и запальчиво крикнула: - Очень любезно! Желаю вам, суеверному, пострадать от женщины на борту вашего корабля. - Уже страдаю, - широко улыбнулся пилот. - В ушах звенит. - Что случилось? - испуганно спросил появившийся Алексей. Из кабины пилотов выглянул ухмыляющийся Костя. Дядя Саша посмотрел на него, потом на летчика, на Женю и засмеялся. - Мушкетерские штучки, - сказал он. - Подозреваю, Дмитрий Иванович, твоего помощника. - Костю подозреваете? - спросил он обычным голосом. Женя удивилась, что летчик все прекрасно услышал. - Ну, конечно! Признайся, это он предупредил, что новая пассажирка туга на ухо? Пилот угрожающе обернулся к двери, но она захлопнулась. - Во всяком случае, мне он посоветовал разговаривать с вами погромче, рассмеялась Женя. - Сколько с ним летаю, - развел руками летчик, - не могу к его штучкам привыкнуть. - Четырнадцать часов в полете, - сказал дядя Саша, когда Росов ушел, - а их еще хватает на всякие проделки. Вот люди! Женю этот забавный случай отвлек от ее мыслей. Алексея же, казалось, ничто не могло вывести из состояния сосредоточенности. К летающей лодке подошел катер, чтобы отбуксировать ее на старт. Женя смотрела на удивительно гладкую реку. Летающая лодка медленно плыла за катером по золотой воде. Потом катер резко повернул к берегу и торопливо побежал от лодки. Взревели моторы. Жене захотелось зажать уши. Мимо плыли домики рыбачьего поселка, крохотные фигурки рыбаков на берегу. Сейчас лодка рванется вперед и пойдет в воздух. Но почему-то перед Женей оказался противоположный берег реки, потом водная гладь и снова домики поселка, катер у самого берега. Лодка крутилась на месте. "Зачем это? Что-нибудь не в порядке?" В дверях кабины появился Костя. - Вальс танцуем! - возвестил он. - Моторы прогреваются. Зацепиться не за что, вот и вертимся, - и он скрылся. Лодка рванулась вперед. Домики поселка остались позади. Вода от бурунов поднялась и закрыта стекла кабины. Казалось, самолет погрузился в воду. Белая пена стремительно проносилась мимо окон. Неожиданно волны исчезли. Лодка быстро набирала высоту. - Ледокол! - крикнул океановед, чтобы Женя услышала его. Женя улыбнулась. Этот шутник Костя все-таки оказался прав. Они все здесь как глухие. Внизу виднелись два кораблика, совсем рядом. Женя всматривалась в них, словно видела в последний раз. У нее замерло сердце... верно, от высоты. Морская губа с корабликами осталась позади. Самолет стало бросать. Он проваливался, кренился, пол кабины уходил из-под ног. Внутренности, казалось, открывались и подступали к горлу. - Встречный ветер! - прокричал Жене дядя Саша. Кораблики уже давно исчезли, но качка в само тете напомнила Жене морской шторм и, конечно, опять Федора. Алексей смотрел на море, ему хотелось представить на нем свой мол, поблескивающую в солнечных лучах серебристую ленточку, рассекающую надвое морской простор. Но морской простор внезапно кончился. Внизу странный ландшафт. Алексей подумал: "Не море ли это с плавающими льдинами?" На зеленоватом фоне были разбросаны тысячи круглых и продолговатых разноцветных пятен: темно-зеленых, голубых, коричневых, белых. Некоторые из них извивались, как ленты. - Тундра! - крикнул дядя Саша. "Вот как? Значит, цветные пятна - это вода: бесчисленные лужи, озера, ручейки, реки. От почвы и глубин водоемов зависит их цвет. Любопытно, какого цвета будет сверху ледяной мол?" Полуостров пройден. Самолет шел над полярным морем. Льдины! Маленькие белые пятнышки, рассеянные по водному простору. Что это за странная геометрическая сетка? Словно штриховка нанесена на воду. - Волны, - Александр Григорьевич будто читал мысли Алексея. - О ледяном моле думаешь? В партию его хочешь принести? - Федя сказал? - настороженно спросил Алексей Оба сели на лавку, идущую вдоль стены. Женя коленями стояла на этой же скамье и смотрела через прозрачный купол. - Разве я не могу прийти в партию с подарком? - запальчиво начал Алексей. - С таким подарком, который оценила бы партия и вся страна? Я хочу добиться успеха и потом... - Добиться успеха вне партии? - перебил дядя Саша, по привычке запуская пальцы в густую бороду. Алексей смешался: - Ну, не вне партии... я ведь комсомолец... вместе с ней... Обычно мягкий голос дяди Саши стал строгим: - Ты хочешь прийти в партию не рядовым ее членом? Вот какой я! Смотрите на меня! Тебе нужно было бы знать, Алеша, что величайший в жизни человека шаг - вступление в партию делается с чистым сердцем, твердой волей не только тогда, когда ты заслужил всенародное спасибо, а когда сознаешь, что ты весь с партией и всего себя, все свои силы, жизнь готов отдать за ее дело! В партию вступают не для подведения своих жизненных итогов, а для того, чтобы она направила твои усилия, сделала их более действенными, слила бы их с усилиями миллионов других. В партию вступают для того, чтобы подчинить себя ее железной дисциплине. - Но ведь для вступления в партию нужны рекомендации! Разве я не могу, кроме обычных, иметь еще одну, собственную рекомендацию? - упрямился Алексей. Александр Григорьевич мягко сказал: - Не подумай, что я тороплю тебя. Я очень хорошо вижу, дорогой мой мальчик, что ты еще не созрел для вступления в партию. Тебе нужно о многом подумать. В решающие дни, Алеша, люди становились коммунистами чаще всего перед боем, а не после боев. Быть может, мы с тобой поговорим об этом позднее... Встречный ветер отчаянно трепал летающую лотку. Она ныряла по прозрачным воздушным волнам, проваливалась в седловины, взлетала на невидимые гребни, ревела, рвалась вперед, крылатая, быстрая. Женя уже не стояла на скамейке, она сидела у стенки, закрыв глаза. "Что это за люди, летчики? Они еще могут шутить!.." Дядя Саша встал. Он опять, как и во время шторма, чуть приседал на немного согнутых ногах, заглядывая в стекла купола. - Остров Дикий, - возвестил он. Женя встрепенулась. Лодка делала над островом круг. В бухте, отделявшей остров от материка, стояло на рейде много кораблей. На серо-голубоватых скалах приютились домики. Мачта радиостанции казалась наклоненной. Самолет кренился, и земля представлялась крутым склоном огромной горы. Покосились и мачты кораблей и портовые сооружения на противоположной стороне бухты. Алексею же снова виделись аплодирующие ему люди... Он был взволнован и счастлив и вдруг - удар. Алексей полетел назад и больно стукнулся затылком о переборку. Дядя Саша поймал падавшую Женю и удержал ее, упершись рукой в стенку. Мимо летающей лодки пронеслась волна со снежным гребнем, а в следующее мгновение куда-то провалилась. И опять удар... - Вот он, встречный ветер! - крикнул дядя Саша. Алеша, морщась от боли, с трудом поднялся на ноги и заглянул в стеклянный купол. Вверх и вниз качались базальтовые скалы, два двухэтажных дома, высокая радиомачта, ветряк. В дверях кабины пилотов показался Костя. - Нормальная морская качка! - ободряюще крикнул он. - Три балла. - Три балла, - повторил Алеша, потирая затылок. - Как же вы садитесь при еще большей волне? - При большем волнении садиться не положено, - весело отрапортовал Костя. - Хорошо, что хоть встречный ветер для нас кончился, - заметил Алеша. - Для тебя? - многозначительно переспросил дядя Саша. - Как знать... Может быть, еще сегодня почувствуешь. "Воздушные мушкетеры", бодрые и веселые, вышли проститься с пассажирами. Роль Портоса, оказывается, выполнял добродушнейший штурман Шевченко, а Арамиса - бортмеханик Аубеков, коренастый, хитроглазый. К летающей лодке, прыгая на волнах, подходил катер. Женя всматривалась в незнакомые лица моряков.
      Глава девятая ИСПЫТАНИЯ
      Водопроводчик Денис Денисюк на себе познал действие "первого закона Арктики", о котором говорила Женя. Внезапно заскучал Денис, и потянуло его, как магнитом, на север, пришлось оставить семью - он рано женился, обзавелся хлопчиком - и отправиться на одно из строительств близ острова Дикого. А до этого Денисюк спокойно работал на заводе в Запорожье, увлекался тяжелой атлетикой и астрономией. В астрономии его интересовала загадочная планета Марс, где астроном Г. А. Тихон обнаружил растительный и животный мир. В популярном журнале появилась статья с новым объяснением знаменитых марсианских каналов, оказавшихся, как известно, полосами растительности. Полосы эти, идеально прямолинейные, появляются по мере поочередного таяния полярных шапок Марса, удлиняясь по направлению к экватору со скоростью трех с половиной километров в час. Автор статьи предполагал, что полосы растительности искусственно орошаются талой водой полярных льдов, которая течет со скоростью трех с половиной километров в час по грандиозным трубам. Мало кто из читателей статьи мог подозревать, что гипотеза о "марсианских трубах" выдвинута донецким водопроводчиком. Ныне Денис, делегат технической конференции, сидел в зале клуба острова Дикого. Он был по-медвежьи грузен. Густые усы придавали его квадратному лицу добродушное выражение, а черные насмешливые глаза временами лукаво щурились. Выражение этих глаз менялось по мере того, как докладчик, приезжий московский инженер, рассказывал перед микрофоном о своем замысле. Денис даже невольно пощелкал языком: "Це гарно! Четыре тысячи километров масштабы марсианские!" Потом нахмурился, вытащил блокнот, маленькую логарифмическую линейку, с которой не расставался, и стал что-то подсчитывать. Автору проекта шумно аплодировали, потом задавали вопросы. На эстраду сыпались записки. Одна из них была от Дениса Денисюка, который просил предоставить ему слово. Когда возбужденный Алексей ответил на все вопросы, председатель собрания Александр Григорьевич Петров дал слово делегату ближней полярной стройки Денису Денисюку. Алексей с интересом следил за грузной фигурой поднимающегося на эстраду строителя. Наклонившись к дяде Саше, Алеша что-то сказал ему, тот улыбнулся. Оба узнали Дениску. - Ледяной мол на четыре тысячи километров - то богато! - начал раскатистым басом Денис. - Марсиане в телескоп побачат. Подсчитал я, скильки труб для такого мола треба. Разумею, трубы диаметром дюйма в три и на расстоянии друг от друга сантиметров десять бо пятнадцать. Трубчатый забор длиной будет два раза по четыре тысячи: восемь тысяч километров, - Денис многозначительно почесал затылок. - Труб на то дило треба стилько, что их хватило бы водопровод проложить... с Земли на Мисяц, на Луну... Денис хитровато замолчал, а зал ахнул. - ...и обратно... - продолжал оратор. Зал хохотал. - Десять раз, - заключил Денис. Теперь уже смеялись все, кто был в зале. Алексей вскочил. Лицо его залилось румянцем. Не то чтобы он не знал цифры - три миллиона километров труб, требующихся для мола. По весу металла это одна двадцатая годовой мощности всей металлургии (но это ведь на несколько лет!). Он прекрасно знал это, но само по себе хлесткое сравнение, вызвавшее такую веселую реакцию, ошеломило его. - Позвольте! - воскликнул он. - Мы собираемся преобразовывать чуть ли не целый континент, создать морскую магистраль в четыре тысячи километров длиной, а вы о трубах! Конечно, трубы понадобятся. Но ведь я не подсчитываю, сколько раз можно опутать, скажем, рельсами Землю и Луну. А ведь когда потребовалось строить железные дороги, рельсы даже не умели изготовлять. Однако и придумали рельсопрокатные станы, и построили нужное количество рельсоделательных заводов, и обеспечили железнодорожников рельсами. Так же и у нас с тобой, Дениска... ты уж не беспокойся, не сомневайся, - совсем тихо добавил Алексей, с улыбкой смотря на товарища детства. Денис вначале изумленно глянул на Алексея, но в следующее мгновение, очевидно, узнал его, улыбнулся с хитрецой и сказал: - Та я ж потому и беспокоюсь, что мне хочется такой мол построить. Пока вы на вопросы отвечали, я и подсчитал, скильки заводов треба, чтобы трубы прокатать. Подсчитал и получил, - Денис похлопал по боковому карману, откуда торчала счетная линейка, - заводов трубопрокатных нам понадобится в десять раз больше, чем есть не только в нашей стране, а и на всим свити. Снова бурно реагировал зал на эти слова. Стараясь овладеть аудиторией, Алексей с наружным спокойствием произнес: - Это лишь убеждает нас в том, что в нашей стране труб будет производиться больше, чем во всем мире. Алексею ответили аплодисментами, но сам он понял, что его слова, пожалуй, подействовали скорее всего лишь на чувства слушателей. Денис дружелюбно тряс Алеше руку и при этом так сжимал ее, что тому пришлось собрать всю силу воли, чтобы не поморщиться. На эстраду поднялся пожилой инженер, высокий, худой, с провалившимися щеками, с холодным взглядом серых глаз и удивительно противным, как показалось Алексею, скрипучим голосом. Он подошел к микрофону, чтобы его особенно хорошо было слышно на самых дальних островах, и сказал, подчеркнуто четко выговаривая каждое слово: - Мне любопытно, каким это способом можно проморозить стометровый слой воды между трубчатыми стенками, когда даже под полюсом льды не промерзают больше, чем на десять метров? Как известно, лед - неплохой теплоизолятор и, начав образовываться, прекрасно защитит воду от замораживания. - И инженер вопросительно посмотрел на Алексея. Алексей встал: - Да, вы попали в самое уязвимое место проекта. - И в самое необоснованное место замысла, ставящее под сомнение его осуществление. Зал заволновался. Видимо, с таким приговором соглашаться не хотели. Алексей был спокоен, он кое-что приберег для ответа: - Заморозить воду между трубами можно. Зал затих. - Прошу прощения, что это за способ? - допрашивал Василий Васильевич Ходов, таково было имя главного инженера одного из ближних строительств. Алексей оживился: - Простите меня за технические тонкости... Алексей выжидательно замолчал. В зале было тихо. Из бухты донесся приглушенный гудок парохода. Алексей улыбнулся и, смотря куда то в потолок, где он словно видел картину, которую описывал, стал говорить: - В нашей стране экономично разрешена проблема сжижения воздуха. Жидкий воздух обладает температурой примерно минус сто восемьдесят градусов. Этим мы и воспользуемся. По залу пронесся вздох облегчения. - Как именно? - не унимался Ходов. - Представьте себе, что на дно мы уложим трубы с отверстиями. Сверху мы подадим в эти трубы жидкий воздух. Он будет струйками выходить из отверстий, смешиваться с водой, испаряться, отнимая у нее тепло, превращая ее в лед. И пузырьки воздуха, замораживая воду, постепенно будут подниматься к поверхности. Вы только представьте себе море в такой момент. Оно будет кипеть, пока на клокочущей его поверхности не появится лед! Зал не выдержал. Слишком эффектна была эта картина, слишком волновал тон Алексея, его горящие глаза, наивная, но подкрепленная выдумкой вера в свою правоту. Зал снова аплодировал. Ходов невозмутимо ждал, пока слушатели утихнут. Женя победоносно оглядывалась на задние ряды. - Ладно! Все ясно! Нечего придираться! - слышалось оттуда. Александру Григорьевичу пришлось подняться, призвать к тишине. Наконец снова прозвучал размеренный, скрипучий голос: - Допустим, что указанным способом удастся заморозить ледяной мол. Я, еще сидя в зале, подсчитал, что заморозить придется ледяной монолит шириной метров в сто, чтобы его не сдвинуло дрейфующим льдом, высотой метров сорок и длиной, как тут нам изволили сообщить, четыре тысячи километров. Если подсчитать, то получится, что льда потребуется четырнадцать миллиардов тонн. - А что, перевозить его, что ли, надо? - послышался бойкий голос из задних рядов. Зал оживился, но Ходов отнюдь не был смущен. - Да, перевозить не надо, - отчеканил он. - Но потребуется заморозить, искусственно заморозить, что, пожалуй, еще труднее, чем перевозить. Я подсчитал, сколько электрической энергии понадобится, чтобы заморозить это чудовищное сооружение, - шестьсот миллиардов киловатт-часов! По залу пронесся ропот. Ходов продолжал, словно вбивая в зал каждое слово: - Чтобы присутствующим эта цифра стала яснее, я напомню, что, отдавай крупнейшая волжская гидростанция, которую строила вся наша страна, свою энергию без остатка на замораживание ледяного мола, ей пришлось бы трудиться ни много ни мало только шестьдесят лет!.. И снова неудержимый смех прокатился по залу. Алексей почувствовал, что пот выступил у него на лбу. Возмущению его не было границ. С трудом сдерживая себя, он сказал: - Совершенно неуместно вспоминать здесь эту гидростанцию. Никто не собирается пользоваться ее энергией для замораживания ледяного мола. Алексей волновался, ему хотелось сказать многое, все то, что было передумано во время работы над диссертацией, подсчитано, обосновано, он вовсе не хотел признавать ее несостоятельной, он защищался, но от волнения голос его перехватывало, и он с трудом отрывисто выговорил: - Конечно, потребуется - энергобаза. Сам собой, без затраты энергии, мол, конечно, не замерзнет. Но мы не потребуем откуда-либо энергию, мы воспользуемся всегда дующим в Арктике ветром. Вот так... ветром... Мы построим ветряки, и они будут приводить в действие холодильные машины... холодильные машины... и с помощью энергии ветра заморозим мол. Вот так и заморозим!.. Ходов слушал Алексея, чуть приподняв левую бровь и, как показалось Алексею, насмешливо щуря правый глаз. - А на какую мощность вы проектируете свои ветряки? Вопрос Ходова был прост, но он почему-то снова вызвал веселую реакцию в зале. Алексей в первую минуту смешался, потом ответил: - Ну... двести, я думаю... двести киловатт. - Вы не поняли меня. Вы говорите об одном ветряке, а меня интересуют все ветряки. Не откажите в любезности напомнить присутствующим мощность гидростанции, о которой мы говорили. Алексей пожал плечами: - Что ж тут напоминать? Всем известно. Два миллиона киловатт. - А ваша временная энергобаза на какую мощность должна быть рассчитана? При таком сопоставлении Алексею чрезвычайно трудно было выговорить хорошо знакомую ему цифру: - Двадцать миллионов киловатт. - Двадцать миллионов киловатт! - с убийственной язвительностью подхватил Ходов. - В десять раз мощнее нашей крупнейшей волжской гидростанции! Значит, если каждый ваш ветряк будет по двести киловатт, их понадобится сто тысяч! - Ну и что же, сто тысяч! - теряя самообладание, воскликнул Алексей. Почему нас должна пугать эта цифра? - И он быстро заговорил: - Ведь когда во время Великой Отечественной войны понадобилось создать танки и самолеты, каждый из которых был дороже нашей ветросиловой холодильной установки, и создать их в большем количестве, чем потребуется для мола ветряков, - справилась же с этим страна... - Да, справилась, - с прежней безапелляционностью подтвердил Ходов. - Но во имя какой цели и какой ценой? Я отвечу вам на этот вопрос. Ценой напряжения всех сил народа. Во имя спасения Родины. А вы собираетесь решить частную задачу арктического транспорта и воображаете, что весь советский народ бросит все свои дела и будет строить и строить ветряки, ветряки и ветряки... Алексей не мог простить Ходову, что тот намеренно выставлял его в смешном виде, в то время как замысел мола казался ему достаточно обоснованным. Ведь если подсчитать общую мощность тракторов или автомобилей, то получатся не менее астрономические цифры. Все это хотел сказать Алексей, но почувствовал, что ему теперь уже не убедить слушателей. Убеждать требовалось не горячностью слов, а сухими цифрами, которые можно было бы противопоставить цифрам Ходова, - сухими цифрами, доказывающими возможность изготовления нужного количества ветряков, создания временной ветросиловой энергобазы. Председатель собрания нашел нужным закончить дискуссию. - Я думаю, что инженер Карцев от всей души поблагодарит собрание, которое поставило уйму вопросов, требующих убедительного решения. Эти вопросы поставлены потому, что собрание хочет, чтобы мечта Карцева на деле превратилась в первый этап проектирования. А это возможно лишь в том случае, когда мечта животворяща, когда она не оторвана от действительности. Проектировать - это все учитывать, все предвидеть. Думаю, что сегодня мы все приняли участие в проектировании. Алексею жали руки, хлопали его по плечу, обещали писать, просили сообщать о ходе проектирования, но он в глубине души чувствовал, что потерпел поражение. Жене было мучительно стыдно за Алексея. Она боялась поднять глаза, посмотреть вокруг. Хорошо, что хоть Федора нет при Алешином провале. Ей представился Федор на капитанском мостике. Он выдерживал борьбу потруднее, чем сегодня Алеша, и выходил победителем, за него не приходится краснеть. Женя тотчас закусила губу. Как же ей не стыдно! Зачем она все время сравнивает их? И чем больше она убеждала себя, что всей душой предана Алеше, болеет за его неудачи, тем яснее вставала перед ней спокойная фигура моряка, не сгибающегося перед штормом. Кто-то тронул Женю за руку. Перед ней стоял Денис. - Я ж вас шукаю. Алеша мне про вас сказал. - Он улыбнулся, протягивая огромную руку. - Здравствуйте! - Здравствуйте, Денис! - обрадованно сказала Женя, стараясь забыть о своих грустных мыслях. - Прав оказался капитан, когда говорил, что все мы все равно вернемся в Арктику. Вот и вы здесь. А знаете, даже Майк - помните такого? - тоже сейчас с нами. Совсем недавно письмо от него получили... - Майк? Тож славный хлопец. Из-за него, рудого, я английский изучил. Пригодилось. Письма я из-за одной статейки получал. Из Новой Зеландии даже... - Денис увлекся чтением письма, простодушно спрашивая у Жени перевод непонятных слов. Ему не удалось дочитать. Женя позвала его к Алеше. Но сколько ни искали они Алексея, найти его в клубе не могли. Алексей, незаметно одевшись, выскользнул на улицу. На миг ему показалось, что он снова на корабле. В лицо снежной крупой ударил встречный ветер. Алексей мысленно продолжал спор со своими противниками: "Нужны цифры? Так почему никто не вспомнит, сколько стоит километр обыкновенного шоссе или железной дороги? Миллион рублей! Или около того! Если собрать всю землю, вынутую при строительстве дорог, пожалуй, засыплешь какое-нибудь море! Почему не вспомнят? Тоже показалось бы смешно!.." Алексей остановился, не зная, куда идти. Где же огни порта, бухты? Он был окружен плотной летящей массой, стремящейся сбить его с ног. Едва рассмотрел он расплывающиеся пятна света. К ним, к этим еле видимым огням, и побрел против ветра Алексей, сгибаясь, чтобы устоять на ногах. С огромным трудом преодолевал он чудовищную силу, которую только что предлагал использовать в таких астрономических размерах. Ветер рвал полы его пальто, выбивал слезы из глаз. Алексей раздраженно вытирал эти слезы.
      Глава десятая ЗА ТЫСЯЧИ МИЛЬ
      На скалах не было растительности. Голые, с острыми краями, они зубцами тянулись по каменистому склону горы, где первобытной россыпью громоздились обломки древней материковой породы. Снег расщелин оттенял темные стены утесов. Альпинистам знаком мертвый пейзаж заоблачных всегда покрытых снегом гор. Там не встретишь ни почвенного покрова, ни мха на камнях. Здесь же этот "заповедник" доисторических времен, этот кусок "лунной поверхности" начинался прямо от тундры. К ближним отвесным утесам пробирались двое. Девушка с геологическим молотком на длинной рукоятке шла впереди. Мужчина, довольно полный, рыхлый, с красивым и сытым лицом, отставал. Карабкаться по скалам, видимо, не доставляло ему особенного удовольствия. Он догнал свою спутницу, когда она задержалась, рассматривая отколотый камень, и остановился около нее, тяжело дыша. - Проклятые места! Первый круг дантова ада, - говорил он. - Где тут табличка с надписью: "Оставь надежду навсегда"? - Какую надежду? - рассеянно спросила девушка. - Надежду найти золото. - Какой ты странный, Витяка! Золото? А разве все это не стоит большего? она сделала широкий жест рукой. - Посмотри на компас. Виктор Омулев фыркнул: - Магнитная аномалия? Самая обычная для Заполярья. - Нет, не обычная! Магнитная стрелка словно сошла здесь с ума. Мне все кажется, что мы найдем сейчас такой склон, где к камням пристанут подошвы ботинок. Шагнешь, рванешься - и останутся гвозди на камне, пристанут к нему, как прилипли они к сказочному утесу, вырванные из обшивки корабля. Помнишь Синдбада-морехода из "Тысячи и одной ночи"? Или вдруг вырвет у меня из рук молоток - и не отодрать его от ржавого камня. - А у меня всегда магнитная аномалия, - вздохнул Виктор. - Меня всюду влечет неведомой силой к холодному утесу, - и он многозначительно взглянул на Галю. - Оставь! - Галя свела и без того сросшиеся на переносице брови, такие же темные, как и едва намечающиеся усики в уголках губ. Из-за этих усиков тонкая, стройная, в ватной куртке и таких же штанах Галя казалась юношей. - Почему ты, ищущий славы геолог, не хочешь понять значения открытых нами мест? Что золото по сравнению с этими железорудными месторождениями необычайной мощности? Не просто гора Магнитная, как на Урале, а целый Магнитный хребет. Посмотри вокруг! Разве не хочется представить здесь трубы завода-гиганта? - Ерунда! - отпарировал Виктор Омулев. - Не имеет никакого практического значения. Я мечтал о золоте. Зачем мне презренное железо? Для металлургического завода, кроме воды, руды и площадки, нужны еще три вещи: транспорт, транспорт и транспорт... - Я уже представляю шоссе в тундре... - Шоссе в тундре? - усмехнулся Виктор. - Про гвоздь, привезенный в Арктику, говорят, что он становится серебряным. Шоссе будет золотым. Видел я в тундре бревенчатый настил. Под ним хлюпало, а бревна прыгали. Каждое из них надо было привезти за тысячи миль. Только золото могло бы окупить дороги в тундре. - Но не думаешь же ты, что этот загадочный магнитный край так и останется неисследованным? - Кому он нужен? Никто здесь, в Арктике, не будет строить металлургические заводы. - Почему ты, Витяка, совершенно лишен фантазии? Ведь человек ты все-таки умный, одаренный. Если бы Алеша Карцев... - Ах, оставь, пожалуйста! Опять Алеша! Всегда Алеша! Неужели даже здесь, на краю света, мы не может почувствовать себя вдвоем? - Вот уж к чему не стремлюсь. - А я стремлюсь, стремлюсь... и добьюсь своего. Пора понять, что твоему профессорскому угоднику нужна не ты, а Женя... Вернее сказать, ему никто не нужен, кроме него самого и всеобщего восхищения его эфемерными идеями. Эгоцентрик! Эгоцентр мировых возмущений эфира! - Тебя противно слушать, - сказала Галя и, скрывая смущение, начала спускаться к автомашине, которая виднелась внизу за нагромождением камней. Фигурка суетившегося там шофера казалась сверху совсем маленькой. Виктор раздраженно вытер платком влажный лоб и тугие щеки, потом, бормоча проклятия, тоже стал спускаться. Механик Добров в синем, вымазанном маслом комбинезоне и старой кожаной фуражке встретил геологов невесело. Его небритое лицо было угрюмо, усы топорщились, глаза смотрели в сторону. - Аккумуляторы сели, - мрачно сообщил он. - Как это сели? - повысил голос Виктор. - Подзарядить надо. - Подзарядил бы на ходу... Да с места не сдвинешься. - Это возмутительно! - перешел на фальцет Виктор. - Я отдам вас под суд. Сейчас же передавайте мою радиограмму. Сами о себе передадите! Механик-радист понурил голову: - И у рации, Виктор Михайлович, аккумуляторы сели, так что разрядились... - Да вы с ума сошли! - взвизгнул Виктор. - Значит, мы по вашей милости остались в тундре без машины и без радиосвязи? - Витяка, подожди, - вмешалась Галя. - Почему это случилось, Матвей Сергеевич? - ласково спросила она. - Не могу знать, Галина Николаевна. Чудно!.. - развел руками механик. Как подъехали к этому месту, так аккумуляторы сразу садиться зачали. Еще вчера приметил... Подзарядить их хотел. Да куда там!.. Сели, совсем разрядились. Чудно!.. Автомашина и рация безнадежно выбыли из строя. Решено было идти в тундру в надежде встретить оленеводов. Оставленный у скалы вездеход с крытым брезентовым верхом долго был виден путникам. Виктор несколько раз со вздохом оглядывался на него и с проклятиями вытаскивал увязавшие в почве ноги. Галя не оглянулась ни разу. Она шла первой. За плечами у нее был такой же рюкзак, как и у мужчин. Идти становилось все труднее. Бесконечные речушки, озерки и топи встречались на пути. Галя неутомимо шла вперед. У нее был мужской упругий шаг. Привалы были короткими. Отдыхали на вершинах бугров, где все-таки было не так сыро. Как-то само собой получилось, что места для привалов выбирал не Виктор, начальник группы, а Галя. Она же фактически командовала и в пути. Виктор брюзжал, жаловался и подчинялся Гале. Добров смотрел на него неодобрительно. На следующий день солнце скрылось. По небу поползли размочаленные тучи. Выпала крупа. Тундра стала серой, как и воздух. Путники, не останавливаясь, шли вперед. Пошел снег. Он таял на земле, но порошил глаза, заползал за ворот. Поднялся сильный ветер. "Больше двухсот километров! - с ужасом думала Галя. - За первые сутки мы прошли едва пятнадцать! Ноги увязают на каждом шагу. Витяка уже размяк... А надо идти, идти и, главное, не показывать усталости!" Вдруг Галя радостно вскрикнула и, обернувшись к спутникам, указала рукой на ближайшую гряду. Олень! Животное стояло, как бы всматриваясь в приближающихся людей. Через мгновение оно помчалось вниз по склону. На гряде появлялись все новые олени и скатывались следом за первым. Они мчались вскачь, а их рога, параллельные земле, словно плыли над ней. Оленье стадо! Близко люди! Путники прибавили шагу. Олени проносились мимо них. Это были небольшие животные, ростом едва по грудь человеку. Галя остановилась, любуясь легкостью и изяществом животных. - Нарты! - обрадованно крикнул Виктор. С гряды спускалась оленья упряжка - шесть оленей веером. Сидевший на нартах старик в оленьей кухлянке правил длинным шестом, толкая им оленей. - Очень здравствуй, - сказал он, обращаясь к приосанившемуся Виктору. Пошто пешком тундра ходишь? Его узкие глаза на морщинистом лице приветливо щурились. - Машина поломалась, - снисходительно объяснил Виктор. - Ай-ай-ай, - закачал головой старик. - Плохой дела... Пойдем наш дом... Угощать будем. Скажи люди, пусть мешок кладут. Это жена твоя, что ли? - Жена, - подтвердил Виктор. - Нет, не жена, - возмутилась Галя. - Не муж? - удивился старик, показывая сначала на Виктора, потом на Доброва. Галя яростно замотала головой. Виктор старался не смотреть на нее. Он уже взгромоздился на нарты. Оленям трудно было везти четверых. Старик решил идти пешком и протянул длинный шест Виктору. Тот отстранил его рукой. Добров, которому старик попытался передать шест, тоже отказался. - Я умею, - сказала Галя. - Давайте сюда хорей. Старик взглянул на нее с уважением. Через час геологи сидели в коническом шатре из оленьих шкур в гостях у председателя оленеводческого колхоза. Виктор свалился на остро пахнущие шкуры и заснул мертвым сном. Галя просила доставить их к месту, где есть радио. Старик сокрушенно качал головой: - Ай-ай-ай! Шибко далеко такой место. Школа-интернат есть. Там радио только слышит. Ухо есть, язык нет. Откинув меховой полог, вошла женщина. Старик засуетился. - Оленя резал, - говорил он. - Мясо кушать будем. Сырой мясо кушать будешь? - Он подозвал женщину, сказал ей несколько слов и пояснил гостям: - Сейчас она очень нуженый человек звать будет. - Позвольте мне сварить оленину, - попросила Галя. - Я очень хорошо умею готовить. - Пошто портить хороший мясо? Как хочешь. Ты мой гость, - пожал плечами старик. Галя вышла следом за женщиной. - Не жена? - недоверчиво спросил Доброва старик. - Одна женщина тундра ходит. Начальник? Пошто стряпать хочет? Входили все новые оленеводы. Они трясли Доброву руку, почтительно глядели на храпевшего Виктора и садились возле него на разостланные оленьи шкуры. Все пришедшие, несмотря на теплую погоду, были в меховых кухлянках. Только один был в солдатской шинели. Верно, недавно вернулся из армии. Галя принесла вареную оленину. Началось угощение. Из уважения к гостям оленеводы ели приготовленное Галей кушанье. Почуяв запах съестного, Виктор немедленно проснулся. - Мы не так кушаем, - объяснил старик. - Вареный мясо - порченый. Мы вот так кушаем. Достав острый нож, он взял кусок сырой оленины, поднес его ко рту и, схватив зубами, отрезал мясо ножом у самых губ. - У нас не было овощей и витаминов, - сказал демобилизованный, самый молодой из присутствующих. - Сырое мясо спасало наш народ от цинги. Виктор покосился на говорившего. - "Культура"... - начал было он, но Галя перебила его: - Правда! Мне однажды пришлось проверить это на себе. Я поборола цингу сырым мясом. Старик одобрительно посмотрел на Галю. - Хорей в руке держишь... тундра ходишь... мясо понимаешь... Настоящий человек. Галя посадила к себе на колени мальчонку с блестящими, как бусинки, глазами и черными жесткими волосами. - Отучаться пора от варварства, - сказал Виктор, протягивая руку за новым куском нежной оленины. Он, как и все, ел руками. - Сырое мясо, шалаши из шкур, мальчишка без школы... у вас не так давно был обычай угощать гостей своими женами. - Не было такого обычая! - горячо возразил демобилизованный. - Это купцы в царское время пустили такую легенду. Они заставляли бедных людей отдавать им своих жен и клеветать на нас... Галя, покрасневшая при словах Виктора, с благодарностью взглянула на своего соседа в шинели. - А мальчик этот подрастет и ко мне в школу придет. Не в шалаше будет жить, а в каменном доме, в интернате, пока родители с оленями кочуют. - Вы учитель? - обернулась к нему Галя. Учитель кивнул головой и тихо сказал, опустив глаза: - Зовите Ваней. Меня так в армии звали. - У вас есть радио? - Только приемник. - Как жаль. У нас внезапно разрядились аккумуляторы, и у автомашины и у рации, - пояснила Галя. - Наверное, около Голых скал разрядились? - Там, там... в проклятущем месте, - подтвердил пододвинувшийся Добров. Вдруг ни с того ни с сего взяли и сели... - На аккумуляторах контакты не были изолированы? - допытывался учитель. - Нет, - удивился Добров. - А зачем? - Потому и разрядились. Знаю то место. Там воздух электричество проводит. Аккумуляторные клеммы по воздуху замкнулись. - Это становится интересным, - взволнованно шепнул Виктор. - Кажется, мы сделали открытие. По-видимому, там не только никому не нужное здесь железо, но и... - Радиоактивные руды! - воскликнула Галя. - Их излучение ионизирует воздух, делает его проводящим электричество! Учитель кивнул головой: - Я так и думал. И еще о магнитной аномалии думал, о железе в недрах. Хочу, чтобы наши люди на заводе работали, в домах жили. Со вчерашнего дня мне это кажется возможным. - Почему со вчерашнего дня? - поинтересовался Виктор. - Доклад я слышал вчера по радио. Инженер Карцев на острове Диком рассказывал о ледяном моле, о мореходстве вдоль наших берегов круглый год. Галя вскочила, но не могла выговорить ни слова. - Подождите! - не сдержался Виктор. - Проект Алексея? Уже обсуждается всерьез? Вот это бы изменило дело! Нельзя ли пойти к вам, товарищ учитель? Здесь воняет чем-то кислым, шкурами, что ли... Расскажите, что там говорили о проекте. Неужели будут строить? Тогда я первый подниму вопрос об арктической металлургии. - Я буду рад показать вам нашу школу и интернат. Вы там сможете отдохнуть. Виктор стал суетливо собираться. Добров не упустил момента, чтобы шепнуть своему начальнику: - Виктор Михайлович, а выходит дело, без моих аккумуляторов и открытия бы не было. Вот так. Виктор сделал вид, что не расслышал. Галя прощалась с гостеприимными хозяевами. Ваня повел гостей к большому двухэтажному дому, расположенному недалеко от стойбища оленеводов. Шумная ватага любопытных ребят в кухлянках с откинутыми капюшонами мчалась навстречу геологам и учителю. Учитель подробно пересказал доклад Алексея. Виктора раздражали подробности. Какая досада, что нельзя тотчас же радировать!.. Железо и уран рядом! Неплохо, если магнитный хребет в Голых скалах будет носить название "Хребет Омулева"! Виктор с Добровым ушли вперед. Ваня с Галей отстали. Галя с волнением слушала рассказ о выступлении Ходова, который подсчитал, какое невероятное количество энергии потребуется для мола. - Уязвимое место проекта, - сокрушенно говорил Ваня. - Я, может быть, ошибаюсь. Я только учитель и военный радист... но мне кажется, Галина Николаевна, что мол можно построить без всякой энергии. Галя остановилась, изумленно глядя на учителя, даже схватила его за руку: - Говорите же, говорите! Ведь Алеша Карцев - это наш друг детства. Как бы я хотела ему помочь!
      Глава одиннадцатая В ТУНДРЕ
      Острая снежная крупа била Алексею в лицо. Он жмурился и наклонял голову. Постепенно светлые пятна в мутной пелене становились яснее. Уже доносился грохот порта. Будь Алексей в Москве, он отправился бы бродить ночью по безлюдным улицам, останавливался бы на площадях и набережных, не замечая знакомых зданий. И здесь, в Арктике, не задумываясь о последствиях, Алексей решительно свернул с дощатого, ведущего к клубу тротуара. Ноги сразу увязли в пружинящем травянистом покрове. Дома остались в стороне. Алексей был уже в тундре. Однако это не остановило его. Неужели он не имеет права пройтись? Побыть наедине с самим собой, подумать? И все время идти, убыстряя шаг... Ветер дул в спину - это он заметил для ориентировки. "Итак, вы потерпели поражение, - горько размышлял он, идя без дороги в полной темноте. - Так в чем же ошибка? Привык, что у нас поворачивают реки вспять, создают новые моря, меняют лицо Земли. Вот и считал, что построить сто тысяч ветряков - пустяки! Люди же заинтересованные хотят выполнить замысел с наименьшим напряжением сил". Движение было сейчас естественной потребностью Алексея. В быстрой ходьбе, почти в беге, находила выход кипевшая в нем энергия. Ветер словно прибавлял ему сил, пружинящая почва делала его шаг по-особому упругим. "Вот в этом и все дело! Проектант должен идти по линии наибольшего сопротивления... Пусть ему тяжело, но строителям будет легче! Думать надо! Искать! Прежде чем приступать к знаменитым стройкам, советские инженеры спроектировали, рабочие на заводах создали невиданные по мощи экскаваторы, исполинские скреперы и другие машины... Не ледяной мол, а ветрохолодильные установки для него нужно проектировать! И завод-автомат для их изготовления построить!" Подумав о заводе-автомате, Алексей вспомнил о Жене и даже остановился, зажмурился, замотал головой. Женя! Неужели она думает, что он ничего не замечает? Считает его одержимым... "не от мира сего"!.. Есть другие, которые стоят обеими ногами на земле, вернее на палубе! Алексей зашагал, сердито вдавливая ноги в землю. Конечно, Алексей с возмущением отверг бы мысль о ревности, это показалось бы ему диким и унизительным, однако именно ревность владела им сейчас. Если Федор, ревнуя Женю еще в Москве, сердился сам на себя, то у Алексея ревность оказалась рядом с почти ребяческой обидой. Женя, которой он верил безгранично, которую привык считать неотъемлемой своей частью, гордая и недоступная для всех Женя, отдает теперь Федору что-то очень важное, принадлежавшее прежде только ему, Алексею!.. Началась пурга. Когда Алексей спохватился, решив, что пора возвращаться, он уже не мог определить, откуда ветер. Казалось, он дует отовсюду. Алексей стоял в полнейшей темноте, словно потеряв зрение. Становилось страшно. Все вокруг неистово крутилось, вертелось, взлетало и падало. Снег стегал по лицу, залетал в рукава, забивался за воротник, в ботинки. Алексей никогда не был трусом, но сейчас ужас охватил его. Он слишком хорошо знал, что в Арктике в пургу люди замерзают у стен дома, так и не найдя входной двери. Десяток километров, отделявший его от поселка, в пургу равен сотне. Алексей метнулся сначала в одну, потом в другую сторону. Попал ногой в воду, провалился по колено. Выбрался и опустился в изнеможении в наметенный уже сугроб. Алексей зарылся в снег и закутался в пальто - он слышал, что так поступают оленеводы во время пурги. Однако очень скоро почувствовал озноб. Во что бы то ни стало нужно было перебороть холод и, самое страшное, сон. Сон, липкий, сладкий, подкрадывался исподволь, мутил сознание. Алеша скрежетал зубами, кусал губы, отгонял сон прочь. Чтобы не замерзнуть, он напрягал мышцы. В юности он увлекался "волевой гимнастикой", стараясь развить и мускулы и волю. И сейчас он заставлял себя мысленно идти, бежать, взбираться на скалы. Ему становилось жарко, силы оставляли его, он изнемогал от усталости, но снова принимался за свой тяжелый труд. ...Пурга выла, ревела. Ветер закручивал снег в гигантском смерче, охватывавшем и тундру и порт острова Дикого, валил наземь колеблющиеся в воздухе снежные стены, непробиваемые светом прожекторов. На причале у катера стояли Женя, Денис, дядя Саша. Сердитые, словно посыпанные снегом, волны взлетали на доски причала. Алексея не было, и тревога охватила его друзей. - Я знаю его, знаю, - твердила Женя. - Он всегда в Москве уходил бродить, когда с ним что-нибудь случалось. Он и тогда, после провала диссертации, в проливной дождь пошел бродить... один, без меня... - Ты думаешь, он ушел в тундру? - спросил Александр Григорьевич. - Здесь кругом тундра, - ответила Женя. - Он ушел... Что же теперь делать? Такая метель... я не знала, что здесь даже летом бывают метели... Как я могла отпустить его? - То ж можно зараз организовать, - вмешался Денис. - Василь Васильевич Ходов даст нам три вездехода. Хлопцы наши с нами поедут. Будемо шукать его, гудками звать та выстрелами. Женя молча пожала Денису руку у локтя. Через полчаса три вездехода выехали по трем направлениям в тундру. Пурга выла и свистела в ушах, огни фар расплывались в снежной сетке. Сжавшись в комок, мужественно борясь с холодом и сном, Алексей не слышал ни гудков, ни выстрелов. Он не заснул, он не позволил себе заснуть в эту ночь. Когда летящий снег стал серым, Алексей понял, что наступил день. Но увидеть что-нибудь в несущейся серой мути все равно было нельзя. Алексей уже не мог думать ни о проекте, ни о Жене. Все в нем притупилось, омертвело. Существовала только одна мысль - "выжить". Он должен был бороться за жизнь и боролся цепко, исступленно, согреваясь неистовой работой мышц. К вечеру он все-таки уснул. Проснулся в испуге. Он ослеп... Он ничего не видел. Может быть, он уже больше не существует? Может быть, это уже смерть? Темнота небытия вокруг... Алексей вскочил, и снег посыпался с его спины. Он ущипнул себя за щеку не почувствовал щеки. Ноги повиновались плохо. Он забыл о том, что надо напрягать мышцы. Он просто побежал, ничего не помня, стараясь спастись... И бег спас его, вернул сознание. Порывисто дыша, иногда падая, поднимаясь и снова бросаясь вперед, он все-таки согрел окоченевшее тело. Темнота ревела. Она обрушивалась на Алексея, толкала его то в грудь, то в спину, стремилась свалить наземь, победить. Алексей снова сел, закутался в пальто. Он знал историю матроса-норвежца, посланного Амундсеном в числе других с места зимовки судна "Мод" на остров Диксон. Единственный из всей группы он почти добрался до поселка и замерз, видя его дома. Может быть, не будь пурги, Алексей видел бы сейчас огни порта? Нет, слишком далеко зашел он, погруженный в свои думы. Эту ночь Алексей снова думал о моле. И он более стойко, чем в прошлые сутки, переносил лишения. Впрочем, может быть, вообще потеплело. Все-таки было лето. Температура была лишь чуть ниже нуля. Ветер дул, казалось, по-прежнему, но снега стало меньше. Утром Алексей увидел занесенную снегом тундру. Снег быстро стаивал, оставался лишь в ложбинах и на склонах холмов. Голова кружилась. Алексей мучительно хотел есть. Только теперь, когда он перестал бояться холода, он по-звериному захотел есть. "По солнцу определить север, потом идти к морю", - решил Алексей. Он заставил себя идти, но ноги подкашивались. Вскоре он свалился на влажную от тающего снега землю. Обледеневшее ночью пальто теперь стало мокрым. Алексей снова поднялся на ноги, и первое, что он увидел, были нарты. Шесть оленей, запряженных веером, мчались прямо к нему, держа свои развесистые рога параллельно земле. Тонкий, высокий юноша, стоя на нартах, взмахивал хореем. Алексей не мог сдержать слез. Нарты поравнялись с ним, юноша соскочил на землю, и Алексей, видимо к величайшему удивлению юноши, обнял и расцеловал его, прижал нежную щеку к своей онемевшей, покрытой щетиной щеке. - Алеша, ты? С ума сойти!.. - низким грудным голосом сказал юноша, отстраняясь от Алеши. Мохнатая трехлапая собака с лаем прыгала вокруг них. - Тише ты, Гекса! - прикрикнул на нее юноша. - Слышишь, Алеша, как я ее назвала? Гекса! Перестань!.. Только тут Алеша узнал Галю Волкову... Галя! Мечтательница Галя, которая еще в детстве хотела совершить подвиг, как Зоя, но только чтоб никто об этом никогда не узнал. Алексей всегда чувствовал стеснение в ее присутствии, и что-то недосказанное было в их отношениях. Но сейчас Алексей даже не вспомнил об этом. - Заплутался я, - сказал он хрипло и добавил: - Дня два ничего не ел. - Оленина у нас есть, но, к сожалению, только сырая, - сойдя с нарт, предложил второй спутник, к которому ласкалась собака. - Давайте! - только и мог выговорить Алексей. Как быстро меняется состояние человека! Вскоре сытый, согревшийся в меховой малице учителя Вани Алексей, поглаживая мохнатую лайку, рассказывал не о злоключениях двух последних ночей, а о... ледяном моле. Так уж устроен человек. Сильное физическое напряжение может затуманить, отодвинуть на второй план работу мысли, но стоит напряжению ослабнуть, и вновь человек поднят над ощущениями тела высокой своей мыслью, если владеет она человеком, как всепоглощающая страсть. Друзья сидели у костра, который тихий учитель развел из предусмотрительно захваченного им плавника. Выслушав рассказ о "поражении" Алексея в клубе полярников, Виктор свистнул: - А я-то думал, что тебе, Алексей, пора ставить заявочный столб, чтоб прибить к нему дощечку с твоим именем. - Оставь, - строго сказала Галя, сводя прямые брови. - Дело в том, Алеша... Если мы с Витякой отправились на остров Дикий, чтобы как-нибудь добраться до своей базы, то вот учитель... - она указала на Ваню, - это он подарил мне собаку... Так вот, он поехал с нами из-за тебя. - Из-за меня? - искренне удивился Алеша, с трудом одолевая сон, подкрадывавшийся к нему вместе с теплом костра. - Дело в том, Алеша... Ваня находит, что ледяной мол можно построить без всякой энергии, бесплатно... - Что? - сон с Алексея как крылом смахнуло. Уж не смеются ли над ним? - Вы меня простите, товарищ Алеша Карцев, - сказал учитель. - Это очень просто, если разобраться. Я имею в виду, что мол лучше строить не летом, а зимой. - Почему зимой? Виктор посмеивался: - Гексе лапу, оказывается, белый медведь откусил. Надо тебе рассказать про три зимовки на острове Врангеля. - При чем тут остров Врангеля? - почти рассердился Алексей. Но Виктора уже нельзя было одержать. - Поучительная и героическая история, мой друг. Остров Врангеля, самый северный и самый восточный наш остров, был открыт лейтенантом Врангелем в прошлом веке. А вот после Великого Октября англичане вздумали отторгнуть его от молодой Советской республики. На остров высадились канадцы и подняли над ним британский флаг. Наши, узнав о том, сели на канонерку и отправились изгонять захватчиков. И был на той канонерке отец нашего Вани, коренной житель дальних мест. Учитель кивнул головой. Алексей ничего не понимал. Галя нервно теребила на Гексе шерсть, но Виктор уже вошел в роль рассказчика - Захватчики были не из храброго десятка. Едва прослышали они про нашу канонерку, как сели на свое суденышко и удрали в Канаду. На острове поселились наши, и отец Вани с ними. Ваня, какие там морозы бывают? - Семьдесят градусов случается, - ответил учитель. - Бррр!.. Ты, Алеша, сейчас особенно это поймешь, едва не замерзнув ночью при минус пяти шести градусах. Так вот, однажды наши на острове остались без угля. Ни один корабль не смог пробиться через непроходимые льды. Хотели вывезти зимовщиков на самолетах. Так ведь нет! Отказались! И прожили без топлива. Можно понять, как они ждали, когда разожгут, наконец, хоть такой вот огонь. Но и в следующее лето ни один пароход не смог к ним подойти. Алексей слушал с интересом, хотя и не понимал, к чему все это ведет. - Опять их хотели вывезти на самолете, и снова они отказались. Ване все это отец рассказывал. Только через три года пришел к ним корабль. Вот, бледнолицый брат мой, какие традиции у жителей острова Врангеля. Вот почему Ваня, который считает эти традиции своими, додумался до того, чтобы строить твой мол зимой, в открытом море, прямо на льду, опуская трубы под лед и не боясь ветров и морозов, а, напротив, используя их. Эврика! - Батареи радиаторов надо поставить выше льда, товарищ Алеша, - вмешался учитель. - Холодильный раствор будет в них охлаждаться холодным ветром, и по трубам холод этот на дно унесет. - Бесплатно охлаждаться, без затраты энергии, - вставила сияющая Галя, не спускавшая глаз с лица Алеши, которое сначала побледнело, а теперь покрылось краской. - Я так думаю, товарищ Алеша. Если фронт работ сразу на все моря распространить, так, честное слово, в одну зиму холодом Арктики можно заморозить ваш мол. Замечательное будет дело, честное слово. Я потому и хотел вас разыскать. Алексей молча притянул к себе Ваню, крепко сжал его в объятиях и поцеловал.
      Глава двенадцатая СРЕДИ ЛЬДОВ
      Женя стояла на палубе ледокола и с горьким чувством смотрела на льды. Вспоминались детские годы, впервые виденные льды. Они казались ей тогда сказочными, похожими то на вычурные старинные корабли, то на причудливые изваяния... Даже ледяных лебедей видела она в изумрудных бассейнах прогалин. Теперь мрачные торосистые поля осадили корабль. Его словно выбросило на занесенную снегом сушу, но он еще бился, стальной гигант, вода за его кормой кипела, клокотала над мощными винтами. Из-под них вылетали ледяные обломки. И ломались льдины от могучих ударов крепкого форштевня, трескались поля, раскалывались до ближних торосов, за которыми второй линией обороны лежал неоглядный, нетронутый лед, будто сполз туда с доисторической равнины мрачный ледник. Бросаться кораблю на десятиметровую его толщину - все равно что кидаться на скалы. А Федя по-прежнему спокоен, тверд. В такого можно верить! Каждый из находящихся на корабле вручил ему свою судьбу. И она, Женя, тоже. Но как нехорошо все получилось с Алешей!.. Какой горький осадок!.. Может быть, потому и кажется все таким мрачным вокруг? ...Измученная, две ночи не спавшая, возвращалась Женя на вездеходе из тундры, так и не найдя Алеши. Почти одновременно с ней пришли в порт и другие вездеходы с дядей Сашей и Денисом. В бухте на рейде стоял "Северный ветер". Корабль Федора!.. У Жени сжалось сердце. Это из-за потерявшегося Алеши, конечно! Около вездеходов стояли нарты. Олени равнодушно косились на машины. Небритый, осунувшийся Денис встретил Женю. - Добре! Вин на ледоколе, - сказал он, раскрывая объятия. Женя тогда не выдержала, заплакала, прижалась к широкой груди Дениса. Когда катер подошел к борту "Северного ветра", у Жени едва нашлось сил подняться по сброшенному штормтрапу. Она представляла себе смущенное, виноватое лицо Алексея, робкий его взгляд. Она готова была припасть к его груди и снова расплакаться. Но получилось все по-иному. Алеша, радостный, счастливый, облокотившись на поручни, оживленно болтал с другой женщиной, высокой, тонкой, стоявшей к Жене вполоборота. Алексей настолько был занят своей собеседницей, что даже не помог обессилевшей Жене выбраться на палубу. Это сделал Витяка, каким-то чудом оказавшийся здесь. Женя сквозь слезы улыбнулась брату. Но Алеша, Алеша! Сияющий, даже ликующий, подошел он к ней, держа за руку другую женщину. Пусть она и оказалась Галей, все равно он не мог, не имел права так вести себя! В тот миг Женя не только возмущалась легкомыслием Алексея, не только негодовала, видя его "блаженное" выражение лица, она в тот миг просто ненавидела этого самодовольного человека, как про себя назвала она Алешу, переполошившего весь порт и "нежно воркующего" теперь с Галей. Она не подумала, что спасенный от гибели человек может просто радоваться жизни. О необычайной же новости, сделавшей проект Алексея еще более реальным, она, конечно, ничего не знала. Женя едва поздоровалась с подругой и наговорила Алексею очень много ненужных и резких слов. Она не смогла бы теперь повторить их даже мысленно. Но тогда она бросала ему все это в лицо. Глаза Алексея, всегда яркие, засветились недобрым, до боли обидным для Жени огоньком. Это была ссора. Первая ссора. Галя смотрела почти с испугом. Витяка, посмеиваясь, шепнул ей: - Львица! Роскошная сцена! Смущенный Денис совсем некстати вспомнил про письмо Майка. "Тому хлопцу ж ответить треба. Всем гамузом, сообща". Славный, он просто хотел отвлечь. А тут еще подошел Федор, спокойный, невозмутимый. Галя зачем-то потащила всех на корму, где был "мостик юных капитанов". Говорила, что они все в сборе, как когда-то. Жене казалось немыслимым даже вспоминать о прежнем, детском. Да, все они снова здесь, на корме корабля: Федор, Денис, Витяка, Алеша, она, Галя... даже Гекса - нелепо так назвать собаку! Но как все теперь сложно! Насколько иначе, чем прежде, связаны сейчас они все и как в то же время разъединены!.. Гале и Денису не удалось смягчить обстановку. Встреча юных туристов не получилась. На корабле готовились к отплытию, и гостям пришлось уехать. Галя старалась не смотреть на Алешу, но сказала ему на прощанье, - Женя отлично это слышала, - что она, видите ли, хочет быть первым геологом-разведчиком на строительстве ледяного мола. Какая самоотверженность! Алеша уединился, замкнулся, не разговаривал ни с Женей, ни с Федором, ни с монтажниками завода-автомата, с которыми вместе должен был работать на Дальнем Берегу. В своей каюте он сидел над какими-то чертежами, эскизами, расчетами. Женя страдала. И не только из-за разрыва с Алешей, но еще из-за того, что не могла разобраться в самой себе. Федор занимал в ее мыслях все больше места. Но почему же она так вспылила, увидев Алешу с Галей? "Прямо собака на сене!" - с ненавистью думала о себе Женя. И она решила бороться с собой. Старалась избегать Федора и лишь очень редко - не чаще одного раза в день (!) - поднималась к нему на мостик. Большую часть времени она одиноко бродила по палубе. Когда в кают-компании никого не было, она, закрыв двери, чтобы никому не было слышно, играла на рояле. Даже во время игры Женю все время преследовала мысль, что она должна чем-то особенным помочь Алешиному проекту. Критика проекта на технической конференции была очень серьезной. Трубы, несметное их число! Понадобятся заводы-автоматы - автоматически работающие трубопрокатные станы. Что-то играя, постепенно увлекаясь, Женя представляла себе металлургический завод. "Руда поднимается в доменную печь, течет искрящийся ручеек расплавленного металла, наполняется ковш. Золотым, феерическим потоком выливается ковш в мартеновскую печь. Из этой печи ослепительная жидкая сталь наполняет изложницы. Слитки остывают, становятся малиновыми, потом бурыми. Их доставляют в другой цех. И там слитки снова надо нагреть... Почему снова? Почему снова?" - повторяла мысленно Женя и, как бы воспроизводя этот вопрос, пальцы ее дважды проиграли сложный пассаж. Женя взяла звучный аккорд и задумалась. "Сначала охладят слитки, а потом нагревают добела, чтобы они светились, как продолговатые солнца... нагревают для того, чтобы легче было мять раскаленный металл, с огромным усилием давить его между валками, вытягивать, превращать в трубу". Левая рука Жени пробежала по клавишам. Казалось, где-то в глубине рокотали могучие раскаты. "Если стремиться автоматизировать до конца, нужно соединить процессы в непрерывную цепь. Но зачем же повторять нагревы и охлаждения, зачем жидкий металл, который легко заставить принять форму трубы, превращать в твердый, чтобы потом так трудиться над ним?" Женя рассмеялась. Кажется, она "изобрела" литье труб? Рояль ответил ее мыслям веселым напевом. "Литье труб! Как это сложно!.. Формовать, отливать, выбивать опоки... Может быть, отливать центробежным способом? Но где же тут непрерывность? В центробежную машину надо залить металл, потом, когда он остынет, остановить машину, вынуть трубу и готовить машину для новой заливки. Это не лучше прокатки". Женя еще ничего не придумала. Она никогда в жизни не изобретала и меньше всего предполагала, что может изобретать. Но сейчас, как ей казалось, это было необходимо для выхода из тупика в отношениях между Федором, ею и Алексеем. Ей казалось, что если она придумает что-то значительное, все встанет на место и тогда будет легко и радостно. Она страстно хотела решить проблему автоматического производства труб. Сначала ее занимала мысль только об аппаратуре автоматического управления уже существующими печами и трубопрокатными станами, но почему-то она снова подумала о двойном нагреве. Ей, человеку совсем другой специальности, как это часто бывает, нелепость двойного нагрева бросилась в глаза. Ей казалось возможным решить задачу по-другому, но как, она пока еще не знала. В голове ее бродили неясные мысли. Эти мысли всецело захватили Женю. Два дня она ходила по кораблю сама не своя. В памятный для нее час она остановилась у реллингов, перегнулась через них, смотря вниз, на лед. Прямо под ней работал водоотлив. Из маленького окошечка в борту корабля вырывалась струя воды. Женя смотрела на нее, и она казалась ей закрученной. Вот так же изображают струю воды в витринах магазинов, заставляя крутиться стеклянную палочку с винтовой нарезкой на ней. Палочка крутится, а кажется, что прозрачная жидкость падает вниз. Струя касалась льда все в одном и том же месте. Ведь корабль был зажат льдом и дрейфовал. Струя падала на лед и там намерзала бесформенным наплывом. Женя подумала о том, что каждая капелька воды, вылетая из окошечка, мчится по спирали, для того чтобы замерзнуть внизу. А будь мороз посильнее, она, быть может, замерзла бы на лету. И вдруг Женю словно полоснула неожиданная мысль. "А если заставить ее замерзнуть на лету, сильным охлаждением заставить? Замерзшая сосулька, если ее с нужной скоростью отводить, будет непрерывно удлиняться! Половина струи будет жидкая, а ровно на половине она будет застывать". Ведь это же и есть непрерывность, о которой она мечтала! Жене стало трудно дышать, она сорвала с себя шарф. А если это не вода, а расплавленный металл? Он идет струёй по трубчатой форме - кокилю, который вертится и в то же время охлаждается. Как раз на половине кокиля металл, распределяясь по его стенкам и двигаясь вдоль формы, застынет, превратится в сползающую вниз, вращающуюся трубу, которая станет выходить непрерывной раскаленной макарониной. Кажется, она что-то изобрела!.. Неужели так и изобретают? А говорили, что женщины не могут изобретать, не было женщин-изобретателей! Кстати, не было прежде и женщин-композиторов. Может быть, это и в самом деле новый способ непрерывного, винтового литья труб? Женя отправилась в кают-компанию и принялась бурно импровизировать, взволнованная, растерянная. Она боялась сказать кому-либо о своей идее. Ей казалось, что ее высмеют. Но ведь она изобретала для Алеши. Он должен узнать, что это для него. Если ее метод удастся, можно будет изготовлять трубы в огромном количестве, дешево и почти совсем без людей. Прошел еще день, но Женя так и не рискнула пойти к Алексею. Она пошла к Федору. Капитан был озабочен. Корабль попал в дрейф, его уносило на север от Дальнего Берега. Кто знает, удастся ли вырваться? Ни с одним из своих помощников капитан, пожалуй, не поделился бы своими тревогами, но с Женей готов был поделиться. Он увидел ее на мостике и, обрадованный, направился к ней, на ходу раскуривая трубку, но так и не успел ничего сказать. Женя ошеломила его своим сообщением. Смущаясь, то краснея, то бледнея, она рассказала, как мучилась последние дни, как стремилась найти решение вопроса об автоматизации производства труб для Алешиного мола. Женя говорила сбивчиво, но Федор понял все. Он понял, что изобрела Женя, - он гордился ею, - и он понял, что она рассказывает ему все это для того, чтобы он пошел к Алексею. Только привычка владеть собой помогла скрыть боль: "Опять Алексей! Всегда Алексей!" Они спустились вместе по трапу. Женя осталась на палубе. Алеша приветливо встретил Федю. Ему давно хотелось его увидеть - таить в себе радость стоило большого труда. Горе еще можно скрыть, но радость скрыть человеку куда труднее. Федор заговорил. Он сразу заметил, как изменилось, стало сначала недоуменным, потом хмурым лицо Алексея. - Честное слово, фортепианные концерты и технические изобретения - далеко не одно и то же, - сокрушенно вздохнул Алексей. - Отвергнуть прокатку? Увы, вековой опыт металлургов не опровергнешь, поглядев на струю водоотлива, - он сделал жест рукой, словно отмахиваясь, и тотчас увлеченно заговорил о другом. - Знаешь, бросим к черту чепуху. И дуться бросим. Слушай... И Алеша, радостный, торжествующий, рассказал о том, как учитель из оленьей тундры предложил заморозить мол холодом Арктики. - Теперь это уже не моя идея. Она принадлежит всей Арктике! Федор сосредоточенно раскуривал трубку. Алексею пришлось долго ждать, пока, наконец, Федор сказал: - Слушай, Алексей... Легко относишься. Слишком легко. - Что ты имеешь в виду? - К дружбе легко относишься, к другим чувствам... К такому человеку, как Женя, - Федор помолчал. - К чужим мыслям. К своему замыслу, наконец! - Объясни, - строго потребовал Алексей - О твоем замысле поговорим. Нелепо думать, будто под лед можно спускать трубы. - То есть как это нелепо?! - вспылил Алексей. - Я ночи не спал, считал. Вот смотри! - Он схватил ворох бумаг и положил его на стол перед Федором. - Наш корабль дрейфует. Зажат льдами. Лед Арктики всегда дрейфует. Спустишь трубы под лед, сооружение еще не замерзнет, лед сдвинется вырвет трубы из дна. Плотина погибнет раньше, чем появится. Учитель-оленевод не учел этого. Инженер обязан был учесть. Алексей вскочил. Друзья молча смотрели друг на друга. Рука Алексея потянулась к ставшему влажным лбу, но остановилась на полпути и стала аккуратно складывать бумаги, лежащие на столе. Федор первым опустил глаза: - Прости, мягче надо было. - Нет, зачем же? Федор ушел.
      Глава тринадцатая ВСЕГДА ВПЕРЕД!
      Льды дрейфуют... Алексей оделся и вышел на палубу. Какое-то черствое спокойствие овладело им. Он прогуливался, улыбаясь и насвистывая что-то себе под нос. Всем могло показаться, что он очень весел. Новый удар Алексей воспринял уже не так, как первые. Он не согнулся, но не было ни мысли, ни отчаяния, ни даже досады. Просто пустота и ничего больше. Льды дрейфуют! Он оглядел горизонт. Вот оно, белое безмолвие, мертвой хваткой сковавшее и льды и корабль. Трудно было поверить, что вся эта равнина движется. Так же трудно поверить, что движется Земля с ее городами, дорогами, лесами, горами, морями... Но Земля все-таки движется, а льды... дрейфуют. В досаде на самого себя, Алексей думал: "Как я мог так увлечься и не заметить очевидного. У шахматистов это называется "прозевать" ферзя или мат в один ход. Даже у чемпиона мира может случиться "шахматная слепота". Любопытный случай "технической слепоты"! Учесть все сложнейшие технические тонкости и забыть лишь про дрейф льдов". Дрейф льдов! Сколько он читал о дрейфе льдов! На него просто нашло затмение! Да и не только на него. На Галю, на Виктора! Слишком уж им хотелось, чтобы идея ледяного мола была спасена! Слишком уж они хотели поверить в предложение носителя славных традиций острова Врангеля! Заложив руки за спину, Алексей гулял по палубе. Потом остановился около пароходной трубы, прижался к ней спиной. Приятно грело. К Алексею шла Женя. Он смотрел на нее отчужденно, как бы видя в первый раз. Красивая, несколько холодноватая женщина, шубка не скрывает ее тонкой фигуры. Гордая, если не заносчивая манера держать голову. Подходит, будто собирается проронить на ходу два-три снисходительных слова. Женя шла к Алексею по палубе с тревожно бьющимся сердцем. Алеша показался ей осунувшимся, неприветливым, словно покрытым ледяной коркой. Встреча произошла около пароходной трубы. Каждый ждал от другого простых теплых слов. Женя сказала: - Федя сейчас говорил со мной. Алеша усмехнулся: - О дрейфе льдов? - Ты угадал, - удивилась Женя. - Не трудно. - Почему ты усмехаешься? Это очень интересно. - Уже не интересно. - Почему? Ведь это же открытие, и касается всех нас. - Открытие чего? - недоумевал Алексей, - Нового острова. Федя нанес на карту наш дрейф. Корабль неожиданно отклонился влево, на запад. К востоку от нас, несомненно, препятствие для льдов, неизвестный остров. - Вот как? - Алеша закусил губу. Оказывается, они говорили о разном и уж, во всяком случае, не о том, о чем должны были бы говорить. - Почему это нас непосредственно касается? - почти раздраженно спросил он. - Мы можем теперь вырваться! Понимаешь? Федя объяснил. Льды обтекают остров. Вернее, не остров, а ледяной припай, окружающий его. Этот припай не отрывается, он стоит неподвижно. За островом должна быть чистая вода. Туда надо пробиться. - Подожди, - наморщил лоб Алексей. "О чем говорил Федор? Дрейфующие льды не отрывают ледяной припай от берега острова. Значит, припай у острова неподвижен во время зимнего дрейфа льдов..." - Алексей все теперь воспринимал определенным образом. Дрейф был его врагом, припай противостоял дрейфу - значит, он был его союзником. Женя чутко заметила перемену в выразительном лице Алеши. Румянец пятнами выступил у него на скулах. Уж не болен ли он, не простудился ли на ледяном ветру? Женя, конечно, ничего не знала о новой трагедии Алеши. Федор лишь сухо передал ей разговор о винтовом литье труб, высмеянном Алексеем. О затее строить мол со льда Федор не сказал. Сама же она глубоко была задета пренебрежением Алексея. Женя все острее чувствовала, что теряет Алексея, и не хотела мириться с этим. В то же время все большее, неотвратимое сближение с Федором пугало ее. Она винила себя в нарушении детских клятв, боролась с собой и... не могла. Выход был только один, и она выбрала его, приняв бесповоротное решение, о котором и пришла объявить Алексею. Конечно, она и самой себе не призналась бы, что, стараясь бежать от Алексея и Федора, она, по существу, пытается спастись от самой себя. И она сказала Алексею, стараясь не смотреть на него: - Для меня теперь очень важно вырваться из дрейфа. Дело в том, что я должна улететь в Москву. Алексей быстро поднял глаза, вскинул бровь. - Видишь ли... я написала отцу по радио... мне хотелось посоветоваться одновременно с тобой и с ним. - О струе водоотлива? Женя холодно посмотрела мимо Алеши: - Если хочешь, то да. О моем "псевдоизобретении". - Почему "псевдо"? - Папа ответил, что навел справки. Оказывается, над подобным способом уже много лет работает инженер Хромов. Папа переслал ему мои каракули и эскизы. И представь, - усмехнулась Женя, - там нашлась одна деталь, которой не было ни в каких других конструкциях. - Вот как? Что же именно? - притихшим голосом спросил Алеша. - Совершенная чепуха! Первое, что пришло мне в голову. Надо принудительно вытаскивать трубу из вращающегося кокиля. Я хотела это сделать двумя валиками. Они должны были вращаться вокруг своих осей и вместе с кокилем, как одно с ним целое. Это заинтересовало Хромова. Он настаивает на моем приезде и работе под его руководством. Алеша поднял голову, пристально посмотрел на Женю. - И ты решила уехать от меня? - Не от тебя, а для тебя. Что ж! Это была, если хотите, женская месть. Женя не могла не насладиться унижением дорогого ей человека, и в то же время ей до слез было жаль его. Если бы он сказал ей что-нибудь ласковое, если бы попросил ее, просто робко заглянул ей в глаза, она бы все простила, все бы изменила. Но он глухо сказал: - Конечно. Зимой у Дальнего Берега не стоят на причале корабли. Женя вспыхнула. Она прекрасно поняла намек. Он был грубо брошен ей в лицо. Она круто повернулась, но, прежде чем уйти, сказала, еле сдерживая себя: - И все-таки я буду работать на тебя, на твой мол... Алексей стоял, в бешенстве сжав кулаки. Он готов был сейчас исступленно барабанить ими по пароходной трубе, чтобы пошел по кораблю гул. Женя шла и думала, как жестоко оскорбил ее Алексей, а какой-то злой голос внутри ехидно шептал: "Конечно, зимой полярные корабли стоят у причалов больших портов. А из этих портов можно ездить в Москву..." Она возмущалась и в то же время чувствовала, что щеки ее пылают. В эту минуту она ни за что не смогла бы встретиться с Федором. Алеша пошел в свою каюту, решив, что заболевает. Он не мог ни на кого смотреть. Теперь ему было все ясно. Он безнадежно проигрывает по сравнению с мужественным героем, моряком, к которому не может не тянуться женское сердце. А что он? Бесплодный мечтатель, невыдержанный, самолюбивый, едва не заблудившийся в тундре и, безусловно, заблудившийся на своем творческом пути. Он почувствовал себя глубоко несчастным. Может быть, он любит, по-настоящему любит Женю? Почему с такой остротой он понимает это только сейчас? Неужели ей это уже больше не нужно? Именно так. До сих пор он только слышал о безответной любви, теперь имеет возможность испытать все на себе. Как не ценишь того, что имеешь! Да полно, имел ли он? Не принял ли он за любовь отзвук детских чувств, за клятвы - уверения в преданности не столько ему, сколько его фантазиям? И как горько увидеть вдруг все в настоящем свете! Не раздеваясь, он лег на койку и предался своим грустным размышлениям. Пока он, безрассудный инженер-мечтатель, строил тысячекилометровые плотины в облаках, былой его товарищ выполнял свою незаметную - нет, нет! для нее заметную! - и, по существу говоря, героическую работу. И даже открыл вот теперь какой-то новый остров. И назовут тот остров именем Терехова, как назвали когда-то точно так же заочно открытый остров именем профессора Визе и как совершенно напрасно не назвали угаданную Кропоткиным Землю Франца-Иосифа, на которую много позже наткнулись австрийцы, беспомощно дрейфовавшие на своем корабле. "Значит, острова меняют направление дрейфа льдов. Припай около них неподвижен зимой... Выходит дело, около островов можно построить кусочек ледяного мола! - горько подумал Алексей. - Жаль, что на трассе мола нет островов". Мысль Алексея напряженно работала. Он и теперь внутренне не разоружился, хотя готов был считать себя неспособным на "великие" дерзания: "Замах не по силушке..." А глубинная мысль, которой нельзя было управлять, сама по себе все работала и работала. В памяти вставала цепь Курильских островов, как изображены они отчетливой дугой на географической карте. Будь они в полярном море, через них не прошли бы, пожалуй, дрейфующие льды. Припаи тянулись бы от одного острова к другому, соприкасались... Опуская трубы под лед припая, легко можно было бы заморозить мол. В дверь стучали. Алексей сел, замотал головой, словно силясь проснуться. Да в чем же дело? Она возвращается на Большую землю. Федор открыл остров. Если бы можно было открыть целую цепь островов и по ним провести трассу мола, не нужно было бы шестисот миллиардов киловатт-часов энергии, о которой говорил Ходов. Ах, стучат? Алексей, наконец, пришел в себя и открыл дверь. Радист Иван Гурьянович, высокий, нескладный, тот самый, который так ловко лез по обледеневшим реям за Федором... Опять Федор!.. - Три радиограммы сразу. Вам, - протянул бланки радист. - Я думал, вы крепко заснули. Сейчас взрывать будут. - Что взрывать? - Лед. Пары подняли. Капитан на лед войной идет. Да, этот капитан не сдается! Все-таки с него стоит брать пример. Такой не раскиснет. Первая радиограмма была от Гали. У Алексея сразу стало легче на душе. "Проштрафились мы с тобой, Галочка. Мечтателями беспочвенными оказались. И учитель этот, Ваня, славный парень. Здорово придумал. Вот если бы только острова на трассе были..."
      "Алеша, виделась с дядей Сашей и рассказала ему о предложении Вани, дядя Саша передал все инженеру Ходову. Оба они обещали послать тебе радиограммы. Помни, я первая твоя разведчица. Целую, Галя".
      "Почему "целую"? - удивился Алеша. - Хотя, впрочем, понятно. Поцелуй утешения... Содержание других двух телеграмм ясно. "Льды дрейфуют, молодой человек", и все прочее. Можно не читать". Снаружи донесся грохот взрыва, затрепетала тонкая дверца каюты. Алексей невольно вздрогнул и, подчиняясь первому импульсу, выскочил на палубу. Радиограммы остались на столе. Первое, что бросилось в глаза Алексею, был мохнатый столб, расплывшийся черным грибом над ледяным полем. Несколько дальше взвился в небо еще один сначала сверкнувший, потом потемневший столб, через короткое время ударил взрыв. Алеше стало почему-то весело. Он посмотрел на капитанский мостик. Там стоял Федор в своем обычном брезентовом плаще, а рядом с ним так неуместно элегантная Женя. Еще взрыв, еще, еще... Грохот напоминал артиллерийскую подготовку. Это и на самом деле было артиллерийской подготовкой. Бронированный ледокольный гигант готовился к атаке. Алексей вспомнил про радиограммы и вернулся. Оттого, что он порывисто открыл дверь, бланки сдуло на пол. Он поднял их и вышел на палубу. Взрывы гремели один за другим. Налетевший снежный заряд скрыл взмывавшие в небо огненные столбы и кудрявые черные грибы, в которые они превращались. Потом выглянуло низкое солнце. От пароходной трубы протянулась по палубе длинная тень. Алексей посмотрел на подпись и взял радиограмму от дяди Саши.
      "Рад, что такой человек, как Василии Васильевич Ходов, хочет принять участие в строительстве мола..."
      "Что такое? Почему принять участие в строительстве? Разве строительство возможно?" Не дочитав первую радиограмму, Алексей развернул вторую:
      "Опускать трубы с дрейфующего льда, как предложил оленевод, нельзя, но если летом создать на трассе мола искусственные острова..."
      Алексеи перескакивал со строчки на строчку. Ходов предлагал искусственно заморозить ледяные быки будущего сооружения с таким расчетом, чтобы неподвижные припаи льда, которые образовались бы вокруг каждого из них, сомкнулись. Но ведь и Алексей думал о чем-то близком!.. Об островах, вокруг которых образуется припай. Василий Васильевич, используя мысль Алексея об искусственном замораживании ледяного монолита, предлагал летом заморозить искусственно не весь мол, а только отдельные островки, между которыми зимой нужно спустить под лед трубы, и, не тратя энергии, за счет холода Арктики, как предложил учитель, заморозить остальную часть сооружения.
      "...Готов принять участие в этом грандиозном строительстве. Желаю успеха. Ходов".
      Алексей перечитывал радиограмму. Ходов казался совсем иным: "Вот она, протянутая рука". Они, два инженера, думали об одном и том же. Но он, Алексей, еще не пришел к окончательному решению. У Ходова больше опыта, больше знаний. И он, отвергавший строительство в самой его основе, теперь поправляет и себя, и Алексея, и учителя с геологами. Наконец предлагает свое участие, помощь. Вот так должен поступать настоящий человек, коммунист! Как прав был Федор, требуя от проектанта знания Арктики! Здесь, в Арктике, замечательная школа. Школа побеждать!
      Алексей поднялся на капитанский мостик. Там стоял один Федор. Жени не было. Ветер рвал полы его брезентового плаща, надетого поверх ватной куртки. Прищурив глаза, он смотрел на сверкающее в лучах солнца взорванное ледяное поле. Видя ледяной хаос, преградивший кораблю путь, Алексей замер в невольном восхищении. Казалось, здесь недавно прошли циклопы и набросали эти ледяные скалы, переворошили льды, взломали поля, вспучили их зубчатыми хребтами, через которые немыслимо пробиться. Весь этот первобытный хаос ледяных глыб, сверкающих на солнце миллионами будто отполированных граней, рождал несчетные радуги. Слепя глаза, лед горел голубыми и зелеными искрами, фиолетовыми огнями и рубиновыми звездами. И, подобно Федору, Алексей стоял, широко расставив ноги, словно выбирая, как и капитан, верный путь своему "кораблю". Только сейчас заметил Алексей на другом крыле мостика Женю. Не видя ни Алексея, ни Федора, сощурясь, она смотрела в неведомую даль, словно выбирая там свою собственную дорогу. - Вперед, самый полный! - скомандовал капитан. Корабль рванулся на льды. - Самый полный, - повторил себе Алексей. - Всегда вперед! - одними губами прошептала Женя.