- "В движеньи счастие мое, в движеньи..." - пропел строчку из песни Шуберта мотоциклист.
      Марина с интересом посмотрела на него.
      Из-под шлема выглядывало немного скуластое волевое лицо с тяжеловатым подбородкам.
      - Вы могли бы быть космонавтом, - сказала она.
      - Мечтал, но пока не привелось, - отозвался ее спутник. - Может быть, вес велик.
      Марина мысленно согласилась. Он действительно был крупноват: широк в плечах и роста завидного.
      - Разве что в будущем. Мечтаю о Марсе.
      Крепость действительно показалась за бетонной стеной с проемом в виде неровной звезды. В нем виднелся бетонированный двор с обелиском, похожим на штык. И никаких стен и башен, как у Московского или Ростовского кремля. Марина сказала об этом:
      - Так это же старинная, но не древняя крепость, - отозвался мотоциклист. Ее построили в девятнадцатом веке для тогдашних пушек с ядрами. В те времена она представляла собой силу. В ней могло отсидеться несколько тысяч человек. Даже большая армия не рискнула бы пройти, не взяв крепость, не разоружив ее гарнизон. Но не в двадцатом веке. Гитлеровские полчища прошли мимо.
      - Почему же во время войны с Гитлером она все же была крепостью?
      - Крепостью была, только особой. Вам экскурсоводы все расскажут. Вот мы и приехали. Видите: с одной стороны Буг, с другой - его приток Мухавец, разделенный на два рукава. Система обводных каналов делала крепость на островах труднодоступной. Ну и еще эти внешние обводы - земляные валы.
      - Как они заросли кустарником!
      - Вы не киноактриса? - спросил мотоциклист, притормаживая на довольно узком мосту.
      - Нет, - удивилась Марина. - Разве похожа?
      Ее спутник немного смутился:
      - В принципе киноактриса может на всех походить. И на вас тоже, если в фильме ей выпала ваша роль.
      - Ну, синих чулков вроде меня в кино играть не будут! - рассмеялась Марина.
      - Приехали. Вон Тираспольские ворота. О них можно рассказать много легенд. Правдивых легенд. Ищите экскурсовода.
      Марина прошла под аркой изрядно побитых кирпичных ворот с башенкой вверху и оказалась на вымощенном камнями дворе. Ее окружали приземистые, полуразрушенные и местами заново восстановленные здания. В центре площади высились руины, старой церкви, заросшие не только травой, но даже кустиками. Рядом обелиск казался огромным.
      Экскурсии не было видно.
      Из ворот вышел спутник Марины, на этот раз без шлема. Бросались в глаза седые виски, не вязавшиеся с молодым еще лицом.
      - Вот беда, - сказал он, - вы опоздали. Я узнавал. Группа уже ушла в подвалы. Догонять ее не стоит - много пропустили, а ждать... Ведь нет ничего хуже, чем ждать или догонять.
      - Но если я специально приехала в Брест, чтобы побывать здесь, то можно и ждать и догонять.
      - Специально? - удивился спутник. - А зачем?
      - Поклониться праху героев.
      - Тогда давайте сделаем это вместе.
      - Я не против.
      Спутник чем-то располагал ее к себе.
      - Решено, - неожиданно заявил он. - Я заменю вам экскурсовода. Я ведь тоже "специально" прилетел сюда. На аэродроме ребята дали мне мотоцикл, вот я вас и догнал.
      - Прилетели? И тоже специально? Узнать о Бресте?
      - Нет. Узнать о нем еще что-нибудь мне трудно.
      - Так зачем же вы здесь?
      - Будем считать, для того, чтобы быть вашим гидом, чичероне...
      - Ну что вы! Слово какое-то неподходящее.
      - Вы правы. Лезут чужие слова. Но я исправлюсь.
      Они шли по крепостному двору, изрытому давними, сглаженными и заросшими травой воронками.
      - Когда на рассвете тихого июньского дня гитлеровцы без объявления войны коварно напали на крепость, она была почти пуста.
      - Вы же говорили, что она могла быть убежищем для тысяч солдат.
      - Могла. Но все полки были выведены в лагеря. Здесь оставались случайные командиры, разрозненные группы солдат разных подразделений. Гитлеровские автоматчики захватили церковь, - он указал на центральные руины, - и держали весь двор под огнем своих пулеметов. Люди бежали из казарм к штабу полуодетые, безоружные, И погибали, не добежав до Белого дворца.
      - Это его развалины? - спросила Марина, силясь представить себе дворец.
      - Да. Так называли инженерное управление. Там у нас помещался штаб полка.
      - У вас? - подняла брови Марина.
      - Ну, не у меня, конечно. У нас вообще. Защитников крепости было едва ли несколько сот человек. Многие погибли в первые минуты. Нужно было выбить автоматчиков из клуба, который помещался в церкви. Еще вечером все смотрели там кино. И солдаты разных полков, 333-го, 84-го, пограничники, не все с оружием, но вооруженные злостью, ринулись через окна клуба, закрывая своими телами дула пулеметов. Голыми руками брали церковь. Автоматы вырывали у гитлеровцев. Били их, душили, уничтожали. Это было против всяких правил. И враги не выдержали, но убежать едва ли кому из них удалось. Их расстреливали из их же пулеметов на этом дворе, как наших в первые минуты войны.
      - Я думала, крепость - это оружие, боеприпасы, продовольствие, а никак не рукопашная с голыми руками.
      - Все здесь было не по правилам. Гитлеровские автоматчики успели сообщить по радио о своей беде. Тогда на крепость обрушился ад. Это надо было видеть. Никогда в жизни не забудешь. Тяжелые снаряды перепахали всю эту площадь. Разрушили вот эти здания, рассчитанные на тяжелые ядра, но не на фугасы. А фугасы посыпались с неба. Гитлеровские стервятники пикировали вот сюда, и сюда, и сюда... Огненные фонтаны земли, камня, дыма, казалось, могли достать самолеты, но те успевали отлетать. А здесь был шквал, смерч, самум, буран, торнадо из огня, дыма, осколков и рушащихся сводов. Мы потом с вами спустимся вниз. Я тут все проходы знаю...
      - Но ведь вы же не могли тогда воевать! - протестующе воскликнула Марина.
      - Конечно, не мог, - с улыбкой согласился ее спутник и продолжал: - Когда в крепости все полегло, что могло упасть, гитлеровцы пошли на штурм разбитых камней, но... развалины ожили. Наши успели организоваться. Нашлись смельчаки командиры, которые не растерялись, собрали около себя всех, кто мог держать оружие, и дали врагу отпор. Ворвавшиеся во двор враги были перебиты. А какие это были отменные солдаты! Рослые, кровь с молоком! Отважные, наглые, самоуверенные, прошедшие коваными сапогами по всей покоренной Европе.
      - Значит, все-таки крепостные склады помогли?
      - Увы, мало. Большая их часть была уничтожена немецкой артиллерией и самолетами, к другим нельзя было пробраться. Основными поставщиками оружия защитникам крепости стали сами гитлеровцы.
      - Вот как?
      - Да. Я вам говорил, что весь двор был завален их телами. Земляные валы тоже. Наши проползали между трупами и забирали оружие и боеприпасы. И фляжки с водой или водкой. Так началось сопротивление, сопротивление, которое поставило немецкое командование в тупик. Их расчеты на молниеносную войну, преимущество в силе, вооружении, технике, их расчеты на внезапность дали первую трещину именно здесь. Гитлеровские войска прорвались к Минску, взяли его, захватили Смоленск, даже Можайск и кричали уже о взятии Москвы, а Брестская крепость, которая даже и не крепость-то с военной точки зрения, все еще не была полностью взята. Гитлеровцы бесновались. Сначала они строго приказывали защитникам крепости капитулировать, обещая им жизнь (только жизнь!). Потом громкоговорители начинали свой крик со слов: "Доблестные защитники крепости!" Им предлагали сдаться под всевозможные гарантии, уверяя в бесполезности дальнейшего сопротивления, поскольку германские войска "вступают в Москву".
      - Они лгали!
      - Лгали и даже самим себе, старались уверить, что конец войны близок. А засевшие в развалинах защитники крепости не верили гитлеровцам, зато верили в то, что победа будет за нами, советские войска вернутся и изгонят захватчиков.
      - Наших поддерживали здесь с фронта? Бросали с самолетов оружие, снаряжение, продовольствие? Как партизанам?
      - В том-то и беда, что нет. Никто из военачальников Красной Армии не подозревал, что гарнизон Брестской крепости, впрочем, как я говорил, гарнизона в ней как такового не было, сопротивляется. Всякая радиосвязь была нарушена. Передатчик был уничтожен бомбежкой, в приемниках сели батареи.
      И они пошли в подвалы, в мрачные полутемные помещения. Сводчатые потолки и толстенные стены с нишами были испещрены выбоинами от пуль и осколков.
      - В этих казематах шла затянувшаяся оборона. Гитлеровцы не смели сюда и носа сунуть. И они выжигали храбрецов огнеметами. Посмотрите - кирпичи оплавлены. Со сводов капал шлак. Ожоги не заживали. У меня до сих пор сохранился шрам. - И он засучил рукав.
      - Зачем вы меня разыгрывайте? - почти со слезами в голосе воскликнула Марина.
      - Опять зачем? Если хотите знать, то мне тогда было пять лет. Но я ничего не забыл. Ничего! Не забыл, как нам, малышам, давали пить. Только нам. Воды не было. Чтобы зачерпнуть из речки фляжку, смельчаки платили жизнью. Вот здесь в полу копали колодец. На дне его, помню, скоплялась лужица. Стакан в час. Эту воду давали только нам, малышам, и пулеметам. И - вы знаете? - люди выдерживали ад бомбежек, а от жажды сходили с ума, но на воду, предназначенную детям и пулеметам, не покушались. А вот в этом каземате лежали раненые. Их нечем было перевязывать, нечем было лечить. Кто мог, "лечил" себя гранатами.
      - Как так?
      - Обвязывался гранатами и пола к гитлеровцам, чтобы взорваться вместе с ними.
      - Но как, как вы-то выжили?
      - Наши матери и старшие сестры сражались рядом с мужчинами; гитлеровцы уверяли, будто крепость обороняет "женский батальон". И даже дети, конечно, кто постарше меня был, тоже сражались, стреляли, подавали патроны, кидались в ноги во время рукопашных. И все-таки есть и пить всем было нечего. И нас отослали в плен. Я покажу вам наверху, куда и как мы шли. Матери вели за руки или несли истощенных малышей. Я шел один...
      - Почему один? - Марина взволнованно смотрела на еще совсем недавно чужого, постороннего человека, а теперь вдруг ставшего ей словно давно знакомым. Ей хотелось узнать о нем все, взять за руку, мягко расспросить.
      - Отец и мать мои остались здесь. Отец был командиром, мать санинструктором, ухаживала за ранеными. Вот идите сюда. Здесь есть надписи. Одну я отыскал, которую считаю своей, хотя она без подписи.
      Марина разглядывала нацарапанные на штукатурке корявые буквы: "Нас было трое... и мы дали клятву - не уйдем отсюда...", "Умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!"
      Надписи эти были в разных местах, но спутник Марины точно знал где. Но самую заветную "его надпись" он показал Марине в темном подвале, куда нужно было пробираться на коленях. Очевидно, туристы сюда не заглядывали. Прочесть написанное можно было, лишь осветив часть стены электрическим фонариком, который, видимо, для этой цели был припасен. Марина прочитала: "Дима, будь достойным..." - и больше ничего.
      - Почему это вам? Вы - Вадим?
      - Нет, Дмитрий. Но не обо мне речь.
      - А о ком?
      - О тех, кто продержался здесь без еды, питья, без боеприпасов, кто давал бой, последний свой бой гитлеровцам и через месяц после начала осады, и даже спустя десять месяцев, в течение которых гитлеровцы воображали себя хозяевами крепости, устроив в ней встречу Гитлера с Муссолини. Но солдаты, наученные горьким опытом, боялись привидений с автоматами, живших в мертвых камнях. Солдатам казалось, что с ними воюют духи, то есть мертвые, И это была правда. Последний "мертвый", как рассказывают, оставшись без патронов, похожий на бородатый скелет с отпущенными седыми волосами вышел на солнце, от которого отвык, и упал перед ошеломленными автоматчиками мертвым. В суеверном ужасе они утверждали, что, стреляя только что по ним, он уже был мертвецом. И они назвали Брестскую крепость "крепостью духа". И правильно назвали. Крепость духа! Ее защитники не сдавались в плен, в плен их не брали, в плен уносили беспамятных, почти мертвых...
      - Но вы уже не могли этого видеть!
      - Нет. Я узнал об этом позже, когда уже взрослым приезжал сюда издалека. Узнал, чтобы найти свой путь.
      - Приезжали издалека?
      - Да. Очень издалека. Однако пойдемте на воздух.
      Глава VIII
      НАЙТИ СВОЙ ПУТЬ
      Как-то так получилось, что Марина с Дмитрием договорились встретиться завтра, здесь же, в крепости. И поездка к бабушке в совхоз была отложена на день.
      Марина позвонила ей с вокзала по телефону.
      Она плохо спала ночь, а утром ощутила непонятное волнение. Из окна гостиницы для туристов, где вечером она сняла номер, виднелась крепость. Говорят, гитлеровские офицеры забирались на крыши домов, чтобы увидеть над нею желанный белый флаг. Но так и не дождались.
      Марина долго задумчиво смотрела в окно. Вон поблескивает вода Буга, а может быть, и Мухавца. Вон два ряда высоких деревьев. Они растут вдоль дороги, на которой он посадил ее в коляску мотоцикла.
      Он!..
      Почему, смотря на историческую крепость, она думает не о ком-нибудь, а о нем, о Дмитрии? Чем он привлек ее? Необычной биографией? Но она знает только трагический эпизод его детства, об ужасах осады, и не больше. Но он должен, непременно должен рассказать ей о своей жизни, иначе они не договорились бы о встрече. Вообще им, наверное, очень много нужно рассказать друг другу. А почему? До сих пор этого с ней не случалось.
      Непривычно долго занималась Марина своим туалетом. И пожалела, что не взяла с собой чемодана. Не во что переодеться!
      Он увидит ее такой же, как вчера. А она еще глупо болтала о синем чулке. Неужели он подумал о ней так? Но в чем дело? Почему этот человек так занимает ее? Да потому, что в нем она видит олицетворение героев крепости. Он был среди них, пусть ребенком, но был, все видел, все пережил... Был среди удивительных людей! Ведь в других местах фронта люди тоже мужественно сражались и порой терпели поражения, даже сдавались в безнадежном положении. А здесь? Застигнутых врасплох, не организованных в военные подразделения, безоружных, лишенных патронов, воды, пищи, их нельзя было сломить. Они не сдавались! Как хорошо, что министр посоветовал ей поклониться праху героев Бреста!
      Марина не могла усидеть в номере и отправилась раньше назначенного срока.
      Добралась до вчерашней прямой улицы с деревьями по обе стороны так рано, что решила идти до крепости пешком.
      Над огромными каштанами высоко в небе плыли прозрачные облака. Утренний ветерок освежал, дышалось легко, хотелось петь.
      Вот если бы он снова догнал ее на мотоцикле... Полно! Что об этом думать? Он, наверное, лучше распределяет время. Ей стало смешно. Что это за детское желание вдруг охватило ее!
      Впрочем, права ли она была? Детское ли это желание?
      А он действительно догнал ее на той же дороге и почти в том же самом месте, как и вчера.
      - "В движеньи счастие мое, в движеньи..." - опять пропел он Шуберта и остановился.
      Марина не могла сдержать своей радости и прыгнула в коляску.
      - Как здесь удобно, - сказала она, улыбаясь.
      Ее сразу вдавило в сиденье, ветер ударил в лицо, но ей не хотелось закрываться косынкой.
      Какие у него сосредоточенные глаза, какой он весь собранный, внутренне напряженный. Ей хотелось, чтобы он рядом с ней почувствовал себя свободно, не скованно.
      - Сегодня продолжим осмотр крепости, - заговорил он. - Я расскажу вам о судьбе ее героев, найденных уже после войны усилиями пытливого писателя, которого по праву можно было назвать "героеискателем". Он добился, чтобы страна узнала своих героев.
      - Я тоже хочу стать "героеискательницей" и добиться признания заслуг одного из защитников крепости.
      - Кого же?
      - Самого маленького. Ему было всего пять лет.
      - Боюсь, что это неблагодарный труд, - рассмеялся Дмитрий. - Он ведь ничего не совершил ни в крепости, ни где-либо еще.
      - Ну, об этом вы еще не рассказали. А ведь мы с вами договорились об откровенности.
      - Приехали. Куда пойдем? К монументу защитникам крепости?
      - Давайте сначала к воде. Я почему-то очень устала. Посидим там. - И она указала на старые, склонившиеся к реке ивы.
      - Старые, старые ивы, - сказал Дмитрий. - Ладно. Пусть они и на нас посмотрят.
      Они сидели над тихой заводью. Марина старалась представить себе, как пробирались сюда смельчаки, чтобы зачерпнуть в котелок или фляжку воды.
      - Что это были за люди! Необыкновенные, - сказала она, считая, что и он должен думать о том же.
      - Напротив. Самые обыкновенные, - прекрасно понял он ее. - Обстановка заставляла проявляться лучшим чертам характера, заложенным в каждом настоящем человеке.
      - Настоящем человеке? А что такое настоящий человек? Вот вы, наверное, настоящий. А вот я...
      - Расскажите о себе, - попросил он. - Начнем с того, зачем вы приехали сюда.
      - Я еду к бабушке. Мне посоветовал министр Сергеев. Знаете его?
      - Еще бы! Совсем недавно видел.
      - Вот как? Значит, вы тоже имеете к нему отношение?
      - Ну как вам сказать! Очень косвенное. Видел его на совещании вместе со многими другими.
      - А я видела его, когда провалилась на защите своей диссертации по физике.
      - Кандидатской?
      - Докторской.
      - Ну вот! - рассмеялся Дмитрий. - А я вообразил, что вы киноактриса.
      - Я же вам сразу сказала, что я - синий чулок.
      - Я не поверил. Непохожи. Разве синий чулок специально поедет поклониться праху героев?
      - Так я же к бабушке еду.
      - И не случайно вы пешком к крепости шли. Я так понял.
      - Ну что вы!
      - Знаете что, расскажите мне о своей теме.
      - А вы поймете?
      - Постараюсь.
      И Марина заговорила. И по мере того, как развивала, как и недавно на защите, свои взгляды, она преображалась.
      Дмитрий поглядывал на нее с нескрываемым восхищением. Как горят у нее глаза! Каким воодушевленным стало ее лицо! И как прекрасно она говорит! За такой можно пойти очертя голову.
      Не было более благодарного слушателя, чем Дмитрий, увлекаемый рассказчицей с берегов тихой реки в водовороты физических проблем.
      - Сверхаккумуляторы в огромном числе будут заряжаться на гигантских атомных энергоцентралях, а потом доставляться потребителям.
      Дмитрий не сводил с Марины глаз. Вот где подлинная глубина мысли, полет фантазии, убежденность философа, заражающий энтузиазм вожака. Она как бы снова защищает на берегу Буга свою диссертацию, приобщившись здесь к сказочной силе духа.
      А она продолжала говорить, как перед притихшей аудиторией.
      - Сверхаккумулятор сделает человека хозяином энергии, которая поможет ему заключить подлинный союз с природой и распоряжаться силами стихии. Поможет ему добиться полного изобилия, поднять культуру и достигнуть на дороге прогресса самого светлого счастья.
      Она закончила и смутилась. Он сосредоточенно смотрел в воду и молчал.
      - Не поняли? - робко спросила она.
      - Нет, понял. Спасибо. Но вот боюсь, что вы не все поняли.
      - То есть как это так - не все поняла? - почти обиделась Марина.
      - Я отплачу вам откровенностью за откровенность. По некоторому стечению обстоятельств я знаю то, что вы не учли в своем прогнозе использования сверхпроводимости для аккумулирования энергии.
      - Что вы имеете в виду?
      - Я имею в виду, - раздельно заговорил он, - что вы создаете, помимо всего вами рассказанного, абсолютную сверхбомбу, о которой так мечтают на Западе.
      - Абсолютную сверхбомбу? - удивилась Марина.
      - Ну да! Мощь ее может во много раз превосходить водородную. Но после взрыва она не оставит смертельной для всего живого радиации. Те, кто ее взорвут, не погибнут от нее же, как это страшило поборников атомного шантажа. Мне известно, кто и зачем тщетно пытается создать то, над чем работаете вы. И я говорю вам это потому, что считаю необходимым открыть вам глаза, внушить вам ответственность, доказать вам, как нужно то, что вы стремитесь создать.
      - Вы говорите так, словно все-все поняли! Что вы кончили?
      - Иельский университет.
      Марина вспыхнула:
      - Хотите посмеяться надо мной? Или напугать тем, что я проболталась... иностранцу?
      - Нет, нет и нет! Знайте, мне можно доверять, но я действительно закончил университет в Америке, куда попал из концлагеря. Его освободили американские войска в Западной Германии. Я считался сиротой, и американский судья Смит вынес решение отослать меня для воспитания в Соединенные Штаты, произведя попутно усечение моей фамилии - не Матросов, а просто Тросс. Отправили меня не одного, а многих детей, оставшихся в лагере без родителей. В свое время это вызвало бурю протестов. Так мне привелось переплыть океан десяти лет от роду. Очевидно, кое-кому казалось, что мой природный русский язык еще может пригодиться новым моим воспитателям... или хозяевам...
      - Вот как? И вы росли вдали от России?
      - Я рос там, но помнил все, что было здесь.
      - Как же это могло случиться? Пятилетние малыши накрепко все забывают.
      - Пятилетний малыш был свидетелем Брестской обороны. А шести-, семи-, восьми- и девятилетний малыш - ужасов лагерной жизни. Верьте, это не забывается. Кроме того...
      - Что "кроме того"?
      - Видите ли... хотя, пожалуй, теперь я могу рассказать вам о себе.
      - Почему теперь?
      - Потому что на этот раз я уже не вернусь туда.
      - Значит, вы бывали здесь и возвращались?
      - Бывало и так.
      - Так расскажите. Мне очень нужно все знать о вас!
      - Почему же?
      - Вы же узнали меня. Даже больше. Мою работу... Мою мечту! А какой вы?
      - Хорошо, расскажу. Я еще не знал, какой я, когда в первый раз приехал американским туристом на Родину. Но это знал другой человек. Он более чем знал меня. Он старался сделать меня таким, каким он мечтал, вопреки всему, что меня окружало, чему меня учили, к чему стремились приобщить за океаном. Это был изумительный человек. Я звал его дядя Коля. Еще в лагере, где он заменил мне отца, учил любить Родину и ее идеалы. А когда нас, ребят, повезли за океан, он, якобы не пожелав вернуться домой, поехал вслед за нами, чтобы найти нас на чужбине и помочь нам вырасти настоящими людьми. Это он помог мне сохранить в памяти то, что стерлось бы у ребенка в обычных условиях. И я ничего не забыл.
      - Кто же этот дядя Коля?
      - Много лет я и не подозревал, кто он. Для меня он был очень простым, добрым, очень хорошим и очень убежденным человеком. Смертельно раненным его захватили в Бресте, где его сразила пуля в бою рядом с моим отцом. Оказывается, и в Бресте я звал его дядей Колей. В лагере он чудом выжил и посвятил себя нам, ребятам. Но кем он был, я понял, лишь вернувшись в Штаты и не застав его...
      - Его схватили?
      - Хуже. Тогда можно было бы его обменять... Нет, там умеют подстраивать автомобильные катастрофы. Мне некому было рассказать о своей "туристической поездке" в Советский Союз.
      - Вы выполнили там его заветы?
      - Да. На первой же остановке поезда, здесь, в Бресте, я отделился от своей группы и зашагал, как и вы вчера, в крепость. Я не видел ее двадцать лет. Как вам передать, что я почувствовал? Все снова встало перед моими глазами. Мертвые ожили. Крепость была населена не духами, а наполнена живым духом героизма. Я стоял и плакал, глядя на "говорящие камни". Я спустился в подвал, побывал там, где мама ухаживала за ранеными. Я знал тайник, куда она прятала меня. И я прополз в него. Помните, я вас вчера туда затащил.
      - Там "ваша надпись"! - воскликнула Марина.
      - Теперь вы понимаете, почему я считаю ее своей, хотя ни папа, ни мама не успели поставить под нею имени Матросовых.
      - Я помню, что там написано: "Дима, будь достойным..."
      - И это помогло мне найти свой путь. В Иельском университете, кстати говоря, я смог учиться, только пройдя курс разведывательной школы, где из меня готовили... вы сами понимаете кого.
      - Кажется, понимаю.
      - Здесь, в Бресте, я окончательно нашел свой путь, к которому готовил меня дядя Коля. Я уже знал, что мне дальше делать. Тотчас догнал свою группу в Москве и с нею вместе вернулся в Америку. Я остался "американцем", но я не перестал быть сыном защитников Брестской крепости. Я продолжал защищать ее и там, за океаном... Мне не шли чины и звания, но здесь уже знали обо мне.
      - Слушайте, сын героев Матросовых! Как же вы могли все это рассказать мне, первой встречной?
      - Это вчера вы были первой встречной, а сегодня... передо мной человек, ведущий огромного значения научную тему. Но вы нравы в одном.
      - В чем?
      - Рассказать все это можно было только очень близкому человеку...
      Смущенная, ошеломленная всем услышанным, она сидела на крутом берегу под стенами полуразвалившихся казематов крепости и чувствовала, как ее рука, нервно перебирающая травинки, попала в большую теплую руку Дмитрия.
      - Я боюсь разочаровать вас. Не воображайте меня героем. Я никогда не передавал из Америки никакой секретной информации, чему меня так усердно обучали в американской шпионской школе.
      - Вы не были разведчиком?
      - В обычном понимании не был.
      - Так кем же вы были?
      - Я занял видное место и не имел права чем-нибудь себя скомпрометировать. Но на своем месте мне кое-что удалось сделать.
      - Можно привести хоть один пример?
      - Один можно. Тем более, что он общеизвестен. Запрещение воздействия на среду обитания в военных целях.
      - Это вы?
      - Мне удалось побудить и американскую сторону выступить за этот запрет. Я участвовал в осуществлении военным концерном Вельта проекта космической антизащиты. Так называлось пробивание бреши в атмосфере. И вместо того чтобы прикрыть эту разработку видимостью выступления против уродования среды обитания, мне удалось поднять в прессе кампанию, которая вылилась в требование запрета.
      - Но это же огромная заслуга, Дмитрий!
      - Я боюсь разочаровать вас. В другом, более значительном случае, подробности которого станут вам да и всему миру известны завтра, я провалился.
      - Провалился?
      - Я не смог предотвратить страшную диверсию против земной атмосферы. Я добрался до Москвы только для того, чтобы сообщить о ней, о том, что в Тихом океане загорелся воздух. Вот видите, каков я. Вероятно, я не имею права на счастье, - добавил он, смотря в широко открытые зеленоватые глаза Марины.
      - Нет! Имеете, имеете! А воздушный пожара каков бы он ни был, можно потушить, можно!
      - Как?
      - Вы знаете, как тушат нефтяные пожары?
      - Взрывом.
      - Я ведь рассказала вам, над чем работаю. Теперь вы подсказали мне, над чем я должна работать.
      Она сказала, что он имеет право на счастье. Дмитрий любовался Мариной и думал, что он всей душой хочет этого счастья всем людям, ей, себе...
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ПУТИ СПАСЕНИЯ
      Скоро жизнь на Земле закончится. Владельцы акций спасения уйдут под землю. чтобы никогда больше не видеть неба...
      Глава 1
      БЕЛОРУССКИЙ ВОКЗАЛ
      Скорый поезд подходил к Москве. В окне поезда Брест - Москва мелькали пригородные платформы. Они проносились, как гоночные автомобили на корте. Нельзя было разглядеть, кто там стоит.
      Но Марина, прильнув к окну, и не старалась кого-нибудь рассмотреть. Ей хотелось разогнать поезд еще скорее.
      Она дала телеграмму из Бреста Дмитрию. Если он встретит ее, то это скажется на всей их дальнейшей жизни. А если нет... значит, их встреча промелькнет так же бесследно, как и эти дачные платформы.
      И вдруг, будто вынырнув из подмосковных перелесков, поплыли мимо огромные дома. Город, город! Сердце забилось еще чаще.
      В коридоре послышался голос из репродуктора: "Поезд прибывает в столицу нашей Родины Москву", - и заиграла знакомая родная музыка.
      Марина не могла понять своей взволнованности, более того, она не могла простить ее себе. В такое время, когда весь мир встревожен воздушным пожаром в Тихом океане, она... она думает лишь о том, "встретит или не встретит". Впрочем, может быть, это закон природы? Интересно, что чувствует он?
      И, словно в ответ на эту мысль, музыка в репродукторе оборвалась и снова зазвучал голос поездного диктора:
      "Пассажирку скорого поезда Брест - Москва, едущую из города Бреста, товарища Садовскую Марину Сергеевну, кандидата физико-математических наук, просят по прибытии поезда пройти в кабинет начальника вокзала, где ее ждут".
      Сердце у Марины едва не остановилось. "Ну вот! Это он, он! Подумал о ней, дал знать о себе еще до ее приезда! Правда, немного странно... Или у них в Америке так принято? Ведь она сообщила номер своего вагона, десятый... И зачем добавлять "кандидата физико-математических наук"? Если уж на то пошло, то надо было сказать "физических наук".
      Обо всем этом она размышляла, уже захватив из купе свою сумку и пробираясь по узким, переполненным пассажирами коридорам. Она торопилась, решив сойти на перрон Белорусского вокзала из самого первого вагона, чтобы скорей, скорей увидеть Дмитрия.
      Она переходила из вагона в вагон, принося тысячу извинений. Пассажиры теснились, удивленно пропуская ее. Она краснела и пробиралась вперед.
      За окнами первого вагона замелькали встречающие поезд люди. Марина не смотрела на них, пробираясь в коридоре к последней двери.
      И она добилась своего, выскочила на перрон первая и бегом направилась в вокзал. Ей показали, где найти начальника вокзала.
      Открыв дверь, она замерла на пороге, словно налетела на невидимую стену.
      Посередине кабинета вместо Дмитрия она увидела старого профессора Кленова, недавно уничтожившего ее на защите диссертации. Он стоял немного ссутулившись и растопырив локти, борода его сбилась набок.
      Начальник вокзала, переключив телефон на автоматическую запись, вежливо поклонился Марине и вышел.
      Марина поздоровалась со старым ученым, он кивнул в ответ:
      - М-да!.. Я осмеливаюсь надеяться, что вы окажетесь достаточно снисходительной и простите меня за столь срочный вызов. Я получил извещение, что вы находитесь здесь... то есть я имел в виду - приезжаете...
      Марина уже оправилась и заговорила несколько резким голосом:
      - Здравствуйте, профессор! Конечно, это неожиданно, но я к вашим услугам, - и подумала: "Как же там Дима?"