АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ
      ПЫЛАЮЩИЙ ОСТРОВ
      КНИГА ВТОРАЯ
      ПОДЖИГАТЕЛЬ ПЛАНЕТЫ
      Мы в состоянии зажечь целые стены пламени вдоль границ цивилизованного мира и двинуть эти стены на наших заклятых врагов во имя воцарения мира на земле.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ПЛАН ОГНЕННОЙ МЕТЛЫ
      ...Я дам вам движущиеся стены огня, и они огненной метлой выметут все зараженные пространства. В дальнейшем эти дезинфицированные и освобожденные области будут заселены новыми людьми, необходимыми для обеспечения деятельности предприятий...
      Глава 1
      ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА
      Чудесные бывают рассветы под Москвой!
      Утро еще не наступило в этот знаменательный день, и полупрозрачная пелена стелилась кое-где по низинам у перелесков.
      Словно легкие белые шарфы легли на зелень травы, и не ощущалось даже дуновения ветерка, который смог бы развеять их. Белоствольные березовые рощи будто поднимались из упавших облаков. А высоко в предрассветной бледной синеве тоже плыли облака, и они казались отражением тех, что лежали на земле. Не проснулись еще птицы, не застрекотали в траве кузнечики. Солнце еще не поднялось над зубчатой линией лесов, а только сделало ее отчетливой на заалевшей части неба.
      И вдруг свистящий звук шин разорвал сонный покой. По шоссе с огромной скоростью мчалась желтая машина с синей полосой вдоль кузова. Казалось, сейчас она оторвется от асфальта, взлетит.
      Из репродуктора на ее, крыше неслись вначале неразборчивые, а потом ошеломляющие звуки:
      - Всем машинам прекратить движение! Пропустить кортеж!
      Кортеж состоял из трех машин: милицейской впереди, такой же желто-синей позади и черной автомашины посредине эскорта.
      В столь ранний час на шоссе почти никого не было. Только два велосипедиста в спортивных майках и молоковоз из ближнего совхоза испуганно шарахнулись в сторону и остановились.
      Шофер в кепке, надетой задом наперед, покачал головой, провожая глазами тройной желто-сине-черный вихрь, и остановился взглядом на следах от шин на асфальте, где занесло бешено мчавшиеся машины на повороте.
      - Как на пожар! - глубокомысленно изрек он.
      Такие же кортежи машин неслись в этот час по многим дорогам. Кого-то спешно доставляли в этот предутренний час с подмосковных дач в столицу.
      Машины влетали на городские улицы, и всякое движение на них заблаговременно приостанавливалось.
      Ранние прохожие удивлялись:
      - Что это? Для делегаций рановато. На аэродром самолеты прилетают в более удобное время.
      - Может, преступников важных везут? С охраной!
      - Тоже скажешь! Охрана-то какая? Орудовцы!
      - Да, пожалуй... Должно быть, не преступники... Так кто?
      - К центру едут. Верно, на заседание какое.... экстренное...
      Машины действительно мчались по трассе, по которой не раз приезжали делегации с Внуковского аэродрома, - широкой магистрали Ленинского проспекта, парадному входу новой Москвы.
      Но на этот раз они не проследовали к Москве-реке, не проехали по Каменному мосту к Боровицким воротам Кремля. Сопровождаемые милицейским эскортом автомашины одна за другой подкатывали к воротам Академии наук СССР, где в нарушение всех обычных правил вместо регулировщика ГАИ стоял полковник с жезлом и сам пропускал машины к подъезду.
      Приехавшие были по преимуществу почтенные люди. Но были среди них и молодые. Встречались и женщины, пожилые или средних лет, все изысканно одетые.
      Мужчины не уступали им в элегантности одежды, в особенности один молодой академик, вставший из-за руля своей машины. Он поднимался по старинным мраморным ступеням, ставя на них... тапочки, впопыхах надетые на босу ногу.
      С ним раскланивались, спрашивали:
      - Какие предсказания, Николай Лаврентьевич? Судя по вашим тапочкам, будет ясно?
      - Скорее гроза, - отмахнулся ученый.
      В дверях встречались давно знакомые люди:
      - Батюшки! Николай Евгеньевич! Вы-то как успели?
      - Нормально, как говорят мои студенты, - с улыбкой отвечал толстяк в косоворотке. - Вылетел сегодня утром, прилетел вчера в полночь.
      - Время обогнали?
      - Разница во времени с Камчаткой десять часов. А лететь-то на сверхзвуковом лайнере меньше? Не так ли?
      - Все ясно.
      - Хорошо бы, все так ясно было.
      - В самом деле! А по какому мы все здесь поводу?
      - Спросите что-нибудь полегче, как говорят ваши студенты.
      Так, переговариваясь, даже с шуточками прошли спешно доставленные сюда маститые ученые в зал заседаний Президиума Академии наук, где уже находилось несколько военных высших чинов.
      Помещение было не слишком большим, но с высоким потолком.
      Все усаживались за общим столом, во главе которого рядом с президентом Академии наук стоял министр Сергеев, а чуть поодаль от него никому из ученых не известный человек атлетического телосложения в несомненно тесном для него костюме как бы с чужого плеча.
      - Не откажите в любезности осведомить нас, что случилось, - попросил ученый, надевший тапочки на босу ногу.
      - Что случилось?.. - переспросил министр. Был это невысокий коренастый человек, одетый, по его обыкновению, в военную гимнастерку старого покроя. Он молча и внимательно оглядывал собравшихся. Потом заговорил тихим, неторопливым, немного глуховатым голосом, как бы обращаясь к каждому из ученых в отдельности: - Меня спрашивают: что случилось? Мы собрались здесь в связи с тем, что в Тихом океане загорелся воздух.
      - Что? Что такое? Как так?! - шорохом пронеслось по залу заседаний.
      - Чепуха какая-то! Нонсенс! - возмутился кто-то.
      - Воздух гореть не может, - назидательно произнес седобородый старец в академической шапочке. - Азот воздуха, насколько известно науке, соединяясь с кислородом, не выделяет тепло, а поглощает. Потому атмосфера нашей планеты вполне устойчива. Бойтесь стать жертвой антинаучной сенсации.
      - И все же, - раздельно и твердо продолжал Сергеев, - как бы антинаучно или сенсационно это ни выглядело, воздух Земли сгорает. Науке были известны пять окислов азота. Речь идет о шестом.
      Атлетического склада человек, стоявший поодаль от него, по его приглашению сделал шаг вперед.
      - Шестой окисел азота, товарищи ученые, образуется при горении воздуха в присутствии редчайшего катализатора - фиолетового газа на острове Аренида, Там и загорелась атмосфера. Я сам это видел.
      - Кто это? Кто такой? - наклонялись друг к другу академики.
      А он был спокоен, этот неизвестный. Говорил уверенно, видимо заранее обдумав слова, звучавшие удивительно просто, хотя они и имели зловещий смысл.
      - Считаю долгом добавить, что все сказанное нашим гостем наблюдалось с наших кораблей и космических спутников, - заявил президент Академии наук. - Не угодно ли ознакомиться с фотографиями, полученными из космоса? Желателен однозначный вывод.
      Сергеев стал передавать ученым фотографии. На них виднелись характерные для земной атмосферы закрученные спиралями облака. В центре заснятого из космоса циклона горела яркая звезда пожара.
      - Людям угрожает всеобщее удушье. Нам предстоит высказаться по этому поводу. Ради этого мы и собрались здесь, - заключил министр.
      - Нет, это невозможно!
      - Воздух не горит! Это что-то другое, - послышались протестующие голоса.
      - Я понимаю, что иной раз в науке новое и непривычное встречается сомнением или даже отрицанием, - раздельно сказал министр. - Но сейчас у нас с вами нет времени для дискуссий. Конечно, проверка необходима, она будет сделана. Но... я попросил бы считать, что доказательства уже в наших руках. И на их основе нужно наметить конкретные действия.
      Возражения затихли, уступив место напряженной тишине.
      Министр оглядывал всех внимательным взглядом.
      Глава II
      КАРЬЕРА МИСТЕРА ТРОССА
      Из богатого особняка на аллее миллионеров Риверсайд-драйв в Нью-Йорке открывался великолепный вид на мореподобный Хадсон-ривер (Гудзон). Над высокими обрывистыми берегами поднимались ломаные силуэты городов Джерсей-Сити, Хобокена, Вихевкена.
      Владелец особняка стоял у окна, всматриваясь в знакомый пейзаж, а может быть, и в поток автомобилей, мчавшихся мимо его парка.
      Раздраженно отвернувшись от окна, он прошел к подковообразному столу, на котором лежала папка с надписью: "ЗАПРЕТ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА СРЕДУ ОБИТАНИЯ В ВОЕННЫХ ЦЕЛЯХ".
      Он достал из папки листок с пометкой "Распространено в ООН" и углубился в его чтение, хотя каждое слово здесь было ему знакомо.
      "В мексиканской сельве, дремучей и душной, где сплетение лиан останавливает даже ягуара, не так давно был найден мертвый каменный город. В нем среди неистово цветущей зелени, крикливых птиц и крадущихся диких животных уже много сотен лет не жил никто. Люди словно вымерли, оставив неприкосновенными свои творения. Одной из загадок вечности выглядит этот город древних майя, названный его поздними "открывателями" Паленке, что по-испански означает "Крепость". Но кто и почему покинул эту "крепость"? Как могли взять ее завоеватели без всяких разрушений? Какой страх, болезнь или веление богов изгнали из города все его население?
      Представим себе другое творение рук человеческих - современный мегаполис, город-гигант с небоскребами, эстакадами дорог и улиц, мостами, подземками, заводами с точными станками и сложным оборудованием. Чтобы захватить такой город, завоевателям нужно не только уничтожить его защитников, но придется разбомбить небоскребы, разрушить мосты, дороги, заводы... словом, превратить мегаполис в руины и эти руины в конце концов получить в качестве военных трофеев. Бесценные же строения, оборудования фабрик и лабораторий, научные институты, многоэтажные жилые здания, в которых могут жить миллионы людей, все это зря погибнет, не достанется никому. Огромные богатства бессмысленно пропадут.
      Так нельзя ли найти объяснение заброшенному городу древних майя Паленке и воспользоваться этой разгадкой для современных целей? Если, пусть на короткий срок, каким-то чудом над древним городом майя был поврежден защитный слой атмосферы, предохраняющий Землю от смертоносных космических излучений, то все живое под брешью должно было погибнуть: животные, растения, люди... Можно представить себе, как зловонные миазмы поднимались над опустевшими камнями, засохшими стеблями и свернувшимися листьями. Потом, после того как затянулась "рана атмосферы", всепобеждающая сила жизни во всех буйных формах сельвы обрушилась на мертвые камни "побежденной крепости", которую неприятель мог бы получить в первозданном, виде, необитаемую и беззащитную.
      То же самое могло бы случиться и с любым мегаполисом современности, на который просто нецелесообразно сбрасывать разрушительные термоядерные бомбы. Куда рациональнее воздействовать на среду обитания, "пробить" окно в защитном слое атмосферы над вражеским мегаполисом или даже над целой страной. Обитатели побежденных городов без всяких "затрат" со стороны противника под влиянием космических излучений тихо уйдут в лучший мир, оставив победителям в полной сохранности все свои ценности. Наступит час - и победители вступят в очищенный город, чтобы воспользоваться всеми благами современной цивилизации, высокой и гуманной. Так обещала еще нейтронная бомба. Они снова запустят станки на заводах, станут у лабораторных приборов, заселят опустевшие квартиры, обставленные прежними хозяевами. Сады же и парки новые обитатели мегаполиса посадят сами, когда рана атмосферы затянется.
      Легко представить себе, что такой способ ведения войны привлечет к себе внимание тех, кто не думает о благе всего человечества, а лишь ищет способы наиболее выгодно вести войну, конечно же, агрессивную и несправедливую. Встает вопрос: допустимо ли современному человечеству так играть со средой своего обитания, чтобы наносить страшные раны самой земной атмосфере, которая может и не залечить их? Не своевременно ли поставить вопрос о запрете всякого воздействия на среду обитания в военных целях?"
      Под документом стояла подпись: Дим Тросс.
      Хозяин особняка разгладил знакомый текст старческой рукой, захлопнул папку и вернулся к окну.
      Когда в потоке автомобилей на Риверсайд-драйв он увидел ярко-красный спорткар, огромный, прижавшийся к мостовой, то перешел к другому окну, выходившему в парк, где по числу экзотических деревьев можно было судить о вложенных в него миллионах.
      На аллее показалась тонкая фигурка женщины. Она остановилась у яркой клумбы.
      Владелец особняка нажал кнопку, и на окно опустилась тяжелая штора.
      ...К высокой ограде парка подъехал ярко-красный спорткар. Из него вышел статный, спортивного склада, широкоплечий человек с внимательными глазами и седеющими висками. Его собранность и упругая походка не позволяли судить о возрасте. Он остановился перед затейливой, чугунного литья калиткой и позвонил.
      Калитка сама собой открылась, и в "домофоне", вмонтированном в нее, послышался почтительный голос дворец того:
      - Прошу вас, мистер Тросс.
      Приехавший решительным шагом направился по аллее между пышными магнолиями и араукариями к стеклянной веранде особняка.
      Над яркой клумбой редкостных орхидей склонилась тонкая женщина в длинном облегающем платье. При виде мистера Тросса она резко выпрямилась и дерзко взглянула ему в лицо. Тросс вежливо поклонился.
      Это была высокая брюнетка, которая могла бы позировать Тициану или Рафаэлю. Но застывшее изображение на картине не вязалось с обликом такой женщины. В ее движениях ощущалась резкость электрических ударов, а в сильном теле - гибкость шелковой петли.
      Блистательная итальянка из старинного аристократического рода Медичи, ныне мисс Иоланда Вельт, сменила свое древнее имя и стесненную в средствах молодость на слепящий блеск жены миллиардера.
      Она склонилась опять к орхидеям, но сразу отпрянула от них.
      - Прекрасные цветы, - вежливо заметил Тросс.
      - Я мечтаю вывести такие, аромат которых парализовал бы человека.
      - Вот как?
      - И я поднесла бы вам такой букет.
      - Польщен. Но я не ожидал от вас склонности к параличным...
      - Мужу моему не грозит паралич, - вызывающе бросила Иоланда. - Кажется, он ждет вас... - она имела в виду паралич.
      - Благодарю вас, мэм. Спешу к нему, - откланялся Тросс, ловко воспользовавшись игрой слов.
      Иоланда колко взглянула ему вслед, когда он начал подниматься по мраморным ступеням.
      Дворецкий вышел навстречу и почтительно открыл бесшумную дверь размерами с церковный орган.
      - Босс у себя наверху, - склонив лысеющую голову, с почтительным придыханием произнес он.
      Тросс взбежал через две ступеньки по внутренней дворцовой лестнице и оказался в огромном холле, уставленном белой мебелью времен Людовика XVI, с красочными гобеленами на стенах (пейзажи, пастухи, пастушки, водопады), бесценными фарфоровыми вазами, на которых прекрасные маркизы в белых париках приседали перед кавалерами в длинных чулках и ботинках с пряжками.
      Перед дверью в кабинет босса он остановился лишь на мгновение, а войдя в кабинет, оказался в другом мире.
      Все здесь было нарочито просто: стекло и полированная мебель, стены, отделанные дубовыми панелями. На них - модные абстрактные картины непостижимых сюжетов.
      Лишь на одной из них можно было угадать, что там изображен Белый дом в Вашингтоне.
      Тросса встретил Фредерик Вельт, глава военного концерна. Он был стар. Блистательная Иоланда больше годилась ему во внучки, чем в жены. Но держался он прямо, сухой, подтянутый, совершенно лысый. Старый шрам пересекал его лицо. Из-за этого один глаз у него был сощурен больше другого. И казалось, что Вельт все время прицеливается. На нем был спортивный костюм, сшитый, конечно, у лондонского портного, и желтые гетры на тонких ногах.
      - Хэлло, Тросс! - дружелюбно встретил он вошедшего. - Хочу вас порадовать.
      Похлопывая Тросса по спине, он подвел его к картине с Белым домом. Нажав на раме кнопку, он откинул картину на себя, превратив ее в столик. За ней в стене открылся бар, уставленный пузатыми бутылками и причудливыми флягами в виде сатиров и нимф.
      - Обещаю вам, парень, там, - он постучал пальцем по оборотной стороне картины, - вы станете моим пресс-секретарем. - И он уселся около бара, пригласив и Тросса.
      - Когда вы попадете туда, - улыбнулся Тросс.
      - Даст бог, даст бог, Тросс? И с вашей помощью тоже. Разве вы разучились хлестко писать или не заинтересованы в этом?
      - Я заинтересован в хорошем бизнесе, сэр. Можно и в Белом доме. Но желательно с вами, босс.
      - Хорошо сказано, мой мальчик! Налейте себе и мне вот этого коньяку. Его готовят у подножия горы, где высадился Ной. В Белом доме наши рюмки будут наполнять вице-президент или государственный секретарь.
      - Позвольте пока выполнить мне их миссию.
      - Эту и еще другую, ради которой я и пригласил вас. Вы знаете, Тросс, я сейчас предавался воспоминаниям, читал ваше знаменитое обращение в ООН.
      - Я до сих пор чувствую свою вину.
      - Пустое, мой мальчик! Вы выполнили мое задание. Нам нужно было "прикрыть" важную разработку. А если обращение в ООН написано моим ближайшим помощником, никому в голову не придет заподозрить наш концерн в такой разработке.
      - Но тем не менее к нам посыпались заказы из многих стран.
      - Лишь до тех пор, пока эти и впрямь перепугавшиеся идиоты не запретили всякое воздействие на среду обитания. Хороший урок для нас с вами. Не правда ли?
      - Я думаю, сэр, мне не следовало упоминать о среде обитания, ограничиться лишь рекламой средства, пробивающего защитный слой атмосферы.
      - Это ничего не изменило бы.
      - Вы так думаете?
      - Подозреваю. Кто-то действовал очень ловко. И ему удалось сорвать наше дело. Все заказчики взяли обратно свои заказы, ссылаясь на запрет ООН. Теперь мы будем действовать иначе. Вы поедете в Аппалачские горы к профессору Бернштейну.
      - Уже?
      - Надо действовать быстро. Новое средство нужно обрушить на мир неожиданно, как японские бомбы на Пирл-Харбор или атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки.
      - Вы имеете в виду воздух, сэр? Но это тоже среда обитания.
      - Мы не воздействуем на воздух, а используем его. Сжигают же кислород во всех тепловых машинах мира! Это не считается воздействием на среду обитания!.. Так вот. Поедете к Бернштейну и обработаете его. В Европе надо показать кое-что кое-кому.
      - Кому, сэр?
      - Известно кому, - усмехнулся Вельт. - Ловцам форели в свободное от рыбной ловли время.
      - Понимаю, босс.
      - Вы-то всегда поймете. Еще раньше, чем я скажу. Важно, чтобы это понял проф.
      - Я думаю, он сам ждал этого.
      - Неважно, чего он ждал. Важно, что я жду от него. Впрочем, я с удовольствием отказался бы от его услуг, но...
      - "Воздушная спичка", сэр?
      - Да, эта его "зажигалка". Без него никто не смог бы поджечь воздух.
      - Хотя формула шестого окисла и газ-катализатор известны.
      - В том-то и дело, что требуются его мозги вместе с запрятанным в них секретом, но желательно без всяких там идей. Второй Оппи мне не нужен.
      - Постараюсь обработать его, сэр, чтобы он стал надежной "газовой зажигалкой".
      - Вы-то сумеете, я на вас надеюсь! - засмеялся Вельт и встал, давая понять о завершении разговора.
      Тросс тоже встал, молча поклонился и вышел из кабинета.
      Иоланда ждала его у клумбы орхидей.
      - Вы едете куда-то?
      - Да, мэм. В Аппалачские горы.
      Она скорчила капризную гримасу:
      - Фи! Я думала поехать с вами на побережье. Говорят, там чудесная волна.
      - О'кэй, мэм. После Аппалачских гор.
      - Ах, как дорога вам карьера, мистер Тросс!
      - Бизнес есть бизнес! - усмехнулся Тросс.
      Бизнес был для него действительно бизнесом. Вельт заметил Тросса в Пентагоне, где он был на особых поручениях у весьма влиятельного генерала. Тот пользовался его образованностью, специальной подготовкой, как он намекал, и знанием нужных языков.
      Вельт сразу решил "приобрести" себе такого помощника Он привык покупать все, что ему требуется, и умел добиваться своего. Пентагоновскому генералу пришлось посчитаться с прихотью владельца военного концерна. Они ведь были связаны общими интересами. Военные не только получали продукцию заводов Вельта, но и должны были создавать такую ситуацию, когда эта продукция требовалась и на нее отпускались деньги. Конгресс следовало запугивать мощью потенциального противника, восхваляя его вооружения и устрашая ими. Тросс был прямо-таки виртуозен в этом отношении. И он понадобился Вельту. Тросс был оценен в буквальном и переносном смысле. И после соответствующих расчетов между договаривающимися сторонами перешел на работу к Вельту.
      Вельту необходимо было все знать о конкурентах и способствовать сбыту своей продукции. Требовался большой размах, захватывающий не только Соединенные Штаты, но и все страны, способные воевать. И неизбежность войны следовало им внушить.
      Тросс оказался на редкость способным малым. Он успевал все выяснить, угадать и принять решение, всегда выгодное Вельту. А для Вельта выгода была превыше всего. И он приблизил к себе Тросса, давая ему различные, в том числе и щекотливые поручения. Тросс справлялся с ними без лишних слов, которых Вельт не терпел. Он был человеком дела и ценил в Троссе тоже человека дела.
      Воспитанник Иельского университета, знаменитый спортсмен студенческих лет, Тросс обладал неиссякаемой энергией и был способен, как прославленный бейсболист, не только ударить по мячу, но и стремглав мчаться за ним. Причем бил он и на поле и в жизни с устрашающей силой, а бежал (или выполнял поручение) быстрее всех, снискав любовь болельщиков, одним из которых ныне стал и сам Вельт. Но теперь способности былого бейсболиста и чемпиона США в комплексном беге служили только Вельту... и никому больше!
      Карьера мистера Тросса была завидной. Она могла привести его вместе с боссом и в Белый дом.
      Глава III
      "В СТО ТЫСЯЧ СОЛНЦ ЗАКАТ ПЫЛАЛ..."
      Мистер Тросс уверенно мчался в своем спорткаре по Аппалачским горам в старинную лабораторию шефа, где долгие годы работал "лохматый профессор Бернштейн".
      Когда-то крутая, едва проходимая дорога превратилась ныне в современное бетонированное шоссе, на котором можно было не снижать скорости на виражах, шины автомобиля лишь скрипели.
      Тросс сидел на сиденье, свободно откинувшись назад, и размышлял. Он держал один палец на руле, который повиновался ничтожному усилию, а на изгибы дороги реагировал сам, независимо от водителя.
      Иоланду всегда занимало, о чем может размышлять этот собранный, немногословный человек. Но ей никогда не удавалось проникнуть в его мысли. И только Вельт считал себя способным на это. И с ним Тросс, пожалуй, казался более откровенным, чем с другими.
      Лаборатория была построена еще в давние годы покойным профессором Холмстедом в глухих горах. Она походила на гасиенду американского Юга. И, как на Юге, профессора Бернштейна обслуживали здесь уже несколько десятилетий только негры. Говорят, ученый начинал тут чуть ли не мальчишкой, прислуживая некоему иностранцу, погибшему во время какой-то истории.
      Профессор Бернштейн, предупрежденный по телефону о приезде Тросса, вышел его встречать в окружающий лабораторию сад.
      Его маленькая фигурка двигалась вдоль кустов аллеи. Рука нервно задевала за листву через каждые два шага. Вьющиеся, похожие на пружинки волосы торчали во все стороны.
      Красный спорткар въехал на главную аллею.
      - Хэлло, проф! - воскликнул приехавший, выскакивая из автомашины, как ковбой из седла.
      - Как поживаете, уважаемый мистер Тросс? Рад вашему приезду. Какие новости?
      - Новостей достаточно, проф! Великий Эдисон говорил, что изобрести (или открыть что-то новое!) - это лишь два процента дела. Остальные девяносто восемь - это борьба за реализацию и сама реализация. Считайте, ваши два процента позади. Теперь в ход пошли девяносто восемь.
      Хозяин и гость шли к гасиенде.
      - Могу ли я узнать, с чего вы хотите начинать реализацию моего открытия?
      - С демонстрации, сэр! Именно с демонстрации! Так считает наш биг-босс. И начнем мы с Европы.
      - С Европы? Почему с Европы? - удивился Бернштейн. - Впрочем, я готов демонстрировать свое открытие всюду. Мне хочется быть откровенным с вами, мистер Тросс. Я ведь мечтаю о новой эре человечества.
      - Я тоже, сэр.
      - Вездесущее топливо! Вдумайтесь в это. К черту бензоколонки, нефтепромыслы и нефтяные кризисы! К черту запах бензина и выхлопных газов в городах! Топливо повсюду. Вот оно. Берите. Бесплатно! Ведь вы дышите им!
      - Да, дышим мы пока бесплатно. Но давать энергию бесплатно - это уже плохой бизнес!
      - Только бесплатно! Только так! К черту бизнес! Я переверну все устои общества. Никто не думал, что воздух может гореть. Однако это так!.. Если хотите, я объясню вам это подробно.
      - Разумеется, сэр. Когда у вас будет время.
      - Все дело в шестом окисле азота. До сих пор знали только пять... Шестой окисел, абсолютно безвредный, заменит теперь все отравляющие воздух выхлопные газы двигателей, сжигающих нефть и ее производные. Конец загрязнению среды обитания человека! Человек перестанет рубить сук, на котором сидит.
      - Он поступит весьма разумно, сэр. Но... вы не боитесь, что кто-нибудь украдет у вас шестой окисел азота и начнет сжигать воздух без вас?
      - Нисколько! - рассмеялся маленький профессор. - Ведь реакция горения воздуха невозможна без катализатора!
      - Я ждал, когда вы заговорите об этом. Катализатор - фиолетовый газ на острове Аренида в Тихом океане.
      - Вот именно. Но почему вы ждали упоминания о нем?
      - Я приехал к вам поговорить об этом.
      - Вот как?
      - Мистер Вельт хочет эксплуатировать Арениду. При его (и ваших!) масштабах скоро понадобится очень большое количество фиолетового газа.
      - О, вы правы, мистер Тросс! Я рад, что мистер Вельт разделяет мои взгляды на получение энергии новым способом.
      - Смею заверить вас, не только разделяет, но и... как бы это сказать... он щелкнул пальцами, - способствует формированию масштабных взглядов на применение вашего открытия.
      Разговаривая, Бернштейн и Тросс прошли мимо гасиенды и оказались у беседки, откуда с горного обрыва открывался необъятный простор. Небо окрасилось алым цветом. Огромное приплюснутое солнце садилось за горизонт. Отсюда, с горы, он казался удивительно высоким, поднятым в небо и исчезающим в дымке.
      - Вот где ощущаешь масштабность мира, - сказал Тросс.
      - Да, да... я люблю думать здесь.
      Некоторое время оба молчали.
      Наконец Тросс задумчиво заметил:
      - Один замечательный поэт сказал: "В сто сорок солнц закат пылал..."
      - Не знаю, не знаю такого, - скороговоркой отозвался Бернштейн. - А я вот смотрю на небо и забываю о солнце. Мне представляется, что там уже горит вездесущее топливо, согревая Землю.
      - Да, профессор. Ваше открытие не меньше, чем овладение атомной энергией.
      Бернштейн резко повернулся к собеседнику:
      - Больше! Больше, Тросс! Но это совсем иное. Там ученые были легкомысленно неосторожны. Передать неуправляемую силу не ста сорока, а ста тысяч солнц в любые руки! Это безнравственно!
      - Ученые во главе с Оппи, с профессором Оппенгеймером, верили, что спасают цивилизацию, - возразил Тросс.
      - Вы так думаете? Тогда прошу вас, зайдемте в мой коттедж. Я в последние годы перебрался из гасиенды. Захотелось уюта. Впрочем, одиночество и уют не уживаются.
      - Возможно, - согласился Тросс и пошел следом за хозяином.
      Он знал, что у профессора не было жены. Бесконечно давно его жена, не пожелав разделять затворнической жизни мужа, уехала в Калифорнию. Детей у них не было.
      Бернштейн жил в маленьком, специально для него выстроенном доме. Ему прислуживала пожилая толстая негритянка, которая открыла им дверь и сразу же заохала, захлопотала.
      Вскоре она вкатила в гостиную, помещавшуюся на первом этаже (спальни были на втором, куда вела крутая лестница), столик на колесиках, уставленный бутылками, рюмками и тарелками с сандвичами и холодной курицей.
      Бернштейн налил рюмки себе и гостю, потом показал на огромный портрет, занимающий в гостиной целую стену:
      - Лорд Резерфорд!
      - О да! Почтенный ум, - отозвался Тросс, отпивая виски.
      - Содовой? - предложил Бернштейн, пододвигая сифон.
      - Благодарю.
      - Вы сказали в беседке, что ученые спасали цивилизацию?
      - Я склонен так думать.
      - Если хотите, скажу вам по секрету, Тросс. Цивилизацию спасал только один ученый в мире. - И он кивнул на портрет.
      - Лорд Резерфорд? - удивился Тросс.
      - Да, лорд Резерфорд. Великий ученый первый открыл расщепление ядра атома, и он же объявил, что никогда ядерная энергия не будет иметь практического применения! Смешно, не правда ли? Это считают классической ошибкой Резерфорда.
      - Что ж! И Герц, как известно, тоже не угадал века радио. Открыл свои лучи, но не придал им значения.
      - Нет, нет! - нервно замахал руками Бернштейн. - Такой провидец, как Резерфорд, не мог не видеть, куда заведет людей ядерная энергия! Он просто хотел спасти человечество, я в этом убежден! Он стремился увести интерес ученых от опасной области, сбить их с обреченного на трагедию пути...
      - Неожиданный, я бы сказал, взгляд на Резерфорда, - искренне удивился Тросс, сам наливая себе еще рюмку виски.
      - Неожиданный лишь для тех, кто не рискнул бы поступить на его месте точно так же...
      - Значит, вы, проф, поступили бы точно так же? - Тросс испытующе посмотрел сквозь опустевшую рюмку на Бернштейна.
      - Я? - поразился Бернштейн и положил обратно взятую было куриную ножку. Я совсем в другом положении. - И он выжидательно посмотрел на гостя.
      - Вы так думаете? - усмехнулся Тросс. - Мне поручено сообщить вам, что в Европе вашим открытием интересуются не только ученые, но и эксперты армий западной солидарности. Мистер Вельт намеревается пригласить их на свой плац-парад в Ютландии, где, надеюсь, будем и мы с вами.
      - Вот как? - откинулся на спинку кресла Бернштейн. Казалось, волосы его поднялись дыбом. - А если я воспротивлюсь?
      - Ах, мистер Бернштейн! - примирительно сказал Тросс, наполняя рюмку профессора. - Что в силах сделать мы с вами, маленькие люди? Ведь шестой окисел известен такому ученому, как мистер Вельт. А остров Аренида с его газом приобретен таким магнатом, как все тот же мистер Вельт!
      - Но нужен им все-таки я! И я скажу вам почему, Тросс! Без меня они не умеют зажигать воздух!
      - Ах, проф! Не обольщайтесь. Если "спичка" изобретена, ее смогут изобрести еще раз.
      - Вы так думаете? Но когда? А пока диктую я. Может быть, я соглашусь поехать в Европу, но при одном условии.
      - Каком, сэр?
      - Без меня никто не отправится на остров Аренида за газом-катализатором.
      - Вот как? Вельт обрадуется такой заинтересованности с вашей стороны.
      - Пусть знает, что я планирую новую эру. Люди получат вездесущее топливо. Вы подняли брови, Тросс? Я объясню вам. Сгорает кислород, но мы восстановим атмосферу за счет бесчисленных масс хлореллы, которую разведем по всему миру.
      - А азот?
      - Недра, Тросс, земные ведра. И бактерии! Все остальное сделает солнце. Но в конечном счете его энергию через вездесущее топливо люди получат бесплатно.
      Тросс покосился на окно, за которым еще виднелась заря.
      - "В сто тысяч солнц закат пылал..." - загадочно сказал он.
      Глава IV
      ПАРАД ИСТРЕБЛЕНИЯ
      Морису Бенуа, генералу в отставке, было приятно, что в военном министерстве вспомнили о нем и в качестве военного эксперта на этот своеобразный съезд послали именно его.
      Похожий на огромное насекомое геликоптер, который взял пассажира прямо из центральной части Парижа, начал снижаться.
      Два самолета - один оранжевый, с коротенькими, похожими на перышки крыльями, другой черный, с крыльями, отогнутыми назад, как у падающей вниз птицы, - опустились на тот же аэродром.
      Вскоре все три машины стояли на ровном бетонированном поле.
      Морис Бенуа сошел на землю и с удовольствием вдохнул воздух, приносящий запах моря. Ветер всегда продувает Ютландию от моря до моря.
      От черного самолета к нему направлялась стройная фигура военного.
      - Ба, мистер Уитсли! - воскликнул Бенуа. - Это начинает походить на совпадение. Не в первый раз нам приходится встречаться за одним столом!
      С улыбкой шел он навстречу человеку с бритым, несколько надменным лицом, оставляющим загадкой возраст его обладателя.
      - Не находите ли вы знаменательным, сэр, - заговорил Бенуа, - что все приглашенные гости выбраны из числа лиц, находящихся в отставке?
      Полковник Уитсли холодно усмехнулся:
      - Очевидно, этих лиц считают наиболее весомыми. Во всяком случае, они выбраны не только из представителей Запада. - И он указал глазами на двух проходивших мимо людей.
      Один из них был глубокий старик с длинной седой бородой. Он казался особенно низеньким по сравнению со своим спутником-гигантом, гордо закинувшим светловолосую седеющую голову.
      - Японец, - сказал Уитсли.
      - А с ним генерал Копф, - улыбнулся Бенуа. - Я вижу, что отставка отнюдь не повлияла на его привычки. Он по-прежнему украшает свою грудь всеми орденами, какие могут на ней уместиться, а остальные в специальной коробочке носит за ним адъютант.
      Японец и немец холодно раскланялись с французом и англичанином.
      - Однако чем угостит нас сегодня гостеприимный хозяин? - продолжал болтать Бенуа, направляясь к ожидающему их автомобилю. - Я чувствую, что события переходят в новую фазу. Ведь все эти годы, несмотря на мирные декларации правительств, военные концерны продолжали напряженно работать. И теперь им необходимо организовать хорошенькую войну или начать все сначала.
      - То есть как сначала? - удивился англичанин.
      - Продукция требует сбыта. Подозреваю, что сегодня мы убедимся в устарелости всего существующего вооружения. Оно подобно прошлогодней парижской моде. И придется нам с вами, как парижским красоткам, прививать новую моду на шляпки для танков и шлейфы газов... Кстати, любопытно, что датское правительство разрешило парад продукции нашего хозяина, как смотр живых моделей в парижском ателье. Впрочем, чем это не обычное рекламное мероприятие? Наш владетельный хозяин покажет собственные машины на собственной земле вблизи собственного замка.
      Выехав с аэродрома, автомобили один за другим помчались по великолепной автостраде, похожей на застывшую бетонную реку.
      - Это ведь тоже образец продукции нашего хозяина, - указал Бенуа на автостраду. - В его универсальном магазине есть все для войны!
      Автострада кончилась. Бетонный ледник оборвался, повиснув острыми краями излома над железной эстакадой.
      - Вот и парад-плац! - сказал Бенуа.
      На холме, около которого остановились автомобили, было уже много людей.
      Старый японец и поблескивающий орденами генерал Копф стояли возле лысого, сухого старика в гетрах на тонких ногах.
      Уитсли и Бенуа смешались с толпой военных экспертов, прибывших из многих стран мира.
      - Джентльмены! - обратился к собравшимся лысый старик. - В сердце каждого живет любовь друг к другу и стремление к миру. Война - величайшее бедствие человечества. Она ненавистна людям. Но люди беспечны и наивны. Отравленные злокозненной пропагандой мира, они пугливо и неразумно отдают свои сердца и подписи, чем отнимают у нас наступательный щит атомного оружия, заставляя искать ему замену. Во имя заботы о слабых и ослепленных я продемонстрирую вам скромные достижения моей фирмы, которые помогут людям жить в мире и согласии без соседства с ненавистной системой, сеющей страх и подрывающей цивилизацию. Люди должны избавиться от вечных опасений и завоевать вечный мир на единообразной и цивилизованной земле! Да исполнится эта светлая мечта!
      Лысый старик протянул руку.
      И тотчас началась страшная канонада. Плац-парад приветствовал своих гостей артиллерийской пальбой с плотностью огня, встречавшейся во вторую мировую войну разве что под Берлином.
      Снаряды взрывались на небольшом, хорошо видимом отсюда участке около автострады. В небо взлетели горы земли. Воздух стал серым и непрозрачным. Черные ямы фантастической пахоты приближались к автостраде. Еще секунда - и в небо полетели глыбы бетона, скомканные куски железа. Снаряды с неумолимой последовательностью, подобно подаче суппорта на токарном станке, ложились один подле другого. Через десять минут километра автострады больше не существовало. Военные переглянулись.
      - Каково, ваше превосходительство? - обратился к бородатому японцу генерал Копф.
      Старик спокойно перевел взгляд с остатков автострады на "золотую" грудь собеседника и ничего не сказал.
      Канонада смолкла. И сразу зашумело в голове, зазвенело в ушах, словно воздух стал разреженным, как на высокой горе. Плац-парад представлял собой пересеченную местность, зажатую между холмами, окаймленную лесом, за которым протекала река.
      В долине, за ближним бугром, появилась артиллерия. Сначала ручная - ствол за плечом у проходивших солдат, потом на мотоциклах - полупушки, полупулеметы, наконец, орудия с собственными моторами, делающие до двадцати выстрелов в минуту и до ста двадцати километров в час по автостраде. Они пронеслись по холмам и скрылись в лесу так быстро, что глаз не успел рассмотреть их непривычные очертания.
      Люди на холме вооружились фотоэлектрическими биноклями, в которых крохотное изображение превращалось в поток летящих электронов, вызывающих в окуляре изображение, увеличенное в сотни раз.
      Внезапно весь склон отдаленного холма двинулся вниз. Это спускалась тяжелая артиллерия, окрашенная в маскировочные цвета. Гусеничные гиганты тащили за собой гусеничные платформы с тяжелыми орудиями. Медленно продефилировали они перед холмом.
      - Снаряды могут быть и атомными, - сказал владелец всей демонстрируемой техники уничтожения.
      Прошло еще больше получаса, а артиллерия все шла и шла. Проезжали мимо заносчивые минометы, красные огнеметы, курносые газометы. Наконец последние из них скрылись в лесу.
      Показались пять самодвижущихся сорокаметровых платформ, закрытых брезентом.
      Копф снова обратился к японцу:
      - Это славное потомство знаменитых крупповских "Берт", ваше превосходительство. Начальная скорость - тысяча шестьсот метров в секунду. Выстрел происходит последовательно три раза: один раз на земле и два раза в воздухе.
      Японец глядел на говорящего без всякого выражения.
      - После первого выстрела, - продолжал с удовольствием генерал, - из дула орудия выбрасывается целая пушка, которая уже в воздухе производит второй выстрел. Ствол ее падает на землю, а снаряд отправляется в стратосферу. На границе стратосферы происходит третий, и последний, выстрел. Дальше атомный снаряд полетит, ваше превосходительство, в соответствии с вашими симпатиями! Выпуклая грудь заколыхалась, а медали весело зазвенели.
      Старик принял все это как должное и ничего не сказал.
      По полю ехала теперь зенитная артиллерия. Можно было подумать, что верхоглядные пушки, установленные на странных паучьих лапах, играют здесь чуть ли не последнюю роль. Они тонули среди машин с прожекторами, звукосветолучеуловителями, синхронизаторами, автоматическими наводчиками, постами управления и десятками других непонятных механизмов и приспособлений. Все это предназначалось для того, чтобы увидеть, услышать, учуять, потом указать, прицелиться и направить.
      - Девяносто процентов попадания, - сказал Бенуа. - Гарантия фирмы!
      В первый раз тень выражения пробежала по лицу японца, но тотчас же исчезла; он взглянул на стоящего рядом француза и сказал:
      - Прекрасная фирма!
      Следом за артиллерией двинулись ракетные войска.
      Первым прошел пехотный батальон. Каждый солдат нес два легких ракетных снаряда, которые мог выпустить с подставки, помещавшейся в ранце у него за спиной.
      Затем перед зрителями продефилировали на бесчисленных грузовиках ракеты всех видов. Тут были ракеты "гончие", догоняющие самолеты; бомборакеты, управляемые по радио; "моральные", предназначенные для деморализации отдаленных районов; "транспортные" - для спешной переброски военных грузов и многие другие.
      Напоминая гигантские капли, лежали они в специальных наклонных лотках на грузовых машинах. Две или три ракеты были выпущены перед самым холмом и с оглушительным ревом унеслись прочь, чтобы упасть где-нибудь в Северном море, к ужасу английских или норвежских рыбаков.
      Самую большую ракету, похожую на неимоверно длинный газовый баллон, вершина которого достигла бы крыши шестиэтажного дома, везли на гигантской платформе с таким числом колес, что она напоминала исполинскую сороконожку.
      - Какова! - восхитился генерал Копф. - Славный наследник нашей "Фау".
      Послышался грохот. Ракета приподнялась над платформой и некоторое время стояла в воздухе, словно опираясь на огненный столб, отделявший ее от земли. Потом она ринулась вверх и исчезла.
      - Она упадет в Тихом океане! - прокричал Копф.
      Молчавший до сих пор хозяин произнес отрывисто, не заботясь, чтобы его слышали:
      - Джентльмены! Все, что вы видите, еще никогда никому не было продемонстрировано.
      Военные кивнули.
      Пусто стало на плац-параде. Но где-то далеко слышалось скрежетание, постепенно переходящее в грохот и лязг. Из-за холма вылетели легкие танкетки и, щеголяя своей верткостью, быстротой и неуловимостью, словно зайцы, промчались через долину.
      В геометрическом порядке одна за другой прокатывались лавины танков, малых, средних, больших. Все они были одной давящей обтекаемой формы и отличались друг от друга только размерами, количеством башен и вооружением.
      Но вот появились какие-то грибовидные предметы.
      - Железные черепахи, - прошептал Бенуа.
      Англичанин насторожился.
      Действительно, странные предметы напоминали черепах.
      Между тем хозяин объяснил гостям:
      - Новейший вид танка, выпускаемый моими заводами. Горе обыкновенного танка - прямое попадание, когда снаряд легко пробивает броню. В моих железных черепах нельзя попасть снарядами перпендикулярно броне. Форма брони такова, что снаряд всегда скользнет по поверхности и не пробьет ее. Уязвить этот танк можно только навесной стрельбой, когда снаряд будет падать сверху, имея сравнительно малую скорость, но это неопасно для черепах при их отнюдь не черепашьей подвижности. Таким образом, поразить мои танки невозможно!
      "Черепахи", напоминающие срезанную верхушку шара, зловещие своей неуязвимостью, неторопливо проползли на скрытых гусеницах и, куда-то завернув, исчезли из виду.
      Несмотря на то что скрежещущие колонны уже прошли, грохот все усиливался.
      - Моя задача, господа военные эксперты, показать вам могущество техники. Я пригласил вас для того, чтобы вы убедились сами, что можно сделать с помощью техники, которую я даю в ваши руки!
      Военные эксперты переглянулись.
      Бенуа наклонился к Уитсли:
      - Мне кажется, что наш любезный хозяин начинает путать технику с философией. Помяните мое слово, он начнет нам доказывать, что решение всех споров и жизненных вопросов зависит только от науки и техники.
      Вместо этого англичанин схватил француза за рукав. Оба они вытянули шеи. Удивляться было чему!
      Плац-парад находился от моря по меньшей мере в ста километрах, но тем не менее из-за холма показалась боевая башня самого настоящего линейного корабля, а следом за ней - трубы и весь корпус гигантской бронированной машины, размером не меньше крейсера.
      Из труб шел дым, как у былого морского судна. Боевые башни ощерились крупнокалиберными клыками, блестевшими на солнце.
      Сухопутный броненосец передвигался на огромном количестве гусениц, которые специальными приборами, в зависимости от профиля местности, поднимались или опускались, меняя положение относительно судна. Случайные изменения рельефа не влияли на положение броненосца. Его гироскопические приборы быстро реагировали на малейший крен. Лишь на больших холмах сухопутный корабль величественно накренялся.
      Поравнявшись с холмами, броненосец дал залп из всех своих орудий.
      - Вот на чем можно пройти любой укрепленный район! - сказал хозяин, и в голосе его послышалась нежность.
      Гости смотрели в немом удивлении.
      Теперь было видно, что в каком бы положении ни были гусеницы, они всегда благодаря особому подвижному устройству щитов будут защищены броней, притом наиболее толстой и надежной.
      - Это не просто броня, - заговорил хозяин. - Шестьдесят сантиметров бетона уменьшают радиацию в сто раз. Перед вами движущееся убежище против водородных и атомных бомб. Если в него не будет прямого попадания бомбы, убежище это сохранит весь экипаж. И тогда наш сталебетонный броненосец пройдет любой опасный радиоактивный район!
      Броненосец шел прямо на лес. Уже начали валиться первые деревья, но громада стали и бетона, не замедляя хода, продолжала двигаться вперед. К скрежету металла теперь прибавлялся надрывный треск уничтожаемых деревьев.
      Сухопутный корабль прошел весь лес, оставив за собой широкую просеку измятых, исковерканных стволов, и незаметно перешагнул реку.
      Гости, за исключением старика японца и генерала в орденах, не могли прийти в себя.
      - Не находите ли вы, сэр, что плавание линкоров по земле является оскорблением великой морской державы? - обратился Копф к Уитсли, улыбаясь одними глазами.
      Тот скривил рот и ничего не ответил.
      Гости не успели оправиться от изумления, как перед ними показались три неуклюжие веретенообразные машины непонятного назначения.
      - Стальные кроты, - сказал хозяин.
      Машины подползли прямо к холму, где стояли зрители, и стали вгрызаться в него, входя в землю бесшумно, как хорошо смазанное сверло в металл.
      - Это подземные вездеходы. Через час они выйдут с другой стороны холма. Прекрасные помощники при закладке мин в позиционной войне!
      Послышался вой сирен. Все надели противогазы.
      Один из далеких холмов начал дымиться. Из-за него, колеблясь и меняя очертания, поднималась стена сизо-коричневого цвета. С противоположной стороны два всадника в противогазах, сидя на фантастических животных с безобразными мордами, гнали стадо баранов. Стена газа все ширилась и надвигалась. Ничего не понимающие бараны шли ей навстречу.
      Хозяин последним надел противогаз и скрестил руки.
      Сизо-коричневое облако, колыхаясь, быстро приближалось. Скоро все стало коричневым вокруг. Смутно доносилось жалобное блеянье...
      Весь эффект зрелища был не в удушении баранов. Газовое облако неожиданно оборвалось, ограниченное как бы ровной вертикальной стеной, и стало удаляться, причем удалялось оно совсем не по ветру.
      Только теперь стали видны какие-то грандиозные машины, которые с неприятным свистом ползли, словно допотопные мегатерии, следом за стеной.
      Гости на минуту ощутили их тяжелое дыхание. Чудовища уползли, гоня перед собой стену газа. В долине остались только два всадника, снимавшие противогазы с лошадей. Вокруг валялись трупы баранов. К ним быстро подъехал специальный отряд. Туши погрузили на машины и увезли.
      - Я мог бы выпустить такое же радиоактивное облако, - сказал лысый старик, передавая противогаз подскочившему молодому человеку, - но я не хотел обременять гостей слишком тяжелыми освинцованными защитными костюмами.
      Снова стало пусто на плац-параде.
      Но он скоро наполнился комфортабельными автомобилями, ничем не выдававшими своего военного назначения. В них сидели благообразные люди в белых халатах.
      - Что это? Санитарный отряд? - поинтересовался японский военный эксперт.
      - Нет, биологический, - ответил хозяин.
      - Ах, бактерии! - сказал японец и, сняв очки, положил их в карман.
      - Род бактерий отличается по цвету автомобилей, джентльмены. Черные - это чума, желтые - холера... - И гостеприимный хозяин стал перечислять своим гостям все цвета спектра. - Дальше идут инженерные части с готовыми уже мостами, передвижными окопами, специальными машинами для производства укреплений. Машины управляются по радио и прекрасно работают под обстрелом. Но это всего лишь вспомогательные машины. Я думаю, что вам будет интереснее посмотреть воздушный парад моей продукции.
      Блеклое солнце, на все насмотревшись, угнетенное, постаревшее, отступало к горизонту. Но ни серые, безрадостные сумерки, ни северный ветер, деловито гнавший облака, не могли, конечно, помешать продолжению парада.
      Черные стаи смертоносных машин, остроумно и недвусмысленно построенные хозяином в форме знака доллара, пролетали высоко в небе или же над землей на бреющем полете.
      Наконец парад кончился. Перед взыскательными зрителями продефилировало все, что призвано было нападать, уничтожать, сокрушать, сеять смерть...
      Солнце заходило на западе, оставляя за собой кроваво-красную зарю. Но странное дело! - из-за холма, совершенно определенно находившегося на востоке, занималось другое огненное зарево. Постепенно оно росло, ширилось и наконец стало ярче заката.
      На лицах военных экспертов выразилось неподдельное изумление.
      Над холмом поднималось и медленно плыло ослепительное огненное облако, оставляя за собой густой стелющийся дым. Края летящего пламени были окрашены в фиолетовый цвет, оттеняя огненную середину облака.
      Люди молча смотрели на это страшное явление природы.
      - Что это такое?.. Что?
      Но никто не мог дать объяснения. Хозяин молчал, пристально наблюдая за своими гостями.
      Все, над чем прошло огненное облако, было превращено в пепел. Погиб и лес. Только обуглившиеся стволы деревьев продолжали дымиться.
      Улетавшее облако красноватым цветом освещало лица стоящих на холме людей.
      Хозяин молчал.
      Глава V
      ЭКСПЕДИЦИЯ ЗА ДЫМОМ
      Худой, блеклый, как выгоревшая ткань, Карл Шютте вернулся домой раздраженный и злой. Он вздохнул, глядя на мать, ничего ей не сказал, провел рукой по расчесанным на прямой пробор жиденьким волосам и поднялся на второй этаж.
      У двери в комнату отца Карл остановился, чтобы отдышаться. Прислушался к каким-то гремящим звукам. Потом поправил черный галстук бантиком и толкнул дверь.
      Быстрота, с какой старик открыл глаза, никак не вязалась с храпом, напоминавшим рев отягченного угрызениями совести льва.
      - Ну что? - спросил он хриплым басом.
      - Опять...
      Карл опустился на стул и закрыл ладонями лицо.
      Отец вскочил. Это был великан. К тому же при росте белого медведя он приобрел с годами толщину нефтяного бака.
      - Это в девятнадцатый раз! - пробасил он.
      - Убита Эльза... У нее осталась девочка. Ланьер едва ли выживет... Ланге случайно остался жив...
      - А сам?
      - Сам? Что ему!.. Сказал, что опыты переносятся в лабораторию номер двадцать девять... в подвале. Из Дании уезжает Бернштейн. Освобождается его лаборатория. Хозяин хочет, чтобы мы работали там.
      - Куда же уезжает Бернштейн?
      - Не знаю. - Карл, опустив между коленями руки, внимательно рассматривал их. - Вместе с Троссом.
      - В девятнадцатый раз! - снова загудел старик. - Если считать, что Ланьер не выживет, значит, еще двое. Это ничего! В прошлом году было семеро, а всего, всего... Дай мне вон тот блокнот. Тут я веду счет. Так... А всего теперь будет пятьдесят три штуки.
      - Пятьдесят три жизни!
      - Из них одиннадцать женщин: две француженки, три англичанки, две немки, шведка, две еврейки и одна американка.
      - Отец, я устал! Все бесполезно. Наука непогрешима. Ее нельзя обмануть. Нельзя опровергнуть положений, однажды установленных авторитетами. Фантазия это род безумия. Можно ли в течение десятилетий пытаться воплотить в жизнь чью-то безумную мечту! Нельзя сосредоточить Ниагару в чайном блюдце, расплавлять горы аппаратом величиной с консервную банку. Безумие! Нового в мире ничего нет. Надо только изучать, только познавать, только повторять. Для человечества достаточно атомной энергии.
      - Э, Карл, нет! Я рассуждал бы так же, если бы сам не видел этого собственными глазами дважды. Уверяю тебя: оба раза было на что посмотреть.
      - Я не верю в это. Я не могу! У меня нет больше сил!
      - Карл, - заревел гигант, - придется тебе перевести рычаг на другую скорость.
      Сын умолк, еще ниже опустив между коленями руки с тонкими синеватыми пальцами.
      - Ты должен благодарить хозяина, что он сделал тебя ученым и ты сидишь в лаборатории, а не за рулем. Тебе нужно найти только то, что уже было найдено, и ты станешь знаменитым. Иди и успокойся. Вели матери принести мне пива.
      Карл безнадежно покачал головой, встал и, волоча ноги, вышел из комнаты.
      Вот уже двенадцать лет, как он работает в этой ненавистной ему лаборатории. Ну хорошо, каждый немец может углубиться до самого дна узенького колодца своей специальности, посвятить себя только одному вопросу, разработать его обстоятельно, методично, исчерпывающе. Но двенадцать лет!.. Сколько за двенадцать лет можно сделать неудачных опытов только в одном направлении? Нет! На это он больше не способен. Он бросит все и уедет в Германию. Карл Шютте не верит в эту идею и не может больше видеть ни жидкого гелия, ни трупов... Нужно быть не человеком, а дьяволом, чтобы все еще заставлять искать эту поистине сатанинскую мечту, от которой даже сам автор ее отказался.
      Внизу захлопали двери, послышались голоса. Поднялся переполох. На лестнице показалась мать. На ее морщинистом лице был испуг.
      - Карлхен, зови скорей отца! Приехал он!
      Карл замер. Синеватые тонкие пальцы быстро бегали по борту пиджака.
      - Хэлло, Ганс! - послышался снизу голое. - Не заставляйте себя ждать!
      Ступени заскрипели под тяжестью старого Ганса Шютте.
      Внизу у лестницы со стеком в руках, расставив ноги в желтых гетрах, стоял старый человек, затянутый в костюм. Он был совершенно лыс. Желтая кожа черепа резко граничила с дряблым, морщинистым лбом. Под презрительно прищуренными глазами темнели мешки, но сухое тело держал он подтянуто и прямо.
      Ганс Шютте вытянулся перед гостем.
      - Убрать лишних. Мне нужны вы.
      - Мать, Карл, оставьте нас одних да подайте пива! Пожалуйста, вот сюда! Как запомнить мне этот день? Великий бог! Как могли вы утруждать себя? Достаточно было лишь крикнуть мне: "Хэлло, Ганс!"
      - Довольно болтать!
      - Слушаюсь...
      - Зря я бы не заехал. Мне нужны преданные люди. Вы знаете, что я не верю никому. Я хочу послать вас в экспедицию вместе с профессором Бернштейном. И с Троссом, конечно. Но он молод. Нужен ваш опыт и хватка.
      - С химиком Бернштейном?
      - Да. Он способнее вашего сына и закончил работы Ирландца. Теперь их надо реализовать в широком масштабе. Вы отправитесь вместе с ним. В случае чего, можете размозжить ему голову. Надеюсь, вы еще способны на это? Я помню, вы ломали прежде двери в моем замке как спичечные коробки.
      Великан крякнул и ударил кулаком по столу. Гость вздрогнул, а старуха, вносившая пиво, чуть не уронила на пол кружки.
      - Пожалуйста! Прошу вас, сэр!
      - Что?
      - Трещина...
      - Я так и думал. Можете поставить стол мне в счет... Будете следить за химиком. Ни шагу от него! Поедете на остров Аренида. Это напоминает вам что-нибудь? Организуете добычу газа в большом масштабе. Газ выделяется там из расщелин. Создадите газосборочный завод. Возьмите мою старую яхту. Она только что вышла из ремонта. Можете собираться! Кстати, о вашем сыне: больших, чем он, неудачников я не видел! Предупредите эту бледную немочь, чтобы смотрел, с кем водится.
      - Слушаюсь! Могу ли я узнать, что за работы будет проводить там химик?
      Гигант в присутствии гостя старался сделаться возможно меньше. Он прятал голову в плечи и сгибал спину, отчего руки его почти доставали до земли.
      - Что будет делать там химик? Вы много хотите знать. С вами будет мистер Тросс. Надежный человек. Уж он-то присмотрит за профессором. Не то, что вы...
      - Полно, босс. Кто старое помянет...
      - Молчать! Кто старое забудет! Вот то-то! - В некоторой грубоватой фамильярности обращения хозяина к Шютте сказывались их полувековые отношения.
      - Слушаюсь, - с привычной готовностью отозвался Шютте.
      - Отправляйтесь в экспедицию за дымом! Вы поняли меня? Экспедиция за дымом, подобная той, которую предпринял когда-то старый моряк Вильямс. Кстати, вы должны взять себе в помощники моряка вроде него. У него есть племянник или сын, подходящий парень... А для чего мне понадобится этот фиолетовый газ, вы, может быть, догадываетесь! Хе-хе-хе!
      - Я радуюсь...
      - Что "радуюсь"? Вы мало знаете! Наш старик со своим "идейным" Ирландцем могли бы завертеться в своих гробах, если бы лежали в них, а не рассеялись в воздухе по милости одного нашего общего друга. Хе-хе-хе!.. Кстати, Ганс, я никогда не прощу вам его бегства.
      - Сэр...
      - Молчать! Я не хочу возвращаться к этому свинству. Довольно мы имеем теперь хлопот. Ваш сын до сих пор не может разобраться.
      - Сэр, мой сын прилагает все усилия, чтобы вновь решить задачу.
      - Здесь мало усилий. Надо иметь талант. Довольно! Итак, из двух идей, достойных бога или дьявола, одна возвращена к жизни.
      Ганс Шютте встал и прошелся по комнате. Половицы скрипели от каждого его движения. Он задумчиво посмотрел на аккуратные занавесочки, пощелкал пальцами перед канарейкой, потом, спохватившись, повернулся к своему патрону, неестественно прищурившему левый глаз.
      - Смею заметить... идеи мертвых обгоняют идеи еще живых, многозначительно сказал он.
      - К черту живых! Я плюю на них! Пусть трясется над своей тайной, спасая человечество! Во всяком случае, я сохранил над ним власть. Мы займемся с вами, Ганс, вещами попрактичнее, как и подобает американцам. И у нас есть еще такие парни, как Тросс!
      Босс стукнул своего слугу по спине, потом с гримасой отодвинул кружку:
      - Возьмите пиво, оно горчит... Подробные инструкции получите на яхте. Заметьте, мы должны спешить. События нарастают. Я сам ускоряю их ход. Мой замок полон гостей... - Босс стукнул стеком по желтым гетрам и еще больше наморщил лоб. - Кстати, Ганс, катушка, кажется, опять фыркнула. Наверно, сегодня кто-то там умрет. Позаботьтесь, чтобы это не попало в газеты. В моем замке - мое государство!
      - Будет исполнено.
      - Ганс! Вам доверено большое дело. Скоро мы начинаем великую очистительную войну. По этому поводу сегодня в моем замке прием.
      - Вы можете надеяться на своего старого Ганса. Он еще в состоянии перейти на любую скорость...
      Великан, низко кланяясь, провожал своего властного и желчного гостя.
      Из-за хорошеньких коттеджей поселка поднимались шпили Ютландского замка.
      На дороге к замку близ вновь выросшей буковой рощи автомобиль Вельта остановился. В него сел ожидавший здесь Тросс.
      Вельт нажатием кнопки поднял звуконепроницаемую стеклянную перегородку, отгородившись ею от шофера.
      - Итак, - сказал он, - мы с вами приняли условие этого лохматого психопата. Пусть едет на Арениду. Разумеется, с вами. Я дам вам Ганса, пусть воображает себя начальником экспедиции, перевалите на него всю черную работу, а сами займитесь одним - обработкой Бернштейна.
      - "Воздушная спичка", сэр?
      - Вы догадливы, как всегда. Этот секрет мне нужен любой ценой. Понятно? Любой! Без него не возвращайтесь.
      Автомобиль въехал во двор замка.
      Глава VI
      ЗАГАДКА СТРАННОГО ПАЦИЕНТА
      По галерейному тротуару, поднятому в этом узком переулке до уровня второго этажа, чтобы расширить проезжую часть, шел высокий, горбящийся старик с немного вьющейся седой бородой и расставленными локтями.
      Он вошел в мезонин ветхого, словно оставленного здесь как памятник старины, дома прямо с тротуара и стал спускаться по довольно крутой лестнице, пока не остановился перед дверью со старомодной дощечкой: "Заслуженный деятель науки профессор..."
      Старик открыл дверь и вошел в темную переднюю. Раздеваясь, обнаружил, что был без шляпы.
      - М-да... - отрывисто произнес он, покачав головой.
      Профессор жил в комнате, где властвовали и враждовали, как два противоположных начала, книги и картины.
      Книгам удалось захватить все пространство внутри комнаты. Гигантские шкафы высились по стенам, как книжные крепости. Втиснутый между стенами стол полонен был книгами. Книги захватили и кресла, и маленький шахматный столик. Они лежали всюду аккуратно связанными стопками. Книги владели и воздухом комнаты, наполняя его особым запахом бумаги в старинных переплетах; книги насыщали воздух, делали его пыльным и душным.
      Картины хотели раздвинуть комнату и растворяли стену, на которой висели, в тихих, печально-спокойных пейзажах. Они наполняли пространство свежим воздухом березовых рощ и мягким, просеянным сквозь облачную дымку солнечным светом. И если в комнату не проникали шорохи листьев и трав, то лишь потому, что на всех картинах царила тишина. Только ее да мечтательную задумчивость природы изображал на своих полотнах художник.
      Поглядев на часы и обнаружив, что уже час ночи, профессор стал укладываться спать. Через четверть часа он уснул. Но, как и обычно, очень скоро проснулся с чувством, как будто бы совсем и не спал. Полежав немного с открытыми глазами, профессор встал и, не зажигая электричества, подошел к письменному столу.
      С улицы проникал свет фонарей, и комната казалась наполненной рыхлым серым веществом. В том месте, где стояли кровать или книжный шкаф, вещество сгущалось до совершенно черного тона.
      Иногда начинало казаться, что оно сгущается там, где заведомо было пусто. Тогда профессор принимался умножать в уме друг на друга шестизначные числа. Это было трудно и никому не нужно, но это убивало мучительно долгое время привычной бессонницы. Просидев так, может быть, час, ни о чем не думая или предаваясь бесполезному занятию, профессор встал и зажег свет. Он подошел к картинам. Это были картины Левитана. Профессор методично рассматривал каждую, задерживаясь подолгу около тех, где качались верхушки деревьев или в синем небе плыли прозрачные облака.
      Осмотрев все тридцать девять картин, профессор начал одеваться. При этом обнаружил, что одна пуговица оторвалась. Он достал из ящика шахматного столика иголку и нитку, надел очки и принялся вдевать нитку методично, долго и упрямо. Вдалеке кто-то не спеша поднимался по лестнице и кашлял. Затем наступила тишина. Вероятно, поздний посетитель звонил. Наконец хлопнула дверь.
      - М-да!.. - сказал профессор, вздыхая.
      Долгая жизнь в одиночестве приучила его разговаривать с самим собой. Днем он этого себе не разрешал, но ночью допускал скидку на бессонницу.
      - Я позволю себе справедливо заметить, что этот способ вдевания нитки совершенно нерационален. Чтобы так поступать, надо "нот ту ноу э би фром э балс фут", как говорят американцы, - не знать ни аза в глаза. Необходимо завтра же приобрести двадцать... нет, пятьдесят иголок и заготовить столько же ниток разной длины. М-да... Затем обратиться к кому-нибудь, обладающему хорошим зрением, с покорнейшей просьбой вдеть пятьдесят ниток в пятьдесят иголок. М-да!.. Хранить их в определенном месте. Вот, скажем... ну, хотя бы здесь.
      Раздался звонок. Профессор удивился и вместе с тем обрадовался. Все-таки какое-то происшествие в его однообразной бессонной ночи. Спешно натянув на себя брюки и накинув на плечи одеяло, он зашаркал в переднюю. Звонили уже второй раз.
      - Кто бы это мог быть?
      Профессор пошел было к двери, но вернулся и почему-то предусмотрительно потушил свет. И только потом снова направился к двери. Оказалось - телеграмма. Профессор поглядел на почтальона поверх очков, отчего взгляд его казался сердитым.
      - Вам "молния" - так что извините... Поди разбудил вас?
      - М-да!.. Нет, что вы, я очень рад! Все равно не спал. Где же тут расписаться, осмелюсь спросить?..
      Закрыв дверь, профессор не торопясь подошел к столу и при свете уличных фонарей распечатал депешу. Телеграмма была из-за границы. Профессор поправил очки, прочел бланк и нахмурился.
      Потом он тяжело опустился в кресло и, обхватив голову руками, покачал головой.
      - М-да!.. Фирма отказалась даже вести переговоры с нашим торгпредством. В лучшем случае он ничего не знает об элементе. А если знает, то, конечно, никому не уступит, хоть и не догадывается о его назначении. Ну вот! Теперь я сделал все, что мог. Конечно, этого следовало ожидать. Даже правительство не смогло помочь. Нет, почтеннейший профессор, оказывается, вы были правы в своем сумасшедшем принципе. Надо нести это бремя, пока... пока любезный доктор... М-да!... По китай-скому обычаю, не пойдет в процессии первым!
      Профессор поднял очки на лоб и, отодвинув телеграмму в вытянутой руке, перечел ее еще раз.
      Потом, поправив одеяло, он прошаркал по седому полумраку, наполнявшему комнату, и остановился перед картинами. Обычно он зажигал при этом свет, но сейчас он делать этого не стал, по-видимому, удовлетворенный слабым отблеском рассвета. Кроме того, он вообще вел себя странно. Подойдя вплотную к одной из картин и взявшись обеими руками за ее раму, он так и остался стоять. Одеяло упало к ногам. Профессор не заметил.
      Раздался мелодичный звук, и рама картины повернулась на нижнем ребре. В стене открылся темный четырехугольник. Профессор сунул туда руку и зашуршал бумагами.
      - М-да!.. - сказал он и печально пожевал челюстями. Потом прошел к выключателю и зажег свет.
      Теперь потайной шкаф, вделанный в стену, был отчетливо виден.
      Профессор стал выкладывать на ставшую горизонтальной обратную сторону картины какие-то старые рукописи, испещренные формулами. Он перелистывал некоторые из них, задержался на странице, где был нарисован женский профиль, вздохнул и стал складывать обратно. В руки ему попало письмо.
      "Уважаемый профессор!
      Рад был убедиться, просматривая советский научный обзор, в соблюдении Вами поставленных мной на "Куин Мэри" условий.
      Радиофизика - достойнейшая область для приложения Ваших обширных знаний и блестящих способностей.
      Конечно, Вы могли бы вернуться и к былым своим исследованиям, в Вашем распоряжении окажется любая из моих лабораторий, где так удачно повторялись забытые миром открытия, применение которых, напоминаю, находится в прямой зависимости от дальнейшей заботы Вашей о счастье человечества.
      По-прежнему готовый к дружбе..."
      Дойдя до подписи, профессор раздраженно засунул письмо в секретное бюро.
      - Какой иронией звучат ваши слова о дружбе и человечестве!.. М-да!.. Ваше письмо лишь убеждает меня, что вам все еще не удалось "повторить" открытие моего учителя. Только то, что я жив, мешает вам воспользоваться в преступных целях тем, что уже в ваших руках. Так пусть хоть так оправдывается мое жалкое существование в моих собственных глазах!
      Профессор вздохнул и с шумом захлопнул шкаф. Из передней совершенно отчетливо слышался шорох. Профессор оглянулся, все еще держась рукой за раму.
      - О-о, профессор! Может быть, вы думаете, что на вас купальный костюм и вы идете купаться в нарисованную Левитаном речку? - послышался высокий торопливый голос.
      - Фу, доктор... Милейший, вы изволили меня напугать!
      - Что вы говорите! А я, признаться, испугался сам. Мне послышался, знаете ли, такой металлический звук...
      В комнату вошел маленький подвижный человек. Он быстро поворачивал свою лысую голову с вьющимися височками. При этом пенсне в старинной золотой оправе часто слетало, и доктор подхватывал его на лету и водружал на место.
      Криво надев пенсне на нос, доктор, потирая руки, оглянулся:
      - Итак, почтеннейший, что это был за металлический звук?
      Профессор был в явном замешательстве:
      - Вы... смею вас уверить... ошиблись.
      - Я? Ничего подобного! Я все понял. Это вы сбросили на пол свои рыцарские доспехи! - Доктор поднял одеяло с пола и накинул его на плечи профессору. -Теперь предоставим слово обвинителю, то есть мне. Слушайте и не защищайтесь! Во-первых, я предложил вам лежать. Сейчас же ложитесь на скамью подсудимых! Немедленно!..
      - Милый доктор, я ложусь... ложусь! Я уже лежу!
      - Ах, по-вашему, стоять посреди комнаты и размахивать руками - это и есть лежать? Ну вот... Итак, вы обвиняетесь в неупотреблении прописанных мною лекарств, в разгуливании неизвестно где по ночам и несоблюдении предписанного вам режима! Или, может быть, вы думаете, что я прописываю лекарства для сохранения их потомству, а мои советы подобны советам жены магометанина, которые, по Корану, следует выслушать, а поступить наоборот?
      - Милейший доктор, я принципиально не употребляю лекарств!
      Доктор едва успел подхватить пенсне:
      - О! Он принципиально не принимает лекарств! Может быть, вы принципиально не будете носить брюки? У вас, почтеннейший, мания принципиальности. Почему он не переехал в новую квартиру в доме Академии наук? Принципиально? Ему, видите ли, хочется жить в этой старой дыре! Почему у него нет домашней работницы? Не догадаетесь? Так я вам скажу: он принципиально не хочет, чтобы на него работали. Он, видите ли, имеет семь стаканов и один раз в неделю моет их все оптом в электрической судомойке. У него три пары галош, которые он меняет по мере того, как они испачкаются, чтобы потом рационально вымыть их - за один прием. Он, видите ли, варит сам себе суп из бульонных кубиков. А кубики покупать можно? Кто их делает?
      - Кубики делают для всех, а не для меня одного. Милейший доктор, хотя вы и убежденный аллопат, но в отношении своих нападок на меня уж будьте гомеопатом - применяйте их в малых дозах, а то ваши в пору аллигатору.
      - А он не аллигатор? Настоящий крокодил! Почему он отказался баллотироваться в Академию наук? Я вам скажу: принципиально! Он против обязывающего звания... Откройте рот!.. А почему он не женился, этот старый холостяк? Принципиально. У него не вышло один раз, и он больше не пожелал... Откройте рот!..
      - Доктор...
      - Покажите язык! Я доктор уже очень давно! Столько лет, сколько вы профессор. Вы, может быть, думаете, что у меня нет против вас самого главного обвинения? Вы - государственный преступник!.. Но-но-но! Не поднимайтесь! Вы покушаетесь на убийство! Что вы облегченно вздыхаете, уголовник? Повернитесь, пожалуйста!.. Так, хорошо. Вы покушаетесь на жизнь... повернитесь еще... известного... дышите!.. профессора... да дышите, я вам говорю!.. теперь не дышите.... бюллетени о здоровье которого ежедневно докладываются правительству.
      - Милейший доктор, если не ошибаюсь, вы опять что-то прописываете? Как я уже имел честь вам сказать, я не предполагаю принимать ваши лекарства.
      - Вы слышали? После этого он еще не преступник! Он собирается приблизить свою смерть!
      - Нет, дорогой доктор, я не собираюсь ее приближать. М-да... Я только не желаю ее отодвигать.
      - Может быть, вы думаете, что у вас есть такое право?
      - Я думаю... Это право каждого...
      - А! Вы слышали? Хорошо еще, что я молчаливый, а то бы я вам прочел такую лекцию о праве...
      - Доктор, доктор, умоляю!
      - Никакой пощады! Право? У вас на это есть такое же право, как зарезать меня! Вы упускаете одну маленькую подробность, что вы гражданин, у которого есть перед страной обязанности!
      - М-да!.. И перед человечеством.
      - О! Вы допускаете здесь противоречие?
      - Принципиально - нет. Милейший доктор, пожалуйста, не сердитесь!
      - Ну то-то! В следующий раз я приду к вам с ручным пулеметом. Лекарства прописывать не буду, а просто пришлю... Выходить? Ни в коем случае! Два дня лежать! Дайте-ка еще пульс. Для меня может быть удивительным ваше желание влезть в картину. Обидеть же кого-нибудь - для вас естественное проявление боевого духа.
      - Перестаньте шутить! В жизни своей я никого не обидел.
      - А меня? Или, может быть, вы думаете, что обижаться - это непрофессионально для врача?
      - Ну хорошо, любезнейший, не сердитесь. Я прошу у вас извинения. Простите меня, старика!.. Кстати, посмотрите в ящике, нет ли свежих газет. Окажите услугу!
      - Услугу? Пожалуйста! - Доктор с готовностью выбежал из комнаты.
      Профессор тяжелым, пристальным взглядом уставился на картину, за которой был скрыт секретный сейф. Мучительное выражение тревоги не покидало его лица до тех пор, пока доктор не вернулся с газетами в руках.
      - Пожалуйста, загадочный мой пациент! Вы, может быть, думаете, что, леча вас столько времени, я поставил диагноз вашей болезни? Ничего подобного! Я не поставлю его до тех пор, пока не разгадаю некоторых ваших странностей например... словом, пока не открою тайны вашего прошлого.
      - Ах, смею вас просить, любезнейший, оставьте меня в покое! Мне хочется просмотреть газеты.
      Доктор пожал плечами, поймал пенсне и, последовав примеру профессора, погрузился в чтение газет.
      На лестнице слышались чьи-то шаги, голоса, с улицы доносился шум автомобилей. Стало совсем светло, и зажженная лампочка выглядела тусклой. Доктор, позевывая, украдкой поглядывал на профессора. Старик тихо лежал на кровати, вытянув свое длинное худое тело. Через лестничную клетку проникал невнятный шум репродуктора. Вдруг доктор вздрогнул и в испуге вскочил. Прямо перед ним, во всем белом, с белой развевающейся бородой, стоял его странный пациент.
      - Почтеннейший, почтеннейший... что с вами?
      Профессор ничего не мог выговорить. Губы его тряслись, очки слетели, держась только на одном ухе. У ног профессора лежала смятая газета.
      - Что случилось?
      - Нет... Нет! - Профессор сел и закрыл голову руками. - Боже мой! Ведь эту газету могут прочесть за границей. Что будет? Что будет?.. - И он замолчал.
      Доктор не мог добиться от него ни слова. Тогда он поднял с пола газету. В глаза ему бросилось надорванное ногтем профессора место.
      Это была самая обыкновенная публикация в газете "Известия" о защите диссертации на звание доктора физических наук. Несколько ошарашенный, доктор переводил взгляд с невинной публикации на почти невменяемого профессора, который теперь подпрыгивающими шагами бегал по комнате и размахивал руками.
      - Клянусь вам, уважаемые коллеги, что я не пожалею своего времени, своих сил, но осмелюсь воспользоваться своим правом... М-да!.. Правом выступить с уничтожающей критикой этой безумной работы, которая должна быть уничтожена как зараза, как возможная причина общечеловеческого бедствия, как символ варварства, дикости, жестокости, как страшный анахронизм, как чудовищное злодеяние, от которого следует спасти человечество! Да-да-да! Кроме того, это ненаучно и не имеет под собой никакой почвы, обречено на неудачу, неуспех и провал! М-да!..
      Доктор покачал головой. Он еще раз перечел публикацию, лишний раз убедившись, что некая научная сотрудница М. С. Садовская будет защищать диссертацию на тему: "Использование сверхпроводимости как метод аккумулирования энергии".
      Обескураженный доктор ничего не понимал.
      Глава VII
      ЗАБЫТЫЕ ТЕНИ
      Отвечала ли Марина на уроке арифметики, взбиралась ли на забор, чтобы пройтись по нему всем мальчишкам назло, ждала ли в балетной пачке выхода на сцену или садилась за шахматный столик с часами, она всегда волновалась... Волновалась до дрожи, до тьмы в глазах, до потери дара речи. Трудно было представить, что она может ответить хоть на один вопрос профессору, что она вообще может стоять на ногах.
      Марина ненавидела себя в такие минуты, презирала за слабость, отчаяние, неуверенность, но ничего не могла с собой поделать, даже скрыть своего состояния не умела. Она вообще не способна была таить чувства, плакала в кино или на спектаклях, горько обижалась и могла горячиться по любому поводу. Ее еще в школе прозвали "атомной" и "гордой полячкой", хотя она была вовсе не полькой, а скорее украинка.
      Перед началом защиты диссертации Марина выбрала пустынный коридор на другом этаже института и расхаживала там из конца в конец, в полном изнеможении кусая тонкие губы, сжимая побелевшие пальцы и смотря в пол блуждающими, растерянными глазами.
      А ведь принято было считать, что она никогда и ничего не боится. Да и сама она еще с детства не признавала трусов, третировала и изгоняла их из ребячьей ватаги, где стала вожаком. Чтобы доказать свое, она вылезала из окна четвертого этажа и, умирая от головокружения, шла по карнизу. Она была доброй, вечно подбирала жалких котят или бездомных собак, возилась с больными и слабыми, но с сильными действительно была гордячкой и даже забиякой. Она лезла в драку с какими угодно мальчишками и в схватке была такой неистово исступленной, у нее бывали такие страшные кошачьи глаза и знала она такие опасные приемы, что даже большие парни от нее отступали, говорили, что, если с ней свяжешься, потом придется делать прививки. В конце концов и они признали ее власть.
      Она понимала, что надо победить сейчас волнение. В прошлый раз, на защите кандидатской диссертации, она едва справилась с собой, когда увидела за столом Ученого совета министра. У него был высокий лоб и зачесанные назад волосы. После защиты министр подошел к ней. Марина уже не волновалась, но тут смутилась. Стояла молчала. Еще подумала, что на нем удивительно маленькие сапоги, и, совсем растерявшись, спросила:
      "Как вы находите, товарищ министр... сегодняшнюю погоду?"
      Ничего глупее нельзя было придумать!
      Она решила поправиться, чтобы выйти как-нибудь из этого ужасного положения:
      "Я хотела спросить... Вы, кажется, впервые в нашем институте? - И, окончательно смутившись, пролепетала: - Как вы нашли мою диссертацию?"
      Тогда министр сказал тихим, неторопливым, несколько глуховатым голосом:
      "Нахожу скверной".
      Сердце у Марины упало.
      "Я никак не могу дождаться, - продолжал министр, - когда начнется настоящее лето. Не выберешь времени рыбу поудить".
      "Как, вы бываете на рыбалке?"
      "Первый раз я был, когда рыли котлованы для фундамента. - Министр помолчал. - Потом... потом, кажется, я был еще три-четыре раза, знакомился с лабораториями и работами".
      "Ах да!" - прошептала Марина.
      Они тогда стояли вот в этом же коридоре. И никто к ним не подходил, думая, наверно, что у них серьезный разговор.
      "Диссертация ваша мне понравилась. Поэтому-то я и решил с вами поговорить".
      На этот раз Марине удалось смолчать.
      "На рыбалке я бываю два раза в лето, когда решается дифференциальное уравнение с тремя переменными: погодой, свободным временем и настроением".
      Потом министр сказал "так", как бы поставив точку, и замолчал.
      Больше она ни о чем спрашивать его не решилась. Она поняла наконец, что министр методично ответил на все ее вопросы, причем именно в том порядке, в каком они были заданы. Она робко взглянула на него и вдруг увидела, что у серьезного, всегда непроницаемого, как ей казалось, министра глаза ласково смеялись. И Марина почувствовала себя сразу по-другому. Теперь она могла уже внимательно и спокойно выслушать все, что он скажет ей.
      "Вы посвятите свою дальнейшую работу, - говорил он ей, - во-первых, вопросу сверхпроводимости, который затронули сегодня лишь вскользь; во-вторых, связи этого явления с проблемой концентрации энергии. Это нужная проблема, которой у нас мало занимаются. Свяжитесь по этому вопросу с полковником Блиц... простите, с полковником Молнией. Иван Петрович недавно перевел свою фамилию на русский язык. Для поставленных им артиллерийских задач требуются огромные сосредоточения энергии. Но эта работа имеет и более широкое значение. Когда-то я был свидетелем демонстрации одного очень эффектного опыта... Давно это было... Я собственными глазами видел осуществленный сгусток энергии. Советская наука должна решить этот вопрос. Так, - снова поставил точку министр. - Задачу эту я выдвигал перед многими профессорами, но эти, с позволения сказать, ученые разводили руками..." По лицу министра скользнула лукавая усмешка.
      "Да... Но смогу ли я?"
      "Для связи с Молнией я дам вам направление в его секретную лабораторию. Но перед вами стоят пока чисто научные задачи. Для них потребуется революционное миросозерцание и восприимчивый ум. Пусть работа эта будет вашей диссертацией".
      "Но ведь я уже защитила диссертацию! И потом: смогу ли я справиться с такой задачей?"
      "Я думаю..."
      "Достаточно ли моя подготовка?"
      "...что эта диссертация будет вашей второй, то есть докторской".
      "Как? Мне? На звание доктора?"
      "На мой взгляд, чтобы справиться с такой задачей, вы найдете у себя все данные. Наконец, в том, что вы станете доктором, ничего удивительного я не вижу!.."
      Раза два потом Марина приезжала к министру и стала называть его уже Василием Климентьевичем. Она рассказала о своем свидании с полковником Молнией и о намеченных ею путях решения задачи.
      Вот и прошли два года... Диссертация готова.
      Интересно, приедет ли Василий Климентьевич? Ведь он обещал.
      Марине было двадцать пять лет. Глядя на нее, можно было ощутить перемены, которые произошли в наших женщинах за последние сто лет. В прошлом веке ее сверстницы, выйдя замуж лет в шестнадцать, обзавелись бы уже семьями и детьми и, достигнув зрелости, массировали бы у глаз морщинки, а двадцатипятилетняя "засидевшаяся" девица начала бы уже блекнуть и увядать.
      Наша современница, соискательница степени доктора физики, была умнее, образованнее, начитаннее своих сверстниц из прошлого и все же оставалась юной. Иные условия воспитания, равный с мужчинами уровень развития, работа мысли и духовное богатство словно дали советским женщинам тот эликсир молодости, который их бабки тщетно пытались заменить румянами и тугими корсетами.
      Марина была молода и хороша собой, но самой красивой и умной, самой изумительной и непостижимой считала Марину влюбленная в нее до обожания, смотрящая на мир ее глазами восемнадцатилетняя сестренка Надя.
      Она нашла Марину в коридоре и помчалась ей навстречу, встряхивая мелкими кудряшками, розовощекая, пухленькая, с совершенно круглыми от переживаний чернильно-синими глазами.
      Она подбежала, задохнувшись, и не могла ничего выговорить.
      Марина ласково улыбнулась. Рядом с Надей она всегда чувствовала себя старшей, даже старой.
      - Какой ужас, какой ужас, Мариночка! Говорят, сам министр Сергеев приехал! Ты волнуешься?
      - Я? - усмехнулась Марина. - Нисколько.
      Это было правдой. Марина забыла о волнении. Холодная решимость, которая обычно приходила позже, когда был уже взят экзаменационный билет, сделан первый шаг на сцене или первый ход на шахматной доске, решимость и холодная ясность владели ею.
      - Ты узнала, что будет говорить оппонент? - беспокоилась Надя.
      Марина пожала плечами:
      - Наверно, скажет, что я заглянула в будущее.
      Надя смотрела на нее счастливыми глазами, любовалась ею.
      Пора было спускаться в нижний этаж. Взявшись за руки, сестры шли по мраморной лестнице. Их окружили молодые люди, научные сотрудники института, в отличие от сохраняющей юность Марины рано лысеющие и многие в очках. Марина здоровалась с ними, смеялась и радовала всех спокойствием. Она шепнула Наде:
      - Смотри, кто идет! Это профессор Горский из Ленинграда.
      - А кто рядом с ним?
      - Кто-то незнакомый.
      - А я знаю, - вмешался один из молодых людей, - это профессор Оксфордского университета Ленгфорд.
      - Идут, идут! Тише!
      - Кто это маленький, в очках?
      - Посторонитесь, не видно!
      - Профессор Цзе Сю-лян, а с ним рядом - доктор Джеран из Монгольского университета. Сзади доктор Мейлс из Гейдельбергского университета.
      - Это прямо не защита диссертации, а международный конгресс!
      - Звонят! Приглашают в аудиторию!
      - Пойдемте!
      - Ну где же Василий Климентьевич?
      Через улицу по направлению к институту мчались две фигуры. Впереди, с развевающимися седыми волосами, без шляпы, почти бежал старый профессор. Позади него, старательно семеня ногами, едва поспевала кругленькая фигурка доктора:
      - Почтеннейший, пощадите... Вы, может быть, думаете, что я могу закрыть перед вами шлагбаум? Ничего подобного. Мне все равно не удастся забежать вперед. Одумайтесь! Что вы делаете со мной? Ведь я только что сообщил в бюллетене, который ежедневно докладываю правительству, об ухудшении вашего здоровья. И вдруг вас видят на улице, да еще без шляпы...
      - Милейший, не откажите в любезности оставить меня в покое! М-да!..
      - В покое? Этот сумасшедший бег по улице вы называете покоем?
      Профессор сердито пожевал челюстями и прибавил шагу. Доктор выхватил платок и судорожно вытер мокрое лицо.
      - Нет, почтеннейший! Ну зачем вам понадобилась эта диссертация? Вы для меня загадка!
      Оставив запыхавшегося доктора далеко позади, профессор вошел в вестибюль института. Торопливо скинув с себя пальто и расчесав сбившуюся на сторону бороду, он одернул мешковато сидевший на нем пиджак и направился по коридору.
      Дверь в аудиторию была открыта. Профессор остановился у притолоки, сердито смотря из-под насупленных бровей. Голову он склонил немного набок, а правую руку приложил к уху.
      Он слушал Марину. Он почти физически ощущал ее слова, летящие в аудиторию, слова, что заставляли то насторожиться, то задуматься, то неожиданно рассмеяться.
      - Я попыталась увязать высказанные мной представления о сущности сверхпроводимости с основными положениями квантовой механики и волновой теории. Моей конечной задачей было наглядно доказать, что в магнитном поле можно накапливать энергию, стоит лишь сочетать это с явлением сверхпроводимости. Разрешите мне закончить теперь научную часть своей диссертации и перейти к ее, я бы сказала, фантастической части. Я говорю фантастической, ибо перспективам использования концентрированной таким образом энергии место скорее в научно-фантастическом романе, чем в научной диссертации.
      Человечество вступило в атомный век. Навсегда забыты былые страхи и пессимистические прогнозы о грозящем нам иссякании запасов топлива: каменного угля, сланцев, нефти, природных газов. В нашей стране уже работают атомные электростанции общей мощностью в миллионы киловатт. Они дают ток городам, промышленности, сельскому хозяйству.
      Вопрос получения энергии решен человечеством на несколько тысячелетий.
      И с железной закономерностью встает для решения новый вопрос - вопрос распределения энергии.
      Делаются попытки создания подвижных энергоатомных установок. На многие аэродромы приземляются наши замечательные паролеты, в которых паровой котел совмещен с атомным реактором. Плавают уже суда с подобными же, но более тяжелыми установками.
      Однако технике нужно иное, более радикальное решение. Стоит ли ставить автомобильный мотор на старую пролетку! Надо по-новому аккумулировать энергию, использовать для этого сверхпроводимость.
      Магнитное поле, в котором теоретически можно сосредоточить энергию, ничего не весит. Прибор можно сделать самых малых размеров. Любому потребителю энергии достаточно присоединиться к его клеммам, чтобы на длительный срок получить источник электрического тока. Ненужными станут тысячекилометровые электрические линии передач. Сверхаккумуляторы в огромном числе можно будет заряжать на гигантских атомных энергоцентралях, а потом доставлять потребителям.
      Раз в месяц получат маленькие цилиндры машинист электровоза, бортмеханик самолета, шофер электромобиля, тракторист электротрактора, энергетик завода, механик корабля, наконец, просто домашняя хозяйка, которая сменит у себя в квартире сверхаккумулятор с месячным запасом энергии, как меняла прежде предохранительные пробки.
      Ребятишки приспособят электромоторчики к самокатам или велосипедам, покупая в магазинах сверхаккумуляторы, как батарейки электрических фонариков.
      Сверхаккумулятор сделает человека подлинным хозяином энергии, которая поможет ему окончательно покорить природу и распоряжаться силами стихии. Поможет ему добиться полного изобилия, поднять культуру и достигнуть на дороге прогресса самого светлого счастья...
      - Да это же не диссертация, а целая, поэма! - шепнул седовласый ученый, сидевший рядом с министром в первом ряду.
      Василий Климентьевич, который все-таки, приехал на защиту, повернулся к нему, улыбнулся и кивнул в сторону Марины.
      - Послушайте, почтеннейший мой профессор, - шипел доктор, - почему вы решили оставить себя без бороды, выдрав ее столь свирепым и болезненным способом?
      - Извольте замолчать... М-да!.. Замолчать! - свирепо прошипел профессор.
      - Тише! - шикнули на них сзади.
      Марина кончила. Ей шумно аплодировали. Румяная, похорошевшая, она тяжело дышала, сердце колотилось. Поправив волосы, она отошла к стене.
      На ее месте стоял теперь официальный оппонент.
      Марина слушала рассеянно. Он не возражал по существу. Он только ставил ряд вопросов, касавшихся дальнейших перспектив развития идеи концентрации энергии с помощью явления сверхпроводимости.
      Во время речи оппонента стоявший у притолоки профессор кусал ус, презрительно опустив уголки губ. Доктор озабоченно наблюдал за ним.
      - Я позволю себе извиниться перед многочтимой аудиторией! - неожиданно прозвучал гулкий отрывистый голос старого профессора, едва смолк официальный оппонент. - Я позволю также принести свои извинения и многоуважаемому председателю Николаю Лаврентьевичу, что без приглашения вторгаюсь к вам, но я счел бы недостойным звания истинного ученого смолчать при обстоятельствах... м-да!.. при обстоятельствах, сопровождавших изложение трактовавшейся здесь работы...
      Марина подняла глаза и удивилась. Она даже не знала этого ученого.
      - Пожалуйста, профессор, мы очень рады предоставить вам слово, - сказал председательствующий молодой академик.
      Профессор прошел за длинный, напоминающий, беговую дорожку стол, ссутулив худую спину.
      - М-да!.. Детский лепет или безумный бред? Я осмелюсь предложить этот вопрос всем присутствующим. Что преподносит нам, я бы сказал, нескромный соискатель почетного звания доктора физических наук? Разве уважаемые представители научного мира имели честь собраться здесь лишь для тою, чтобы выслушивать нелепые фантазии? М-да... В первый раз за долгую жизнь вашему покорному слуге выпадает незавидная роль возражать с этой высокой кафедры ребенку или сумасшедшему. Конечно, это "эгейнст зи грэн" - немного против шерсти, как говорят американцы, но прошу покорнейше извинить старика. Привык я называть вещи своими именами. Не обессудьте!.. Слишком трудно равнодушно слышать столь вульгаризированные представления о сущности физических явлений, преподнесенные нам здесь под ярлыком серьезной научной работы!
      Аудитория онемела от удивления. Министр внимательно изучал лицо старого профессора, громившего основы высказанных Мариной гипотез, зло высмеивавшего ее математические построения.
      Стоявший в дверях доктор держал пенсне в руках и, не отрываясь, глядел на своего пациента, словно искал в его глазах разрешения мучившей его загадки.
      - Так выглядят, уважаемые товарищи по науке, эт ферст блаш - при первом взгляде - изложенные нам принципы теории сверхпроводимости в свете далеко не исчерпывающей, но серьезной критики... - Профессор оперся вытянутыми руками о стол и согнул узкую спину, продолжая местами налегать на букву "о". - М-да!.. Но все это бледнеет, товарищи ученые, перед второй частью выступления соискателя. Лишь одна-единственная в ней фраза доставила мне внутреннее удовлетворение. Почтенный соискатель совершенно справедливо изволил заметить, что излагаемым мыслям место не в научной работе, а в фантастическом романе. И я позволю себе добавить: в плохом, уводящем во вредную сторону романе! М-да!..
      Всей силой авторитета науки я позволю себе заверить вас: оставьте далекие от реальности мечты о концентрации энергии в магнитном поле! Заниматься такой задачей - абсурд, заблуждение, нелепица, чепуха, ересь, вандализм в науке, невежество, узость взглядов, оскудение ума, отсутствие элементарного контроля над собой!
      Ваши предыдущие аплодисменты, уважаемые и дорогие мои коллеги, я позволю себе отнести скорей к эстрадной актрисе, ловко жонглировавшей эффектными, но невозможными положениями, чем к представителю чистой и объективной науки...
      В аудитории поднялся шум. Над доской зажглись и замигали буквы: "Внимание!" Шум не прекращался. Он понемногу стал затихать только после того, как молодой академик, проводивший защиту, встал и подошел к доске.
      Тогда особенно громко прозвучал певучий и обиженный голос Нади:
      - А я думала, что люди - современники революций - умеют спорить по-настоящему!
      Академик поднял руку и сказал:
      - Продолжайте, профессор!
      Профессор стоял все в той же напряженной позе, опершись руками о стол, и резкими движениями поворачивал голову то вправо, то влево.
      Марина села на пододвинутый ей стул и потемневшими глазами не мигая смотрела на этого ненавидящего ее человека. Она заметила, как преобразился он, заговорив о концентрации энергии, как страстно зазвучал его голос.
      Женщина, слушая, часто обращает больше внимания не на смысл слов, а скорее на тон, каким они сказаны. И, странное дело, Марина не могла найти в себе ни малейшей неприязни к своему неожиданному оппоненту. Но обида, горькая ребяческая обида подкатывала к горлу, растворялась в слезах, готовых брызнуть из глаз...
      Профессор продолжал:
      - Нам рисовали развращающие мозг картины применения аккумуляторов, использующих магнитные поля сверхмощной силы, - я бы сказал, сверхаккумуляторов. Мы слышали о карманных электростанциях, о неиссякаемых батареях, о бестопливных двигателях, гораздо более удобных, чем атомные... Я сам мог бы, бесконечно фантазируя, рассказать и более поразительные вещи. Но зачем это? Зачем? Для чего тратить силы и государственные средства на бесплодную, хилую идею? Сила уничтожит сама себя. Почтенная соискательница говорила нам об изменении структуры вещества при увеличении магнитного поля, исключающей возможность существования сверхпроводимости. Кроме того, большое магнитное поле разрушит и самое катушку, прочность которой не может быть достаточной. Вся накопленная энергия вырвется наружу, чтобы испепеляющим жаром уничтожить производящих опыт людей, будь то седой, всеми уважаемый ученый или полная жизни и любви девушка...
      Дорогие коллеги, товарищи ученые, я имею честь заверить вас, что теоретически нет никакой возможности предохранить проводник от проникновения в него магнитного поля! Точно так же как нельзя пропустить по нему ток больший, чем допускает его атомная структура. Нет такой возможности! Всякая попытка обречена на такую же неудачу, как и стремление получить явление сверхпроводимости при обычных температурах.
      Резюмируя свое выступление, я позволю себе сказать, что представленная работа порочна как в своей основе, так и в отношении намечаемых вредных перспектив, обрекающих людей на ненужный риск и горькие разочарования. Работа соискательницы не продумана, сыра, недостаточно выношена, не обоснована, мелка, легкомысленна и, самое главное, неправильно ориентирована. Приходится пожалеть о напрасном труде и потерянном времени. Будем надеяться, что это послужит хорошим уроком юной соискательнице и повернет ее честолюбивые стремления на другой, более реальный и эффективный путь, что я имею честь ей рекомендовать...
      Профессор кончил и быстрой подпрыгивающей походкой направился в аудиторию.
      Слышно было, как залетевшая в окно ночная бабочка билась крылышками о матовый колпак лампы.
      Профессор, шаги которого гулко раздавались в притихшей аудитории, подошел к седоволосому соседу министра и сел рядом с ним. Тот демонстративно встал и, извинившись перед Василием Климентьевичем, прошел в задние ряды.
      Профессор, растерянно улыбаясь, смотрел ему вслед прозрачными голубыми глазами.
      У него дернулась щека. Он заморгал ресницами и опустил голову, потом, раздвинув острые колени, облокотился на них, зажав ладонями виски.
      В течение всего времени, когда выступали ученые, пожелавшие изложить свои взгляды на использование сверхпроводимости, министр все приглядывался к старому профессору. Посматривал он и на Марину. Заметил, как выбежала она в коридор сразу после окончания речи неожиданного оппонента, как вернулась оттуда с красными глазами.
      На защите диссертации Марины Садовской разразился научный спор. Столкнулись разные течения и забурлили яростные штормы волновых теорий, квантов, магнитных вихрей и мириад электронов. Защита превратилась в диспут, которому не видно было конца.
      Но вряд ли слышал эти выступления старый профессор. Наконец он встал и неровной, спотыкающейся походкой направился к выходу.
      Министр поднялся и тоже вышел в коридор.
      В коридоре у окна стояла Марина и кусала до крови губы.
      Министр подошел к ней и сказал:
      - Так.
      Марина не подняла глаз.
      - Провалилась я, Василий Климентьевич!
      - Этого я пока еще не знаю...
      - Но ведь он говорил прекрасно! Я совершенно уничтожена...
      - Да, - сказал министр и помолчал. - Он говорил прекрасно, даже с излишней страстностью, пожалуй, но об уничтожении говорить преждевременно.
      Марина выпрямилась и постаралась улыбнуться.
      - Конечно, я понимаю, что это не может повлиять на решение Ученого совета, но все же обидно, Василий Климентьевич...
      Последние слова она прошептала одними губами, без дыхания.
      Министр все же услышал, но, кроме того, он услышал звук чьего-то грузного падения.
      Когда Марина подняла глаза, то увидела широкую спину бегущего министра. Резким движением она бросилась за ним.
      Поперек коридора, неуклюже согнув колени и уткнувшись лицом в толстый ковер, лежал профессор.
      Из аудитории доносилась монотонная речь выступавшего.
      Как ни спешили министр и Марина, кто-то, все же опередив их, уже склонился над профессором.
      - Я попрошу помочь мне поднять больного, - сказал, не оборачиваясь, низенький человек.
      Втроем они с трудом подняли профессора и посадили на диван.
      - Пульс очень плох! Этого следовало ожидать... Ведь у вас, наверно, есть машина? Надо его доставить домой.
      - Я уже дал распоряжение отвезти профессора.
      - Вот и чудесно! Он, знаете ли, такой чудак, никак не хочет иметь прикрепленной машины.
      - Знаю, - сказал министр.
      Пока доктор говорил, руки его были в деятельном движении. Он поймал пенсне, расстегнул профессору ворот и жилетку, достал из своего кармана стерилизованный шприц в упаковке и что-то впрыснул больному.
      Положив шприц обратно в коробочку, доктор потер ладонь о ладонь, потом обеими ладонями - лысину, наконец, быстрыми и нежными движениями стал делать профессору массаж. Увидев, что министр наблюдает за его руками, доктор сказал:
      - Товарищ министр, есть древняя индийская поговорка, что врач должен иметь глаз сокола, - доктор поправил пенсне, - сердце льва, - доктор прижал обе ладони к груди, - и руки женщины! - С этими словами доктор принялся снова растирать профессора.
      Марина стояла молча, наконец сказала тихо:
      - Позвольте мне отвезти его.
      - Нет, ваше место здесь. Я сам поеду с ним, - сказал министр.
      Марине показалось, что министр хочет еще что-то сказать ей. Она выжидательно смотрела на него.
      - Я предвижу исход сегодняшней защиты, - сказал он.
      - Предвидите? - насторожилась Марина.
      - Каков бы ни был этот исход, я хочу взять с вас слово.
      - Готова, Василий Климентьевич.
      - Прошу вас остаться стойкой.
      - Вот как?
      - Лучше всего вам поехать куда-нибудь. Ненадолго. К друзьям, родственникам...
      - У меня бабушка в Бресте.
      - В Бресте? Совсем хорошо. Побываете там в крепости.
      - Непременно.
      - Поклонитесь там праху героев. И от меня... - И министр повернулся к доктору, который осторожно помогал профессору подняться.
      Почти повиснув на руках доктора и министра, профессор, едва передвигая ноги, прошел к автомобилю и послушно сел в него.
      Он все время робко и виновато улыбался, как будто сделал что-то страшно неприличное.
      Стоя на крыльце, Марина смотрела, как увозили беспомощного человека, час назад уничтожившего ее.
      Наконец она обернулась.
      Перед нею стояла Надя с округлившимися глазами.
      - Какой ужас! - пролепетала она. - Ты знаешь? Они не присудили тебе степени доктора! Какой ужас! Что же теперь делать?
      - Я уезжаю.
      - Куда?
      - В Брестскую крепость. Потом к бабушке.
      - В Брестскую крепость? Какой ужас!
      Марина даже не зашла в институт, чтобы узнать официальное решение Ученого совета, она прямо проехала домой, послав Надю за железнодорожным билетом до Бреста.
      Автомобиль министра вез больного профессора в его квартиру. Старик привалился в углу, маленький доктор держал его за руку и все время вполголоса что-то говорил.
      Министр внимательно смотрел на странного старика и пытался вспомнить, где мог видеть его раньше. Он твердо знал, что до сих пор они никогда не встречались. Конечно, он мог видеть портреты знаменитого профессора, но не внешние черты казались ему знакомыми. Знакомы были какие-то неуловимые жесты, манера говорить, двигаться...
      Еще думал министр о провале диссертации Марины. Он чувствовал себя ответственным за этот провал, ибо именно он навел ее на мысль пойти по принятому в диссертации пути.
      Неужели он ошибался? Имел ли он право портить научную карьеру девушки ради проверки своих давно забытых снов?
      "Имел", - в конце концов решил министр. Должно быть, он стал стареть. Во время гражданской войны он не ставил перед собой вопроса, имеет ли он право послать в разведку... любимого человека.
      Министр вздохнул. Доктор удивленно обернулся к нему.
      - Да, это разведка, - неожиданно вслух сказал министр.
      - Вот именно! Я всегда говорю, что диагноз - это то же самое, что разведка. А лечение - это уже атака. Наши пилюли - снаряды, наши советы дурманящие газы, а наши операции - штыковой бой! Я всегда это говорил.
      Министр не мог сдержать улыбки. Доктору удалось отвлечь его мысли от той разведки, в которую он когда-то послал свою жену...
      Глава VIII
      МИРНАЯ ОХОТА
      Приглашенные главой мирового военного концерна мистером Фредериком Вельтом военные эксперты крупнейших капиталистических стран ночевали в Ютландском замке.
      Будить гостей начали рано. Заря в это утро была серая, без красок, словно карандашом нарисованная на небе. Просто часть неба стала менее темной, будто на нее легло меньше карандашных штрихов.
      Когда постучали к англичанину, он уже брился. Через несколько минут, свежий, затянутый в новый френч, надушенный и надменный, он вышел в коридор. Навстречу ему шел Бенуа:
      - Бон жур, мон ами! Как провели вы ночь?
      - Плохо, - поморщился Уитсли.
      - Почти уверен, что вам снились огненные облака.
      Англичанин холодно усмехнулся:
      - Признаюсь вам, об этих летающих массах огня мы имели донесения еще в 1914 году.
      - А, вот как! - изумился француз.
      Англичанин пожал плечами;
      - Они были замечены в Америке, в Аппалачских горах. Однако после происшедшей там катастрофы все следы пропали.
      - Так-так-так... - задумчиво проговорил Бенуа. - А я, знаете, тоже плохо спал. Мне почему-то приснился наш хозяин в виде владельца парижского модного магазина. Он приказывал хорошеньким девушкам демонстрировать мне новые модели платьев.
      - Словом, вы хотите сказать, что даже во сне он продолжал вам демонстрировать свои модели.
      Они молча пошли по каменным плитам коридора.
      "Золотой генерал", как завистники прозвали генерала Копфа после выхода в отставку, которую он очень тяжело переживал, отвык вставать рано. Поэтому его бывшему адъютанту, сопровождавшему своего старого патрона в эту поездку, пришлось долго будить почтенного военного эксперта.
      Проснувшись, Копф потрогал на ночной рубашке орден, который он ценил больше всего на свете и никогда с ним не расставался, выполняя старую клятву, данную фюреру при его получении. Это был простой, суровый, железный орден. Копф погладил грудь и зевнул:
      - Неужели пора? А мне казалось, что я не успел еще заснуть.
      - Около пяти часов.
      - Точнее, адъютант! Точнее! Надо быть абсолютно точным.
      - Без семи с половиной минут пять.
      - О-хо-хо! Будем, как викинги!
      Однако, попробовав ногами пол, Копф покачал головой:
      - Наш радушный хозяин мог бы растрясти свою скупость и купить коврик за семнадцать марок! А? Как вы думаете, адъютант?
      - Совершенно верно, ваше превосходительство.
      Копф снова зевнул:
      - А что верно? Ничего вы не понимаете! Знаете ли вы, молодой человек, что наш хозяин ничего не смыслит в коммерции?
      От удивления адъютант чуть было не потерял своей выправки, которой так гордился.
      Копф спустил на пол вместо ковра одеяло и стал делать гимнастику. Хитро поглядывая на адъютанта, он сказал:
      - Разве это коммерсант? Зачем он собирает военных экспертов разных стран? Очевидно, он хочет продавать свои изделия. Ну что ж, хорошо, против этого трудно возражать. Американцы всегда продают свою военную продукцию. Это у них основной вид экспорта, как для Бразилии кофе. С рекламными целями он демонстрирует военным экспертам замечательные модели, разработанные на его заводах. Очень хорошо! Но согласитесь, что бессмысленно, мой дорогой, демонстрировать такое средство истребления, которое превосходит, а может быть, и исключает все до того показанное. О нет! Коммерсант не должен был бы так поступать!
      Генерал в отставке кончил свою гимнастику.
      - У него что-то на уме! Сегодня он устраивает охоту... - Копф выглянул в окно. - Ха-ха! Клянусь Вотаном, я ничего не вижу, кроме лугов! Не хочет ли наш хозяин охотиться на полевых мышей?
      - Совершенно верно. Я полагаю, что ваше превосходительство не будет иметь возможности убить здесь рогатиной своего восемнадцатого медведя.
      - Или триста сорок шестого кабана.
      - Совершенно верно: или триста сорок шестого кабана.
      - Давайте шкатулку.
      Величественный Копф, тщательно соблюдая очередность, стал надевать ордена. Не уместившиеся на его груди он оставил в шкатулке.
      Пять минут спустя, откинув назад красивую седеющую голову, он вошел в полутемный холодный зал со стрельчатыми окнами.
      Со стен тускло смотрели почерневшие портреты храбрых рыцарей, когда-то поддерживавших в стенах этого замка славный дух войны, в столь своеобразной форме возродившийся здесь вновь. С потолка зала, по непонятной прихоти владельца, свисали провода высокого напряжения. Под портретами и проводами, разбившись на небольшие группки, прогуливались военные эксперты крупнейших капиталистических стран, приглашенные архимиллионером Вельтом для участия в великосветской охоте.
      В зале среди военных были также и дамы. Одна из них, высокая брюнетка, непринужденно беседовала с седобородым японцем. Бросалась в глаза неестественная бледность ее лица.
      В двух шагах от нее в позе высшей готовности выполнить любой приказ стоял атлетического вида человек, не спускавший с нее глаз. Иногда она мило улыбалась ему, беседуя с японцем и кивая другим гостям.
      Копф, еще более откинув назад голову, подошел к ним и с достоинством приветствовал японского генерала и его даму.
      Японец блеснул стеклами своих золотых очков и ответил длинно и витиевато. Брюнетка едва кивнула и сразу заинтересовалась другими гостями, но так же быстро повернулась обратно.
      Это была жена владельца замка, блистательная итальянская аристократка Иоланда Вельт.
      А при ней состоял, чтобы угадывать ее желания, любимец ее мужа и его секретарь мистер Тросс.
      "Золотой генерал" направился теперь к другой даме, полной блондинке, еще издали улыбавшейся ему. Подойдя к ней, он приложился к пухлой ручке с позолоченными ногтями.
      Эго была подруга Иоланды, Шарлотта, жена одного из директоров концерна Вельта.
      Блестящее общество оживленно болтало. Звуки голосов, мешаясь под сводами, превращались в гулкий и нестройный шум.
      Вдруг все разговоры разом стихли. В зал вошел владелец будущих вооружений армий мира Фредерик Вельт. Как и при посещении Ганса Шютте, у него были желтые гетры на тонких ногах.
      - Господа! - объявил он гортанным голосом. - В знак стремления к миру всех здесь собравшихся мы сейчас превратимся в охотников! Машины ждут нас.
      В зале появилось несколько лакеев, одетых в шкуры. Они принялись раздавать гостям луки и колчаны со стрелами.
      Ими неслышно руководил Тросс.
      Генерал Копф повертел в руках лук и оглянулся на адъютанта:
      - Что вы скажете? А?
      - Это лук, ваше превосходительство.
      - Ну я знаю, что лук! Оружие нибелунгов. А это?
      - Колчан со стрелами, ваше превосходительство.
      - Его превосходительство, наверно, не привык к подобному оружию, вмешалась Шарлотта, поведя тщательно нарисованной бровью. - Первобытная рогатина - снаряжение северного охотника - или современный истребитель! Не так ли, ваше превосходительство?
      Адъютант сверкнул своим безукоризненным пробором и сказал:
      - Его превосходительство признавал в свое время и "таубэ".
      - О-о! Кто ж не знает о легендарных подвигах летчика Копфа! Каждый мальчишка помнит знаменитую цифру: девяносто шесть сбитых за все войны аэропланов, - вставил оказавшийся рядом Тросс.
      - Девяносто девять, - скромно поправил Копф.
      - Девяносто девять! - воскликнула Шарлотта. - О, ваше превосходительство! Вы должны сравнять счет. Сто сбитых самолетов! Обязательно сто! Это будет так мило.
      - Вы угадали мою сокровенную мечту, - сказал Копф.
      - Я надеюсь, вы будете иметь эту возможность. Однако позвольте мне помочь вам надеть этот колчан.
      - О-о! Вашими руками я позволил бы даже надеть на себя цепи, а не только оружие против полевых мышей.
      - Вы ошибаетесь, ваше превосходительство! Я уверяю вас: у нас будет настоящая дичь.
      - О-о! Крупная дичь уже в ваших руках!
      - Неужели? А я думала, в руках Иоланды! - ответила Шарлотта, кокетливо прищурив серые глаза.
      Тем временем военные эксперты, уступая друг другу дорогу, вышли через окованную железом дверь Слегка позванивая шпорами, они спускались теперь по изъеденным веками ступеням.
      Во дворе стояло шесть автомобилей.
      - Поддерживающий императорский престол будет счастлив воспоминаниями об охоте, проведенной в вашем обществе, - сказал престарелый японец, усаживаясь в автомобиль.
      - О, ваше превосходительство! Я рассчитываю пополнить ваши воспоминания рыбной ловлей в Японии. Я так мечтаю посетить вашу сказочную страну! ответила Иоланда. - Не правда ли, Тросс? Вы отвезете меня туда? - И она указала Троссу на место шофера в своем автомобиле.
      Тросс молча кивнул.
      - Японцы не склонны к аллегориям, но в Европе я позволю себе сказать, что наша страна - это цветок, наши женщины - это нежнейшие лепестки, мужчины упругие стебли, наша жизнь - благоухание!
      Японец говорил монотонно и скучающим взором рассматривал носки ботинок.
      Один за другим автомобили выезжали на железный мост. Впереди всех ехали Вельт с Шарлоттой и генералом Копфом.
      Клочковатые облака сходились в небе гигантским веером. Карандашный рисунок неба потерял свой серый тон, на нем словно расплылась случайно попавшая туда оранжевая краска.
      Автомобили остановились в буковой рощице против замка. Черные, старые, узловатые деревья тянули к светлеющему небу полусгнившие вершины. Было свежо. В ветвях нестройно чирикали птички. Где-то далеко замычала корова. Видимо, датчане выгоняли на луга свои прославленные стада.
      Охотники поеживались, с усмешкой глядя на забавлявшее их оружие.
      От замка по направлению к странному, словно развороченному подземным взрывом холму пронеслись две закрытые машины.
      - Господа, - объявил Вельт, - автомобили выезжают по очереди через каждые две с половиной минуты. Курс держать между холмом и замком. Стрелять из автомобилей в строгом порядке, условившись между собой. Проверьте оружие, через пять минут начинаем!
      Тросс выскочил на землю, держа в руках конец телефонного шнура, и подбежал к дереву, где оказалась розетка.
      Вельт взял разговорную трубку.
      Крытые автомобили подъехали к заросшим американской сосной остаткам когда-то существовавшего холма. Несколько служителей с перекинутыми через плечо шкурами и доисторическими каменными топорами в руках выскочили на землю.
      Вельт дал команду.
      Автомобиль с Иоландой, Троссом и двумя военными экспертами рванул с места.
      Японец откинулся на подушку, Иоланда закусила тонкие губы и наклонилась вперед.
      Машина промчалась мимо замка и выехала на луг. Было уже совсем светло, и выскочивший из зарослей холма заяц стал хорошо заметен.
      Выкидывая задние ноги, показываясь, словно светлое пятнышко от зеркальца, то здесь, то там, он несся прямо наперерез охотникам.
      Иоланда вся напряглась и еще больше нагнулась вперед. Японец поглаживал бороду.
      Машина колотилась об ухабы, охотники лихо подпрыгивали на пружинах. Тросс еще прибавил ходу. Все ближе и ближе были заячьи лапы.
      Сидеть стало почти невозможно. Ветер ощутимым грузом ударял в грудь, в лицо, выдавливая слезы из глаз.
      Иоланда больно сжала руку старика. Маленькая черная шапочка с красным пером неведомо как держалась на ее гладких волосах. Японец не изменил своего застывшего лица и лишь попытался поправить прыгающие очки.
      Заяц почему-то не менял взятого направления и мчался по прямой.
      Тросс свернул немного в сторону и поравнялся с зайцем метрах в пятнадцати от него.
      Иоланда подняла лук и сузила глаза. Раздался легкий звон тетивы. Заяц несколько раз перевернулся через голову и заплакал, заплакал по-ребячьи жалобно-детским криком.
      Тонкие ноздри Иоланды раздувались.
      Тросс затормозил. Охотница выскочила первая и, слегка нагнувшись, побежала к зайцу. Подняв его за уши, она торжествующе рассмеялась. Потом бросила свой трофей в ноги Троссу. С воткнутой стрелы еще стекала кровь.
      - Прекрасный выстрел римлянки! - сказал итальянский военный эксперт, сидевший рядом с шофером. - Выстрел, достойный Дианы!
      Иоланда улыбнулась, обнажив ровные и, наверно, острые зубы.
      От холма к автомобилю несся второй заяц, показываясь на пригорках и исчезая в ложбинках. Он мчался по той же самой прямой, что и первый.
      Снова глаза итальянки сузились.
      - Теперь очередь вашего превосходительства, - сказала она.
      Заяц приближался. Старик нехотя поднял свой лук и, когда заяц проскочил мимо, не целясь, выпустил стрелу.
      Стрела полетела было совсем не в зайца, но тут произошла странная вещь. На глазах у всех стрела повернула и погналась за зайцем. Как и первый, этот тоже перевернулся несколько раз через голову, но не закричал.
      За убитой дичью отправился Тросс.
      Третьего зайца, совсем не целясь, убил итальянец. Вернее, он даже нарочно пустил стрелу в сторону, но она повернула в пути и настигла несчастного зайца, по необъяснимой причине никак не свертывавшего с роковой прямой.
      Автомобиль тихо поехал к замку.
      От холма скакал новый заяц, а наперерез ему мчался автомобиль с англичанином и французом.
      - Замечательно! - сказал итальянский военный эксперт, рассматривая стрелу. - Значит, в этом наконечнике находится следящий и направляющий фотоэлектрический глаз! Стрела как бы видит свою цель. Замечательно!
      - Производство фирмы "Вельт", - деловито сказал Тросс.
      - Замечательная фирма, - невозмутимо заметил японец. Потом добавил: Первые удачные опыты были проделаны еще полтора года назад.
      Иоланда удивленно посмотрела на своего соседа.
      Служители в звериных шкурах, суетившиеся около закрытых машин, увидев, что очередной заяц, как и предыдущие, убит, направились к клетке. Там у стенок все еще жалось с десяток пугливых зверьков.
      Служитель вытащил за уши беспомощного зайчика и, нежно поглаживая его по спинке, понес к решетчатому параболическому зеркалу. Это зеркало направляло поток радиолучей. Попадавший в этот поток заяц уже не мог больше из него выбраться и сойти в сторону. Вместе со стрелами, летящими наверняка, все это дедало охоту занятием неутомительным, привлекательным и обставленным комфортабельно.
      Охота была в разгаре.
      Автомобили один за другим мчались за обреченными жертвами. Каждый военный эксперт выпускал по одной стреле и каждый раз с удовольствием отмечал попадание.
      Довольные, слегка возбужденные, возвращались охотники в замок.
      Вдали виднелось стадо мирно пасшихся на лугу коров. По прихоти Вельта, владельца этих земель, арендаторы обязательно должны были выгонять своих коров в поле для оживления сельского пейзажа, а не держать их в усовершенствованных стойлах.
      Солнце давно взошло, поднялся ветер, столь обычный для Ютландии, продувающий ее от моря до моря.
      Ведя машину твердой рукой, Тросс непринужденно объяснял как бы Иоланде, но адресуясь, конечно, к сидящим сзади экспертам:
      - Надеюсь, никому не составит труда представить себе, что такие устройства могут быть помещены не только на игрушечных стрелах.
      Придерживая рукой срывающуюся фуражку, итальянский эксперт глубокомысленно заметил:
      - Думается, что такое видящее и направляющее фотоэлектрическое устройство может иметь место на любом снаряде, ракете, летающей торпеде...
      - О да! - сказал японский военный эксперт. - Фирма господина Вельта блестяще продемонстрировала нам свои достижения.
      Гости въезжали в замок.
      Сзади них ехали автомобили с радиостанцией и пустыми клетками. Содержимое клеток перекочевало теперь в ноги к "бравым" и "метким" стрелкам.
      Через два часа развеселившихся и проголодавшихся охотников ждал ленч, приготовленный из убитой ими дичи.
      Глава IX
      ОТКРЫТЫЙ СЕЙФ
      В неурочный час, когда хозяина заведомо не могло быть дома, доктор Шварцман возился у двери квартиры Кленова.
      Ключ, сделанный по слепку, неумело снятому доктором, никак не хотел открывать замок.
      - Может быть, вы думаете, доктор, что годитесь в грабители? - сам себе бормотал Шварцман. - Ничего подобного!
      И с этими словами он открыл дверь.
      - Только для истории болезни, - утешал он себя, тихо входя в квартиру. Нечто вроде рентгена.
      Доктор снял пальто, вынул из кармана затрепанную книгу по криминалистике и связку отмычек, с помощью которых он рассчитывал открыть тайну профессора.
      Итак, картина Левитана с изображением тихой речки...
      Доктор стал ощупывать раму, стараясь найти отверстие для ключа. Но все получилось иначе, чем он рассчитывал. Шаря по раме, он задел кнопку, и картина сама со звоном откинулась.
      - Кто сказал, что у взломщиков тяжелый труд? Оказывается, ничего подобного! Сейфы вежливо открываются сами собой.
      Доктор пододвинул стул, уселся на него и стал выкладывать на столик, в который превратилась картина, содержимое сейфа.
      - Представим себе, что это легкие, - рассуждал Шварцман, сняв пенсне и близоруко заглядывая в первую папку. Увидев там формулы, он отложил ее в сторону. - Нас интересует, - он отодвинул еще две папки, - не столько почки или печень, сколько сердце...
      В руках у доктора оказалась изящная папка из японской соломки и приложенное к ней письмо, написанное по-русски, но, по-видимому, иностранцем.
      Шварцман перелистал папку. Ему попались чьи-то рукописи, какая-то фотография, документы - кажется, на датском языке - и вырезки из американских газет.
      Шварцман озабоченно потер височки, где еще курчавились когда-то густые волосы, потом отыскал в книжном шкафу англо-русский словарь, не очень надеясь на свое знание языка. Перевести с датского он при всем желании не мог.
      Обстоятельно усевшись за стол, он принялся за изучение находки.
      Прежде всего он прочитал письмо:
      "Русскому профессору Ивану Алексеевичу Кленову, Москва
      Примите мое преклоненное уважение, высокопочтенный профессор, и позвольте воспользоваться случаем, чтобы выразить свое восхищенное изумление вашей стойкостью и верностью вашим незыблемым принципам.
      В торжественный день вашего семидесятилетия почтительно осмеливаюсь послать вам в подарок папку документов, которые в разное время по некоторым причинам попали в мои руки и теперь, конечно, не представляют специфической ценности.
      Стремлюсь хоть этим выразить вам чувства далекого, но заинтересованного в вашей судьбе друга и коллеги из Страны восходящего солнца".
      Подписи не было. Шварцман покачал головой. Рукопись оказалась недописанной статьей. Шварцману бросилось в глаза старое русское правописание с твердым знаком и буквой "ять". Размашистый, но аккуратный почерк к концу рукописи менялся. Строки расходились или наезжали одна на другую. Последняя страница обрывалась на полуслове. Брызги чернил рассыпались по недописанному месту.
      Доктор еще раз взглянул на незнакомое имя какого-то русского профессора, автора статьи, но оно ничего не сказало ему.
      Рассеянно повертев в руках выцветший любительский фотоснимок, доктор с трудом разобрал на нем чрезмерно загорелую спортсменку в лодке. Он решил, что ее набедренная повязка слишком узка, и покачал головой.
      Наконец, возмущенно отодвинув от себя фотографию, он принялся за газетные вырезки.
      Едва начал он их читать, как забыл о приготовленном словаре.
      ДЕЛО ПРОФЕССОРА ВОНЕЛЬКА
      "Мистер Джон Аллен Вонельк, известный физик, бывший профессор Корнельского университета, отказался отвечать на вопросы Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, куда он был вызван для дачи показаний как подозреваемый в сочувствии коммунизму. Профессор Вонельк присужден к годичному тюремному заключению за оскорбление американского конгресса".
      По-видимому, в газете был помещен портрет профессора Вонелька, но ножницы, вырезая текст, аккуратно обошли фотографию.
      Следующая вырезка, очень старая, пожелтевшая, относилась к 1916 году. Название газеты не было записано.
      ТРОЕ СУТОК С ПРОБКОВЫМ ПОЯСОМ
      "Еще одна жертва гнусного пиратства германских подводных лодок. Как известно, три дня назад ими был потоплен американский пароход "Монтана", плывший из Европы в Нью-Йорк. Пароход затонул в сорока милях от американского берега. Подошедшим судам удалось спасти сто двадцать семь человек, в том числе семьдесят пять женщин и детей, высаженных с корабля в шлюпках. Розыски продолжались. На второй день было найдено еще пять человек, из которых лишь двое выжили. И вот спустя трое суток после гибели "Монтаны" в том же районе был обнаружен еще один человек, вконец измученный, потерявший человеческий облик. Пробковый пояс продолжал поддерживать его на воде. У врачей было мало надежд, что спасенный будет жить. При нем оказались промокшие документы, на которых с трудом удалось разобрать имя Джона Аллена Вонелька, американского гражданина. Ни года его рождения, ни штата, где он родился, разобрать не удалось. Проверить это по спискам пассажиров "Монтаны", к сожалению, оказалось невозможным, потому что эти списки погибли неделю назад во время пожара в Шербурском порту.
      Мистер Вонельк находится в бессознательном состоянии и доставлен в одну из нью-йоркских больниц.
      Достоин восхищения патриотизм американских женщин. Нашлось четырнадцать девушек, которые оспаривают право дежурить у постели несчастного молодого человека, так много пережившего".
      На снимке было запечатлено изможденное лицо, которое вполне могло быть сфотографировано в морге.
      Следующая вырезка была сделана, по-видимому, из этой же газеты и относилась к тому же времени.
      РЕДКИЙ СЛУЧАЙ ПОЛНОЙ ПОТЕРИ ПАМЯТИ
      Наши читатели, несомненно, интересуются судьбой молодого человека в пробковом поясе, спасенного после гибели парохода "Монтана".
      Мистер Джон Аллен Вонельк пришел в себя, когда около его постели добровольно дежурила мисс Мэри X., просившая не опубликовывать ее фамилию. Благочестивая девица с материнской заботой ухаживала за несчастным. Обнаружив, что он пришел в себя, она стала молиться, а потом расспрашивать больного. Оказалось, что мистер Вонельк полностью лишился памяти. Он с трудом вспомнил свое имя, но не мог назвать ни родных, ни города, где живет, он забыл даже свою поездку в Европу и гибель парохода.
      Врачи заинтересованы любопытнейшим случаем, когда потрясение вызвало столь полную утрату памяти.
      Мистер Джон Вонельк говорит по-английски превосходно, но с чуть заметным славянским акцентом, что можно объяснить его фамилией, очевидно, чешского происхождения. Никто из родственников Джона Вонелька до сих пор не дал о себе знать. По-видимому, вся его семья погибла вместе с пароходом "Монтана".
      Американский фонд помощи жертвам войны среди гражданского населения объявил о том, что он принимает на себя попечение о Джоне Аллене Вонельке, после спасения рожденном вновь.
      "Нью-Йорк таймс", 1 июля 1918 года
      Америка славится рекордами. Однако случай в Корнельском университете не имеет себе равных ни в одной из известных нам областей. Новое своеобразное достижение принадлежит студенту Джону Аллену Вонельку, который закончил полный курс университета в небывало короткий срок - за полтора года, удивив экзаменаторов глубиной знаний.
      Это тем удивительнее, что феноменальный студент оказался тем самым Джоном Вонельком, о котором писали два года назад как о человеке, полностью потерявшем память после кораблекрушения.
      Профессор Ройтон склонен считать, что, помимо природной одаренности студента, мы сталкиваемся здесь с любопытным медицинским случаем. Мозг человека оказался совершенно лишенным оков памяти, мозговые клетки свободны для новых впечатлений и восприятий. Не ощущая тяжести воспоминаний, Джон Вонельк прекрасно запоминает теперь все новое и, вероятно, в будущем сможет показать поистине необыкновенные успехи.
      Многие психиатры высказали желание познакомиться с феноменом. Цирковые импресарио предлагали ему выгоднейшие контракты, но Джон Вонельк отказался и от популярности, и от предоставления себя для исследования. Он видит иной путь служения науке, поскольку получил приглашение ректора университета остаться при кафедре.
      Будущий ученый поделился с нашим репортером своими планами. Он заявил, что выберет для исследований область знаний, наиболее далекую от практических дел человечества, его интересует такая абстрактная проблема, как строение атома.
      "Чикаго дейли ньюс", 13 мая 1932 года
      Профессор Корнельского университета мистер Джон Аллен Вонельк, первый современный "алхимик" Америки, получивший в своей лаборатории искусственное золото из ртути, внезапно показал себя совершенно неделовым человеком. Как уже сообщалось, банкирам Уолл-стрита не было оснований бояться обесценивания их золотых запасов. Профессор Вонельк не без американского юмора заверил их, что производство искусственного золота при помощи ядерных превращений не бизнес для делового человека.
      Унция искусственного золота даже при налаженном производстве обойдется в баснословную сумму.
      Это заявление ученого своеобразно отразилось в высшем обществе. В моду у женщин вошли украшения из искусственного золота. До сих пор самым дорогим украшением считались брильянтовые серьги, но теперь им найдена достойная замена; ныне драгоценные камни лишь служат оправой для крупинок искусственного золота. Уникальные серьги принадлежали супруге самого Джона Пирпонта Моргана Пятого. Искусственное золото было поднесено ему в дар университетом как одному из основателей и главных жертвователей. Купить такое золото невозможно. Подделка исключена, ибо сам факт изготовления и передачи искусственного золота - крупнейшее событие для прессы и делового мира.
      Но сенсация на этом не закончилась. Влиятельный финансовый магнат, в прошлом тоже физик, очевидно готовый ныне спорить с самим Морганом, мистер Фредерик Вельт заказал профессору Вонельку изготовить искусственное золото для браслета, предназначенного в подарок английской королеве. Работа профессора была оценена в миллион долларов.
      Мистер Вонельк ответил решительным отказом.
      Современный "алхимик", несомненно, отличается странностями. Стоит вспомнить его необычайную биографию. Толкуют, что в свое время он терял память, вслед за чем снова учился грамоте, проявив очень слабые умственные способности. Отказ от миллиона долларов свидетельствует о новом приступе заболевания мистера Джона Вонелька.
      "Вашингтон пост", 20 мая 1932 года
      Наш репортер посетил профессора Корнельского университета мистера Джона Аллена Вонелька, отказавшегося изготовить за миллион долларов в своей лаборатории искусственное золото для браслета, предназначенного мистером Фредериком Вельтом в подарок английской королеве.
      Мистер Джон А. Вонельк - убежденный холостяк. Ему 44 года. Он высок, худ, немного сутулится. Фотографировать себя он не позволил, поэтому мы приводим его снимок с лицом, прикрытым рукой. Мистер Вонельк живет в маленькой одинокой квартирке и известен у соседей своим аскетизмом. Судя по его скромным расходам, он должен был скопить за годы своего профессорства немалую сумму, хотя в нашей стране ученому платят меньше, чем полицейскому.
      На наш вопрос, какую пользу смогут принести человечеству его работы по созданию искусственных элементов, мистер Вонельк ответил, что польза от его работ заключается в том, что они не приносят человечеству вреда.
      Несмотря на этот странный ответ, предположение о слабоумии профессора не подтверждается. Он производит впечатление весьма здравомыслящего, но лишь немного раздражительного человека.
      "Сан", 20 июля 1935 года
      ЗНАМЕНИТЫЙ АНГЛИЙСКИЙ ФИЗИК
      РЕЗЕРФОРД ПОСЕЩАЕТ АМЕРИКАНСКИХ УЧЕНЫХ
      Великий английский ученый лорд Резерфорд во время пребывания в Корнельском университете несколько часов провел в лаборатории теоретической физики, беседуя с профессором Джоном Алленом Вонельком. Лорд Резерфорд был восхищен своим собеседником, заметив, что ему редко приходилось встречаться с изумительными экспериментаторами, осуществившими такие опыты, которые не удавались ни Резерфорду, ни его самым талантливым ученикам. Лорд Резерфорд, прощаясь, пригласил профессора Вонелька приехать в Англию, хотя бы для кратковременной работы в его лаборатории. Покидая США, лорд Резерфорд специально упомянул об американском ученом Д. А. Вонельке, которого он ставит в ряд с виднейшими физиками мира.
      Сообщение агентства Ассошиэйтед Пресс, 2 октября 1943 года
      В Корнельском университете удивлены неожиданным уходом в отставку известного физика профессора Джона Аллена Вонелька, двадцатипятилетний юбилей работы которого в университете недавно отмечался. Прекратив свои многообещающие работы, профессор Во-нельк перешел на службу в Радиокорпорейшн, предполагая в дальнейшем заниматься лишь исследованиями в области радиофизики.
      Генерал Маккрам, близкий к Пентагону, заметил, что в тяжелые дни войны с Японией и Германией поступок профессора Вонелька нельзя рассматривать как патриотический. Генерал добавил, что он не имеет в виду исследований Вонелька, которые не представляют никакой военной ценности, но поражен его гражданской недисциплинированностью.
      "Нью-Йорк, таймс", 18 ноября 1943 года
      Профессор Вонельк, скандально покинувший Корнельский университет, не пожелавший посчитаться с предложенной ему программой исследований, недавно сделал рассчитанный на эффект жест. Он пожертвовал значительную часть своего состояния на закупку оборудования для госпиталя, которое распорядился отгрузить Советскому Союзу.
      Уместно заметить, что на американскую санитарную службу мистер Вонельк до сих пор не пожертвовал ни доллара.
      "Нью-Йорк таймс", 17 марта 1946 года
      Профессор Джон Аллен Вонельк, отказавшийся во время войны принимать какое-либо участие в создании атомной бомбы, подписал вместе с некоторыми американскими учеными обращение, призывающее отказаться от использования атомной энергии в военных целях.
      "Нью-Йорк таймс", 3 июня 1947 года
      Наконец-то начинает проясняться поведение "красного" профессора Джона Аллена Вонелька! На днях Государственный департамент отказал ему в визе на выезд в Советский Союз.
      Так вот куда стремится крупнейший специалист по ядерной физике, которому известны многие достижения, американской науки! Нетрудно догадаться, какие сведения собирается захватить с собой в виде "невидимого багажа" почтенный профессор, еще во время войны, как утверждают многие, получивший из Москвы значительную сумму за свой уход с работы, связанной с созданием атомной бомбы.
      Государственный департамент мудро поступил, задержав в США человека неясных политических взглядов, обладающего секретными сведениями.
      "Вашингтон пост", 26 мая 1948 года
      На прошлой неделе газеты были заняты так называемым делом профессора Вонелька, отказавшегося дать показания Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и попавшего за оскорбление конгресса в тюрьму.
      Ценное высказывание по этому поводу мистера Фредерика Вельта. Крупный ученый-физик, руководитель промышленного концерна и подлинный сын Америки, мистер Вельт призывает к бдительности. По его мнению, люди типа профессора Вонелька требуют к себе пристального внимания. В поступках Вонелька внимательный наблюдатель легко узнает знакомый почерк. На профессора Вонелька стоило бы посмотреть со всех сторон. Не только его показания, будь они даны, но даже его имя заслуживает подозрения. Быть может, окажется полезным читать его наоборот.
      Доктор Шварцман в полном изнеможении достал платок и вытер лысину, потом попытался водрузить на нос висящее на шнурке пенсне. Рука его дрожала, пенсне слетело; он не заметил этого. Достав из кармана вечное перо и бланк истории болезни, он написал на нем одно слово: "Vonelk".
      Глава Х
      СЮРПРИЗЫ ЮТЛАНДСКОГО ЗАМКА
      День складывался весело и необычно.
      Ленч должен был состояться в громадной столовой, где когда-то собирались все защитники замка вместе со своими оруженосцами, пажами, слугами и собаками.
      Пол в столовой был двух уровней. На более высоком прежде стояли столы для рыцарей, на более низком - столы оруженосцев и пажей. Собакам разрешалось быть и там и здесь.
      Сейчас в столовой тоже были два стола, но сервирован каждый из них был самым необычайным образом. Собственно, верхний стол даже и не был сервирован. Он был весь уставлен всевозможными колбами и непонятными приборами.
      Нижний же стол, по мысли, высказанной Вельту Троcсом, был отделан под траншею, так что занимавшие за ним места гости мистера Вельта могли переглядываться только через узкие бойницы.
      Это вызвало смех и доставило гостям несомненное удовольствие, хотя и служило довольно прозрачным намеком, если принять во внимание отведенное каждому эксперту место.
      Внезапно гости убедились, что и приборы у них также необычны. Вместо тарелки перед каждым стоял изящный тарельчатый пулемет, вилку заменяла миниатюрная винтовка со штыком, а нож - изогнутая острая сабля.
      В столовой были только одни военные эксперты. Дамы отсутствовали. Не видно было и лакеев. Все окна были закрыты. Тросс по приказу Вельта лично осмотрел их. После этого Вельт занял председательское место и оглядел своих гостей, слегка прищурив левый глаз.
      Француз наклонился к англичанину:
      - Кажется, мистер Вельт собирается угостить нас обедом в стиле не забытых им американских замашек!
      Кушаний не подавали. Гости рассматривали винтовочки, сабли, тарельчатые пулеметы и переглядывались через бойницы.
      Вдруг англичанин и француз, оглянувшись на дверь, вздрогнули.
      Из открытой двери зловеще вползал в комнату знакомый им по вчерашнему дню отвратительный сизо-коричневый дым. Оба хотели вскочить с места.
      Вельт был неподвижен, старый японец невозмутим, генерал Копф, глядя на них, тоже не двигался. Тогда и Бенуа с Уитсли остались на месте.
      Дым ровной стеной надвигался на обедающих. Люди закрывали глаза, готовые чихать, задыхаться, погибать. Но внешне все с подобающей военным стойкостью ждали неизбежного.
      Первым вдохнул газ "золотой генерал", и ноздри его жадно расширились. Он стал вбирать его со свистом, напоминающим свист сталебетонных машин мегатериев, гнавших газ на параде.
      Но что это был за газ! Он содержал все умопомрачительные запахи, могущие довести даже неголодного человека до исступления. Тут было все, что могло до предела возбудить, раздразнить, наконец, просто взбесить аппетит.
      Гости яростно засопели, посматривая друг на друга сквозь бойницы и сизо-коричневую пелену.
      Послышался звук пропеллеров. Под потолком зала оказались два могучих авиационных мотора, которые подняли своими воздушными винтами такую бурю, что вскоре и следа не осталось от страшного облака этой необыкновенной газовой атаки.
      Гости отчаянно захотели есть.
      Фредерик Вельт поднялся.
      Тут каждый из гостей заметил, что во время газовой атаки около него появилась сделанная в форме пушки бутылка с вином. Чтобы откупорить ее, вероятно, надо было выстрелить пробкой.
      Поистине этот ловкий помощник Вельта неистощим на выдумку!
      Мистер Вельт подал пример. Его пушечная бутылка выстрелила, и пробка полетела в потолок.
      - Джентльмены! Я пригласил вас в свои владения для того, чтобы доказать, что техника и наука стоят на службе ваших интересов и могут дать в руки правительств любых государств все необходимые средства для торжества цивилизации во всем мире. Я надеюсь, что помыслы всех представляемых вами стран - моих заказчиков - направлены в едином стремлении к великой цели осуществления высших идеалов человечества, которое сможет жить в нерушимом мире.
      Артиллерийский залп полетевших в потолок пробок был ему ответом.
      Одновременно раздался грохот, напомнивший гостям недавний парад. В зал въехала модель сухопутного броненосца, доверху нагруженная испеченными в форме снарядов хлебцами.
      Когда броненосец объехал вокруг стола и все запаслись необходимым количеством "боеприпасов", мистер Вельт продолжал:
      - С прискорбием я замечал, что выполнение священных обязанностей цивилизованных стран постоянно задерживалось необоснованным страхом перед будто бы мощными вооружениями идейно противной стороны. Армии мира почему-то стали испытывать страх перед, красными странами, а наши правительства стали чрезмерно считаться с ними, проводить пагубную политику разрядки напряженности, умиротворения и сближения с коммунистическими странами, ставя их на один уровень с подлинно передовыми и цивилизованными государствами. Этим заблуждениям я решил положить конец во имя всеобщего нашего стремления к миру и спокойствию.
      Снова раздался треск, и в столовую вползли маленькие танки-черепахи. Каждый из них был нагружен блюдом с зайчатиной.
      Гости снимали эти блюда на ходу, а черепахи, продефилировав по столовой строго заданным маршрутом, удалились.
      Бенуа от удивления прозевал взять свою порцию и едва догнал танк у самого выхода, откуда вернулся с победоносным видом.
      Гости, доведенные ранним вставанием, охотой, голодом и газовой атакой до бешенства, с остервенением накинулись на еду.
      Один лишь Вельт не ел:
      - Представления ваших правительств ложны! Я продемонстрировал перед вами на плац-параде то, что может сделать ваши армии непобедимыми, вернее, всепобеждающими. Наука, дающая в ваши руки новейшие средства войны, должна отныне направлять политику, она должна вмешиваться в человеческие отношения и установить справедливость на Земле... Свою жизнь я посвятил раскрытию двух тайн науки, не уступающих по значению тайне атомной энергии. И вот одна из этих величайших тайн человечества снова в моих руках, как была когда-то моей много лет назад в Аппалачских горах Америки.
      Англичанин переглянулся с французом. Японец поправил очки и бросил на Вельта быстрый взгляд.
      - Вы первые, кому я изложу сущность огненного облака и продемонстрирую ряд невиданных еще на земле опытов.
      И среди всеобщего молчания Вельт поднялся на возвышение и подошел к столу с расставленными колбами.
      Тросс поднялся за ним следом, чтобы ассистировать ему.
      Гости мистера Вельта с содроганием смотрели на проходившую перед их глазами химическую реакцию, и страх, невольный щемящий страх, заползал в сердце каждого.
      - Джентльмены! - сказал Вельт, опуская засученные рукава. - Вот перед вами подлинное величие науки. Простая химическая реакция с веществом, повсеместно окружающим нас, с веществом, которым мы дышим, которое, как рубашка, предохраняет от межпланетного холода нашу Землю, - простая химическая реакция с этим веществом дает в наши руки могучее средство, какому нет равных даже в атомном арсенале. Мы в силах создавать не только летающие облака огня. Мы в состоянии зажечь целые стены пламени вдоль границ цивилизованного мира и двинуть эти стены на наших заклятых врагов во имя воцарения мира на земле. Для этого потребуется только фиолетовый газ с острова Аренида, неограниченным владельцем которого является мой концерн. Лишь в присутствии этого фиолетового газа возможна упомянутая мной химическая реакция горения. Газ способствует течению реакции, не расходуясь в то же время сам. Он является только катализатором...
      Некоторые из военных экспертов встали со своих мест и подошли к столу с колбами. К Вельту приблизился седобородый японец. Он долго смотрел на серое вещество, осевшее на дне одной из колб, где только что произошла реакция горения.
      - Так вот какой этот шестой окисел! - сказал японец.
      - Да, - ответил Вельт, - чтобы найти его, я потратил десятки лет своей жизни, но получил сегодня возможность указать миру его путь.
      Японец наклонился к Вельту и тихо сказал:
      - Я очень рад, мистер Вельт, что хоть через несколько десятков лет, но получил все-таки от вас ответ, в чем состояло открытие ассистента профессора Холмстеда - таинственного Ирландца.
      Лицо Вельта передернулось:
      - Кто вы? Что хотите вы сказать?
      - О-о! Только то, мистер Вельт, что я восхищаюсь вашей энергией, вашим упорством - словом, всеми теми вашими качествами, в которых я имел уже случай убедиться во время наших прежних встреч в 1914 году.
      Вельт нахмурился, внимательно вглядываясь в черты седобородого. Так и стояли эти два старика... И в далеких уголках памяти всплывала другая сцена, когда эти же два человека готовились к борьбе за право жить.
      - Возможно ли? Вы и... - начал Вельт.
      - Да, мистер Фредерик Вельт: я и слуга Кэд - одно и то же лицо. Ваш бывший противник, коллега, а ныне заказчик, покупатель, единомышленник и друг, представитель старой Японии и поклонник сильных средств.
      Задвигались морщины на дряблом лбу старика Вельта. Он нехорошо усмехнулся и протянул руку. Его левый глаз был прикрыт больше правого, как бы напоминая о старом шраме, нанесенном ему его же собственным стеком в руке японца.
      Генерал Кадасима пожал протянутую руку.
      - Каждый крупный заказчик - мой друг, - сказал Вельт.
      Эту сцену молча наблюдал почтительно застывший Тросс.
      Гости, перешептываясь, возвращались к своим местам.
      Фредерик Вельт снова подошел к столу:
      - Джентльмены, военные эксперты и представители передовых стран! Как я сказал уже в своем вступлении, вооруженная последними достижениями наука должна взять в свои руки мировую политику и направить ее в то русло, которое поведет народы мира к подлинному счастью и благоденствию. На теле нашей планеты существует пятно страшной проказы. Это пятно, угрожающее благополучию всего остального мира, должно быть устранено. Для этой цели я предлагаю вниманию ваших правительств свой "план огненной метлы", о технической осуществимости которого вы и доложите своим правительствам. Джентльмены! Мало победить коммунизм! Мало поставить на колени ненавистные коммунистические страны! Дело не в военной победе, джентльмены, а в полной дезинфекции, то есть в мере чисто санитарного порядка.
      Я дам вашим правительствам все виденные вами вчера вооружения. Но, кроме этого, для священного похода против мировой заразы взамен стального оружия, которое опасно, так как солдаты могут применять его по своему усмотрению, я дам вам движущиеся стены огня, и они огненной метлой выметут все зараженные пространства. В дальнейшем эти дезинфицированные и освобожденные области будут заселены новыми людьми, необходимыми для обеспечения деятельности предприятий, создание которых возьмет на себя наряду с вашими правительствами мой концерн. Я согласен на равных правах с передовыми странами нести все тяготы и расходы по освоению освобождаемых земель.
      В ближайшее время мне будут доставлены новые запасы фиолетового газа, достаточные для окружения владений коммунизма сплошной огненно-фиолетовой стеной...
      Эксперты испуганно смотрели на автора страшного плача "огненной метлы", стремящегося создать сбыт своей продукции. А он продолжал:
      - Я понимаю, что вы не правительства своих стран. Вы только военные эксперты! Но через вас хочу я передать политическим руководителям ваших стран свой призыв к забвению споров между собой, к отказу от политики умиротворения, к священной войне против коммунистов - губителей частной собственности и цивилизации! В моих руках наука, которая может отныне повелевать миром. Я играю в открытую, джентльмены, я показал вам свои товары, которые правительства могут приобрести, руководствуясь величайшими гуманными целями спасения человечества. Мало этого: я указал вам неисчерпаемую область их применения.
      Я предлагаю тост, джентльмены, за тот факел, который выжжет язву коммунизма на нашей планете, тост за соединение наших идущих с востока и запада огненных стен на Урале, тост за очищение от продуктов горения органических и неорганических тел вновь освобождаемых земель будущих колоний ваших держав! За мир на земном шаре!
      Мистер Вельт осушил свой бокал и, словно присматриваясь, уставился своим прищуренным глазом на опустивших головы гостей.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      АРЕНИДА
      Жаль, что ученые слишком часто играют с огнем, не понимая последствий этой игры для человечества.
      Глава 1
      РЖАВЫЕ СКАЛЫ
      Любимец Вельта и его доверенное лицо мистер Тросс, одетый в белоснежный костюм, стоял на палубе яхты и смотрел в море.
      Неподалеку от него болтали моряки.
      - Тысяча три морских черта! - проворчал просоленный и выветренный бризами человек, переложив трубку из одного угла рта в другой. - Когда я вижу твою чугунную сковородку, мне приходит на ум старая история!
      Негр-кок блеснул белыми зубами. Два матроса подошли поближе. Еще бы! Боцман опять хочет что-то рассказать.
      Старенькая яхта, недавно вышедшая из капитального ремонта, неслась в свой тихоокеанский рейс, как, бывало, на увеселительную прогулку мистера Вельта-старшего, с прежней легкостью, пиратской скоростью и юным изяществом в дряхлом теле.
      - Расскажите нам, дядя Эд! - попросил матрос.
      - Когда же наконец мне надоест услаждать ваши дырявые раковины? - заворчал моряк, выколачивая трубку. - Ну, поверните свои уши на три румба.
      Матросы и кок уселись на связки каната. Теплый ветер изредка доносил влажные брызги.
      - Пусть кошка научится плавать, если с того времени прошло мало лет! начал боцман.
      Ганс Шютте вышел из своей каюты. Подражая истым морякам, он широко расставил ноги, похожие на бревна, облокотился о борт и с шумом вдохнул в себя свежий воздух.
      Ветер фамильярно трепал его куртку, а Ганс Шютте смотрел на него, если только на ветер можно смотреть, и усмехался, словно у него было что-то на уме.
      Да, Ганс Шютте смотрел именно на ветер, на воздух, на морскую смесь кислорода и азота, которую с легким гудением продолжал вдыхать.
      Вдоль палубы, постукивая косточками пальцев по деревянной обшивке, опустив голову с торчащей шевелюрой, шел невысокий человек.
      Шютте вытянулся и громоподобно приветствовал его.
      Тот поднял усталое лицо с остренькой черной бородкой, молча кивнул.
      Удаляясь, он продолжал постукивать пальцами о стенку. Если переборка в каком-нибудь месте кончалась, он не обращал на это внимания, продолжая выстукивать свою дробь в воздухе.
      Когда, три раза обойдя палубу, человек этот наконец заметил, что у перил стоит не кто иной, как Тросс, он остановился.
      - О, мистер Тросс! Не могу отделаться от ощущения нереальности всего, что происходит со мной, с нами...
      - Тем не менее это вполне реально, - отозвался Тросс. - И вполне реально следом за нами идет караван кораблей во главе с "Голштинией" с людьми и грузами. Через десять дней они будут здесь.
      - Я часто вспоминаю о нашем разговоре на закате... и стихи вашего поэта. Почему вы сказали тогда: "В сто тысяч солнц закат пылал"?
      - Потому что, профессор, вижу две стороны применения вашего открытия... Не только вездесущее топливо, но и вездесущий огонь...
      - Он не может быть вездесущим, мистер Тросс, пока я один владею "воздушной спичкой". Меня не так-то легко заменить. Ведь потому я и здесь, в этой экспедиции, которую хочу контролировать.
      - Вы не сможете контролировать всех действий Вельта. Если бы вы, проф, доверились мне, я сумел бы укрыть и вас, и ваш секрет от любых глаз.
      - Вы хотите, чтобы я открыл его вам?
      - О нет! Я не специалист.
      - Я бы очень хотел довериться вам, Тросс, но... мне нужно сделать для этого последнее усилие. Ведь вы доверенное лицо мистера Вельта. Не так ли?
      - Очевидно, мистер Вельт уже сделал то усилие, которое вы лишь хотите сделать.
      - И он доверился вам?
      - Потому я и беседую с вами на его яхте, близ его острова, очень далеко от него...
      - Но можем ли мы с мистером Вельтом доверять одному и тому же лицу? вкрадчиво спросил Бернштейн.
      - Вы сможете это сделать, если будете знать больше мистера Вельта.
      - Я бы этого очень хотел.
      - Поверьте для начала в то, что у меня найдется средство сделать вас недосягаемым для всех.
      - Для всех? Но я-то хочу служить всему человечеству!..
      - Человечеству вы и будете служить, это я вам гарантирую.
      - Как имя поэта, который писал о закате?
      - Маяковский.
      - Поляк?
      - Нет, русский.
      - Вот как? - удивился Бернштейн и проницательно посмотрел на Тросса, потом вежливо раскланялся с ним и снова пошел по палубе.
      Тросс настороженно смотрел ему вслед. Профессор, заложив одну руку за спину, другой задевая за все попадающиеся предметы, продолжал свой путь, опустив в глубокой задумчивости лохматую голову.
      Ганс Шютте наблюдал за Бернштейном и Троссом, который остался стоять на своем месте.
      - Обрабатываешь? - усмехнулся Шютте. - Ну, давай, давай, обрабатывай, обрабатывай. Это по твоей, а не по моей части.
      До Ганса Шютте донесся раскатистый хохот матросов. - Он резко обернулся и прислушался.
      - Пусть проглочу я морского ежа и он начнет во мне кувыркаться, если я не второй раз в жизни отправлюсь в такой проклятый рейс! Первый раз моим единственным пассажиром тоже был профессор. Он нанял мой моторный бот в Ливерпуле для увеселительной прогулки. Уплывали мы очень весело, тайком, ночью... и увеселялись до самой Арктики...
      Ганс приблизился на несколько шагов:
      - Эй, дядя Эд! Что вы тут врете про Арктику и ливерпульского профессора?
      - Пусть язык мой заржавеет, как старый якорь, если вру, мистер Шютте! Мне очень не хотелось отправляться в рейс с одним-единственным пассажиром. Я знал, что у моего отца, старого шкипера, именно такой рейс и был последним. Однако мистер Вонельк заплатил мне вперед хорошую сумму, на которую можно было купить не одну бочку рому. А я в конце концов свободный моряк... свободный от лишних денег.
      - Вонельк? - переспросил Шютте. - Англичанин?
      - Нет, американец. Но он незадолго перед тем получил английское подданство. Кажется, как он говорил, это было нелегко. Будь я колесом на ухабистой дороге, если тут обошлось без дипломатических нот! Этот профессор Вонельк был ценной штучкой, что-то он знал такое, о чем стоило спорить дипломатам. В конце концов его уступили, как племенную лошадь.
      - Вонельк? - глубокомысленно повторил Ганс. - Куда же вы его прокатили на боте?
      - Я же вам говорю, сэр, в Арктику. До первой хорошей льдины... Пришлось ее искать на севере Баренцева моря, чуть ли не у самых берегов Земли Франца-Иосифа. Там были уже советские воды, и мне было не по себе. Но когда мы увидели наконец ледяные поля, тут-то и началось самое необыкновенное. Пусть у меня вырастут вместо рук ласты, если мой пассажир не решил уподобиться тюленю! Он потребовал, чтобы я его высадил на льдину. Я готов был лопнуть от изумления, как глубоководная рыба на воздухе. Он забрал радиостанцию, которую захватил из Ливерпуля, теплую палатку, немного продуктов и все-таки перебрался на наиболее симпатичную льдину, согнав с нее огромного тюленя. На обратном пути я видел на горизонте советский ледокол...
      - Словом, с вашей помощью он удрал от своих боссов, - усмехнулся Ганс. - У меня тоже был такой случай. Только посмешнее. Все затеял шельма-японец! Чтобы устроить побег одному слабоумному и безобидному человеку, он заставил меня с ним вместе вынести на носилках свинью...
      - Свинью, мистер Шютте? - заинтересовались матросы.
      - Ну, это было чуть не сто лет назад. Только тогда этот японец смог сыграть на жалости Ганса. Теперь такой номер ни у кого не вышел бы!
      - Расскажите, мистер Шютте, про свинью.
      - Еще чего захотели! Не стану я с вами про свинство рассуждать. Что вы тут расселись, лодыри? Развесили уши?
      Подошедший профессор обратился к Гансу:
      - Не скажете ли вы мне, уважаемый герр Шютте, какое название носит эта земля на горизонте?
      Все стали всматриваться.
      - Пусть меня похоронят на суше, если это не тот самый проклятый остров, о котором рассказывал, мне еще отец! - сказал Эд.
      - Аренида, - сказал Ганс.
      - Аренида! - закричали матросы и кок.
      - Аренида! - прошептал профессор Бернштейн.
      Смотрел на остров и мистер Тросс, но не выражал своих чувств.
      Плеск разбивающихся о борт волн и мерное дыхание судовых машин стали необыкновенно отчетливыми. Люди на яхте молча смотрели на поднимающийся, из моря остров.
      Матросы смотрели с любопытством, кок - с некоторым страхом, боцман недоброжелательно, профессор - с нетерпением, а Ганс Шютте - с усмешкой. Он подумал. "Вот она, та печка, откуда начнет танцевать новая война!"
      О чем думал непроницаемый мистер Тросс, никто не знал.
      Через некоторое время дымчатые контуры начали превращаться в бесформенную массу, похожую на опухоль.
      По мере приближения яхты из воды стали медленно вырастать голые скалы желтовато-ржавого цвета. С этих скал поднимался странный фиолетовый дым. Немного поодаль он стелился по морю, сливаясь с его синевой.
      - Там, должно быть, пожар... - сказал негр.
      - Да нет, какой это пожар! Там, наверно, вулкан, - прервал его один из матросов.
      - Этот дым, парни, - единственное, что есть на острове, - сказал Ганс Шютте.
      Вскоре стало заметно, что шершавые скалы покрыты причудливой сеткой глубоких трещин. Отвесные каменные стены спускались к морю, не обещая ни бухты, ни пологого спуска.
      Пристать к этим стенам, уходившим на сотни метров вверх, нечего было и думать.
      Моряки качали головами.
      - Это словно проржавленные борта корабля, севшего на риф, - говорил дядя Эд, поглядывая на торчащий из воды странный остров.
      Местами скалистый берег свисал над морем. Похоже было, что настоящий, нормальный остров где-то внизу, под водой, а на нем, словно упав сверху, лежит этот кусок чужой породы - шершавый, потрескавшийся, кое-где как будто оплавленный.
      Долго шла яхта вдоль неприветливых каменных стен, тщетно пытаясь отыскать место, где можно было бы пристать.
      Постепенно судно перешло на подветренную сторону, и люди неожиданно почувствовали на себе, что такое фиолетовый газ.
      - Я задыхаюсь, мистер Шютте! - закричал кок и схватился за горло. Белки глаз его покраснели, он стал хрипеть, на губах выступила пена.
      - Босс, надо повернуть назад! - испуганно сказал один из матросов.
      - Молчи, рваная покрышка!
      Негр катался по палубе, корчась в судорогах.
      Все вокруг стало фиолетовым.
      Один матрос нелепо вытаращил глаза, опустился вдруг на колени и тихо лег. Другой прислонился к перилам: его рвало.
      Вдруг яхта завиляла, словно потеряв управление, и помчалась прямо на скалы.
      - Не иначе как это чертово дыхание задушило рулевого! - закричал боцман, бросаясь к мостику.
      В фиолетовой дымке появилась низенькая фигура профессора Бернштейна. Он тоже направлялся к мостику. Не видя его лица, боцман узнал его по растрепанной шевелюре. Но когда фиолетовая толща между ними стала меньше, он отшатнулся. Слезящимися глазами увидел он под шевелюрой профессора страшную звериную морду с чешуйчатым хоботом.
      Фигура со звериной мордой что-то протягивала боцману.
      - Никогда не думал я, что при жизни попаду в ад и встречусь с живым чертом!
      Боцман, пролепетав это, ухватился за поручни трапа, ведущего на мостик, и потихоньку стал сползать по ступенькам.
      По палубе, свистя и фыркая, ползло нелепое фиолетовое чудовище. Фигура с хоботом продолжала протягивать боцману мягкий предмет, потом вдруг бросилась к ползущему по палубе чудовищу и в течение нескольких секунд возилась с ним. После этого чудовище поднялось на задние лапы, оказавшись гигантского роста, не меньше, чем Ганс Шютте.
      Боцман, теряя сознание, почувствовал, что ему натягивают что-то мягкое на голову и твердым сапогом наступают на руку.
      Боцман вздохнул и сразу пришел в себя. Теперь он видел пробегающего наверх Ганса и надвигающиеся на яхту скалы.
      Ганс Шютте, придерживая хобот противогаза, бежал к штурвалу. Но там, отбросив обмякшее тело рулевого, уже стоял в противогазе мистер Тросс.
      Если бы берега острова Аренида не уходили отвесно под воду, яхта погибла бы и человечество, может быть, не пережило бы всех тех страшных потрясений, о которых будет идти речь. Но мистер Тросс успел повернуть руль, чем неожиданно для себя повернул историю нашей планеты...
      Яхта шаркнула бортом о скалы. Тросс не давал команды в машинное отделение, но почувствовал, что корпус яхты перестал вздрагивать и она остановилась.
      "Молодец машинист!" - подумал подошедший Ганс. Ему страшно захотелось чихнуть. Но он был в противогазе и не знал, как в этом случае надо орудовать платком. Он вынул его из кармана и беспомощно держал в руках.
      Наверх поднялся пришедший в себя боцман.
      У самого берега газа почти не было. Фиолетовой, спускавшейся на море стеной он отгораживал остров от горизонта.
      Люди понемногу стали приходить в себя. Видимо, действие газа сказывалось только во время его вдыхания. На многих профессор Бернштейн успел надеть противогазы.
      Около штурвала держали совет профессор, Ганс, Тросс и боцман.
      - Придется нам сознаться: опростоволосились мы с вами, профессор!
      - Да, я должен с вами полностью согласиться, уважаемый герр Шютте. Я никак не мог ожидать столь сильного действия газа. Дело в том, что газ этот нигде не описан в литературе. Мне же приходилось с ним иметь дело в очень ограниченных дозах.
      - А вы, дядя Эд? Ведь вы сын человека, побывавшего в этих местах.
      - Отец мой давно утонул. А про удушье рассказывал - это верно!
      - "Рассказывал"? - проворчал Ганс. - А мы все проморгали. Однако не говорил ли ваш отец, где тут можно пристать?
      - Да разве нет указаний, где прежде приставали суда? - спросил профессор.
      - Капитан плавающего здесь прежде парохода обиделся, что вы не зафрахтовали его корыто, и отказался что-нибудь сообщить. А у моего отца не было карт.
      - Вы ведь знаете, проф, что мистер Вельт был категорически против посторонних лиц в этой экспедиции, - заметил молчавший до сих пор Тросс.
      - О да, конечно! Вы предупреждали меня об этом, мистер Тросс! - заверил Бернштейн.
      Яхта тихо покачивалась у самой стены.
      Ганс и Тросе спустились вниз и привели в чувство машиниста и его помощников.
      На яхте не было капитана. Ганс с согласия Тросса высадил его в одном из американских портов и обязанности его возложил на боцмана Эдварда Вильямса, а официальным капитаном объявил самого себя.
      Для того чтобы решить, как же быть дальше, опять собрались вчетвером в просторной каюте, когда-то отделанной по капризу мистера Вельта-старшего шерстью мамонта.
      Свисавшие со стен остатки шерсти постарели за десятки лет куда больше, чем за миллионы, пока хранились в вечной мерзлоте.
      Вильямс высказался за то, чтобы обойти весь остров:
      - Ведь должно же быть место, где приставали суда и два года, и много лет назад! Тысячи три морских черта, не могли же они переправиться на остров на крыльях!
      - Если это и возможно было несколько лет назад, то немыслимо было в условиях 1914 года, - серьезно сказал профессор.
      Решили обойти весь остров, придерживаясь как можно ближе его берегов.
      Вся команда не снимала противогазов. Каждый тщательно, до боли в глазах, всматривался в отвесный складчатый берег.
      Яхта шла тихим ходом: шкипер боялся наткнуться на рифы.
      В этот вечер люди были свидетелями странного, фиолетового заката. Солнце, просвечивая сквозь пелену газа, садилось за горизонт.
      - В одну стосороковую солнца пылает здесь закат, - загадочно сказал Троссу профессор Бернштейн.
      Тросс ничего не ответил, только пожал ему руку выше локтя.
      Люди в безобразных противогазах походили на существ другой планеты, осторожные, подозрительные в чужой, незнакомой им обстановке.
      Первым глубокую зияющую трещину в острове увидел негр-кок. Он стал кричать и приплясывать. В это время и другие обратили внимание на трещину. Она оказалась достаточно широкой, чтобы яхта могла пройти в нее. В глубине трещина терялась в непроглядной тьме.
      Вильямс пробормотал что-то насчет преисподней, потом оглянулся на Ганса Шютте. Тот, взглянув на Тросса, махнул рукой.
      Яхта повернула к расселине и осторожно вошла в нее. Там было мрачно и сыро. Отвесные стены словно смыкались в вышине. Стало темно, как ночью.
      - Придется зажечь фары, - решил Ганс.
      Матросы баграми ощупывали стены и промеряли дно. Яхта с зажженными огнями медленно пробиралась вперед.
      Трещина стала расширяться. Вокруг посветлело. Наконец погасили огни. Трещина оказалась входом в скрытую внутреннюю бухту.
      Здесь голые дымящиеся берега были не так высоки, как со стороны океана. Скалы с характерными складками походили на искусственно высеченные лестницы.
      - Недурное место для морской базы! - сказал Ганс Шютте и подмигнул Троссу.
      Пытались бросить якорь. Дно оказалось скалистым, как и весь остров.
      Бухта была настолько защищена от волнений, что Вильямс решил остаться в этой каменной чаше.
      Высокие стены отгораживали ее от океана и от всего мира, надежно скрывая этот очаг будущих мировых потрясений.
      Когда на яхте зажгли огни, а в небе высыпали поразительно яркие звезды, на палубе встретились Тросс и Бернштейн. Оба были в противогазах, и голоса их звучали приглушенно, словно они старались, чтобы их никто не услышал.
      - Вы упомянули как-то об Оппи, о профессоре Оппенгеймере... Как вы относитесь к нему, создателю первой атомной бомбы? - спросил Тросс. - Знаете ли вы его судьбу?
      - Еще бы! - отозвался профессор Бернштейн. - Он всегда был примером для меня. Он создавал средство защиты Америки, но после совершенно неоправданного, ненужного взрыва бомбы в Хиросиме и бессмысленного уничтожения сотен тысяч людей он отказался от участия в создании более мощного атомного оружия термоядерной бомбы.
      - И не побоялся комиссии антиамериканской деятельности.
      - Да, не побоялся ничьих обвинений.
      - А вы, проф? Вы тоже не побоялись бы?
      - Я боюсь, Тросс, очень боюсь. С того самого часа, как поджег облако на этом проклятом параде.
      - Чего же вы боитесь?
      - Себя, его, вас... я все еще не сделал нужного шага, чтобы довериться вам. Вот и боюсь себя...
      - Я тоже боюсь, - сказал Тросс. - Боюсь за вас.
      - Я постараюсь во всем разобраться. Непременно разберусь. Обещаю вам...
      Звезды светили так ярко, что казалось, погасни на яхте огни, от звезд легли бы тени.
      Глава II
      ГАЗООБРАЗНОЕ ПИВО
      Ганс Шютте и профессор Бернштейн медленно поднимались по ржаво-желтой естественной лестнице. Внизу, у подножия скалы, виднелась шлюпка с двумя матросами.
      Ганс Шютте покачивался из стороны в сторону, тяжело придавливая сапогами выветренную, рассыпающуюся под ногами породу. Сквозь стекла противогаза он посматривал на фиолетовый силуэт ушедшего вперед профессора, который выстукивал рукой в воздухе какую-то затейливую дробь.
      Они поднялись уже довольно высоко. Позади на спокойной воде замерла яхта. Края вогнутой чаши острова были хорошо видны. Они поднимались все выше по мере приближения к океану, где заканчивались обрывами.
      Остров повсюду был абсолютно гол. Не только деревца или кустика, но даже признака мха нельзя было найти на этих кочкообразных пузыристых скалах.
      Фиолетовый газ с шипеньем выделялся из многочисленных расселин, по всем направлениям пересекавшим каменный массив острова.
      Обходя эти расселины и прислушиваясь к треску и шорохам, сопровождавшим их шаги, Ганс и Бернштейн осторожно продвигались вперед.
      - О том, чтобы устроиться на острове, и не приходится думать, - донесся до профессора приглушенный противогазом голос Ганса.
      Бернштейн обернулся и увидел, как Ганс покачнулся, но устоял, широко расставив ноги.
      - Вы совершенно правы, уважаемый герр Шютте. Нам придется жить на яхте.
      Становилось совсем темно. Солнце зашло за горизонт, и цвет газа из фиолетового превращался в густо-черный.
      - Вот уж действительно родина сатаны! - вздохнул Ганс, странно кружась на месте. - Кстати, герр профессор, становится слишком темно. Не пора ли нам вернуться? Или, может быть, лучше вытащить яхту на берег?
      Профессор удивленно обернулся к своему спутнику:
      - Ах, темно? Вы совершенно правы, уважаемый герр Шютте. Что ж, отправимся, пожалуй, обратно.
      - Что за проклятый газ! У меня до сих пор стоит шум в голове. Я, право, чувствую себя как после пяти дюжин пива. Уверяю вас, герр проф, совершенно так же заплетается язык и земля качается под ногами!
      - Неужели это так, герр Шютте? - забеспокоился профессор. - Вам в таком случае не следовало бы сюда ходить. Ведь я не ощущаю этого, поскольку первым надел противогаз. На меня не подействовала закиси азота, образованию которой способствует фиолетовый газ. А ведь закись азота, как вам, наверное, известно, не что иное, как веселящий газ!
      - О герр профессор! Право, все это чепуха. Раз мы стоим уже у черта на спине и нюхаем его дыхание, на все можно наплевать! И на всякую там закись азота, и даже на босса вместе с его яхтой!
      Бернштейн испугался:
      - Я не вполне понимаю вас, уважаемый герр Шютте.
      - Пустое все! Немного кругом идет голова. А может, это остров крутится? Может быть, это ему нравится? Впрочем, меня ничем не удивишь. Ничем! Я видел собак, летающих по воздуху. Да-да-да, удивить меня ничем нельзя!
      Ганс стал сильно качаться.
      - Не присядете ли вы, уважаемый герр Шютте, вот на это возвышение? Здесь меньше всего газа.
      - Я с удовольствием сел бы на предложенное вами кресло, если бы не был уверен, что это - забытое здесь чертово копыто. Но если вы меня так просите, то я могу сесть даже на рога. Особенно если меня просит образованный человек.
      - Присядьте, я очень прошу вас, герр Шютте, а я схожу за матросами, чтобы помочь вам дойти.
      - О нет! Притормозите, проф! Еще не было случая, чтобы Гансу Шютте кто-нибудь помогал! Мы просто посидим здесь и немного отдохнем. Я могу подвинуться и одолжить вам кусочек этого чертова уха.
      - Разрешите все же сходить за матросами.
      - Если вы не знаете, что такое кулак Ганса, то, пожалуйста, идите! Если вдобавок вы можете ходить по этой вертящейся адской чашке...
      - Н-нет... Тогда уж лучше я посижу.
      - Приятно, не правда ли, сидеть в самом аду гостем и знать, что ты еще не умер и сюда еще не попал! Скажите, герр проф, откуда взялся этот проклятый остров?
      - Видите ли, уважаемый герр Шютте, это относится к области гипотез. Есть основания предполагать, что остров космического происхождения.
      - О, герр проф, у меня сейчас плохо варит голова, я неважно вас понял... Вот у меня есть сын, прекрасный сын! Он почти доктор физических наук. Он бы вас сразу понял!
      - Я имею честь быть знакомым с доктором Ланге и его ассистентом Карлом Шютте.
      - Прекрасный сын! Уверяю вас, герр проф, прекрасный сын!
      Язык Ганса основательно заплетался, и он сам сильно напоминал пьяного.
      - Наука знает несколько случаев падения на землю крупных космических тел. Например, гигантский метеорит упал где-то в Сибири в 1908 году. Возможно, что остров Аренида представляет собой подобное же космическое тело.
      - Ах, значит, этим чертовым камешком господь бог загустил в землю из рая!.. Очень приятно. А скажите, что это за газ, который должны мы собирать здесь для нашего босса - обожаемого мистера Вельта, для Фредерика, для Фреда? Я знаком с ним больше полувека... Но что это за дым такой, ничего не знаю. Ничего! Вы тоже возитесь с этим газом с мальчишеских лет. О! Я знаю, проф, Ганс погрозил пальцем, - вы когда-то мыли колбы у Ирландца!
      Профессор опустил голову, как бы задумавшись.
      - Единственно, что я об этом газе узнал, герр проф, в некоторой дозе его вполне можно применять вместо пива. Газообразное пиво! Право, недурно! Я мог бы взять на это патент и начать конкурировать с хозяином по сбыту этого газа. Скажем, открыть газовый кабак.
      - Газ этот существует в единственном месте на земле, - задумчиво начал профессор Бернштейн. - Он принадлежит к числу веществ самораспадающихся, или, как их в науке принято называть, радиоактивных. Вещества эти на нашей планете встречаются лишь в твердом виде, и то исключительно редко и в малых количествах. Теперь их получают искусственно.
      - Ну, этого я, герр проф, не понял! У меня сейчас неподходящая для этого голова. Она у меня легка, как пух, и тяжела, как свинец. Уверяю вас, проф, я не знаю, чего в ней сейчас больше - пуха или свинца!
      - Вам не лучше, герр Шютте?
      - Нет, мы еще посидим и... поболтаем.
      Стемнело. Газ стал невидимым. В небе появились звезды. Особенно ярким было созвездие Южного Креста.
      В темной воде бухты отразились зажженные на яхте огни. Самой яхты не было видно, и два ряда огней казались висящими в воздухе.
      - Герр Шютте, я хочу воспользоваться вашей откровенностью, - обратился к Гансу профессор. - Что вы думаете о мистере Троссе?
      - О, мистер Тросс!.. Это хит-трая бес-стия!.. Он обведет вокруг пальца кого угодно - меня, вас, но только не босса, только не его...
      - Вы думаете, ему нельзя доверяться?
      - Ему? Да вы что? Можно довериться старому Гансу, хоть он и готов всегда свернуть вам голову, проф. Но старый Ганс говорит свои слова, а не чужие...
      - Чужие?
      - Старый Ганс не поет с чужого голоса.
      - Значит, никому нельзя доверяться?
      - Вот это вы в-в-верно сказали, проф! Ни-ко-му... Никогда и никому. Старый Ганс тоже доверяет только себе самому. И цену всем знает! В-в-всем!..
      - Значит, все решать должен я сам?
      - Вот уж н-н-не знаю... Н-н-но сам - это лучше, чем другие... Другие это... черт з-з-знает, что выкинут эти д-д-другие...
      Издалека донеслись крики. Эхо повторило их, и нельзя было догадаться, откуда кричат.
      Ганс поднялся и рявкнул:
      - Эй, не дерите глотки! Мы здесь заняты!
      Десятки голосов захохотали и заквакали со всех сторон. Странное эхо делало их нечеловеческими.
      Ганс тяжело опустился на скалу и, запинаясь, путая слова, обратился к профессору:
      - Скаж...жите, герр проф... ведь вы ученый?
      Бернштейн удивился.
      - Я вот этими руками передавил бы всех ученых! Эх-хе!
      Профессор испуганно отодвинулся:
      - Почему же, уважаемый герр Шютте?
      - Потому что все вы... под-ле-цы, герр проф!
      - Простите, герр Шютте... Почему вы... почему столь необычайная манера разговора? - заволновался профессор.
      - Подлецы! - упрямо твердил Ганс. - Я бы вас сжег вашим же огненным облаком! Эх, и попахло бы гарью!..
      Профессор вскочил, но Ганс схватил его за хобот противогаза и усадил обратно.
      - Сколько я ни знал ученых, все они... работали над тем, как лучше отправлять нашего брата на тот свет.
      - Что вы! Что вы, герр Шютте!
      - Конечно. Вот Кленов был... Подлейший человек! Придумал такую штуку, чтобы целые острова со всем на... на... со всем населением... взрывать... Да такого человека надо... - Ганс сделал выразительный жест. - Жаль, что он тогда вырвался! Пожалел я его, герр проф, все-таки это был слабоумный. Не люблю вспоминать... Я тогда еще не понимал, что это за птица. И еще этот японец... Ох, шельма!.. Я бы с ним посчитался! Я боссу-то не рассказывал...
      - Простите, герр Шютте. Мы, ученые, работаем над разрешением научных проблем. Мы далеки от мысли причинять вред людям.
      - Эге, что он поет! А ты... А что ты всю жизнь при-ду-мывал? Что?..
      - Я работал над известной вам химической реакцией, полученной впервые в 1914 году.
      - О-хо-хо-хо!.. - пьяно засмеялся Ганс. - Химическая реакция! Да этой огненной реакцией хотят выжечь все коммунистические страны, герр проф! Топливом будет человечина!..
      - Что-о? - попытался вскочить профессор, но Ганс снова потянул его обратно.
      - Не прикидывайтесь... дур-рачком. Мы приехали сюда, чтобы запасти побольше фиолетового газа. Ведь он нужен для вашей там... реакции. Босс уговаривает все государства пойти войной на коммунистическую заразу, выжечь дотла их земли вашим огненным облаком, проклятый вы проф!..
      - Оставьте... Откуда у вас такие чудовищные фантазии? Я работал над проблемой "вездесущего топлива", а вовсе не над идеей сожжения людей или городов! Я достиг цели, теперь меня ждет слава... и независимость, наконец... Мне нет никакого дела до коммунистических стран?
      - Бросьте, проф? Не мелите ерунды?.. Какая там независимость? Вы на службе у босса. Вы - раб! Вы работаете на бос-са. А он продает ваше открытие. Вы здесь ни при чем. Вашей реакцией будут жечь красные страны, и только. Вы, ученые, все убийцы. А с виду тихонькие, мухи не обидите. А миллионы людей уничтожить - это им тьфу!..
      Ганс забыл, что он в противогазе, и сплюнул. Бернштейн, пораженный словами Ганса, испуганно смотрел на него.
      - Но если так, то что мне помешает прекратить работу?
      - Дур-рак, а еще профессор! Вы - раб. Я имею инструкцию размозжить вам голову, как только вы заартачитесь! Спросите у Тросса.
      - Я... я - раб? Если правда то, что вы говорите о цели мистера Вельта, то никто не сможет заставить меня работать! Ни вы, ни мистер Тросс!
      - Подумаешь! Очень это кому-то надо! Босс уже знает вашу реакцию. И без вас обойдутся, проф. Не надо было выдумывать. Теперь все равно миллионам людей крышка. Я вам скажу откровенно, проф. Я и сам не стал бы участником этого дела. Не люблю я людей убивать. Так ведь вместо меня он пошлет другого. Тот же Тросс здесь! А это - бестия. Ничего я не остановлю. А жена моя будет сидеть голодная. То-то? Вы не думайте, что я пьян, что язык у меня заплетается...
      Профессор встал.
      - Какой ужас! - схватился он за голову. - Смерть... Действительно, это ужасное смертоносное средство, а вовсе не вездесущее топливо.
      - Ха-ха-ха! - пьяно захохотал Ганс.
      Снова дико захохотали скалы, камни, звезды.
      С яхты со свистом взвилась ракета и рассыпалась в небе огненным узором.
      Ганс вскочил и заорал что-то несуразное. Потом уставился на Бернштейна, тыкая перед собой пальцем:
      - Никто... никто теперь не помешает боссу! Все у него в руках! Вы, я ничто для него, дешевые слуги...
      Маленький профессор гордо выпрямился:
      - Напрасно вы так думаете, герр Шютте. В моих руках больше власти, чем вы полагаете.
      Ганс покачал головой:
      - Что это вы придумали? Все напрасно! Надо подчиняться, герр проф. Пойдемте. Вы меня поддерживайте - камни здорово вертятся. Надо идти, а то и вправду я проболтаюсь... Эх-хе!
      Профессор шел понуро. Необыкновенная обстановка и болтовня опьяневшего Ганса пробудили неожиданные и страшные мысли.
      Приблизившись к шлюпке, Бернштейн и Ганс услышали шум. Опередив Ганса, профессор поспешил вниз. Там с пьяными криками дрались два матроса. Один из них повалил на землю другого и пытался сорвать с него противогаз.
      - Проклятый газ! Они невменяемы! - прошептал профессор и бросился разнимать дерущихся.
      Однако оказавшийся наверху матрос был силен. Одним ударом он повалил щуплого Бернштейна на землю, потом ухватил его за хобот противогаза, силясь стащить маску.
      Но тут подоспел Ганс. Матрос полетел кубарем. Послышался плеск воды. Профессор бросился вытаскивать матроса, боясь, что он утонет. Ганс в это время дубасил для порядка и второго матроса. В результате скорой расправы оба гребца в бесчувственном состоянии были брошены на дно шлюпки. Один из них, мокрый и жалкий, мелко дрожал.
      За весла сел Ганс, править стал профессор.
      - Удивляюсь, - сказал Ганс, - не тому, что они опьянели, я и сам пьян. Но вот люди не умеют владеть собой. Мне это незнакомо... Обязательно они или передерутся, или наговорят лишнего. Уд-дивительно!
      Профессор правил молча. Тяжелые мысли давили его. Иной раз он вздрагивал, как от озноба. По мере приближения шлюпки к яхте все отчетливее становились какие-то странные звуки.
      Хмель у Ганса понемногу стал проходить, и он приналег на весла.
      Они подплыли к борту яхты и стали кричать, но трапа им никто не спускал.
      Ганс выругался и встал на ноги, теперь уже не шатаясь. Сверху доносились приглушенные крики и возня.
      - Доннерветтер! Что там случилось? - прошептал Ганс и, сев, несколькими ударами весел подвел шлюпку к носу яхты.
      Профессор перестал править и сидел, погруженный в свои мысли.
      Ганс приставил к борту судна весла, с неожиданной быстротой забрался по ним и схватился за якорную цепь раньше, чем шлюпка успела отойти от яхты. Потом подтянулся на руках и точным движением перебросил свое грузное тело на палубу.
      Весла упали в воду, но профессор Бернштейн не сделал попытки их выловить. Он неподвижно смотрел на двух людей, бесчувственно лежащих на дне шлюпки, но едва ли видел их.
      Гулко прозвучали тяжелые шаги Ганса. Донесся хрюкающий звук неправильно работающего выхлопного клапана его противогаза.
      На палубе было очень темно. Верхние огни оказались погашенными. Странные звуки слышались из салона. Гигант обрушился на запертую дверь и вбежал в коридор, словно двери и не было.
      Люстра в кают-компании ярко сверкала. На столе из редчайшего железного дерева в беспорядке громоздились колбасы, консервы, копченые окорока. В креслах и на полу сидели или валялись пьяные горланящие люди. Они то и дело отдирали резину своих противогазов, чтобы засунуть под нее куски пищи. Все это походило на пьяную оргию, хотя не было видно ни одной бутылки.
      Только два человека из всей компании не имели противогазов. Один из них был негр-кок. С налитыми кровью белками, едва стоя на ногах, прислуживал он буйным гулякам. Пинки и удары сыпались на него со всех сторон.
      Другой человек без противогаза был боцман Вильямс. Он связанный лежал у двери, так что Ганс при первом же шаге споткнулся о его тело.
      Никто из пирующих не заметил Ганса. Несколько секунд в немой ярости он наблюдал их, потом заревел так, что зазвенели хрусталики на люстре:
      - Эй, вы! Отродье свиней и сусликов! Встать!
      - Клянусь приливом, это корабельный бунт, мистер Шютте! Эти пираты опьянели и решили обожраться один раз за всю свою морскую жизнь! - отозвался связанный боцман. - Они связали мистера Тросса.
      Кое-кто поднялся, но большинство остались лежать.
      Вдруг здоровый рыжий детина прыгнул на Ганса. В тот же момент тело его отлетело в сторону, сбив с ног еще двух матросов, приготовившихся к нападению. После этого нельзя было ничего разобрать. Все двадцать человек, кроме пяти-шести мертвецки пьяных, бросились на Ганса. Послышались хрип, стоны, звон и рычание.
      Стол перевернулся. Рыжий схватил окорок и начал дубасить им Ганса по голове. После пятого удара Ганс почувствовал, что его бьют. Он вырвал окорок едва не вместе с рукой рыжего и стал действовать окороком, как дубиной.
      Скоро уже не пять, а десять человек лежали на полу. Оставшиеся нападали с меньшим пылом и вскоре отступили.
      Ганс, хрипло дыша, стоял посреди салона и продолжал размахивать окороком. Хобот его противогаза был оторван, в резине зияла дыра.
      - Мистер Шютте, развяжите пару морских узлов, которыми стянуты мои руки! Тогда ноги я распутал бы сам, - попросил боцман.
      - Хэлло, дядя Эд, мне не до этого! - сказал Ганс и увернулся от полетевшего в него кресла. Одновременно в голову ему попала тарелка, а в нос консервная банка. С противогаза стекало прованское масло.
      С яростным ревом Ганс вырвал впившуюся в руку вилку и снова бросился на врагов. Он отломил от стола ножку - получилась дубинка тяжелейшего железного дерева.
      Когда еще трое были повергнуты наземь, бунтовщики сдались.
      Ганс развязал Вильямса и приказал ему сходить за веревками. Вскоре боцман вернулся в сопровождении мистера Тросса в перепачканном белом костюме, и они принялись деловито и с мрачным видом связывать пленников.
      Ганс наблюдал эту процедуру, опираясь на ножку стола и держа в руке окорок. Потом вместе с боцманом и Троссом они растащили своих пленников по разным каютам.
      Боцман зажег огни и вышел на палубу. Там стоял обеспокоенный Ганс. Как ни вглядывался он в полумрак бухты, шлюпки с Бернштейном он не увидел.
      Ганс Шютте испугался не на шутку.
      К нему подошел Тросс, а вслед за ним дядя Эд, протягивая новый противогаз:
      - Пусть заставят меня провести на этом острове остаток жизни, если я когда-нибудь слышал о столь странном корабельном бунте! Хорошо еще, что нет на свете такого алкоголя, который бы на меня подействовал!
      Ганс смущенно посмотрел на Тросса:
      - Мистер Тросс, я потерял своего ученого. Босс отвинтит мне мою старую голову! Да и вам несдобровать!
      - Как - потерялся профессор?
      - Вместе со шлюпкой.
      Глава III
      ЖЕРТВА ПРОФЕССОРА БЕРНШТЕЙНА
      Когда Ганс Шютте взобрался на палубу, профессор Бернштейн, погруженный в свои мысли, не заметил, как шлюпка отплыла от яхты.
      Неужели рушится все его мировоззрение, все его идеалы? Неужели вся работа, которую он делал ради славы, ради возможности самостоятельно встать на ноги, все его мечты о вездесущем топливе - топливе, которое присутствует повсюду, его многолетний труд, - неужели все это должно послужить только чудовищным планам истребления людей? А сам он только раб! Ученый раб! Слуга, дающий в руки своих хозяев силу, которой они хотят уничтожить коммунизм.
      Пусть он, профессор Бернштейн, не сочувствует коммунистам, но ведь ими создано много такого, что не может не восхищать всех передовых людей. Неужели же найденная им реакция должна послужить для объединения капиталистических стран против коммунистических, как этого хочет мистер Вельт?
      Но сам профессор Бернштейн - почему он был до сих пор наивным, как дитя, слепым, глухим? Не на это ли намекал ему умный и ловкий мистер Тросс? "Закат в сто тысяч солнц пылал"? Неужели он только хотел выведать настроение профессора, чтобы доложить об этом Вельту? А втирался в доверие, обещал скрыть его от всех.
      Зато опьяневший от газа простак Шютте выболтал все. В этом не было бы нужды, если бы профессор сам подумал, куда он идет и кто подталкивает его по пути... пути славы, как считал он. Казалось бы, на этом пути он добился своей цели. Но разве, идя к ней, он не понимал пагубной силы повторяемого открытия? Открытия ирландца Лиама! Он не должен лгать самому себе! Если он и не понимал всего полностью, то подозревал, особенно после разговора с мистером Троссом. Они говорили и о Резерфорде, увидевшем опасность применения открытой им ядерной энергии. Бернштейн тоже видит последствия применения своего открытия. Как ему поступить? Как Резерфорду? Едва ли его личные уверения в бесперспективности собственного открытия убедят кого-либо, в особенности Вельта. Пора осознать ответственность ученого, выпускающего "очередного джинна". И не будет ему оправданием то, что у государств, готовых воевать, уже есть прежние "джинны", уже имеются на вооружении средства страшной разрушительной силы.
      Конечно, есть эти сильные средства, но все они лишь локального, местного действия. А реакция горения воздуха, огненная стена может, двигаясь в заданном направлении, выжигать целые страны. А его пресловутая "воздушная спичка" так проста, что до нее легко додумается всякий мало-мальски мыслящий инженер, купленный Вельтом.
      Но открытие его действительно страшно. Оно было рождено ненавистью: его творец, Лиам, мечтал об уничтожении англичан.
      Но что в силах сделать он, жалкий профессор Бернштейн, которого могут в любую минуту выбросить, как ненужную тряпку! Ведь реакция известна самому Вельту, ее уже не скроешь. Так говорил и мистер Тросс. Секрет же "воздушной спички" не больше, чем секрет полишинеля. Значит, прав Ганс: надо подчиняться приказам хозяина, надо истреблять себе подобных, честнее стать в сторону и предоставить все собственному течению?
      Нет, это малодушно! Если он был слеп и создал страшную реакцию, то теперь он не имеет права быть в стороне.
      Но как помешать Вельту пользоваться этим вездесущим огнем? Огонь повсюду огонь, которым будут дышать, в котором будут сгорать заживо!
      Профессор закрыл глаза руками. Перед ним встали картины реакции, распространяющейся по земле.
      Нет! Он человек. И если он виноват перед человечеством в своей безумной слепоте, то он обязан исключить возможность применения опасного открытия.
      Профессор закинул голову. Какой мертво-яркий Южный Крест! На миг, только на один миг ему стало страшно. Но Бернштейн, никогда не совершавший никаких подвигов и не считавший себя на это способным, нашел в себе силы побороть страх.
      Реакция может происходить только в присутствии фиолетового газа. Газ выделяется лишь в одном месте на земле. Вывод ясен. (Профессор Бернштейн не считал себя вправе довериться Троссу, но он уже знал, что должен сделать человек.)
      В тот момент, когда Бернштейн пришел к этой мысли, он почувствовал удар по голове. Профессор совсем близко увидел дно шлюпки и в следующее мгновение был выброшен за борт.
      Когда его лохматая голова всплыла на некотором расстоянии от лодки, пьяный матрос стал искать весло, чтобы ударить никак не тонущего профессора. Но весел не оказалось. Они упали в воду, после того как Ганс Шютте влез по ним на яхту.
      Матрос выругался и стал подгребать руками к профессору.
      Бернштейн, увидев это, сделал отчаянную попытку отплыть.
      Началось невероятное состязание в скорости между плохо плавающим, едва державшимся на воде человеком и матросом в шлюпке. Руки матроса хлестали по воде, как пароходные колеса. Шлюпка приближалась. Брызги уже долетали до профессора. Слышалось сипение противогазов. Профессор собрал все силы и оглянулся.
      Шлюпка перевернулась, а около нее барахтались борющиеся люди. Что-то булькало, слышались крики...
      - Ах ты рваная покрышка!
      Профессор Бернштейн понял, что теряет силы, и закрыл глаза. Какая поразительная соленая вода! И неприятно, что она наливается в уши... А как же с истреблением людей?
      Он едва почувствовал, что его кто-то тянет за волосы из воды. Сидевший на перевернутой шлюпке Ганс Шютте вытащил профессора и перекинул через киль его бесчувственное тело.
      - Придется вам встать на текущий ремонт, - сказал он и шумно вобрал в себя воздух.
      От яхты плыла другая шлюпка, в ней сидели мистер Тросс и дядя Эд.
      - Кто пошел ко дну? - озабоченно спросил боцман.
      - Во всяком случае, профессора я вытащил. Эти проклятые пивные пары, которые лезут здесь из каждой щели, еще наделают нам хлопот и неприятностей!
      Шлюпка дяди Эда причалила к перевернутой лодке.
      Когда Ганс Шютте, мистер Тросс, боцман и Бернштейн поднялись на палубу яхты, спасенный профессор торжественно обратился к Гансу:
      - Вы спасли мою жизнь, уважаемый герр Шютте!
      - Пустое, герр проф! Я просто вовремя вытащил вас из воды.
      - Спасая меня, вы бросились с яхты в воду и рисковали своей жизнью, уважаемый герр Шютте!
      - Ну, моя жизнь очень неохотно расстанется со мной! Где она найдет еще такое тельце? А? Как вы думаете, дядя Эд?
      - Пожалуй, она согласится променять вас только на кита!
      - Вы оскорбите мою гордость, если подумаете, будто я хочу сделать лично для вас исключение из общего числа людей, находящихся на яхте. Вы, герр Шютте, и вы, мистер Тросс, имеете безусловное право на сохранение жизни, впрочем, как и остальные члены команды. Я готов исключить из этого числа лишь себя.
      - Боюсь, проф, что вы немного того... после купания. Чего доброго, вы пожалеете, что я вас вытащил?
      - Нет, герр Шютте. Я признателен вам.
      - Вас трудно понять, сэр, - вступил в разговор Тросс.
      - О, мистер Тросс, с вами я поговорю особо, мы продолжим беседу, начатую в Аппалачских горах. И о проблеме доверия.
      И маленький профессор, рассеянно задевая рукой за все попадающиеся предметы, откинув в сторону оторванный хобот противогаза, важно отправился в свою каюту.
      - Похоже, что от этого газа мы все перепились, а герр профессор свихнулся, - пробурчал Ганс.
      - Пусть проглочу я пароходный винт, если завтра не будет чего-нибудь почище! Кстати, мистер Шютте, помогите мне поднять на палубу этих шлюпочных буянов, которые так нализались, вернее, надышались, что и потонуть-то даже не сумели!
      - Вы обвяжите их внизу веревкой, а я вытащу сразу обоих.
      Ночь на яхте прошла сравнительно спокойно. К утру газовый хмель вышел, и бунтари покорно явились к Гансу с повинной и больной головой.
      Ганс великодушно всех простил и расставил по обычным местам.
      Противогазов не снимали. Матросы постепенно начали к ним привыкать.
      Профессор долго не выходил из своей каюты. Обеспокоенный Ганс два раза стучал к нему, но не получил ответа. Только к полудню профессор Бернштейн появился на палубе. Лицо его было скрыто противогазом, но вылезающие из-под маски волосы казались растрепанными более обычного.
      И тотчас по требованию Бернштейна на яхте был объявлен аврал. Матросы и боцман носились по палубе как сумасшедшие. Профессор подгонял их, удивляя своей придирчивой энергией и Ганса Шютте, и Тросса.
      Дядя Эд, выполняя указание руководителей экспедиции, безжалостно загружал работой моряков.
      На берег доставили какие-то приборы, соединили их проводами.
      С яхты виднелась маленькая фигурка лохматого человека в противогазе, бегающего по скалистому берегу.
      - Сколько я ни верчусь около господ ученых, никак не могу понять, - ворчал Ганс Шютте. - Только подумаешь, что добрался смекалкой до их рычагов управления, ан нет! Выкинут тут такое, что и во сне не увидишь.
      - Думаю, что видеть сны сейчас нам с вами, Ганс, неуместно, - заметил Тросс.
      - Я и то так думаю, но спать смерть как хочется.
      - Давайте установим дежурства. Сменяемся через каждые два часа, предложил Тросс.
      Ганс Шютте охотно согласился.
      Матросы волокли по палубе какой-то тяжелый прибор. Подъемная стрела должна была подхватить его и перенести в ожидавший внизу катер.
      Если Шютте и Тросс выходили на палубу по очереди, то профессор отдыха не знал и не давал его никому из своих помощников. Дядя Эд поминал всех морских чертей. Матросы изнемогали.
      Профессор чуть успокоился только да следующий день к вечеру.
      Моряки полегли замертво, засыпали где попало, не только в кубрике, но и в шлюпках у бортов, на связках канатов, у лебедок.
      Но Бернштейн не уснул.
      Он медленно бродил по палубе и выстукивал костяшками пальцев дробь о невидимые преграды.
      Перед утром он постучал в иллюминатор каюты Тросса. Тот словно и не спал и вышел к нему свежий, бодрый, в вычищенном и отглаженном белоснежном костюме.
      - Прошу извинить меня, мистер Тросс, если я недостаточно учтив, вызывая вас на палубу в столь ранний час.
      - Я рад побыть с вами наедине, профессор, - ответил Тросс.
      - Вот именно наедине. Я слышал храп герра Шютте и потому постучал в вашу каюту. Экипаж весь спит. Даже боцмана нет на мостике. Нам не помешают.
      - Я не знаю, кто мог бы нам помешать.
      - Я хочу проститься с вами, мистер Тросс. Вы были крайне симпатичны мне, какое бы место около Вельта вы ни занимали.
      - Все мы занимаем около него какие-то места, - неопределенно отозвался Тросс. - Но почему проститься, проф? Я не вполне вас понимаю.
      - И не надо, не надо понимать. Я хотел, но не смог вам довериться. А теперь хочу взять с вас слово. Вы отвечаете передо мной за жизнь всех, кто останется на яхте.
      - Останется? Разве кто-то должен сойти, на, берег?
      - Да, кто-то... сейчас неважно кто. Я хочу взять с вас слово.
      - Я охотно вам его дам. Но может быть, вы объяснитесь?
      - Отчасти. Только отчасти, мистер Тросс. Дело в том, что ваш поэт, о котором вы вспоминали на Аппалачах, кажется, был прав. Хотя одновременно и не прав! Не закат, а рассвет!..
      - То есть?
      - В сто тысяч солнц рассвет пылал! То есть запылает! И вот тогда... тогда, чего бы вам это ни стоило, выводите яхту в океан, спасите людей, всех до единого.
      - Профессор, вы внушаете мне тревогу, я вынужден буду установить за вами особое наблюдение.
      - Вы хотите сказать, что не пустите меня в шлюпку?
      - Я постараюсь вас отговорить.
      - Отговорить от чего? От выполнения данных мне Вельтом поручений? повысил голос профессор.
      - Нет. От этого я не имею права вас отговаривать.
      - Тогда не препятствуйте мне. Запомните все, что я вам сказал.
      - Верьте, уж я-то не забуду.
      - И скоро рассвет?
      - Должно быть, через час.
      - Тогда мне пора. Я проведу решающий опыт один. Я посвящаю этот опыт мистеру Вельту, так и передайте ему вместе с моим письмом. Оно у герра Шютте. Теперь идите к себе, оставьте меня одного. Все, сэр.
      Тросс сразу же пошел будить Ганса Шютте, чтобы скорее узнать содержание письма Бернштейна.
      Но Шютте на стук не отзывался.
      И когда Тросс наконец попросту взломал дверь к нему в каюту, тот долго сидел на койке, не в состоянии что-либо понять. Это промедление стоило миру неисчислимых бед...
      Тросс буквально силой вырвал у Шютте злополучное письмо, которому тот не придал никакого значения.
      Бернштейн встречал зловещий фиолетовый восход солнца, стоя на капитанском мостике яхты. Измученная команда спала.
      Профессор медленно прохаживался взад и вперед. Одну руку он заложил за спину, другой нервно постукивал по перилам. Он ждал, когда покажется солнце: ему нужен был дневной свет.
      Угрюмые скалы рыжевато-фиолетовым кольцом зажали бухту, вода которой казалась тяжелой и маслянистой. Колючий ветер разогнал вчерашнюю вату и очистил небо.
      Профессор, который от природы был дальтоником, не мог бы точно сказать, где синь неба переходит в фиолетовый оттенок воздуха над Аренидой. Кстати, он и не смотрел на небо. Профессор интересовался только тем, когда станет светло.
      В каменной чаше было еще темно, как за ставнями, но высоко в облаках уже розовел день.
      Профессор крадучись прошел по палубе и спустился по трапу в шлюпку, долго отыскивая ногой, куда можно ступить. В шлюпке оказалось только одно весло, но профессор не стал искать другого и поплыл с одним.
      Он неумело хлопал веслом по воде, перекладывая его из одной уключины в другую; шлюпка его долго и бессмысленно вертелась на одном месте. Он достиг наконец берега, но совсем не там, где хотел.
      Вышедший из камбуза кок видел силуэт человека с растрепанной шевелюрой, идущего по берегу и размахивающего рукой.
      Позевывая и потягиваясь, негр наблюдал, как профессор Бернштейн подошел к аппарату. К этому месту сходились электрические провода со всего острова. Неожиданно Бернштейн сбросил противогаз и несколько секунд смотрел на взошедшее солнце.
      А потом негр-кок стремглав бросился к колоколу, висевшему у каюты шкипера. Он стал исступленно звонить, истошно крича:
      - Пожар! Пожар!
      Белки его округлившихся глаз сверкали.
      Выскочивший первым на палубу Тросс при взгляде на берег бухты проклял себя.
      Весь берег со всех сторон бухты пылал.
      Тросс обязан был это предвидеть, обязан!..
      Глава IV
      ПЫЛАЮЩИЙ ОСТРОВ
      Остров пылал.
      Все берега бухты превратились в огненное кольцо. Фиолетового дыма теперь не было видно, на его месте бушевало пламя.
      Тросс стоял на капитанском мостике яхты. Он был без противогаза. Фиолетовый газ, а с ним и закись азота не проникали теперь в район, окруженный пламенем.
      Растерянный Ганс Шютте и дядя Эд поднимались на мостик по трапу, еще не сняв противогазы.
      Глядя на Тросса, они освободились от масок.
      - Тысяча три морских черта! Я подозревал, что утону, но адской сковородки при жизни не рассчитывал увидеть, - проворчал боцман.
      - Что будем делать, шеф? - растерянно спросил Ганс.
      - Свистать всех наверх. Надеть пожарные робы, пустить все помпы. Брандспойтами окатывать палубные надстройки и борта яхты. Мистер Вильямс - к штурвалу. Вперед до полного - на выход из бухты!
      Дядя Эд повиновался и взялся за ручки штурвала, повторив команду Тросса в машинное отделение.
      - Вот прочтите, - протянул Тросс Шютте распечатанный конверт.
      - Тут адрес бит-босса. Кто осмелился вскрыть?
      - Я. Содержание письма придется передать по радио.
      - А что случилось? Катастрофа? Где наш лохматый? Жив ли он?
      - Профессор Бернштейн привес себя в жертву человечеству и погиб вместе со всеми запасами фиолетового газа, теперь не доступными никому. Я проклинаю себя за то, что не предотвратил этого.
      На палубе толпились испуганные матросы.
      Повинуясь полученному приказу, они впопыхах напяливали на себя брезентовые и асбестовые костюмы, поливали друг друга водой из брандспойтов. Была включена вся противопожарная система. Искусственный дождь обрушился на палубу.
      С мостика слышался хриплый голос дяди Эда:
      - Якорь мне в глотку! Вперед до полного! Право на борт! Из геенны огненной - в океан на всех парусах! Эх-ха! Эгей! Пираты - к брандспойтам! Маски снова надеть, когда будем проходить через щель. Все больше шансов, что в аду вас примут за своих! В топоры! Якорь всем в глотку, если не хотите живыми жариться в аду!
      Яхта приближалась к узкому ущелью. Оно, подобно пропилу, разделяло каменное кольцо острова.
      Ошеломленные люди смотрели, как судно подходит к жуткой щели. Стены ущелья были в огне. Казалось, яхта должна "прыгнуть" сквозь огненный обруч.
      Негр-кок, закрыв лицо руками, дико завыл. Ему стали вторить и другие моряки.
      - Эгей! - гаркнул с мостика дядя Эд. - Пусть проглочу я гребной винт, если есть на свете большие трусы!
      - Эй, отродье свиней и сусликов! Кому не нравится огонь, может прыгать в воду! - заревел Ганс Шютте.
      - Заворачивайтесь в мокрые плащи, прикрывайтесь брезентами, поливайте друг друга струями водя! - командовал Тросс.
      Яхта нырнула в огонь.
      И задымилась.
      От каждой фигуры, завернутой в плащ, в мокрые брезенты, шел не то дым, не то пар. Вновь надетые противогазы помогали людям не задохнуться.
      Языки пламени отделялись от стен и тянулись к дымящейся яхте, словно кто-то протягивал горящие факелы, чтобы поджечь ее.
      Несколько минут, пока яхта ныряла сквозь огонь, оказалось достаточно, чтобы на судне вспыхнул пожар. Не помогли все заранее принятые меры. Горели мачты, сделанные в доброе старое время из лучшей древесины, доставленной еще Вельту-старшему, горели палубные надстройки. Лопалась белая краска, покрывалась темными разводами.
      Черный дым валил из иллюминаторов.
      Только мокрая дымящаяся одежда и маски противогазов спасали людей, позволяя им бороться с огнем.
      И все-таки яхта вырвалась из объятий пылающего острова. Океанская волна высоко подбрасывала ее, разбивалась о борт, шипящим потоком прокатывалась по палубе, туша там и тут очаги пожара.
      Море помогло людям.
      Дядя Эд намеренно ставил яхту боком к волне, чтобы гребни окатывали бы судно через верх. Даже до мостика долетали брызги.
      Конверт, который держал Ганс Шютте в руках, промок.
      - Р-рваные покрышки! - ругался он. - Я так и не успел прочесть, что написал этот "полоумный ученый. Ну-ка, мистер Тросс. У вас глаза помоложе. Что там нацарапано?
      Тросс взял из рук Шютте письмо и прочитал:
      - "Будь проклят капитализм!"
      - Но-но! - повысил голос Ганс. - Без коммунистической пропаганды!
      - Здесь так написано, - невозмутимо продолжал Тросс и прочитал все письмо.
      - Ну и дурак! - решил Шютте. - Кому от этого плохо? Ему. Изжарил сам себя на вертеле.
      - Не скажите, мистер Шютте. Плохо будет не только ему одному.
      - Думаете, нам с вами?
      - Не только. Всем людям. Даже мистеру Вельту.
      - Это почему еще?
      - Придется задохнуться.
      - А противогазы на что?
      - Они не помогут. Люди задохнутся без воздуха, который сгорит весь, сколько его есть на земле, вот на этом самом костре над пылающим островом Аренида. Я должен был это учесть... должен!
      Ганс Шютте замер с открытым ртом.
      Дядя Эд нахмурился и прошептал одно из своих проклятий.
      - Так что ж, он и впрямь дурак, что ли? Не сообразил? - возмутился наконец Ганс.
      - Увы, но даже очень дальновидные ученые порой оказываются непостижимо близорукими. Но я, я-то чем лучше их?..
      - Тогда скажите, парень, как долго будет гореть этот небесный костер? Может, на наш век хватит воздуха-то, а?
      - Пока ничего не могу сказать. Специалисты подсчитают, какова эта опасность. Жаль, что ученые слишком часто играют с огнем, не понимая последствий этой игры для человечества.
      Яхта все еще дымилась, хотя пожар салона и наиболее богатых кают (хозяйских кают) удалось потушить. Теперь люди сняли противогазы и сбросили местами обгоревшие робы.
      - Но как они чуют, как чуют! - воскликнул негр-кок, заглядывая через реллинги. - Будто знали, что от огня люди в воду будут прыгать.
      Матросы тоже посмотрели за борт. Там и тут ее бороздили острые плавники.
      - Акулы! - воскликнул кто-то.
      - Пусть кошка научится плавать, если это не самые подлые морские твари, подтвердил дядя Эд.
      Действительно, целая стая акул крутилась вокруг, казалось бы, обреченною судна.
      Не распорядись мистер Тросс вовремя включить всю противопожарную систему, этим хищницам было бы чем поживиться.
      Мистер Тросс и дядя Эд спустились на палубу. К ним подошел радист и доложил, что пожар вывел из строя всю радиосистему корабля.
      - Как так? - затопал ногами Ганс. - Мне срочно нужно передать содержание письма этого зажаренного идиота мистеру Вельту.
      - Никак невозможно, сэр, - пояснил радист. - Радиорубка вспыхнула первой. Старая постройка. Теперь строят по-иному.
      - Черт бы подрал эту старую галошу! - рычал Ганс. - Нет ли поблизости какого-нибудь корабля, с которого можно было бы послать радиограмму? - И он стал обводить морским биноклем горизонт.
      Дядя Эд тоже вооружился биноклем. Его морской глаз позволил ему заметить корабль первым.
      - Вот и прекрасно, - выдохнул воздух Ганс. - Чей это корабль? Сейчас снарядим на него наш катер с подводными крыльями.
      Мистер Тросс взял у дяди Эда бинокль и стал смотреть на горизонт.
      - Боюсь, что это не тот корабль, на который вам хотелось бы попасть, Ганс.
      - Ну, что там еще?
      - Я прочитал название судна - "Академик Королев".
      - Что! Русский корабль? Только его здесь и не хватало. Всё увидят!
      - Тысяча три морских черта! Его вполне можно было здесь ожидать. Это корабль космической службы, - заметил дядя Эд. - Академик Королев - это и есть тот самый конструктор, который позволил людям шагнуть в космос. Сперва своим парням, Гагарину и другим, и уж только потом нашим ребятам, американцам.
      - К черту космос! К черту советский корабль! Мы горим, горим! - вдруг закричал мистер Тросс.
      - Полно, парень. Уже не горим, - попытался урезонить его Ганс
      - Как не горим! Вот он, пожар, воздушный пожар! Все мы задохнемся, все, кроме акул.
      - Уж не хотите ли вы, сэр, стать акулой?
      - Акулы не задохнутся! - срываясь на фальцет, закричал еще громче Тросс. И под водой... и под землей, куда они спрячутся вместе с Вельтом!
      - Потише, парень, не то испугаешь акул.
      - Я не хочу задыхаться из-за пылающего острова, не хочу! Я уйду под воду, к акулам, пустите меня!
      И Тросс попытался броситься к реллингам. Но на пути его оказался Ганс Шютте.
      - Брось дурить, парень. Прозевал научника и готов топиться? Не выйдет. Не хочу, чтобы мне одному отвертывали мою седую голову. Держите его, парий.
      - Прочь с дороги! Перекушу! - закричал Тросс, отталкивая одного из усердных матросов.
      - Пусть меня похоронят на суше, если у него не припадок. А ведь такой деловой был парень.
      Ганс не причитал. Одним ударом он свалил мистера Тросса на палубу и стоял, над ним, широко расставив ноги и уперев в бока руки.
      - Что? Пока еще есть чем дышать? - насмешливо спросил он.
      Тросс неожиданно вскочил и, подпрыгнув, ударил обеими ногами Ганса в грудь и живот (прием каратэ). Это был удар такой силы, что даже гигант Ганс повалился на кричащую от возбуждения толпу моряков. Его подхватили и поставили на ноги.
      Великан хрипел, собираясь с духом, чтобы снова, броситься на Тросса.
      Но тот, свалив двух подскочивших быдо, к нему матросов, оказался уже на реллингах
      Секунду на фоне синего неба, подсвеченного в одном месте пожаром острова, выделялась его фигура в белоснежном костюме. В следующее мгновение он отменным чемпионским прыжком полетел в волны.
      Ганс перегнулся через реллинги, смотря в зеленоватую воду, то приближающуюся, то удаляющуюся от него. Пенные струйки делали ее похожей на мрамор.
      Весь экипаж судна тоже смотрел вниз с замиранием сердца.
      Вот промелькнул острый плавник, разрезая мраморную волну как бритвой.
      Тросс не всплыл.
      Только вода в одном месте окрасилась в такой же алый цвет, как и над пылающим островом.
      Люди попеременно переводили глаза с одного алого пятна в сини океана на другое - в небесной синеве.
      Ганс Шютте плюнул через борт.
      - Слабак! Слюнтяй! Нервы не выдержали! Баба! Да разве нам эдакое приходилось видеть? Подумаешь, дым над островом, какой-то пожар в океане. И туда же - к акулам. Кушайте на здоровье! - И он еще раз плюнул.
      Потом обернулся, словно вспомнив о чем-то, и скомандовал:
      - Яхте лечь в дрейф. Дядя Эд, спустить катер на подводных крыльях. Пойдем навстречу "Голштинии". Теперь главное - доложить обо всем боссу
      На фоне воздушного пожара в нескольких милях от обгоревшей яхты величественно покачивался на волнах красавец корабль "Академик Королев". Это было научное, исследовательское судно, несшее постоянную службу связи с запущенными из Советского Союза космическими объектами. Над его палубными надстройками бросались в глаза два огромных белых шара - это были защищенные сферическими колпаками антенны широкого обзора, следившие за космосом.
      - Человек за бортом! - послышался крик вахтенного
      Раздался топот ног. Несколько человек оказались у реллингов
      К ним широким шагом шел офицер:
      - Принять на борт!
      Кто-то усердный бросил за борт спасательный круг.
      Но человек, плывший к кораблю, не воспользовался им, он уверенно направлялся к уже свисавшему и нижними ступеньками задевавшему волны штормтрапу.
      По этому штормтрапу ловко забрался неизвестный в мокром, местами обгоревшем белом костюме.
      На нем не оказалось ласт аквалангиста, однако маску для подводного плавания он сдвинул на лоб. От нее тянулся резиновый шланг к жилету, наполненному кислородом
      Он неторопливо освобождался от этого снаряжения, передавая его матросам. Те смотрели на него с нескрываемым любопытством
      Вслед за вахтенным офицером, сходившим за командиром корабля, к группе моряков вокруг подводного пловца подошел и сам капитан, тщательно одетый пожилой моряк с прищуренными глазами.
      - С кем имею честь? - спросил он по-английски.
      - Дмитрий Матросов, - на чистом русском языке ответил пловец.
      - Матросов? Русский?
      - По-английски - мистер Тросс. Так у них принято усекать фамилии. Прыгнул с яхты Вельта не ради купания.
      - Понятно. Хотите отдохнуть?
      - Времени нет, товарищ капитан. Зафиксируйте, пожалуйста, что над видимым на горизонте островом Аренида возник воздушный пожар. Подробные сведения о нем я должен доставить в Москву немедленно.
      - Мы вызовем вертолет. Перебросит до аэродрома.
      - Вот переодеться не прочь.
      - Офицеры помогут. Товарищи, подыщите что-нибудь товарищу Матросову.
      - Вот спасибо.
      И вдруг совершенно неожиданно недавний "мистер Тросс" обнял строгого капитана советского корабля и расцеловал.
      - Простите, товарищ капитан. Кажется, вымочил вас, - смущенно сказал он.
      - Дело морское! - засмеялся моряк.
      В воздухе летел вертолет. Сверху океан из-за бегущих по нему волн казался заштрихованным. В одном месте штриховка застилалась дымкой, сквозь которую просвечивали языки пламени.
      Неподалеку от полосатой океанской глади беленьким пятнышком застыл корабль "Академик Королев".
      Моряки наблюдали, как повис над палубой вертолет. С него сбросили веревочную лестницу, и по ней с завидной ловкостью стал взбираться появившийся на корабле Матросов.
      Чья-то куртка на могучих плечах была ему маловата. Когда он уже забирался в кабину вертолета, она лопнула по шву, вызвав улыбку и шутливые замечания моряков
      Зашить куртку удалось только на сверхскоростном лайнере, гордости советского воздушного флота, паровом самолете, или паролете, как его называли.
      Развитие авиации пошло по линии использования двигателей внутреннего сгорания, а потом реактивных двигателей. Казалось, паровой двигатель навсегда ушел из авиации. Однако именно к паровому двигателю для самолетов вернулась техника на новом уровне своего развития. Паровой двигатель открыл дорогу в авиацию атомной энергии.
      В задней кабине самолета помещался удаленный от пассажиров атомный реактор. Применение быстролетящих нейтронов позволило сделать его очень легким. Реактор охлаждался кипящей при колоссальном давлении водой. Образующийся при этом пар направлялся в компактную паровую турбину сверхвысокого давления, на валу которой со скоростью в тридцать тысяч оборотов в минуту вращался постоянный магнит электрического генератора высокой частоты. Электрический ток направлялся по проводам к высокочастотным электромоторам у винтов.
      Как это ни парадоксально, но во время полета количество расщепляющегося вещества не уменьшалось, а увеличивалось в реакторе. Распад первичного вещества - урана-235 - вызывал не только освобождение энергии, но и превращение обычного урана-238 в более тяжелый плутоний, который прежде не встречался в природе и был лишь угадан русским ученым Баковым, когда-то опубликовавшим статью о гипотетических трансурановых элементах. Получалось как будто так, что паролет в полете практически не расходовал топлива и мог летать без посадки очень долгое время... Паровая установка позволила использовать на нем ядерную энергию. Пар с триумфом возвращался в авиацию.
      Командиром паролета был прославленный советский летчик Валентин Иванович Баранов, хранитель традиций Чкалова и Громова, как он о себе говорил. За свою летную жизнь он установил множество авиационных рекордов, но все они были им же побиты на паровом атомном самолете, который летал выше, дальше и быстрее остальных. Валентин Иванович гордился теперь, что его экипажу выпала честь доставить со сверхзвуковой скоростью Матросова в Москву.
      Был Баранов высокого роста, носил рыжие бакенбарды и обладал гремучим басом.
      - Черт тебе в крыло! - кричал он Матросову, отняв у него лопнувший пиджак и заставив двух миловидных бортпроводниц привести в порядок костюм единственного пассажира.
      Паролету не требовалась посадка, он доставил Матросова прямо на подмосковный аэродром.
      В пути Матросов имел телефонный разговор с Москвой. Ему предложили сразу прибыть на экстренное заседание ученых в Академии наук.
      Когда гигантский паролет с задранным носом, напоминая собой неведомое чудовище с другой планеты, коснулся колесами бетонной полосы, с ним почти поравнялась вызванная Барановым пожарная машина.
      - Черт тебе в крыло! - кричал по радио командир. - Выдвигай лестницу, лестницу выдвигай, тебе говорю. Не пожар тушить тебя вызвали, а пассажира принять. Вместо трапа!
      Начальник пожарной охраны аэродрома, стоя на подножке машины, сам руководил таким неожиданным маневром. Лестница начала выдвигаться, но... черная "Чайка" обогнала пожарный автомобиль и поравнялась с открывшейся дверцей паролета, в которой показался Матросов.
      Он не стал ждать, пока пожарники приставят лестницу и самолет остановится. Еще на ходу он спрыгнул с высоты второго этажа и тотчас вскочил в открывшуюся дверцу "Чайки".
      - Вот черт ему в крыло! - восхищенно крикнул Баранов. - Нам бы в авиацию таких парней!
      "Чайка", скрипя шинами на виражах, мчалась к выезду с аэродрома, где ее ждали две желтые орудовские машины с синими полосами вдоль корпуса.
      Стоя перед собравшимися учеными, ошеломленными известием, что воздух горит, Матросов объяснял:
      - Шестой окисел образуется при горении воздуха в присутствии редчайшего катализатора - фиолетово газа с острова Аренида. Я сам это видел. Мне удалось собрать шестой окисел, который в виде порошка оседал на землю во время демонстрации нового оружия в Западной Европе.
      И он показал ученым пробирку, с которой не расставался со времени парада, устроенного Вельтом для экспертов в Ютлаидии.
      Глава V
      ВОЗДУШНЫЙ КОСТЕР
      - Лодка на горизонте!
      Капитан невольно обернулся к репродуктору.
      - Моторная лодка на горизонте! - повторил голос.
      Капитан "Голштинии" тяжело засопел и с трудом поднял из-за стола свое грузное тело.
      Его помощник, мятый и желтый, как прошлогодняя газета, тоже встал, и они вместе вышли на палубу.
      Капитан взбирался на мостик впереди своего спутника, но все-таки его круглая голова не могла подняться выше тощей, жилистой шеи помощника.
      Горизонт был чист. Выпуклый край моря казался вырезанным резцом. Четкая линия его особенно подчеркивала спокойствие холодного неподвижного дня.
      Стоявший на мостике второй помощник подошел к капитану
      - Лодка на горизонте, сэр!
      Капитан втянул в себя воздух и протянул руку по направлению к висевшему на груди второго помощника электронному биноклю. Тот быстро снял через голову ремень и протянул бинокль капитану.
      Оба помощника почтительно смотрели на своего начальника. Толстяк молча кивнул.
      - Не правда ли, лодка на подводных крыльях, сэр? Бинокль перешел к первому помощнику. Голова его вместе с биноклем некоторое время поворачивалась на тонкой шее, как на вертикальной оси.
      - Это не кто иной, как мистер Шютте! Это же катер на подводных крыльях с яхты! - предположил младший помощник.
      Высокий и толстый согласились:
      - Прикажете лечь на курс зюйд-вест?
      Капитан кивнул
      "Голштиния" медленно изменила курс.
      Три офицера неподвижно стояли на мостике. На палубу высыпала команда и пассажиры. Это были по преимуществу негры и малайцы, нанятые для работы на острове Аренида.
      В салоне нервно расхаживал вновь назначенный ассистент профессора Бернштейна доктор Шерц.
      Его немолодое усталое лицо было озабочено. Он то и дело хрустел пальцами, каждый раз вздрагивая и испуганно на них посматривая.
      На всем пароходе: в каютах, на палубе, в машинном отделении, в буфете, в радиорубке - везде перешептывались встревоженные люди. Молчали только на капитанском мостике.
      Катер уже можно было разглядеть простым глазом. Отчетливо видны были два седых буруна и почти до половины выскакивающий из воды корпус.
      Ганс и Эдвард хмуро смотрели на столпившихся на борту парохода людей. Никакой радости не было на их осунувшихся, покрытых щетиной лицах. Словно сговорившись, они разом оглянулись назад. Потом Ганс стал пристально рассматривать мотор, а дядя Эд сплюнул за борт.
      С парохода махали руками и что-то кричали.
      Когда Ганс Шютте поднялся по трапу на палубу парохода, его встретили капитан со старшим помощником и доктор Шерц.
      К их удивлению, всегда такой обходительный и простой, начальник экспедиции посмотрел на них исподлобья, качнул головой и заложил руки в карманы.
      Все трое непонимающе переглянулись и направились следом за Гансом Шютте. Он зашагал прямо к салону, на ходу пробурчав:
      - Радиорубку... живо... Прямой разговор с биг-боссом!
      Первый помощник отстал.
      Ганс обернулся к капитану и сказал:
      - Пива!
      Тот кивнул, поманил кого-то пальцем и выразительно дотронулся до шеи. Стюард все понял и скрылся.
      В салоне сели за столик втроем. Вскоре пришел и первый помощник, а за ним и стюард с шестью кружками пива в каждой руке. Он поставил их перед Гансом и вышел.
      На пароходе делали тысячи догадок и предположений. Что могло заставить начальника экспедиции на остров Аренида появиться среди океана на моторной лодке вдвоем с англичанином, который, поминая всех морских чертей, немедленно завалился спать? Что могло случиться? Где яхта? Что ожидает пароход?
      - Прежде всего, любезный капитан, - сказал Ганс, осушив пятую кружку, поворачивайте назад.
      Капитан вытаращил рачьи глаза.
      Ганс назидательно покачал головой:
      - Задний ход! Задний ход, капитан!
      Ассистент профессора Бернштейна доктор Шерц вскочил:
      - Ради всевышнего, мистер Шютте, что произошло? Где профессор? Почему обратно?.. Да говорите же, мистер Шютте, я умоляю вас!
      Ганс презрительно посмотрел на него, выпил подряд две кружки пива и сказал:
      - Придется вам притормозить!
      Тот сел, беспомощно уставившись на Ганса.
      Тем временем уходивший отдать распоряжение об изменении курса помощник капитана вернулся.
      - Яхты больше нет, - сказал Ганс, отодвигая от себя одиннадцать пустых кружек. - Плавает головешка.
      Под столом хрустнули пальцы доктора Шерца.
      Ганс вытащил из кармана письмо и потряс им в воздухе:
      - Вот все, что осталось от острова Аренида и от профессора!
      Ассистент Бернштейна ахнул. Моряки переглянулись.
      Ганс посолил пиво и выпил последнюю кружку.
      - Готов разговор с биг-боссом?
      Старший помощник кивнул и поднялся. Гане тяжело вышел следом за ним. Капитан и доктор Шерц остались сидеть в салоне.
      В радиорубке, вытянувшись, стоял радист.
      - Ну что? - спросил Ганс.
      - Ютландский замок отвечает.
      - А мистер Вельт?
      - У телефона.
      - Всем выйти! - скомандовал Шютте.
      - Да... но аппаратура... - начал было радист.
      - Но-но!.. Дать задний ход!
      Радист и старший помощник, вышли.
      Ганс включил микрофон.
      - Хэлло, Ганс! Проклятье! Что за шутки? Почему вы на "Голштинии"? послышалось из репродуктора.
      - Вы лучше спросите, биг-босс, почему я не в аду.
      - Но-но! Что за тон! У меня не слишком много времени для вас! - В голосе Вельта слышалось раздражение.
      Ганс съежился, заговорил вполголоса:
      - Мистер Вельт, я имею вам сообщить о страшном несчастье...
      - Дальше!
      - Погиб профессор...
      - Ну, это еще не столь страшно?
      - И уничтожил остров!
      - Эй, Ганс! Вы напились? Хэлло? Что вы там городите?
      - Ничего не горожу, биг-босс? Я выпил всего дюжину пива. А до того ехал двое суток на катере.
      - К делу!
      - Биг-босс, рассказывать я не мастак. Вот профессор тут все сам написал.
      - Хэлло, Ганс! Вызовите своего радиста и скажите, чтобы он перешел на направленную волну. Я предпочитаю разговор без свидетелей.
      - Будет исполнено, мистер Вельт! Через десять минут вызываю вас вновь.
      - Поторопитесь! У меня не слишком много времени для вас!
      Сказав это, Вельт раздраженно стукнул портсигаром по столу и выключил микрофон. Потом, отбросив плед, которым был закутан, вскочил и быстро заходил по комнате.
      - Идиот! Кричит на весь эфир о гибели острова. Где у него мозги? Нет, шофер всегда останется шофером.
      Вельт со злостью вытащил из кармана носовой платок и остановился около стрельчатого окна. Раздался мелодичный звон. Вельт оглядел заставленные книжными шкафами стены своего кабинета; нажав кнопку, спустил на окнах стальные жалюзи и включил микрофон.
      - Ну? - сказал он.
      - Я читаю вам, мистер Вельт! - донесся издалека голос Ганса.
      - Только живее. Я не позволил бы вам говорить даже на направленной волне, если бы можно было терять время и ждать вашего возвращения.
      - "Будь проклят мир капитализма!"
      - Но-но!
      - Тут так написано.
      - К черту! Дальше!
      - "Будьте прокляты поработители человечества! Я, безумный слепец, профессор Бернштейн, фактически посвятивший свою научную деятельность служению гибели цивилизации, в последний день своей жизни понял это..."
      - Поздновато! - сказал Вельт, вертя в руках золотой портсигар.
      - "Я создал страшное средство, которое волею судьбы неизменно окажется в руках врагов человечества - поджигателей планеты. Я понял это и уничтожаю то, что создано моими руками. Я не дам никому воспользоваться открытой мною реакцией. Спасая человечество, я приношу в жертву себя. Я уничтожу остров Аренида - источник проклятого газа, зажигая над ним атмосферу..."
      - Что?! - заревел Вельт, вскакивая и запуская портсигаром в настольные часы.
      - Тут написано: "Зажигая над ним атмосферу".
      - Мало ли что там написано!
      - Мистер Вельт... к сожалению, осмелюсь доложить, этот воздушный костер я сам видел.
      - Что вы такое видели? - свирепо закричал Вельт, совсем теряя самообладание.
      - Горящую атмосферу, мистер Вельт.
      - Он зажег ее над островом?
      - Так точно, мистер Вельт.
      - Проклятый ученый! Он даже сам не понимал, что наделает. Передайте приказ мистеру Троссу тотчас же сообщить мне все во всех подробностях, по-журналистски.
      - Мистера Тросса съели акулы.
      - Что вы городите, старый пьяница?!
      - Так точно, сэр. Слабак спятил с перепугу и спрыгнул за борт к акулам. Мы все видели пятно крови.
      - Проклятье! Он выбывает из строя, когда особенно нужен мне для дела.
      - Для дела, сэр?
      - Которое вам не по плечу.
      - Ганс еще может...
      - Ничего вы не можете.
      - Какие будут приказания?
      - Возвращаться немедленно.
      - Слушаюсь!
      - Все!.. Проклятье!
      - Мистер Вельт, не можете ли вы передать моему сыну...
      - Мне не до родительских нежностей!
      Вельт выключил микрофон. Некоторое время он сидел, откинувшись в кресле и кутаясь в плед. Потом с силой стал тереть ладонями сморщенный лоб.
      - Это же гибель, гибель! - шептал он.
      Накинув на себя плед, он зашагал из угла в угол.
      Дверь открылась, и на пороге показалась Иоланда Вельт.
      - Я не помешаю вам, Фредерик? - спросила она.
      - Вы? - Вельт приостановился. - Нисколько, моя дорогая. Напротив!
      - Чем вы заняты, мой друг? - Иоланда нежно поправила на Вельте плед.
      Вельт усмехнулся:
      - Я обдумываю организацию нового концерна... Но ближе к делу, моя дорогая. Судя по тону, вам нужны деньги?
      - Как вы проницательны! Это действительно так.
      - Догадаться нетрудно. Сколько?
      - О, пустяки! На эти дни мне хватит трехсот тысяч.
      - Что это: наряды, увеселения, пожертвования, благотворительность, карты?
      - Да, вы действительно проницательны! - Иоланда криво усмехнулась. - Я люблю чувствовать жизнь, меня надо возбуждать. Это дает мне игра. Я люблю азарт!
      - Я признаю игру другого рода. Я начинаю ее с сегодняшнего дня, миледи. Однако я не располагаю временем. Чек для вас написан, возьмите на столе.
      Иоланда повернулась к мужу спиной, взяла со стола чек и, не сказав ни слова, вышла из кабинета.
      Вельт остался стоять посередине комнаты, уронив плед на пол. Он ожесточенно тер ладонями виски.
      Потом он подошел к телевизефону и заказал прямые разговоры с директорами отделений своего концерна в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Риме.
      Мистер Вельт решил действовать быстро, ибо сразу понял значение происшедшего.
      Глава VI
      ЧЕЛОВЕК, УЗНАВШИЙ БУДУЩЕЕ
      Морис Бенуа наконец вышел на свежий воздух. Но и на улице было так же жарко, как в кабинете военного министра, где почему-то отказал аэрокондишен. Воздух казался раскаленным, словно он горел.
      Нет, довольно! Довольно! Надо отдохнуть от всех этих переживаний. Кроме того, у каждого француза могут быть свои убеждения. Даже и у военного. Франция может гордиться, что ее французы и француженки всегда были в числе первых, кто боролся за мир. У нее есть патриоты, имена которых знает весь мир. И ничего нет странного, что и генерал военного времени, участник Сопротивления Морис Бенуа, а не какой-нибудь выскочка-политикан, всегда сочувствовал им. Да, сочувствовал, и не вопреки своему военному положению, а именно как признанный военный специалист, желающий уберечь мир от всего, что он знает. И нечего господину министру тыкать сейчас этим генералу Бенуа в глаза. Если он нашел нужным послать генерала Бенуа в качестве эксперта к Вельту, так пусть и выслушивает его, Бенуа, мнение об адском предложении магната. Министр выслушал Бенуа, и старый солдат умывает руки.
      Довольно! Бенуа больше ничего не желает знать об огненной реакции господина Вельта. В конце концов, сегодня он только парижанин, который снова празднует вместе со всем французским народом годовщину французской революции. Выкинуть из головы все и веселиться, веселиться! Сегодня он сбрасывает с себя груз забот и лет.
      Морис Бенуа действительно помолодел, едва пришел к этому решению. Он сразу же улыбнулся двум встречным девушкам с платиновыми волосами и был доволен, когда получил в ответ задорные взгляды. Тогда он выпрямился и, восхищая женщин своей военной выправкой, двинулся вперед в людском потоке, гордо закинув голову.
      Сегодня ночь на 14 июля. Великий народный праздник.
      Бенуа огляделся. Он был на площади Гранд-Опера. Нижняя часть фасада под крылатыми статуями, покрытого серовато-черным, "аристократическим" налетом старины, была прикрыта высокими подмостками. Бенуа протиснулся через толпу поближе к временной эстраде. Сегодня любимые артисты выступают для народа под открытым небом. На подмостках сама Жанна Дюкло! Она поет карманьолу! Она машет рукой! Она дирижирует!
      Бенуа запел во весь голос. Окружающие подхватили. Вместе с артисткой пел весь народ на площади Гранд-Опера. Бенуа весело оглядывался вокруг. Ему было радостно оттого, что он поет вместе с Жанной Дюкло, а рядом с ним поет восхитительная миниатюрная парижанка, она годится ему чуть ли не во внучки, но сегодня Бенуа согласился бы считать ее своей подругой!
      На эстраде появилась знаменитая актриса Клод Люсьон. Затянутая в черное облегающее платье, она стала петь песенки с нервным ритмом. Толпа встретила ее свистками.
      Бенуа увидел, что хорошенькая девушка, скользнув по нему взглядом, стала выбираться из толпы. Ни на минуту не задумавшись, он тронулся за ней.
      Вскоре они оказались на бульваре Капуцинов. Улица закрывалась ослепительной колоннадой Мадлен. Бенуа словно в первый раз увидел ее. "Как дивно хорош Париж!" - подумал он.
      Маленькая парижанка потерялась в толпе. Но Бенуа все равно было хорошо: он чувствовал себя превосходно. Он обменивался взглядами и шутками со встречными мужчинами и женщинами.
      Поток пешеходов прижал его к внутренней стороне тротуара, и он неожиданно оказался в кафе. Столики были расставлены на тротуаре так тесно, что пробираться среди них было трудно, но зато смешно. Изящная парижанка, сидевшая со стариком отцом, а может быть, мужем, подставила Бенуа ножку; когда же он, споткнувшись, извинился, она весело захохотала. Морис Бенуа вынул из петлицы розу и бросил ей на стол.
      Жара давала себя чувствовать, несмотря на вечер. Давно уже хотелось промочить горло. Бокалы на тоненьких и высоких ножках с разноцветной жидкостью и неизменным кусочком тающего льда на донышке давно привлекали взор Бенуа, но тем не менее он полностью уподоблялся путнику в Сахаре, преследуемому миражами. Он видел желанную, манящую воду, он изнемогал от жажды, но... но не мог достать ни капли. Все столики и на тротуаре, и в глубине кафе были заняты. Люди сидели за ними, терпеливо потягивая через соломинки столь желанную Бенуа влагу, и смотрели на текущую толпу. Бенуа знал: ждать бесполезно. Они будут сидеть так весь вечер и часть ночи, беседуя о пустяках, важных вещах или просто молча.
      Наконец Бенуа добрался до площади Мадлен. Грандиозная церковь, похожая на древнегреческий храм, занимала своим четырехугольником колонн почти всю площадь. Слева до Бенуа донеслась музыка. Перед выползшим на мостовую кафе танцевали. Бенуа захотелось остаться здесь, посмотреть, как танцует молодежь. Все столики на мостовой были заняты. Бенуа неохотно заглянул в кафе. Оно представлялось большим, но это был обман. Бенуа увидел свое изображение в сплошной зеркальной стене. Помещение оказалось тесным, забитым людьми. Однако Бенуа повезло, он даже не поверил своим глазам: прямо перед ним за столиком освободалось место. Он устремился к нему и с наслаждением опустился на стул.
      Подскочил гарсон. Это был здоровый парень с наглым взглядом. Наверно, он входит в объединение апашей и в свободное время выполняет разные задания, вроде взимания неоплаченных долгов с лиц, никогда в жизни не бравших взаймы. Гарсон-апаш поставил перед Бенуа пенящийся бокал с двумя соломинками. Бокал стоял на тарелочке, на которой было написано, сколько франков причитается с Бенуа за один бокал. Если принесут еще бокал, на столе появятся уже две тарелочки. Это облегчает счет гарсону, могущему забыть, что он подавал за несколько часов сидения посетителя в кафе.
      Бенуа была видна часть площади и танцующие пары. Какой-то старый и хорошо одетый парижанин, сдвинув котелок на затылок, танцевал один, держа в руках смешную деревянную собачку, которая то вскакивала на своей дощечке, то ложилась на нее. Девушки окружили старика и тщетно просили продать или подарить им игрушку.
      "Только французы умеют так веселиться", - подумал Бенуа.
      Среди танцующих замелькали газетные листы. В кафе влетел газетчик:
      - Необыкновенные известия! Пожар в океане! Тайна профессора Бернштейна! Воздушный костер! Гибель острова!
      Бенуа улыбнулся. Даже газеты настроились на общий лад и хотят всемерно веселить парижан. Он бросил мальчику монету, которую тот поймал на лету. На столике оказался вечерний листок.
      Бенуа посмотрел сначала программу завтрашнего парада: с горечью вспомнил, что военный министр не предложил ему билета на трибуну, что надо сегодня же вечером купить на бульваре бумажный перископ, чтобы увидеть завтра парад, хотя бы стоя в задних рядах публики. Потом он взглянул на первую страницу. Соломинка, которую Бенуа держал в руке, неожиданно сломалась, но он даже не заметил этого. Побледнев, он залпом выпил бокал и старательно разжевал попавшую в рот соломинку.
      - Что с вами? - спросила маленькая девушка с соседнего столика.
      Бенуа посмотрел на нее пустыми глазами. Он не узнал ее, хотя это была та самая парижанка, с которой они вместе пели на площади Гранд-Опера.
      Не веря глазам, Бенуа перечитывал полосу, где перепечатаны были выдержки из дневных газет всего мира.
      "Вчера репортерами американских газет подслушан радиотелефонный разговор между знаменитым миллионером Вельтом и начальником организованной им экспедиции в Тихий океан. Оказалось, что безумный профессор Бернштейн, оставшись один на острове Аренида, поджег над ним воздух. Открыв горение воздуха в присутствии выделявшегося на острове газа, профессор хотел сделать остров и свою огненную реакцию недоступными для человечества..."
      Бенуа закрыл глаза рукой. Нет, это не может быть, выдумкой. Ведь он-то знает, что Вельт действительно послал экспедицию на остров Аренида. Он упоминал даже фамилию профессора Бернштейна. Горящий воздух! Ведь это и есть проклятая реакция Вельта. Стеной горящего воздуха предлагал он уничтожить коммунистические страны. А теперь... Холодный пот выступил у Бенуа на лбу
      Маленькая парижанка захохотала. Рядом с Бенуа освободилось место, и девушка быстро пересела к нему, забрав свою порцию мороженого.
      - Будем знакомы, мосье. Вы можете звать меня Аренидой. Вам нравится?
      Старый солдат вздрогнул. Он испуганно посмотрел на маленькую женщину. А она щебетала:
      - Хотите танцевать со мной? Ведь мы уже пели вместе. Мы придумаем танец горящего воздуха.
      В голову Бенуа пришла страшная мысль. Он был единственным во всем Париже человеком, который понял истинное значение событий в Тихом океане... Значит, подслушанный газетами радиоразговор действительно происходил! Экспедицию постигла катастрофа. Горит воздух над островом! Что же сможет остановить страшную реакцию?
      - Вы неразговорчивы! - сказала девушка, надув крашеные губки. - Разве вам сегодня не весело? Вам не нравится имя Аренида?
      - Аренида... - тихо прошептал Бенуа.
      - Что? - так же тихо ответила девушка, взглянув из-под удлиненных ресниц.
      Бенуа встал. Ему было нехорошо. Не хватало воздуха. Он задыхался. Сумасшедшие люди, они танцуют! Они ничего не понимают! Они не знают, что будет представлять их Париж через несколько месяцев! Бенуа зажмурился и почти выбежал из кафе.
      Девушка обиженно смотрела ему вслед. Она поднялась. К ней подскочил гарсон и стал подсчитывать тарелочки на столике, где сидела она с Бенуа.
      - Я не буду платить за него! - возмутилась девушка.
      Но гарсон преградил дорогу, нагло оглядывая ее с ног до головы. По-видимому, он действительно был специалистом по взиманию долгов с людей, никогда не должавших.
      Девушка со слезами на глазах отдала несколько франков.
      - А еще военный! - прошептала она.
      Бенуа медленно поднимался вверх по бульвару Монмартр.
      Через каждые несколько шагов встречались кафе с расположившимися на улице оркестрами. Оркестры соперничали друг с другом, стараясь заглушить своих соседей.
      Люди танцевали на мостовой, почти остановив движение. Они танцевали под все, что им играли. Ближе к центру преобладали негритянские фокстроты, стонущие, безмотивные, звукоподражающне; немного дальше звучали французские фокстроты или переделанные под них классические вещи. В одном месте лихо фокстротировали под третий этюд Шопена. В переулках, где танцующие совсем остановили уличное движение, где над их головами развевались веревки с нанизанными на них бумажными флажками, люди танцевали по преимуществу вальсы или старинные народные танцы.
      Бенуа со щемящим сердцем смотрел на этих людей. Он был по-настоящему одинок, так, как мог быть одинок в мире только человек, знающий тайну добра и зла. Бенуа знал тайну будущего. Он один знал, что станется с этими беспечными людьми. Сколько страха, горя, страданий и ужаса ждет их!..
      Может быть, оттого, что Бенуа все время думал о безвозвратно сгорающем воздухе, ему было действительно трудно дышать. Вернулась старая одышка.
      Люди часто останавливали его, заговаривали с ним, тащили танцевать, шутили. Всюду звучало модное словечко, пущенное вечерними газетами: "Аренида".
      Бенуа каждый раз вздрагивал.
      Проходя мимо одного пустующего кафе, Бенуа заметил, как два гарсона, забравшись на лестницу, натягивали полотняную вывеску, наскоро сделанную, вероятно, из скатерти. На ней огненно-оранжевыми буквами было написано: "КАФЕ "АРЕНИДА".
      Бенуа, словно прикованный, остановился. Невольно опустился на стул. Перед ним появилась тарелочка с бокалом и соломинкой. Бенуа грустно посмотрел на окружающих. Ведь он знал, что ожидает их всех...
      Вывеска сделала свое дело. Прохожие, увидев ее, смеялись и оставались здесь. Скоро откуда-то явился оркестр. Начались танцы. Кто-то распевал странную песенку, где очень часто упоминались слова "Аренида" и "пожар".
      "Какой ужас, - подумал Бенуа, - быть в положении человека, который знает будущее! Отравлены все секунды..."
      Бенуа проклинал мир. Он жалел людей и в то же время ненавидел их... и завидовал им. Наверно, точно так же должен был чувствовать себя Мефистофель.
      Боже! Неужели он, Бенуа, храбрый солдат и неплохой малый, который только в детстве читал Гёте, должен оказаться в мире хоть на несколько часов Мефистофелем!
      Бенуа обхватил голову руками.
      Нет, он не демон! Бес бессмертен, а Бенуа ждет то же, что и всех людей, всех этих веселых плясунов и певцов. Он так же, как и они, будет хватать воздух руками, корчиться и в жутких судорогах задыхаться.
      Бенуа никогда не боялся смерти. Но думать обо всем этом было страшно. С отвращением представлял он себе этих людей задыхающимися, ползающими по мостовой...
      На столик Бенуа вскочила очаровательная женщина. Он видел ее точеные ноги в прозрачных чулках и крошечных туфельках. Он поднял усталые глаза и узнал Жанну Дюкло.
      Оркестр смолк. Жанна Дюкло, любимая артистка народа, запела "Марсельезу". Толпа, запрудившая улицу, запела вместе с ней. И вместе с людьми, отражая звуки, запели стены старых домов, не раз певшие с баррикадами песню великой разрушающей и созидающей толпы.
      У ног артистки сидел старый француз с седыми усами. Он сжал голову руками и единственный во всем Париже думал о том, что эта песня никогда уже больше не прозвучит на земле.
      Глава VII
      КРЕПОСТЬ ДУХА
      Марина стояла в узком коридоре вагона и смотрела в окно. Назад убегали поля, ручьи, дороги, перелески... Мелькали домики, иногда группами, напоминая маленькие города. Порой перед шлагбаумами стояли вереницы машин.
      Огромная птица летела вровень с поездом. Она размеренно и экономно взмахивала сильными крыльями. Ноги ее были вытянуты в одну линию с шеей.
      Поезд перегнал птицу, когда она уже, хлопая крыльями, повисла над столбом со старинным колесом от телеги наверху.
      - Аист, - сказал Марине седенький сосед, куривший в коридоре.
      - Аист? - почему-то удивилась Марина. - Они здесь тоже встречаются?
      - Как же! Не только у вас на Украине.
      - А я не с Украины...
      Аист, севший в свое гнездо, остался далеко позади.
      Прошел проводник:
      - Станцию Жабинку проезжаем. Теперь - Брест. Кто за границу, пройдите в помещение вокзала. У вагона будут менять тележки.
      - Зачем? - поинтересовалась Марина.
      - Анахронизм, - отозвался все тот же сосед. - Колею все еще не перешили. А пора бы, если всерьез помышлять о стирании былых граней.
      - Да, да! - вспомнила Марина и смутилась. - Колею все еще не перешили... В западноевропейских странах она чуть уже, чем наша.
      Мелькали последние километры советской земли. Марина пыталась представить себе, что происходило здесь в начале гитлеровского вторжения. Горели вот такие же аккуратные домики и вместе с ними гнезда аистов на высоких столбах или старых деревьях. Прилетали аисты, не находя своих гнезд. Покидали свои гнезда люди, не зная, когда вернутся...
      Марине, основательно изучавшей историю, все же было трудно представить себе эти картины. Слишком далеки были от того трагического времени все ее представления, все ее интересы. Одно дело - прочитать о тогдашних ужасах в книжках или даже увидеть их на киноэкранах, совсем другое - представить себе горящей землю, на которую она сейчас ступит.
      Марине не надо было пересекать советскую границу. В Бресте она сходила, чтобы добираться дальше до бабушки на автобусе.
      Попрощавшись с седеньким соседом, ехавшим в Париж, она бодро зашагала к невысокому зданию вокзала, прошла через его шумные залы и оказалась на тихой привокзальной площади.
      У Марины не было вещей - одна только сумка. Что, если дойти до крепости пешком? Автобуса ждать несколько часов.
      Она спросила какую-то девочку с косичками: далеко ли до Брестской крепости? Девочка, стоя на одной ноге (она играла в "классики", начерченные мелом на асфальте), сказала, что надо выйти на Каштановую улицу и идти по ней все время прямо. Дорога будет обсажена деревьями. Упрется в бетонную стену. А в ней дыра как пятиконечная звезда, только неровная. За ней крепость. И там штык до неба.
      - Только до нее далеко, - предупредила она и прыгнула в начерченный квадратик.
      Марина все-таки пошла пешком. Правда, пройти много ей не удалось. Нагнал мотоциклист. Коляска у него была свободной.
      - Вам в крепость? Дорога здесь без поворотов. Так и я туда же, - сказал он, откидывая полог коляски.
      Марина украдкой взглянула на мотоциклиста. В шлеме он показался ей военным, хотя формы на нем не было. И она согласилась.
      - Хотите познакомиться с достопримечательностями? - спросил мотоциклист, набирая скорость.
      - Нигде так не ощущаешь движение, как на мотоцикле, - сказала Марина, прикрываясь от бьющего в лицо ветра косынкой.
      - "В движеньи счастие мое, в движеньи..." - пропел строчку из песни Шуберта мотоциклист.
      Марина с интересом посмотрела на него.
      Из-под шлема выглядывало немного скуластое волевое лицо с тяжеловатым подбородкам.
      - Вы могли бы быть космонавтом, - сказала она.
      - Мечтал, но пока не привелось, - отозвался ее спутник. - Может быть, вес велик.
      Марина мысленно согласилась. Он действительно был крупноват: широк в плечах и роста завидного.
      - Разве что в будущем. Мечтаю о Марсе.
      Крепость действительно показалась за бетонной стеной с проемом в виде неровной звезды. В нем виднелся бетонированный двор с обелиском, похожим на штык. И никаких стен и башен, как у Московского или Ростовского кремля. Марина сказала об этом:
      - Так это же старинная, но не древняя крепость, - отозвался мотоциклист. Ее построили в девятнадцатом веке для тогдашних пушек с ядрами. В те времена она представляла собой силу. В ней могло отсидеться несколько тысяч человек. Даже большая армия не рискнула бы пройти, не взяв крепость, не разоружив ее гарнизон. Но не в двадцатом веке. Гитлеровские полчища прошли мимо.
      - Почему же во время войны с Гитлером она все же была крепостью?
      - Крепостью была, только особой. Вам экскурсоводы все расскажут. Вот мы и приехали. Видите: с одной стороны Буг, с другой - его приток Мухавец, разделенный на два рукава. Система обводных каналов делала крепость на островах труднодоступной. Ну и еще эти внешние обводы - земляные валы.
      - Как они заросли кустарником!
      - Вы не киноактриса? - спросил мотоциклист, притормаживая на довольно узком мосту.
      - Нет, - удивилась Марина. - Разве похожа?
      Ее спутник немного смутился:
      - В принципе киноактриса может на всех походить. И на вас тоже, если в фильме ей выпала ваша роль.
      - Ну, синих чулков вроде меня в кино играть не будут! - рассмеялась Марина.
      - Приехали. Вон Тираспольские ворота. О них можно рассказать много легенд. Правдивых легенд. Ищите экскурсовода.
      Марина прошла под аркой изрядно побитых кирпичных ворот с башенкой вверху и оказалась на вымощенном камнями дворе. Ее окружали приземистые, полуразрушенные и местами заново восстановленные здания. В центре площади высились руины, старой церкви, заросшие не только травой, но даже кустиками. Рядом обелиск казался огромным.
      Экскурсии не было видно.
      Из ворот вышел спутник Марины, на этот раз без шлема. Бросались в глаза седые виски, не вязавшиеся с молодым еще лицом.
      - Вот беда, - сказал он, - вы опоздали. Я узнавал. Группа уже ушла в подвалы. Догонять ее не стоит - много пропустили, а ждать... Ведь нет ничего хуже, чем ждать или догонять.
      - Но если я специально приехала в Брест, чтобы побывать здесь, то можно и ждать и догонять.
      - Специально? - удивился спутник. - А зачем?
      - Поклониться праху героев.
      - Тогда давайте сделаем это вместе.
      - Я не против.
      Спутник чем-то располагал ее к себе.
      - Решено, - неожиданно заявил он. - Я заменю вам экскурсовода. Я ведь тоже "специально" прилетел сюда. На аэродроме ребята дали мне мотоцикл, вот я вас и догнал.
      - Прилетели? И тоже специально? Узнать о Бресте?
      - Нет. Узнать о нем еще что-нибудь мне трудно.
      - Так зачем же вы здесь?
      - Будем считать, для того, чтобы быть вашим гидом, чичероне...
      - Ну что вы! Слово какое-то неподходящее.
      - Вы правы. Лезут чужие слова. Но я исправлюсь.
      Они шли по крепостному двору, изрытому давними, сглаженными и заросшими травой воронками.
      - Когда на рассвете тихого июньского дня гитлеровцы без объявления войны коварно напали на крепость, она была почти пуста.
      - Вы же говорили, что она могла быть убежищем для тысяч солдат.
      - Могла. Но все полки были выведены в лагеря. Здесь оставались случайные командиры, разрозненные группы солдат разных подразделений. Гитлеровские автоматчики захватили церковь, - он указал на центральные руины, - и держали весь двор под огнем своих пулеметов. Люди бежали из казарм к штабу полуодетые, безоружные, И погибали, не добежав до Белого дворца.
      - Это его развалины? - спросила Марина, силясь представить себе дворец.
      - Да. Так называли инженерное управление. Там у нас помещался штаб полка.
      - У вас? - подняла брови Марина.
      - Ну, не у меня, конечно. У нас вообще. Защитников крепости было едва ли несколько сот человек. Многие погибли в первые минуты. Нужно было выбить автоматчиков из клуба, который помещался в церкви. Еще вечером все смотрели там кино. И солдаты разных полков, 333-го, 84-го, пограничники, не все с оружием, но вооруженные злостью, ринулись через окна клуба, закрывая своими телами дула пулеметов. Голыми руками брали церковь. Автоматы вырывали у гитлеровцев. Били их, душили, уничтожали. Это было против всяких правил. И враги не выдержали, но убежать едва ли кому из них удалось. Их расстреливали из их же пулеметов на этом дворе, как наших в первые минуты войны.
      - Я думала, крепость - это оружие, боеприпасы, продовольствие, а никак не рукопашная с голыми руками.
      - Все здесь было не по правилам. Гитлеровские автоматчики успели сообщить по радио о своей беде. Тогда на крепость обрушился ад. Это надо было видеть. Никогда в жизни не забудешь. Тяжелые снаряды перепахали всю эту площадь. Разрушили вот эти здания, рассчитанные на тяжелые ядра, но не на фугасы. А фугасы посыпались с неба. Гитлеровские стервятники пикировали вот сюда, и сюда, и сюда... Огненные фонтаны земли, камня, дыма, казалось, могли достать самолеты, но те успевали отлетать. А здесь был шквал, смерч, самум, буран, торнадо из огня, дыма, осколков и рушащихся сводов. Мы потом с вами спустимся вниз. Я тут все проходы знаю...
      - Но ведь вы же не могли тогда воевать! - протестующе воскликнула Марина.
      - Конечно, не мог, - с улыбкой согласился ее спутник и продолжал: - Когда в крепости все полегло, что могло упасть, гитлеровцы пошли на штурм разбитых камней, но... развалины ожили. Наши успели организоваться. Нашлись смельчаки командиры, которые не растерялись, собрали около себя всех, кто мог держать оружие, и дали врагу отпор. Ворвавшиеся во двор враги были перебиты. А какие это были отменные солдаты! Рослые, кровь с молоком! Отважные, наглые, самоуверенные, прошедшие коваными сапогами по всей покоренной Европе.
      - Значит, все-таки крепостные склады помогли?
      - Увы, мало. Большая их часть была уничтожена немецкой артиллерией и самолетами, к другим нельзя было пробраться. Основными поставщиками оружия защитникам крепости стали сами гитлеровцы.
      - Вот как?
      - Да. Я вам говорил, что весь двор был завален их телами. Земляные валы тоже. Наши проползали между трупами и забирали оружие и боеприпасы. И фляжки с водой или водкой. Так началось сопротивление, сопротивление, которое поставило немецкое командование в тупик. Их расчеты на молниеносную войну, преимущество в силе, вооружении, технике, их расчеты на внезапность дали первую трещину именно здесь. Гитлеровские войска прорвались к Минску, взяли его, захватили Смоленск, даже Можайск и кричали уже о взятии Москвы, а Брестская крепость, которая даже и не крепость-то с военной точки зрения, все еще не была полностью взята. Гитлеровцы бесновались. Сначала они строго приказывали защитникам крепости капитулировать, обещая им жизнь (только жизнь!). Потом громкоговорители начинали свой крик со слов: "Доблестные защитники крепости!" Им предлагали сдаться под всевозможные гарантии, уверяя в бесполезности дальнейшего сопротивления, поскольку германские войска "вступают в Москву".
      - Они лгали!
      - Лгали и даже самим себе, старались уверить, что конец войны близок. А засевшие в развалинах защитники крепости не верили гитлеровцам, зато верили в то, что победа будет за нами, советские войска вернутся и изгонят захватчиков.
      - Наших поддерживали здесь с фронта? Бросали с самолетов оружие, снаряжение, продовольствие? Как партизанам?
      - В том-то и беда, что нет. Никто из военачальников Красной Армии не подозревал, что гарнизон Брестской крепости, впрочем, как я говорил, гарнизона в ней как такового не было, сопротивляется. Всякая радиосвязь была нарушена. Передатчик был уничтожен бомбежкой, в приемниках сели батареи.
      И они пошли в подвалы, в мрачные полутемные помещения. Сводчатые потолки и толстенные стены с нишами были испещрены выбоинами от пуль и осколков.
      - В этих казематах шла затянувшаяся оборона. Гитлеровцы не смели сюда и носа сунуть. И они выжигали храбрецов огнеметами. Посмотрите - кирпичи оплавлены. Со сводов капал шлак. Ожоги не заживали. У меня до сих пор сохранился шрам. - И он засучил рукав.
      - Зачем вы меня разыгрывайте? - почти со слезами в голосе воскликнула Марина.
      - Опять зачем? Если хотите знать, то мне тогда было пять лет. Но я ничего не забыл. Ничего! Не забыл, как нам, малышам, давали пить. Только нам. Воды не было. Чтобы зачерпнуть из речки фляжку, смельчаки платили жизнью. Вот здесь в полу копали колодец. На дне его, помню, скоплялась лужица. Стакан в час. Эту воду давали только нам, малышам, и пулеметам. И - вы знаете? - люди выдерживали ад бомбежек, а от жажды сходили с ума, но на воду, предназначенную детям и пулеметам, не покушались. А вот в этом каземате лежали раненые. Их нечем было перевязывать, нечем было лечить. Кто мог, "лечил" себя гранатами.
      - Как так?
      - Обвязывался гранатами и пола к гитлеровцам, чтобы взорваться вместе с ними.
      - Но как, как вы-то выжили?
      - Наши матери и старшие сестры сражались рядом с мужчинами; гитлеровцы уверяли, будто крепость обороняет "женский батальон". И даже дети, конечно, кто постарше меня был, тоже сражались, стреляли, подавали патроны, кидались в ноги во время рукопашных. И все-таки есть и пить всем было нечего. И нас отослали в плен. Я покажу вам наверху, куда и как мы шли. Матери вели за руки или несли истощенных малышей. Я шел один...
      - Почему один? - Марина взволнованно смотрела на еще совсем недавно чужого, постороннего человека, а теперь вдруг ставшего ей словно давно знакомым. Ей хотелось узнать о нем все, взять за руку, мягко расспросить.
      - Отец и мать мои остались здесь. Отец был командиром, мать санинструктором, ухаживала за ранеными. Вот идите сюда. Здесь есть надписи. Одну я отыскал, которую считаю своей, хотя она без подписи.
      Марина разглядывала нацарапанные на штукатурке корявые буквы: "Нас было трое... и мы дали клятву - не уйдем отсюда...", "Умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!"
      Надписи эти были в разных местах, но спутник Марины точно знал где. Но самую заветную "его надпись" он показал Марине в темном подвале, куда нужно было пробираться на коленях. Очевидно, туристы сюда не заглядывали. Прочесть написанное можно было, лишь осветив часть стены электрическим фонариком, который, видимо, для этой цели был припасен. Марина прочитала: "Дима, будь достойным..." - и больше ничего.
      - Почему это вам? Вы - Вадим?
      - Нет, Дмитрий. Но не обо мне речь.
      - А о ком?
      - О тех, кто продержался здесь без еды, питья, без боеприпасов, кто давал бой, последний свой бой гитлеровцам и через месяц после начала осады, и даже спустя десять месяцев, в течение которых гитлеровцы воображали себя хозяевами крепости, устроив в ней встречу Гитлера с Муссолини. Но солдаты, наученные горьким опытом, боялись привидений с автоматами, живших в мертвых камнях. Солдатам казалось, что с ними воюют духи, то есть мертвые, И это была правда. Последний "мертвый", как рассказывают, оставшись без патронов, похожий на бородатый скелет с отпущенными седыми волосами вышел на солнце, от которого отвык, и упал перед ошеломленными автоматчиками мертвым. В суеверном ужасе они утверждали, что, стреляя только что по ним, он уже был мертвецом. И они назвали Брестскую крепость "крепостью духа". И правильно назвали. Крепость духа! Ее защитники не сдавались в плен, в плен их не брали, в плен уносили беспамятных, почти мертвых...
      - Но вы уже не могли этого видеть!
      - Нет. Я узнал об этом позже, когда уже взрослым приезжал сюда издалека. Узнал, чтобы найти свой путь.
      - Приезжали издалека?
      - Да. Очень издалека. Однако пойдемте на воздух.
      Глава VIII
      НАЙТИ СВОЙ ПУТЬ
      Как-то так получилось, что Марина с Дмитрием договорились встретиться завтра, здесь же, в крепости. И поездка к бабушке в совхоз была отложена на день.
      Марина позвонила ей с вокзала по телефону.
      Она плохо спала ночь, а утром ощутила непонятное волнение. Из окна гостиницы для туристов, где вечером она сняла номер, виднелась крепость. Говорят, гитлеровские офицеры забирались на крыши домов, чтобы увидеть над нею желанный белый флаг. Но так и не дождались.
      Марина долго задумчиво смотрела в окно. Вон поблескивает вода Буга, а может быть, и Мухавца. Вон два ряда высоких деревьев. Они растут вдоль дороги, на которой он посадил ее в коляску мотоцикла.
      Он!..
      Почему, смотря на историческую крепость, она думает не о ком-нибудь, а о нем, о Дмитрии? Чем он привлек ее? Необычной биографией? Но она знает только трагический эпизод его детства, об ужасах осады, и не больше. Но он должен, непременно должен рассказать ей о своей жизни, иначе они не договорились бы о встрече. Вообще им, наверное, очень много нужно рассказать друг другу. А почему? До сих пор этого с ней не случалось.
      Непривычно долго занималась Марина своим туалетом. И пожалела, что не взяла с собой чемодана. Не во что переодеться!
      Он увидит ее такой же, как вчера. А она еще глупо болтала о синем чулке. Неужели он подумал о ней так? Но в чем дело? Почему этот человек так занимает ее? Да потому, что в нем она видит олицетворение героев крепости. Он был среди них, пусть ребенком, но был, все видел, все пережил... Был среди удивительных людей! Ведь в других местах фронта люди тоже мужественно сражались и порой терпели поражения, даже сдавались в безнадежном положении. А здесь? Застигнутых врасплох, не организованных в военные подразделения, безоружных, лишенных патронов, воды, пищи, их нельзя было сломить. Они не сдавались! Как хорошо, что министр посоветовал ей поклониться праху героев Бреста!
      Марина не могла усидеть в номере и отправилась раньше назначенного срока.
      Добралась до вчерашней прямой улицы с деревьями по обе стороны так рано, что решила идти до крепости пешком.
      Над огромными каштанами высоко в небе плыли прозрачные облака. Утренний ветерок освежал, дышалось легко, хотелось петь.
      Вот если бы он снова догнал ее на мотоцикле... Полно! Что об этом думать? Он, наверное, лучше распределяет время. Ей стало смешно. Что это за детское желание вдруг охватило ее!
      Впрочем, права ли она была? Детское ли это желание?
      А он действительно догнал ее на той же дороге и почти в том же самом месте, как и вчера.
      - "В движеньи счастие мое, в движеньи..." - опять пропел он Шуберта и остановился.
      Марина не могла сдержать своей радости и прыгнула в коляску.
      - Как здесь удобно, - сказала она, улыбаясь.
      Ее сразу вдавило в сиденье, ветер ударил в лицо, но ей не хотелось закрываться косынкой.
      Какие у него сосредоточенные глаза, какой он весь собранный, внутренне напряженный. Ей хотелось, чтобы он рядом с ней почувствовал себя свободно, не скованно.
      - Сегодня продолжим осмотр крепости, - заговорил он. - Я расскажу вам о судьбе ее героев, найденных уже после войны усилиями пытливого писателя, которого по праву можно было назвать "героеискателем". Он добился, чтобы страна узнала своих героев.
      - Я тоже хочу стать "героеискательницей" и добиться признания заслуг одного из защитников крепости.
      - Кого же?
      - Самого маленького. Ему было всего пять лет.
      - Боюсь, что это неблагодарный труд, - рассмеялся Дмитрий. - Он ведь ничего не совершил ни в крепости, ни где-либо еще.
      - Ну, об этом вы еще не рассказали. А ведь мы с вами договорились об откровенности.
      - Приехали. Куда пойдем? К монументу защитникам крепости?
      - Давайте сначала к воде. Я почему-то очень устала. Посидим там. - И она указала на старые, склонившиеся к реке ивы.
      - Старые, старые ивы, - сказал Дмитрий. - Ладно. Пусть они и на нас посмотрят.
      Они сидели над тихой заводью. Марина старалась представить себе, как пробирались сюда смельчаки, чтобы зачерпнуть в котелок или фляжку воды.
      - Что это были за люди! Необыкновенные, - сказала она, считая, что и он должен думать о том же.
      - Напротив. Самые обыкновенные, - прекрасно понял он ее. - Обстановка заставляла проявляться лучшим чертам характера, заложенным в каждом настоящем человеке.
      - Настоящем человеке? А что такое настоящий человек? Вот вы, наверное, настоящий. А вот я...
      - Расскажите о себе, - попросил он. - Начнем с того, зачем вы приехали сюда.
      - Я еду к бабушке. Мне посоветовал министр Сергеев. Знаете его?
      - Еще бы! Совсем недавно видел.
      - Вот как? Значит, вы тоже имеете к нему отношение?
      - Ну как вам сказать! Очень косвенное. Видел его на совещании вместе со многими другими.
      - А я видела его, когда провалилась на защите своей диссертации по физике.
      - Кандидатской?
      - Докторской.
      - Ну вот! - рассмеялся Дмитрий. - А я вообразил, что вы киноактриса.
      - Я же вам сразу сказала, что я - синий чулок.
      - Я не поверил. Непохожи. Разве синий чулок специально поедет поклониться праху героев?
      - Так я же к бабушке еду.
      - И не случайно вы пешком к крепости шли. Я так понял.
      - Ну что вы!
      - Знаете что, расскажите мне о своей теме.
      - А вы поймете?
      - Постараюсь.
      И Марина заговорила. И по мере того, как развивала, как и недавно на защите, свои взгляды, она преображалась.
      Дмитрий поглядывал на нее с нескрываемым восхищением. Как горят у нее глаза! Каким воодушевленным стало ее лицо! И как прекрасно она говорит! За такой можно пойти очертя голову.
      Не было более благодарного слушателя, чем Дмитрий, увлекаемый рассказчицей с берегов тихой реки в водовороты физических проблем.
      - Сверхаккумуляторы в огромном числе будут заряжаться на гигантских атомных энергоцентралях, а потом доставляться потребителям.
      Дмитрий не сводил с Марины глаз. Вот где подлинная глубина мысли, полет фантазии, убежденность философа, заражающий энтузиазм вожака. Она как бы снова защищает на берегу Буга свою диссертацию, приобщившись здесь к сказочной силе духа.
      А она продолжала говорить, как перед притихшей аудиторией.
      - Сверхаккумулятор сделает человека хозяином энергии, которая поможет ему заключить подлинный союз с природой и распоряжаться силами стихии. Поможет ему добиться полного изобилия, поднять культуру и достигнуть на дороге прогресса самого светлого счастья.
      Она закончила и смутилась. Он сосредоточенно смотрел в воду и молчал.
      - Не поняли? - робко спросила она.
      - Нет, понял. Спасибо. Но вот боюсь, что вы не все поняли.
      - То есть как это так - не все поняла? - почти обиделась Марина.
      - Я отплачу вам откровенностью за откровенность. По некоторому стечению обстоятельств я знаю то, что вы не учли в своем прогнозе использования сверхпроводимости для аккумулирования энергии.
      - Что вы имеете в виду?
      - Я имею в виду, - раздельно заговорил он, - что вы создаете, помимо всего вами рассказанного, абсолютную сверхбомбу, о которой так мечтают на Западе.
      - Абсолютную сверхбомбу? - удивилась Марина.
      - Ну да! Мощь ее может во много раз превосходить водородную. Но после взрыва она не оставит смертельной для всего живого радиации. Те, кто ее взорвут, не погибнут от нее же, как это страшило поборников атомного шантажа. Мне известно, кто и зачем тщетно пытается создать то, над чем работаете вы. И я говорю вам это потому, что считаю необходимым открыть вам глаза, внушить вам ответственность, доказать вам, как нужно то, что вы стремитесь создать.
      - Вы говорите так, словно все-все поняли! Что вы кончили?
      - Иельский университет.
      Марина вспыхнула:
      - Хотите посмеяться надо мной? Или напугать тем, что я проболталась... иностранцу?
      - Нет, нет и нет! Знайте, мне можно доверять, но я действительно закончил университет в Америке, куда попал из концлагеря. Его освободили американские войска в Западной Германии. Я считался сиротой, и американский судья Смит вынес решение отослать меня для воспитания в Соединенные Штаты, произведя попутно усечение моей фамилии - не Матросов, а просто Тросс. Отправили меня не одного, а многих детей, оставшихся в лагере без родителей. В свое время это вызвало бурю протестов. Так мне привелось переплыть океан десяти лет от роду. Очевидно, кое-кому казалось, что мой природный русский язык еще может пригодиться новым моим воспитателям... или хозяевам...
      - Вот как? И вы росли вдали от России?
      - Я рос там, но помнил все, что было здесь.
      - Как же это могло случиться? Пятилетние малыши накрепко все забывают.
      - Пятилетний малыш был свидетелем Брестской обороны. А шести-, семи-, восьми- и девятилетний малыш - ужасов лагерной жизни. Верьте, это не забывается. Кроме того...
      - Что "кроме того"?
      - Видите ли... хотя, пожалуй, теперь я могу рассказать вам о себе.
      - Почему теперь?
      - Потому что на этот раз я уже не вернусь туда.
      - Значит, вы бывали здесь и возвращались?
      - Бывало и так.
      - Так расскажите. Мне очень нужно все знать о вас!
      - Почему же?
      - Вы же узнали меня. Даже больше. Мою работу... Мою мечту! А какой вы?
      - Хорошо, расскажу. Я еще не знал, какой я, когда в первый раз приехал американским туристом на Родину. Но это знал другой человек. Он более чем знал меня. Он старался сделать меня таким, каким он мечтал, вопреки всему, что меня окружало, чему меня учили, к чему стремились приобщить за океаном. Это был изумительный человек. Я звал его дядя Коля. Еще в лагере, где он заменил мне отца, учил любить Родину и ее идеалы. А когда нас, ребят, повезли за океан, он, якобы не пожелав вернуться домой, поехал вслед за нами, чтобы найти нас на чужбине и помочь нам вырасти настоящими людьми. Это он помог мне сохранить в памяти то, что стерлось бы у ребенка в обычных условиях. И я ничего не забыл.
      - Кто же этот дядя Коля?
      - Много лет я и не подозревал, кто он. Для меня он был очень простым, добрым, очень хорошим и очень убежденным человеком. Смертельно раненным его захватили в Бресте, где его сразила пуля в бою рядом с моим отцом. Оказывается, и в Бресте я звал его дядей Колей. В лагере он чудом выжил и посвятил себя нам, ребятам. Но кем он был, я понял, лишь вернувшись в Штаты и не застав его...
      - Его схватили?
      - Хуже. Тогда можно было бы его обменять... Нет, там умеют подстраивать автомобильные катастрофы. Мне некому было рассказать о своей "туристической поездке" в Советский Союз.
      - Вы выполнили там его заветы?
      - Да. На первой же остановке поезда, здесь, в Бресте, я отделился от своей группы и зашагал, как и вы вчера, в крепость. Я не видел ее двадцать лет. Как вам передать, что я почувствовал? Все снова встало перед моими глазами. Мертвые ожили. Крепость была населена не духами, а наполнена живым духом героизма. Я стоял и плакал, глядя на "говорящие камни". Я спустился в подвал, побывал там, где мама ухаживала за ранеными. Я знал тайник, куда она прятала меня. И я прополз в него. Помните, я вас вчера туда затащил.
      - Там "ваша надпись"! - воскликнула Марина.
      - Теперь вы понимаете, почему я считаю ее своей, хотя ни папа, ни мама не успели поставить под нею имени Матросовых.
      - Я помню, что там написано: "Дима, будь достойным..."
      - И это помогло мне найти свой путь. В Иельском университете, кстати говоря, я смог учиться, только пройдя курс разведывательной школы, где из меня готовили... вы сами понимаете кого.
      - Кажется, понимаю.
      - Здесь, в Бресте, я окончательно нашел свой путь, к которому готовил меня дядя Коля. Я уже знал, что мне дальше делать. Тотчас догнал свою группу в Москве и с нею вместе вернулся в Америку. Я остался "американцем", но я не перестал быть сыном защитников Брестской крепости. Я продолжал защищать ее и там, за океаном... Мне не шли чины и звания, но здесь уже знали обо мне.
      - Слушайте, сын героев Матросовых! Как же вы могли все это рассказать мне, первой встречной?
      - Это вчера вы были первой встречной, а сегодня... передо мной человек, ведущий огромного значения научную тему. Но вы нравы в одном.
      - В чем?
      - Рассказать все это можно было только очень близкому человеку...
      Смущенная, ошеломленная всем услышанным, она сидела на крутом берегу под стенами полуразвалившихся казематов крепости и чувствовала, как ее рука, нервно перебирающая травинки, попала в большую теплую руку Дмитрия.
      - Я боюсь разочаровать вас. Не воображайте меня героем. Я никогда не передавал из Америки никакой секретной информации, чему меня так усердно обучали в американской шпионской школе.
      - Вы не были разведчиком?
      - В обычном понимании не был.
      - Так кем же вы были?
      - Я занял видное место и не имел права чем-нибудь себя скомпрометировать. Но на своем месте мне кое-что удалось сделать.
      - Можно привести хоть один пример?
      - Один можно. Тем более, что он общеизвестен. Запрещение воздействия на среду обитания в военных целях.
      - Это вы?
      - Мне удалось побудить и американскую сторону выступить за этот запрет. Я участвовал в осуществлении военным концерном Вельта проекта космической антизащиты. Так называлось пробивание бреши в атмосфере. И вместо того чтобы прикрыть эту разработку видимостью выступления против уродования среды обитания, мне удалось поднять в прессе кампанию, которая вылилась в требование запрета.
      - Но это же огромная заслуга, Дмитрий!
      - Я боюсь разочаровать вас. В другом, более значительном случае, подробности которого станут вам да и всему миру известны завтра, я провалился.
      - Провалился?
      - Я не смог предотвратить страшную диверсию против земной атмосферы. Я добрался до Москвы только для того, чтобы сообщить о ней, о том, что в Тихом океане загорелся воздух. Вот видите, каков я. Вероятно, я не имею права на счастье, - добавил он, смотря в широко открытые зеленоватые глаза Марины.
      - Нет! Имеете, имеете! А воздушный пожара каков бы он ни был, можно потушить, можно!
      - Как?
      - Вы знаете, как тушат нефтяные пожары?
      - Взрывом.
      - Я ведь рассказала вам, над чем работаю. Теперь вы подсказали мне, над чем я должна работать.
      Она сказала, что он имеет право на счастье. Дмитрий любовался Мариной и думал, что он всей душой хочет этого счастья всем людям, ей, себе...
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ПУТИ СПАСЕНИЯ
      Скоро жизнь на Земле закончится. Владельцы акций спасения уйдут под землю. чтобы никогда больше не видеть неба...
      Глава 1
      БЕЛОРУССКИЙ ВОКЗАЛ
      Скорый поезд подходил к Москве. В окне поезда Брест - Москва мелькали пригородные платформы. Они проносились, как гоночные автомобили на корте. Нельзя было разглядеть, кто там стоит.
      Но Марина, прильнув к окну, и не старалась кого-нибудь рассмотреть. Ей хотелось разогнать поезд еще скорее.
      Она дала телеграмму из Бреста Дмитрию. Если он встретит ее, то это скажется на всей их дальнейшей жизни. А если нет... значит, их встреча промелькнет так же бесследно, как и эти дачные платформы.
      И вдруг, будто вынырнув из подмосковных перелесков, поплыли мимо огромные дома. Город, город! Сердце забилось еще чаще.
      В коридоре послышался голос из репродуктора: "Поезд прибывает в столицу нашей Родины Москву", - и заиграла знакомая родная музыка.
      Марина не могла понять своей взволнованности, более того, она не могла простить ее себе. В такое время, когда весь мир встревожен воздушным пожаром в Тихом океане, она... она думает лишь о том, "встретит или не встретит". Впрочем, может быть, это закон природы? Интересно, что чувствует он?
      И, словно в ответ на эту мысль, музыка в репродукторе оборвалась и снова зазвучал голос поездного диктора:
      "Пассажирку скорого поезда Брест - Москва, едущую из города Бреста, товарища Садовскую Марину Сергеевну, кандидата физико-математических наук, просят по прибытии поезда пройти в кабинет начальника вокзала, где ее ждут".
      Сердце у Марины едва не остановилось. "Ну вот! Это он, он! Подумал о ней, дал знать о себе еще до ее приезда! Правда, немного странно... Или у них в Америке так принято? Ведь она сообщила номер своего вагона, десятый... И зачем добавлять "кандидата физико-математических наук"? Если уж на то пошло, то надо было сказать "физических наук".
      Обо всем этом она размышляла, уже захватив из купе свою сумку и пробираясь по узким, переполненным пассажирами коридорам. Она торопилась, решив сойти на перрон Белорусского вокзала из самого первого вагона, чтобы скорей, скорей увидеть Дмитрия.
      Она переходила из вагона в вагон, принося тысячу извинений. Пассажиры теснились, удивленно пропуская ее. Она краснела и пробиралась вперед.
      За окнами первого вагона замелькали встречающие поезд люди. Марина не смотрела на них, пробираясь в коридоре к последней двери.
      И она добилась своего, выскочила на перрон первая и бегом направилась в вокзал. Ей показали, где найти начальника вокзала.
      Открыв дверь, она замерла на пороге, словно налетела на невидимую стену.
      Посередине кабинета вместо Дмитрия она увидела старого профессора Кленова, недавно уничтожившего ее на защите диссертации. Он стоял немного ссутулившись и растопырив локти, борода его сбилась набок.
      Начальник вокзала, переключив телефон на автоматическую запись, вежливо поклонился Марине и вышел.
      Марина поздоровалась со старым ученым, он кивнул в ответ:
      - М-да!.. Я осмеливаюсь надеяться, что вы окажетесь достаточно снисходительной и простите меня за столь срочный вызов. Я получил извещение, что вы находитесь здесь... то есть я имел в виду - приезжаете...
      Марина уже оправилась и заговорила несколько резким голосом:
      - Здравствуйте, профессор! Конечно, это неожиданно, но я к вашим услугам, - и подумала: "Как же там Дима?"
      - М-да!.. Видите ли... Как это вам сказать... Я должен ознакомить вас с одним полученным мною письмом.
      Профессор достал из заднего кармана письмо и протянул его Марине. Девушка взяла конверт.
      - "Заслуженному деятелю науки профессору Ивану Алексеевичу Кленову".
      - Мне. Читайте, читайте! - сказал Кленов.
      - "Научный совет института, обсуждая по поручению министерства план исследования проблемы концентрации энергии в магнитном поле сверхпроводников, на основании настоятельной рекомендации министра и общей уверенности в огромной вашей эрудиции в затрагиваемой научной области, а также высокой вашей научной принципиальности решил обратиться к вам, уважаемый Иван Алексеевич, с просьбой принять на себя лично руководство работами кандидата физических наук М. С. Садовской, дабы достигнуть положительного результата, который вы подвергли сомнению, или же доказать практически свою правоту".
      - М-да!.. Итак, вы ознакомились с содержанием этого ко мне обращения. Несомненно, вас не может не интересовать мое мнение по этому вопросу. М-да!.. - Профессор заложил руки за спину и стал расхаживать по комнате. - Я должен сообщить вам, дорогая моя барышня, что хотя я и признаю себя неправым в отношении формы давешнего выступления и осмеливаюсь со всей стариковской искренностью просить у вас прощения, однако в отношении существа моих научных взглядов никаких изменений у меня не произошло. М-да!.. Не произошло... Профессор осмотрел тоненькую напряженную фигуру Марины. - Но я осмеливаюсь сообщить вам, уважаемая Марина Сергеевна, что форма адресованного мне обращения такова, что ставит меня в совершенно безвыходное положение. Какой ученый вправе отказаться от возможности доказать свою правоту! М-да!.. И вот после зрелого размышления, взвесив все "за" и "против", я пришел к убеждению, что доказать бессмысленность и вредность проводимых вами работ, установить, наконец, непогрешимую и святую научную истину можно успешнее и беспристрастнее всего, руководя упомянутыми работами самому. Вот почему, дорогая моя барышня, я счел возможным уступить настойчивой просьбе министра...
      - Василия Климентьевича?
      - М-да!.. Василия Климентьевича.
      Дверь кабинета открылась. Начальник вокзала, седой плечистый железнодорожник, вернулся за какими-то бумагами, и Марина услышала радио с перрона:
      "Приехавшую из Бреста пассажирку Марину Сергеевну Садовскую просят пройти к справочному бюро". И снова: "Приехавшую из Бреста пассажирку Марину Сергеевну Садовскую..."
      Дверь за начальником вокзала закрылась.
      Марина невольно прижала руки к груди: Дима! Дима! Это он! Он не нашел ее в десятом вагоне и разыскивает теперь!..
      Но профессор Кленов, видимо, ничего не слышал и продолжал:
      - Я счел необходимым немедленно повидаться с вами, ибо не мыслю себе возможности дать положительный ответ, не познакомившись предварительно с вами. М-да!.. Мне сообщили, что вы будете здесь, и я счел за деловую необходимость приехать сюда.
      - Вам - руководить? - в упор спросила Марина. - Но для этого надо верить!
      Профессор сразу рассердился и зажевал челюстями:
      - М-да!.. Я позволю себе выразить мнение, что в научные истины нельзя верить или не верить. Можно быть в них более или менее убежденным.
      Снова открылась дверь, спрашивали начальника вокзала, и снова донеслось радио, призывающее пассажирку Садовскую пройти к справочному бюро.
      - Ой, как же он там! - невольно вырвалось у Марины.
      - Что за шум? - поморщился профессор. - Простите, вы что-то сказали? Не расслышал или не понял?
      - Ах, нет, профессор, это я так...
      - М-да!.. Ну, я продолжаю. Мне необходимо было увидеть вас. Прежде всего, повторяю, я осмелился бы просить вас извинить меня... ну, я бы сказал, за излишнюю резкость во время выступления...
      Дверь открылась. Показалась голова доктора:
      - Послушайте, почтенный профессор! Я решил сбегать за вами. Там кое-кого разыскивают, а вы...
      - Милейший, я бы вас просил не нарушать нашей беседы.
      - Послушайте, профессор, тогда я перевоплощусь в некую пассажирку сам. Я уже бегу!
      - Прекраснейший, но удивительно назойливый человек этот доктор! Итак, я продолжаю. Извините старика. Это необходимо для дальнейшего...
      - Иван Алексеевич, что вы? Я же...
      Марина готова была заплакать - так ей вдруг стало жалко извиняющегося профессора, имя которого было ей знакомо с первого курса университета.
      - Ну вот... вот и увиделись... - Профессор сразу как-то размяк. - М-да!.. Встретились. Станем работать, чтобы показать человечеству... Что ж делать! Надо испить чашу до дна...
      На столе звонил телефон, мигала лампочка.
      - Профессор, я ценю ваш авторитет, но я... все же не могу согласиться с вашим мнением. Я решила добиться успеха, и я его добьюсь!
      - М-да!.. Похвально, похвально! Упорство - двигатель науки. Я рассматриваю нашу с вами задачу как задачу доказать человечеству... Я не говорю пока, что доказать. Мне это уже известно, вы еще заблуждаетесь, но ответ мы получим в научных отчетах. М-да! Ну вот и увиделись... Вот... Что же я еще хотел сказать?.. Что-то, несомненно, важное. Вы уж простите, припомнить не могу!
      - Иван Алексеевич, я рада, что мы будем вместе работать, честное слово! Голос Марины перестал быть резким, в нем звучали совсем новые нотки.
      Вернулся начальник вокзала, и в приоткрытой двери стояли доктор Шварцман и... Дмитрий Матросов.
      Глава II
      РЕШЕНИЕ УЧЕНОГО СОВЕТА
      Со времени экстренного заседания в Академии наук прошло совсем немного времени. Министр Сергеев доложил мнение ученых правительству, которое назначило его особоуполномоченным по борьбе с катастрофой.
      Чтобы решить вопрос о том, насколько реальна опасность уничтожения атмосферы из-за пожара на Арениде, туда была направлена целая эскадра исследовательских судов с учеными.
      Но на Западе некоторые журналисты уже сеяли панику, сделав выводы о близкой гибели человечества раньше, чем ученые сказали свое слово.
      Жизнь же в Советском Союзе шла своим чередом. По-прежнему работали заводы, состязались спортсмены, проводили каникулы школьники. Как и раньше, запускались в космос исследовательские спутники, подготавливались планируемые полеты в космос.
      Еще в Америке, в бытность свою "мистером Троссом", Дмитрий Матросов принимал участие в программе "Марсиада", финансируемой Вельтом. Вельт рассчитывал, что осуществление этой программы в виде побочных разработок даст решение многих военных тем, и он поручил своему помощнику лично участвовать в качестве его представителя в осуществлении такой программы. Но Тросс поставил тогда условие, на которое Вельт неохотно согласился, - самому участвовать в планируемом полете на Марс.
      И теперь, порвав с Вельтом, Матросов хотел быть наиболее полезным своей Родине. И он предложил свои услуги в "звездном городке". Там знали о мистере Троссе, намечавшемся в состав первого марсианского экипажа, и по рекомендации министра Сергеева охотно приняли Матросова в семью советских космонавтов.
      Подготовка "марсианского рейса" только еще начиналась. Еще не было окончательно решено, полетят на Марс люди или только автоматы. Предстояло решить множество вопросов.
      Свою новую деятельность Матросов несколько неожиданно начал с возвращения к давно "осужденной" фантастической гипотезе о взрыве в тунгусской тайге в 1908 году "марсианского корабля".
      Однако среди космонавтов у этой гипотезы нашлось и ныне немало сторонников, и Матросов получил свободу действий.
      И он появился в институте, где руководил работой Марины Садовской профессор Кленов.
      Когда министр Сергеев попросил профессора Кленова принять Дмитрия Матросова, профессор тотчас согласился.
      - Рад, голубчик, искренне рад вас видеть, - говорил Кленов, вводя Матросова в свой кабинет. - Просьба министра Сергеева Василия Климентьевича весьма авторитетна для меня. Присаживайтесь в кресло, рассказывайте... м-да... что привело вас ко мне?
      - Я хочу просить вашей помощи в разгадке тайны Тунгусского метеорита.
      - Простите. Не расслышал или не понял?
      - Сейчас очень важно выяснить характер тунгусского взрыва, чтобы сделать предполагаемый полет на Марс целенаправленным.
      - Не знаю, не знаю! - раздраженно ответил Кленов. - Насколько мне известно, этой проблемы в науке давно нет. После пустяковых споров пришли к заключению о тепловом взрыве над тунгусской тайгой ледяного ядра кометы или чего-то в этом роде.
      - Вот именно. Чего-то в этом роде. Согласитесь, что это не однозначный научный вывод.
      - М-да... Простите. Ничего не могу добавить, ибо работаю совсем в иной области. Вот ежели для вашего полета понадобится радирование обратной волной...
      - Я не слышал об этом, профессор. Это, несомненно, может заинтересовать нас.
      - Извольте, извольте. Последние десятилетия я посвятил себя радиофизике. Мне давно хотелось снабдить летчиков (или космолетчиков) таким радиоаппаратом, который не требовал бы никаких батарей питания.
      - Вот теперь я не понял, прошу простить, Иван Алексеевич.
      - А вы слушайте, тогда поймете. М-да... Так вот, пока мои коллеги занимались атомными бомбами, мне удалось создать аппарат для радирования отраженной волной. Радиоволна, направленная радиоволна излучается из пункта управления полетом, а удаляющийся объект лишь отражает ее с перерывами, кодируя сообщение, скажем, по азбуке Морзе.
      - Это очень интересно, Иван Алексеевич. Позже мы, несомненно, привлечем вас к оборудованию нашего корабля таким устройством.
      - М-да!.. Всегда, всегда готов... Позже так позже... Рад служить вашему делу...
      - Вы поможете этим установить, есть ли разумная жизнь на Марсе.
      - Ну, знаете ли, батенька!.. Оставьте это фантастам.. Я предпочитаю более реалистические идея, потому и предложил вам радирование на обратной волне.
      - Почему же оставить это фантастам? По Энгельсу, жизнь появится всюду, где условия будут благоприятствовать этому, а раз появившись, будет развиваться, пока природа не познает самое себя через развившийся разум.
      - О каких же благоприятных условиях можно говорить применительно к Марсу? Признаться, я не осмеливаюсь отнимать больше у вас время, поскольку я человек науки, а не издатель фантастических опусов.
      - Нет, почему же фантастических? На Марсе когда-то, в прошлом, несомненно, существовали подходящие для развития жизни условия. Но в силу какого-то катаклизма Марс перешел на другую орбиту и потерял более легкую часть атмосферы: кислород, азот и пары воды, - которая существовала на нем прежде, оставив на его поверхности следы эрозии. Все это надо изучить. Может быть, развившийся на Марсе разум укрылся в его глубинах, покинув обезвоженную и лишенную нужной атмосферы поверхность.
      - М-да! Простите. Ничего не могу сказать вам о марсианах, ибо не изучал этого предмета, не имеющего никакого отношения ни к физике, ни к радиофизике... М-да... Я не утомил вас, осмелюсь спросить?
      - Нет, нисколько, уважаемый Иван Алексеевич. Но мне кажется, что именно вы могли бы пролить свет на существование марсианского разума.
      - Не представляю, не представляю... М-да!..
      - В пользу гипотезы о взрыве межпланетного корабля в тунгусской тайге есть много аргументов. Решающий из них, быть может, могли бы дать вы.
      - Я? Нет уж... м-да... увольте... Умоляю, увольте!
      - В одном японском журнале мне недавно попалась заметка профессора Кадасимы...
      Кленов насторожился:
      - М-да... Недослышал или не понял?
      - Профессор Кадасима ссылается без указания источника на любопытный факт посещения еще до первой мировой войны двумя русскими учеными неведомой чернокожей женщины, якобы найденной в тайге вскоре после тунгусской катастрофы.
      Кленов болезненно поморщился, встал и, держась за сердце, прошелся по кабинету:
      - Неужели сейчас кто-то может всерьез рассуждать о старом таежном ветровале и связанных с ним легендах?
      - Кадасима упоминает, - с прежним спокойствием продолжал Матросов, - что одним из ученых, видевших чернокожую шаманшу, был ныне здравствующий, высокопочтенный, как он выразился, профессор Кленов.
      Кленов вздрогнул, посмотрел на Матросова мутным взглядом, снова схватился за сердце.
      Матросов упорно ждал.
      - Пощадите! - застонал Кленов. - Пощадите, милейший! Не могу расходовать остатки сил на опровержение нелепых и спекулятивных вымыслов.
      - Вы никогда не видели чернокожую шаманшу в тайге?
      - Боже мой! Ну конечно же, никогда не видел ни чернокожих шаманок, ни русалок, ни рогатых чертей. Осмелюсь напомнить вам, молодой человек, что вы явились к ученому, а не... - Кленов не договорил.
      Его внимание было отвлечено письменным столом, на котором творились чудеса. Старомодные ручки с перьями ожили и покатились по столу. Тяжелое пресс-папье нетерпеливо притопывало на месте. Чугунная лошадь вздрогнула всем телом...
      Профессор вскочил. И, словно по команде, сорвались с места все железные предметы. Перочинный ножик впился в шкаф. Чернильный прибор грохнулся на пол, лошадь тихо двинулась по столу...
      Матросов вскочил на ноги, встревоженный не столько всем происходящим, сколько видом старого профессора.
      Широко открыв выцветшие глаза, прямой, несгибающийся, шел профессор Кленов к двери. Толкнув плечом книжный шкаф, он глухим голосом извинился и выбежал в коридор. Матросову не осталось ничего другого, как уйти.
      Словно притягиваемый магнитным ураганом, влетел профессор Кленов в лабораторию Марины Садовской. Борода его развевалась, волосы торчали дыбом. Удивленная Марина обернулась.
      - Я позволю себе... я осмелюсь, - кричал профессор, - потребовать объяснений! Как могли вы решиться на проведение этого опыта, не имея моего разрешения? Как удалось вам достигнуть такой величины магнитного поля?
      Марина смотрела на профессора, слегка нагнув голову. Ее фигура стала угловатой, поза настороженной. Голос прозвучал жестко:
      - Я покрыла сверхпроводник, Иван Алексеевич, защитным слоем из трансурановых, предохраняющим его от действия магнитного поля.
      - Какой такой защитный слой! - затопал ногами Кленов. - Да как вы смели нарушить мои предписания? Разве этим путем я предлагал вам идти, осмелюсь вас спросить?
      Марина на секунду остановила на профессоре удивленный взгляд, потом ее зеленоватые глаза, сделались почти злыми.
      Профессор попытался взять себя в руки.
      - Я вынужден со всей прямотой и решительностью поставить перед вами вопрос: отказываетесь ли вы выполнять требования вашего руководителя, существует ли для вас его научный авторитет?
      - О да, профессор! Я признаю ваш авторитет, но на этот раз я избираю свой собственный путь.
      - Великолепно!.. М-да! Великолепно! Какая самостоятельность научного мышления! Какое удивительное ученое предвидение! Да знаете ли вы, моя дорогая барышня, что ваши опыты - игра ребенка с порохом, путь лунатика по карнизу, возмутительнейшее легкомыслие! - Профессор быстро зажевал челюстями. - Знайте, что избранный вами без моего согласия путь неверен! Если уж вы намерены искать истину, так извольте искать ее в указанном мною направлении!
      - Это ложное направление! Это тормозящий путь! Это вредный увод в сторону!
      - Как-с? Позвольте, недослышал или не понял? - Кленов приложил ладонь к уху и склонил набок голову.
      Марина повторила, отчеканивая слова:
      - Я уважаю ваш научный авторитет, Иван Алексеевич, но то, что вы предлагаете, неправильно, вредно и бессмысленно.
      - Ах так! М-да... М-да... Ах так! - закричал профессор. - Тогда - совет! Я требую немедленного созыва чрезвычайного заседания Ученого совета...
      Профессор трясся от негодования. Угловато размахивая правой рукой, он направился к выходу.
      В дверях к замку прилипли его старые карманные часы да так и остались висеть.
      По настоянию Кленова Ученый совет был немедленно созван в кабинете директора института.
      Кленов сидел а глубоком кожаном кресле, откуда торчали только его длинные ноги с острыми коленями.
      Марина не садилась и нервно прохаживалась по комнате.
      - Ученый совет собрался по вашей просьбе, Иван Алексеевич. Мы открываем заседание, - сказал молодой академик.
      - Премного обязан вам, Николай Лаврентьевич?
      - Тогда мы попросим вас, Иван Алексеевич, высказаться.
      - Что же, извольте. Сочту за честь.
      Профессор хотел подняться, но академик жестом удержал его. Тогда Кленов совсем скрылся за высокими кожаными стенками. Оттуда стал гулко доноситься его спокойный и жестковатый голос:
      - Да позволено мне будет остановить внимание совета на следующем обстоятельстве. До сих пор я имел, по-видимому, неверное представление о том, что вправе рассчитывать на безусловное выполнение научными сотрудниками, работами коих мне поручено руководить, моих указаний, касающихся не мелочей, конечно, а основных линий, предопределяющих пути и перспективы их работ. М-да... Преисполненный сожаления, я вынужден сегодня констатировать полное пренебрежение со стороны многоуважаемой Марины Сергеевны не только к моим советам, но и к прямым и безоговорочным предписаниям...
      Профессор замолчал, словно собираясь с мыслями.
      - Не может ли профессор указать на конкретное нарушение его указаний? спросил один из членов совета
      - Я могу! - неожиданно заявила Марина.
      Почувствовалось некоторое замешательство. Председатель вышел из положения, предоставив слово Марине
      Кленов обиделся, что ему не дали договорить, и, выпрямившись в кресле, всей своей фигурой демонстрировал возмущение.
      - Я должна признаться перед дирекцией института, что нашла нужным уклониться от выполнения распоряжений профессора Кленова
      Почему-то головы членов совета одна за другой склонились над записями.
      - Я искала защитный слой, могущий предохранить проводник от действия на его структуру магнитного поля, чтобы избежать мгновенного исчезновения свойства сверхпроводимости при больших магнитных полях. Профессор же хотел заставить меня искать сплав, обладающий такой фантастической структурой, которая не изменяется при больших магнитных полях. Это противоречит сути моей диссертации, поэтому я считаю путь этот неправильным! - Марина тряхнула головой.
      Профессор величественно поднялся с кресла. Казалось, что он разразится сейчас невиданной громовой речью, но он сказал совсем тихо:
      - Я позволю себе высказать мысль, что даже в поисках невозможного надо искать только реальные пути. При всем своем желании я не могу согласиться, что путь, избранный Мариной Сергеевной Садовской, отвечает этому условию. В своих поисках радиоактивных компонентов она неизменно должна будет остановиться и на тех, каковые отсутствуют в нашей стране.
      - Извините, профессор, если я путаю факты, - сказал все тот же член совета, - но ведь именно для вас наше правительство пыталось получить у одной заграничной фирмы редчайший радиоактивный элемент?
      Профессор Кленов вздрогнул и выпрямился, так что сутулость его мгновенно исчезла. Потемневшими глазами обвел он присутствующих, сказал:
      - М-да!.. - и замолчал.
      Потом продолжал тем же ровным голосом как ни в чем не бывало:
      - Да, вы совершенно правильно изволили это заметить. Правительство по моей просьбе обратилось к концерну Вельта с предложением уступить запасы радия-дельта... И получило отказ.
      Марина вскочила. Все обернулись к ней.
      - Позвольте, как же так? Но ведь именно радий-дельта я хотела испробовать для защитного слоя! На это меня натолкнула одна неопубликованная статья русского физика Бакова, с которой я недавно получила возможность ознакомиться.
      Кленов окаменел.
      Марина казалась очень взволнованной. Рукой она смяла запись одного из членов совета, который, откинувшись в кресле, сердито смотрел на нее поверх очков.
      Кленов опустил голову и сказал тихо:
      - Все запасы радия-дельта находятся в руках злейшего врага человечества, главы мирового военного концерна Фредерика Вельта.
      Слова профессора Кленова едва ли расслышал кто-нибудь из присутствующих: он произнес их как будто только для себя.
      Несколько минут члены совета совещались.
      - Итак, Иван Алексеевич, - сказал наконец молодой академик, - нам не вполне понятны причины порочности пути, избранного Мариной Сергеевной Садовской.
      - Непонятны? Но ведь я уже имел честь докладывать вам. Помимо всего того, о чем говорилось, я осмелюсь обратить ваше внимание на сомнительность возможности существования слоя, способного защитить от больших магнитных полей. Ведь, как известно еще из работ большой давности, при больших магнитных полях даже ферромагнитные тела практически теряют свои привычные преимущества в отношении проникновения в них магнитных силовых линий. Магнитное поле такой значительной величины проникнет во все части пространства с одинаковой интенсивностью. И естественно, что попытки защититься от магнитного поля бессмысленны. А ведь это, чего доброго, в печать могло попасть, не приведи бог! Быть может, и похвально искать свои собственные пути, как это делает Марина Сергеевна, но я осмелюсь все же привести здесь одну английскую поговорку: "Олмоуст нэвер килд"... Да-да. "Никогда не вредно сказать "почти"..." Я позволю себе надеяться, что внес некоторую ясность в дебатируемый вопрос.
      Профессор Кленов сел. Пружины в его любимом старинном кресле желчно зазвенели.
      После него выступила Марина.
      Затем оба вышли в коридор, желая дать совету возможность обсудить вопрос.
      - М-да!.. Ну вот и поспорили... - примиряюще сказал профессор, собирая у глаз сотни маленьких морщинок. - Я полагаю, что научный спор, даже с некоторыми присущими ему резкостями, способствует интенсивной работе мозга.
      - Это верно, Иван Алексеевич, но я как-то не могу привыкнуть к форме некоторых научных дискуссий.
      Профессор добродушно рассмеялся:
      - Ну, это ничего, Марина Сергеевна! По крайней мере, я теперь смею надеяться, что мои вам советы, подкрепленные решением столь авторитетной коллегии, приобретут для вас несколько больший вес.
      - Да, но... решение Ученого совета еще ведь не вынесено.
      Кленов посмотрел на Марину голубыми прозрачными глазами, как смотрят только старики на маленьких детей: с сожалением и в то же время с ободрением.
      - Ах, юность, юность! - вздохнул он.
      - Я не так юна, - обиделась Марина.
      - Чудесная вы девушка, Марина Сергеевна! Право, чудесная. Не хочется мне с вами ссориться, но как не будешь ссориться с маленькими детишками, когда они тебя не слушаются?
      Некоторое время они ходили по коридору молча.
      - Ну вот, теперь я смею предположить, что мы дали совету достаточно времени для занесения в протокол столь необходимого для вас решения, - сказал Кленов.
      Марина стала заметно волноваться.
      Профессор демонстративно открыл дверь, утрированно согнулся и протянул руку, приглашая Марину войти.
      - Куда же вы удалились? - встретил их молодой академик. - Мы предполагали решить вопрос при вас, тем более что он для всех членов совета кажется совершенно ясным.
      Кленов выразительно взглянул на Марину и погладил бороду, как бы говоря: "Ну вот видите?"
      Марина остановилась у двери и, чуть нагнув голову, оглядела присутствующих.
      - "Ученый совет вынес следующее решение, - стал читать директор протокол. - В связи с несомненным интересом обоих предполагаемых направлений в обсуждаемых исследованиях выделить профессору Ивану Алексеевичу Кленову специальную лабораторию, обеспеченную штатом научных сотрудников, в которой и просить профессора провести работы по его плану. Кандидату физических наук Садовской предоставить возможность дальнейшего проведения ее работ по уже намеченному ею пути". - Директор кончил читать и добавил от себя: - Мы думаем, что такое решение вопроса с разделением работ на две ветви лишь увеличит нам шансы на скорейшее достижение успешных результатов.
      - Как-с? Позвольте... М-да!.. Простите... Не расслышал или не понял?
      Профессор Кленов изменился в лице и стал судорожно теребить свою бороду.
      Директор удивленно взглянул на него.
      - Мы рассчитывали, Иван Алексеевич...
      - М-да!.. На что вы рассчитывали, осмелюсь вас спросить? На что? Перед вами не юноша. Я в состоянии рассматривать этот акт только как выражение недоверия к себе. М-да... Именно недоверия.
      - Позвольте, профессор, мы не хотим пренебрегать ни одним шансом для победы.
      - Имею честь довести до вашего сведения, что это не касается меня ни в коей степени! М-да!.. Кроме того, имею честь довести также до вашего достопочтенного сведения, что я не предполагаю проводить какие бы то ни было самостоятельные работы, не соответствующие тематике моих личных исследований. Я занимаюсь, с вашего позволения, радиофизикой. М-да!.. В заключение я должен признаться вам, что поражен, удивлен, нахожусь в замешательстве и не в состоянии подобрать объяснения вашему... м-да!.. вашему решению. Засим имею честь принести вам свои уверения в величайшем к вам уважении. В связи с обострением болезни и запрещением врача я принимать участие в работах института в ближайшие месяцы не смогу!
      Кленов круто повернулся и, вздернув одно плечо выше другого, направился к выходу.
      Марина, провожая его испуганным взглядом, посторонилась.
      Члены совета и директор молчали.
      Кленов зигзагами прошел коридор, забыл взять у швейцара пальто и вышел на улицу. Ветер раздувал его растрепанные волосы.
      Когда вместо переходного мостика Кленов оказался на мостовой, движение остановилось. На углу его догнал швейцар, передал ему пальто и шляпу. Кленов поблагодарил и набросил на себя пальто так, что одна пола его тащилась по земле. Медленно он поплелся вдоль улицы.
      Кленов со страхом думал, что сообщение о работах Марины проникнет в печать. В одном из научных обзоров Вельт прочтет о них, и тогда... тогда приведет в исполнение свою угрозу, которой навеки связал руки профессору Вонельку... Это была последняя их встреча на "Куин Мэри". Вонельк принял британское подданство и навсегда покидал Америку. Вельт все-таки настиг его уже на борту корабля, а потом прислал ему радиограмму, поставив в ней свое условие. Теперь он прочтет неизбежное сообщение о создании сверхаккумулятороа в России, и тогда несчастному Кленову уже не предотвратить страшной угрозы, которая нависнет над человечеством.
      Только когда профессор скрылся в своем подъезде, следовавшая за ним Марина повернула обратно и в глубоком раздумье пошла по галерейному тротуару.
      Глава III
      ЗАГАДКА ТУНГУССКОГО МЕТЕОРИТА
      Сидя за рулем автомашины рядом с Дмитрием, Марина сбивчиво объясняла, почему ей так необходимо было с ним увидеться.
      Матросов сначала слушал с улыбкой, но вдруг насторожился.
      - Самородок необыкновенного металла был найден в районе падения Тунгусского метеорита? - спросил он.
      - Да. Так писал в неопубликованной статье профессор Баков. Он был в ссылке в тунгусской тайге.
      Автомашина Марины мчалась по шоссе. Верхняя часть лимузина была сделана из прозрачной пластмассы, и автомобиль казался открытым.
      - Кто этот доктор Шварцман, который принес рукопись?
      - Я не знала его до Белорусского вокзала. Помнишь? Он очень милый, но не мог сказать, откуда у него рукопись, и, после того, как я прочитала, забрал ее обратно.
      - Значит, элемент, найденный в тунгусской тайге в виде самородка...
      - ...правильного, как кристалл... - вставила Марина.
      - ...был тяжелее урана?
      - Да. Профессор Баков пишет, что определил его атомный вес в 257. Уран имеет только 238. Радий-дельта, как назвал Баков новый элемент за его радиоактивность, потребовал особого места в таблице Менделеева.
      - Где же элемент? Где профессор Баков?
      - Баков умер в Америке в 1913 году, эмигрировав из царской России. О новом элементе никто ничего не слышал. Вот почему ты должен мне все рассказать о тунгусской катастрофе. Ведь ты недавно приходил по этому вопросу к Ивану Алексеевичу, якобы изучал проблему еще в Америке. Так что ты можешь рассказать об этом? Но прошу учесть: в науке мы считаемся только с фактами.
      Вот что рассказал Марине Матросов.
      30 июня 1908 года в районе Подкаменной Тунгуски, как сначала предположили, упал гигантский метеорит, вызвав в тайге небывалые разрушения, сотрясение земной коры, светлые ночи после взрыва и странные лучи, засвидетельствованные академиком Полкановым.
      Царское правительство не заинтересовалось "тунгусским феноменом" и экспедиции в тайгу не послало. Лишь в 1927 году советский ученый Кулик решил разыскать "тунгусское диво". В те годы в Северной Америке была создана компания Аризонского метеорита, ставившая целью достать якобы "платиновый" метеорит, тысячелетия назад упавший в каменистой пустыне Аризона. Там сохранился образовавшийся при его падении кратер диаметром в тысячу двести метров и глубиной в сто восемьдесят метров, именуемый каньоном Дьявола. Метеорит нащупали буром на глубине четырехсот метров. Бур сломался, а компания Аризонского метеорита лопнула. Метеорит оказался обыкновенным железоникелевым, как и многочисленные его осколки, рассыпанные поблизости. Их до сих пор продают туристам индейцы. Работы были прекращены. Капиталисты, гнавшиеся за прибылью, не интересовались наукой.
      Ученый секретарь Комитета по метеоритам Академии наук СССР Л. А. Кулик, направляясь в тайгу, мечтал обогатить науку находкой метеорита, превышающего размерами Аризонский.
      Тайга - это нескончаемый лес, прерываемый только рекой или болотом. С волнением углублялся Кулик в чащу, сопровождаемый эвенками-проводниками, которых он нанял в Ванаваре. Вскоре он увидел поваленные деревья. Все говорило о необычайных размерах катастрофы.
      Кулик стремился вперед, но эвенки отказались идти. Они твердили: "Бог Огды спускался там на землю. Сжигал наших людей невидимым огнем". Эвенки не пошли дальше с Куликом. Но не такой был человек Кулик, чтобы вернуться с полпути. Он нашел двух сорвиголов - ангарских охотников и вместе с ними стал "сплавляться" на шитике по бурным таежным речкам. И чем ближе приближался он к центру катастрофы, тем удивительнее раскрывалась перед ним картина. Весь лес в тайге, как впоследствии выяснилось, на площади с радиусом до шестидесяти километров был повален на всех возвышениях. На площади с радиусом в тридцать километров не осталось ни одного дерева. Все они были вырваны, показывая вывороченными корнями в центр катастрофы. Кулик не смог добраться до самого центра, но поднявшись на возвышенность, увидел долину, где должен был упасть исполинский метеорит. Именно там Кулик ожидал найти следы наибольших разрушений. Ведь колоссальная масса, весом, как предполагали астрономы, в миллион тонн, обладая космической скоростью триста шестьдесят километров в секунду, врезалась в землю. При этом вся энергия движения, кинетическая энергия, которой обладал в полете метеорит, должна была перейти в тепловую, вызвав эффект взрыва. Сила его, как вычислили много позже, равнялась взрыву десяти миллионов тонн тротила или пятисот атомных бомб. Это больше, чем собранная воедино сила взрыва всех снарядов и бомб, взорванных за историю человечества.
      Здесь, в центре катастрофы, Кулик рассчитывал найти кратер, подобный аризонскому. Велико же было его удивление, когда ничего похожего он не увидел. В центре катастрофы лес стоял на корню. Это был странный, мертвый лес. Деревья, потерявшие кору, без сучьев... Они походили на телеграфные столбы, окружившие не то озеро, не то болото.
      На следующий год Кулик вернулся в сопровождении оснащенной экспедиции Академии наук. Несколько лет Кулик и его помощники искали Тунгусский метеорит, но ничего не нашли, ни одного осколка. Магнитные приборы не обнаружили массы метеорита и в глубине. Не было ни кратера, ни более мелких воронок. Заподозрив, что их залило водой, Кулик осушил часть окруженного мертвым лесом болота и обнаружил там слой торфа толщиной в два метра, а под ним, что особенно важно, слой вечной мерзлоты толщиной в двадцать пять метров. Когда бур прошел его, через скважину к самой поверхности поднялась вода. Однако скважина вскоре замерзла, и грунтовым водам, находившимся под давлением, выход был закрыт.
      Существование слоя вечной мерзлоты опровергает все последующие предположения, что метеорит утонул в болоте, а кратер затянуло болотистой почвой. В этом случае слой мерзлоты не сохранился бы.
      Кулик не закончил своих исследований. Началась Великая Отечественная война. Ученый, несмотря на преклонный возраст и протесты Академии наук, пошел добровольцем на фронт и погиб смертью храбрых.
      Кончилась война. Никто не побывал на месте падения Тунгусского метеорита, но внезапно интерес к этому явлению возрос.
      В газетах и журналах появились сенсационные описания необычайного взрыва: яркий шар, ослепительнее солнца; огненный столб, пронзивший облака; звук, слышный за сотни километров; сейсмологические станции, отметившие сотрясение земной коры...
      Однако это не было воспоминанием о тунгусской катастрофе.
      Американцы сбросили в Японии атомную бомбу.
      Когда сравнили сейсмограммы тунгусской катастрофы и атомного взрыва в Хиросиме, оказалось, что они похожи, как близнецы...
      Предположение, что Тунгусский метеорит упал на землю, не объясняло так называемых аномалий тунгусской катастрофы. Почему нет кратера, который, судя по разрушениям в тайге, должен быть не меньше, чем в Аризонской пустыне? Почему вместо кратера стоит лес на корню? Почему были светлыми ночи после взрыва? И наконец, чем вызвана легенда о боге Огды?
      Гипотеза о метеорите ничего не объясняла.
      Но все объяснялось, если предположить, что взрыв произошел не на поверхности земли, вызванный ударом о нее небесного тела, а в воздухе, на высоте около пяти километров. В этом случае в тепло превращалась бы не кинетическая, а внутренняя, скорее всего ядерная энергия, освобожденная во время атомного взрыва.
      Взрывная волна ринулась во все стороны; ударила она и по вертикали вниз. В том месте взрыва, где деревья были перпендикулярны фронту волны, они устояли, потеряв лишь сучья. В других же местах, где удар пришелся под углом, все деревья были повалены. От удара взрывной волны слой вечной мерзлоты треснул, грунтовые воды вырвались фонтаном, который иссяк, когда под влиянием вечной мерзлоты трещина замерзла.
      Если взрыв произошел в воздухе, кратер образоваться не мог. Люди ощущали лучевой ожог за шестьдесят километров, ибо в момент атомного взрыва температура поднимается до двадцати миллионов градусов. Основная часть вещества, непосредственно не участвовавшая во взрыве, испарилась и умчалась в верхние слои атмосферы. Они не только отражали солнечные лучи, но, став радиоактивными, возможно, заставляли светиться воздух. Это и видел в ночь после взрыва академик Полканов.
      Часть вещества силой взрыва была брошена на землю и там продолжала свой радиоактивный распад, вызывая смертоносную радиацию, знакомую нам по атомным взрывам. Не потому ли возникла легенда о невидимом огне бога Огды? Не этим ли там вызваны мутации деревьев?
      Что же за атомный взрыв произошел в начале века в сибирской тайге?
      Если бы самородок радиоактивного вещества, способного взрываться, существовал, то он должен был бы взорваться через долю секунды после своего возникновения, а никак не блуждать миллионы лет в космосе, чтобы когда-нибудь встретиться с Землей.
      Взорваться над тунгусской тайгой могло лишь вещество, полученное искусственно. Но разве могли люди в ту пору создавать такое вещество? Конечно, нет! Для решения подобной задачи потребовалось бы современное оборудование и армия ученых и специалистов.
      Так возникло смелое предположение: да, вещество, взорвавшееся в тунгусской тайге в 1908 году, было получено искусственно, но не на Земле, а на другой планете. Оно служило радиоактивным топливом для межпланетного корабля, прилетевшего на Землю из глубин космоса и погибшего в силу каких-то причин. Очевидно, уже неуправляемый, он ворвался в земную атмосферу, во всем уподобляясь метеориту. От трения о воздух оболочка его расплавилась, и радиоактивное топливо взорвалось.
      Эта гипотеза была прямым признанием существования разумных существ на других планетах. Более того: признанием их попытки прилететь к нам.
      Астрономическое общество обсудило новую гипотезу. 20 февраля 1948 года в Малом зале Московского планетария состоялась дискуссия о тунгусской катастрофе, которую докладчик объяснил взрывом межпланетного корабля с Марса.
      Очевидцы утверждают, что в тот день Малый зал Московского планетария больше походил на ринг для состязаний по боксу, чем на аудиторию для лекций и научных споров. Сторонники гипотезы (докладчик был не одинок) одержали победу.
      Председатель Московского отделения Всесоюзного астрономического общества профессор П. П. Паренаго, руководивший дискуссией, так подвел ее итоги. "Я думаю, - заявил он, - что выражу общее мнение, если скажу, что все спорившие сошлись на том, что мы имеем дело с "гостем из космоса". Что касается меня, то я на семьдесят процентов верю в то, что это был метеорит, но на тридцать процентов готов допустить, что это были марсиане".
      Прошло несколько лет. Опять никто не побывал на месте предполагаемого падения метеорита, однако интерес к тунгусскому феномену вновь возрос.
      На этот раз в связи с изучением Марса.
      В ту пору Марс изучали лишь астрономы. Они давно заметили странные образования, которые называли еще в прошлом веке "каналами". Временами существование их оспаривалось, потом вновь признавалось, когда они были зафиксированы фотоаппаратами. Однако вскоре астрономам пришлось отказаться от вульгарного представления о каналах как выемках, заполненных водой. Скорее всего сезонные изменения окраски загадочных полос, соединяющие любые две точки на них по кратчайшему пути (по дугам больших кругов), могли оказаться растительностью, причем не сплошной, а расположенной оазисами. И эти оазисы расположены строго на этих проложенных по поверхности Марса идеальных прямых.
      Особенно интересным оказалось то, что эти полосы растительности появляются тогда, когда поочередно начинает таять одна из полярных шапок Марса, окаймляясь темной полосой влажной почвы. Полоса растительности, начинаясь от этой влажной полосы, удлиняется со скоростью четырех с половиной километров в час, то есть со скоростью течения воды в гигантских трубопроводах, быть может заложенных в почве Марса для подачи талой воды полярных льдов на орошаемые земли. Трубопроводы эти в условиях равнинной местности Марса располагались бы по идеальным прямым. Отмечено было и то, что трубы эти шли к экватору не прямо по меридиану, а под некоторым углом, как будто специально, чтобы использовать для течения воды центробежные силы, вызываемые вращением планеты, которые у нас на Земле поднимают западный берег меридионально текущим рекам. Этот разумный наклон "каналов" еще больше убеждал, что наблюдатели, очевидно, имеют дело со следами жизнедеятельности разумных существ.
      Марс, ровесник Земли, старился быстрее. Обладая меньшей массой, меньшей силой притяжения, он не мог удержать около себя мощную атмосферу, подобную земной. Этот процесс мог чрезвычайно убыстриться, если Марс в силу космической катастрофы изменил свою орбиту на более близкую к Солнцу; когда атмосфера его нагрелась больше прежнего, частички ее, находясь в непрестанном движении, могли отрываться от планеты и улетать в межпланетное пространство, пока атмосфера Марса не потеряла почти все молекулы водорода, кислорода, азота. Вместе с ними улетали и молекулы водяного пара. Марс стал высыхать. Жизнь на нем должна была быстрее проходить все те фазы, которые проходила на Земле. Разумные существа, которые, по Энгельсу, должны были увенчать собой развитие всякой жизни, если они появились уже на Марсе, когда он еще имел плотную атмосферу и воду, должны были бы заботиться о своих грядущих поколениях, которые через какое-то время останутся без воды. Создать воду на Марсе искусственно невозможно, ибо водород, входящий в ее состав, самый легкий газ и улетучился с Марса первым. Получить воду для Марса можно лишь путем "космического переливания крови", то есть перебросив ее с другой планеты. Если возможен один космический рейс, осуществим и миллион таких рейсов. За сотни лет постепенно можно было бы перебросить на Марс, например, весь лед, покрывающий сейчас Гренландию. Марсиане получили бы воду на миллиарды лет, а на Земле близ Москвы стали бы расти апельсины, так как уничтожена была бы "кухня непогоды" в Гренландии.
      Предположения о возможном изменении орбиты Марса в результате какого-то катаклизма были сделаны уже после исследования планеты автоматическими межпланетными станциями, посланными из СССР и Америки. Они установили преимущественно углеродистый состав чрезвычайно разреженной атмосферы, как будто углекислота, как более тяжелая, осталась в прежнем количестве, а более легкие газы были Марсом утрачены. Вместе с тем изучение рельефа указывало на существование высохших русел бывших рек и несомненное влияние вод на некоторые части поверхности планеты. С высоты полета искусственных спутников Марса, посланных с Земли, "каналы" уже не различались, и загадка их обнаружения с более далеких расстояний так и осталась нерешенной.
      Вместе с тем предположение о разумной расе марсиан требовало допущения, что с течением столетий или тысячелетий, пока Марс терял атмосферу, они должны были уйти в глубинные убежища с искусственной атмосферой. Энтузиасты этой гипотезы не хотели сдаваться. Решить этот вопрос можно было или непосредственным исследованием поверхности Марса, когда туда сможет прилететь космический корабль Земли с экипажем, или получив неоспоримые доказательства, что марсиане прилетали на Землю, скажем, в том же 1908 году.
      И гипотеза о тунгусском взрыве, допускавшая гибель марсианского корабля, побудила ученых снова взяться за исследования тунгусской катастрофы.
      Однако сторонники метеоритной гипотезы не могли допустить столь фантастического объяснения необыкновенного феномена, как инопланетный разум.
      В 1958 году в тунгусскую тайгу отправилась экспедиция под руководством К. П. Флоренского. Выводы ее были многозначительными: взрыв, по мнению экспедиции, произошел в воздухе. Теперь требовалось объяснить: что же могло взорваться в воздухе без удара о Землю? Председатель Комитета по метеоритам академик В. Г. Фесенков объяснил этот взрыв встречей Земли в 1908 году с ледяным ядром кометы.
      Это требовало математического обоснования. Было подсчитано, что ледяное тело может исчезнуть в тепловом взрыве в воздухе, если скорость его превосходит тридцать километров в секунду. Однако скорость эта объективными методами не была установлена.
      Научная проблема привлекла всеобщее внимание. Особенно заинтересовались ею молодые ученые Москвы, Томска, Башкирии. Возникло стихийное движение научного туризма. В тайгу одна за другой направлялись самодеятельные научные экспедиции, которые ставили перед собой задачу проверить: не ядерный ли взрыв произошел в тайге в 1908 году?
      Первые же результаты этих экспедиций привлекли к себе серьезное внимание. В последующие годы экспедиции под руководством томича Г. Плеханова и А. Золотова из Башкирии, поддержанные Сибирским филиалом Академии наук СССР, и по инициативе ЦК ВЛКСМ - Президиумом Академии наук СССР, выявляли все больше интересных научных фактов. Заметного повышения радиоактивности почвы или погибших при взрыве деревьев не наблюдалось, но... обнаружен был характерный для ядерного взрыва лучистый (световой) ожог. И еще экспедицией Флоренского был обнаружен любопытный феномен. Деревья, уцелевшие при взрыве и продолжавшие или начавшие расти после катастрофы, развивались в десять раз быстрее, чем обычно. Некоторые лесоведы, исследовавшие это уникальное явление, готовы были допустить существование какого-то (может быть, и радиоактивного) стимулятора роста.
      По этому поводу и по другим аспектам тунгусского явления 1908 года стали появляться статьи в научных журналах, в том числе и в таком журнале, как "Доклады Академии наук СССР". Многие из них защищали гипотезу о ядерном взрыве в тунгусской тайге.
      Весной 1964 года на очередной метеоритной конференции А. В. Золотов сообщил, что по распределению азимутов 50 тысяч поваленных деревьев ему удалось обнаружить следы действия баллистической волны от летевшего тунгусского тела. Оценив энергию этой волны, Золотов вычислил, что конечная скорость тунгусского тела была всего лишь 1,2 километра в секунду, а не тридцать, как предполагали сторонники версии взрыва ледяной кометы. Тем самым становилось очевидным, что взрыв тунгусского тела произошел за счет его внутренней, судя по всему, ядерной энергии.
      С другой стороны, анализ микробарограмм тунгусского взрыва, до тех пор никем не проводившийся, показал, что они типичны для ядерных взрывов и совсем непохожи на микробарограммы взрывов химических или тепловых (скажем, вулканов). За эту работу А. В. Золотову, выпустившему монографию "Проблема тунгусской катастрофы" (с предисловием вице-президента Академии наук СССР академика Б. П. Константинова), была присвоена ученая степень кандидата физико-математических наук.
      Наконец, сибирские исследователи А. Ф. Ковалевский, В. К. Журавлев, К. Г. Иванов и другие показали, что геомагнитный эффект тунгусского взрыва в части искажения земного магнитного поля почти неотличим от таких же эффектов, вызванных искусственными ядерными взрывами на высоте 5-10 километров.
      Так было установлено, что тунгусский взрыв обладал всеми параметрами высотных ядерных взрывов (надземных, а не космических). Это обстоятельство никак не объяснялось с позиций метеоритной или кометной гипотезы.
      Проблемой заинтересовались физики, и в Дубне состоялось широкое научное обсуждение тунгусской проблемы. Доклады сторонников ядерной гипотезы вызвали оживленный обмен мнениями. Все выступавшие ученые отмечали правомерность ядерной гипотезы и предлагали пути для ее дальнейшей проверки и развития.
      Еще перед дискуссией в Дубне известные американские физики, лауреаты Нобелевской премии У. Либби и К. Коуэн, а также К. Этлури, объявив себя сторонниками ядерной гипотезы, опубликовали работу, где сообщалось, что в деревьях Американского континента, в годичных слоях после 1908 года, содержится повышенное количество радиоактивного изотопа углерода. Они объяснили это глобальным действием тунгусского взрыва и считали, как перед тем и некоторые другие ученые в различных странах, что тунгусское тело состояло из антивещества, взорвавшегося при аннигиляции в атмосфере.
      Антивещество - это вещество, где ядра атомов имеют отрицательный заряд, а электронная оболочка - положительный. Наука уже знает полученный в лабораториях антиэлектрон - позитрон, антипротон, антинейтрон... Из этих античастиц можно представить себе любое вещество, во всем подобное обычному, но с обратными электрическими зарядами ядра и оболочки. При встрече атома вещества и антивещества они взаимно уничтожаются, аннигилируют, превращаясь в фотоны, с выделением колоссальной энергии.
      Предположение о вторжении антивещества не противоречит и гипотезе о космическом корабле. Антивещество - лучшее топливо для дальних космических полетов, единственное топливо, скажем, для фотонных ракет. Конечно, хранить его нельзя в обычных резервуарах; сохранять его от соприкосновения с обычным веществом можно лишь в сильном магнитном поле, в магнитном мешке...
      Вот и возможная причина гибели космолета. Нарушение магнитного поля, которое удерживало опасное топливо (антивещество) от соприкосновения с веществом, должно было привести к катастрофе.
      В этом свете знаменателен вывод, к которому пришел физик В. Н. Мехедов в своей работе "О радиоактивности золы деревьев в районе тунгусской катастрофы", выполненной в лаборатории ядерных проблем Объединенного института ядерных исследований в Дубне в 1967 году. Исследуя годичные слои деревьев, относящиеся к 1909 году (после взрыва), он нашел основание заявить, что "...мы снова (как бы фантастично это ни выглядело) возвращаемся к предположению о том, что тунгусская катастрофа вызвана аварией космического корабля, топливом для двигателя которого служило антивещество".
      Но многие ученые продолжали сомневаться. А загадка тунгусской катастрофы давала пищу уму. И в СССР и в Америке начали выдвигаться все новые и новые гипотезы о причине взрыва в тунгусской тайге. Однако ни одна из них не могла объяснить всех аномалий тунгусской катастрофы, объясняемых ядерной гипотезой.
      Ядерная гипотеза влекла за собой космическую гипотезу о прилете инопланетян.
      Если взорвался корабль, то откуда он мог лететь к Земле? Неужели в самом деле с Марса? Или это был чужезвездный звездолет, начавший исследование Солнечной системы с наиболее отдаленных от светила планет, летя к Земле уже с Марса?
      Могла ли наука решить и этот вопрос?
      Наиболее убедительной должна была стать проверка астронавигационная.
      Перелететь с планеты на планету нельзя когда угодно; надо сообразовываться с взаимным расположением планет. Земля и Марс раз в пятнадцать-семнадцать лет сближаются с расстояния в четыреста миллионов километров до пятидесяти миллионов. Вылетать с планет можно с определенными скоростями, находиться в пути - строго рассчитанное время. Расчет показывает, что марсиане могли прилететь на Землю в 1907 году во время малого противостояния, могли прилететь в 1909 году во время великого противостояния, но никак не могли прилететь в 1908 году.
      Сторонники гипотезы о взрыве корабля огорчились, но не сдались. Они стали высчитывать, сколько времени нужно марсианам, чтобы слетать на Землю и вернуться на Марс. Оказалось, два года. Это очень длительный срок. Трудно прожить его в искусственных условиях! Но можно ли представить в космосе такие благоприятные условия, которые позволят уложиться подобной экспедиции в более короткий срок?
      Оказалось, что можно. Если сначала воспользоваться противостоянием Марса и Венеры и перелететь на Венеру, а потом, дождавшись противостояния Венеры и Земли, выгодно перелететь с нее на Землю, и, наконец, если вслед за этим случится великое противостояние Земли и Марса, Земля "подвезет" марсиан к родной планете, и они вернутся домой. При таких условиях для экспедиции действительно потребуется много меньше времени, чем два года. Но подобные тройные совпадения бывают редко, очень редко. Однако были... в 1908 году!
      Независимо от сторонников гипотезы, ее противник А. А. Штернфельд, делавший астронавигационные подсчеты, пришел к убеждению, что в 1908 году особенно выгодно было перелететь с Венеры на Землю. Указанное им время прилета корабля точно совпало с днем тунгусской катастрофы - 30 июня 1908 года, в 7 часов утра.
      Что это? Совпадение? Случайность?
      - Мы, материалисты, не верим в случайность, - так закончил свой рассказ Матросов. - Для нас, готовящих полет на Марс, очень важно знать, встретимся ли мы там с подобными нам существами.
      Все время, пока Матросов говорил о своей любимой гипотезе, Марина с тем же восхищением смотрела на него, как смотрел на нее он в Брестской крепости при ее рассказе об аккумулировании энергии в магнитном поле сверхпроводников.
      Когда Матросов закончил, она вздохнула и сказала:
      - Все это так, но... большинство ученых на основании исследования Марса автоматическими межпланетными станциями, садившимися на него, считают, что жизни на нем нет. Как бы я хотела, чтобы они ошиблись.
      - У нас есть возможность достать решающий аргумент.
      - Какая? Что за аргумент?
      - Радий-дельта, о котором писал покойный профессор Баков, радий-дельта, о котором знает твой профессор Кленов, радий-дельта, который так необходим тебе для твоего сверхаккумулятора.
      Автомашина давно стояла на обочине шоссе, пластмассовый верх был откинут. В кювете трещали кузнечики, на лугу мычали коровы. Две маленькие девочки переходили шоссе с полной корзиной грибов.
      Марина восторженно смотрела на Дмитрия.
      - Очень может быть, - повторил он, - что неведомый тяжелый элемент, найденный профессором Баковым в тунгусской тайге, - это чудом уцелевший кусок невзорвавшегося радиоактивного топлива марсианского межпланетного корабля, единственный осколок никогда не падавшего на землю Тунгусского метеорита.
      Глава IV
      ГИЛЬОТИНА
      Уже в вечер провала диссертации Марина очень изменилась. Она похудела, осунулась, старалась ни с кем не встречаться. Ее понимали и жалели. Но после возвращения из Бреста она преобразилась: расцвела, похорошела, ходила по институту с сияющими глазами, беспричинно улыбаясь. После работы сломя голову летела из института.
      Всем, конечно, казалось естественным, что Марина скоро утешилась после провала диссертации. Ее товарищи понимали, что это было лишь формальным поражением. Ее диссертация заинтересовала ученых; десятки лабораторий по чьему-то расчетливому указанию занялись сверхпроводимостью. Все считали, что Марина радуется своим успехам в работе. Но никто не догадывался об истинной причине ее счастья. Никто, кроме Дмитрия.
      Марина улыбнулась. Она вспомнила, что именно ради этих бетонных стен и экранов из свинца она перевела лабораторию в полуподвал.
      Директор долго сопротивлялся, уверяя, что ему некуда деть механическую мастерскую. Тогда Марина согласилась, чтобы наиболее громоздкое оборудование мастерской - старый гидравлический пресс и большие ножницы для резки железа осталось в лаборатории, лишь бы остальные станки перетащили в ее прежнее помещение.
      И она настояла на своем. "Лаборатория М. С. Садовской" переехала в свою "Брестскую крепость" со сводчатым потолком.
      Правда, зеркально-черные стены, золотистые полоски шин на белом мраморном щите, стекло и медь приборов мало вязались с неуклюжей "гильотиной", как прозвали лаборанты ножницы, но важнейшая для Марины работа началась.
      Марина полюбила новую лабораторию. Вдоль стен под высоко расположенными окнами тянулись массивные столы с резиновыми змеями проводов. Подвижный свинцовый экран прикрывал проем в соседнее помещение с толстыми бетонными стенами.
      Как известно, сверхпроводимость, которой занималась Марина, в сильном магнитном поле исчезала. Чтобы решить проблему сверхаккумулятора, надо было найти защитный слой, который предохранял бы материал проводника от действия сильного магнитного поля, сохранял бы сверхпроводимость.
      Эдисон в поисках подходящего материала для задуманного им щелочного аккумулятора испробовал пятьдесят тысяч различных образцов.
      Марина, с ее упорством и целеустремленностью, готова была испробовать не меньше.
      К счастью, попалась незаконченная статья профессора Бакова. Описывая свойства радия-дельта, он, между прочим, сообщал, что, наряду с другими примечательными особенностями, новый элемент влиял на сохранение сверхпроводимости в сильном магнитном поле.
      В этом Марина увидела для себя главное.
      И тут случилось нечто неожиданное: профессор Кленов пожелал посетить новую лабораторию Садовской. Марина после некоторого колебания не смогла отказать ему и осталась после работы ждать профессора.
      Он явился точно, как обещал. Он всегда говорил, что "чужое время - чужие деньги".
      Марина заметила, что он выглядит плохо. Под глазами - темные мешки. Дышит тяжело и держит руку у сердца.
      - Вот моя крепость. Проходите, профессор.
      - Здравствуйте, здравствуйте! - кивал старый профессор, оглядывая помещение. - С новосельем вас, голубушка! Как устроились, осмелюсь осведомиться?.. Что же это они не убрали своих мастодонтов? - указал он на оставленное механическое оборудование.
      - Это я виновата. Слишком торопилась, - улыбнулась Марина.
      - Ну, так рассказывайте, - говорил Кленов, проходя мимо лабораторных столов и разглядывая электрические схемы.
      - Садитесь, Иван Алексеевич. Вам не душно? Открыть форточку?
      - Увы, дорогая моя барышня. Открытые форточки мне уже не помогут.
      - Иван Алексеевич, вы знаете, что Тунгусского метеорита никогда не было! В тайге взорвался в 1908 году марсианский корабль.
      - Что это? И вы тоже? - поморщился Кленов.
      - Нет, я серьезно.
      - Чепуха собачья! Да я и слушать не хочу! Ненаучные разговоры какие-то... В науке, почтеннейшая, больше всего надобно бояться вульгаризации. Какое отношение подобные сказки могут иметь к вашей работе?
      - Некоторое, - загадочно сказала Марина. - Я прочитала статью русского физика Бакова. Ведь он ваш современник, Иван Алексеевич. Вы не знали его?
      Кленов печально покачал головой:
      - Баков! Еще бы я не знал этого удивительного человека!.. Он мой учитель. Выдающийся, я вам скажу, был ученый. Богатырь русской науки...
      - Вот как? А ведь вы же слышали о необычайном элементе радий-дельта, который он нашел в тунгусской тайге и исследовал?
      Кленов вздрогнул. Концы его длинных пальцев задрожали.
      - М-да... м-да... - пробормотал он.
      - Представьте, по работе мне понадобилось убедиться в истинной причине тунгусской катастрофы. И знаете, я уверилась, что марсиане летели к Земле.
      Кленов болезненно поморщился.
      - И я убеждена, что в руки Бакова попал кусочек радиоактивного топлива марсиан.
      - Впервые участвую в таком разговоре! - возмущенно вздохнул Кленов.
      - На Земле в естественном виде нет вещества тяжелее урана. Не может быть его и на Марсе, ровеснике Земли. Такие сложные, неустойчивые вещества распались всюду.
      - Ну и что же из этого следует?
      - То, что радий-дельта был получен на Марсе искусственно.
      - М-да!..
      - Говорят, что современные физики стали алхимиками. Помните историю американского профессора Вонелька, не захотевшего делать искусственное золото для королевского браслета?
      Кленов спрятал глаза под седыми бровями.
      - Теперь уже не уран самый тяжелый элемент на Земле. Искусственно получены более тяжелые элементы: нептуний, плутоний, америций, кюрий, берклий, калифорний, эйнштейний, фермий и, наконец, менделевий, атомное число которого уже достигает 101. Но и после этого создавались новые, еще более тяжелые элементы. Например, курчатий. И я решила, Иван Алексеевич, получить радий-дельта искусственно. Ведь я знаю его атомный вес - 257!
      - Простите, не расслышал или не понял? Собственно, зачем вам надобен этот радий-дельта?
      - Еще как нужен, Иван Алексеевич! Профессор Баков писал в своей статье, что радий-дельта помогает сохранить сверхпроводимость...
      - Где вы прочитали это, безумная! - вскричал Кленов, смотря на Марину помутневшими от внезапного гнева глазами.
      Марина невольно отодвинулась.
      - Я знаю, чьи это проделки, почтеннейший мой доктор! - Профессор погрозил кому-то кулаком. - Безумная женщина! Вы подобны прародительнице Еве, срывающей запретный плод... но не добра и зла, а только зла, осмелюсь вам заявить!
      Марина испугалась, но не за себя, а за старика. Он возмущенно размахивал руками, неуклюже сгибая их в локтях.
      - Иван Алексеевич, дорогой! Сядьте, умоляю вас!
      - Нет, я умоляю вас! Сидите! Однажды человек, пытавшийся меня убить, заявил, что я объективно вреден для человечества. М-да! Смею надеяться, вам понятна эта формулировка? Не перебивайте! М-да! Вот. Выше всего я ставлю служение принципу. Принципу я подчинил свою жизнь. Во имя счастья человечества я жил в чужой стране под чужим именем. Во имя этого я боролся с вами, сударыня моя! М-да! Я боролся с вами и сегодня убедился, что вы, сорвавшая яблоко зла, объективно вредны для человечества!
      - Ева сорвала яблоко добра и зла! - попробовала пошутить Марина. - Можно подумать, что вы чувствуете себя здесь в раю, Иван Алексеевич!
      - В раю? - закричал Кленов. - Нет, в аду! Теперь я понимаю, что хотели вы делать в этой адской кухне! - И Кленов застучал кулаком по свинцовому экрану, защищавшему проем в соседнее помещение.
      - Осторожно, Иван Алексеевич. Лучше быть подальше. Там смертоносная радиация.
      - Ах, так? М-да... - Кленов остановился в нерешительности. - Простите, обеспокою. Растолкуйте, как управляете вы этой заслонкой?
      - Механизм подъема с кнопкой около вас, Иван Алексеевич.
      - А молоток, кувалда, лом найдутся здесь, осмелюсь спросить?
      - Вот лом. Механики оставили, - указала Марина.
      - Премного благодарен вам, - сказал Кленов и решительным шагом прошел к входной двери, два раза повернул в ней ключ и положил его в карман.
      Марина хмуро свела брови. Возмущение боролось в ней с уважением и жалостью к старику.
      Кленов подошел к защитному экрану и нажал кнопку. Экран стал подниматься.
      - Что вы делаете! - не своим голосом закричала Марина. - Мы ведь не в освинцованных костюмах. Это же гибель! - Она бросилась к профессору, но он с неожиданной силой оттолкнул ее.
      - Гибель? - повторил он, почти безумно глядя на нее совсем мутными глазами. - Мы оба заслужили... нет, обречены на гибель!
      Профессор поднял тяжелый лом, размахнулся им и ударил по аппарату управления подъемом щита.
      Свинцовый экран остановился, немного не дойдя до верха. Под ним чернел проем в запретное помещение.
      Марина схватилась за голову, с ужасом смотря в черную пасть. Там было начато искусственное изготовление радия-дельта. Оттуда сейчас вырывались смертоносные гамма-лучи...
      Бежать было некуда. Марина знала, что лучи пронизывают все пространство, они уничтожают сейчас клетки ее тела... Она не чувствует этого, но знает, что не будет жить, не будет счастлива... и никогда не встретится с Дмитрием...
      А безумный старик говорил, размахивая руками:
      - Вы, как когда-то я, напали на след, ведущий к смерти миллионов и миллионов людей! Поймите, несчастная! Едва он узнает о ваших опытах, он поймет, что я открыл свою тайну. И тогда... тогда он подожжет атмосферу, погубит все живое на Земле... "Судьба человечества в ваших руках, мистер Вонельк", - телеграфировал он мне, когда я вырвался из Америки, но не вырвался из его рук. Он все время держал меня в руках! Он напоминал мне о себе! Он, как дьявол, владел моей душой! Огненная реакция и сверхаккуыулятор! Два проклятых открытия, каждое из которых страшнее всех водородных и атомных бомб, вместе взятых! Пока я хранил тайну сверхаккумулятора, Вельт держал свое мефистофельское слово - огненная реакция не появлялась. Видно, слишком он был заинтересован в сохранении тайны сверхаккумулятора. А я не хотел, не хотел ее хранить... Я даже пытался добыть у него радий-дельта. Но он не продал его... Или не знает, где он!..
      - Вы безумны, профессор! О каком сохранении тайны огненной реакции может идти речь, когда в Тихом океане над островом Аренида уже горит воздух.
      - Что? Что вы сказали? Горит воздух? Так тихоокеанский феномен, который я посчитал газетной уткой, и есть горение воздуха? Значит, я обманут! Он не сдержал слова!..
      - Кто он? Какая газетная утка? Разве вы, не читаете наших газет?
      - Простите, но я был слишком занят, чтобы спасти мир от вас! Я поверил дьяволу! И вот... я - человек, который в жизни своей не обидел и мухи, - роком создан для преступления. Оно совершается вопреки мне в Тихом океане. Скажите, а сгорание воздуха признано опасным для человечества?
      - Однозначного ответа пока нет. Но потушить пожар атмосферы все равно необходимо.
      - Да, да, необходимо! Необходимо пресечь это преступление точно так же, как необходимо предотвратить преступление еще большее, направленное против всех людей земного шара. И ради этого я совершаю свое преступление здесь... здесь, в этой лаборатории. Я становлюсь преступником. Прощайте, дорогая девушка. Все погибло, все! Напрасно я держал обет молчания. Судьба наказала меня... и весь мир, который я хотел спасти! Я мог бы вас любить, как отец, как дед...
      Старик плакал. И Марине все это казалось чудовищным. Телефона в лаборатории не было, его не успели поставить в новом помещении. Как дико понимать, что погибаешь, и не ощущать даже боли!
      - Тихая, незримая смерть! - словно угадывая мысли Марины, кричал, профессор. - Примите ее стойко... и простите, если можете...
      - Простить вас! - в свою очередь, закричала Марина. - Я себе простить не могу, что не засадила вас в сумасшедший дом! Да разве вам остановить историю? Справиться с тысячами ученых с сотнями лабораторий? Глупо так погибать! Все равно что встретиться с бешеной собакой и не иметь возможности сделать уколы...
      Раздался звон разбитого стекла и вслед за тем чей-то голос:
      - Кто здесь говорил про уколы? Помогите слезть. Я не знал, что окна так высоко...
      Потом послышалось грузное падение.
      - Вы, может быть, думаете, что я не все понял?
      - Здесь радиация! Смертельно! - крикнула Марина.
      - Бегите в окно! - скомандовал Шварцман, но тотчас понял, что окно недосягаемо высоко.
      - Милейший, зачем вы здесь? Вы же погибнете? - закричал Кленов.
      - А вы хотели погибать без меня? Закройте щит!
      - Механизм опускания щита испорчен! Защелка изнутри! - крикнула Марина, бросаясь к проему.
      - Нет, извините, - преградил ей дорогу доктор Шварцман. Он первый подскочил к проему и, засунув в него руку, стал шарить там.
      Марина закрыла лицо руками.
      Раздался глухой стук. Расширенными глазами видела Марина, как тяжелая свинцовая дверца упала и придавила руку доктора у самого плеча. Он громко вскрикнул и застонал.
      - Он погибнет... - шептал потерявший голос профессор. - Где лом? Да помогайте же! - хрипел он.
      Тело доктора слабо дергалось. Марина видела его склоненную голову, его лысину, покрытую мелкими капельками пота.
      Профессор подтащил лом и пытался приподнять тяжелый щит. Марина помогала ему.
      - Вы, может быть, думаете, что я не понимаю... - слабым голосом проговорил доктор. - Рука... она теперь сама стала радиоактивной. Находиться с нею рядом не только для меня противопоказано...
      Доктор был прав. Рука его, попав в зону сильнейшего излучения, сама стала источником радиации, которая в короткий срок убьет и самого доктора, и всякого, кто окажется рядом с ним.
      Кленов и Марина знали это, но исступленно старались приподнять щит и высвободить изуродованную руку.
      Наконец им это удалось. Шварцман отвалился от проема, упал навзничь, откинув свою смертоносную руку. Лом со звоном покатился по полу. Свинцовый щит плотно сел на место, закрыв проем.
      Шварцман с трудом встал на четвереньки. Марина и Кленов наклонились к нему.
      - Прочь! - крикнул доктор, скрежеща зубами.
      Пенсне упало и разбилось. Он близорукими глазами осматривал лабораторию.
      Затем он поднялся на колени, прислонился плечом к чугунной станине механических ножниц.
      - О гильотина! - прошептал он. - Изобретение французского доктора...
      Он со стоном поднялся на ноги и включил электромотор. Горизонтальный нож, предназначенный для резки толстых железных листов, стал медленно подниматься. Кленов и Марина стояли рядом. У Кленова стучали зубы. Марина беззвучно рыдала.
      Маленький доктор повелительно крикнул:
      - Перевяжите у плеча!
      Марина все поняла. Схватив с лабораторного стола кусок провода, она перетянула доктору изуродованную руку, чтобы приостановить кровообращение.
      Мотор работал. Гильотинный нож поднимался.
      Марина не сдержалась, отвернулась и закричала, кусая пальцы. Мотор продолжал работать, гильотинный нож опустился...
      Доктор стоял на коленях.
      - Спасибо, коллега... - тихо сказал он и прислонился к ставшей с ним рядом на колени Марине. - Операция... превосх...
      Кленов кинулся к выходу, поспешно открыл замок ключом и, распахнув дверь, с криком: "Врача! Врача!" - выбежал в коридор.
      Глава V
      ОДИН ЗА ВСЕХ ИЛИ ПРОТИВ ВСЕХ
      Василий Климентьевич прошел суровую школу революции, гражданской и Великой Отечественной войн. Министра считали железным человеком из-за его умения владеть собой, несгибаемой воли, сдержанности, методичности в работе и разговоре. Между тем ничто человеческое ему не было чуждо. Редко кто знал, например, каким он был неистовым рыболовом. С такими же, как он, любителями рыбалок на берегу или на льду у проруби он мог до хрипоты спорить о достоинствах того или иного способа рыбной ловли. При этом исчезала его известная всем манера говорить, последовательно отвечая на вопросы. Споря с рыбаками, он и перебивал их, и даже мог обругать, если уж его очень задевали. Возвращался он с рыбалки усталый, но всегда посвежевший.
      Кроме рыболовства, у Василия Климентьевича была еще одна тайная всепоглощающая страсть. Уже много лет, в секрете даже от самых близких людей, он трудился над одной проблемой, узнав о которой искренне удивились бы и математики и астрономы. Прежде Василию Климентьевичу не хватало для этих занятий времени. Но теперь он нашел эти часы.
      В юности и в зрелые годы Василий Климентьевич отличался крепким сном. Но с годами пришла бессонница. С четырех часов утра он уже не мог спать.
      По-стариковски кряхтя, пересиливая нежелание вставать, он заставлял себя идти в ванную комнату и, бросив в таз с водой кристаллики льда, обливаться холодной, покалывающей влагой. Потом, чувствуя, как уходит расслабленность, он растирал кожу сначала полотенцем, а потом суконной рукавицей, пока кряхтение не превращалось в покрякивание. Быстро одевшись, Василий Климентьевич несколько тяжеловатой походкой направлялся в кабинет.
      Полтора часа, с половины пятого до шести, принадлежали только ему, и даже в этот необычный день Василий Климентьевич не изменил себе. Подышав у открытого окна свежим воздухом, он по привычке сел за письменный стол в своем рабочем кабинете, где он находился теперь "на казарменном положении".
      В обычные дни он продолжил бы свою работу "О трех телах".
      Каждое материальное тело притягивает другое с силой, прямо пропорциональной их массам и обратно пропорциональной квадрату расстояния. Простой, понятный, убедительный закон.
      А если три тела взаимно притягивают друг друга? Каковы действующие на них силы? Неужели это не так же просто? Оказывается, уже два столетия виднейшие математики и астрономы бьются над решением этой "простой", но, увы, до сих пор не разрешенной задачи. Решить ее в общем виде обычными математическими средствами до сих пор ученые не смогли. Даже электроника компьютеров была способна лишь вычислить некоторые частные случаи.
      Но Василий Климентьевич считал, что найти общее решение можно, и трудился над этим с энтузиазмом Фарадея, настойчивостью Эдисона и виртуозностью Эйлера. Василий Климентьевич много сделал. Он нашел серию частных решений, открыл обобщающий математический метод, доказал попутно две новые теоремы, но полного решения задачи пока не нашел.
      Василий Климентьевич не был профессиональным ученым, но науку он любил и, повседневно сталкиваясь с учеными, умел направлять их работу. В то же время он всерьез относился и к той небольшой научной работе, которую вел сам. Поэтому она ни в какой степени не напоминала любительскую и смело могла претендовать на значение диссертационной. Кстати, это была та затаенная честолюбивая мечта, в которой ни за что не сознался бы этот упрямый и решительный человек.
      Василий Климентьевич просидел склонившись над столом, до без четверти шесть. В первый раз за много лет он не развернул своих рукописей, не взял в руки карандаша. Лоб его часто морщился. У губ ложились угрюмые складки. Мысль неуклонно возвращалась к одному и тому же, и страшные картины всплывали в его мозгу. И вот человек, которого считали железным, содрогнулся. Он подумал о детях. Слабости своей к детям он никогда не скрывал. Он любил после работы посидеть в саду у кремлевских стен, полюбоваться на резвящихся ребят и думать о чем-то своем, далеком, несбывшемся... О маленькой женщине в кожаной тужурке, которая могла бы принести ему обещанного сына и которую он послал в разведку... И он, былой комиссар, мог бы смотреть теперь на своих внучат. Все галдящие ребятишки, вся эта шумная и милая мелюзга казалась Василию Климентьевичу близкой, родной.
      В этот грозный утренний час он думал о детях, мерно шагая тяжелой поступью по кабинету, прикидывая план возможной борьбы. Дети могут и должны стать взрослыми... И его долг, именно его долг, позаботиться о них!
      Министр заметил, что телевизефон уже несколько секунд не переставая звонит. Василий Климентьевич удивился: всем было известно, что до шести часов утра его не беспокоят.
      Что же это могло быть? Все необходимые распоряжения, связанные с чрезвычайным заданием, были отданы еще вчера вечером. Совещание ученых созывается на девять утра.
      Василий Климентьевич протянул руку и нажал кнопку.
      На экране появилась чья-то седая голова.
      Странно! Кто бы это мог быть?
      - Хэлло! Это товарищ министр? - послышался низкий гулкий голос. - Осмелюсь осведомиться, не разбудил ли я вас? М-да!.. Вы имеете все основания быть на меня за это в претензии.
      - Да, - сказал министр и пододвинулся ближе к аппарату, чтобы его изображение было видно полностью, - это я, дорогой профессор. Вы не могли меня разбудить, ибо я уже давно поднялся. На вас я отнюдь не в претензии и рад вас выслушать.
      - М-да!.. Ах, так? Премного благодарен. Я рассчитываю на вас, Василий Климентьевич. Я разочарован во многих представителях нашей власти. Я требую правосудия и возмездия! М-да!
      Профессор говорил срывающимся голосом, внезапно останавливаясь или переходя с шепота на крик.
      - К сожалению, профессор, я не уяснил себе, что взволновало вас. Это первое. Второе: может быть, вы найдете возможным приехать ко мне? Мы бы поговорили. И наконец, третье: получили ли вы сообщение о созываемом сегодня в девять часов утра совещании?
      - М-да! Премного благодарен. Приеду, непременно приеду! Осмелюсь спросить: когда вам будет удобно? Извещение у меня какое-то есть, но я не читал. М-да! Право, не до того. А насчет взволнованности я буду иметь честь лично вам передать. Смею рассчитывать, что вы поймете меня.
      - Нет, - сказал министр, - это не стоит благодарности. Если хотите, то приезжайте сейчас... Так извещение вы все-таки прочтите и на совещании будьте обязательно. А насчет того, чтобы понять, так я думаю, что два таких старика, как мы с вами, как-нибудь друг в друге разберутся. Приезжайте! Жду! Разрешите прислать за вами машину?
      - Нет уж, увольте!.. Извините, я сам. М-да!..
      - Ну, как хотите, Иван Алексеевич. Буду ждать.
      Борода профессора, занимавшая весь экран, исчезла.
      В кабинет негромко постучали. Нажатием кнопки министр, не сходи с места, открыл дверь. На пороге стоял секретарь.
      Он, улыбаясь, подошел, обменялся рукопожатием с министром и развернул папку.
      - Разрешите доложить?
      Министр сел в кресло и сказал:
      - Выкладывайте, Федор Степанович, слушаю вас.
      - Обработка данных метеостанций мира показала, что в атмосфере появились пока слабые, но выраженные ветры, направленные к Тихому океану.
      - Так.
      - Исследование привезенного Матросовым порошка подтвердило, что это неизвестный до сих пор окисел азота. Путем нагревания до очень высокой температуры его удалось разложить на азот и кислород, но получить вновь этот окисел оказалось невозможным. Нет нужного катализатора.
      - Так.
      - Письмо низовым и районным партийным организациям о проведении разъяснительной кампании среди населения и необходимости возглавить настроение масс подготовлено.
      - Так.
      - За границей еще не осознано значение событий. Однако биржи реагируют первыми. В частности, тому способствуют грандиозные спекулятивные операции известного капиталиста Вельта. Очень поднялись акции метрополитенов и других подземных сооружений, скупаемые неизвестными лицами. Есть случаи паники.
      - Так.
      - Второе. Экстренное совещание ученых состоится в девять ноль-ноль утра. Все, товарищ уполномоченный правительства.
      Василий Климентьевич задумался.
      - Все это закономерно, даже консультация академиков. Итак, первое: доставьте мне звукозапись известного вам разговора. Сейчас ко мне приедет профессор Иван Алексеевич Кленов, которого, как я вам поручил, вы должны были пригласить ко мне в конце этой недели и, по-видимому, не успели. Позаботьтесь, чтобы нам не помешали. Для профессора закажите черный кофе, он любит его. Это второе. И третье. Возьмите вот этот листок. Здесь перечень мероприятий, проведение которых следует немедленно подготовить. Но спокойно, без спешки, без шумихи, не торопясь, по-боевому! Понятно?
      - Понятно, товарищ уполномоченный правительства! Будет исполнено.
      - Так. Хорошо, Федор Степанович. Кстати, недавнее постановление правительства не лишило меня имени и отчества.
      Секретарь смутился:
      - Простите, Василий Климентьевич.
      -Ну хорошо. Так-то лучше.
      Профессор Иван Алексеевич Кленов приехал к министру через двадцать минут. Василий Климентьевич встретил его в передней и был удивлен происшедшими с профессором переменами.
      Кленов так согнулся, что совсем перестал чувствоваться его высокий рост. Приехал он с палочкой, на которую опирался неуклюже, неумело. Волосы его были спутаны, борода разделилась на две неравные части. Осунувшееся лицо было растерянно. Снимая с помощью Василия Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.
      Кроме приветствия, Сергеев и Кленов не обменялись ни словом. Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет.
      Это была большая светлая комната с портретами ученых и деятелей искусства. В нишах стояли вращающиеся книжные шкафы. Окна только наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.
      Увидев, что Кленов поежился от холода, министр незаметно нажал кнопку, и гибкое стекло бесшумно затянуло все окно.
      Оба молчали. Наконец Кленов поднялся с кресла, оперся руками о стол и согнул спину.
      - М-да!.. Уважаемый товарищ министр! Разрешите доложить, что я явился к вам как к представителю руководства партии, как к члену правительства. М-да! Я пришел жаловаться на некоторую, я бы сказал, преступную бездеятельность правительственных организаций, напряженная бдительность которых, казалось, не подлежала бы сомнению. М-да!.. Не подлежала. Наконец, я явился к вам требовать наказания, возмездия, сурового и безжалостного...
      Министр незаметно пододвинул стакан с водой. Кленов залпом выпил его и продолжал:
      - Я обратился в соответствующее место с заявлением, с требованием немедленного изъятия вредного для общества человека! М-да!.. Изъятия... И что же? Лица, достойные всяческого доверия, носящие высокие знаки отличия, вежливенько выпроваживают меня вон! М-да!.. Меня выпроваживали. Я требую... Я осмеливаюсь квалифицировать это как неуважение к моему авторитету гражданина!
      - Так, - сказал министр. - Кого же и в чем вы обвинили, профессор?
      - Как? Вы не знаете? Я имею честь сообщить вам, что он вынужден был сам себе ампутировать руку! М-да!
      - Ампутация?
      - Да, именно ампутация! Вина, преступление, злой умысел очевидны. Подумать только - ампутация! Такой поистине замечательный человек! Василий Климентьевич, ведь это же человек с глазами ястреба, с сердцем льва и руками... руками женщины. Василий Климентьевич, это ужасно!..
      Профессор, обессиленный, почти упал на кресло.
      - Но это не все, не все, товарищ министр. Здесь имело место покушение на жизнь... м-да... молодой, талантливой и упорной девушки. Покушение, которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за невозможности убить еще и третьего человека. Но не только это злодейское покушение... Не только! Имеет еще место сокрытие от социалистического Отечества одного из величайших достижений человечества. Я требую справедливого возмездия, беспощадного наказания!
      - Кого же, Иван Алексеевич?
      - Меня, уважаемый гражданин министр! - Профессор величественно поднялся. Я не осмелюсь отныне называть вас товарищем, Василий Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже вам сообщить. Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не в силах больше бороться с собой. Рука... Девушка - живой мне укор, а ее работа - несчастье человечества!
      - Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?
      - Вполне. Или, может быть, не вполне... Я был уверен все время, что сверхаккумулятор - несчастье человечества. Много лет...
      - Но ведь прежде вы мечтали этим же сверхаккумулятором сделать людей счастливыми, хотели прекратить войны!
      Профессор вздрогнул от неожиданности.
      - Откуда вы знаете? - сказал он чужим голосом.
      - Меня долго одолевали сомнения, вы ли это. Однако последнее время сомнения исчезли, не без внешней помощи, конечно. Во всяком случае, для меня стало ясно, что человек в галошах, встреченный мною в Аппалачских горах и мгновенно испаривший озеро, и неожиданный оппонент на защите диссертации Марины Садовской - одно и то же лицо!
      Кленов долго молчал, уставившись на министра.
      - У меня хорошая память на лица, но... - прошептал он.
      - Я напомню вам. Нас было трое, с цистерной. Мою фамилию они выговаривали не Сергеев, а Серджев. Мне пришлось бежать в Америку от царской охранки...
      - Ах, тот русский, который хотел отвести меня в сумасшедший дом! Профессор покраснел.
      - Совершенно верно. Вы простите, конечно, меня за это!
      - Как же я вас не узнал?
      - Трудновато было, Иван Алексеевич. Изменились мы оба порядочно.
      - Значит, осмелюсь спросить, вам все известно?
      - Нет. Я только подозревал, но ваш опыт я помнил. Заставляя ученых искать в этом направлении, толкнул по этому следу и Марину Садовскую. Вас же я только заподозрил. И я сделал ошибку - в этом надо уметь сознаваться, - посоветовал привлечь вас к этой работе.
      Министр теперь расхаживал по комнате.
      - Я не понял, что происходит в вашей душе, а это надо было понять. Это вторая моя ошибка. Член партии обязан разбираться в людях. К чему это повело? Только постороннее вмешательство помешало вам дойти в ваших заблуждениях до логического конца.
      - Да, до логического конца... - шепотом выговорил Кленов. - Несчастье было предотвращено. Но какой ценой, какой ценой! Бедный удивительный доктор!
      - Так.
      - М-да!..
      Оба замолчали...
      Василий Климентьевич взглянул в окно. В этот час к Московскому Кремлю один за другим подъезжали автомобили. На некоторых из них были иностранные флажки.
      Проходившие через Спасские ворота ученые вежливо раскланивались друг с другом. Не раз они встречались на международных научных конгрессах или на сессиях Всемирного Совета Мира, на недавнем экстренном совещании в Академии наук.
      Те, кто впервые оказался в Кремле, с любопытством осматривали творения великих зодчих: дворцы и соборы.
      Каждый камень мостовой здесь был свидетелем истории народа, показавшего человечеству путь к счастью.
      И вот по этим камням снова идут люди, призванные задуматься над судьбой человечества.
      - Вы спасали человечество... - полувопросительно сказал министр.
      - Да, от страшного несчастья, - поднял голову Кленов. - Я ведь терзался, делал попытки достать радий-дельта. Вы изволите знать о них. Но все мировые запасы радия-дельта оказались в руках Вельта - злого гения человечества. Теперь я почти знаю, догадываюсь. Вопреки своей клятве он обманул меня.
      - Вы встречались с ним в Америке?
      - Еще бы! М-да!.. Еще бы! Ведь это он, мой бывший товарищ по работе и друг, пытался когда-то вырвать у меня мою тайну. К счастью или к несчастью, мне удалось бежать. Но радий-дельта остался у него, и я понял, что тайну сверхаккумулятора открывать кому-либо не только бесполезно, но и опасно! М-да!
      - А вот это уже ошибка, профессор! - Сергеев остановился. - Дело, дорогой Иван Алексеевич, в принципиальности вашей ошибки. В индивидуальности ваших героических, по существу говоря, стремлений. В противопоставлении своей личности обществу. Человечество нельзя защитить тем, что будешь молчать. Наука все равно движется вперед, и человек все больше и больше завоевывает природу. Идеи, которые заказывает сегодняшний уровень прогресса, носятся, как принято говорить, в воздухе; всякое открытие, покоящееся на достижениях современной ему техники, будь оно сделано и скрыто, неизбежно повторится. Таков закон развития науки, зависящей от законов развития экономики.
      - Да? Я как-то не думал, право, об этом. Я знал, что это ужасно, и пытался от него защитить...
      - Иван Алексеевич, это все равно что пытаться остановить вращение Земли, упершись плечом в скалы Казбека. Ведь вы же хотели задержать прогресс, а это невозможно. Ибо прогресс подобен мчащемуся локомотиву, управляемому законом развития человеческих отношений. Его движение не может остановить один человек. Во всех случаях он должен будет опереться на опыт, знания и достижения предшествующих поколений и смежных областей науки. Точно так же не может быть задержан прогресс одним человеком, поскольку знания, опыт, достижения и способности человечества неизмеримо больше жалких возможностей и ничтожных сил даже гениального одиночки.
      - М-да!.. Право, надо подумать, взвесить... Это, пожалуй, так ново для меня...
      - Это даже не так ново для вас! Ведь вы не станете отрицать, что бессмысленно одному человеку выпить океан, чтобы спасти тонущий пароход? Что бессмысленно одному человеку пытаться перестроить несправедливые человеческие отношения тем, что он в течение двадцати пяти лет будет рисовать и нарисует замечательную картину, взглянув на которую люди должны подобреть? А ведь так, думал художник Александр Иванов, работая над своей картиной "Явление Христа народу".
      - М-да!.. Право... Какие хлесткие аналогии! Но ведь у меня же была конкретная цель.
      - Ваша цель, вернее, средство, было молчание. Но силой обстоятельств вы поставлены были перед необходимостью противодействовать. Это логический путь всякого, кто противопоставляет себя обществу. Из человека, который хотел мыслить и действовать "один за всех", вы превратились в человека, который встал "один против всех". За счастье человечества, Иван Алексеевич, можно бороться только организованными средствами. И если бы вы вместе со своим открытием встали в сплоченные ряды, вы сделали бы во сто крат больше, чем могли или даже хотели сделать как индивидуалист.
      Профессор очень долго молчал.
      - М-да! - наконец произнес он, вздыхая. - Может ли слепой прозреть? Видимо, я действительно слишком долго жил в другой стране, с иными взглядами.
      Василий Климентьевич достал небольшой блокнот и раскрыл его:
      - Да, вы долго жили там. Ассистент профессора Бакова И. А. Кленов покинул Россию в 1913 году. Профессор Кленов, живший сорок лет в Америке под именем Вонелька...
      Профессор кивнул головой:
      - Я вел чужую жизнь, чтобы скрыть тайну.
      - Так. Профессор Кленов, он же Вонельк, вернулся на Родину только через сорок лет. Открыв властям свое имя, стал гражданином СССР, отказавшись от принятого перед тем британского подданства.
      - У меня не было выхода. Американца Вонелька никогда не выпустили бы из Америки. Он слишком много знал...
      - И в том числе много того, что навеяно было окружавшей его средой, газетами, которые он читал. Став советским ученым Кленовым, вы все же рассуждали как профессор Вонельк, у которого в Америке было только одно средство борьбы - демонстративный уход из Кор-нельского университета и молчание.
      - Поймите, товарищ министр, - неуклюже поднялся Кленов, - даже здесь я оставался во власти Вельта.
      Сергеев недоуменно поднял седые брови.
      - В руках Вельта - страшное средство... Он мог бы зажечь воздух. И только я удерживал его от этого, я удерживал его своим знанием тайны сверхаккумулятора. Фауст кровью подписал условия... Мефистофель выполнял их. Вельт - сатана, и он так же честно выполнял условия, которые поставил мне на "Куин-Мэри". Он настиг меня на лайнере, когда я был уже британским подданным и покидал Америку навсегда.
      - Какие же это были условия?
      - Он предупредил меня, что едва узнает о появлении в СССР сверхаккумуляторов, сочтет это открытием тайны, и тогда...
      - Что тогда?..
      - Он выпустит из лаборатории огненное облако, он превратит его в пылающую стену, которую двинет на континент... Нет, мне даже трудно, осмелюсь вас заверить, повторить все, что он сказал!
      - И вы боялись этого?
      - Я боялся даже газетного объявления о диссертации Садовской, где упоминались сверхпроводимость и аккумулирование энергии. Я рад был, что печать поместила мое опровержение этих идей. Вельт видел, что я соблюдаю тайну.
      - И вы верили ему?
      - Верил, потому что не имел иного выхода. Но, кажется, он обманул меня. Девушка в лаборатории перед неизбежной своей гибелью сообщила мне, что воздух подожжен в Тихом океане. То, от чего я спасал мир, свершилось. Это мог сделать только Вельт. Правда, я не понимаю зачем. Но он обманул меня!..
      - И, полагаясь на его слово, вы готовы были...
      - Ах, не повторяйте, Василий Климентьевич... Я уже объявил себя преступником и умоляю: заключите меня скорее под стражу, за решетку, а если возможно, расстреляйте...
      - И, полагаясь на его слово, вы трепетали перед неизбежным повторением вашего открытия?
      - Ах, почтеннейший, оно уже никогда больше не повторится... Говорят, слепые видят вспышку атомного взрыва. Я увидел. Оно не повторится, потому что его не надо будет повторять. Последним своим деянием я открою тайну миру, Родине, вам...
      - Прежде позвольте мне открыть вам, как держал свое слово Вельт, пленником которого вы оказались на протяжении всей вашей трудной жизни.
      Министр вызвал секретаря.
      - Федор Степанович, своим первым поручением...
      - Есть, товарищ уполномоченный правительства! - С этими словами секретарь подошел к столу и положил кружок ленты.
      - Все, Федор Степанович.
      Секретарь вышел.
      Министр пододвинул к себе стоявший на столе магнитофон и вставил туда ленту. Несколько секунд слышалось шипение.
      "Хэлло, мистер Вельт!" - раздался голос Ганса.
      Кленов вздрогнул и насторожился.
      "Хэлло, Ганс? Проклятье! Что за шутки? Почему вы на "Голштинии"?"
      "Вы лучше спросите, биг-босс, почему я не в аду".
      "Но-но! Что за тон! У меня не слишком много времени для вас!"
      Министр остановил прибор.
      - Что это такое? - приглушенно спросил Кленов.
      - Это разговор небезызвестного вам мистера Вельта с Тихим океаном. Сущность того, что я хотел вам сказать, вы поймете из дальнейшего. Методом интерференции перекрестных волн удалось записать этот разговор, хотя он и велся на направленной волне.
      - Да-да, я знаю этот метод. Я сам принимал участие в его разработке.
      - Это ваш метод, профессор Кленов. Теперь слушайте дальше.
      Сергеев снова включил прибор.
      Кленов слушал напряженно и внимательно. Временами он вскакивал, ерошил волосы. К концу притих.
      "Мне не до родительских нежностей!" - грубо сказал Вельт.
      Прибор умолк.
      Кленов торжественно поднялся. Министр наблюдал за ним.
      - Это открытие ирландца Лиама, ассистента профессора Холмстеда. Лиам, Вельт и я - мы все были его ассистентами. Это отец Мод.
      - Мод?
      - Это единственная женщина, которую я любил и...
      - Так.
      - И убил!
      Сергеев взглянул на Кленова, но ничего не сказал.
      Профессор перестал замечать министра, поник головой и задумался. Он взял со стола Василия Климентьевича изящную тонкую ручку из слоновой кости, повертел ее в руках, сломал на несколько частей и положил в карман.
      Василий Клементьевич внимательно наблюдал за ним.
      - Но ведь профессор Бернштейн - ученый! - наконец проговорил Кленов, вскидывая на министра глаза. - Как он мог решиться на это? Как он мог упустить из виду, чем грозит его поступок всему живому на Земле?
      - Как ни странным это кажется, но разобраться в этом можно. Видимо, профессор в силу каких-либо причин находился в состоянии аффекта.
      Кленов смущенно затеребил бороду и искоса посмотрел на министра. Тот продолжал:
      - Он понял, в каких целях хотят использовать его открытие. Он задумал его уничтожить. При этом позаботился о спасении жизни членов экспедиции, отправив с ними письмо.
      - Спасти несколько человек! - воскликнул Кленов. - А миллионы? Миллионы обречены...
      - Такова логика. О них он не подумал. Вам, в, бытность вашу профессором Вонельком, разве не приходилось встречать людей мягких, жалостливых, которые подбирали бездомных кошек и в то же время работали над созданием атомной бомбы для Хиросимы?
      - Да, я видел таких... Я мог бы назвать их имена... Их знают во всем научном мире.
      - И некоторые из них не задумались о последствиях не менее страшных, чем уготовленные Бернштейном. Относясь к Бернштейну справедливо, надо заметить, что его американские коллеги вовсе не находились в состоянии аффекта.
      - Какие убийственные, осмелюсь выразиться, параллели всегда вы приводите! Подумать только! И Бернштейн, и я, и многие наши западные коллеги - все мы оказываемся более чем близоруки - преступно слепы. И в результате если не атомный пожар Земли, то пожар ее атмосферы! Что же делать?
      Старый профессор сжал голову руками. Сергеев следил за ним. От него не ускользнуло меняющееся выражение глаз профессора. Он угадал в них какую-то новую мысль. Профессор выпрямился, спина его больше не гнулась, потом он встал. Встал и министр.
      - Пойдемте, Иван Алексеевич, на совещание ученых. Уже, почти девять часов, - сказал он. - Вы увидите сегодня многих ваших коллег и из западных стран, и из Японии, из Индии, из братских стран-соседей... Дело касается всех. Вы тоже нужны там.
      Глава VI
      КОНЦЕРН СПАСЕНИЯ
      Марина ничего не написала Матросову, который улетел на космодром в Байконуре в связи с организацией космического рейса на Марс, - боялась его тревожить. Но он все узнал из письма Ксении, которая не поскупилась на ужасы.
      Через полчаса после получения письма, из которого Матросов только и понял, что теряет Марину навеки, он уже летел на самолете в Москву.
      А спустя три часа он, не в состоянии дождаться, пока за ним спустится лифт, взлетел через все ступеньки на десятый этаж, представляя лицо на подушке, любимое, изможденное, прозрачное, разметавшиеся волосы, полутемную комнату, запах лекарств...
      Когда, открыв дверь, он увидел Марину, ее радостно удивленные, расширенные глаза, неожиданную седую прядь в волосах, он так сжал ее в объятиях, что она, счастливая, застонала. Потом, держа за плечи, он оттолкнул ее от себя, чтобы посмотреть, убедиться, налюбоваться...
      Марина, сияющая, смеялась и все пыталась спрятать лицо у него на груди.
      Надя, заглянувшая было в переднюю, закрыла дверь и стояла, прижав руки к груди и зажмурившись.
      Что-то произошло в Марине - Дмитрий сразу не мог понять. Она стала красивее, взрослее, ярче... Нет, он не знает, что с ней произошло. Ах, эта седая прядь так меняет и красит ее! Но он ничего не сказал любимой. Держа ее за плечи, словно боясь опять потерять, он прошел с ней в столовую.
      Догадливая Надя выскользнула в кабинет сестры и стояла там у двери с закрытыми глазами и думала: "Как это необыкновенно! Как она счастлива!"
      Потом они, Марина и Дмитрий, говорили. Говорили сбивчиво, бестолково о каких-то пустяках, не отвечая друг другу, говорили и не могли наговориться. И, конечно, целовались. По крайней мере, Надя была уверена, что целовались.
      - Это неопасно? Радиация не скажется на тебе? - все спрашивал Дмитрий.
      Марина качала головой.
      - Меня проверяли счетчиком Гейгера - Мюллера. Я неопасна. Я не излучаю гамма-лучей! - смеялась она.
      - Я должен видеть этого замечательного человека! Хочу пожать ему руку.
      - Руку? - переспросила Марина печально.
      Матросов хлопнул себя по лбу.
      - Ты увидишь его. Мы вместе сейчас же проведаем его в больнице...
      - Можно мне с вами? - из-за двери спросила Надя.
      Но ее не взяли. Она всучила им шоколадные трюфели, которые любила больше всего на свете, и приказала передать их больному доктору.
      Они пошли пешком. Шли и все время взглядывали друг на друга и, кажется, даже ничего не говорили в пути. Впрочем, нет! Матросов все время что-то предлагал Марине: то зайти в магазин за каким-то пустяком, то купить мороженого или цветов, то выпить газированной воды.
      Марина смеялась.
      Продавец газированной воды улыбнулся им, улыбнулась и старушка, только что сердито прикрикнувшая на непослушную внучку. А девчушка лет трех несколько шагов шла вместе с ними, заглядывая в их лица.
      По Калининскому проспекту они дошли до Садового кольца и повернули направо. Здесь, на необъятно широкой улице, не было галерейных тротуаров.
      Марине город казался особенным, удивительно красивым, словно она никогда не была в нем. Она сказала об этом Дмитрию. Он с удивлением осмотрелся, потом, будто боясь потерять секунды, снова уставился на Марину, на ее профиль, который казался ему навеки выгравированным в сердце, в памяти, в воображении словом, в нем, в Матросове, и отныне неотъемлемым от него.
      На площади Восстания, близ огромного дома, стояло старое здание с колоннами, воздвигнутое, вероятно, великим архитектором.
      Марину и Дмитрия ждала молоденькая женщина-врач, предупрежденная об их приходе. Она со скучающим видом повела их в особую камеру, где их облучили, уничтожая бактерии. Оказавшись одни в камере, посетители укладкой поцеловались. Дежурный врач, давая им халаты, старалась на них не смотреть: верно, в камере все-таки имелось окошечко!
      Высокий Матросов в коротеньком халатике выглядел таким смешным и необыкновенно сильным, что у Марины выступили слезы на глазах.
      Вскоре три фигуры в белых халатах шли по высокому, светлому и пустынному коридору. По полу рассыпались красноватые блики. Это вечернее солнце пробивалось сквозь листву, заслонявшую окна.
      Все трое остановились перед высокой дверью. Она бесшумно открылась; на пороге стояла медицинская сестра.
      - Ждут, - сказала она тихо.
      - Прошу вас, - любезно пригласила врач, с любопытством оглядывая счастливую пару, какую редко встретишь в больнице.
      Запахло лекарством. Матросов вспомнил свою недавнюю тревогу. Ощутимее показалась тишина. Марина оглянулась на Дмитрия, ободряюще улыбнулась ему. Он старался идти на носках.
      У окна стояла белая кровать. На подушке виднелась голова доктора Шварцмана, непривычная без пенсне, совершенно круглая и гладкая, с вьющимися волосами на височках.
      - Вы, может быть, думаете, что я не знаю, кого вы ко мне привели? Ничего подобного! Это Матросов.
      - Я привела человека, который хочет поблагодарить вас... за меня,
      - Ну а я поблагодарю вас за него. Я уже успел возненавидеть своих коллег. Они не допускают ко мне никого, кроме моего собственного пациента. Представьте, теперь он меня лечит! Назначил мне мозговую диету и не желает рассказывать, что делается на свете, а сам уехал к министру! Я всегда говорил, что он аллигатор... Так почему, молодой человек, вы пожелали поблагодарить меня?.. Впрочем, не отвечайте! Я умею ставить диагноз по глубокомысленным лицам. Только не сердитесь, мои дорогие! Вы подумайте: я все время молчу и даже газет не вижу!
      - А я захватил, - сказал Матросов. - Догадался, что вам будет интересно.
      - Дорогие вы мои, хорошие! Дайте я вас обниму! - Шварцман рассмеялся.
      Матросов, смущенный и этим взглядом, и словами доктора об их глупых, наверно, лицах, поспешил перевести разговор на сенсации дня.
      - "Пари суар" четырнадцатого июня сообщает... Вы еще ничего не знаете? Владелец военного концерна мистер Вельт послал на остров в Тихом океане экспедицию. Некий профессор Бернштейн научился сжигать воздух...
      - Постойте, постойте! Как это - сжигать воздух?
      Марина вмешалась:
      - Воздух состоит из азота и кислорода. Соединение этих двух газов, до сих пор проходившее с большим трудом, и есть горение воздуха.
      - Забавно, забавно!
      - Дальше не так забавно, - продолжал Матросов. - Этот самый профессор принес себя в жертву.
      - В жертву? - Доктор Шварцман украдкой взглянул на Марину.
      - Да, в жертву человечеству и зажег над островом Аренида атмосферу. Это событие в течение нескольких дней занимало весь капиталистический мир. Вот здесь лондонский "Таймс", римская "Трибуна", американский "Нью-Йорк таймс". Они пережевывают сенсацию на все лады. Ученые опровергают возможность горения воздуха и утверждают, что все это не больше чем мистификация. Словом, этого хватило ровным счетом на неделю. Газеты от девятнадцатого июля заняты уже иным.
      - Что же загорелось теперь?
      - Кризис, Исаак Моисеевич. На всех биржах паника.
      - Вы, может быть, думаете, что это ново?
      - Есть и кое-что новое. Газеты пишут о необыкновенных сделках, совершаемых на биржах, о крахе крупнейших предприятий, о невероятной спекулятивной игре Вельта, неожиданно купившего знаменитую Мамонтову пещеру в Кентукки.
      - Здесь, по-моему, надо искать связь, - сказала Марина.
      - Конечно! Связь ясна. Сначала он пугает народ, а потом начинает грабить. Старый прием, уверяю вас! Я еще помню, были такие бандиты, которые одевались в белые балахоны и прыгали на пружинах, а потом обирали перепуганных прохожих.
      - Газеты полны сообщениями о том, что все метрополитены, американские собвеи и железные дороги, обладающие крупными туннелями, приобретены концерном Вельта. Все задают себе вопрос: "Что бы это могло значить?"
      - Да, странно!
      - Неожиданно прекращают работы многие предприятия, Америка в полном смятении. Вельт закрывает даже свои военные заводы. Аннулировал военные заказы ряда государств.
      - Совсем удивительно!
      - Это вызвало растерянность капиталистических стран, заказы которых Вельт так еще недавно пытался заполучить. На улицу выброшены миллионы безработных. В то же время Вельт начинает какие-то гигантские работы. Об этом пишут и в Германии, и в Скандинавских странах. Указывают на огромный интерес Вельта к Гренландии.
      - Послушайте, Матросов! Вам еще не надоел ваш Вельт?
      - Что же делать! Весь капиталистический мир занят сейчас только им. Вы забываете, что он стоит во главе огромного числа монополистических объединений.
      - Что же ему нужно? Я не понимаю...
      - Этого никто не понимает.
      - Здесь какая-то связь с катастрофой в Тихом океане, - снова заметила Марина, украдкой улыбнувшись Дмитрию.
      - Скоро все разрешится, Исаак Моисеевич. Сегодняшние зарубежные газеты полны сообщений, что самый знаменитый человек нашего времени - доктор Фредерик Вельт выступит с речью по радио, обращенной ко всему миру.
      - Так-таки ко всему миру? - засмеялся Шварцман и тотчас сморщился. Вероятно, ему стало больно.
      Марина встала и поправила на нем одеяло.
      - Да, Исаак Моисеевич, этому обращению за границей придают огромное значение. Никто еще не говорил сразу со всем миром.
      - Просто он американец и любит сенсации! Скажите, он будет говорить по-английски?
      - Да, - сказал Матросов. - Радиостанции после его выступления будут передавать речь Вельта на всех основных языках Земли. Но я мог бы сразу переводить вам.
      - Похоже на грандиозную американскую рекламу. Может быть, вы думаете, что я стал бы терять свое время и слушать его капиталистическую болтовню? Ничего подобного!
      Лицо Матросова омрачилось.
      - А я думал, Исаак Моисеевич, что это вас заинтересует... - Матросов вынул из кармана часы.
      - Что вы смотрите? Я ни за что не отпущу вас! Рассказывали мне о каком-то Вельте... Вы лучше расскажите, что делается у нас.
      - У нас, Исаак Моисеевич, все спокойно. Вчера был решающий футбольный матч на кубок страны. Пятнадцатого июля вступило в строй Всесоюзное электрокольцо. Оно теперь объединило энергетические системы Сибири, Волги и Днепра. Одновременно с этим заработала очередная турбина Сибирьэнергостроя. Домна Курского металлургического завода дала чугун. Профессор Гринев показывал вчера лошадь без сердца, которое было заменено насосной установкой, помещенной вместо седла. Профессор Гринев проехал на своей лошади по манежу два круга, после чего лошадь издохла. Оборвался провод.
      - Жаль, жаль! Это очень интересно. Что же вы мне сразу об этом не рассказали?
      Матросов опять посмотрел на часы.
      - В шесть часов по среднеевропейскому времени сегодня, двадцать первого июля, по радио, обращаясь ко всему миру, выступит Вельт.
      - А сколько сейчас времени? - спросил Шварцман.
      - Без одной минуты восемь.
      - Так что же вы мне раньше не сказали? Ах, какая досада! Может быть, он еще не кончил?
      - Он еще не начинал, Исаак Моисеевич. Разница во времени - два часа. Начнет через одну минуту.
      - Так включайте скорее! Что же вы ждете? Торопитесь! Ах, какой вы медлительный, молодой человек!
      Доктор очень волновался.
      Матросов, сдерживая улыбку, включил приемник.
      - Теперь я понимаю, какое сообщение собирался сегодня слушать мой аллигатор! Ах, несносный! А мне ничего не сказал!
      В репродукторе слышался легкий шум. Матросов настраивал приемник. Из коридора доносилось слабое тиканье стенных часов. Доктор Шварцман сел.
      Все приготовились слушать сенсационное выступление Вельта.
      В репродукторе что-то щелкнуло.
      "Люди мира! - послышался голос Фредерика Вельта. - Обитатели Земли! Я выступаю сейчас перед вами как ученый, который, может быть, несколько скучно постарается объяснить вам весь ужас сегодняшнего положения человечества..." Матросов переводил слово в слово.
      Голос умолк. Никто не проронил ни звука. Даже доктор Шварцман молчал.
      "Люди мира! Чтобы сделать для вас понятным то, что происходит сейчас на Земле, я прочту вам первую и последнюю в истории существования Земли научную лекцию для всего человечества..."
      Булькнула вода: это Матросов налил ее в стакан.
      "Люди мира! Воздух, которым вы дышите, состоит из смеси двух газов - азота и кислорода. Кислород - очень деятельный газ. При повышенной температуре он стремится соединиться со многими телами нашей Земли. Эта реакция хорошо известна нам как горение. Когда горит уголь, вещество его соединяется с кислородом, и при этом выделяется тепло.
      Соединение многих тел с кислородом сопровождается выделением тепла; выражаясь научно, является реакцией экзотермической. Но не все тела таковы. Есть соединения с кислородом, образование которых требует тепла извне, есть явление холодного горения - горения, не выделяющего, а поглощающего тепло. Таким холодным горением было до сих пор соединение двух газов нашего воздуха азота и кислорода. Эта реакция эндотермическая, она требовала затраты значительной энергии и потому была редка на Земле. Она происходила в природе во время грозовых электрических разрядов - во время ударов молний..."
      - Вы, может быть, думаете, что я знаю, куда он клонит? Ничего подобного.
      "Несколько десятилетий назад я как ученый обратил внимание, что миру известны пять соединений кислорода и азота, или, иначе говоря, окислов азота. Эти пять химических соединений азота и кислорода в различных пропорциях требуют, оказывается, для своего образования разного количества тепла. Я усмотрел в этом неразгаданную тайну природы. В самом деле, сопоставьте следующее: чтобы соединить две частицы азота с одной частицей кислорода, требуется 26,6 калории. Для одной частицы азота и одной кислорода необходимо 21,6 калории. Для соединения, где азота две, а кислорода три частицы, требуется 22,2 калории. Но уже следующее соединение - NO2 - требует тепла много меньше - 8,13 калории, а для образования последнего, пятого окисла N2О5, где азота две частицы, а кислорода пять, требуется всего лишь 1,2 калории. Выпишите такую таблицу:
      N2O . . . . . . . . . . . . . 26,6 калории
      NO . . . . . . . . . . . . . . 21,6 калории
      N2О3 . . . . . . . . . . . . 22,2 калории
      NО2 . . . . . . . . . . . . . 8,13 калорий
      N2O5 . . . . . . . . . . . . 1,2 калории.
      Что это может значить, люди мира? Здесь чувствуется какая-то тайная закономерность. Это умозаключение заставило меня предположить существование шестого, неизвестного еще окисла азота, где пропорция соединяющихся газов такова, что реакция горения азота должна проходить гораздо легче.
      В четвертом и пятом окислах азота, требующих для своего образования меньших количеств тепла, чем остальные окислы, мы лишь приближались к таинственной и совершенной пропорции.
      Логически напрашивался вывод, что реакция шестого окисла может протекать при выделении, а не при поглощении тепла. Что это значит?
      Из этого следует, что, найдя шестой окисел, мы превратили бы весь наш воздух в топливо, в гремучую смесь. Мы научились бы извлекать из атмосферы в любом ее месте тепловую энергию. Мы бы жили в бесплатном вездесущем топливе, дышали бы им, ходили бы в нем, обладали бы даровой неиссякаемой энергией. Наши автомобили, локомотивы, пароходы, аэропланы освободились бы от мертвого груза топлива - ведь оно в виде гремучей смеси было бы повсюду. Человечество обрело бы богатство и счастье!
      Люди мира! Большую часть своей жизни я посвятил поискам шестого окисла азота. И я нашел его!.."
      - О! Кажется, я начинаю разбираться в химии! До сих пор мы с ней были не в ладах, - сказал Шварцман, весело оглядывая окружающих.
      Но Марина была сосредоточенно внимательна. Матросов бесстрастно переводил.
      "Я нашел шестой окисел азота, для образования которого требуется присутствие одного газа, который сам в реакции участия не принимает. В химии такие вещества зовут катализаторами. В присутствии некоего радиоактивного катализатора атомы изменяются и входят в соединение с кислородом в нужной мне совершенной пропорции.
      Я добился этой реакции. Она протекала с выделением тепла. Я заставил азот по-настоящему гореть! Я поджег воздух! Я победил природу! Я превратив атмосферу в вездесущее топливо, в гремучий газ..."
      В палату вошла сиделка и принесла поднос с чаем и печеньем. Марина сделала знак, и Матросов извлек из кармана коробку трюфелей. Больничная жизнь шла своим чередом. Доктор взял свой стакан. Ложечка звякнула...
      "Люди мира! Нужный мне газ был только в одном месте на Земле. Его принес из глубин космоса неведомый метеорит, образовавший остров Аренида.
      Я краток, люди мира! На острове Аренида произошла катастрофа! Самопроизвольно загорелся воздух!"
      - Что, что? - спросил доктор.
      "Загорелся воздух! - как бы отвечая, повторил Вельт. - Люди мира! Нет возможности остановить этот воздушный пожар! Он не распространится за пределы пылающего острова, туда, где нет газа-катализатора, но над островом с каждым мгновением будут сгорать все новые и новые массы воздуха, стекающиеся со всей планеты. Жадный костер будет пылать до тех пор, пока не уничтожит на Земле всей атмосферы. Земля останется без воздуха, все живое задохнется, жизнь погибнет!"
      - Позвольте, позвольте! - закричал доктор и поставил стакан на тумбочку. Как так "задохнется"?
      Марина посмотрела на Дмитрия вопросительно.
      "Воздух уничтожается. Жизнь кончается на Земле? Об этом я объявляю вам, последние люди Земли!.."
      Доктор взял с подноса печенье. Марина развернула ему трюфель. Репродуктор молчал. Матросов, думая, что Вельт кончил, хотел что-то сказать, но сдержался, а громкоговоритель заговорил снова:
      "Но не все еще потеряно, люди мира! Я предвидел приближающееся несчастье и, заботясь о населении Земли, создал Концерн спасения. Завтра на все биржи поступят в продажу акции спасения. Тот, кто приобретет их, получит право на подземное убежище и свою долю искусственного воздуха, право на жизнь если не на Земле, лишенной воздуха, то под землей!
      Люди мира! Через несколько месяцев человечество начнет задыхаться. Концерн за это время закончит работы по созданию будущих жилищ для людей, которые приобретут акции концерна.
      Вот все, что имел сказать я, люди обреченной Земли! Покупайте акции спасения!.."
      Голос в репродукторе умолк. Замолк и Матросов.
      Миллионы слушателей Вельта у бесчисленных приемников и репродукторов молчали.
      ...Доктор одним глотком допил свой чай. Матросов хмурился. Марина смотрела на него, и ее взгляд, казалось, говорил: "Какая нелепость! Как может погибнуть мир, когда все так хорошо вокруг! Как может погибнуть мир, когда он существует только для нас с тобой!" И она улыбнулась Дмитрию.
      ...Генерал Кадасима торжественно выключил репродуктор и отправился во дворец императора. В его голове уже зрел величественный план.
      ...Ганс выпил кружку пива, которое забыл посолить, и сказал:
      - Вижу я, что наш босс захотел стать хозяином безвоздушной Земли.
      Доктор Шерц хрустнул пальцами, а дядя Эд сплюнул.
      ...Бенуа сбросил на пол тарелочки с написанной на них ценой за каждый бокал или бутерброд. Никто не оглянулся на звук разбиваемой посуды.
      - Гибель! Гибель человечества... культуры... цивилизации, - шептал он.
      ...Профессор Кленов оперся обеими руками о стол Сергеева и смотрел на министра.
      - Вельт украл идею Лиама, но он прав! - сказал Кленов торжественно. Костер Арениды уничтожит воздух. М-да! Обитателям Земли действительно угрожает смерть... смерть от удушья!
      ..."Смерть от удушья!" Эту фразу произнесли в эту минуту миллионы людей, приговоренных к неизбежной мучительной гибели.
      ...Фразу эту произнесло все человечество, быть может, в последний год своего существования.
      Конец второй книги