— Лодка на горизонте!

Капитан невольно обернулся к репродуктору.

— Моторная лодка на горизонте! — повторил голос.

Капитан «Голштинии» тяжело засопел и с трудом поднял из-за стола свое грузное тело.

Его помощник, мятый и желтый, как прошлогодняя газета, тоже встал, и они вместе вышли на палубу.

Капитан взбирался на мостик впереди своего спутника, но все-таки его круглая голова не могла подняться выше тощей, жилистой шеи помощника.

Горизонт был чист. Выпуклый край моря казался вырезанным резцом. Четкая линия его особенно подчеркивала спокойствие холодного неподвижного дня.

Стоявший на мостике второй помощник подошел к капитану:

— Лодка на горизонте, сэр!

Капитан втянул в себя воздух и протянул руку по направлению к висевшему на груди второго помощника электронному биноклю. Тот быстро снял через голову ремень и протянул бинокль капитану.

Оба помощника почтительно смотрели на своего начальника. Толстяк молча кивнул.

— Не правда ли, лодка на подводных крыльях, сэр?

Бинокль перешел к первому помощнику. Голова его вместе с биноклем некоторое время поворачивалась на тонкой шее, как на вертикальной оси.

— Это не кто иной, как мистер Шютте! Это же катер на подводных крыльях с яхты! — предположил младший помощник.

Высокий и толстый согласились:

— Прикажете лечь на курс зюйд-вест?

Капитан кивнул.

«Голштиния» медленно изменила курс.

Три офицера неподвижно стояли на мостике. На палубу высыпала команда и пассажиры. Это были по преимуществу негры и малайцы, нанятые для работы на острове Аренида.

В салоне нервно расхаживал вновь назначенный ассистент профессора Бернштейна доктор Шерц.

Его немолодое усталое лицо было озабочено. Он то и дело хрустел пальцами, каждый раз вздрагивая и испуганно на них посматривая.

На всем пароходе: в каютах, на палубе, в машинном отделении, в буфете, в радиорубке — везде перешептывались встревоженные люди. Молчали только на капитанском мостике.

Катер уже можно было разглядеть простым глазом. Отчетливо видны были два седых буруна и почти до половины выскакивающий из воды корпус.

Ганс и Эдвард хмуро смотрели на столпившихся на борту парохода людей. Никакой радости не было на их осунувшихся, покрытых щетиной лицах. Словно сговорившись, они разом оглянулись назад. Потом Ганс стал пристально рассматривать мотор, а дядя Эд сплюнул за борт.

С парохода махали руками и что-то кричали.

Когда Ганс Шютте поднялся по трапу на палубу парохода, его встретили капитан со старшим помощником и доктор Шерц.

К их удивлению, всегда такой обходительный и простой, начальник экспедиции посмотрел на них исподлобья, качнул головой и заложил руки в карманы.

Все трое непонимающе переглянулись и направились следом за Гансом Шютте. Он зашагал прямо к салону, на ходу пробурчав:

— Радиорубку… живо… Прямой разговор с биг-боссом!

Первый помощник отстал.

Ганс обернулся к капитану и сказал:

— Пива!

Тот кивнул, поманил кого-то пальцем и выразительно дотронулся до шеи. Стюард все понял и скрылся.

В салоне сели за столик втроем. Вскоре пришел и первый помощник, а за ним и стюард с шестью кружками пива в каждой руке. Он поставил их перед Гансом и вышел.

На пароходе делали тысячи догадок и предположений. Что могло заставить начальника экспедиции на остров Аренида появиться среди океана на моторной лодке вдвоем с англичанином, который, поминая всех морских чертей, немедленно завалился спать? Что могло случиться? Где яхта? Что ожидает пароход?

— Прежде всего, любезный капитан, — сказал Ганс, осушив пятую кружку, — поворачивайте назад.

Капитан вытаращил рачьи глаза.

Ганс назидательно покачал головой:

— Задний ход! Задний ход, капитан!

Ассистент профессора Бернштейна доктор Шерц вскочил:

— Ради всевышнего, мистер Шютте, что произошло? Где профессор? Почему обратно?.. Да говорите же, мистер Шютте, я умоляю вас!

Ганс презрительно посмотрел на него, выпил подряд две кружки пива и сказал:

— Придется вам притормозить!

Тот сел, беспомощно уставившись на Ганса.

Тем временем уходивший отдать распоряжение об изменении курса помощник капитана вернулся.

— Яхты больше нет, — сказал Ганс, отодвигая от себя одиннадцать пустых кружек. — Плавает головешка.

Под столом хрустнули пальцы доктора Шерца.

Ганс вытащил из кармана письмо и потряс им в воздухе:

— Вот все, что осталось от острова Аренида и от профессора!

Ассистент Бернштейна ахнул. Моряки переглянулись.

Ганс посолил пиво и выпил последнюю кружку.

— Готов разговор с биг-боссом?

Старший помощник кивнул и поднялся. Гане тяжело вышел следом за ним. Капитан и доктор Шерц остались сидеть в салоне.

В радиорубке, вытянувшись, стоял радист.

— Ну что? — спросил Ганс.

— Ютландский замок отвечает.

— А мистер Вельт?

— У телефона.

— Всем выйти! — скомандовал Шютте.

— Да… но аппаратура… — начал было радист.

— Но-но!.. Дать задний ход!

Радист и старший помощник, вышли.

Ганс включил микрофон.

— Хэлло, Ганс! Проклятье! Что за шутки? Почему вы на «Голштинии»?

— послышалось из репродуктора.

— Вы лучше спросите, биг-босс, почему я не в аду.

— Но-но! Что за тон! У меня не слишком много времени для вас! — В голосе Вельта слышалось раздражение.

Ганс съежился, заговорил вполголоса:

— Мистер Вельт, я имею вам сообщить о страшном несчастье…

— Дальше!

— Погиб профессор…

— Ну, это еще не столь страшно?

— И уничтожил остров!

— Эй, Ганс! Вы напились? Хэлло? Что вы там городите?

— Ничего не горожу, биг-босс? Я выпил всего дюжину пива. А до того ехал двое суток на катере.

— К делу!

— Биг-босс, рассказывать я не мастак. Вот профессор тут все сам написал.

— Хэлло, Ганс! Вызовите своего радиста и скажите, чтобы он перешел на направленную волну. Я предпочитаю разговор без свидетелей.

— Будет исполнено, мистер Вельт! Через десять минут вызываю вас вновь.

— Поторопитесь! У меня не слишком много времени для вас!

Сказав это, Вельт раздраженно стукнул портсигаром по столу и выключил микрофон. Потом, отбросив плед, которым был закутан, вскочил и быстро заходил по комнате.

— Идиот! Кричит на весь эфир о гибели острова. Где у него мозги? Нет, шофер всегда останется шофером.

Вельт со злостью вытащил из кармана носовой платок и остановился около стрельчатого окна. Раздался мелодичный звон. Вельт оглядел заставленные книжными шкафами стены своего кабинета; нажав кнопку, спустил на окнах стальные жалюзи и включил микрофон.

— Ну? — сказал он.

— Я читаю вам, мистер Вельт! — донесся издалека голос Ганса.

— Только живее. Я не позволил бы вам говорить даже на направленной волне, если бы можно было терять время и ждать вашего возвращения.

— «Будь проклят мир капитализма!»

— Но-но!

— Тут так написано.

— К черту! Дальше!

— «Будьте прокляты поработители человечества! Я, безумный слепец, профессор Бернштейн, фактически посвятивший свою научную деятельность служению гибели цивилизации, в последний день своей жизни понял это…»

— Поздновато! — сказал Вельт, вертя в руках золотой портсигар.

— «Я создал страшное средство, которое волею судьбы неизменно окажется в руках врагов человечества — поджигателей планеты. Я понял это и уничтожаю то, что создано моими руками. Я не дам никому воспользоваться открытой мною реакцией. Спасая человечество, я приношу в жертву себя. Я уничтожу остров Аренида — источник проклятого газа, зажигая над ним атмосферу…»

— Что?! — заревел Вельт, вскакивая и запуская портсигаром в настольные часы.

— Тут написано: «Зажигая над ним атмосферу».

— Мало ли что там написано!

— Мистер Вельт… к сожалению, осмелюсь доложить, этот воздушный костер я сам видел.

— Что вы такое видели? — свирепо закричал Вельт, совсем теряя самообладание.

— Горящую атмосферу, мистер Вельт.

— Он зажег ее над островом?

— Так точно, мистер Вельт.

— Проклятый ученый! Он даже сам не понимал, что наделает. Передайте приказ мистеру Троссу тотчас же сообщить мне все во всех подробностях, по-журналистски.

— Мистера Тросса съели акулы.

— Что вы городите, старый пьяница?!

— Так точно, сэр. Слабак спятил с перепугу и спрыгнул за борт к акулам. Мы все видели пятно крови.

— Проклятье! Он выбывает из строя, когда особенно нужен мне для дела.

— Для дела, сэр?

— Которое вам не по плечу.

— Ганс еще может…

— Ничего вы не можете.

— Какие будут приказания?

— Возвращаться немедленно.

— Слушаюсь!

— Все!.. Проклятье!

— Мистер Вельт, не можете ли вы передать моему сыну…

— Мне не до родительских нежностей!

Вельт выключил микрофон. Некоторое время он сидел, откинувшись в кресле и кутаясь в плед. Потом с силой стал тереть ладонями сморщенный лоб.

— Это же гибель, гибель! — шептал он.

Накинув на себя плед, он зашагал из угла в угол.

Дверь открылась, и на пороге показалась Иоланда Вельт.

— Я не помешаю вам, Фредерик? — спросила она.

— Вы? — Вельт приостановился. — Нисколько, моя дорогая. Напротив!

— Чем вы заняты, мой друг? — Иоланда нежно поправила на Вельте плед.

Вельт усмехнулся:

— Я обдумываю организацию нового концерна… Но ближе к делу, моя дорогая. Судя по тону, вам нужны деньги?

— Как вы проницательны! Это действительно так.

— Догадаться нетрудно. Сколько?

— О, пустяки! На эти дни мне хватит трехсот тысяч.

— Что это: наряды, увеселения, пожертвования, благотворительность, карты?

— Да, вы действительно проницательны! — Иоланда криво усмехнулась. — Я люблю чувствовать жизнь, меня надо возбуждать. Это дает мне игра. Я люблю азарт!

— Я признаю игру другого рода. Я начинаю ее с сегодняшнего дня, миледи. Однако я не располагаю временем. Чек для вас написан, возьмите на столе.

Иоланда повернулась к мужу спиной, взяла со стола чек и, не сказав ни слова, вышла из кабинета.

Вельт остался стоять посередине комнаты, уронив плед на пол. Он ожесточенно тер ладонями виски.

Потом он подошел к телевизефону и заказал прямые разговоры с директорами отделений своего концерна в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Риме.

Мистер Вельт решил действовать быстро, ибо сразу понял значение происшедшего.

Морис Бенуа наконец вышел на свежий воздух. Но и на улице было так же жарко, как в кабинете военного министра, где почему-то отказал аэрокондишен. Воздух казался раскаленным, словно он горел.

Нет, довольно! Довольно! Надо отдохнуть от всех этих переживаний. Кроме того, у каждого француза могут быть свои убеждения. Даже и у военного. Франция может гордиться, что ее французы и француженки всегда были в числе первых, кто боролся за мир. У нее есть патриоты, имена которых знает весь мир. И ничего нет странного, что и генерал военного времени, участник Сопротивления Морис Бенуа, а не какой-нибудь выскочка-политикан, всегда сочувствовал им. Да, сочувствовал, и не вопреки своему военному положению, а именно как признанный военный специалист, желающий уберечь мир от всего, что он знает. И нечего господину министру тыкать сейчас этим генералу Бенуа в глаза. Если он нашел нужным послать генерала Бенуа в качестве эксперта к Вельту, так пусть и выслушивает его, Бенуа, мнение об адском предложении магната. Министр выслушал Бенуа, и старый солдат умывает руки.

Довольно! Бенуа больше ничего не желает знать об огненной реакции господина Вельта. В конце концов, сегодня он только парижанин, который снова празднует вместе со всем французским народом годовщину французской революции. Выкинуть из головы все и веселиться, веселиться! Сегодня он сбрасывает с себя груз забот и лет.

Морис Бенуа действительно помолодел, едва пришел к этому решению. Он сразу же улыбнулся двум встречным девушкам с платиновыми волосами и был доволен, когда получил в ответ задорные взгляды. Тогда он выпрямился и, восхищая женщин своей военной выправкой, двинулся вперед в людском потоке, гордо закинув голову.

Сегодня ночь на 14 июля. Великий народный праздник.

Бенуа огляделся. Он был на площади Гранд-Опера. Нижняя часть фасада под крылатыми статуями, покрытого серовато-черным, «аристократическим» налетом старины, была прикрыта высокими подмостками. Бенуа протиснулся через толпу поближе к временной эстраде. Сегодня любимые артисты выступают для народа под открытым небом. На подмостках сама Жанна Дюкло! Она поет карманьолу! Она машет рукой! Она дирижирует!

Бенуа запел во весь голос. Окружающие подхватили. Вместе с артисткой пел весь народ на площади Гранд-Опера. Бенуа весело оглядывался вокруг. Ему было радостно оттого, что он поет вместе с Жанной Дюкло, а рядом с ним поет восхитительная миниатюрная парижанка, она годится ему чуть ли не во внучки, но сегодня Бенуа согласился бы считать ее своей подругой!

На эстраде появилась знаменитая актриса Клод Люсьон. Затянутая в черное облегающее платье, она стала петь песенки с нервным ритмом. Толпа встретила ее свистками.

Бенуа увидел, что хорошенькая девушка, скользнув по нему взглядом, стала выбираться из толпы. Ни на минуту не задумавшись, он тронулся за ней.

Вскоре они оказались на бульваре Капуцинов. Улица закрывалась ослепительной колоннадой Мадлен. Бенуа словно в первый раз увидел ее. «Как дивно хорош Париж!» — подумал он.

Маленькая парижанка потерялась в толпе. Но Бенуа все равно было хорошо: он чувствовал себя превосходно. Он обменивался взглядами и шутками со встречными мужчинами и женщинами.

Поток пешеходов прижал его к внутренней стороне тротуара, и он неожиданно оказался в кафе. Столики были расставлены на тротуаре так тесно, что пробираться среди них было трудно, но зато смешно. Изящная парижанка, сидевшая со стариком отцом, а может быть, мужем, подставила Бенуа ножку; когда же он, споткнувшись, извинился, она весело захохотала. Морис Бенуа вынул из петлицы розу и бросил ей на стол.

Жара давала себя чувствовать, несмотря на вечер. Давно уже хотелось промочить горло. Бокалы на тоненьких и высоких ножках с разноцветной жидкостью и неизменным кусочком тающего льда на донышке давно привлекали взор Бенуа, но тем не менее он полностью уподоблялся путнику в Сахаре, преследуемому миражами. Он видел желанную, манящую воду, он изнемогал от жажды, но… но не мог достать ни капли. Все столики и на тротуаре, и в глубине кафе были заняты. Люди сидели за ними, терпеливо потягивая через соломинки столь желанную Бенуа влагу, и смотрели на текущую толпу. Бенуа знал: ждать бесполезно. Они будут сидеть так весь вечер и часть ночи, беседуя о пустяках, важных вещах или просто молча.

Наконец Бенуа добрался до площади Мадлен. Грандиозная церковь, похожая на древнегреческий храм, занимала своим четырехугольником колонн почти всю площадь. Слева до Бенуа донеслась музыка. Перед выползшим на мостовую кафе танцевали. Бенуа захотелось остаться здесь, посмотреть, как танцует молодежь. Все столики на мостовой были заняты. Бенуа неохотно заглянул в кафе. Оно представлялось большим, но это был обман. Бенуа увидел свое изображение в сплошной зеркальной стене. Помещение оказалось тесным, забитым людьми. Однако Бенуа повезло, он даже не поверил своим глазам: прямо перед ним за столиком освободалось место. Он устремился к нему и с наслаждением опустился на стул.

Подскочил гарсон. Это был здоровый парень с наглым взглядом. Наверно, он входит в объединение апашей и в свободное время выполняет разные задания, вроде взимания неоплаченных долгов с лиц, никогда в жизни не бравших взаймы. Гарсон-апаш поставил перед Бенуа пенящийся бокал с двумя соломинками. Бокал стоял на тарелочке, на которой было написано, сколько франков причитается с Бенуа за один бокал. Если принесут еще бокал, на столе появятся уже две тарелочки. Это облегчает счет гарсону, могущему забыть, что он подавал за несколько часов сидения посетителя в кафе.

Бенуа была видна часть площади и танцующие пары. Какой-то старый и хорошо одетый парижанин, сдвинув котелок на затылок, танцевал один, держа в руках смешную деревянную собачку, которая то вскакивала на своей дощечке, то ложилась на нее. Девушки окружили старика и тщетно просили продать или подарить им игрушку.

«Только французы умеют так веселиться», — подумал Бенуа.

Среди танцующих замелькали газетные листы. В кафе влетел газетчик:

— Необыкновенные известия! Пожар в океане! Тайна профессора Бернштейна! Воздушный костер! Гибель острова!

Бенуа улыбнулся. Даже газеты настроились на общий лад и хотят всемерно веселить парижан. Он бросил мальчику монету, которую тот поймал на лету. На столике оказался вечерний листок.

Бенуа посмотрел сначала программу завтрашнего парада: с горечью вспомнил, что военный министр не предложил ему билета на трибуну, что надо сегодня же вечером купить на бульваре бумажный перископ, чтобы увидеть завтра парад, хотя бы стоя в задних рядах публики. Потом он взглянул на первую страницу. Соломинка, которую Бенуа держал в руке, неожиданно сломалась, но он даже не заметил этого. Побледнев, он залпом выпил бокал и старательно разжевал попавшую в рот соломинку.

— Что с вами? — спросила маленькая девушка с соседнего столика.

Бенуа посмотрел на нее пустыми глазами. Он не узнал ее, хотя это была та самая парижанка, с которой они вместе пели на площади Гранд-Опера.

Не веря глазам, Бенуа перечитывал полосу, где перепечатаны были выдержки из дневных газет всего мира.

«Вчера репортерами американских газет подслушан радиотелефонный разговор между знаменитым миллионером Вельтом и начальником организованной им экспедиции в Тихий океан. Оказалось, что безумный профессор Бернштейн, оставшись один на острове Аренида, поджег над ним воздух. Открыв горение воздуха в присутствии выделявшегося на острове газа, профессор хотел сделать остров и свою огненную реакцию недоступными для человечества…»

Бенуа закрыл глаза рукой. Нет, это не может быть, выдумкой. Ведь он-то знает, что Вельт действительно послал экспедицию на остров Аренида. Он упоминал даже фамилию профессора Бернштейна. Горящий воздух! Ведь это и есть проклятая реакция Вельта. Стеной горящего воздуха предлагал он уничтожить коммунистические страны. А теперь… Холодный пот выступил у Бенуа на лбу Маленькая парижанка захохотала. Рядом с Бенуа освободилось место, и девушка быстро пересела к нему, забрав свою порцию мороженого.

— Будем знакомы, мосье. Вы можете звать меня Аренидой. Вам нравится?

Старый солдат вздрогнул. Он испуганно посмотрел на маленькую женщину. А она щебетала:

— Хотите танцевать со мной? Ведь мы уже пели вместе. Мы придумаем танец горящего воздуха.

В голову Бенуа пришла страшная мысль. Он был единственным во всем Париже человеком, который понял истинное значение событий в Тихом океане… Значит, подслушанный газетами радиоразговор действительно происходил! Экспедицию постигла катастрофа. Горит воздух над островом! Что же сможет остановить страшную реакцию?

— Вы неразговорчивы! — сказала девушка, надув крашеные губки. — Разве вам сегодня не весело? Вам не нравится имя Аренида?

— Аренида… — тихо прошептал Бенуа.

— Что? — так же тихо ответила девушка, взглянув из-под удлиненных ресниц.

Бенуа встал. Ему было нехорошо. Не хватало воздуха. Он задыхался. Сумасшедшие люди, они танцуют! Они ничего не понимают! Они не знают, что будет представлять их Париж через несколько месяцев! Бенуа зажмурился и почти выбежал из кафе.

Девушка обиженно смотрела ему вслед. Она поднялась. К ней подскочил гарсон и стал подсчитывать тарелочки на столике, где сидела она с Бенуа.

— Я не буду платить за него! — возмутилась девушка.

Но гарсон преградил дорогу, нагло оглядывая ее с ног до головы. По-видимому, он действительно был специалистом по взиманию долгов с людей, никогда не должавших.

Девушка со слезами на глазах отдала несколько франков.

— А еще военный! — прошептала она.

Бенуа медленно поднимался вверх по бульвару Монмартр.

Через каждые несколько шагов встречались кафе с расположившимися на улице оркестрами. Оркестры соперничали друг с другом, стараясь заглушить своих соседей.

Люди танцевали на мостовой, почти остановив движение. Они танцевали под все, что им играли. Ближе к центру преобладали негритянские фокстроты, стонущие, безмотивные, звукоподражающне; немного дальше звучали французские фокстроты или переделанные под них классические вещи. В одном месте лихо фокстротировали под третий этюд Шопена. В переулках, где танцующие совсем остановили уличное движение, где над их головами развевались веревки с нанизанными на них бумажными флажками, люди танцевали по преимуществу вальсы или старинные народные танцы.

Бенуа со щемящим сердцем смотрел на этих людей. Он был по-настоящему одинок, так, как мог быть одинок в мире только человек, знающий тайну добра и зла. Бенуа знал тайну будущего. Он один знал, что станется с этими беспечными людьми. Сколько страха, горя, страданий и ужаса ждет их!..

Может быть, оттого, что Бенуа все время думал о безвозвратно сгорающем воздухе, ему было действительно трудно дышать. Вернулась старая одышка.

Люди часто останавливали его, заговаривали с ним, тащили танцевать, шутили. Всюду звучало модное словечко, пущенное вечерними газетами: «Аренида».

Бенуа каждый раз вздрагивал.

Проходя мимо одного пустующего кафе, Бенуа заметил, как два гарсона, забравшись на лестницу, натягивали полотняную вывеску, наскоро сделанную, вероятно, из скатерти. На ней огненно-оранжевыми буквами было написано: «КАФЕ „АРЕНИДА“.

Бенуа, словно прикованный, остановился. Невольно опустился на стул. Перед ним появилась тарелочка с бокалом и соломинкой. Бенуа грустно посмотрел на окружающих. Ведь он знал, что ожидает их всех…

Вывеска сделала свое дело. Прохожие, увидев ее, смеялись и оставались здесь. Скоро откуда-то явился оркестр. Начались танцы. Кто-то распевал странную песенку, где очень часто упоминались слова «Аренида» и «пожар».

«Какой ужас, — подумал Бенуа, — быть в положении человека, который знает будущее! Отравлены все секунды…»

Бенуа проклинал мир. Он жалел людей и в то же время ненавидел их… и завидовал им. Наверно, точно так же должен был чувствовать себя Мефистофель.

Боже! Неужели он, Бенуа, храбрый солдат и неплохой малый, который только в детстве читал Гете, должен оказаться в мире хоть на несколько часов Мефистофелем!

Бенуа обхватил голову руками.

Нет, он не демон! Бес бессмертен, а Бенуа ждет то же, что и всех людей, всех этих веселых плясунов и певцов. Он так же, как и они, будет хватать воздух руками, корчиться и в жутких судорогах задыхаться.

Бенуа никогда не боялся смерти. Но думать обо всем этом было страшно. С отвращением представлял он себе этих людей задыхающимися, ползающими по мостовой…

На столик Бенуа вскочила очаровательная женщина. Он видел ее точеные ноги в прозрачных чулках и крошечных туфельках. Он поднял усталые глаза и узнал Жанну Дюкло.

Оркестр смолк. Жанна Дюкло, любимая артистка народа, запела «Марсельезу». Толпа, запрудившая улицу, запела вместе с ней. И вместе с людьми, отражая звуки, запели стены старых домов, не раз певшие с баррикадами песню великой разрушающей и созидающей толпы.

У ног артистки сидел старый француз с седыми усами. Он сжал голову руками и единственный во всем Париже думал о том, что эта песня никогда уже больше не прозвучит на земле.

Марина стояла в узком коридоре вагона и смотрела в окно. Назад убегали поля, ручьи, дороги, перелески… Мелькали домики, иногда группами, напоминая маленькие города. Порой перед шлагбаумами стояли вереницы машин.