Северный мост (№3) - Мост дружбы

— Через мою дочь? — растерянно проговорил Медж, оглядываясь. — Но ведь она же развелась с Кандерблем…

— Где она теперь? — нахмурился Муцикава.

Медж смешался.

— Она… Она недавно устроилась блюстительницей приличий в одно из частных учебных заведений.

— Блюстительницей приличий… — протянул Муцикава.

— Как же быть? — потер переносицу мистер Медж.

Мимо в сопровождении Сэма Леви, бывшего служащего концерна Меджа, проходили Бильт и Хиллард. Ненависть колючим холодком пробежала по телу мистера Меджа. О, как бы он хотел с ними рассчитаться! Миллионы! Миллионы снова призраками вставали перед ним… Леви, жестикулируя рукой с толстыми пальцами, произносил свое неизменное «хоп». Он не желал замечать мистера Меджа.

— Хорошо, — быстро сказал Медж, — вы отправитесь в Туннель-сити в качестве слуги миссис Амелии. Ведь ей необходимо съездить в Туннель-сити за вещами. Но это будет лишь простым поручением для вас сопровождать мою дочь, которое я оплачу вам впоследствии. Я ничего не знаю, кроме этого.

Японец наклонил голову, чтобы скрыть усмешку:

— Не беспокойтесь, сэр. Остальное я беру на себя, извините. Для меня лишь важно проникнуть в Туннель-сити, куда теперь не допускают никого.

— О да, сэр… Вы так кстати напомнили мне о необходимости Амелии съездить за вещами.

— Когда я могу получить от вас записку к ней?

— Я напишу вам эту записку сейчас же. — Мистер Медж протянул руку к своему карману. Потом испуганно взглянул на неподвижное лицо Муцикавы. — Хотя нет, сэр, я не могу ничего писать. Завтра вы придете в мой старый коттедж: 132-я авеню, Флашинг. К завтраку… Мы всегда завтракаем вместе с дочерью. О'кэй!

— Нет, — решительно возразил Муцикава. — Извините, но эту записку я получу от вас сейчас.

— Но… — слабо запротестовал Медж.

Снова он увидел в толпе Бильта и Хилларда; они казались ему призраками его собственных миллионов.

— О'кэй, — тихо произнес он. — Я напишу… напишу вам эту записку, но только… никто не должен узнать мой почерк. Я не могу… не могу быть замешанным…

Мистер Медж вынул записную книжку и стал неловко писать левой рукой.

Муцикава наклонил голову. Медж не видел выражения его глаз.

«Муцикава… — вспомнил Медж. — Я слышал это имя. Ах да… Недавно в газетах… какое-то убийство молодой японки… дочери крупного психиатра. Ну что ж!.. Значит, этот может…» И он улыбнулся.

Часть третья. КАТАПУЛЬТА

Берегите слой озона. Он защищает

Землю от ультрафиолета, а раны в

нем не заживают.

Муцикава вышел из «Клуба суеверных» на Бродвее. Бесконечный поток автомобилей перегораживал улицу. Настроение у него было приподнятое. Решимость наполняла все его существо.

Сейчас он ненавидел Арктический мост и Андрея Корнева, как только может ненавидеть человек своего врага, отнявшего у него все, что он имел в жизни.

Он, Муцикава, считающий себя истинным японцем, должен скитаться в эмиграции, не может вернуться на родину по вине Корнева. Он стал преступником, убийцей…

Ненавистный профессор Усуда! Это он послал его в дьявольскую экспедицию американцев, чтобы избавить дочь от его претензий. И для этого он свел его с агентами судовладельцев. Оказывается, Усуда любовно защищал свою дочь, а Муцикава…

Медж, некогда всесильный Медж — сейчас только жалкое существо, способен лишь на то, чтобы дать Муцикаве записку к дочери, написанную левой рукой. Ну что ж, и этого довольно. Жизни больше не существует для Муцикавы. Нет О'Кими, нет чести, нет родины. Ну что ж, пусть придет смерть, но… Но прежде весь мир узнает Муцикаву! Проклятое сооружение и его ненавистный создатель пойдут на дно. Теперь им уже не восстановить свой проклятый мост!

Муцикава вздрогнул и очнулся. Пронзительный визг раздался над головой. Он услышал отчаянные ругательства и даже непрекращающиеся автомобильные гудки, запрещенные в городе.

Он стоял на мостовой. Перед ним, заняв почти всю улицу, остановился затормозивший в последнюю секунду автомобиль. Американец без шляпы, красный, с выпученными глазами, безобразно ругался:

— Эй вы, черт вам в оба слепых глаза! На кой дьявол носите вы очки, если лезете прямо под машину? Вы думаете, что мне жаль разбить вашу идиотскую голову? Как бы не так! Мне просто жаль разбить фары у машины!

Муцикава почему-то снял шляпу и смущенно вертел ее в руках.

— Извините, сэр, — пробормотал он.

— На кой черт мне ваши извинения! Я плюю на них! Я не возражал бы против того, чтобы хорошенько помять вас радиатором, если бы был уверен, что у такого бродяги найдутся родственники, которые смогут заплатить за помятый капот. Не люблю давить бездомных собак.

Муцикава вспыхнул. Ничем нельзя было его больше оскорбить, как упоминанием о его бездомности, Он стиснул зубы:

— Я думаю, извините, сэр, что… что американские законы покарали бы вас за преступление.

Американец расхохотался:

— Что? Американские законы? Да вы их, я вижу, не знаете. В Америке каждый оказавшийся на мостовой в неуказанном для пешеходов месте приравнивается к сумасшедшему. Поняли вы это? По нашим законам, парень, ваши родственники возместят мне все убытки, которые нанесет ваша разбитая голова моей машине.

— Извините, сэр, я жалею, что законы Америки действительно таковы, — вежливо, но зло сказал Муцикава и сошел с мостовой.

Американец послал ему вслед крепкое словцо и медленно поехал вдоль тротуара.

Непростительная оплошность! Он должен быть осторожнее. Его жизнь еще нужна для больших дел. Эти руки должны уничтожить проклятое сооружение.

Муцикава остановил таксомотор, вынул записку Меджа и дал шоферу адрес Амелии. Частые остановки у светофоров его не беспокоили. Он снова погрузился в обдумывание всех деталей своего плана.

Лишь бы пробраться в туннель! Он взорвет эту проклятую трубу и пустит ее на дно, не задумываясь над тем, как спастись самому. Еще в детстве он мечтал стать в новой войне живой торпедой, чтобы взорвать вражеский корабль. Время пришло. Теперь он будет живой миной и пустит ко дну ненавистное сооружение. Пусть вместе с самим собой! Но и с Корневым также. Вместе с этим живучим Корневым!.. Проклятье ему, отнявшему счастье Муцикавы!

Автомобиль остановился перед высоким зданием. Надо было подняться на пятнадцатый этаж.

Лифтер открыл дверь и, высунувшись, крикнул:

— Ап! Вверх!

Муцикава вошел в кабину лифта. С ним вместе пошла какая-то дама. Муцикава поспешно снял шляпу: он знал, что так принято у американцев.

Дама была еще молода. Но фигура ее как-то преждевременно поникла. Она была одета просто, без крикливости, даже, пожалуй, бедно.

Муцикава решил заговорить с ней, спросить, не знает ли она работающую в этом доме Амелию Медж.

Дама приподняла изломанные посередине брови.

— Что вам угодно? — сухо спросила она.

Муцикава смешался. Черт возьми! Никогда не умел он разговаривать с женщинами. Он, готовый на любой смелый поступок, не находил слов при разговоре с самой простой женщиной. А тут эта строгая леди… Зачем только он обратился к ней?

— Я Амелия Медж. Что вам угодно? — повторила женщина.

— Извините, леди, — пролепетал Муцикава, набираясь храбрости. — У меня есть к вам записка от вашего отца.

— О'кэй! Давайте ее сюда.

Муцикава колебался. Он не мог передать такую щекотливую записку первой встречной женщине.

— Простите, леди. Позвольте мне вручить эту записку у вас в офисе, — схитрил Муцикава.

— Хо-хо! — воскликнула женщина. — Давайте-ка сюда эту записку без лишних слов.

— Да, но, леди… — запнулся опять Муцикава.

Лифт остановился.

Они вышли в коридор. Женщина направилась к двери, на которой значилось: «Школа приличного поведения и хорошего тона».

Ниже была карточка: «Цены умеренные».

Мисс Амелия Медж, бывшая жена великого Кандербля, вчерашняя миллионерша, в прошлом эксцентричная председательница Лиги борьбы с цепями культуры, теперь обучала неловких провинциалок правилам хорошего тона.

— Да, я здесь работаю, — сказала Амелия, как бы отвечая Муцикаве. — Скорее выкладывайте ваше дело, если не хотите получить в челюсть!

Тон Амелии убедил Муцикаву, что он действительно имеет дело со знаменитой Амелией Медж.

— Да, я обучаю этих идиоток, как надо сидеть в гостиных и какими ложками пользоваться за обедом, — с горечью произнесла Амелия.

Муцикава просиял.

О! Он только и ждал этого. Надо, чтобы она так… же ненавидела, как он. Тогда вдвоем они смогут…

Муцикава протянул Амелии записку. Она быстро пробежала ее, удивленно подняла брови, потом сунула ее в сумочку.

— Левой рукой? Странно! Ну, живо! Что там еще? — сказала она.

Вдруг дверь открылась. Вошла толстая дама — по-видимому, владелица школы. Мисс Амелия опустила голову и церемонно присела. Хозяйка милостиво кивнула и поплыла по коридору, подозрительно окинув взглядом Муцикаву.

Муцикава мысленно проклинал себя. Здесь, в этом темном коридоре, должно начаться великое дело, а его будущая сообщница приседает и трясется перед жирной хозяйкой! Он же стоит, как бездомный бродяга.

Но Муцикава умел владеть собой.

— Леди, — начал он, — туннель отнял у вас мужа…

Амелия метнула на Муцикаву уничтожающий взгляд. Он ожидал, что она разразится градом проклятий, но она произнесла еле слышно:

— Да.

В этом слове не было больше прежнего задора. Это был призрак разбитой жизнью женщины.

— Вот что, леди… Для вашего мужа не существует ничего, кроме туннеля. Это сооружение, извините, стало между вами…

— Ах да… Тысячу раз да… Ну и что же? Что вам от меня надо? Не терплю лишних разговоров!

Муцикава понизил голос:

— Помогите мне, и туннель не будет существовать. Я верну вам вашего мужа.

— Чем я должна вам помочь?

— О леди, въезд в Туннель-сити воспрещен… Всех желающих туда приехать строго проверяют. Я должен пробраться туда, и в этом поможете мне вы, извините. Я буду вашим слугой. Вы поедете к мистеру Кандерблю с повинной, будете просить у него прощения. Пусть он даже откажет вам. Тогда вы захотите взять оттуда свои вещи. Они нужны вам сейчас. Извините, ваше материальное положение…

— Ах, не говорите о нем!

— Словом, вы поможете мне проникнуть в Туннель-сити, а дальше уж я сделаю все сам. Вам достанется мистер Кандербль, а мне — проклятый туннель, извините.

— Возьмите его, возьмите его! — с былой живостью и энергией произнесла Амелия.

— Значит, мы едем, леди?

— О да! Но… но у меня совсем нет денег.

— Пустое, — мрачно сказал Муцикава. — У меня найдутся.

Амелия не колебалась ни минуты. Ей было совершенно все равно, что замышляет японец. Ей обещали вернуть мужа, прежнее положение. Она сможет вырваться из этой дыры, где надо заискивать перед толстой гусыней, которая лишь из тщеславия держит ее, бывшую жену столь знаменитого человека.

— О'кэй! Согласна! — Амелия передернула плечами. — Я помогу вам. Когда мы едем? Надо ведь получить разрешение.

— О, миссис Амелия, если я стану вашим слугой, то все будет в порядке! Не откажите в любезности, извините, напишите сейчас несколько бумаг. А эту толстую леди… Я думаю, вы не будете жалеть о ней?

— Я с удовольствием послала бы ее к черту, но я не слишком верю вам. Мы поедем. Я помогу вам во всем. Мне нужен он. Но если… если… Словом, я беру у хозяйки только отпуск, а вы, кто бы вы ни были, должны платить мне жалованье.

— О'кэй! — опустил голову Муцикава. — Пусть это будет, извините, единственный случай, когда слуга будет платить жалованье своей хозяйке.

Амелия и Муцикава договорились обо всем. Муцикава сообщил, что отправляется покупать чемоданы. О! В этих чемоданах была сконцентрирована вся ненависть Муцикавы.

Прямо от Амелии Муцикава, даже забыв нанять таксомотор, побежал к остановке сабвея, чтобы опуститься в Даун-таун. Там, в одном из деловых кварталов, он должен был достать все, что ему было нужно.

По дороге он получил разрешение на въезд в Туннель-сити для себя и Амелии. Формальности в представительстве Туннель-сити были несложны. Оказывается, Кандербль распорядился не чинить никаких препятствий миссис Амелии, если она пожелает съездить в Туннель-сити за своим имуществом.

Все складывалось как нельзя лучше. Муцикава даже не ожидал, что все так удачно получится.

В самом веселом расположении духа он отправился в Даун-таун — нижний город.

Имя гангстера Контонэ, как когда-то Аль Капоне, было известно каждому американцу, не говоря уж о полиции. От всех своих собратьев по профессии он отличался тем, что никого не убивал и никого не грабил, но тем не менее он занимался самым предосудительным делом и с его помощью было совершено немало преступлений. Однако он никогда не сидел в тюрьме по уголовным делам. Попадал в тюрьму он часто, но причиной этому была его чрезмерная любовь к быстрой езде по нью-йоркским улицам и полное пренебрежение к правилам уличного движения.

Мистер Контонэ был монополистом в деле снабжения всех американских гангстеров «средством производства». И горе было любой фирме, если она продавала ручные пулеметы, револьверы, бомбы без посредства мистера Контонэ! Прекрасные мастерские, принадлежавшие мистеру Контонэ, производили отмычки, сверла, специальные автогенные резчики для вскрытия сейфов. Другие мастерские оборудовали автомобили легкой броней и небьющимися стеклами огромной толщины. Словом, мистер Контонэ никого не грабил и не убивал, но ограбить и убить без помощи всесильного мистера Контонэ было невозможно.

Контонэ пользовался всеобщим уважением. Его пожертвования недавно открывшемуся университету в штате Вентена создали ему славу поборника просвещения, а умелое влияние на муниципальные выборы гарантировало процветание его предприятиям. Личная же смелость и беспощадность, а также быстрая езда снискали ему уважение среди гангстеров, остерегавшихся приобретать что-либо для своей «работы» не через посредство агентов мистера Контонэ.

Вот в одной из таких контор, существовавшей на Централь-стрит под вывеской технической конторы, и должен был получить Муцикава нужные ему средства.

— Хэлло, мистер японец! Для вас все готово, и вы получите оба ваших чемодана, даже в том случае, если захотите пустить на воздух Панамский канал. Политика никогда еще не мешала коммерции.

Толстый джентльмен с вонючей сигарой в руках затрясся от смеха, приведя в движение свои бесчисленные подбородки.

— Хэлло, вы там! — крикнул он через перегородку. — Чемоданы мистера японца!

Из-за перегородки отозвались, послав «толстого Чэрри» к черту. Какой-то парень в шляпе набекрень с трудом тащил два чемодана.

Муцикава покачал головой:

— Я не возьму, извините, этот товар у вас. Я заказывал более портативные. Для моего дела не годятся такие чемоданы.

— Хэлло, Билль! Этому джентльмену надо что-нибудь более подходящее для его роста.

— Идите вы все к дьяволу! — снова послышалось из-за перегородки. — Вечно они все перепутают! Вы взяли чемоданы не с миной для мистера японца, а магнитные мины для этих «гринго-повстанцев». В следующий раз я взорву вас этими минами! Тащите их обратно!

Муцикава терпеливо дожидался.

Через полчаса явился невысокий смуглый человек с длинными прямыми волосами и забрал оба чемодана, которые едва не попали к Муцикаве по ошибке. Они были слишком тяжелы. Через стекло витрины было видно, как индеец еле тащил их.

Наконец Муцикава дождался, и ему вынесли небольшой изящный чемодан, в котором, по словам «толстого Чэрри», сидел бес, способный разнести Эмпайр-Стейт Билдинг на кусочки не больше дюйма величиной.

Агенты Контонэ брали огромные деньги за свою продукцию. Муцикава истратил почти все, чем располагал. Остались только средства, необходимые ему и Амелии, чтобы доехать до Туннель-сити. Остальное не интересовало Муцикаву.

Узенькая Централь-стрит была заполнена стоящими автомобилями. Ездить можно было лишь по середине улицы и то с огромным трудом.

Муцикава, оглядываясь, нет ли поблизости таксомотора, стал переходить улицу. Тяжесть чемоданчика почти не ощущалась. Муцикава шел бодрым, легким шагом. На душе было спокойно. Он уверен в успехе. Он шел на собственную гибель без малейшего раздумья или страха. Жажда мести была в нем сильнее любви к жизни.

План его прост: проникнуть в здание подземного вокзала, оттуда — в трубу плавающего туннеля. Затем пройти в глубь туннеля возможно дальше от берега. Идти пешком по трубе, может быть, несколько дней, чтобы в тот день, когда пойдет первый сверхскоростной поезд, в котором поедет Корнев, взорвать туннель, пустить его на дно.

Он представил себя в тот момент, когда повернет рычажок мины на взрыв. Разве поймут они, эти гангстеры, которые продали ему страшное оружие разрушения, что ему не надо никакой выдержки времени! Ему будет некуда спасаться. Он взорвет сам себя. Да, сам себя… Рука у него не дрогнет.

Муцикава вскрикнул. Небоскребы качнулись и исчезли…

Толпа мгновенно образовалась около машины задавившей человека. Шофер в мягкой шляпе набекрень с проклятием выскочил на мостовую. Еще бы! Разве допустима задержка машины самого Контонэ! Он спешит в Нью-Йорк, и ничто не может его остановить.

Мистер Контонэ сам выглянул из машины.

— Проклятый цветной! — презрительно сказал он и дал указание, как лучше вытащить из-под колес изуродованное тело.

Услужливый полисмен потянул застрявший под дверцей чемодан.

И в этот миг произошло невероятное. Немногие свидетели этого события остались в живых. Автомобиль мистера Контонэ, сам мистер Контонэ, его шофер, полисмены, труп раздавленного японца и около тридцати зевак и прохожих были разорваны в клочья. Одно колесо автомобиля, пробив толстое зеркальное стекло, влетело в окно двадцать четвертого этажа, в офис Воздушной трансконтинентальной полярной компании. Из числа служащих компании никто не погиб, так как все были уволены за неделю до случившегося.

На место происшествия были вызваны пожарные, чтобы смыть с мостовой ужасные следы катастрофы. Движение в этой части города остановилось на несколько часов. Некоторым домам грозил обвал, а стена одного из них действительно обвалилась вскоре после взрыва.

Репортеры выдумывали всяческие подробности этого происшествия и в зависимости от направления своих газет давали самые разнообразные сообщения.

Большинство газет сходилось только в одном: мистер Контонэ — глава гангстерского треста по снабжению бандитов оружием — погиб во время перевозки крупного груза взрывчатых веществ.

Станцию эстакадной монорельсовой дороги осаждала толпа. Попасть на эскалатор не было никакой возможности. Смельчаки забирались по ажурным колоннам, но протиснуться на платформу им не удавалось, пока не отходил очередной поезд.

Все дело было в объявлении дня открытых дверей в Ракетном институте. Попавшие туда могли увидеть воочию подготовленный к полету лунолет.

К толпе подъехал комфортабельный электромобиль. Из него вышел высокий седой человек. Держался он прямо.

Следом за ним из-за руля поднялась стройная черноглазая женщина, а с заднего сиденья выбрались два мальчика. Постарше олицетворял собой «загадочную акселерацию», ростом почти сравнявшись с седым своим спутником, а младший был подвижный, быстрый, тоже темноглазый, как мать, но белобрысый. Его лицо с тонкими чертами казалось сосредоточенным, взволнованным.

Все четверо остановились перед живой стеной, преградившей им путь.

Кто-то обернулся, узнал:

— Проходите, Николай Николаевич.

— Пропустите товарища Волкова! — поддержали его другие.

Словно невидимая рука раздвинула толпу. К эскалатору, поднимавшему пассажиров на перрон, открылся проход.

Волков отвечал на многочисленные приветствия. Женщина смущенно улыбалась, а младший мальчик считал своим долгом кивнуть каждому, кто здоровался с его дедом. Старший же окидывал всех веселым взглядом, явно довольный, что все узнают его дядю, Волкова.

— Знаю я младшего-то мальчонка. Сын это инженера Карцева, того, что Мол Северный строил.

— Да ну? А постарше?

— Это Андрея Степановича Бурова сын, в нашем мартеновском цехе первого инженера. А с ими мать мальчонки, геолог… Помните историю с островом Исчезающим?

— Ну как же! Так, значит, она дочь Николая Николаевича.

Да, это была одна из героинь полярной эпопеи Галя Волкова.

— Я боюсь, Сереженьку задавят там около института. Как притягивает к себе людей космическая романтика. А мы увлекались Севером… — говорила она.

— Ничего, ничего. Сергей Сереженьку нашего защитит. Плечи у него чемпионские. Пусть оба Сергея увидят не только сам институт, но и тех, кто в него стремится.

— Я, мама, на дерево в крайнем случае залезу. С него будет виднее и до звезд ближе.

— Смотри не свались с дерева.

— Дедушка говорил, что ты тоже лазила, когда маленькой была.

— Я и сейчас могу, — рассмеялась мать.

Галина Николаевна подошла к перилам, вдоль которых в ящиках росли цветы, и с наслаждением понюхала их.

— Можно я сорву один? — спросил мальчик.

— Я тебе сорву! — пригрозил старший Сергей.

Однорельсовый путь натянутой нитью серебрился вдали. Ажурные легкие арки эстакады убегающими волнами вздымались над листвой росших у их основания деревьев.

Жужжащий поезд остановился у перрона. Толпа тихо ждала. Никто из стоящих поблизости от Волкова и его семьи не входил в вагон.

— Ты понимаешь, конечно. Лучше, чтобы они знакомились со всем на общих основаниях.

Галина Николаевна кивнула. Мальчик повис у нее на шее, словно уезжал невесть куда.

Лишь когда Николай Николаевич и оба Сережи появились в окне вагона, усаживаясь в удобные кресла из искусственной кожи, люди стали входить в вагон.

Сережа-маленький нажатием кнопки открыл окно. В вагоне стало слышно музыкальное жужжание гироскопа, удерживающего в устойчивом положении двухколесный вагон «велопоезда».

Состав плавно тронулся. Одновременно по второму пути подошел встречный поезд. Он не имел никаких токосъемных устройств.

— А ну, — спросил Николай Николаевич Сережу, — откуда поезд берет ток?

— Из рельса, — бойко ответил мальчик. — По нему токи высокой частоты бегут. Через воздушный промежуток в трансформаторной обмотке вагона возбуждается ток. Он и крутит моторы.

— Если бы ты так по истории отвечал, — вздохнул Николай Николаевич.

— Так ведь мы не в архивный институт, а в ракетный едем, — отпарировал внук.

Волков усмехнулся:

— Хорошо, поговорим о технике.

— Это правда, что лунолет сами студенты сделали?

— Под руководством ректора института, доктора технических наук профессора Анны Ивановны Седых, — солидно разъяснил Сережа-старший. — Она — главный конструктор космического объекта.

— А зачем ты с нами едешь, если физиком решил стать?

— Современный физик не может быть оторван от техники, — разъяснил Сереже его юный дядя.

— Ну, коли так, — заметил Николай Николаевич, — то скоротаем дорогу кое-каким расчетом. Будущему физику карандаш в руки, а школьнику, который механику проходит, не отставать.

Сережа уставился в окно, явно побаиваясь дедовской выдумки.

За окном мелькали дома-амфитеатры с широкими террасами, на которых росли деревья. Пронеслись стеклобетонные громады заводов с чистыми, словно паркетными дворами, разлинованными межцеховыми дорожками. Потом под эстакадой зеленым потоком заструились сросшиеся кроны деревьев. Там и здесь мелькали крыши дач, бассейны для плавания, зеленые лужайки с резвящейся на них детворой.

— Итак, — начал Волков, — что за лунолет студенты соорудили?

— Это я знаю, — заявил Сережа. — Вроде космического автобуса. Космос — обратно. В таком же виде возвращается, в каком улетал для постоянной связи с базой на Луне. Ну, будет такая. Потому и лунолет называется. Так в «Пионерке» писали.

— Правильно писали, — поощрил Волков. — А чем это достигается, вот что вы мне скажите?

— Наверное, топливо особое, — предположил мальчик.

— Конечно, и топливо, но… не только. Что еще? Почему день открытых дверей Ракетного института приурочивается к окончанию Арктического моста?

— Праздник общий, — нашелся мальчик.

— Чудило ты, — вмешался Сергей. — «Из пушки на Луну» читал?

— Ну, читал. Я всего Жюля Верна знаю.

— Положим, не всего. Только несколько томов из шестидесяти, кажется, его романов.

— Вот как? — присвистнул Сережа.

— Да, друг, вот так. Могли они в снаряде из пушки вылететь?

— А что? Они вылетели. И вернулись. Правда, на Луну не спускались.

— Это в книге. А ты бы полетел?

— Спрашиваешь. Это ты струсил бы.

— Вот в лепешку и превратился бы. Лепешка и есть лепешка.

— В лепешку? Врешь. Там не написано.

— Чудило ты! Ствол пушки был слишком короток. Чтобы разогнать ядро до второй космической скорости, когда оно может оторваться от Земли, ускорение понадобилось бы столь большое, что оно расплющило бы пассажиров снаряда. Другое дело труба Арктического моста.

Мальчик заинтересовался. Этот Сергей все знает. По детской привычке он спросил:

— Почему?

— Да потому что длина ствола туннеля подо льдом четыре тысячи километров. Это, пожалуй, в полмиллиона раз длиннее ствола тяжелого артиллерийского орудия.

— Ну и что?

— А то, что ускорение разгона лунолета в трубе Арктического моста будет в полмиллиона раз меньше, чем в пушке Жюля Верна. Всего лишь в неполных два раза больше ускорения земной тяжести. Разгона почти не почувствуешь. Будто ты на коленях у меня уселся и ногами в переднее сиденье давишь. Вот и все. И всего одиннадцать минут.

— А зачем пушка, если мы в Ракетный институт едем?

— Видишь ли, когда-нибудь ты будешь изучать диалектику и поймешь единство противоположностей. Развитие ракетного сообщения в космосе приведет к отказу от ракет.

— Врешь!

— Нисколько. Пока ракет запускали немного, можно было не пугаться того, что, пробивая слой озона, они оставляли в нем бреши, которые не скоро затягивались.

— Бреши? Я и говорю брешешь.

— Не играй словами. Дело в том, что слой озона — жизненный щит нашей планеты, он защищает ее от губительного воздействия ультрафиолетовых лучей Солнца. В Америке одно время носились с новым средством массового уничтожения, которое страшнее даже ядерных сверхбомб.

— Да ну?!

— Вот тебе и «да ну»! Уверяли, что можно уничтожить часть слоя озона, образовать в нем огромную дыру, чтобы все на Земле под нею превратить в пустыню трупов.

— Так что они? Собираются теперь так вместо ядерных бомб?

— Боятся. Никто не знает куда пойдет это черное пятно без озона: на неугодные Америке страны или на нее. Как бы не вызвать у себя пустыню и всеобщую гибель.

— Ну а ракетные корабли?

— Пока их немного — страшного нет. Но если пробивать слой озона каждый час, каждую минуту, то раны в нем не зарастут.

— Значит, назад к Жюлю Верну?

— Техника развивается по спирали. Она возвращается к пройденному, но уже на новом уровне. Вот я и подозреваю, что в Ракетном институте задумались, как без ракет в космосе обойтись.

— Рассуждения твои, Сергей, интересны. Но как ты их подкрепишь? Расчетами? — вмешался Николай Николаевич, подзадоривая будущего ученого.

Тот оживился и вытащил ученическую тетрадку.

— Давайте сосчитаем.

Юноша написал несколько школьных формул и подставил в них числовые значения скорости в 12 километров в секунду (выше второй космической скорости 11,2 км/с в расчете на торможение в воздухе при выходе на орбиту), длины пути разгона 4 миллиона метров и получил ускорение 1,86g.

— Стоп, — вмешался Николай Николаевич. — Вот здесь мне и хотелось выяснить, какая мощность требуется для разгона лунолета в трубе Арктического моста.

— Я не знаю точно веса лунолета. Может быть, сделаем это на обратном пути?

— Нет, почему же. Примерно прикинем. Наш Сережа знаток атомобилей-малолитражек. Сколько весит малолитражка?

— С пассажирами и грузом в 50 килограммов — 1400 килограммов.

— Вот и отлично. Будем считать и мы полторы тонны полезного груза. Прибавим, конечно, вес ледяного панциря, который испарится в воздухе, когда лунолет вылетит из трубы и станет пронизывать атмосферу. Ну и, конечно, учесть надо еще вес топлива для реактивных двигателей. Словом, считай десять тонн. Анна Ивановна Седых нас потом поправит. Разумеется, с локомотивом.

Сергей стал быстро писать в ученической тетрадке.

— Около миллиона киловатт.

— Вот в том-то и дело, — многозначительно заметил Николай Николаевич. — А мощность атомных станций Арктического моста в десять раз меньше, на порядок, как говорят математики.

— Как же быть? — поднял от тетради глаза Сергей, пытливо смотря на Волкова.

— Об этом мы и поговорим с Анной Ивановной. Мы недавно вверху этот вопрос рассматривали… твои же цифры…

— Неужели строить специальную станцию в миллион киловатт? — спросил Сергей. — И заводы — потребители этой энергии? И города?

— В этом вся и загвоздка. Мост заканчивают, лунолет готов. А вылететь ему без ракет не удастся. Энергии нет.

За разговором время пролетело быстро.

Назад плыли леса и перелески. Под арки эстакад ныряли асфальтовые и железные дороги. Москва осталась позади.

Николай Николаевич со своими юными спутниками спускался с перрона станции «Ракетная». Стройная женщина в подчеркивающем талию костюме спешила ему навстречу. Прямые брови ее были сведены, красивая голова с тяжелым кольцом кос закинута немного назад.

Протягивая Волкову обе руки, она говорила:

— Я так рада, Николай Николаевич, видеть вас здесь. Но вы перепугали меня своим звонком. Вместо того чтобы вызвать меня к себе, приезжаете сами, обычным поездом, да еще в такой день всеобщей толчеи.

— А я не один. Видите? Два будущих ваших соратника ознакомиться с вашим делом хотят.

— Пожалуйста. Нам нужна смена. Мы здесь и учим и учимся сами на новых конструкциях.