- Представьте, раньше летала.
      - Вот и сейчас будет как во сне. Поначалу, прямо сказать, здорово. Правда, ежели долго, тогда другое дело...
      Аэлита отстегнула ремень и почувствовала, как приподнялась над креслом. Ее больше ничто не удерживало. Ощущение было именно таким, как в детских снах. Летишь, не делая никаких движений, как облачко над землей, а кто-то там бежит внизу и показывает на тебя рукой. И чтобы подняться еще выше, не требуется никаких усилий. Ненужными оказались они и сейчас.
      Аэлита парила в воздухе, чуть-чуть приподнявшись над креслом. И она забыла про страх, всецело отдаваясь радости свободного полета.
      - Отделяемся, - предупредил космонавт. - Пристегнитесь крепче ремнями. Автомат сам нас сбросит. Смотрите в окно. Полюбуйтесь.
      До сих пор переднее стекло кабины загораживалось стенкой ракеты.
      Все произошло удивительно просто. Перегородка, заслонявшая мир, куда-то ушла, и перед Аэлитой открылся черный, усеянный звездами небосвод.
      "Разве уже ночь?" - подумала она и тотчас увидела солнце. Оно светило рядом со звездами и не гасило их. На него можно было смотреть, потому что лобовое стекло кабины затянуло светофильтром. Над солнцем щупальцами спрута поднимались языки пламени и свивались причудливой короной.
      Потом впереди появилось темное тело, на мгновение погасившее солнце.
      - Солнечное микрозатмение, - усмехнулся Федор Иванович. - Это наша ракета вперед пошла и закрыла нам на миг солнце. Мы уже притормаживаем.
      Аэлита и сама почувствовала это. Ее снова вдавило в спинку повернувшегося назад кресла.
      Она пожалела, что не видит неба. Вот космонавт, тот оставил свое кресло в прежнем положении, привычно перенося перегрузку торможения. Ему помогали ремни безопасности, вроде автомобильных. Ей хотелось повернуться, посмотреть вперед на звездное небо. Но голова вдруг налилась ртутью, веки сами собой закрылись. Виски сжало чужими жесткими ладонями. Сознание помутилось.
      Потом все прошло. Аэлита открыла глаза и увидела перед собой не черное, а темно-фиолетовое небо с солнцем, но уже без звезд.
      - Идем в планирующем спуске, - пояснил Федор Иванович. - Пока полная автоматика. Я на положении безработного. Вы вполне могли бы и без меня полететь,
      - А сесть на палубу ледокола? - напомнила Аэлита. - Вы обещали.
      - Разве что! - рассмеялся космонавт. - Водительские права я все-таки захватил. Вертолетные. А то, говорят, академик там серьезный.
      И они рассмеялись.
      Аэлиту захватило новое зрелище, уже не небо - оно стало привычным, земным, - а сама Земля. Горизонт поднялся непостижимо высоко. Так бывает, когда смотришь на море с горы. Оно словно вздымается у горизонта на заоблачную высоту. Так же и сейчас! Они летели над морем, вернее, над вогнутым океаном. Впереди на высоком, как края чаши, горизонте белело пятно.
      - Антарктида, - пояснил космонавт.
      - Если бы у меня даже не было никакого дела, я все равно полетела бы с вами, - призналась Аэлита.
      Космонавт усмехнулся:
      - Храбрый не тот, кто страха не знает, - это вроде нездоровья. Страх ведь как боль - сигнал организма, запрограммированный самосохранением. Мужественный страданье переживет. Отважный страх пересилит.
      Потом над головой зажужжал выдвинутый горизонтальный винт. В надвинувшемся ночном небе внезапно рассыпались звезды.
      Космонавт вел аппарат по радиопеленгу и вышел точно на бухту, в которой сверху в лунном свете едва различим был крохотный кораблик - гигантский ледокол "Ильич".
      Сердце у Аэлиты заторопилось, словно она уже бежала. Сейчас увидит Николая Алексеевича. Как он примет ее? Во всяком случае, назад не отправит. Не на чем! И Аэлита рассмеялась.
      - Вот это уже хорошо! - одобрил космонавт.
      Это был мастер высшего класса. Он посадил вертолет, если не на палубу ледокола, занятую судовыми, поставленными, видимо, в ремонт вертолетами без горизонтальных винтов, то на лед бухты недалеко от корабля, у подножия вмерзшего в лед айсберга.
      По трапу сбегали какие-то люди в меховых куртках с капюшонами. Прожектор с ледокола слепил. Не разобрать кто...
      - Ну что ж, выходить тем же макаром будем, - сказал Федор Иванович, включая механизм поднятия лобового стекла.
      Морозный воздух ударил Аэлите в лицо, перехватил дыхание, которое у нее и без того зашлось от волнения. Она нахмурилась. Не ей, внучке оленевода, бояться холода.
      Федор Иванович помог ей выбраться из кабины.
      Через минуту они уже притопывали на снегу. Космонавт взял ее чемодан, Аэлита сжимала в руке сумочку, обыкновенную дамскую сумочку, с какой ходила по московским улицам, в которой хранился сигнал бедствия, письмо академику от парткома его института. В другой - узелок с домашним пирогом. Пальцы в перчатках мерзли.
      Но где же академик? В толпе бегущих нет его крупной фигуры.
      - Э! Да тут и мальчик есть, - заметил космонавт. - Братишка?
      - Папа! - закричала Аэлита, бросаясь навстречу Алексею Николаевичу.
      Но, рассмотрев в свете прожектора выражение его строго-печального лица, она с размаху остановилась.
      - Что случилось? - через силу произнесла она.
      - Мужайся, девочка, - задыхаясь от бега, сказал Алексей Николаевич. - Я знал, что ты летишь. Остановить не успел.
      - Что случилось? - прошептала Аэлита.
      - Понимаешь. Возник технический спор: обвалится ледяной свод в Большом Гроте или нет. Академик разумно решил моделировать сооружение. Все последнее время протаивался Малый Грот с тем же соотношением пролета и толщины свода.
      - И что же, что же? - крикнула Аэлита хриплым, но вернувшимся к ней голосом.
      Одновременно она увидела грузную фигуру человека, отставшего от спешащих к вертолету людей. Вот он, академик! А она уже невесть что подумала. Паникерша! И Аэлита облегченно вздохнула.
      - Это Вальтер Шульц, - словно прочел ее мысли отец. - А Николай Алексеевич, он там - в Малом Гроте. Их завалило льдом. Свод рухнул... И они там...
      Ноги подкосились у Аэлиты, и, если бы не поддержавший ее космонавт, она упала бы в снег.
      Прихрамывая, подошел Вальтер Шульц.
      - Будет возможным для вас сейчас же взлететь, товарищ пилот? обратился он к космонавту. - Скорее, как только можно есть!
      - Могу. Куда?
      - Туда, где есть провалившийся свод, - ответил Шульц.
      - Мужайтесь, моя госпожа, извините, - по-японски произнес невысокий полярник в комбинезоне. И добавил по-русски: - Мы полетим на вашей машине и, быть может, снова окажем совместную помощь пострадавшим.
      Аэлита с трудом поняла, что это японский доктор Танага. Ах, да! Его взял с собой Николай Алексеевич.
      - Выгружайте часть ящиков на лед, - командовал космонавт. - Садитесь в машину на их место.
      - И я тоже, - решительно заявила Аэлита.
      - Со мной, - прозвучал знакомый низкий голос. Аэлита едва узнала Тамару, так осунулось ее лицо, таким лихорадочным блеском горели ее глаза.
      Глава пятая
      КОЛОДЕЦ ПОМОЩИ
      Тамара сидела в вертолете на одном из оставшихся там ящиков. Голова ее поникла, плечи поднялись, стали острыми, глаза смотрели вниз.
      - Связь сразу оборвалась, - упавшим голосом говорила она Аэлите. - С купола сообщили, что произошел провал. Вальтер предложил прорыть сверху колодец. Есть надежда проникнуть под рухнувший свод, спасти кого-нибудь.
      - Но почему академик там?
      - Всегда был впереди. Лично проверял. А всему виной я. Мечтала о подземном просторе с непомерным пролетом.
      - Неверно есть так винить себя, фрейлейн, - вмешался Шульц. - Я приобрел теперь понятие, отчего произошло несчастье.
      Аэлита через окно видела, как вертолет словно взбирается по почти отвесной круче. Она не подозревала, что здесь не так давно мчался на лыжах Анисимов с раненым латиноамериканцем за плечами.
      Казалось, космонавт отлично знает трассу. Но все объяснялось просто. В кабине с ним сидел Толстовцев.
      - Да, вина есть моя, - вздыхал Шульц. - Я обязан им жизнью. Ведь Спартак вынес меня на плечах, - объяснил он Аэлите.
      - Спартак не отходил от академика, - добавила Тамара. - Лучше бы я...
      - Не вы, фрейлейн, а я погубил их. Господь накажет меня. Я имел желание укрепить опасное сечение свода, чтобы избежать плавления льда из-за сдавливания, - продолжал Шульц, обращаясь к Аэлите. Его широкое лицо с правильными чертами было багрово и, несмотря на холод, покрыто капельками пота. На нем застыло такое выражение отчаяния, что Аэлите захотелось поддержать его.
      На склоне громоздились глыбы, похожие на россыпь скал. Очевидно, удаленные из Малого Грота, они застряли здесь и не скатились к бухте.
      Черным пятном на серебристом лунном снегу обозначился вход в грот.
      Аэлита поежилась, представив, что творится там, в глубине.
      - Это есть правильно, - повторил Шульц и, бичуя себя, продолжал: - Но это есть нехорошо сейчас. Я сам имел намерение проверить свою методу в экспериментальном гроте и приказал бурить лед сверху, чтобы заложить скважины для будущих каналов с холодильным раствором.
      - И что же? - полуобернулась к нему Аэлита.
      Шульц снова глубоко вздохнул:
      - Прежде чем холодильный раствор попал туда, свод оказался ослабленным этими каналами. И как раз там, где есть опасное сечение. И произошло разрушение. По инженерной вине. Бог осудит меня, и я не имею прощения. Шульц охватил голову обеими руками и стал раскачиваться из стороны в сторону.
      - О каком прощении можно говорить? - вмешалась Тамара. - Я никогда не прощу себе фантасмагории с подземным небосводом. - И она вдруг заплакала, чего никак нельзя было от нее ожидать.
      Вертолет спускался на снежную равнину. Тени кромки провала обрисовывали кратер. Будто здесь разорвалась крупная бомба или упал огромный метеорит.
      В лунном освещении все вокруг выглядело неземным; сооружения на осевшем льду неестественно наклонились.
      Вертолет приземлился.
      Аэлита с Тамарой и Шульцем сошли на лед. Покосившиеся буровые вышки, казалось, сейчас упадут. Около них толпились растерянные люди. Они не оправились еще от испуга, когда "сама земля" под ними пошла вниз, и они вместе с вышками опустились на изрядную глубину.
      Шульц хотел принять на себя руководство спасательными работами, зашагал было, припадая на больную ногу, согнувшийся, подавленный. Но Остап опередил его:
      - А ну, клецки, галушки, вареники! Все ко мне! - скомандовал он.
      И странное дело! Остапа, которого из-за своеобразной его манеры говорить порой и русские не понимали, разноязычные строители не только поняли, но и признали вожаком. Только Мигуэль Мурильо проворчал что-то насчет самозванца без технического образования. Но дружеский тумак Билла вполне убедил латиноамериканца.
      Строители устремились за Остапом. Маленького инженера не было - он остался в кабине пилота, намереваясь, очевидно, как-то использовать машину.
      Шульц, видя, что Остап повел за собой людей, улыбнулся ему и махнул рукой, как бы передавая команду.
      Еще перед отлетом Толстовцев подсказал Остапу, который вместе со Спартаком сооружал Хрустальные Дворцы изо льда, как прокладывать "Колодец помощи" - так же, как и строили ледяные здания. Их трубы-колонны виднелись неподалеку.
      По замыслу Толстовцева нож-ледорез нужно было "вонзить" в лед наклонно под углом в сорок пять градусов.
      - Давай, давай, трудолюбы! Вонзай меч глубже! - кричал Остап, увлекая всех примером. - Забыли, как пятна на яблоках вырезают? Усекаете? Ковырк - и конус прочь! Чего балдеете? Не бери в голову, рубай!
      Не все понимали его слова, но все подчинялись. И дело спорилось. Нагретый электрическим током длинный ледорез, похожий на меч, вошел наклонно в лед, как раскаленный нож в масло. Потом, сохраняя тот же угол наклона, "рукоятку меча" перемещали по очерченному на снегу кругу. В центр же круга, по совету Толстовцева, заблаговременно ввернули нагретый штопор с кольцом.
      За это кольцо, когда ледяной меч отделил конус от ледника, летающий кран, каким стал вертолет, вытащил первый конус.
      В дальнейшем ледовым мечом вырезались уже пустотелые конуса. Космонавт, управляя вертолетом, извлекал их из колодца, который становился все глубже и глубже.
      - А ну, племя вавилонское, разноязычное, навались, как на башню! Разом! - командовал Остап.
      И как ни странно, его понимали.
      Последний конус не пришлось вырезать. На дне колодца чернела дыра в половину его диаметра.
      Остап сам "подчистил" стенки колодца. Подвешенный на свисающей с вертолета веревочной лестнице, он, орудуя нагретым мечом, обрезал последнее кольцо по внешнему ободу, и оно провалилось. Снизу донесся грохот. Остап остался без опоры и повис на тросе.
      Вертолет поднялся и вытащил его на поверхность ледника.
      - Ну теперь, братья-эскулапы - в полный рост! - закричал он. - В темпе вальса - в кабину лифта.
      Толстовцев распорядился снова спустить с вертолета веревочную лестницу. Она должна была заменить собою кабину лифта.
      Два пассажира вцепились в перекладины один выше другого, и вертолет стал спускать их в колодец. Ледяные его стенки так опасно приблизились, что Танага стал отпихиваться от них ногами и как бы шел по вертикальной плоскости. Аэлита тоже старалась помочь ему.
      Наконец стенки исчезли. Спуск продолжался в пустоту.
      Еще через мгновение Танага ощутил ногами дно Малого Грота.
      Он просигналил, и вертолет прекратил спуск.
      Аэлита, нащупывая ногами ступеньки, тоже спустилась на ледяное дно грота.
      Слабые лучики фонариков тонули во мгле.
      Танага посмотрел на звезды, различимые в створе колодца, и определил направление к устью Малого Грота.
      Аэлита стояла зажмурившись. Воображение рисовало ей жуткие картины: раздавленные тела, навалившиеся на людей глыбы.
      Потом она тоже посмотрела наверх и увидела звезды. Они говорили о жизни, а все вокруг - о гробовой тишине и смерти.
      Она пошла следом за Танагой. Фонарики едва разрезали густую тьму, словно весь грот был залит черной жидкостью. Аэлита поправила перекинутую через плечо сумку. В руке у Танаги чемоданчик. Они первыми должны оказать помощь.
      Стали попадаться льдины обвала.
      Время от времени кричали в расчете, что люди лишь отрезаны обвалившимся сводом.
      Но никто не отзывался на их призывы.
      Наконец в лучах фонариков сверкнули свежие изломы льда.
      Обвал!
      "Николай Алексеевич! Родной мой! Неужели погиб? Погиб за светлое грядущее, стремясь подсказать, как существовать человечеству. Бедный Спартак! Он еще ничего не успел сделать, но был готов на все ради людей!"
      Слезы текли по лицу Аэлиты. Танага шел впереди и не видел этой ее слабости.
      До слуха Аэлиты донесся глухой звук.
      Она остановила Танагу. Оба прислушались.
      - Люди! Люди, - слышался сдавленный голос.
      По веревочной лестнице с вертолета, готового в любую минуту поднять спасателей и пострадавших, с ловкостью обезьяны спустился, вернее, соскользнул, Остап.
      Он побежал догонять доктора и Аэлиту. Увидел ее силуэт, понял, что она замахала руками. Остановился, замер.
      - Люди! Люди! - слышалось и ему.
      Он подбежал к Аэлите и Танаге.
      - Я обалдел совсем. Взрывать хотел. Да гуманоид запретил. Велел растаскивать глыбы канатом. Вертолет их нормально вытянет.
      Аэлита сразу все поняла.
      Втроем они стали закреплять за выступ ближайшей ледяной глыбы петлю на конце ослабевшего троса, который по сигналу Остапа вытравили с вертолета.
      Потом вертолет стал подниматься. Трос натянулся и, перегибаясь через край нижнего отверстия колодца, потянул за собой глыбу. Она отвалилась.
      - Люди! Люди! - послышалось яснее.
      - Это Спартак, его голос, - воскликнула Аэлита. - Жив! Жив!
      Сзади слышался топот ног. Это спустились по канату Тамара и Алексей Николаевич.
      Он сразу стал с удивительной точностью определять, что и в какой последовательности нужно оттаскивать.
      Глыба отодвигалась за глыбой.
      Фонариков было теперь больше, и все они светили в одно место. Действовали спешно, но осторожно. Малейшее неудачное движение могло вывести из неустойчивого равновесия глыбы, быть может, нависшие над чудом уцелевшими людьми.
      Отодвинулась еще одна глыба, и глазам спасателей предстала необычайная картина. Во весь свой могучий рост, лишь чуть пригнув голову, упершись плечами в тяжелую льдину, стоял Спартак. Живой Антей могучей своей силой удерживал готовый рухнуть "подземный небосвод", не давал глыбе повернуться на ребре и придавить того, кто был под нею.
      Так восприняла в зыбком свете фонариков внутренность этого ледяного шатра Тамара.
      Аэлита же лишь видела, что у ног Спартака лежит академик Анисимов.
      Остап крякнул, а Танага всплеснул руками.
      Вместе они перенесли Николая Алексеевича в сторону. Аэлита склонилась, стараясь уловить его дыхание.
      И только сейчас подледный Антей опустил свою ношу. Льдина тяжело упала на то место, где лежал прежде Анисимов.
      Тамара восхищенно смотрела на Спартака, который расправлял плечи, покачиваясь из стороны в сторону. Сколько часов простоял он так, сдерживая грозящую выйти из неустойчивого равновесия глыбу? Следом за глыбой рухнул и державший ее богатырь. Перенапряжение сказалось.
      Тамара, став около него на колени, старалась привести его в чувство с помощью самых ласковых слов на грузинском языке.
      Танага присоединился к Аэлите, склоненной над академиком.
      - Дышит, - прошептала она. - Какое счастье, милый доктор, он дышит! - и она заплакала.
      - Извините, Аэри-тян, но русские люди - удивительные люди. Они способны выдерживать небывалые перенапряжения... Кроме того, как врач, я убеждаюсь, что срок жизни человека - сто пятьдесят лет, возраст же академика - средний для мужчины. Дополнительные доказательства едва ли потребуются.
      Глава шестая
      ПРОБУЖДЕНИЕ
      Сознание постепенно возвращалось к Николаю Алексеевичу Анисимову. Сначала он воспринял запах лекарств. Не открывая глаз, прислушался. Знакомый голос произнес немецкую фразу. Ах, это милый Шульц. Его койка - на расстоянии вытянутой руки. А кто это говорит по-японски? Танага! Доктор Танага, их лечащий врач, и Аэлита! Ну конечно! Это любимый ее голос!
      Анисимов крепче зажмурился. Не хотелось открывать глаза, просыпаться. Значит, все привиделось ему - и Ассамблея ООН, и строительная армада, идущая среди айсбергов, и начатые в Антарктиде работы! Все это игра больного воображения, которым он пытался лечить себя в этой окаянной особой палате немецкого госпиталя. Сейчас послышится каркающий голос профессора Шварценберга, но уже не прозвучит веселый голос бедняги Саломака. А может быть, он еще не умер, и смерть его тоже плод больного воображения? Аэлита прилетела к нему, чтобы выходить, поставить на ноги. Чем отплатить за эту дочернюю заботу?
      Ну конечно, он еще болен. Отравление слезами Лорелеи, как придумал неповторимый остряк Мишель. Сейчас он скажет:
      - Николя! Вспомните парижские фонари и двух подвыпивших молодых ученых! Я никого не ем. А Лорелея плачет ядовитыми слезами...
      Когда это было? В прошлой жизни? В предыдущем перевоплощении, как считают буддийцы? Как хорошо, что все так: Мишель жив и все видения были лишь игрой воображения, осуществлявшей проект. Ах, это еще впереди! Но Аэлита! Чудесная девочка! А то, что она рассталась с мужем, тоже воображение?
      Однако какой это странный, глубокий и такой жизненный сон? И сколько в нем технических находок, сколько подводных камней, которые надо будет обойти! Такие сны прежде называли вещими. Обвал в Малом Гроте. Прав оказался этот маленький гуманоид. И с чего только он привиделся ему, отец Аэлиты, о котором она лишь рассказывала ему? Во сне пришлось пойти на риск сооружения Малого Грота. Какое ценное предупреждение! В реальном проекте, не во сне, все это придется учесть.
      О чем говорит милая Аэлита с японцем? Почему они перешли на русский язык? Разве доктор знает его?
      Впрочем, все это не имеет значения, важно, что она рядом! Как мило было с ее стороны прилететь сюда, в Западную Германию, оставить ребенка, мужа... Нет! Мужа она оставила раньше, до "пира знатоков". Он еще написал президенту гнусное письмо! И все это было, конечно, до поездки на симпозиум к берегам Рейна. А ведь хотел взять ее с собой, оформил на нее все документы. Возражение секретаря парткома... А она - здесь!
      Хорошо, что Мишель жив. Но почему не слышно его голоса? Шульц всегда переговаривался с ним, и это вселяло бодрость, Мишель излучал ее... Аэлита ухаживает и за Мишелем, к нему никто не приехал из Парижа. Замечательная женщина. Раньше говорили, что с такой можно пойти в разведку. Только ли в разведку, если быть откровенным с самим собой?
      Анисимов заворочался на койке, хотел вытянуться. Что это? С чего это так болит все тело, словно его били цепами и не оставили живого места. Цепами молотили пшеницу в родной деревне, если пшеница уродилась, а не щетиной поросла бороздка. Какое же это странное последствие отравления! Надо поговорить с доктором Танагой и профессором Шварценбергом.
      - Почтенный академик! Извините. Как вы поживаете, каково самочувствие?
      Это по-английски спрашивает доктор Танага. Почему по-английски? Или он забыл, что Анисимов понял бы и по-японски?
      - Аэлита, - прошептал Анисимов. - Вы здесь?
      Он хотел, но не мог открыть глаза.
      - Я здесь, Николай Алексеевич. Я ждала этого мгновения, я не знаю, сколько времени ждала! Честнее слово! Ах, как я счастлива!
      - Мишель? Как Мишель?
      - Николай Алексеевич, родной... да что вы!
      - А Шульц?
      - Вальтер здесь. Он вышел.
      - Разве он уже ходит?
      Аэлита с ужасом посмотрела на Танагу, она даже по-японски не решалась сказать, что Николай Алексеевич не видит! И у него амнезия! Полная потеря памяти, вычеркнувшая все события последних лет. Жестокие последствия травмы, повреждение черепа...
      Анисимов открыл глаза.
      Нет! Он видел...
      Он лежал в знакомой больничной палате, ее называют в госпитале особой. Около него Аэлита... его Аэлита. И это главное! Все остальное второстепенно! К ней склонился Танага, он его узнает! Все привычно. Сейчас войдет со своей почтительной свитой профессор Шварценберг, важный и надутый как индюк. Так прозвал его неистощимый Мишель. Но как он будет смеяться, если ему рассказать о его мнимой смерти в чужом сне!
      - Николай Алексеевич, родной, закройте глаза. Вам еще рано. Постарайтесь уснуть.
      - Уснуть? И снова видеть продолжение фантастического сна? Нет! Я должен и вам, и Мишелю, и Шульцу - всем рассказать, что увидел... Это весьма поучительно. Представьте себе (как вы любите говорить) оживший проект! Мне приснилось, что я вместе с энтузиастами осуществляю наш замысел. Честное слово! - И он рассмеялся.
      У Аэлиты полились слезы из глаз. Видеть перед собой бессилие титана, каким ей представлялся всегда Анисимов.
      Это было выше ее сил.
      - Вы прилетели? - спросил Анисимов, отыскивая руку Аэлиты.
      - Да. Прилетела, - пролепетала Аэлита, вспоминая космос.
      - Как хорошо. Теперь мы не расстанемся.
      - Никогда, Николай Алексеевич! Теперь - никогда!
      - Ну вот. А я во сне видел невесть что. Будто вы и впрямь марсианка и отец у вас гуманоид. И будто мы расстались навсегда.
      - Это было бы ужасно, Николай Алексеевич. Я не смогла бы! Честное слово!
      - Узнаю вас, узнаю, родная. Как хорошо, что вы здесь. Но почему Мишель так храпит? Раньше этого с ним не бывало.
      - Это... это... - Аэлита не смогла выговорить, что рядом с Анисимовым в богатырском сне спит Спартак, подледный Антей, как назвала его Тамара. Его поместили сюда, к командору, потому что судовой лазарет был переполнен пострадавшими при обвале.
      - Я вас должна обрадовать, Николай Алексеевич, ведь никто не погиб. Так счастливо все обернулось, - нашлась Аэлита.
      - Никто? И даже бразильский профессор? Значит, все это обычные больничные слухи. Вы обрадовали меня, девочка. Когда я поднимусь, то непременно расцелую вас.
      - А я-то как вас расцелую, когда вы встанете, Николай Алексеевич.
      - Ну, если все так радостно, моя девочка, то хочу взять с вас слово.
      - Какое слово, Николай Алексеевич?
      - Вы не боитесь моей дряхлости?
      - Да что вы, смеетесь? Вы полны сил и надежд!
      - Да, да, надежд! И мы хотели назвать наш подледный город Городом Надежды. Но у меня есть еще одна надежда.
      - Николай Алексеевич, знайте, я на все, на все согласна, но сейчас вы должны уснуть.
      - Не раньше, чем вы скажете, на что вы согласны.
      Аэлита наклонилась к самому уху Анисимова и прошептала так, что только он один мог слышать:
      - Стать вашей женой.
      - Спасибо, родная. Вот теперь я спокойно усну, несмотря на храп Мишеля.
      И Анисимов снова забылся.
      Заглянул выходивший доктор Танага:
      - О чем он говорил, Аэри-тян?
      - О-о! О счастье, милый доктор, - улыбнулась ему в ответ Аэлита.
      - О счастье? - озабоченно нахмурился врач. - Это хорошо.
      И они замолчали. Оба знали, что еще ничего не известно: вернутся ли к академику память, здоровье и его способности?
      Но Аэлита твердо решила, что, как бы ни повернулось дело, она останется с Николаем Алексеевичем навсегда. Ведь "Любить - значит жить жизнью того, кого любишь"! Она шепнула эти слова засыпающему Анисимову. Он ответил слабой улыбкой и ровно задышал. И своим выздоровлением он докажет всему миру правоту доктора Танаги, решившего, что он достиг всего лишь среднего возраста мужчины. Да! Мужчины!.. И Аэлита покраснела... хотя никто не мог услышать этих ее мыслей.
      Глава седьмая
      ПРОЗРЕНИЕ
      В маленькой палате судового лазарета смолк богатырский храп. Спартак отоспался. Ему хватило двадцати шести часов непробудного сна. Тамара нервничала и все настаивала, чтобы доктор Танага спас его от гибели, привел бы в чувство.
      Низенький японец улыбался, обнажая редкие зубы, и говорил:
      - Поверьте, Тома-тян, извините, но нет ничего более ласкающего слух врача, чем храп спящего больного.
      - Больного? Вот видите, вы сами так сказали!
      - Больной - это тот, кто лежит на койке в судовом лазарете.
      - И когда он проснется, он встанет с койки?
      - Не раньше, чем проснется, Тома-тян, извините.
      Едва Спартак открыл глаза, чихнул и стал потягиваться так, что хрустнули кости, доктор появился в проеме двери и, приложив палец к губам, призывая не разбудить спящего академика, поманил его в коридор.
      Спартак встал и, прежде чем выйти, долгим взглядом посмотрел на спокойное, лицо Анисимова с обострившимися иконописными чертами. Потом вышел в коридор. Там Тамара, не стесняясь врача и Аэлиты, бросилась ему на шею. Спартак поднял ее в воздух и стал кружить.
      - Русские - удивительные люди, извините, - тихо сказал Танага Аэлите. Они способны вынести небывалые напряжения.
      Аэлита подумала, что доктор говорит это уже во второй раз.
      Анисимов остался в палате один. Аэлита то и дело заглядывала через дверное окошечко, боясь войти и разбудить.
      Когда академик открыл глаза, то обнаружил, что лежит в незнакомой тесной палате. Вместо окна в парк немецкого госпиталя, где гуляли выздоравливающие, здесь виднелся квадратный иллюминатор с винтами для его задраивания наглухо.
      Где же недавние видения? Аэлита, Танага, Шварценберг? Впрочем, профессор, кажется, не появлялся. Но где Шульц, Мишель?
      Нет ничего сложнее процессов, происходящих в мозгу человека. Травма может изменить взаимодействие нейронов, и в результате: мнимая действительность, потеря памяти, безответственные поступки или слова...
      Но, проснувшись, Анисимов после сумеречного затемнения, почувствовал в себе необыкновенную ясность ума - и вовсе он не в немецком госпитале, а в судовом лазарете ледокола!
      Но почему он говорил с Аэлитой? Или это тоже ему пригрезилось?
      Дверь открылась, и Анисимов увидел Аэлиту в ладно обтягивающей ее фигурку меховой одежде. И совсем не привидение, а живую, ласковую. Какой необычный разрез глаз, какое чудесное лицо! Она, милая, родная!
      И сразу, как от толчка, он вспомнил все.
      Они со Спартаком прошли в глубь Малого Грота, чтобы убедиться в исходе эксперимента - свод выдержал. Рабочие почти все уже ушли. Задержались лишь немногие, приветствуя командора.
      И вдруг электрический свет погас...
      Когда-то черной осенней ночью молодого профессора Анисимова заставили спуститься в бомбоубежище. На пустынных улицах Ленинграда - полное затемнение, дом давно без электричества. В подвал пробирались ощупью. И тогда загрохотало вокруг, как в ночном лесу во время грозы. Но там хоть молнии ослепляют. А тут лишала зрения тьма. И казалось, все дрожит и рушится кругом: этажи, стены, сама земля. Оглушали невидимые взрывы бомб и близкая артиллерийская пальба.
      И эта давняя картина ожила в сознании академика здесь, в искусственном гроте, где непроглядная тьма громыхала, дробилась, оглушала.
      "Рушится свод, - успел подумать Анисимов. - Грот нельзя строить под единым сводом!"
      Потом Анисимова больно ударило в плечо, задело голову, и он упал, потеряв сознание.
      Он уже не видел, как Спартак, заваленный вместе с ним льдинами, уперся плечом в одну из них, чтобы не дать ей раздавить академика. Фонарик на поясе Спартака освещал их ненадежное убежище - подобие шатра, образованного льдинами.
      Аэлита смотрела на Анисимова, и глаза ее лучились:
      - Николай Алексеевич! Наконец-то! Я так ждала!
      - Я долго спал?
      - Меньше, чем Спартак, но часов шестнадцать спали.
      - Я видел вас во сне.
      - Нет, Николай Алексеевич, вы не во сне меня видели. Я, вот как сейчас, была с вами. Честное слово!
      - Я допускал это. Гипотетически, - и он замолчал.
      Больше всего Аэлита беспокоилась, что он спросит, как она тут оказалась? А он не спрашивал. Она боялась, что московские неприятности станут для него новыми потрясениями. И потом... потом Аэлите не хотелось признаваться Николаю Алексеевичу, что она прилетела сюда не просто к нему, а по поручению секретаря парткома.