- Если вы помните, на вечере у нее нас забавлял стишками молодой скандалист, который потом отделал шпагой бедного графа де Вальвера.
      - Этот, с безобразным носом? Вероятно, он не пользуется успехом у дам. И вряд ли может иметь отношение к чему-нибудь пикантному.
      - Если не считать пикантным поединок одного человека со многими.
      - Сразу несколько поединков! И на глазах у короля, их запретившего! Это действительно пикантно! - И дама залилась звонким хохотом. - Какой жы вы шутник, однако! Проказник! - И она ударила своим веером маркиза де Шампаня по руке, которой он облокотился на окно кареты.
      - Король запретил поединки между двумя дворянами, а мы с вами вместе с королем из Лувра посмотрим, как Сирано де Бержерак будет отбиваться от целой толпы простолюдинов, истинных католиков, возмущенных его намерением вопреки воле святейшего папы помешать сожжению книг.
      Именно так рассуждал и король Людовик XIII, когда после дебюта начатой с кардиналом шахматной партии тот сообщил ему о дерзком желании Сирано вмешаться в святое дело, порученное монахам, весь день собиравшим по монастырям книги Декарта.
      - Конечно, кардинал, мы с вами запрещали только поединки чести между двумя противниками, - говорил король, - но отнюдь не все виды сражений, иначе нам пришлось бы капитулировать даже перед Испанией.
      - Это так же не может случиться, ваше величество, как победа одного безумца над ста противниками.
      - Но в шахматах, ваше преосвященство, я люблю пожертвовать вам все фигуры, чтобы последней поставить мат.
      - Но перед костром у господина Сирано де Бержерака не будет ни одной фигуры для жертв, кроме собственной.
      - Посмотрим, посмотрим, - нетерпеливо завертел выставленной вперед головой король. - Не пора ли закрывать Нельские ворота и зажигать костер?
      - Все придет в свое время, если господин Сирано де Бержерак не опомнится и не опоздает.
      - Вы допускаете, что он может струсить?
      - Это его единственный путь к спасению, но ведущий, увы, в Бастилию за стократное нарушение вашего запрета на дуэли, ваше величество.
      - Неужели стократного? Ну и молодец! - не удержался король от возгласа. - Кстати, не ваши ли это монахи выстроились чуть ли не солдатским строем перед сваленными дровами и хворостом?
      - У каждого из них к груди прижато по два-три тома сочинений Декарта.
      - Полили ли костер маслом? - осведомился король.
      - Уже зажгли факелы, ваше величество.
      - Кажется, я прозевал вам фигуру, - рассердился король. - Вы заговорили меня. Впрочем, не Сирано ли это появился между костром и толпой монахов? Вооруженный против безоружных? Где ж тут равенство сил, скажите-ка мне.
      - Но за монахами вы можете увидеть толпу истинных католиков. У них найдется чем сломать даже лучшую шпагу.
      - Надеюсь, и шею еретика?
      - Да, - задумчиво заметил кардинал, - его действия можно расценить и как еретические, направленные против буллы папы.
      Монахи меж тем подошли к просмоленным поленьям и предусмотрительно политому маслом хворосту и подожгли костер.
      Пламя взвилось к небу, вызвав вопль восторга у всех, кто находился по обе стороны Сены.
      Огонь отразился в воде и заплясал бегущими отсветами и бликами, словно на водную твердь рассыпали воз бриллиантов.
      Осветились мрачные контуры Нельской башни с запертыми на ночь воротами.
      - Какая прелесть! - воскликнула графиня де Ла Морлиер. - Маркиз, вы заслуживаете награды!
      - Зрелище еще впереди, - пообещал маркиз.
      И тогда между столпившимися монахами и костром возникла одинокая фигура стройного, совсем еще юного человека.
      Не обнажая шпаги, он громко крикнул, так, что его было слышно не только на обоих берегах Сены, но и во дворце с открытыми окнами:
      - Всякий, кто приблизится к костру, чтобы бросить в него книги Декарта, сам окажется в костре, познав гнев огня. Это говорю я, Сирано де Бержерак. Берегитесь!
      Замешательство среди монахов было недолгим.
      Первый из них, творя крестное знамение и шепча молитвы, приблизился к костру, неся книгу в вытянутой руке.
      Никто не мог дать себе отчета, каким образом он вдруг взмахнул своей сутаной, указывая ногами на звезды, и полетел в трескучее пламя костра.
      Раздался поросячий визг, и через мгновение живой факел ринулся от костра к группе монахов.
      - Какая прелесть! - снова воскликнула графиня с родинкой. - Ведь он, наверное, обжегся, бедненький!
      - Кто следующий? - крикнул Сирано.
      - Вы заметили, ваше преосвященство, он не обнажает шпаги.
      - Пока, пока, ваше величество. Я послал туда стражников.
      - Тогда другое дело! - И король шмыгнул носом.
      Меж тем группа монахов как по команде пришла в движение. Однако нельзя даже передать быстроту происходившего. Руки Сирано от неповторимых по молниеносности движений, да и сам он, мечущийся исчезающим призраком, может быть из-за капризов освещения, становились порой невидимыми, но сутаны, задранные ноги дерзнувших приблизиться к костру монахов мелькали в воздухе, а горящие факелы, вырываясь из костра, отчетливо видные, разбегались от "огня святого Эльма".
      В отсветах его пламени виднелись разбросанные по земле книги в кожаных переплетах.
      - Несчастные монахи, - заметил король.
      - Они страдают за веру, - ответил кардинал.
      Тогда на Сирано двинулась толпа, кстати сказать, наспех набранная монахами по трактирам.
      Сирано так и не обнажил шпаги, но, если бы индеец Августин мог видеть, как он расправлялся с полупьяными погромщиками, привыкшими к тому, чтобы их боялись, и понятия не имевшими о тех невероятных приемах Сынов Солнца, которые освоил Сирано, угощая каждого, кто приближался к нему, ударами "живой кувалды" в самые болевые места.
      Через некоторое время земля была усеяна корчащимися людьми, и берег Сены огласился криками и стонами. Но пьянчужки продолжали лезть на Сирано, отбрасываемые его ударами, падали на уже лежащих.
      А над поверженными в позе ягуара, готового к прыжку, стоял ученик индейца из племени майя, готовый отразить любое нападение.
      Но теперь в дело вступили стражники со шпагами в руках.
      Пришлось и Сирано выхватить шпагу.
      - Кажется, дело дошло до настоящего сражения, - заметил король.
      - Они убьют его! Столько на одного! - воскликнула графиня де Ла Морлиер.
      Баронесса де Невильет, затаив дыхание следившая за всем происходящим, упала в обморок.
      В обморок упали и еще две дамы из окружения королевы, но, убедившись, что никто не спешит к ним на помощь, пришли в себя и бросились снова к окну, где их места были уже заняты другими дамами.
      Стражники никак не могли сблизиться с Сирано, им мешали преграждавшие путь стонущие и корчащиеся от боли тела пьянчуг.
      Но Сирано сам бросился на противников, и тут пошел в дело его излюбленный прием. В воздух, сверкая в отблесках костра, полетели одна за другой шпаги стражников, которые сразу же обращались в бегство. Пытавшихся оказать ему сопротивление офицеров Сирано неуловимым движением своей разящей шпаги ранил (хотя были и убитые!), отражая с непостижимой сноровкой все направленные на него удары. Впрочем, неверно думать, что он не получил ни одной раны. Камзол его покрылся кровавыми пятнами, но он продолжал биться с противниками, превосходя их в сноровке боя в несколько раз. Если говорить, что бой был неравным, то неравным он был обоюдно. Стражников было больше, но Сирано де Бержерак владел шпагой как никто из них.
      Как и в большинстве сражений, исход боя решила паника.
      Кто-то крикнул, что сам господь вложил в руку безумца его шпагу, ибо в булле папы не сказано о сожжении книг Декарта.
      Монахи стали подбирать и уносить книги, не стараясь больше их сжечь, стражники подбирали убитых и раненых, число которых точно так и не было установлено, доходя в общей сложности до нескольких десятков, если считать и поверженных пьянчуг.
      Полупьяная толпа разбежалась, стражники удалились.
      Сирано остался один, готовый отразить новую попытку штурмовать костер святого Эльма.
      - Это необыкновенно, маркиз! Я думала, что умру от волнения! вздохнула графиня с родинкой. - Но я смертельно устала, будто сама билась с этими ничтожествами. Садитесь в карету и отвезите меня домой. Граф уехал с поручением его высокопреосвященства в армию. Садитесь, пока я не передумала и не пригласила этого неистового демона, который, быть может, кое в чем и вам не уступит.
      - Как можно, графиня! Уж позвольте мне не допустить до вашей обворожительной родинки его безобразный клюв.
      - Но все-таки вам придется привезти его ко мне на следующий же раут. Он совсем недурной поэт. Пока, пожалуйста, не ревнуйте. Я просто хочу посмотреть на него вблизи.
      - Предпочел бы, чтобы вблизи вы смотрели лишь на меня.
      С этими словами маркиз юркнул в карету, поручив свою лошадь слуге графини.
      Карета графини поехала следом за каретой баронессы де Невильет, которая после обморока наконец пришла в себя.
      Ришелье смешал шахматные фигуры и сказал королю:
      - На этот раз, ваше величество, я проиграл не только вам.
      - Но каков молодец! - усмехнулся король. - Впрочем, и мат вы получили изящный.
      Невыспавшийся кардинал, войдя в свой кабинет, увидел на столе свою закладную записку, как он того пожелал накануне.
      Ее положил туда стоявший перед ним Сирано в изорванном и покрытом пятнами камзоле.
      ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ
      Воображение! Без этого качества нельзя
      быть ни поэтом, ни философом, ни умным
      человеком, ни мыслящим существом, ни
      просто человеком...
      Д. Д и д р о
      Сражение Сирано де Бержерака со ста противниками кажется невероятным и выглядит легендой. Но ознакомление с подлинными документами и утверждениями как современников Сирано, так и более поздних исследователей, казалось бы, снимало сомнения.
      Такая невероятная битва действительно имела место у Нельской башни в Париже, и к ней следует отнестись не как к вымыслу, а как к подлинному событию.
      Расхождения между свидетельствами Э. Ростана в XIX веке и Николая Лебре, современника и друга Сирано, лишь в названном числе убитых и раненых в этой небывалой битве. Ростан допускал, что убитых было восемь, а раненых семнадцать. Николай же Лебре говорил лишь об одном убитом, не называя числа раненых.
      Однако во всех свидетельствах приводится смехотворный повод вооруженного столкновения с отрядом в сто человек - видите ли, Сирано хотел заступиться за своего пьянчужку-приятеля.
      Надо ли говорить, что такой пьянчужка вряд ли собрал бы против себя целых сто человек.
      Нет, дело было в ином, что тщательно скрывалось и что интересно было бы понять. Кстати, трудно представить себе и механизм подобного сражения один против ста!
      И здесь на помощь приходит воображение, которое, основываясь на сопоставлении различных совпадений и неясностей, позволяет предложить нарисованную в романе картину, дающую ответ на все недоуменные вопросы. Очевидно, действительность была близка к самому фантастическому вымыслу.
      К о н е ц  в т о р о й  ч а с т и
      ______________________________________________________
      Часть третья
      КОЛОКОЛ СОЛНЦА
      Власть Зла сразить Мечтой я в мир
      пришел!
      К а м п а н е л л а
      Глава первая
      УДАЧИ НЕУДАЧНИКА
      Служить бы рад,
      Прислуживаться тошно.
      А. С. Г р и б о е д о в
      В этот день парижане были удивлены странным прохожим, нетвердой походкой пересекавшим весь город, его видели и близ кардинальского дворца, откуда он, видимо, вышел, и на улице Сан-Оноре, и на набережной Железного Лома, и на улице Могильщиков, бледного от потери крови, в изодранном камзоле, покрытом темными пятнами, слегка покачивающимся от усталости (или от непомерного с утра возлияния, что было неверно!). Сопровождаемый любопытными взглядами, он привлек к себе внимание и городских стражников, заподозривших в нем одного из тех неудачников, которые, потеряв веру во все на свете, начали промышлять разбоем, однако какая-то бумага, показанная стражам порядка, вызвала у них к прохожему столько же уважения, сколько и удивления.
      Надо ли говорить, что этим прохожим был наш Савиньон Сирано де Бержерак, получивший от кардинала Ришелье подтвержденное им поручение, суть которого была изложена в закладной записке, в дополнение к которой он получил для доставки в Рим и личное послание кардинала Ришелье к папе Урбану VIII. Ради этого Сирано и пошел на свой невероятный, неправдоподобный, но вошедший в историю как действительно совершенный (правда, якобы по другому, нелепому и незначительному, поводу!) подвиг, ставший легендой, вызывая спустя столетия улыбку.
      Однако Савиньону тогда было не до улыбок. Имея в кармане записку кардинала и его письмо в Ватикан, Сирано сознавал, что обязан вступить в роту гасконских гвардейцев капитана де Карбон-де-Кастель-Жалу, а для этого ему надлежало явиться в полк на лошади, в полном обмундировании и надлежащим образом вооруженным (по традиции тех времен!), а стоило все это по меньшей мере восемьсот, а то и тысячу ливров. В то же время в кармане у Сирано была та самая пустота, которой он посвятил свою "Оду о пустоте".
      Вся надежда оставалась на отца, отношения с которым, говоря уклончиво, у него не сложились, будучи взаимно неприязненными. Скупой отец уже давно отказал ему в деньгах, ссылаясь на то, что в коллеже Савиньон имеет стипендию, а после коллежа должен сам зарабатывать себе на жизнь, поскольку не избрал, по совету отца, подобно старшему брату, духовной карьеры. Савиньон не подчинился и не посвятил себя церкви, как не пошел и в услужение к кому бы то ни было, надеясь, что первая его комедия "Проученный педант", принятая к постановке в одном из парижских театров, принесет ему и славу, и деньги. На деле получилось совсем иначе. И он был не менее беден, чем крестьянин, которого вышвырнул с земли землевладелец, отказав в аренде.
      Д. Дидро скажет впоследствии: "Чем больше человек говорит, тем меньше он знает". О Сирано можно было бы заметить, что чем меньше у него было оснований для хорошего настроения, тем больше владела им веселость, непомерная гордыня и готовность к поединкам. Все это скорее всего скрывало внутренний мир неудачника, ибо даже легендарная шпага не провела его к обильному милостями двору, и если он и был принят в некоторых парижских гостиных, то, пожалуй, как забавный персонаж "с накладным носом", способный острым словом или скандалом развлечь скучающее общество. И все-таки Савиньон продолжал надевать на себя одолженную у друга Шапелля одежду и снова окунаться в осмеянную им пустоту парижского общества.
      Эти противоречия терзали Савиньона, который, однако, отверг даже предложение Ришелье остаться при нем дворцовым поэтом. Пожалуй, во всех этих несоответствиях и была необычная сущность Савиньона. И теперь ему не оставалось ничего другого, как явиться к отцу с повинной, ни перед кем не склонявшейся головой. И сделать это он должен был уже не для себя (что он с презрением отверг бы!), а ради освобождения томящегося в темнице любимого философа.
      Господин Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак скупо жил на ренту с капитала, вырученного от продажи имения Мовьер, поскольку его деятельность нотариуса, имеющего звание королевского писца, на новом месте не принесла ему желанного дохода. Обыватели не приняли пришлого чужака, предпочитая своих старых нотариусов. Так что ни землевладение, ни нотариальное дело королевского писца, ни переезд в Париж не принесли господину Абелю успеха и не приблизили его к королевскому двору, что осталось его болезненной мечтой.
      Потому семья господина Абеля ютилась в убогой квартире, в которую вели показавшиеся Савиньону особенно грязными и обветшалыми ступени (ведь он только что сошел с мраморной лестницы кардинальского дворца!).
      В первой же тесной, полутемной комнате Савиньон увидел старшего брата Жозефа. Тот молился.
      При виде Савиньона в таком непотребном виде будущий служитель церкви поднялся с колен и воскликнул:
      - Умоляю тебя, вольнодумец, уйди, не береди сердце родителя нашего, не убеждай его в том, что окончательно опустился и погиб, дабы гореть в геенне огненной, отрицая божественную благость нашей святой католической церкви!
      - Умолкни, ханжа пустопослушная! - огрызнулся Савиньон. - Я не к тебе пришел за благословением, да ты еще и не стал аббатом, хотя по низости и лживости своей уже готов к этому званию.
      - Ты остался прежним с кощунством змеиного языка на устах! - смиренно вздохнул Жозеф. - Чего тебе надобно? Уйди, не показывайся хоть святой нашей матери на глаза. Попадешься отцу - он сам тебя выгонит!
      - Это мы еще посмотрим! - запальчиво произнес Савиньон, закидывая назад голову, словно намереваясь клюнуть кого-то своим непомерным носом.
      В комнату вбежала шестнадцатилетняя Жаннетта, тоненькая, легкая, порывистая, как ласточка, и бросилась Савиньону на шею.
      - Ах, Сави! - прошептала она ему на ухо. - У меня такое горе, такое горе! Как хорошо, что ты пришел!
      - Что случилось, сестренка? - весело спросил Савиньон.
      - Я ухожу, - с угрозой в голосе произнес Жозеф. - Не желаю слышать наветы на нашего благочестивого отца из уст этой девчонки.
      - Иди, иди, молись, замаливай грехи! Если не хватит своих, возьми мои! - насмешливо напутствовал его Савиньон.
      Возмущенный Жозеф, шепча молитвы, удалился.
      - Так что? - спросил Савиньон сестру.
      - Отец сказал, что не даст денег мне на приданое и чтобы я не помышляла о замужестве, а готовилась уйти в монастырь.
      - Он хочет упечь тебя туда?
      Жаннетта кивнула и заплакала, уткнувшись лицом в грудь брата.
      На звук голосов в комнату вошла мать.
      Время и заботы наложили отпечаток на ее когда-то красивое лицо, побелели черные волосы, наложили веера морщинок у глаз. Но при виде любимого, обиженного судьбой сына она сразу воспрянула и словно помолодела, любовно глядя на Савиньона.
      Как и дочь, она бросилась на шею сына, потом отступила на шаг, говоря:
      - Сави! Что за вид? Тебе надо переодеться. Ты не ранен? Пойдем ко мне. Голоден? Дать тебе хлеба, сыра? Как я счастлива тебя видеть, хотя, боюсь, не радость привела тебя сюда. О тебе ходят по Парижу такие слухи! Будто ты чуть ли не каждый день дерешься с кем-нибудь на шпагах! Как ты можешь? Ты ли это? - с упреком закончила она, уводя его к себе.
      - Мама! Я только защищаюсь от тех, кому моя внешность не дает покоя. Но, поверьте, я никого не убил на дуэли, даже не ранил серьезно. Я остался прежним, каким вы хотели меня видеть.
      - Жалеешь пойманных рыбок, вымениваешь их на перочинный ножик?
      Савиньон кивнул.
      - Вот это приходится тщательно скрывать, впрочем, как и многое другое. - И он усмехнулся.
      - Я знаю, я все знаю, что у тебя на сердце, догадываюсь, чего ты жаждешь, - говорила мать, подавая сыну отцовскую одежду.
      - От вас я ничего не хотел бы скрыть, и потому позвольте прочесть вам новый сонет.
      - Читай, Сави, я так люблю твои стихи и всегда гордилась ими.
      - Не знаю, можно ли гордиться мечтой о ЖЕЛАННОМ ЯДЕ, которым я, поверьте, словно весь пропитан.
      - Читай, я все пойму.
      Савиньон поцеловал матери руку и прочел стих:
      ЖЕЛАННЫЙ ЯД
      Как я хотел бы для дуэли
      Противника себе найти
      И звездной ночью (без дуэньи)
      С ним вместо шпаг скрестить пути!
      И пусть в мучениях до встречи,
      В волненье жгучем буду жить.
      Змеиный яд болезни лечит,
      Желанный яд кровь освежит.
      Придет, как гром, мое мгновенье,
      Смогу счастливцем страстным стать
      И за одно прикосновенье
      Полжизни радостно отдать!
      Хочу сраженным быть не сталью,
      А приоткрытою вуалью!
      Мадлен подошла к сыну и, приподнявшись на носочки, поцеловала его в лоб над бровями, где начиналась у него переносица.
      - Лучше о самом своем сокровенном ты и сказать бы не смог! произнесла она, вытирая передником слезы.
      - Я знал, что вы поймете, - сказал Савиньон, снова целуя матери натруженную домашней работой руку.
      - А как твоя комедия? Я все ждала, что ты нас пригласишь в театр, хотя не знаю, в чем могла бы пойти.
      - Увы! На первом же спектакле по наущению церковного начальства ее освистали.
      - Освистали? Не может быть! Я ведь читала и так смеялась от души.
      - Душа в театре не нужна, о ней печется церковь, усмотревшая в моей пьесе оскорбление ее уставов. Пастыри не позволили довести представление до конца. О новых спектаклях не могло быть и речи, так же как и об ожидаемых доходах. - И Савиньон горько усмехнулся.
      - Что же теперь?
      - Я напишу новую пьесу. И так, чтобы зал и смеялся и рыдал!
      - Я верю в тебя, но переоденься, не то отец...
      Но переодеться Савиньон не успел.
      Жозеф уже донес отцу о приходе брата, и господин Абель де Мовьер-де-Сирано-де-Бержерак, уже тучный и седой, с багровым лицом, словно вырубленным из красного песчаника, ворвался в комнату жены.
      - Что это за проходимец? - закричал он. - Лохмотья? Посмел в них явиться сюда после драки, непутевый!
      Савиньон, покорно склонив голову, подошел к отцу, чтобы поцеловать ему руку.
      - Прочь, нечестивый! - брезгливо отпрянул отец. - Ты можешь вызвать только омерзение! Чего пришел? Бездельник! Тунеядец! Таверны, женщины, вино, дуэли! И вид бродяги! О подвигах беспутных слышал, обливался слезами, которые от гнева высыхали у меня еще на глазах.
      - Абель, я умоляю! Ведь это сын наш!
      - Молчите, сударыня! Нас этим сыном наказал господь!
      - Я старался, отец, не доставлять вам хлопот.
      - А теперь решился. Не только камзол, но и совесть износилась?
      - Как бы ни изодран камзол, но в нем я только что стоял перед его высокопреосвященством господином кардиналом Ришелье.
      - Не лги! - вскипел отец. - Последние лакеи вытолкали бы тебя, спустили с лестницы дворца.
      - Сам Ришелье предлагал мне остаться при нем поэтом.
      - И ты отказался? Не смеши родителей и Жозефа, который, конечно, подслушивает у дверей.
      - Да, отказался, ибо не хочу никому служить.
      - Единственные слова правды, которые я слышу: "не хочу служить"! Не хочу зарабатывать деньги.
      - Я не отказываюсь от службы, я не хотел лишь бить при этом поклоны. Но когда кардинал предложил мне вступить в полк, я согласился.
      - Опять вранье? Сам кардинал!.. Ха-ха! Да как ты до него добрался?
      - Решение его высокопреосвященства и привело меня к вам, почтенный мой отец. Я в самом деле зачислен в роту гасконских гвардейцев.
      - К капитану де Карбону? Не верю!
      - Тогда, пожалуйста, взгляните на этот документ. Быть может, глаза нотариуса не откажут вам?
      И Савиньон вынул из кармана рваного камзола заветную записку кардинала.
      - Жозеф! Очки! - крикнул господин Абель.
      Жозеф тихо открыл дверь, за которой он действительно стоял, и передал отцу очки в железной оправе. Тот напялил их на нос.
      - Что вижу! - вне себя от изумления воскликнул господин Абель. - Сам Ришелье, письмо к папе, какой-то Кампанелла! Рука самого кардинала, сомнений нет! Но как это поручение досталось тебе?
      - Быть может, кардинал объяснит это вам при личной встрече.
      - При личной встрече? И ты можешь устроить это мне? О боже! Неужели обо мне могут вспомнить только из-за этого бретера, моего сына?
      - Вы сами же спросили, могу ли я устроить вам встречу с кардиналом.
      - Жозеф! Ты слышишь, он вхож туда!.. О боже!
      - Я вхож, как видите, но теперь лишь как гвардеец роты капитана де Карбон-де-Костель-Жалу.
      - Но ведь это же конь, мундир, вооружение! Не меньше тысячи ливров!..
      - Но иначе мне не выполнить поручение кардинала, а следовательно, не явиться снова к нему, как вы в том заинтересованы.
      - Это уже совсем другое дело! Но ты разоряешь меня! Я вынужден буду затронуть основной капитал, уменьшить ренту.
      - Я возмещу затраты, как только театр заплатит мне за принятую пьесу.
      - Ее освистали и денег не заплатят, - тихо вставил Жозеф.
      - Снимай скорей эти лохмотья, они мне выворачивают душу. Но подпись кардинала! Лишь она заставит меня помочь тебе для вступления на военную службу. По крайней мере, все-таки будешь служить. Но кому? Кардиналу или королю?
      - Франции!
      - Отец, неужели вы решитесь разорить нас всех? - спросил Жозеф.
      - Молчи! - прервал отец. - Не понимаешь, чего стоит эта подпись!
      Так королевскому писцу господину Абелю де Сирано-де-Мовьер-де-Бержераку пришлось согласиться на трату части основного капитала, кстати сказать, полученного им в приданое за женой.
      Савиньон почувствовал, что он выиграл сражение, попробовал было "развить наступление" и оговорить интересы сестренки, но, услышав лишь первые слова Савиньона, господин Абель сердито замахал руками.
      - Нет, нет! И слышать не хочу. Ты - на войну, а эти двое, - он махнул рукой в сторону Жозефа, - в монастырь!
      Сирано ошибся бы, думая, что его отец согласился дать деньги ему. Нет, потомком Жан-Жака де Сирано, королевского егеря при Людовике Безумном, владела идея использовать привилегию, дарованную его предку больным королем, и только ради этого, чтобы приблизиться пусть хоть через нелюбимого сына, ко двору, быть принятым там и когда-нибудь показать всем придворным, что он, простой королевский писец, кое в чем превосходит всех графов и герцогов, согласен был господин Абель на расточительную трату.
      Как бы то ни было, но коня и снаряжение гвардейца Савиньон получил.
      Мать заботливо собрала его в дальний путь.
      На восточных границах Франции, в особенности близ города Музона, шла война с испанцами, которую следовало избежать.
      Савиньон, пробыв у матери несколько дней, полностью оправился и готов был к любым испытаниям, которые не заставили себя ждать.
      Глава вторая
      ЗАКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
      Не помогает счастье нерадивым.
      С о ф о к л
      Всадник на усталом, еле передвигающем ноги коне, оставив позади не одну сотню миль, остановился у ватиканских ворот. Конь поник головой, готовый упасть. Всадник соскочил на землю и любовно похлопал его по взмыленной шее.
      Граубинденец с длинной шпагой на боку направился к приехавшему с наглым, угрожающим видом.
      - Пакет! Его святейшеству папе! - по-французски произнес путник.
      - Чего бормочешь, будто сопли нос забили, - грубо по-немецки крикнул граубинденец.
      Приехавший не знаком был с этим языком, а страж, видимо, хоть и знал французский, как все швейцарцы, не желал на нем говорить.
      - Немедленно пропусти меня к его святейшеству, я - гонец самого его высокопреосвященства кардинала Ришелье.
      - А что мне твой Ришелье? - заявил страж, протягивая руку для приема обычного подношения, пусть и не слишком тяжелого кошелька, но приезжий или не понимал этого, или не желал понять.
      Запыленный, усталый с дороги, он не хотел терять времени и, считая, что упоминание кардинала Ришелье служит достаточным аргументом, отодвинул стража в сторону, чтобы пройти в ворота в ватиканской стене, но страж вздыбил усы, оскалил желтые зубы, прокричал немецкое ругательство и обнажил шпагу.
      Происшедшее затем надолго запомнилось граубинденцу. Шпага его неведомо как вылетела из его руки и взвилась к небу, потом со звоном ударилась о камень дороги.
      Испуганный страж, уверенный, что сейчас его проткнет шпагой проклятый француз, бросился бежать, взывая о помощи.
      К нему уже спешили два граубинденца, на ходу выхватывая шпаги.
      Приехавший тем же непостижимым приемом выбил одну за другой шпаги поочередно вступивших с ним в бой стражников, но не ранил ни одного из них. Теперь к нему с алебардами наперевес бежало еще несколько наемников.
      Но властный голос остановил их.
      К приехавшему направился офицер-швейцарец, командовавший охраной ватиканского дворца.
      Он видел необычайное искусство гонца и, имея на это свои виды, почтительно приветствовал его:
      - Прошу извинения, синьор, за доставленное вам беспокойство моими солдатами, но надо учесть, что именно за это им выплачивают жалованье из ватиканской казны. Так о чем вы не смогли договориться с моими молодцами, заставив теперь меня наложить на них серьезные взыскания? Денежные, конечно, ибо все мы работаем за деньги, и они служат нам и средством существования, и дисциплинарного воздействия. Какой смысл сажать их на гауптвахту и бесплатно кормить? Не лучше ли за неуменье фехтовать оштрафовать? Не так ли, синьор?
      Офицер говорил на французском языке с швейцарским акцентом, вставляя некоторые итальянские слова, когда дело касалось обращения к собеседнику.
      Приехавший сообщил, что привез срочное послание святейшему папе от кардинала Ришелье.
      - Из Франции? И вы проделали такой путь на этом бедняге коне?
      - Увы, я не мог менять лошадей, как это делают обычные гонцы. У меня поручение личное.
      - Мы договоримся с вами об этом, синьор. Я проведу вас в папские хоромы, при одном условии, однако, - если вы обучите меня своему превосходному приему обезоруживания противника.
      - Охотно, приятель! - согласился приехавший. - Где мы можем заняться уроком фехтования?
      - Во дворе за крепостной стеной, синьор, если это вас не слишком затруднит.
      - Лишь бы не затратить на это излишне много времени, господин офицер.
      - Я постараюсь быть прилежным учеником.
      Стражи-граубинденцы изумленно смотрели, как их офицер провел приехавшего, который, безусловно, не передал ему кошелька с монетами, они за этим следили, чтобы не прозевать своей доли. Оба прошли через приоткрытые для них ворота и сразу же обнажили шпаги.
      Граубинденцы, свободные от караула, сбежались посмотреть, что это будет за дуэль.
      Но дуэли, оказывается, не предполагалось.
      Офицер был обезоружен при первом же скрещении шпаг.
      Затем началось скрупулезное обучение приему. Офицер прикрикнул на своих подчиненных, чтобы они, несмотря на святое место, убирались ко всем чертям. Он не собирался приобщать их к секрету, которым хотел овладеть.
      Офицер оказался смышленым. Впрочем, выбить шпагу из железной руки своего учителя он все же не смог, но, подозвав к себе одного из своих солдат, разоружил его, едва тот выхватил по его приказу шпагу.