- Зрелище, ваше величество! Еще вчера я приказал привезти к Нельской башне и сложить напротив вашего дворца изрядный запас топлива, и сегодня, когда стемнеет, там будет разложен великолепный костер, который волшебно отразится в Севе и даст возможность и вам, ваше величество, и ее величеству прекраснейшей из королев, и всем вашим приближенным получить наслаждение от редкой, невиданной дотоле иллюминации.
      - Как это вам пришло в голову, Ришелье? Вы радуете меня! Я уже думал, что умру со скуки, вы ведь знаете, как она мучает меня!
      - Огни, ваше величество, вспыхивающие в грозовые дни божьего гнева на устремленных в небо остриях церкви святого Эльма, навели меня на мысль, что день этого святого, даже вдали от его церкви, надо отмечать огнем. И это будет красиво!
      Король оживился:
      - Вы истинно государственный человек, кардинал! Ваши предлагаемые мне решения всегда проникнуты высшей мудростью. Мы с вами будем вместе наблюдать за вашей выдумкой, сидя у окна за шахматным столиком. Вчера я так досадно проигрался в карты!
      - Вам, несомненно, удастся взять реванш за шахматной доской, ибо я не знаю другого такого мастера этой игры, как ваше величество.
      - Можно подумать, что я никогда вам не проигрываю.
      - Только от снисхождения, ваше величество.
      - В таком случае мы разыграем испанскую партию, хотя вы и терпеть не можете испанского короля.
      - Моя задача - освободить вас от этих докучливых политических забот, ваше величество.
      - Хорошо, кардинал! Я сам объявлю придворным о предстоящем зрелище, уготованном нам вашей заботой. Пришлите ко мне церемониймейстера двора.
      Кардинал величественно поклонился, но не двинулся с места. Лишь когда какой-то вельможа стал раскланиваться с ним, он послал его, как лакея, за церемониймейстером.
      Король повел носом и усмехнулся. Ему было приятно хоть чем-нибудь досадить кардиналу.
      К вечеру по случаю иллюминации, посвященной святому Эльму, о чем прошел слух по всему Парижу, обитателя Лувра во главе с королем и королевой Анной, не утратившей своей легендарной красоты, теснились у окон, выходивших на Сену, каждый на своей половине. Силуэт Нельской башни с открытыми в ней воротами вырисовывался на чистом небе. Костер разожгут одновременно с закрытием Нельских ворот.
      К берегу Сены перед Лувром стали съезжаться богатые экипажи, а в их числе карета с графским гербом на дверцах, в окошке которой виднелось прелестное личико графини с кокетливой родинкой на щеке.
      Ее уже ждал спешившийся всадник, по-крысиному ловко юркнувший к открытому окну остановившейся кареты.
      - Что нового у вас, маркиз? - жеманно спросила графиня де Велье, ответив на церемонное приветствие своего приближенного. - Вы перестали баловать меня пикантными подробностями, а это грозит вам потерей моего расположения.
      - Упаси бог, графиня! Лучше мне попасть в клетку смертников. Но я сумею увильнуть от этого, поскольку у меня припасено нечто особенное!
      - Что? Что? - почти высунулась из окна прелестная графиня. Неужели она и он?.. Ах, это просто ужас!
      - О нет, мадам! Еще пикантнее!
      - Не мучьте меня, я сгораю от нетерпенья!
      - Сгорать будете не вы, а нечто совсем другое, графиня!
      - Это связано как-нибудь со святым Эльмом? Говорите же!
      - Огни святого Эльма возгораются в дни божьего гнева, громыхающегося в небесах. Сегодня можно ждать грома.
      - Боже мой! Гром в ясном небе? Мне страшно.
      - На этот раз гроза будет особенной. Не в небе, а на земле.
      - Может быть, здесь небезопасно и нам лучше уехать?
      - Вас отделит от нее река! На том берегу, мадам, произойдет это пикантное, я бы сказал, событие.
      - Как? У Нельских ворот, у всех на виду? Срам какой! Вы просто невозможны, маркиз.
      - Костер, разложенный для всеобщего удовольствия, будет не простым.
      - Ну ясно, не простым. В честь святого Эльма. Я тоже поминала его в своей утренней молитве.
      - На костре будут сожжены книги Декарта, осужденного святейшим папой.
      - А кто это такой? Еретик? Так почему же его самого не сожгут на этом костре?
      - Он успел укрыться в Нидерландах, мадам.
      - Какая жалость! Я никогда не видела сожжения людей! Говорят, они кричат. От одной только мысли об этом у меня мурашки бегут по спине.
      - Я хотел бы быть одной из этих "мурашек".
      - Оставьте вы! У меня замирает сердце!
      - Вашему столь дорогому мне сердцу еще придется замереть сегодня, мадам.
      - Неужели? Значит, его все-таки поймают и сожгут?
      - Если не его, то кое-кого другого вам придется помянуть сегодня в своей вечерней молитве. Вы видите эту карету?
      - Конечно! Кто в ней?
      - Баронесса де Невильет. Она явилась сюда ради него...
      - Боже мой! Она же стара, у нее столько морщин. И все-таки ради кого-то примчалась сюда? Поистине "маленькая собачка до старости щенок"!
      - Графиня! Вы так же прекрасны, как злы! Она приехала ради своего крестника.
      - Вот как? Кто это?
      - Если вы домните, на вечере у нее забавлял стишками молодой скандалист, который потом отделал шпагой бедного графа де Вальвера.
      - Этот, с безобразным носом? Вероятно, он не пользуется успехом у дам. И вряд ли может иметь отношение к чему-нибудь пикантному. - Если не считать пикантным поединок одного человека со многими.
      - Сразу несколько поединков! И на глазах у короля, их запретившего! Это действительно пикантно! - И дама залилась звонким хохотом. - Какой же вы шутник, однако!
      - Король запретил поединки между двумя дворянами, а мы с вами, вместе с королем из Лувра, посмотрим, как Сирано будет отбиваться от целой толпы простолюдинов, истинных католиков, возмущенных его намерением вопреки воле святейшего папы помешать сожжению книг.
      Именно так рассуждал и король Людовик XIII, когда после дебюта начатой с кардиналом шахматной партии тот сообщил ему о дерзком желании Сирано вмешаться в святое дело, порученное монахам, весь день собиравшим по монастырям книги Декарта.
      - Конечно, кардинал, мы с вами запрещали только поединки чести между двумя противниками, - говорил король, - но отнюдь не все виды сражений, иначе нам пришлось бы капитулировать даже перед Испанией.
      - Это так же не может случиться, ваше величество, как победа одного безумца над ста противниками.
      - Но в шахматах, ваше преосвященство, я люблю пожертвовать вам все фигуры, чтобы последней поставить мат.
      - Но перед костром у господина Сирано де Бержерака не будет ни одной фигуры для жертв, кроме самого себя.
      - Посмотрим, посмотрим, - нетерпеливо завертел выставленной вперед головой король. - Не пора ли закрывать Нельские ворота и зажигать костер?
      - Все придет в свое время, если Господин Сирано де Бержерак не опомнится и не опоздает.
      - Вы допускаете, что он может струсить?
      - Это его единственный путь к спасению, но ведущий, увы, в Бастилию за стократное нарушение вашего запрета на дуэли, ваше величество.
      - Неужели стократного? Ну и молодец! - не удержался король от возгласа. - Кстати, не ваши ли это монахи выстроились чуть ли не солдатским строем перед сваленными дровами и хворостом?
      - У каждого из них к груди прижато по два-три тома сочинений Декарта.
      - Полит ли хворост маслом? - осведомился король.
      - Уже зажгли факелы, ваше величество.
      - Кажется, я прозевал фигуру, - рассердился король. - Вы заговорили меня. Впрочем, не Сирано ли это появился между костром и толпой монахов? Вооруженный против безоружных! Где же тут равенство сил?
      - Но за монахами вы можете увидеть толпу истинных католиков. У них найдется чем сломать даже лучшую шпагу.
      - Надеюсь, и шею еретика?
      - Да, - задумчиво заметил кардинал, - его действия можно расценить и как еретические, направленные против буллы папы.
      Монахи меж тем подошли к просмоленным поленьям я предусмотрительно политому маслом хворосту и подожгли костер.
      Пламя взвилось к небу, вызвав вопль восторга у всех, кто находился по обе стороны Сены.
      Огонь отразился в воде и заплясал бегущими отсветами и бликами, словно на водную твердь рассыпали воз бриллиантов.
      Осветились мрачные контуры Нельской башни и запертыми на ночь воротами.
      - Какая прелесть! - воскликнула графиня де Белье. - Маркиз, вы заслуживаете награды!
      - Зрелище еще впереди, - пообещал маркиз.
      И тогда между столпившимися монахами и костром возникла одинокая фигура стройного, совсем еще молодого человека.
      Не обнажая шпаги, он крикнул так, что его было слышно не только на обоих берегах Сены, но и во дворце:
      - Всякий, кто приблизится к костру, чтобы бросить в него книги Декарта, сам окажется в костре. Это говорю я, Сирано де Бержерак. Берегитесь!
      Замешательство среди монахов было недолгим.
      Первый из них, творя крестное знамение и шепча молитвы, приблизился к костру, неся книги в вытянутой руке.
      Никто не мог дать себе отчета, каким образом он вдруг взмахнул своей сутаной и полетел в трескучее пламя костра.
      Раздался поросячий визг, и через мгновение живой факел ринулся от костра к группе монахов.
      - Какая прелесть! - снова воскликнула графиня с родинкой. - Ведь он, наверное, обжегся, бедненький?
      - Кто следующий? - крякнул Сирано.
      - Вы заметили, наше преосвященство, он не обнажает шпаги?
      - Пока, пока, ваше величество. Я послал туда стражников.
      - Тогда другое дело! - И король шмыгнул носом.
      Меж тем группа монахов как по команде пришла в движение. Однако нельзя даже передать быстроту происходящего. Руки Сирано от неповторимых по молниеносности движений, да и сам он, мечущийся исчезающим призраком, может быть, из-за капризов освещения, становились порой невидимыми, но сутаны, задранные ноги дерзнувшихся приблизиться к костру монахов мелькали в воздухе, а горящие факелы, вырывающиеся из костра, отчетливо были видны.
      В отсветах пламени виднелись разбросанные по земле книги в кожаных переплетах.
      - Несчастные монахи, - заметил король.
      - Они страдают за веру, - ответил кардинал.
      Тогда на Сирано двинулась толпа, наспех набранная монахами по трактирам.
      Снрано так и не обнажил шпаги. Но, если бы индеец Августин мог видеть, как он расправился с полупьяными погромщиками, привыкшими к тому, чтобы их боялись, я понятия не имевшими о тех невероятных приемах сынов Солнца, которые, стоя спиной к костру, пустил в ход Сирано, угощая каждого, кто приближался к нему, ударами в самые болевые места!
      Через короткое время земля была усеяна корчащимися людьми, и берег Сены огласился криками и стонами. Пьянчужки продолжали лезть на Сирано и, отбрасываемые его ударами, падали на уже лежавших.
      А над поверженными в позе ягуара, готового к прыжку, стоял ученик индейца из племени майя, готовый отразить любое нападение.
      Но теперь в дело вступили стражники со шпагами в руках.
      Пришлось и Сирано выхватить шпагу.
      - Кажется, дело дошло до настоящего сражения, - заметил король, сопя носом.
      - Они убьют его! Столько на одного! - воскликнула графиня де Велье.
      Баронесса де Невильет, с задержанным дыханием следившая за всем происходящим, упала в обморок.
      В обморок упали и еще две дамы из окружения королевы, но, убедившись, что никто не приходит к ним на помощь, пришли в себя и бросились снова к окну, где их места были уже заняты другими дамами.
      Стражники никак не могли сблизиться с Сирано, мешали преграждавшие им путь стонущие и корчащиеся от боли тела пьянчуг.
      Но Сирано сам бросился на противников, и тут пошел в дело его излюбленный прием. В воздух, сверкая в отблесках костра, полетели одна за другой шпаги стражников, которые сразу же обращались в бегство. Пытавшихся оказать ему сопротивление офицеров Сирано неуловимым движением своей разящей шпаги ранил (хотя были и убитые!), отражая с непостижимой сноровкой все направленные на него удары. Впрочем, неверно думать, что он не получил ни одной раны. Камзол его покрылся кровавыми пятнами, но он продолжал биться с противниками. Как в большинстве сражений, исход боя решила паника.
      Кто-то крикнул, что сам господь вложил в руку безумца его шпагу, ибо в булле папы не сказано о сожжении книг Декарта.
      Монахи стали подбирать и уносить книги, не стараясь больше их сжечь, стражники подбирали убитых и раненых.
      Полупьяная толпа разбежалась, стражники удалились.
      Сирано остался один, готовый отразить, новую попытку штурмовать костер святого Эльма.
      - Это необыкновенно, маркиз! Я думала, что умру от волнения! вздохнула графиня с родинкой. - Но я смертельно устала, будто сама билась с этими ничтожествами. Садитесь в карету и отвезите меня домой. Граф уехал с поручением его высокопреосвященства в армию. Садитесь, пока я не передумала и не пригласила этого неистового демона, который, быть может, кое в чем и вам не уступит.
      - Как можно, графиня! Уж позвольте мне не допустить до вашей обворожительной родинки его клюв.
      - Но все-таки вам придется привезти его ко мне на следующий же раут. Но совсем недурной поэт. Пока не ревнуйте. Я просто хочу посмотреть на него вблизи.
      - Предпочел бы, чтобы вблизи вы смотрели лишь на меня.
      С этими словами маркиз юркнул в карету, поручив свою лошадь слуге графини.
      Карета графини поехала следом за каретой баронессы де Невильет, которая после обморока пришла в себя.
      Ришелье смешал шахматные фигуры и сказал королю:
      - На этот раз, ваше величество, я проиграл не только вам.
      - Но каков молодец! - усмехнулся король. - Впрочем, и мат вы получили изящный. [Сражение Сирано де Бержерака со ста противниками всегда казалось автору невероятным в выглядело легендой. Но ознакомление с подлинными документами той и последующих эпох вынудило автора отнестись к этому событию как к подлинному. Расхождение между свидетельством Ростана в XIX веке и Лебре, современника Сирано, было лишь в числе убитых и раненых в этом небывалой битве. Ростан утверждал, что убитых было 8, а раненых 17, Лебре же говорил лишь об одном убитом, числа раненых не называя. (Примеч. авт.)]
      Невыспавшийся кардинал, войдя в свой кабинет, увидел на столе свою закладную записку, как он того и пожелал накануне.
      Ее положил туда стоявший перед ним Сирано в изорванном и покрытом пятнами камзоле.
      ЗАКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
      Всадник на усталом, еле передвигающем ноги коне, оставив позади не одну сотню миль, остановился у ватиканских ворот. Конь поник головой, готовый упасть. Всадник соскочил на землю и любовно похлопал его по взмыленной шее.
      Наемник-граубинденец с длинной шпагой на боку - направился к приехавшему с наглым угрожающим видом.
      - Пакет! Его святейшеству папе! - по-французски произнес путник.
      - Чего бормочешь, будто сопли нос забили! - грубо по-немецки крикнул граубинденец.
      Приехавший незнаком был с этим языком, а страж, видимо, хоть и знал французский, как все швейцарцы, не желал на нем говорить.
      - Немедленно пропусти меня к его святейшеству, я - гонец самого его высокопреосвященства кардинала Ришелье.
      - А что же твой Ришелье? - заявил страж, протягивая руку для приема обычного подношения, пусть и не слишком тяжелого кошелька, по приезжий или не понимал этого, или не желал понять.
      Запыленный, усталый с дороги, он не хотел терять времени и, считая, что упоминание кардинала Ришелье служит достаточным аргументом, отодвинул стража в сторону, чтобы пройти в ворота в ватиканской стене, но страж вздыбил усы, оскалил желтые зубы, прокричал немецкое ругательство и обнажил шпагу.
      Происшедшее за тем надолго запомнилось граубинденцу. Шпага его неведомо как вылетела из руки и взвилась к небу, потом со звоном ударилась о камень дороги.
      Испуганный страж, уверенный, что сейчас его убьет проклятый француз, бросился бежать, взывая о помощи.
      К нему уже спешили два граубинденца, на ходу выхватывая шпаги.
      Приехавший тем же непостижимым приемом выбил одну за другой шпаги у поочередно вступивших с ним в бой стражников, но не ранил ни одного из них. Теперь к нему с алебардами наперевес бежали еще несколько наемников.
      Но властный голос остановил их.
      К приехавшему направился офицер-швейцарец, командовавший охраной ватиканского дворца.
      Он видел необычайное искусство гонца и, имея на это свои виды, почтительно приветствовал его:
      - Прошу извинения, синьор, за доставленное вам беспокойство моими солдатами, но, надо учесть, что именно за это им выплачивают жалованье из ватиканской казны. Так о чем вы не смогли договориться с моими молодцами, заставив теперь меня наложить на них серьезные взыскания? Денежные, конечно, ибо все мы работаем за деньги, и они служат нам и средством существования, и дисциплинарного воздействия. Какой смысл сажать их на гауптвахту и бесплатно кормить! Не лучше ли за неумение фехтовать оштрафовать? Не так ли, синьор?
      Офицер говорил на французском языке со швейцарским акцентом, вставляя некоторые итальянские слова.
      Приехавший сообщил, что привез срочное послание святейшему папе от кардинала Ришелье.
      - Из Франции? И вы проделали такой путь на этом бедняге коне?
      - Увы, я не мог менять лошадей, как это делают обычные гонцы. У меня поручение личное.
      - Мы договоримся с вами об этом, синьор. Я проведу вас в папские хоромы, при одном условии, однако, если вы обучите меня своему превосходному приему обезоруживания противника.
      - Охотно, приятель! - согласился приехавший. - Где мы можем заняться уроком фехтования?
      - Во дворе за крепостной стеной, синьор, если это вас не слишком затруднят.
      - Лишь бы не затратить на это излишне много времени, господин офицер.
      - Я постараюсь быть прилежным учеником.
      Стражи-граубенденцы изумленно смотрели, как их офицер провел приехавшего, который, безусловно, не передал ему кошелька с монетами, они за этим следили, чтобы не прозевать своей доли. Оба прошли через приоткрытые для них ворота и сразу же обнажили шпаги.
      Граубинденцы, свободные от караула, сбежались посмотреть, что это будет за дуэль.
      Но дуэли, оказывается, не предполагалось.
      Офицер был обезоружен при первом же скрещении шпаг.
      Затем началось скрупулезное обучение приему. Офицер прикрикнул на своих подчиненных, чтобы они, несмотря на святое место, убирались ко всем чертям. Он не собирался приобщать их к секрету, которым хотел овладеть.
      Офицер оказался смышленым. Впрочем, выбить оружие из железной руки своего учителя он все же не смог, но, подозвав к себе одного из своих солдат, разоружил его, едва тот выхватил по его приказу шпагу. Учитель похвалил своего ученика и дал ему еще несколько советов, после чего они вдвоем поднялись в ватиканский дворец.
      - Меня зовут Вильгельм Бернард, я пока служу его святейшеству, чтобы войти в наследство. Буду владеть заемной конторой. Если вам понадобится взаймы некоторая сумма, буду к вашим услугам.
      - Я благодарю вас, господин лейтенант. Я слишком беден, чтобы отдавать долги, и слишком горд, чтобы брать взаймы без отдачи.
      - Как? Разве кардинал Ришелье мало платит вам?
      - Он ничего не платит мне, дорогой Бернард, хотя я и выполняю его поручение как гвардеец роты гасконцев, куда обязан явиться после выполнения поручения кардинала. И солдатского жалованья пока не получал... Где же я смогу вручить святейшему папе Урбану Восьмому послание его высокопреосвященства кардинала Ришелье?
      - Кардинал Ришелье высок у вас во Франции. Святой престол по высоте своей недосягаем, дорогой гвардеец. Я проведу вас тоже к его высокопреосвященству, такому же, как и ваш Ришелье, монсеньору кардиналу Антонио Спадавелли, состоящему при особе святейшего папы.
      - Но я должен передать послание в руки самого папы.
      - Надеюсь, вас не снабдили посланием к самому господу богу? Верьте, я знаю, что делаю, ведя вас к монсеньору Спадавелли.
      Комната, в которую ввел офицер приезжего, казалась тесной по сравнению с пройденными ими богатыми залами и отличалась скромным убранством.
      - Монсеньер, - обратился к сгорбленному старику швейцарец. - К вам прибыл с письмом к его святейшеству гонец от кардинала Ришелье.
      - Ришелье? Вот как? - удивился кардинал. - Давайте. Как вас зовут, гонец?
      - Сирано де Бержерак, ваше высокопреосвященство. Но послание я обязан передать из рук в руки его святейшеству.
      - Вы внушаете мне уважение и доверие, господин Сирано де Бержерак. Хотел бы, чтобы вы ответили мне тем же. Послание кардинала Ришелье будет доведено до сведения его святейшества немедленно.
      - Я верю вам, ваше высокопреосвященство, - на прекрасной латыни произнес Сирано, передавая пакет.
      Кардинал Спадавелли вскрыл его, пробежал глазами и не мог подавить своего волнения.
      - Прошу простить меня, сын мой, - обратился тоже на латыни кардинал к Сирано, - но содержание этого письма настолько касается и меня лично, что я не могу не выразить вам особой благодарности. Однако я опасаюсь за вашу безопасность. Увы, но в Папской области слишком много испанских войск, а ваша Франция вступила в войну на стороне государств, противостоящих Испании и Габсбургам.
      - Любому, кто заинтересуется мной из числа испанских солдат или офицеров, придется посчитаться с моей шпагой! - запальчиво воскликнул Сирано.
      - Нет, сын мой, - перешел на французский язык кардинал. - Для вашей же безопасности я попрошу вас передать свою шпагу вот этому славному офицеру, которому я поручу препроводить вас, как задержанного папской охраной, до дома французского посланника господина Ноаля. Ждите меня там. Вам понятна ваша задача, господин лейтенант Бернард?
      - Совершенно ясна, монсеньор! - отозвался швейцарец. - Я бережно доставлю в сопровождении моих солдат гонца кардинала Ришелье до резиденции французского посланника. Ни один испанец не заинтересуется, что мы делаем.
      - Поверьте, ваше высокопреосвященство, - снова перешел на латынь Сирано, - это совершенно непохоже на меня, но я вверяюсь вам.
      - Это не останется безответным, - произнес кардинал, жестом руки отпуская обоих.
      - Давайте вашу шпагу, дорогой де Бержерак. Пусть она будет залогом нашей дружбы, - предложил лейтенант Бернард.
      Сирано без всякой охоты отдал шпагу вместе с перевязью своему новому знакомому и ученику, который лет на десять был старше его.
      Уже через несколько минут оба они ехали рядом на лошадях, сопровождаемые эскортом ватиканских стражников в двухцветной форме.
      - Знаете, де Бержерак, я решил не служить больше в наемниках по двум причинам.
      - Буду рад узнать, - отозвался Сирано.
      - Наследство, о котором я говорил, и совет, написанный каким-то узником и доставленный мае тюремным стражем из нашего кантона. Я вам прочту его. Называется: "Швейцарцам и граубиндениам".
      Не только Альпы вознесли вас в небо,
      Раз вольность там людьми обретена.
      Зачем нужна чужая им война,
      Коль в той стране никто из них и не был?
      Тиран заплатит, хоть народ без хлеба.
      За кровь вам - золота, а честь бедна.
      Копнешься в совести - она черна.
      Молю, чтоб торг собой отвергли все бы!
      Не лучше ли добившимся свобод
      Освободиться дома от господ?
      Мальтийский крест не ждет их на чужбине.
      Свергайте же паучий тяжкий гнет
      Всех, кто труд ваш жадно продает,
      В пороках, в роскоши погряз, как в тине.
      - Что за узник?
      - Не то Канапелли, не то Кампанелла.
      Сирано невольно пришпорил коня, и тот, забыв про усталость взбрыкнул.
      - Что это с ним? Или отдохнул? За такие сонеты монаха упрятали бы в темницу, да он уже в нее находится пожизненно. Вот он и пишет советы, взывая к вашей совести, а она, поверьте, у нас есть. Меня, во всяком случае, он разбередил. К тому же ом составляет гороскопы. У меня растет сын, и я просил раз своего земляка составить на Анри гороскоп. И, оказывается, сын моя пойдет по военной части, станет генералом и погибнет со славой в бою.
      - Я бы не стал заказывать свои гороскоп, - заметил Сирано, уверен, он не осветил бы моего будущего. Я вольнодумец даже в суеверии.
      Вместе с новым приятелем он благополучно доехал до дома французского посланника в Риме, господина Ноаля, получил обратно свою шпагу, заверения в дружбе, благодарность за обучение фехтованию и вошел в дом.
      Посланник Ноаль, тонкий дипломат, видом своим напоминал маркиза с фарфоровой вазы королевского дворца, в парике и кружевах, с утонченным изяществом манер. Едва узнав, что гость-гонец самого кардинала Ришелье, он стал рассыпаться перед ним в любезностях, предложив откушать и отдохнуть с дороги.
      И вновь из тяжелых ворот выехала кардинальская карета на огромных колесах, и снова толпа верующих выстроилась по обочинам дороги, жадно подбирая звонкие символы кардинальское щедрости.
      И, как незадолго до того, карета снова свернула с моста и поехала вдоль Тибра, достигнув тюремных стен.
      Всадник не был послан вперед, потому у ворот получилась заминка, пока сам суетливый и подобострастный начальник тюрьмы синьор Парна не выбежал навстречу, не зная, как выразить свое почтение к приближенному святейшего папы Урбана VIII.
      Тюремные ворота открылись, карета въехала во двор, распахнулась ее дверца, спущена была подножка, и престарелый кардинал сошел на камни тюремного двора. Опоздавший тюремный священник, невзирая на годы, бежал навстречу монсеньеру, а тот, опираясь на посох, в сопровождении полусогнутого в поклоне синьора Парца шел уже знакомой дорогой к камере пожизненного узника.
      Загремели ключи, открылась дверь.
      Ошеломленный синьор Парца с врученной ему бумагою папского двора в руке поспешно удалился, а кардинал вошел в полутемный каземат.
      Томмазо радостно поднялся, узнав учителя.
      - Ваш гороскоп готов, - сказал он после приветствия.
      - Пока не нужен гороскоп. Вот здесь адресованное кардиналу Ришелье письмо от папы, святейшего из пап. Ты свободен, мой Джованни!
      Ошеломленный Кампанелла смотрел на Спадавелли, не веря ушам.
      - Ты отвезешь письмо от папы в Париж.
      - О боже! - воскликнул вечный узник. - Так вот каков тот Ришелье, о котором так несправедливо болтают! - Он встал на колени и поцеловал письмо в руке кардинала. - Благословенны будут имя папы и кардинала Ришелье, - растроганно произнес он.
      - Вставай, Томмазо... Я отвезу тебя к посланнику Франции Ноалю. Там ждет тебя гонец из Франции.
      - Тогда зачем же ехать во Францию мне самому, учитель? Уж если не Неаполь, не Калабрия родная, то хоть Венеция! Позвольте!
      - Молчи, сын мой! Ты ничего не знаешь. Папа даровал тебе свободу, но Папская область наводнена испанцами, и я не знаю, понравится ли им твое освобождение. Собирайся.
      - Багаж мой прост, одни бумаги. Быть может, удастся на свободе издать собрание сочинений.
      Карета кардинала выехала из тюремных ворот и направилась через Вечный город к дому французского посланника.
      Вчерашний узник не мог сдержаться. Он почти наполовину высунулся из окна кареты и наслаждался впервые почти за тридцать лет видом домов, прохожих, синим небом, ярким солнцем! Сердце его, вынесшее в неволе такие испытания, сейчас готово было разорваться от счастья! Он свободен, он, подобно всем людям, может жить, дышать, творить для них!
      При виде кардинальского экипажа верующие выстраивались по обе стороны улицы, и кардинал Антонио Спадавелли, верный своим традициям, выбрасывал в толпу пригорошни монет.
      Кампанелла поморщился, заметив, как борются истовые католики из-за кардинальской милостыни.
      - А все-таки, учитель, - сказал он, - подлинное счастье людей будет не в деньгах, а в отмене их.
      - Твой предшественник Томас Мор остроумно назвал свою вымышленную страну Утопией, что в переводе, как ты знаешь, означает Нигдейя. Он сам как бы предвещал, что нигде на земле не осуществиться ни его, ни твоим мечтам.
      - Как знать, учитель, христианство при тиранах казалось тоже невозможным.
      - Не будем спорить, сын мой, насладимся счастьем твоего освобождения.
      - Благодарение богу, светлейшему папе Урбану Восьмому и кардиналу Ришелье. И вам, учитель. Без вас не сделать мне и шага за пределами тюремных стен.
      - Ну почему!..
      - Хотя бы потому, что я отвык ходить под синим небом.
      Карета остановилась. Кардинал и Кампанелла вышли из нее. Их встречал, помогая обоим выйти, французский посланник господин Ноаль в парике, камзоле и панталонах с кружевами, в туфлях на высоких каблуках, с красивыми бантами.
      - О, ваше высокопреосвященство господин кардинал, как мне благодарить за высшую честь, которая оказана мне вашим посещением!
      - Цель моего посещения, синьор, передать вам из рук в руки бесценного философа, прошедшего все бездны ада, Томмазо Кампанеллу.
      - Прошу войти в мой дом, он будет освящен пребыванием в нем таких людей.
      - У вас ли гонец кардинала?
      - Он здесь, монсеньор, поел, спать лечь не захотел, но за столом уснул.
      - Представьте нам его.
      При виде Кампанеллы и кардинала Сирано бросился на колени.
      - Встань, сын мой, - сказал кардинал.
      - Нет, ваше высокопреосвященство, я на коленях перед тем, кто воплощает для меня и тьму темниц, и Солнца свет.
      Кампанелла ласково положил ему руку на плечо.
      - Я не хотел бы принять эти поэтические слова на свой счет, юноша. Для меня вы не только посланник, но и избранник высокого и далекого друга, которого я так ошибочно корил, монсеньера Ришелье.
      - Вот, отец мой, его записка. Я должен проводить вас к нему во Францию.
      Кампанелла, отлично владея и французским языком, дважды перечитал эту "закладную записку".
      Потом передал ее кардиналу Спадавелли, который тоже с интересом познакомился с ней.
      - Вот видишь, Томмазо, сам Ришелье ждет тебя, назначив сопровождающим этого славного гвардейца.
      - Я, право, не пойму, учитель. Ведь я недавно снова провинился, встав на защиту Галилея...
      - Итак, молодой человек, вручаю вам, как пожелал того сам Ришелье, заботу о Томмазо Кампанелле. Я вынужден покинуть вас.
      - Надеюсь, все устроится, монсеньор, - сказал Ноаль. - Мой дом, как дом посланника, неприкосновенен.