- Подобные стрелы могли лишь обуглиться в сиянии вашей красоты, ваша светлость, - поклонился Сирано. - Мои же стрелы направляются во мрак невежества и коварства.
      - Вы находчивы, - поощрительно улыбнулась герцогиня де Шеврез.
      К ним порывисто, словно вызывая ветер, подошла блестящая принцесса Монпансье.
      - Не разочаровывайте меня, господин де Бержерак! - звонко воскликнула она. - Не уверяйте, что не поднимете больше шпаги, которую обнажили даже против ста человек!
      - Шпагой, ваше высочество, действительно можно сдержать сто человек, но для привлечения на правую сторону миллионов людей нужно уже другое оружие.
      - Но и шпага ваша может понадобиться, господин де Бержерак, если дело дойдет до осады Бастилии, где вы, надеюсь, окажетесь рядом со мной.
      - Я всегда избегал Бастилии, ваше высочество, никак не допуская, что могу там встретиться с принцессой.
      Принцесса Монпансье расхохоталась:
      - В Бастилии внучку Генриха IV вы бы не встретили, но на стенах крепости у пушек можете найти.
      - Я буду подносить ядра, начиненные памфлетами.
      Графиня де Ла Морлиер увлекла Сирано и Ноде вместе с ним дальше.
      - А вот и сама сестра легендарного Конде, мадам де Лонгвиль, скорее зажмурьтесь, мой Бержерак!
      - Это было бы преступлением, ваше сиятельство! - воскликнул Сирано. Конечно, людям приходится жмуриться, глядя на солнце, но они не могут обойтись без его живительных лучей!
      - Вы милы, Бержерак, - сказала госпожа де Лонгвиль. - Я расскажу о вас брату, он пригласит вас в Лувр немного повеселиться.
      - А теперь, - воскликнула графиня де Ла Морлиер, оглядываясь на маркиза де Шампань и делая ему какой-то знак, - мы попросим нашего поэта прочесть свои памфлеты, направленные против чудовища в рясе, который держит в плену нашу прелестную королеву Анну и ее малолетнего сына, нашего любимого короля!
      Маркиз де Шампань исчез из гостиной и незаметно вернулся уже не один.
      Сирано уже увлеченно читал свои памфлеты, которые так взбесили кардинала Мазарини, готовившего их автору ни с чем не сравнимую по жестокости месть.
      Памфлет "У спальни королевы", болезненно уязвивший королеву Анну, произвел в гостиной графини подлинный фурор. Дамы повскакивали с кресел, рукоплеща поэту. Сопровождающие их кавалеры молча ухмылялись в усы и переговаривались между собой.
      - Какая прелесть! - восклицали дамы. - Как изысканно, тонко и вместе с тем зло! Но это святая злость, равная доброте!
      - Лучше об этом адюльтере не сказать и в самом язвительном дамском обществе, - заметила герцогиня де Шеврез.
      - Даже в таком, где не умеют краснеть! - подтвердила принцесса Монпансье.
      - Вас поблагодарят за эти памфлеты не только крестьяне, - с обворожительной улыбкой произнесла госпожа де Лонгвиль.
      - Прелестные дамы! - возвестил, вмешавшись в дамские голоса, маркиз де Шампань. - В нашем кругу появилось еще одно светило, баронесса де Тассили, неся с собой знойное дуновение юга Испании. Об этом светиле, уверен, скоро заговорит весь Париж! Баронесса Лаура обращается с просьбой к нашему поэту прочесть вслед за памфлетами и свои сонеты о любви, ибо любовь - непобедимое оружие наших дам. Надеюсь, эту просьбу поддержат все.
      - Конечно! - воскликнула хозяйка дома, предвкушая впечатление, которое произведет на гостей приготовленный ею для сегодняшнего вечера сюрприз.
      Сирано оглянулся и почувствовал, что теряет сознание, как во время встречи с индейцами в канадских горах.
      Ослепленный, ошеломленный, смотрел он перед собой на чудо или новую игру его воображения. Что это? Награда за его терзания или воплощение несбыточной мечты о женщине-совершенстве, воплотившейся не в небесную, а в земную плоть?
      Он не мог отвести глаз от волшебного облика его Эльды со звездной Солярии, неведомо как оказавшейся здесь, черноволосой, смуглой и яркой, воздушно легкой, грациозной и в то же время стремительной в движениях.
      Смотря на него так знакомым ему бездонным в черноте глаз взглядом, она сказала по-французски с едва заметным и милым чужеземным акцентом:
      - Я была бы счастлива услышать слова, которыми вы воспеваете любовь и женщину.
      Соляресса Эльда, его звездная наставница и ученица, говорила почти так же, быть может, чуть более чисто. Но она могла сказать эту фразу и так.
      И тогда Сирано, повинуясь непосредственному чувству, пожелал проверить, не соляресса ли Эльда догнала его на Земле, чтобы участвовать в "Миссии Ума и Сердца" вместе с ним, но не дает пока повода открыться перед людьми. Если это так, то она должна понять, что он читает посвященный ей на Солярии сонет, правда, из внушенной Тристаном предосторожности, в несколько измененном, "земном" виде:
      На злой, измученной планете
      Ты для меня живой огонь!
      Луч ослепительного света!
      Нежна, но жжет твоя ладонь.
      Твоей звезды всего лишь тень я,
      Повелевать ты мной вольна,
      Весны пьянящее цветенье,
      Прибоя звонкая волна!
      Веселье, смех, влекущий танец.
      В движеньях острых - ураган.
      Я жду, я знаю: миг настанет
      Вскипит страстей твоих вулкан!
      И в лаву обратит тот пламень
      Мой лед надежд и сердца камень.
      Затаив дыхание, Сирано ждал. Среди восторженных слов в свой адрес он страстно хотел услышать знакомый вопрос: "А что такое вулкан?" Это было бы паролем, с помощью которого он узнал бы здесь, на Земле, свою Эльду.
      Он не дождался этого вопроса, впрочем, может быть, и не вправе был его ждать. Ну хотя бы любой другой намек!
      Баронесса Лаура де Тассили обожгла его взглядом, быть может, чуть неестественно блестевших глаз и, поражая удивительно ярким, отнюдь не застенчивым румянцем щек, сказала:
      - Дома в Испании я любила танцевать. У нас танцуют даже при дворе. Пусть мой танец здесь, у вас, с дозволения графини де Ла Морлиер, послужит моим ответом вам, поэт, поскольку о танце сказано у вас в сонете.
      Для гостиной графини де Ла Морлиер это было совершенной неожиданностью. Если дамы здесь и танцевали, то лишь жеманные светские танцы с изысканно-учтивыми кавалерами и под слащавую музыку.
      А здесь музыки не было совсем. Ее заменяли оказавшиеся в руках гостьи из Испании кастаньеты.
      Поистине, преобразившись в огненном танце, она подтвердила данное ей в Париже имя Лауры-пламя.
      Нет! Это не был танец солярессы Эльды! Это было нечто совершенно иное, действительно пламенное и чувственное.
      Но что же это значит? Может ли быть такое совпадение? Или в самом деле все путешествие на Солярию лишь горячечный бред больного воображения, ищущей мечты о совершенстве в людях, в обществе, в жизни? Как же это могло вдруг воплотиться в светском салоне знатных дам? В мире, который он называл клокочущей пустотой!
      Сирано не мог прийти в себя. Ноде, ничего, конечно, не поняв, все же почувствовал неладное и пристроился рядом с Сирано, но тот сделал ему знак, что хотел бы остаться среди гостей в одиночестве.
      Когда пламенный танец испанки закончился, Лаура подсела к Сирано и, задыхаясь от приступа кашля, прошептала:
      - Вы довольны моей благодарностью?
      - О да, баронесса! Но я не знаю, как, в свою очередь, выразить благодарность вам!
      - О, очень просто! Признаться, что прочитанный вами сонет посвящен мне.
      - Вам? Вы знали его? - с надеждой спросил Сирано.
      - Что вы, Бержерак! Конечно, нет! Но мне достаточно впервые услышать его, чтобы понять, что и сонет, и его автор принадлежат мне.
      Сирано вглядывался в прекрасную молодую женщину, так волнующую его своей внешностью и словами.
      - Я люблю поэзию, мой Бержерак, - продолжала все с тем же очаровательным акцентом Лаура. - Я в девичестве зачитывалась сонетами Петрарки, посвященными Лауре, мечтая, что и мне, тоже Лауре, когда-нибудь другой великий поэт будет посвящать подобные сонеты. И кажется, я дождалась этого. Не правда ли?
      Нет лучшего способа найти путь к сердцу поэта, как признать его поэзию, сравнить его с великими предшественниками. А тут еще невероятное сходство! Сходство с сокровенной мечтой поэта!
      Впрочем, вглядываясь в свою пленительную собеседницу, Сирано находил не только сходство, но и отличия от воображаемой Эльды. Да, он мысленно произнес "воображаемой", готовый уже счесть свое путешествие с Тристаном на Солярию грезой, рожденной беседами с учителем и последующей горячкой.
      Лицо Лауры было прекрасно, почти такое же, каким представлял себе Сирано свою Эльду. Вот только неестественный блеск глаз и нездоровый румянец лица. Впрочем, это можно объяснить возбуждением огненного танца.
      - "Твоей звезды всего лишь тень я, повелевать ты мной вольна!" продекламировала тихим голосом Лаура. - Это ведь про нас с вами, сеньор де Бержерак! Я хочу слушать это еще и еще раз...
      Сирано похолодел, потом его бросило в жар.
      Все-таки она сказала заветное слово! Впрочем, соляресса повторила то, что произнесла перед тем на Земле юная трактирщица, а сейчас так же случайно их повторила Лаура-пламя. Знак это ему или совпадение?
      - У меня особняк в Сен-Жерменском предместье. Я буду счастлива видеть вас у себя... даже без сопровождающего, - вкрадчиво добавила она.
      Сирано был окончательно повергнут.
      Он внутренне убеждал себя, что должен пойти ей навстречу, в надежде, что наедине она признается ему в своем участии в "Миссии Ума и Сердца" с Солярии, в своем служении Земле.
      И он согласился, радостно согласился!
      Справедливости ради надо сказать, что, не будь даже такого внутреннего оправдания принятию приглашения, он все равно бы согласился, всю жизнь так жаждавший женской любви, ослепленный сейчас красотой Лауры, польщенный ее похвалой, увлеченный этой женщиной своей мечты, которая невольно заслонила волнующей реальностью, ощутимой близостью неясный, призрачный облик Эльды.
      Если сама судьба возвращает ему Эльду, хотя бы и так, как это произошло, то как он может пройти мимо нее?
      Но мимо Сирано с лукавой понимающей улыбкой прошла графиня де Ла Морлиер и, наклонясь к нему, прикрывшись веером, заговорщически шепнула:
      - Не я ли говорила, что вы будете пользоваться успехом у дам? Поздравляю вас! Кстати, муж нашей гостьи, отважный барон де Тассили, недавно погиб в бою. Какая жалость! Бедная Лаура! - притворно вздохнула графиня и протянула руку подоспевшему маркизу де Шампань.
      Лаура-пламя еще некоторое время побыла в салоне, а потом маркиз де Шампань, очевидно, как было условлено, проводил ее из гостиной и, вероятно, увез в своей карете, потому что появился у графини только к концу вечера.
      Дамы еще долго занимались Сирано де Бержераком, говоря ему множество лестных слов, но... произошло чудо. Все светские звезды поблекли в его глазах, утратив недавний блеск и красоту.
      Он не мог ни о ком думать, кроме Лауры, которая перед уходом шепнула, что ждет его с новым, посвященным ей сонетом.
      И этот рвущийся из сердца сонет уже зрел в его поэтической мечте.
      Глава четвертая
      КИНЖАЛ ЛЮБВИ
      Любовь и страдание, как рукоять и
      лезвие кинжала в драгоценных ножнах.
      В о с т о ч н а я  м у д р о с т ь
      Герцог д'Ашперон посетил утром отведенную поэту комнату в замке, застав Сирано уже одетым, готовым к отъезду.
      Расчесывая перед зеркалом свои густые, ниспадающие на плечи волосы, он обрадовался приходу герцога, вскочил со стула, приветствуя хозяина и предлагая ему сесть.
      - Я уже знаю со слов нашего друга Ноде о вашем успехе, - сказал герцог, опираясь о спинку стула. - А вы, я вижу, уже куда-то спешите? И без него?
      - О да, ваша светлость! Одна из вчерашних прекрасных дам почтила меня приглашением посетить ее особняк. У меня есть надежда на ее помощь в нашем деле.
      - Противостоять кардиналу Мазарини стало, мой друг, модным у наших дам.
      - Я рассчитываю не только на моду, - заверил Сирано.
      Он говорил совершенно искренне, надеясь, что еще сегодня, оставшись с Лаурой-Эльдой наедине, позволит ей открыться ему и как возлюбленной подруге, и как тайной участнице "Миссии Ума и Сердца", и, наконец, как матери их ребенка, которому предстоит положить начало "племени гигантов" на Солярии! Очевидно, он оставлен там на воспитание "ваятелям сердец", подобным самой Эльде.
      Герцог распорядился подать Сирано его коня, купленного при помощи Ноде еще в Гавре. От смотрителя Дома добра не ускользнуло прикрываемое долгом доброносца неистовое чувство Сирано, влекущее его к женщине, вчера еще ему неизвестной. И герцог с тревогой провожал его взглядом, стоя в рыцарском зале, когда Сирано выезжал из ворот.
      Новый особняк, названный Лаурой в Сен-Жерменском предместье Парижа, Сирано нашел без труда, подъехав к нему одновременно с подводой, груженной роскошной мебелью. На ней виднелись упакованные атласные кресла с гнутыми ножками и закругленными спинками и зеркала в золоченых рамах, переложенные соломой. Все это начали сгружать с криками и руганью, пока Сирано привязывал коня к решетке.
      Обгоняя слуг, тащивших поклажу, Сирано вошел в вестибюль, показавшийся ему совершенно нежилым из-за сваленных там вещей, часть которых только что привезли.
      К гостю вышел угрюмый монах, судя по капюшону за его спиной, не из числа мавристов (конгрегации св. Мавра, ордена бенедиктинцев, с центром в этом предместье Парижа), а капуцин.
      Смерив Сирано недружелюбным взглядом, он молчаливым жестом пригласил его следовать за собой.
      Они прошли анфиладой еще не обставленных комнат.
      На пороге одной из них им встретилась отвратительная старуха с провалившимся носом.
      Гнусавым голосом она спросила:
      - Чего сказать-то Лауре?
      Она не назвала Лауру даже баронессой, удивив этим и раздражив Сирано. Он подчеркнуто произнес:
      - Доложи, любезная, баронессе Лауре де Тассили, что по ее приглашению приехал засвидетельствовать ей свое почтение Савиньон Сирано де Бержерак.
      Ведьма, видимо вкусившая когда-то и сладость и горечь разврата, забормотала, глупо играя словами:
      - Почтение... почтение... под чтение... пот чтения... Врешь не врешь - платья не сошьешь... - И ушла.
      Сирано остался в гостиной, где ковер еще не постлан был на пол, скатанный валиком у дивана, рассчитанного на интимную беседу, представляя собой два повернутых друг к другу кресла с одной общей ручкой.
      Сирано взволнованно ждал появления хозяйки, заранее предвкушая теплый прием, который она окажет ему.
      Но все получилось наоборот (словно на Солярии!). Кто-то глухо закашлял за дверью, потом все замолкло.
      Лаура показалась в дверях, сделав к Сирано несколько замедленных шагов. Ее удивительно бледное теперь лицо казалось не то холодным, не то усталым, не то надменным. Сирано невольно вспомнил о грандецце, о которой столько слышал, напыщенном величии, свойственном испанским грандам.
      - Ах, это вы, поэт, застали мой особняк неодетым? - разочарованно произнесла Лаура. - Что же вы не поторопились захватить с собой своего старичка в кружевах? Как же вы рискнули приехать без него?
      Сирано не верил ушам.
      Не она ли просила приехать его одного с посвященным ей сонетом?
      Или это игра скрывающейся солярессы?
      Лаура пожала плечами, указав гостю на замеченный им диван.
      Сидя на серебристом атласе, Сирано всматривался в так знакомое и вместе с тем совершенно чужое лицо Лауры, стараясь узнать свою Эльду.
      Конечно, сходство с ней ощущалось, поскольку Сирано страстно этого желал. Если бы не болезненная бледность и блеск глаз, лицо Лауры было бы вполне неземным, но... быть может, соляресса намеренно сделала эти признаки, чтобы не отличаться от людей, будучи слишком прекрасной для них?!
      Сирано не знал, с чего начать. Лаура молчала и никак не шла ему навстречу, смотря на него изучающим взглядом.
      "Нет! Она не только не Эльда, она и не Лаура, какой была вчера!" подумал Сирано и решился выяснить все сразу:
      - "Долго так длилося утро..." - начал он на древнегреческом языке строчку из "Илиады" Гомера, которую прочитала ему Эльда при их первой встрече на Солярии.
      - "...и день возрастал светоносный!" - к величайшей радости Сирано, закончила за него Лаура.
      Сирано уже готов был броситься к ней, овладеть ее маленькими ладонями, как всегда делал на Солярии, но она уже по-французски и совсем другим тоном добавила:
      - Вот не гадала, что вы можете по-эллински. Меня обучал так капеллан в Новой Испании, когда мой покойный отец дон Альварес де Гарсиа дель Пополо Валенсе был там вице-королем.
      Надменный тон, каким это было сказано, и упоминание имени Гарсиа неприятно напомнили Бержераку не вице-короля, а разгромленного под Аррасом испанского генерала и тяжелое свое ранение в лицо.
      Ах, если бы услышать теперь так ожидаемые "гекзаметром размеренные строки", какими любила говорить Эльда! Но... вместо них Лаура холодно заметила:
      - Какие пышно возвышенные стихи у этих греков. Уж лучше Вергилий. - И она, к величайшему удивлению Сирано, прочитала стихи великого поэта на великолепной латыни, и это совершенно убило Сирано.
      Эльда не могла знать латинского языка!
      К ужасу своему, Сирано понял, что, не найдя Эльду на Земле, он все же не потерял влечения к непонятной, загадочной Лауре.
      Но ему хотелось теперь увидеть ее такой, какой она была вчера, и он сказал:
      - Ваш танец с кастаньетами поистине достоин королей.
      Лаура загадочно усмехнулась.
      Через гостиную прошла омерзительная старуха, поджавши запавшие губы.
      - Как вы терпите, баронесса, подле себя такое уродство? - не выдержал Сирано.
      - Ах, это Марта из Пфальца! Я ей речью обязана, - непонятно сказала Лаура и приложила палец к губам. Потом ответила гостю: - Танец? Вчера имелось другое настроение.
      Она говорила не только с акцентом, но и не совсем правильно.
      Они помолчали.
      В гостиную вошел мрачный капуцин и остановился у двери.
      - Это мой духовник, отец Витторио. Пора идти молиться за упокой души мужа.
      - Когда же, баронесса, будет у вас другое настроение?
      Лаура пожала плечами:
      - Не знаю, может быть, всегда не будет. Или никогда.
      Сирано, покраснев от стыда перед самим собой, встал:
      - Сожалею, сударыня, что, неверно поняв вас вчера, так некстати явился сюда явно не вовремя.
      - Нет, отчего же, - вдруг переменилась Лаура. - Вы нужны так же, как и ваш толстячок, и особенно его светлость герцог д'Ашперон. Надо помогать сделать мой салон модным в Париже.
      Теперь Сирано побледнел. Так вот зачем он нужен капризной красавице, к несчастью, так похожей на его мечту!
      - Я позову вас, господин поэт, как только закончу туалет своего особняка. Позову вас, и непременно не одного, - утешила она его, словно он только и мечтал видеть ее при посторонних!
      Или все это тонко рассчитанное кокетство?
      Как бы то ни было, но Сирано возвращался в замок д'Ашперона совершенно расстроенный. Он готов был рвать на себе камзол, где на груди хранился ненужный сонет, а в него была вложена частичка его самого!
      Зачем не Эльду, не Лауру-пламя, а Лауру-холод встретил он сегодня себе на беду! Уезжая, он ничего не видел вокруг.
      Упав в отведенной ему комнате на кровать, зарывшись лицом в подушку, разметав по ней волосы, бедный Сирано скрежетал зубами, стараясь найти в себе силы побороть гложущее его чувство, на которое он не имел права, дав клятву доброносцам, и которое никому не было нужно!
      Искрометный испанский танец с кастаньетами едва ли мог исполняться светской дамой при дворе католического короля. Недаром она так усмехнулась. Разве что в дикой Новой Испании?
      И Сирано снова и снова вспоминал танцовщицу, обжигавшую зрителей как румянцем, так и движением, грациозную, вкрадчивую и неистовую. Лучше бы никогда не видеть ее, не искать в ней благородную Эльду с ее ласковостью и мудростью. Но Лаура, заслоняя собой образ Эльды, стояла перед его глазами.
      Если он мог видеть в горячечном бреду во всех деталях межзвездное путешествие, зримо ощущать инопланетную обстановку, полюбить чутких, справедливых соляриев, то как ему теперь избавиться от нового наваждения, уже не в бреду, не во сне, а наяву?
      Видно, не напрасно он, так жаждавший любви, писал когда-то в своем давнем сонете:
      Хочу сраженным быть не сталью,
      А приоткрытою вуалью.
      Она танцевала без мантильи... Он не обнажил клинка...
      И поэтическая мысль ожгла Сирано.
      Вскочив с кровати, он бросился к столу, сломал одно гусиное перо, схватил другое и стал писать сам собой родившийся сонет.
      КИНЖАЛ ЛЮБВИ
      Брильянтами сверкают ножны,
      Сияют звезды и кресты.
      Казалось бы, ослепнуть можно
      От переливной красоты.
      Объятьем жарким с лаской нежной
      Ладонь сжимает рукоять.
      В резьбе на кости белоснежной
      Могу ли счастье угадать?
      Но вместо радости страданья
      Сулит стальное острие.
      Им раненный, плачу вам дань я
      И сердце отдаю свое!
      Меня к себе ты позови
      И обнажи кинжал любви!
      Едва закончил Сирано свое творение, как раздался стук в дверь. И в комнате вновь появился герцог д'Ашперон.
      Заметив свежую рукопись стихов, он спросил:
      - Новый памфлет против Мазарини?
      Смущенный Сирано вскочил со стула, предлагая его герцогу.
      - О нет, ваша светлость. Это дань настроению.
      - К сожалению, - продолжал герцог, опускаясь на предложенный стул, я вынужден испортить вам его, явясь сюда гонцом вестей печальных.
      Сирано насторожился.
      - Скончался наш великий Вершитель Добра, который с детства знал вас в Мовьере, - объявил герцог.
      - Как? Возможно ли? Наш кюре?
      - Да, брат мой, он, скромный приходской священник, но Истинный Служитель Добра, а не просто церкви. Тяжелый недуг унес его от нас. Долг доброносцев почтить его прах при погребении, но, к сожалению, мое появление там выдаст наше тайное общество с головой, ибо до того меня в Мовьере не видели и мое присутствие там будет истолковано как принадлежность вместе с покойным к одному сообществу, нетрудно будет догадаться, тайному... со всеми вытекающими отсюда последствиями, которые не замедлит низринуть на доброносцев враг Добра кардинал Мазарини.
      - Я понял вас, ваша светлость. Долг доброносцев смогут отдать от их имени те люди, которые знали кюре при жизни в Мовьере, будучи там людьми не новыми.
      - Именно так, брат мой. И с таким поручением от имени нашего тайного общества я и пришел к вам.
      - Я тотчас отправлюсь в Мовьер, где найду еще одного члена нашего общества.
      - Николя Лебре? Я рассчитывал на это. Мой дар, который я вручу вам, вы передадите тем беднякам, которым всегда помогал на правах кюре наш Вершитель Добра.
      И вот по дороге вдоль извилистой Сены, затененной купами деревьев, ехал в родной Мовьер Савиньон Сирано де Бержерак. Когда-то в противоположном направлении проезжал здесь в Париж, чтобы завоевать его, удачливый герой, мечтавший о мушкетерском плаще, ныне состоящий при малолетнем короле капитаном отряда мушкетеров.
      В том месте, где в детстве Савиньон и Кола ловили рыбу и за ними наблюдал будущий мушкетер, теперь через Сену был переброшен мост, и Сирано мог проехать по нему прямо в деревню Мовьер, не заезжая в поместье, прежде принадлежавшее его отцу.
      Воспоминание о тех временах, о пожаре шато отца, из которого Савиньон вынес на руках сестренку, а отец - мать, всколыхнули чувства Сирано.
      И тем горше было ему снова думать о разрыве с отцом, когда после ранения под Аррасом он пришел в отчий дом. Отец, неудержимый в гневе и упрямстве, был разъярен неудачами никудышного, как он считал, сына, не пожелавшего стать по примеру старшего брата аббатом. И он, скупец и деспот, не мог простить ему своих трат на его экипировку при отправке в отряд гасконцев капитана Карбон-де-Костель-Жалу по приказу его высокопреосвященства господина кардинала Ришелье. И вместо военной добычи, золота и парчи, чинов и наград сын явился с изуродованным и без того безобразным лицом, без связей, с дурной славой драчуна, а главное, без всяких доходов. Отец отказал Савиньону в приюте, не позволил даже увидеться с матерью (сестра из-за отца уже постриглась в монахини), а брат Жозеф торжествующе присутствовал при изгнании Савиньона из дома с отказом ему в какой-нибудь денежной помощи, передаваемой отныне полностью ханже Жозефу.
      Тогда-то Савиньон, познав весь холод одиночества, и решился идти к доброносцам, чтобы искоренять зло, воплощение которого видел и в отце.
      Вот и сейчас ему не с кем было поделиться своим горем утраты первого своего учителя, кюре. Некому было и поведать тайну овладевшей им страсти к Лауре-пламя.
      Оставался только Кола Лебре, но разве он поймет все, слишком расчетливый в жизни, каким только и может быть деревенский лавочник, но все-таки это был его первый друг, и Сирано завернул по старой знакомой деревенской улочке к старенькой лавке.
      Выскочивший навстречу всаднику Кола Лебре был вне себя от радости. Он столько времени ничего не слышал о Сирано, не знал, жив ли он.
      Сирано соскочил с коня и сердечно обнял верного друга.
      Потом лица обоих стали печальными. Их общий учитель, кюре, ушел от них.
      Сирано передал Лебре кошелек с золотом, врученный ему герцогом, чтобы Кола раздал его бедным крестьянам.
      - Надо это сделать так, чтобы сборщики податей не пронюхали, что у крестьян что-то завелось. Те ведь сами впрягаются в плуги. Купим им лошадей и кое-какой скот, - вслух размышлял Лебре, - и сделаем это от имени почившего кюре.
      Потом Лебре спохватился. Приглашая Сирано войти в лавку, он спросил:
      - Был ли ты дома, у матери?
      Узнав, что Сирано не отлучался из замка герцога, сочиняя памфлеты для "Мазаринады", Лебре снова сделал свое круглое розовое лицо с намечающимися подбородками печальным.
      - У меня недобрые вести для тебя, Сави. Ты столько лет не был в Париже. За это время сначала умер твой брат Жозеф.
      - Он выхлопотал себе местечко в раю, - заметил Савиньон.
      - А недавно скончался и твой отец. Мать в отчаянии, она боится, что остаток семейного имущества растащат, если не появишься ты, могущий взять под опеку и мать, и младшего брата.
      Сирано нахмурился.
      - Как бы ни относился ко мне отец, я ценю его за то, что он всю жизнь любил мою мать, хотя она и натерпелась от него. К матери я приду, как только договорюсь с герцогом, что я оставлю службу у него. Но как умер отец?
      - Я знаю только, что перед смертью он приказал надеть на себя шляпу. Так он и умер в шляпе, в которой стоял, ее не снявши, перед королем во время приема освобожденного тобой Кампанеллы.
      - Мир праху отца, он был рабом прошлого, которое достаточно сурово отнеслось к нему. В своей последней минуте он отразил и самого себя и ушедшие времена.
      На скромном деревенском кладбище с покосившимися надгробиями хоронить своего доброго кюре пришли все крестьяне деревни с детьми и даже жившие после кончины Кампанеллы в новом шато господа. Они покосились на Сирано, о котором, конечно, слышали, но который не засвидетельствовал им почтения.
      Новый кюре, заблаговременно присланный помощником старого, истовый католик, мечтающий о епископской митре, шумно служил на кладбище последнюю для старого кюре церковную службу.
      Мальчики-служки в белых одеяниях старательно помогали ему.
      Толпящиеся крестьяне кланялись и утирали слезы.
      Сирано и Лебре стояли в стороне, мысленно вспоминая те клятвы, которые принимал при их вступлении в тайное общество доброносцев Вершитель Добра, великий среди тайно знавших его и любимый простым деревенским людом, не подозревавшим, кем он был в действительности.
      Прямо с кладбища Сирано поехал к матери.
      Он надеялся, что заботы о родных заслонят зародившуюся в нем страсть к загадочной Лауре.
      Но он ошибся.
      Ни материнские слезы при виде живого, вернувшегося сына, о котором она и думать боялась, ни радость подростка при виде блистательного, как ему казалось, старшего брата в "богатом камзоле" со шпагой на боку не могли затмить колдовского образа Лауры-пламя.
      Поэтому, пообещав, что он скоро переедет к матери, оставив службу у герцога д'Ашперона, Сирано опять помчался в замок в надежде, что его ждет приглашение к баронессе Лауре де Тассили.
      Но Лаура не давала о себе вестей.
      Глава пятая
      СЕРДЦА ЖАР
      В чем счастье любви? Страсть? Взаимность?
      Нет! Счастье любви...
      И з  я п о н с к о й  п о э з и и
      Шли дни за днями, а Сирано не покидал герцога д'Ашперона, не переезжал к матери, тщетно ожидая зова Лауры.
      Разгульная жизнь вельмож Фронды продолжалась. По-прежнему бражничали они на пирах, обжираясь и распутничая, по-прежнему никто из них не заботился о простолюдинах и крестьянах, с которых прежде всего драли подати и Мазарини "для короля", и церковь для папы, владетельные сеньоры для себя, а теперь еще и Фронда "во имя служения королю", все одинаково нуждаясь в средствах.
      Процветали и великосветские салоны Фронды. Сирано получал приглашения на званые вечера и к герцогине де Шеврез, и к принцессе Монпансье, но всякий раз находил предлог отказаться, хотя, быть может, мог там встретить Лауру.
      Но нет! Он гордо желал увидеть ее в знакомом особняке, непременно одну, как она сама предложила ему волнующим шепотом у графини де Ла Морлиер.
      Однако вестей от баронессы де Тассили все не было!
      Сирано не находил себе места, но гордость не позволяла ему искать салонной встречи с Лаурой.
      Ноде, часто навещая его, только покачивал головой.
      По его настоянию Сирано задумал трагедию "Смерть Агриппы", поставить которую на сцене пообещал помочь деньгами герцог д'Ашперон. Без помощи мецената об успехе и мечтать не приходилось, хотя сцена в ту пору, когда и газет-то не было, служила всенародным рупором, и пьесы играли повсюду, порой без актеров, своими силами, и во дворцах, и в замках, даже в деревенских сараях. Недаром сам Ришелье сочинял в политических целях свои комедии.
      Сирано де Бержерак знал об удачах модных тогда Корнеля и былого своего друга по занятиям с Гассенди Жана Поклена, взявшего себе сценическое имя Мольера.