- Я готов повторить свое предложение Сирано де Бержераку, как только удостоверюсь, что он передо мной.
      - Сирано де Бержерак, которого вы вспоминаете, был признанным дуэлянтом, но я дал клятву не вынимать шпагу из ножен, дал клятву тому, кого вы, ваша светлость, провожали в подземном ходе перед решеткой вместе со мной и которого, увы, уже нет в живых.
      - Вот видите, вы отказываетесь признать Сирано де Бержерака в главном, чем он был знаменит, в его искусстве владения шпагой!
      - Простите, ваша светлость, но вы предложили ему быть при вас поэтом. Значит, была еще сторона Сирано, которую вы отмечали.
      - Разумеется.
      - Так разрешите мне доказать вам, что я - это я.
      - Извольте. Каким образом?
      - Позвольте считать, что я уже служу вам, и предложить для борьбы со Злом то, что вы вправе ожидать от меня.
      - Охотно позволяю, если вы на это способны.
      - Тогда я прочту вам памфлет, который сочинил сегодня, находясь на баррикадах, перегородивших улицы Парижа.
      - Памфлет? Против кого?
      - Против врага Добра, врага народа.
      - Читайте. Сирано де Бержерака я считал на это способным.
      И Сирано прочитал герцогу д'Ашперону свой первый памфлет, которым после издания его герцогом д'Ашпероном было положено начало знаменитой "Мазаринаде", составившей усилиями лучших умов Франции целых сто томов.
      "СЕРЫЙ"
      "Что значит "серый"? Серых много!
      У каждого своя дорога.
      Есть мышь и заяц, есть и волки,
      И серых книг полно на полке.
      Есть серость темная невежд,
      Есть серость наглая невеж!"
      - Недурное начало! - заметил герцог. - Прошу вас дальше.
      Сирано поклонился:
      Народ на ярмарке хохочет,
      Смеяться хоть совсем не хочет.
      Там куклы жизнь играют злую:
      Кого убьют, кого надуют.
      Где правды нет - ликует ложь.
      Нет милосердия, есть нож.
      Растоптана и Справедливость,
      Притом с изяществом, "красиво"!
      Все продадут и в Рим и в Лондон,
      Расправиться бы только с Фрондой!
      Всех неугодных скрутят в жгут.
      А усомнившихся - сожгут.
      В стране под видом "балагана"
      Все происходит "без обмана",
      Как будто бы само собою,
      Без всяких ниток, но... не скрою:
      Я в щель взглянул и угадал:
      Их дергал "серый кардинал".
      В смиренной серенькой сутане
      С подкладкою кроваво-алой
      Невежда мудрым вдруг не станет,
      Как камердинер - кардиналом.
      Он сер, как заяц, сер, как волк,
      Как змей, укутан в серый шелк!
      Доброносец герцог д'Ашперон молча подошел и обнял Сирано.
      - С возвращением, брат мой, с оружием, которое острее шпаги.
      В ту же ночь кардинал Мазарини тайно бежал из Лувра в Кёльн.
      Глава вторая
      ШКОЛА ВЛАСТИ
      Каждый видит, чем ты кажешься;
      Немногие чувствуют, что ты есть.
      М а к и а в е л л и
      Рейн! Могучая полноводная река, словно хранящая былое величие Священной Римской империи немецкой нации*, низведенной Вестфальским мирным договором до положения стоячего болота, в какие превратились некоторые пострадавшие в Тридцатилетнюю войну раздробленные владения фюрстов и рыцарские земли, границы которых порой сужались до одного лье, с ютящейся внутри них сотней-другой подданных.
      _______________
      * Существовала как завоевание Германией ряда европейских стран и
      большей части Италии с Римом и папой, начиная с 962 года. С 1648 года
      превратилась в конгломерат самостоятельных и непокорных германских
      государств уже без Италии. Прекратила существование при Наполеоне I в
      1806 году. (Примеч. авт.)
      Рейн, конечно, всегда оставался равнодушным к нескончаемым войнам на его берегах между патентантами* Кёльна и Пфальца из-за сооружений, которые одними строились, а другими разрушались. Безразличная к ручейкам человеческой крови светлая река несла свои чистые тогда воды**, рождая множество легенд и красивых сказок, которые слагались о ее берегах.
      _______________
      * Имеющие патент императора на правление. (Примеч. авт.)
      ** Ныне Рейн так загрязнен, что в нем нельзя даже купаться.
      (Примеч. авт.)
      Город Кёльн на одном из них являл собой отнюдь не процветающий центр: множество полуразвалившихся, заброшенных домов, пустые улицы, давным-давно начатый строительством, гениально задуманный собор походил на безобразный скелет, одетый в забытые людьми строительные леса, и далеко не напоминал тот всплеск ажурного камня к небу, который создаст столетия спустя мировую славу готической архитектуре.
      По безлюдным улицам мчалась карета, запряженная попарно цугом восьмеркой золотисто-рыжих лошадей. По обе стороны кареты и позади нее скакал отряд королевских мушкетеров во главе с их капитаном, имя которого впоследствии будет прославлено несравненным Александром Дюма-отцом.
      Капитан этот в шляпе с развевающимися перьями держался рядом с дверцей кареты, где виднелся в окне прелестный профиль дамы.
      С бравым капитаном ехали отважные и надежные друзья, способные постоять за французского короля (пусть пока малолетнего), который вместе с матерью, королевой Анной, направлялся к ее первому министру, отсюда, из Кёльна, управлявшему Францией, поскольку Париж был захвачен Фрондой.
      Карета остановилась около замка фюрста, вынужденного уступить его кардиналу Мазарини, имевшему права по Вестфальскому мирному договору, завершившему Тридцатилетнюю войну, распоряжаться в раздробленных германских государствах как у себя дома и нашедшего удобным отсюда, из Германии, вести французские дела.
      Королева Анна, учтиво поддержанная под руку капитаном мушкетеров, сошла с подножки кареты, одарив галантного капитана, помня былые его услуги, теплым и ясным взглядом, и величественно прошла по каменным ступеням сквозь толпу гонцов, ожидающих приема кардинала, не просто расступившуюся перед нею, а распавшуюся на согнувшихся в подобострастном поклоне людей.
      Анна властно распахнула двери кабинета, где за грубым столом сидел в своей рабочей сутане, подбитой алой материей, кардинал Мазарини. При виде королевы он вскочил, сделав знак рукой гонцу. Тот, низко кланяясь, пятясь, удалился из кабинета.
      Анна, величественная, гневно-надменная, свысока смотрела на Мазарини, потом бросила ему на стол скомканную бумажку.
      - Извольте, кардинал, прочесть этот гнусный пасквиль, касающийся не только вас, священнослужителя и министра, но и меня, облеченную парламентом Франции высшей властью. Я не терплю непристойностей.
      Мазарини, не говоря ни слова, лишь благословил королеву Анну поднятой рукой, в ответ на что она чуть заметно присела в полуреверансе, взял бумагу, тщательно расправил ее и стал читать.
      Робкий мальчик-король вошел вслед за матерью и с любопытством рассматривал комнату, украшенную рогами и многими кабаньими головами.
      "И что их так к свиньям тянет?" - поморщился Людовик XIV.
      Мазарини читал напечатанный в Париже листок.
      У СПАЛЬНИ КОРОЛЕВЫ
      (памфлет)
      Что скажет "серый кардинал",
      Когда кивнет сама Мадам?
      Что он никак не ожидал
      К себе вниманья знатных дам?
      Нет! Мимо спальни не пройдет
      "Святой" пронырливый прелат!
      Таких на свете нет пройдох!
      Таким пройдохам нет преград!
      Не умерщвлять же клятвой плоть!
      Не гнать же радость жизни прочь,
      Когда попы, до папы вплоть,
      Вкусить запретное не прочь!
      Забыть безбрачия обет,
      Известно, не для всех ведь грех!
      В день постный съесть мясной обед
      Вот это тяжкий грех для всех!
      Наследник жалкий Ришелье,
      Не выше ты его колен!
      Несчетно шаг твой мельче лье,
      Ты так же мелок, Мазарен!*
      _______________
      * Французское произношение имени Мазарини. (Примеч. авт.)
      Мазарини прочитал листок и побледнел. Анна почти с ненавистью смотрела на него.
      - Надеюсь, вы мужчина, кардинал?
      - У вас есть повод для сомнений, ваше величество?
      - Надеюсь, если бы вы находились в Париже, автор пасквиля был бы в Бастилии?
      - О нет, ваше величество! - поправил Мазарини. - На эшафоте! Но, позволю себе заметить, что эшафот не единственное средство возмездия. Я знаю этого Сирано де Бержерака, забияку и драчуна. Вижу, он сменил шпагу на колкий стих. Но меня он не проколет.
      - Зато меня гнусно ранил клинком, отравленным непристойностью.
      Кардинал опустил глаза.
      - Можете поверить мне, ваше величество. Я могу переманить на свою сторону врага, но я не умею прощать, хотя все стерплю.
      - Стерпите? И вы, первый министр, будете утверждать, что остаетесь мужчиной?
      - Я постараюсь это доказать, ваше величество. Терпение - мое оружие, которым мало кто владеет. Я хочу, чтобы это слышал и король. Меня нельзя пронять оскорблением, но это не значит, что я его спущу. Моя стратегия: "Время и я!" Рано или поздно, но беру свое.
      - Если у вас так много терпения, то попрошу заменить меня и заняться королем, которого я вверяю вашей заботе. Пусть он посмотрит, как вы воюете за него с помощью своего терпения, которое так на руку разнузданной Фронде.
      - Я внимательно слежу за нею, ваше величество.
      - Следить надо за модой. Пусть мне скучны государственные дела и я прежде всего дама, потому не могу снести, чтобы множество людей хихикало, читая эти неприличности.
      - Кто сегодня хихикает, завтра заплачет. Что значит множество людей, ваше величество, по сравнению с теми, кто ими правит! Я постараюсь объяснить это королю.
      - Мушкетеры будут ежедневно сопровождать его к вам, как к наставнику.
      - Я постараюсь доказать, что я "выше колен" Ришелье.
      - Я надеюсь, - бросила Анна и, величественно кивнув, удалилась.
      Мальчик-король остался с Мазарини.
      - Ваше величество, не угодно ли будет вам занять этот жесткий табурет, который подготовит вас к высокому трону?
      Людовик XIV, помня внушения матери, повиновался.
      - Эта бумажка, ваше величество, читать которую вам нет нужды, могла бы вывести из себя властителя, чем и обессилила бы его. Я хочу передать вам те секреты, которые доступны были самым изощренным умам, правившим или помогавшим править в Европе.
      Мальчик кивнул. Ему было очень интересно узнать, что так разозлило его мать, но он рано научился внешне сдерживать себя.
      - Я буду прилежным учеником вашего преосвященства, - заверил он.
      - Я упомянул про эшафот, как вы слышали, ваше величество. Но эшафот завершение возмездия. В основе же возмездия всегда должна лежать жестокость, нужная не сама по себе, а лишь постольку, поскольку вызывает страх, какой надлежит внушать всем подданным.
      Мальчик любил разорять птичьи гнезда и не видел в этом особой жестокости, натравливал собак на кошек, топил щенят и забавлялся всем этим вполне невинно, по-детски. То, что должен был раскрыть сейчас перед ним кардинал, поднимало его в собственных глазах, делало более взрослым, чего так жаждут все в его возрасте.
      - Вы можете убить ударом ладони комара, который намеревался или укусил вас, - продолжал Мазарини. - То же самое вы вправе сделать с каждым своим подданным, от мужика до герцога. Запомните: "Лучше, чтобы все боялись вас, чем любили, ибо любовь преходяща и от вас не зависит, а страх, внушаемый вами, неистребим".
      Мальчик кивнул.
      - Вот сейчас при вас, ваше величество, я подписываю от вашего имени смертные приговоры вельможам, которые, предавая вас, примыкают к Фронде в провинциях. Но разве это жестокость? Я не хочу напоминать вам о пытках, по Римскому праву сопутствующих следствию, о разных приспособлениях, вызывающих болевые страдания, о дробящих кости "испанских сапогах" или объятиях "железной девы" с лезвиями кинжалов внутри. Вам, властителю французов, нет нужды вникать в такие подробности. Затмите их блеском двора и этикетом. Однако одну историю я просил бы вас выслушать, дабы знать, что есть страдания, превышающие все боли, вместе взятые.
      Мальчик наклонил голову. Он любил занятные истории.
      Подписав несколько бумаг о казни крамольных вассалов короля, Мазарини откинулся на спинку кресла и начал:
      - Драма эта завершилась лишь полвека назад у нас в Италии, которую зовут родиной коварства. Граф Франческо Ченчи из старинного итальянского рода содержал шайку наемных "бради" и разбойничал, позорил семью, погубил трех своих старших детей. Оставались еще два сына и пятнадцатилетняя красавица дочь с легендарными светлыми кудрями, Беатриче. Отец, гнусно домогаясь ее, заточил дочь в замок, о чем мне, отцу церкви, и вам, королю, блюстителю высокой нравственности нации, и вспоминать не пристало, но... Однажды изверг Франческо был найден заколотым в постели с забитыми в глаза гвоздями. В его смерти по велению герцога обвинили жену и детей. Графиня с сыновьями не выдержали и сознались, но невинная Беатриче молчала даже под пытками и приняла на себя вину только перед казнью, наивно стараясь спасти свои кудри, но их вопреки данным обещаниям срезали, чтобы не мешали палачу. Истязатели знали, как мучить сильнее боли, медленно убивая мать и братьев у нее на глазах.
      - Зачем же, зачем так терзали знатных людей, ваше преосвященство? возмутился король-мальчик.
      - Для острастки, ваше величество. Чтобы никому не было повадно чинить суд и расправу, посягая на исключительное право властителя, сила которого опиралась на страх.
      Мальчик передернул плечами, представив себе рассказанное наставником, которому вверила его мать-королева.
      - Мне жаль бедную Беатриче, я бы помиловал ее, - сказал он.
      - Милость тоже нужна властелину, но лишь как украшение. Если вы позволите, ваше величество, я приму в вашем присутствии гонцов из Парижа, чтобы узнать, что там происходит.
      И Мазарини позвонил в колокольчик.
      Угрюмый монах в капюшоне показался в дверях и по сделанному ему знаку ввел в кабинет запыленного гонца, который по-испански стал размахивать снятой шляпой с перьями над полом, выражая почтение.
      - Принц Конде, приславший меня к вам, ваше преосвященство, прежде всего просил передать свою преданность королю, - произнес он с заметным испанским акцентом.
      - Эта преданность нам известна, - хмуро заметил Мазарини. - Чем командует такой прославленный военачальник, как отважный принц Конде, ныне служащий Фронде?
      - Он сожалеет, ваше преосвященство, что парижское ополчение - это "извозчичья кавалерия", а пехота, украшенная лентами, как девицы на гуляньях, каламбурит по кабакам и показывает спину и все, что ниже, противнику при первом же выстреле.
      - Вы имели в виду пятки, надеюсь? - заметил кардинал, косясь на ухмыляющегося короля.
      - Конечно, и пятки, - согласился гонец.
      - Чего же хочет принц Конде?
      - Войска, настоящего войска, могущего служить королю. И избавление от интриг Тюрена, который по сравнению со славным и отважным принцем Конде прячет свою трусость и нерешительность за якобы расчетливой медлительностью военного маневра.
      - Передайте принцу Конде, что сам король выслушал ваши заверения в преданности принца и будет решать его судьбу. Можете идти.
      Следующий урок Мазарини дал малолетнему королю, когда тот снова явился к нему в кабинет, сопровождаемый недовольным капитаном мушкетеров, жаждавшим сражений, а не роли няньки.
      Глядя на мужественного капитана, Мазарини подумал, что стоило бы свести этого непобедимого рубаку в поединке с наглым Сирано де Бержераком, и пожалел, что, по сообщениям шпионов, Сирано больше не принимает вызовов на дуэли. Видимо, чтобы воздать ему за содеянное, нужен более тонкий план, который уже зрел в голове кардинала, вытекая из того урока, который он собирался преподать сейчас Людовику XIV.
      - Речь пойдет о коварстве, - начал он, оставшись с королем наедине, о великой силе, ведущей к победе над любым врагом. Я позволю себе привести высказывания турок по этому поводу: "Слова христиан пишутся на снегу, слова султана на мраморе". На это я отвечу, что снег превращается в мчащиеся с гор потоки, а мрамор идет ко дну. Турки правы, признавая за христианами высшую силу достижения цели. Орден иезуитов особенно преуспел в этом, считая, что "религия - в воспитании" и что для достижения цели все средства хороши: от молитвы до кинжала. Великий теоретик коварства Макиавелли вовсе не был коварным злодеем. Напротив, он снискал славу образованнейшего и гуманного человека, блистательного поэта и патриота Италии, которого ставили рядом с Данте. Он служил на высоком посту республике во Флоренции, но мечтал о единой итальянской монархии, видя путь к ней через средства, описанные им в книге "Государь", которые он отнюдь не изобрел, отражая лишь свое время и нравы общества. Умер он в бедности, изгнанный из республики, днем слоняясь по кабакам, а ночью, надев былой мундир, садился за свое бессмертное творение о коварстве, живописуя, по существу, такого властителя, как Чезаре Борджиа. В надежде найти монарха для единой Италии он преподнес, как средство для достижения этого, свое сочинение Лоренцо Медичи, дочь которого, кровавой памяти Екатерина Медичи, читала уже изданную книгу Макиавелли своим детям перед Варфоломеевской ночью, зная о предстоящем истреблении гугенотов.
      - Я тоже буду читать эту книгу?
      - Конечно, ваше величество. Это необходимо для того, чтобы уметь властвовать над людьми. Вы узнаете о надежных способах устранения противников с помощью яств, духов, перчаток, не говоря уже о таком грубом средстве, как кинжал, впрочем, весьма действенном. Однако прибегать ко всему этому надо лишь, когда нельзя купить врага деньгами, владениями, должностями или обещаниями, которые вовсе не нужно всегда выполнять. Если вам придется завоевать новую область, то прежде всего истребите весь род былых властителей, иначе они прикончат вас. Крутые меры нужно проводить сразу и быстро, благодеяния же делать исподволь, растягивая на годы, дабы они создавали впечатление о вас как о мудром благодетеле, затмив вынужденную и быстро забываемую жестокость. Однако помните, что одна добродетель без силы выглядит в реальной политике смешной и говорит о слабости, однако видимость ее так же необходима, как одежда, без которой не обойтись.
      Беседа кардинала с королем была прервана все тем же сумрачным доминиканцем, принесшим весьма срочное известие.
      Мазарини прочитал донесение и помрачнел, встал из-за стола и прошелся перед смирно сидящим на табурете монархом Франции.
      - Я не хочу вас испугать, ваше величество, но должен воспитать в вас необходимое властителю мужество. Ваш современник, английский король Карл I, казнен революционным сбродом в Лондоне.
      Мальчик вздрогнул.
      - Чтобы вы уяснили, как вести себя в таком положении, когда казнят соседнего венценосца, я ознакомлю вас с письмом, которое направляю в Англию Оливеру Кромвелю, вождю супостатов.
      - Вы выражаете ему мой гнев? - спросил покрасневший король.
      - Напротив, ваше величество. Я добиваюсь совместных с ним усилий против Испании, в чем вы крайне заинтересованы.
      - Вы ищете союзников среди английских цареубийц?
      - Именно так, ваше величество, как учит, сам того не подозревая, все тот же Макиавелли.
      Людовик XIV вздохнул. Ему стало душно, захотелось на воздух, в сад, поиграть в лапту ("фронду") с мальчишками, убежать от всех этих страшных дел, в которые посвящал его угодный матери кардинал.
      - Я хотел бы, ваше величество, чтобы вы ушли от меня с сознанием того, что "каждый видит, чем ты кажешься, и лишь немногие почувствуют, что ты есть".
      Капитан мушкетеров уже скучающе ждал короля, чтобы проводить его в сад, где для него собрали местных мальчишек.
      Людовик XIV выглядел обыкновенным их сверстником. Кто мог догадаться, что уже заложено в него и как выразится со временем?
      А Мазарини занялся текущими делами. Ему нужно было золото не только потому, что он был ростовщически скуп, а для того также, чтобы сколотить армию, во главе которой он собирался поставить готового изменить Фронде Тюрена, соперника принца Конде.
      В приемной кардинала ждало несколько откупщиков ("партизан"), привезших Мазарини столь нужные ему деньги в счет тех податей, которые он позволил им собирать с крестьян.
      И еще там сидели три чопорные молоденькие итальянки, племянницы Мазарини, приехавшие просить для всех их, семерых, приданое, в надежде, что при своей скупости он их не обидит.
      Правя страной, Мазарини не забывал себя.
      Еще больше, чем Ришелье, ввергнув страну в неоплатные долги, сумма которых в современном исчислении достигала свыше полутора миллиардов франков, не менее 400 миллионов он оставил в своем кармане, не считая приданого, которое он обеспечил-таки всем своим семерым племянницам.
      Чтобы сколотить такое состояние, он не брезговал ничем: ни ссудой денег в рост под ростовщический процент, ни продажей должностей. Когда Фронда назначила крупную сумму за его голову, выручив ее от продажи его библиотеки, он невозмутимо заметил, что "это обойдется им куда дороже".
      Казалось, для того, чтобы переполнить его многотрудный день, после ухода короля ему принесли пачку листков, распространенных Фрондой. Мазарини перебирал их, пока не остановился на памфлете опять же Сирано де Бержерака, который становился поистине невыносимым. Расхаживая по кабинету так, что полы его сутаны развевались, обнажая алую подкладку, он перечитывал злые, разящие строки.
      Крестьянин трудится, как вол,
      Но на чужой роскошный стол,
      Конечно, он и нищ и гол.
      Но на беднягу гнев низринет
      Правитель алчный Мазарини,
      В интригах что погряз, как в тине,
      Виновник наших бед и зол,
      Без платья совести он гол,
      С душой темнее черных смол.
      Мазарини задумался. Этот Сирано де Бержерак заслуживает кары не меньшей, чем понесла несчастная Беатриче.
      Глава третья
      ДАМЫ ФРОНДЫ
      Когда ты входишь, солнце меркнет.
      С и р а н о  д е  Б е р ж е р а к
      Последствия Тридцатилетней войны в Германии, где пребывал Мазарини, были ужасны. Обезлюдевшие города, покинутые деревни, невозделанные поля упавшие цены на крестьянские продукты повлекли за собой уход людей с насиженных земель. По стране бродили преступные шайки нищих и разбойников, цыганские таборы, итальянские "артисты" с верблюдами, медведями, обезьянами или голодные бродяги, готовые на все. От военных обозов остались, ища себе "работу", целые цехи "веселых женщин", набранных из неудачниц разных национальностей и любых сословий (даже высших!), потерявших близких и родной кров, забывших мораль и воспитание, повинуясь на немецкий лад "фельдфебелицам", столь же властным, как и развратным.
      Самая древняя профессия становилась единственным прибежищем этих обездоленных женщин, у которых не оставалось ничего, кроме самих себя. И они перекочевали из армейских обозов в города.
      По иному складывались судьбы блистательных дам Парижа в годы торжества Фронды. Многие прелестницы (по словам историка), столь же честолюбивые и отважные, как и не умеющие краснеть, стали занимать в движении Фронды заметное место. Первой среди них считалась бывшая приятельница королевы Анны герцогиня де Шеврез, устоявшая даже от гонений Ришелье, вынужденного уничтожать ее хотя бы насмешками в своих комедиях. С нею соперничали во влиянии "генерал-роза" Фронды, неистовая дочь Гастона Орлеанского (бывшего до рождения Людовика XIV престолонаследником) принцесса Монпансье и очаровательная мадам Лонгвиль, сестра молодого, но прославленного в войну принца Конде, которого обожали солдаты, сравнивая его с самим Густавом-Адольфом, шведским королем. Красота и обаяние сестры героя покоряли даже противников Фронды.
      Сам Людовик II Конде рассматривал Фронду как средство для познания радостей жизни, которые виделись ему в кутежах и буйстве, веселье и наслаждении. Королева Анна пока еще находилась в Париже, была весьма чувствительна к нарушениям этикета, чем принц Конде пренебрегал, и мучительно страдала от этого так же, как и от приятелей принца, петимеров (франтов), превращавших королевский дворец в посмешище. Конде распоряжался там, как султан (по выражению современников), живя на более широкую ногу, чем король. Основной заботой его было интриговать против соперника в военной славе Тюрена, с которым ему пришлось впоследствии сразиться на поле боя в пригороде св. Антония, когда Тюрен изменил Фронде.
      Но всему этому еще предстояло произойти, а пока вожаки Фронды наслаждались успехом, достигнутым народом на баррикадах, нимало не заботясь о простолюдинах и крестьянах, не задумываясь о переустройстве государства по примеру английской революции, приведшей к казни короля.
      Фронда, крича о верности короне, растратила собранные деньги на роскошь, пьянство и излишества, сколотив лишь "скоморошное ополчение" с "извозчичьей конницей" и ополченцами в лентах, оравших по кабакам о своей доблести.
      Лучшие же умы столицы, все еще стремясь вдохнуть энергию в движение против деспотизма, создавали памфлеты, разоблачающие кардинала Мазарини, пополняя ими знаменитую "Мазаринаду".
      Разрозненная в своих стремлениях Фронда, рожденная недовольством народа своей жизнью и знатью, жаждущей большей власти и выгод, не сумела ослабить влияния первого министра в провинциях, где губернаторы играли вторую роль после поставленных там Мазарини "государственных секретарей", не создала в Париже новых органов власти. Однако шумела.
      Одна из первых дам Фронды графиня де Ла Морлиер в сопровождении маркиза де Шампань, своего неизменного, но несколько полысевшего и потускневшего "чичисбея", как говорили когда-то в Италии*, запросто, без засланного вперед для предупреждения о визите гонца, приехала к герцогу д'Ашперону.
      _______________
      * Ч и ч и с б е й - состоящий при даме молодой человек,
      пользующийся правами друга дома и выполняющий любые прихоти своей
      повелительницы, как принято было когда-то в Италии. (Примеч. авт.)
      Герцог принял ее в мрачноватом зале с узкими окнами, украшенном рыцарскими латами, оружием и портретами предков.
      - Как это прелестно, ваша светлость, - щебетала графиня, чувствовать себя в вашем замке не на скользком паркетном полу, а на прочном каменном, как бы переносясь в славное рыцарское время, когда так почитали дам!
      - Позвольте, графиня, выразить вам свои рыцарские чувства, раскланялся величественный герцог, тряхнув своей седой гривой волос.
      - О, в таком случае вам предстоит выполнить желание посетившей вас дамы, которую маркиз согласился сопровождать.
      - Если это даже и превысит мои силы, то все равно любое ваше желание в этом замке - закон.
      - О, пустое, ваша светлость! - вмешался маркиз де Шампань, поводя, словно принюхиваясь, своим крысиным носом. - При вас в поэтах, как говорят, состоит наш старый знакомый господин Сирано де Бержерак. Графине хотелось бы увидеть его.
      - Нет ничего проще угодить даме! - поклонился герцог и приказал бесшумно появившемуся слуге в ливрее пригласить в зал Сирано де Бержерака.
      Сирано появился здесь, вежливо раскланявшись с гостями герцога.
      - О боже! - всплеснула ручками графиня с родинкой. - Так измениться к лучшему! Возможно ли! Уверяю вас, господин де Бержерак, вы будете пользоваться необычайным успехом у дам, если согласитесь в знак нашего давнего знакомства посетить меня. Мне так хотелось бы послушать вместе со всеми, кто почтит меня своим присутствием, ваши изумительные по остроумию памфлеты и трогающие душу сонеты!
      - Графиня хотела бы напомнить вам, дорогой Сирано, что вы помогли ей в свое время ввести в парижскую моду поэтические дуэли, - вставил пожухлый чичисбей.
      Сирано бросил быстрый взгляд на герцога д'Ашперона, тот в ответ незаметно сделал пальцами знак доброносцев.
      Сирано понял, что патрон советует ему воспользоваться предоставляемой ему трибуной для применения оружия, которое назвал более острым, чем шпага.
      Сирано поклонился графине:
      - Я буду счастлив, ваше сиятельство, вновь оказаться в числе ваших гостей.
      - Ах, это так мило с вашей стороны! Обещаю вам припасенный мной для очередного вечера сюрприз! Я даже немного боюсь за вас!
      - Я не принимаю больше вызовов на дуэли, графиня.
      - О, уверяю вас, от такой дуэли уклониться невозможно! - И, кокетливо прикрывшись веером, графиня грациозно подала руку своему спутнику, чтобы тот проводил ее в карету.
      Герцог сопровождал их до мраморной лестницы, заменившей былую винтовую с перилами, выкованными из одного куска железа, потом вернулся к Сирано.
      - Благодарю, друг мой, что вы без слов поняли меня. Ваше поприще разить Зло острым словом.
      - Я готов, - отозвался Сирано.
      - Я думаю, что вы не откажетесь от сопровождения вас вашим другом Ноде в салон графини де Ла Морлиер.
      Ноде, потерявший Сирано в толпе в "день баррикад", нашел потом тайный Дом добра, надзирателем которого считался среди доброносцев герцог д'Ашперон.
      Когда Сирано вместе с надушенным, утопавшим в кружевах Ноде появился в гостиной графини де Ла Морлиер, свидетельницы того, как он когда-то участвовал впервые в "поэтической дуэли" и тоже впервые был вызван на поединок, графиня с родинкой встретила вошедших радостным возгласом.
      Благо былого противника Сирано здесь не оказалось. Может быть, он не примыкал к сторонникам Фронды.
      Но сторонники, вернее, сторонницы Фронды ослепили Сирано, как и предупреждала графиня де Ла Морлиер.
      С радушной улыбкой подводила она его поочередно к "звездам Фронды", как называла она прелестных дам, приехавших к ней в сопровождении видных, но молчаливых спутников.
      - Герцогиня де Шеврез! - с придыханием возвещала она и продолжала, обращаясь к гостье: - Ваша светлость, позвольте представить вам поэта Сирано де Бержерака, о котором вы не могли не слышать!
      - Я рада, что вижу первого парижского рыцаря шпаги в числе друзей Фронды, - царственно произнесла пожилая красавица, протягивая Сирано надушенную руку для поцелуя.
      Ноде, почтительно переминаясь с ноги на ногу, раскланивался за спиной у Сирано.
      - Надеюсь, - продолжала герцогиня, - ваши обещанные нам памфлеты окажутся более действенными, чем неучтивые комедийные стрелы покойного кардинала, которые он направлял в нашу сторону.