- Не вы ли, отцы и братья по вере, упомянули о персте божьем? Велика милость святого в своей юности короля, но милость господня еще выше, - и кардинал многозначительно поднял палец. - Будем молить господа о помощи! Ибо вам известно, что все в Его высшей власти, все случающееся на земле: будь то в давнюю Варфоломеевскую ночь или в печальный день на улице Медников, чего, надо думать, он не допустит ныне в Париже в милостивейшие дни Людовика XIV, - предостерегающе заключил кардинал.
      Монахи поникли головами.
      - Истинно так, ваше светлое высокопреосвященство, - вместе произнесли они. - Все в божьей власти.
      - Все! - ясным, чуть повышенным голосом подтвердил Мазарини. Решительно все во власти господней, даже... несчастные случаи в любом месте Франции, даже на той же улице Медников.
      Монахи переглянулись и, низко кланяясь, не поворачиваясь спинами к кардиналу, пятясь, вышли из кабинета.
      Через толпу ожидающих приема они шли уверенными шагами, зная, что надлежит им делать, "услышав" невысказанное слово мудрейшего из мудрых отцов церкви и государства, чего не уловил бы и глухой послушник Жан.
      Глава седьмая
      ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ
      Если нельзя бросить голову на плаху,
      можно бросить плаху на голову.
      П о  М а к и а в е л л и
      Дни неистовой, вдохновенной работы настали для Сирано де Бержерака после встречи с метром Пьером Ферма.
      Он жил как бы в четырех измерениях: как философ, ищущий причины всеобщего Зла; как писатель, создающий картину мудрой жизни счастливых людей, противопоставив ее мрачному царству хищных птиц; как поэт, очарованный внешней и внутренней красотой Франсуазы; и наконец, как математик, увлеченный, казалось бы, такой простой, но неразрешимой задачей метра Ферма.
      Чтобы понять все четыре грани Сирано, нужно отыскать их общие корни.
      Утро он уделял мудрости, завершая свой трактат "Государства Солнца" (считающийся незаконченным!). С яркостью и сарказмом баснописца наделял он злобных птиц человеческими пороками и позволил коронованному тирану-орлу приговорить автора повествования к лютой казни, счастливо избежав которую тот попадает в страну мудрецов, где находит среди философов незабвенного Томмазо Кампанеллу. И тот показал пришельцу с Земли воплощенную на планете "Солнце" мечту, получившую на Земле, начиная с "Утопии" Томаса Мора, название коммунистической. Для счастливцев, живущих в таком обществе, земные злодеяния так же далеки и чужды, как людям птичьи нравы.
      Ежедневный четырехчасовой труд на благо общества стал любому мудрецу необходимым, как дыхание. Свободное время предназначалось самоусовершенствованию, наукам и искусству. Разумное самоограничение позволяло каждому получать бесплатно все, для жизни необходимое. Богатство как избыток потребного потеряло всякий смысл и презиралось бы, стремись хоть кто-нибудь к этим излишкам в условиях всеобщего изобилия и отсутствия ненужного там денежного обращения. И отпали сами собой споры, вражда и войны. Не из-за чего стало воевать и убивать друг друга. Вообще убийство, одна мысль о чем приводила мудрецов в содрогание, противоречило самой сущности людей той страны. Тем более что им удалось найти способ получения пищи и утоления голода без пожирания трупов убитых для этой цели живых существ (как на Солярии, для Сирано незабываемой!), и  с ч а с т ь е  всех людей покоилось там на  с в о б о д е, р а в е н с т в е, б р а т с т в е и всеобщей  л ю б в и  друг к другу. И не поповская лицемерная "любовь к ближнему" внушила Сирано облик мира "Солнца", а формула Франсуазы, простой француженки из крестьянской семьи, мечтавшей со знаменем в руках на баррикаде о всеобщем  с ч а с т ь е*.
      _______________
      * Лишь спустя полтора века слова "Свобода, Равенство, Братство"
      стали лозунгом Великой французской революции. (Примеч. авт.)
      Эта "формула Счастья" воплотилась у Сирано в его светлую мечту, представляясь ему яркой, наполненной внутреннего содержания и вместе с тем строгой и точной, как математическое выражение.
      И, отложив последние страницы трактата, он, словно продолжая его, погружался в дремучий лес цифр, отыскивая тропы закономерностей, ведущие к решению хитрой задачи Ферма.
      Тупик досадных неудач искушал его надменной мыслью, что "задача Ферма" не имеет практического смысла и подобна развлекательным ребусам, какими тешатся в гостиных*.
      _______________
      * Такое отношение к Великой теореме ферма, так и не доказанной
      нашими современниками, высказывается кое-кем и ныне, но уместно
      вспомнить о "никчемной" (как считали) математической "теории групп",
      без которой немыслимо развитие ядерной физики. (Примеч. авт.)
      Однако скоро эти малодушные сомнения вытеснились ощущением близости волнующего открытия!
      Если бы удалось восстановить искания Сирано, то они предстали бы аккуратными строками равенств и неравенств, получающихся при сложении двух наименьших чисел в возрастающей степени и сравнения их суммы с ближайшим значением целого числа в той же степени. То есть увидели бы анализ разложения степеней с выявлением получающихся, тоже наименьших остатков.
      И Сирано рассуждал, подводя итог своим исследованиям: отрезок прямой линии естественно разделится на два меньших отрезка, ибо все целые числа, выражающие размеры отрезка, возведены лишь в первую степень, то есть неизменны.
      Квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника нацело делится на квадраты катетов (тоже в целых числах) в соответствии с теоремой Пифагора.
      Куб же, уже пространственная фигура с размерами в целых числах, может разделиться на два меньших куба со сторонами в целых числах, однако уже с остатком, равным двум! То есть практически он делится не на два, а на ч е т ы р е  куба, поскольку два дополнительных кубика со сторонами, равными единице, и уложатся в остаток, равный двум!
      А вот квадрато-квадрат, фигура сверхпространственная, тоже делится нацело, но уже на шесть квадрато-квадратов (при остатке = 64!).
      Дальше же еще занимательнее и многозначительнее!
      Пятая степень (при остатке = 2002) разлагается нацело на 13 целых чисел в пятой степени!
      Шестая (при остатке = 69 264) - на 48 целочисленных слагаемых в шестой степени!
      Становится совершенно очевидным, что число членов многочлена, состоящего из целых чисел в той же степени, что и разлагаемое целое число, р а с т е т  вместе со степенью и никак не может равняться двум, что и требовалось доказать в предложенной Пьером Ферма теореме!
      О каких же двух слагаемых в той же степени, что и их сумма, может идти речь, начиная с куба? Нужны ли еще доказательства?
      И Сирано горько пожалел, что метр Ферма далеко в Тулузе, куда ему не добраться без коня и денег!
      А нельзя ли вывести для Ферма формулу, которая отразила бы закономерности, полученные при анализе цифр, притом ввести в формулу лишь одну переменную - показатель степени!
      С исступленной настойчивостью принялся Сирано за работу! Формула далась не сразу. Лишь после бесчисленных попыток достиг он желанного ее изящества.
      К величайшей своей радости, он увидел, что математическая формула как бы совпадает по форме с определением  с ч а с т ь я  Франсуазы. И Сирано назвал свою находку "Ф о р м у л о й  Ф р а н с у а з ы"!
      (n - 1)
      (2\n + 1)\n = (2n)\n + (2n - 1)\n + n ------- (n - 2)\n .
      8
      "С ч а с т ь е - с в о б о д а, р а в е н с т в о, б р а т с т в о, л ю б о в ь!"
      Почему только до четвертой степени верна формула? Какую закономерность Природы она отражает?
      Четвертая степень! Если куб - высота, ширина и длина, то квадрато-квадрат требует еще одного пространственного измерения! И тут Сирано вспомнил о Тристане, о его объяснении свернутой в неком четвертом пространственном измерении Вселенной! Эврика! Нежданно, блуждая в лесу степеней, он получил математическое подтверждение существования четырех измерений нашего пространства!
      И Сирано вдруг пустился в пляс по комнате, насмерть перепугав вбежавшую мать и удивив появившегося в дверях младшего брата.
      Сирано кинулся на шею матери и стал покрывать поцелуями ее уже морщинистое лицо.
      - Нашел! Нашел! - вне себя от восторга кричал он, подобно древнему Архимеду, выскочившему из ванны с пониманием закона, названного потом его именем. И он закружил Мадлен по комнате.
      - Остановись же, остановись, Сави! У меня сердце разорвется, умоляла мать.
      - Виват! - восклицал Сирано и, обращаясь к брату, стал говорить, хотя тот и не подготовлен был, чтобы понять его.
      - Ведь никто же не удивляется, что замкнутость Вселенной подтверждается математически при сечении конусов, соприкасающихся вершинами на общей оси. Это доказал Ферма, поворачивая секущую плоскость. Когда она параллельна основанию конусов - получаем окружность, повернем немного - и увидим эллипс, поворачивая еще... ну, поворачивай, - тормошил Савиньон юношу.
      - Что поворачивать? - спрашивал тот.
      - Плоскость! Плоскость! Ну как ты не понимаешь? По мере поворота секущей плоскости на ней появится все удлиняющийся эллипс. А когда плоскость станет параллельной образующей конуса, ось эллипса как бы уйдет в бесконечность и второго закругления эллипса не будет видно. На плоскости останется лишь часть эллипса в виде параболы!
      - Я обязательно когда-нибудь пойму это, - пообещал юноша.
      - И ты поймешь, что стоит еще немного повернуть секущую плоскость, и эллипс вернется к нам с противоположной стороны, но теперь уже в виде гиперболы! И минус бесконечность оказывается равна плюс бесконечности, которые едины, находясь на противоположной точке исполинской сферы или какой-то другой замкнутой фигуры (он вспомнил объяснение Тристана о кольце Вселенной с внутренним отверстием, равным нулю!).
      - Как я бы хотел это понять!
      - Не все поймут, не все сразу поймут, но метр Пьер Ферма, конечно, поймет! Наш мир, наша Вселенная распространена еще в одном направлении (измерении!), в котором и замыкается! И "формула Франсуазы" неумолимо утверждает это, иначе она не давала бы для разложения степеней верный результат для всех четырех степеней! Виват! Матушка, не угостишь ли ты нас по этому поводу вином?
      Он увидел, как Смутилась Мадлен, не имевшая в доме никаких запасов, ее выручил стук в дверь.
      - Войдите, - крикнула она, - не заперто!
      Но стук повторился.
      - Входите, кто бы вы ни были! - закричал Савиньон.
      И опять раздался настойчивый стук.
      - Что за чертовщина! - воскликнул Савиньон и, подбежав к двери, распахнул ее.
      На пороге стоял незнакомый молодой человек с узким лицом, птичьим носиком и поблескивающими черными глазками.
      - Мне поручено сказать господину Савиньону Сирано де Бержераку, пожалуй, слишком громко для комнаты произнес он, - метр Пьер Ферма из Тулузы прибыл в Париж, будет ждать его завтра в полдень в трактире "Не откажись от угощения!", что на улице Медников.
      Произнеся это и как бы оборвав себя, незнакомец резко повернулся и зашагал прочь.
      - Куда же вы, куда? - закричал Савиньон. - С такими хорошими вестями гонцы так просто не уходят!
      Но незнакомец даже не обернулся.
      - Беги, догони его, - сказал Савиньон брату.
      Но Мадлен остановила младшего сына.
      - У нас нет ни пистоля, чтобы наградить его за известие, как бы оно ни было желанным, Сави.
      Савиньон поник головой, еще некоторое время провожая глазами удаляющуюся по улице фигуру.
      Внезапно фигура обернулась и крикнула:
      - Мне так приказано передать! - И скрылась за углом.
      - Прекрасно приказано! - потирая руки, говорил Савиньон. - Прекрасно приказано! Вы великолепно приказали, метр Ферма, и я постараюсь завтра обрадовать вас!
      Мать радостно смотрела на старшего сына. Она так хотела ему счастья. Она даже сказала это слово.
      Савиньон в ответ воскликнул:
      - Счастье? О, я знаю его суть. Мне рассказала об этом несравненная мадонна, которую я завтра увижу.
      - Дай-то бог, - промолвила Мадлен, вознося мысленно молитву. - Я так желаю тебе с ней счастья!
      Как это матери умеют читать в сердцах детей, хотя бы те и не проговорились о своих чувствах.
      - Как ее зовут, Сави? - спросила она.
      - Франсуаза! Я посвятил ей математическую формулу, но сегодня ночью посвящу ей сонет!
      - Как хорошо. Ты давно не писал сонетов, а они у тебя всегда такие сердечные, за душу трогающие.
      - Не знаю, не знаю, чью душу они тронут, но свою душу я в него вложу.
      И после бессонной, но радостной ночи Сирано сложил свой сонет, переписав его на лучшей бумаге, подаренной еще герцогом д'Ашпероном.
      ДЕНЬ БАРРИКАД
      (Франсуазе)
      Теперь я знаю, что за сила
      К тебе магнитами влечет:
      Улыбкой солнце ты гасила
      И обнажала чуть плечо.
      Волшебница, Мадонна, Фея!
      Созвездий дальних нежный свет!
      Но... ни о чем мечтать не смея,
      Пошел я за тобою вслед.
      И повстречал на баррикаде,
      Вверху, со знаменем в руке.
      Народный гнев, свободы ради,
      Вздымала ты, как вал в реке.
      К чертям всех бар! Бар - в гарь и ад!
      Народ, вперед! День баррикад!
      Наутро, свежий, бодрый, словно и не проведший ночь без сна, Сирано спрятал в сумку свои бумаги с "Формулой и сонетом Франсуазы", торопясь выйти из дома, словно до полудня оставались считанные минуты.
      Правда, ему предстояло пройти через весь Париж с окраины, где ютились де Бержераки после пожара их шато в Мовьере. Шел Сирано в столь же приподнятом настроении, как и после первой подаренной ему Лаурой ночи неистового счастья. Теперь он снова летел, едва не отрываясь от земли, как при потере веса в ракете Тристана. Припрыгивая при каждом шаге и что-то напевая, он встречал не удивленные, а приветливые взгляды милых, любезных прохожих. Куда только делись озабоченные горожане, сторонившиеся скачущих всадников и карет с гербами. Сирано казалось, что все, все готовы заключить его в объятия, разделить с ним торжество по случаю сделанного открытия и радость предстоящих встреч с метром и с женщиной, обещающей ему счастье и не отвернувшейся от него ни прежде, ни теперь. И с удесятеренной силой готов был Сирано отдавать всего себя служению людям.
      Конечно, он доберется до улицы Медников раньше назначенного срока, можно посидеть на берегу Сены побродить по знакомым улицам, полюбоваться Лувром и Нельской башней, вспомнить былое.
      В этот день, как и 45 лет назад, в Париже цвели каштаны. Сирано вдыхал их пьянящий аромат, и ему казалось, что они расцвели именно для него.
      Улица Медников не стала шире с траурного для Франции дня 14 мая 1610 года, когда по ней между повозками едва продвигалась королевская коляска, на подножку которой вскочил натравленный иезуитами на Генриха IV злосчастный Равальяк, ударом кинжала покончивший с неугодным королем. Теснота здесь прежняя, как и почти полвека назад.
      Сирано приходилось пробираться у стен домов. Он приближался к трактиру ровно в полдень, решив на этот раз встретиться с Франсуазой уже после того, как метр Ферма узнает о "Формуле Франсуазы" и одобрит открытие, и эту победу он поднесет Франсуазе.
      Повозки словно нарочно сгрудились здесь, не позволяя Сирано обойти соседний с трактиром строящийся дом. Сирано не мог ждать, пока переругивающиеся возницы расцепят наконец колеса повозок и освободят проход, и скользнул под леса стройки, где возводили уже крышу.
      На улице стоял такой шум и крик, как в Мовьере, когда горел шато отца, а Савиньон пробирался в горящий дом, чтобы вынести маленькую сестренку. Огненная балка свалилась тогда прямо перед мальчиком, чудом не задев его.
      И в то же мгновенье, словно повторяя минувшее, балка, на этот раз не объятая пламенем, однако не менее тяжелая, свалилась с крыши, но не перед Сирано, а расчетливо прямо ему на голову.
      Замертво упал философ и поэт на землю. Шляпа, залитый кровью парик и сумка отлетели в сторону.
      На улице не сразу заметили происшествие. Однако возницы вдруг расцепили колеса и разъехались.
      Первым к ушибленному Сирано подбежал сердобольный монах и заботливо склонился над ним, зачем-то пододвинув шляпу с париком и оттолкнув сумку с бесценными рукописями.
      Как всегда в таких случаях, около потерпевшего собралась толпа зевак. Кто-то грозил кулаком рабочим на крыше, уронившим балку, одни предлагали вызвать лекаря, другие считали, что нужен не лекарь, а священник, чтобы умирающий успел покаяться и не попал в геенну огненную.
      Монах, первым подоспевший на место происшествия, согласно кивнул головой в капюшоне и растворился в толпе.
      Наконец решили попросить убежище для пострадавшего в соседнем трактире.
      Через минуту оттуда выбежала встревоженная Франсуаза и, узнав распростершегося на земле Сирано, с рыданьем бросилась к нему, прикрыв его лицо своими распустившимися волосами.
      Ее едва оттащили, чтобы перенести тело в трактир.
      Франсуаза предложила лучшие апартаменты для приезжающих, где она будет выхаживать пострадавшего.
      Вносили безжизненного Сирано неуклюже, толкаясь и мешая друг другу. В особенности на лестнице.
      Франсуазе сунули в руки шляпу с испачканным кровью париком.
      Сумка исчезла.
      И никогда ее содержание не стало достоянием людей, так ничего и не узнавших ни о "Формуле Франсуазы", ни о четвертом пространственном измерении, ни о последнем сонете Сирано де Бержерака...
      Тяжкие дни наступили для безутешной Франсуазы, которая с нерастраченным женским чувством пыталась спасти не приходившего в сознание Сирано. Надежды на выздоровление лекари Франсуазе не оставили.
      В своей благостной заботе о душе погибающего в трактир из монастыря св. Иеронима пришел аббат, отец Максимилиан с жирным печальным лицом и опущенными глазами, дабы принять покаяние умирающего.
      Бедная женщина, подойдя под благословение иезуита, не подозревала, что вынуждаемое монахом у Сирано покаяние будет последним уничтожающим ударом церкви по вольнодумцу Савиньону Сирано де Бержераку.
      Монах с послушником остались в трактире дежурить день и ночь в ожидании, когда несчастный придет в себя, чтобы окончательно быть раздавленным святой католической церковью.
      Франсуаза, наивно верующая, воспитанная в почитании священнослужителей, больше всего теперь боялась, что Сирано умрет без покаяния и попадет в ад.
      Когда он открыл однажды глаза, она обрадовалась за него, словно он встал на ноги.
      Два месяца пролежал он без сознания в ее постели, ощущая, но не воспринимая первую в его жизни женскую ласку и заботу.
      Франсуаза нагнулась к нему, заметив, что губы его шевельнулись.
      - Что со мной? Где метр Ферма? Откуда ты, Франсуаза?
      - Я все время с тобой после того, как бревно свалилось с крыши соседнего дома тебе на голову, мой любимый. А метр Ферма обещал приехать только осенью.
      - Все ясно! - сказал Сирано и закрыл глаза.
      Отец Максимилиан, предвкушая неотвратимую победу над духом вольнодумца, прислал послушника узнать, готов ли больной к исповеди, поскольку услышал, что Франсуаза разговаривает с ним.
      Франсуаза склонилась к лицу Сирано, умоляя принести покаяние почтенному аббату из монастыря св. Иеронима.
      Послушник ждал его согласия, чтобы позвать отца Максимилиана.
      Губы Сирано зашевелились, но Франсуаза не могла уловить ни звука и в отчаянии обернулась к послушнику.
      Неведомо как, "очевидно, велением свыше", как подумала бедная Франсуаза, послушник понял, что шепчет Сирано, и громко, излишне громко, так, что даже отец Максимилиан за дверью услышал, повторил, казалось, непроизнесенные слова:
      У клира - Пиррова победа!
      Не дам попам души своей!
      Смертельного добились бреда,
      Но смертный смерти все ж сильней!
      Франсуаза в ужасе посмотрела на послушника, осмелившегося произнести кощунственные слова, а тот, закрыв узенькое лицо ладонями, с рыданьем выбежал из комнаты, столкнувшись в дверях с отцом Максимилианом, жадно ждавшим своего часа. Но иезуит этого часа не дождался. Савиньона Сирано де Бержерака не стало...
      ПОСЛЕСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
      Отрицая бессмертие, обрел его.
      Г е р ц о г  д 'А ш п е р о н,
      Великий Вершитель Добра
      Сирано де Бержерак заботой друзей, главным образом Кола Лебре, был похоронен в родном местечке Мовьер, рядом с могилой старого кюре, своего первого наставника.
      Похороны были скромные. Новый кюре предусмотрительно опоздал на кладбище, боясь мести иезуитов. Шел унылый дождь.
      Гроб, украшенный не цветами, а принесенными крестьянами спелыми колосьями былого урожая, опустили в свежую мокрую яму, когда, разбрызгивая лужи, подъехали одна за другой две кареты.
      В одной вместе с Ноде прибыл герцог д'Ашперон, а в другой неизвестная знатная дама.
      Поспешивший к ней навстречу галантный Ноде помог ей, как старой знакомой, сойти на землю и, обходя грязь на тропинке, повел ее к могиле, на краю которой стояла Франсуаза.
      Платных плакальщиц не нанимали. Только сестра Савиньона, монашенка, рыдала за всех и от всего сердца, заменив разбитую ударом при известии о гибели сына его мать Мадлен де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак. Ее выхаживал младший сын.
      Несмотря на слезы, Франсуаза, тоже рыдая, украдкой взглядывала на скрытое мантильей лицо незнакомки, и когда та, чтобы вытереть платком заплаканные глаза, приоткрыла мантилью, успела заметить жаркую красоту испанки, снова скрытую за мантильей.
      Немногие друзья прямо с кладбища отправились к Кола Лебре, в его лавочку, рассуждая по дороге, кто бы это могла быть. Называли принцессу Монпансье, графиню де Ла Морлиер, старую баронессу де Невильет или даже герцогиню де Шеврез. Для Франсуазы все они были одинаково ненавистны, и она даже на холмик, возникший над могилой, смотрела с неукротимой ревностью.
      Незнакомку узнал только один писатель Ноде, который даже герцогу д'Ашперону не сказал об этом, больше того, он не решился бы признаться в том самому Сирано, встань вдруг тот из могилы.
      Молча ехали они с герцогом д'Ашпероном в его карете вслед за каретой незнакомки.
      - Какой был человек, ваша светлость! - вздохнул Ноде. - Какой человек! Монахам так и не удалось уломать его.
      - Сломать его им удалось, - отозвался герцог, - но не сломить. Я помогу Кола Лебре издать его трактат. Тогда о нашем Сирано можно будет сказать: "ОТРИЦАЯ БЕССМЕРТИЕ, ОН ОБРЕЛ ЕГО".
      - Как жаль, что его так широко задуманный трактат "Государства Солнца" остался незаконченным.
      - Будущие поколения закончат его, - задумчиво произнес Великий Вершитель Добра. - Мечта о светлом непременно осуществится, если человечество не истребит само себя. Однако, друг мой Ноде, вы в своей неисправимой галантности расточаете любезности даже незнакомым дамам, неожиданно переменил тему разговора герцог д'Ашперон.
      - Нет, почему же... - начал было Ноде, но осекся.
      Герцог д'Ашперон понимающе улыбнулся и, откинувшись на спинку сиденья, замолчал.
      Кареты въехали в Париж.
      ______________________________________________________
      ЭПИЛОГ
      Умер герой, умер философ, умер поэт!
      Молва приписывала ему прежде всего черты забияки-дуэлянта, становясь в тупик перед нежданной переменой, когда он оставил шпагу для науки, литературы, поэзии. По-разному старались это объяснить различные биографы, подчас пренебрегая одной из самых удивительных загадок, связанных с Сирано де Бержераком, его поразительными знаниями достижений нашей цивилизации, так далекой для XVII века. При этом без всякого внимания относились к свидетельствам самого Сирано де Бержерака, уверявшего в своих трактатах, что со всеми удивительными вещами, которые должны были поражать его современников (но поражают и нас три с половиной столетия спустя), его познакомил... и н о п л а н е т я н и н...
      В прологе к последнему роману о Сирано я рассказал о своей несостоявшейся встрече с французским журналистом, которую автор с помощью воображения представил себе.
      Но я остался бы в долгу перед читателем, если бы не рассказал о подлинной встрече с французским писателем, которая все-таки состоялась, когда роман уже был завершен.
      Она состоялась осенью 1984 года в Доме дружбы, но не в самом особняке, принадлежавшем когда-то Савве Морозову, а в примыкающем к нему здании, ставшем филиалом Дома дружбы, в уютной гостиной с располагающей к беседе мягкой мебелью.
      Мы вчетвером, три писателя-фантаста и бывший редактор журнала "Изобретатель и рационализатор", представитель Союза журналистов СССР Рем Щербаков, ждали приехавшего из Парижа заместителя главного редактора популярного журнала "Сьянс э ви" ("Наука и жизнь") господина Жана Рене Жермена.
      Французские гости задерживались в Звездном городке, где их радушно принимали космонавты.
      По телефону сообщили, что они уже выехали, а их все не было. Один из моих друзей сидел, как на угольях, у него были какие-то дела, и он, увы, ушел, так и не дождавшись французов, вернее француза и его советского провожатого, служившего ему переводчиком.
      Впрочем, переводчика ему даже и не требовалось. По какому-то совпадению или наитию (прошу читателя поверить мне безусловно, что пролог был написан почти за год до этой встречи!) Жан Рене Жермен говорил по-русски (как мой воображаемый Жюль де Вернон из пролога) и тоже был женат на француженке русского происхождения!
      Обо всем этом я узнал, когда наш гость уже беседовал с нами: со мной и с представителем Союза журналистов и моим соратником фантастом-философом.
      Его особенно интересовал вопрос о внеземных цивилизациях, о возможных контактах гостей из космоса с нами теперь или в древности. Его интересовал еще весьма щекотливый вопрос: верим ли мы, советские фантасты, в то, о чем пишем? То есть признаем ли мы реальность своих фантастических допущений?
      Фантаст-философ, косясь на включенный гостем магнитофон, ответил, что литература есть литература, у которой свои законы вымысла, и он не считает себя больше, чем литератором.
      Я ответил, что пишу свои научно-фантастические романы, твердо уверенный в их реалистичности, касаются ли они космических контактов, технических достижений будущего или исторических событий.
      Рене Жермен словно ждал этих слов и сразу перешел на Сирано де Бержерака. (Я не говорил нашему французскому гостю, что занят этой романтической фигурой.)
      - Знаете ли вы, - спросил меня господин Жермен, - что Сирано описал и электрические лампы, и радиоприемник, и даже телевизор? Может быть, не подозревая о назначении описанных вещей, - добавил он.
      О нет! Здесь у меня твердое представление о Сирано де Бержераке, весельчаке, насмешнике и провидце. Смеяться-то он смеялся, однако предвидел будущее для того, чтобы осмеять свою современность (кстати говоря, кое в чем перекликающуюся даже с нашим временем!).
      Жан Рене Жермен с гордостью отозвался о французском поэте Эдмоне Ростане, воспевшем в своей знаменитой трагикомедии "Сирано де Бержерак" легендарного героя.
      - Впрочем, - заметил он, - Ростан скорее занял для своего романтического персонажа это имя, не претендуя на изображение его точной биографии. А вы? - спросил он меня, уже зная о моей работе.
      - Следую примеру вашего классика, господин Жермен. Но вижу своего Сирано де Бержерака не только драчуном с длинным носом, но и философом, писателем, героем своего народа, поэтом, наконец!
      - А его загадочные знания?
      - Мой роман о Сирано де Бержераке, вернее, два романа о нем потому и являются научно-фантастическими, что допускают фантастическую гипотезу, объясняющую происхождение этих загадочных знаний, впрочем, не более фантастическую, чем предложил сам Сирано, описывая свою встречу с Демонием Сократа.
      - С инопланетянином? - живо спросил Жермен. - Значит, вы действительно верите в инопланетян?
      - "Которых... видел д'Артаньян", как пошутила наша газета "Комсомольская правда", дав в 1982 году такой заголовок к беседе со мной.
      - Как так д'Артаньян? - удивился француз.
      - Так ведь д'Артаньян и Сирано были современниками. И кто знает...
      - Ах да! - рассмеялся Жан Рене. - Это очень хорошо звучит по-русски. Как это сказать? В рифму... стихи, которые вы сочиняли за Сирано де Бержерака.
      - Но которые мог бы сочинять герой романа, каким представил его себе фантаст.
      - И вы верите, что Сирано мог общаться с инопланетянином?
      - Не верю, а убежден.
      И это правда! Однако в остальном образ Сирано отнюдь не документален, принадлежа гипотетическому персонажу фантастического произведения.
      К о н е ц
      1982 - 1985 гг.
      Москва - Переделкино