Дальнейшее поручение следить за каждым шагом безбожника, оскорбившего святой орден и названого отца Жана Максимилиана-старшего, узнавать каждое произнесенное Сирано слово Жан воспринял как выполнение священного долга.
      Взамен потерянного слуха у него выработалось некое "шестое чувство", позволявшее ему безошибочно ориентироваться на улицах. Это позволяло ему незаметно всюду следовать на почтительном расстоянии за Сирано.
      Однажды, сопровождая так его, он оказался под лесами строящегося дома рядом с трактиром "Не откажись от угощения!".
      Прочесть эту вывеску Жан не умел, но то, что Сирано завернул в трактир, заметил и тотчас же проник туда следом, устроившись за дальним столиком так, чтобы видеть губы Сирано и беседующей с ним трактирщицы.
      Произнесенное имя Гассенди напомнило Жану, что отец Максимилиан говорил о нем как об изгнанном из Экса иезуитами профессоре, пытавшемся в своих лекциях по философии разлагать студентов идеями язычника Эпикура. Жан сразу насторожился, а когда узнал, что речь идет о бегстве Сирано от гвардейцев его высокопреосвященства, он восхитился прозорливостью отца Максимилиана, угадавшего в Сирано опасного преступника.
      Мог ли знать несчастный глухой истинную сущность происшедшего в Париже, а потом в Альпах несколько лет назад!
      Появление судейского из Тулузы, метра Ферма, заронило у Жана подозрение, что перед ним заговорщики, замышляющие недоброе против церкви и короля. К великому его сожалению, они вскоре же укрылись в комнате приезжего наверху, и Жан не мог видеть их губ.
      Но и того, что Жан успел узнать, было немало. Из беседы Сирано с Франсуазой он понял безнравственность хозяйки, убегавшей через окошко от законного мужа, чтобы бунтовать с чернью на баррикадах, не говоря уже о ее посетителе, бежавшем с ее помощью от преследователей, посланных кардиналом.
      Когда "заговорщики" расставались, они произносили скорее всего тайные слова, упоминая какие-то степени.
      Отец Максимилиан, выслушав донесения Жана, заметил, что под степенями, несомненно, разумелись титулы владетельных особ, против которых замышлялось злодеяние.
      Отец Максимилиан похвалил послушника за усердие и пообещал, что в случае дальнейших успехов он свезет Жана к знаменитому лекарю в Лионе, который сможет вернуть ему слух.
      Радости Жана не было границ. Впрочем, его усердие умножать не требовалось.
      Через неделю, даже ранее условленного часа, он уже был в трактире Франсуазы и видел, как обрадовалась она заблаговременному, кстати сказать, приходу Сирано де Бержерака.
      Она усадила гостя за столик, хорошо видимый Жану, и сказала с укором, который можно было угадать по тому, как складывались ее губы:
      - Отчего вы так быстро исчезли в прошлый раз? Или я вам чем-то не угодила? А ведь в былое время, даже очень спеша, вы все же очень хорошо попрощались со мной! Или забыли?
      Сирано покраснел, чего Жан объяснить не мог.
      - Моя Мадонна! Могу признаться вам, что насколько я торопился в прошлый раз покинуть незамеченным ваш дом, настолько теперь я стремился в него, чтобы увидеться с вами.
      - Как понять вас, господин? Вы всегда говорите такими загадками.
      - Вы правы, Франсуаза, в отношении загадок, ибо все время, пока я ждал желанной встречи с вами, я посвятил решению загадок.
      - Ну вот еще! - воскликнула Франсуаза. - Вам придется объяснить мне это попроще. Я ведь из крестьянской семьи, у нас в доме была всегда одна загадка: как прокормить ребятишек, а нас было одиннадцать. Вот меня и отдали трактирщику, который, спасибо хоть за то ему, перебил меня у бродячих артистов.
      Жан вздрогнул при этих словах, но решил, что враг человеческий хочет испытать его готовность служить монастырю и богу.
      К величайшей досаде Жана, Франсуаза наклонилась к Сирано и они стали шептаться так, что их губ не было видно. О чем они могли говорить? Жан поспешно пересел за другой столик и вновь стал понимать их загадочный разговор:
      - Как же вы могли подумать, чуткий господин, что число волос на голове определяет счастье человека?
      - Простите, милая Мадонна, я хотел уберечь вас от своего уродства, от себя во имя вашего же счастья.
      - А вы знаете, что такое счастье?
      - Хотел бы знать, моя Мадонна!
      - Так вы хотите знать, в чем счастье? Я отвечу вам, потому что никогда его не имела и лишь мечтала о нем. И узнала.
      - Мадонна! Вашими устами заговорит сама истина!
      - Это взаправду истинно, что я вам скажу. Я узнала это там, на баррикаде. Счастье - это Свобода, Равенство, Братство, - и совсем тихо для одного лишь Сирано добавила, но Жан все равно уловил, - и Любовь...
      - Так вот в чем Счастье! В Свободе, Равенстве и Братстве?
      - И в Любви, - теперь уже громко добавила Франсуаза.
      - Вы постепенно открываетесь мне во всей своей подлинной красоте, мадонна Франсуаза! Я боюсь стать слишком частым гостем у вас.
      - Почему гостем? Почему только гостем? - краснея и опуская глаза, промолвила Франсуаза и отвернулась, так что Жан перестал ее "слышать".
      И тут в трактир вошел к назначенному часу метр Ферма и сразу же опять, к досаде Жана, увел Сирано к себе наверх.
      Но если бы каким-либо чудом Жан смог перенестись в комнату Ферма, все сказанное там показалось бы ему иносказаниями, а написанное, если бы он даже знал грамоту, - тайнописью!
      - Так что вы уяснили, друг мой, за это время?
      - То, что все величины в вашей теореме должны отличаться от нуля.
      - Ну это само собой разумеется. Что же еще?
      - Пока, метр, мне, безусловно, ясно, что квадрат со сторонами в целых числах можно разделить на два квадрата тоже в целых числах, равно как и линию на два отрезка без остатка. В обоих случаях "плоскостных фигур", то есть умещающихся на плоскости. И в том я усматриваю характерное свойство плоскостных фигур. Этими свойствами уже не обладают ни куб, ни квадрато-квадрат, ни невообразимые фигуры более высоких степеней, представить которые недоступно человеческому уму.
      - Браво! Вы прекрасно выразили свойства "плоскостных мест"! Познали сокровенную красоту чистой математики!
      - Математика действительно прекрасна, метр. Именно поэтому она должна обладать и такой особенностью, присущей всему прекрасному, как с и м м е т р и я!
      - Что вы имеете в виду? - насторожился Ферма.
      - Я убежден, что диофантово уравнение степеней должно иметь целочисленное решение не только для линий и квадратов, но и для степеней минус единица и минус два.
      - Убеждены? - с лукавством воскликнул Ферма. - Убежденности мало, математика требует доказательств. - И он пододвинул Сирано лист бумаги, обмакнул гусиное перо в чернильницу и протянул его Сирано. - Доказывайте!
      - Я воспользовался уроками моего ритора и кое-что вывел дома. Постараюсь сейчас вспомнить.
      И он стал писать на бумаге ряд формул*.
      _______________
      * Примечание автора для особо интересующихся. Целочисленные
      решения диофантова уравнения x\n + y\n = z\n с отрицательными
      степенями были доказаны в наше время математиком-любителем из г.
      Мариуполя Г. И. Крыловым, который для n = - 2 так свел уравнение:
      Г. И. Крылов, преобразовав диофантово уравнение в биномы,
      получил формулу, поэтически названную им "Людмилой". (Люда + Мила),
      (|x| + |a|) + (|x| + |b|) = (|x| + |c|), где |а| = |z| - |x|, |b| =
      |y| - |x| и |c| = |z| - |x|, позволившую ему решать уравнения и с
      положительными, и с отрицательными степенями.
      - Так что же вы тут написали, мой друг? - спросил Ферма, беря в руки исписанный листок.
      - Мне кажется, - скромно заметил Сирано, - что ваша теорема не потеряет от некоторого уточнения.
      - Уточнения? Вы хотите уточнять точную науку? Э, мой молодой друг! Мне на радость и удивление, вам удалось решить мою задачу. Однако, поднял он палец, - лишь наполовину! Угадали "подводную часть" моего загадочного корабля, а мачты с раздутыми парусами остаются в тумане. И вы не знаете метра Ферма! Этот хитрюга любит озадачивать людей своими математическими этюдами. Он, видите ли, близок к шахматам, играл и с Рене Декартом, и с кардиналом Ришелье, и особую склонность имеет к древним "мансубам", шахматным задачам, испытывает наслаждение, решив их. Так вот, он, этот метр Ферма, не хочет лишать наслаждения математиков, которые, самостоятельно найдя открытое и скрытое Пьером Ферма, получат истинную радость открывателей. Разве это так уж худо?
      - Напротив, метр! Это прекрасно! Но это означает, что вы знали об отрицательных степенях?
      - Разумеется, мой друг! Они  п р и с у т с т в у ю т  в с к р ы т о м  в и д е  в моем кратком, в е р н о м  и лаконичном, как все в математике, утверждении о неразлагаемости в целых числах степеней больше квадрата.
      - Как же это может быть? Отрицательное скрыто в положительном?
      - Это не более сложно, чем только что сделанный вами вывод. Впрочем, продолжим нашу беседу на языке формул. - И он пододвинул к себе лист бумаги с писчими принадлежностями. - Я для вашего удобства тоже воспользуюсь обозначениями Декарта, а не привычными из алгебры Виета. - И на бумаге под его пером стали появляться аккуратно выписанные строчки формул*. - Достаточно, мой друг, привести дроби к общему знаменателю и отбросить его.
      _______________
      * Аналогично получается и для степени n = -1, опять-таки Z =
      a0b0, но X = a0 (a0 + b0); r = b0 (a0 + b0).
      - Как видите, - продолжал Ферма, - путем несложных преобразований мы снова приходим к исходному выражению с положительными степенями, хотя начали с отрицательных. Не правда ли? К тому самому выражению, когда целое число, возведенное в степень, может разложиться на два целых числа в той же степени, лишь когда степень эта не больше квадрата*. Нельзя представить себе ничего более  о ч е в и д н о г о, но как трудно это доказать. Не знаю, когда мне это удастся? Вот и вы пытаетесь в своем трактате доказать о ч е в и д н у ю  м у д р о с т ь - жить не по праву силы, а по справедливости, противопоставляя "царство хищных птиц" стране мудрецов.
      _______________
      * Примечание автора для особо интересующихся. Уравнение с
      отрицательными степенными можно представить в виде дробей:
      1 1 1
      --- + --- = --- ,
      a\n b\n c\n
      приведя обе части уравнения к общему знаменателю, получим:
      (bc)\n + (ac)\n (ab)\n
      --------------- = ------- ,
      (abc)\n (abc)\n
      отбросив равные нижние части и считая X = bc; Y = ac и Z = ac,
      приходим к диофантовому уравнению:
      x\n + y\n = 2\n
      1 1 1 x\2 y\2
      --- + --- = --- ; z\2 = --------- .
      x\2 y\2 z\2 x\2 + y\2
      Пользуясь вспомогательным прямоугольным треугольником с
      пифагоровыми тройками, можно положить x = a0c0, y = b0c0, имея в
      виду, что c0\2 = a0\2 + b0\2. Подставив теперь принятые значения,
      имеем:
      a0\2 b0\2 (a0\2 + b0\2)
      Z\2 = ----------------------- или Z = a0b0.
      a0\2 + b0\2
      - Поистине, метр, д о п о д л и н н о  о ч е в и д н о е  все же невидимо для закрытых глаз.
      - Что ж, открыть на это людям глаза - одна из главных задач доброносцев, вынужденных пока что держать свои намерения в тайне. Однако не продолжить ли нам нашу беседу внизу, за трактирным столом? Госпожа Франсуаза обещала мне угостить нас с вами особым обедом, приготовленным с любовью.
      - С любовью? - насторожился Сирано.
      - Очевидно, она любит готовить вкусные блюда, - с лукавой улыбкой сказал Пьер Ферма и похлопал Сирано по плечу. Они спустились вниз, где их уже ждала взволнованная Франсуаза. Жан пристально наблюдал за вернувшимися "заговорщиками", стараясь хоть что-нибудь уловить из оброненных ими слов.
      Франсуаза сама прислуживала за столом, обменявшись с Сирано взглядом, она потом, подходя к столу гостей, не поднимала глаз.
      - Итак, дорогой мой друг! - начал Ферма, поднимая кружку вина. - Я предлагаю выпить за отрицательные степени!
      - За разложение степеней, метр!
      - Ваши кушанья, госпожа Франсуаза, заставляют забыть обо всем, даже о том, что особенно нужно помнить толстеющему человеку! - говорил Ферма, уплетая жаркое.
      Жан старался уловить тайный смысл даже в этих словах. А когда Сирано, поднимая следующую кружку за Франсуазу, которую сравнил с мадонной, говоря, что она, казалось бы, далекая от математики, открыла ему поразительную по своей точности и выразительности формулу, и повторил ее: "Счастье - это Свобода, Равенство, Братство... и Любовь", Жан понял, что заговорщический разговор с лозунгами черни, бушевавшей на баррикадах, продолжается.
      Отец Максимилиан, которому он потом постарался передать все это, заметил:
      - Отрицательные степени? Это, надо думать, отнятые мятежниками титулы и состояния у высокородных господ. А формула их счастья - это призыв к мятежу, поползновение на божественные устои власти и государства. Мы на верном пути, мой добрый Жан! Что же еще говорили смутьяны?
      - Они прощались, отец мой. Судейский возвращался в Тулузу. А Сирано де Бержерак обещал подготовить и прислать ему письмо с доказательством чего-то, что он надеялся доказать, и с трактатом о государствах солнца.
      - Это несомненный памфлет, и теперь уже не на кардинала Мазарини, а на самого короля Людовика XIV, которого уже называют Солнцем.
      Жан, издали следуя за Сирано, когда он покинул ставший ему таким родным трактир "Не откажись от угощенья!", отметил необычайную задумчивость "заговорщика", шедшего с опущенной головой.
      Из-под стропил строящегося рядом с трактиром дома Жан некоторое время наблюдал за Сирано, потом проводил его до самого дома, где Бержерак уединенно жил вместе с матерью и младшим братом.
      Что делал, о чем писал Сирано, тень которого виднелась на стене через окно, Жан не знал и узнать не мог.
      Не узнали об этом, к несчастью, и ученые всего человечества, напрасно мучившиеся над вопросами, занимавшими в те дни Сирано де Бержерака.
      Своими трактатами "Иной свет, или Государства и империи Луны" и "Государства Солнца" (считавшегося незаконченным) Сирано де Бержерак как бы подготовил почву для восприятия лозунгов Великой французской революции.
      Ни о чем этом Сирано, конечно, не думал, он искал математическое выражение того, что сказала ему Франсуаза, и живописал жизнь в стране, где все мыслили бы так, как Томмазо Кампанелла.
      Глава шестая
      НЕСКАЗАННОЕ СЛОВО
      Мысль изреченная - есть ложь!
      Т ю т ч е в
      Кардинал Мазарини, неутомимый и полный энергии красавец, встал с постели, как всегда, рано и после утомительной, но необходимой для его сана молитвы в присутствии прислуживающего ему капуцина направился в свой деловой кабинет для неустанных трудов во имя короля и блага Франции.
      Если блистательный "Пале-кардинал" (дворец Ришелье) как бы олицетворял собой яркий, безудержный нрав всесторонне образованного, дерзкого, отважного, коварного и жестокого герцога Жана Армана дю Плесси, кардинала Ришелье, то совершенно иным был дворец его преемника, сына сицилийского мастерового, былого камердинера, солдата, монаха, проникшего в свиту папского нунция. Замеченный Ришелье, став его секретарем и незаменимым помощником, он наследовал вместе с кардинальским титулом и эту власть патрона.
      Парадные комнаты его дворца, куда направлялся Мазарини, отличались намеренной простотой и аскетической строгостью, как и он сам, сочетающий щегольство с показной скромностью кардинальской одежды, алая подкладка которой впечатляла не меньше пурпурной мантии его ослепительного предшественника.
      Мазарини обычно избирал путь в свой кабинет через роскошные, но для всех закрытые холодные залы, проходя через которые он равнодушно скользил взглядом по золоченым корешкам редких книг своей знаменитой библиотеки, распроданной было Фрондой, но восстановленной теперь ее владельцем, который, умело скрывая свое невежество, никогда не раскрывал дорогих переплетов. С таким же равнодушием проходил он и мимо потускневших от времени бесценных картин великих художников в золоченых рамах, с пошлой безвкусицей как попало развешанных в галерее, ведшей в просторный зал, заваленный сложенными в штабеля персидскими коврами, между которыми оставлен был лишь узкий проход в небольшую комнату, где Мазарини обычно задерживался, с наслаждением любуясь золотыми украшениями, бельгийскими кружевами и драгоценными камнями, знатоком которых себя считал. Из этой "сокровищницы" он переходил в другую, где на столе стопками красовались сложенные бумаги - закладные записки должников, которых кардинал ссужал деньгами под ростовщические проценты.
      Пройдя этим путем и как бы ощутив свое многомиллионное могущество, Мазарини через низкую потайную дверь проник в свой рабочий кабинет, где его должен был навестить для очередных наставлений юный король Людовик XIV, послушно выполнявший волю матери как в изгнании, так и в обретенной вновь столице.
      Королю пришлось, морщась от тяжелого воздуха, пройти через тесную приемную, где, как и при Ришелье, толпились вельможи и солдаты, торговцы и монахи, а также магистратские, судейские и прочие чины, прибывшие за получением из рук кардинала дипломов на свои должности, приготовив для вручения мзду, положенную курьеру, обычно такие дипломы доставлявшему, чем Мазарини отнюдь не брезговал.
      Низко кланяющийся капуцин подобострастно ввел в кабинет юного короля, который привычно подошел под благословение своего первого министра и наставника.
      - Ваше величество, - звонко начал Мазарини, - вам надлежит подписать ряд указов, почтительно подготовленных мною в расчете привлечения в наш лагерь былых врагов, доблестно разгромленных Тюреном при взятии Парижа.
      - Что это? - с опаской спросил Людовик XIV и поморщился. - Опять тюрьмы, казни?
      - О нет, - покойно произнес Мазарини. - Всему свое время, ваше величество. Привлеченный на нашу сторону враг стоит десяти казненных, ибо не просто сойдет с нашего пути, а встанет на нем впереди нас, чтобы ради собственной выгоды истреблять былых своих соратников, верно служа отныне вашему престолу.
      - Чем же этого можно достигнуть, ваше преосвященство?
      - Милостью и всепрощением, ваше величество, прославлением вашего милосердия. И упомянутой мной выгодой, которую извлекут прежние наши противники, перейдя к нам.
      - Мои или ваши? - не без хитрецы спросил юноша.
      - Посвятив себя величию вашему, я не могу отделить врагов своих от врагов ваших, но хочу и тех и других сделать покорными слугами короны.
      - Поистине я не устаю учиться у вас, мой наставник!
      - По моему совету вы простили принца Конде, вы позволили бежавшему из тюрьмы кардиналу Рецу вернуться во Францию частным лицом. Пусть пишет мемуары. Принц же Конде станет блюстителем дворцового этикета, который вы жестоко введете для обожествления короля и укрепления трона*. Поэтому нижайше прошу ваше величество подписать несколько указов о помиловании и награждении.
      _______________
      * Этикет при дворе Людовика XIV, основанный на чинах или рангах,
      впоследствии достиг чудовищных по нелепости условностей. Каждый
      царедворец соответственно своему рангу и присвоенному мундиру имел и
      положенный ему почет. В обязанности этих галстучников, постельных и
      прочих "счастливцев", допущенных к особе короля, было ловить каждое
      его слово, угадывать малейшее желание, стоя в почтительном отдалении,
      ибо лишь подающий королю во время обеда салфетку его брат имел право
      сесть на кончик стула по приглашению повелителя. Особо сложный и
      вычурный ритуал соблюдался при пробуждении короля. Королевская
      опочивальня приравнивалась к церковному алтарю. Дамы туда не
      допускались. Они должны были преклонять колена, издали глядя на нее.
      Раздевали и одевали короля лишь особо знатные вельможи или принцы
      крови. Входя в опочивальню первыми, эти принцы помогали королю надеть
      шлафрок и туфли. Затем впускались "титулованные", удостоенные
      королевских синих мундиров на красной подкладке, они подносили королю
      остальную одежду. Рубашку и принадлежности для умывания подавали
      снова принцы крови. Затем допускались и остальные "осчастливленные
      столь желанным выкриком королевского швейцара" придворные вместе с
      полковниками лейб-гвардии. Затем наступала очередь молитвы, которую
      король выполнял педантично без особой веры, впрочем, как и охотился
      без склонности к этой "страсти венценосцев" или как без нежности и
      храбрости одинаково выслушивал и музыку и свист пуль. Но, говоря
      "Государство - это я!", он, сам заменив на посту первого министра
      своего почившего учителя, трудился, как и он, в поте лица, вникая в
      любую мелочь, даже сам подписывая паспорта, скопидомничая по поводу
      медяков, но не ограничивая миллионных трат на превращение своего
      Версаля в законодательный центр роскоши и мод для всей Европы,
      служащего обожествлению "короля-Солнца" с помощью задуманного еще
      Мазарини "этикета", ради которого создана была целая наука манер: как
      обращаться со шляпой, приседать, говорить комплименты, ввертывать
      острые словца ("бо-мо") или каламбуры, в скольких шагах от двери
      кланяться. Так кумир абсолютизма, утвержденного ему усилиями
      кардиналов Ришелье и Мазарини, успешно овладев преподанной ему
      "наукой власти", поднятый на раболепной волне, величественно играл
      роль земного Провидения, предаваясь лишь одной наследственной
      слабости к прекрасному полу и введя при дворе особый ранг "метресс",
      которым оказывался почет наравне с их детьми от короля. Однако
      министрам строго указывалось, что при малейшей попытке любой из них
      вмешаться в политику она будет изгнана из "версальского рая". Людовик
      XIV стремился быть виртуозом в "королевском мастерстве", начиная с
      рассчитанно краткой речи с алмазами слов и кончая гладким как зеркало
      лицом, на котором никогда не отражались единственные доступные ему
      чувства: тщеславие и властолюбие. Обученный своим наставником, он и в
      общении с вожделенными дамами придерживался величавой мягкости и
      очаровательной суровости и, даже играя на бильярде, сохранял вид
      властителя мира. (Примеч. авт.)
      - О награждении? - удивился Людовик XIV. - За что? Кого? Опять того же прощенного только что принца Людовика II Конде? Вы не ошиблись, кардинал?
      - Так надо, ваше величество. Вы наградите его не столько за его заслуги, сколько для его стараний и нашей пользы.
      И тут Людовик XIV хмыкнул и произнес фразу, вошедшую впоследствии в историю, поскольку он повторял ее не раз:
      - Награждают  н е  з а  что-нибудь, а  д л я  чего-нибудь.
      - Мудрейшие слова, ваше величество! Они прославят короля Франции в веках!
      Юноша усмехнулся, понял, что наставник доволен своим учеником. И, сев в предложенное первым министром кресло за его столом, стал послушно подписывать один за другим указы.
      Мазарини стоял за его спиной и забирал обретшие силу бумаги, передавая их капуцину.
      - Вот теперь о вас, ваше величество, будут говорить как о милостивейшем из всех государей, - с поклоном произнес Мазарини.
      - А о вас как о мудрейшем министре, которому мне никогда не найти замены, - ответил юный король, вставая.
      Мазарини проводил его только до дверей кабинета, и юный король вынужден был, снова морщась, идти, чуть ли не проталкиваясь следом за капуцином, раздвигающим впереди него толпу ожидающих приема. И лишь на внешней лестнице он очутился в окружении ожидавшей его свиты.
      Через несколько минут королевская карета со скачущими рядом блестящими всадниками загромыхала по булыжной мостовой.
      Мазарини стоял у окна, наблюдая за отъездом короля. Какие всходы дадут зерна, брошенные им в душу юного монарха?
      Резко отвернувшись от окна, он дал знак стоящему в выжидательной позе капуцину, и тот ввел в кабинет двух скромных монахов из монастыря св. Иеронима, чем-то похожих друг на друга. Кардинал уже знал, что это иезуиты, всегда стремясь поддерживать с этим опасно влиятельным Орденом взаимовыгодные отношения.
      - Ваше светлое высокопреосвященство! - сладким тенорком начал отец Максимилиан-старший. - Во имя господа нашего всемилостивейшего и его величества короля, опирающегося на мудрость праведных слуг своих, мы прибегаем к вашей незамедлительной помощи, как высшего стража короны, дабы пресечь греховные замыслы врагов государства и церкви, вероотступников и негодяев, известных Ордену. Кардинал принимал монахов стоя, прижав к груди украшенный бриллиантами крест.
      - Во имя Христа, спасителя нашего, готов выслушать вас, верные служители святой католической веры.
      - Отец Максимилиан поведает вашему светлому высокопреосвященству о делах столь же греховных, сколь и опасных, - мрачным басом присовокупил младший Максимилиан.
      - Я внимаю вам, как слову, господом внушенному.
      - Нам удалось установить, ваше светлейшее высокопреосвященство, вступил снова Максимилиан-старший, - есть вероотступник, уже не раз уличенный и остановленный церковью в своих попытках порочить духовный сан служителей церкви или основы их веры, опирающейся на канонизированное учение древнего философа Аристотеля. К греховной насмешке вольнодумец тот стремился в своей бесстыдной комедии "Проученный педант" и в еретической трагедии "Смерть Агриппы", а также в злобных стишках против вашего светлого высокопреосвященства и даже ее величества королевы-матери, в грязных памфлетах, включенных в недостойную "Мазаринаду". Ныне же этот негодный Сирано де Бержерак совместно с приезжим судейским из Тулузы метром Пьером Ферма замышляет недоброе в кабачке "Не откажись от угощения!", как удалось выследить нашему верному послушнику, который, будучи лишен слуха, умеет понимать слова по движениям губ, о чем мы и спешим донести вашему светлому высокопреосвященству как опоре престола и церкви.
      - Полагаем необходимым схватить и казнить заговорщиков, - мрачно добавил младший иезуит.
      Мазарини не повел и бровью, лишь переложил крест на груди.
      - Святой Орден Иисуса отличается решительностью своих действий, задумчиво произнес он, - что нельзя не оценить. Но... сейчас, отцы и братья мои, иное время, чем в год трагедии на улице Медников.
      - Время иное, ваше светлое высокопреосвященство, - пробасил Максимилиан-младший, - но место то же, улица Медников.
      - Вот как? Та самая, где кинжал иезуита-мученика Равальяка пронзил грудь короля Генриха IV?
      - Именно так, ваше светлое высокопреосвященство. Он вскочил на подножку открытой королевской коляски именно на улице Ферронвери (Медников), где находится и кабачок, место сбора заговорщиков. И в этом надо видеть перст божий! - елейно произнес Максимилиан-старший.
      - Перст божий! - задумчиво повторил Мазарини.
      - Воистину так! - гулко прозвучал голос Максимилиана-младшего, - ибо приняв все мучения, Равальяк не смог назвать своих сообщников, руководимый лишь перстом божьим. - И добавил многозначительно: - Недаром регентство матери малолетнего Людовика XIII королевы Марии Медичи после удара Равальяка привело к великой деятельности вашего предшественника, его высокопреосвященства кардинала Ришелье, а вслед за ним и вашу высокую и незаменимую для Франции деятельность.
      Мазарини мог бы усмехнуться, но лицо его осталось величаво спокойным, даже строгим.
      - Не хотите ли вы оправдать в моих глазах злодейское убийство короля?
      - Боже упаси, ваше светлое высокопреосвященство! - воскликнул Максимилиан-старший, укоризненно взглянув на своего спутника. - Но если бы вы выслушали все, что рассказывает наш глухой, но божьей волей "слышащий" без звуков разбойные слова злоумышленников, то пришли бы в священный ужас, подумав о средствах предотвратить готовящееся злодеяние на улице Медников.
      - Воистину неотвратим перст божий, отцы и братья мои, - сказал наконец кардинал. - Нам известен былой дуэлянт и убийца Сирано де Бержерак, поднявший оружие против мирных монахов у Нельской башни, воспрепятствовав сожжению книг философа Декарта, осужденных буллой папы; нам известны и гнусные памфлеты Сирано де Бержерака, направленные против нас и ее величества благочестивой королевы Анны. Однако, восстановив в Париже справедливость, мы не сочли нужным преследовать его, ибо волей небес он наказан тяжелой и неизлечимой болезнью.
      - И все-таки, несмотря на это, ваше светлое высокопреосвященство, вставил мрачно Максимилиан-младший, - он снова поднимает свою облысевшую в больнице доктора Пигу голову.
      - Я вижу, - усмехнулся Мазарини, - что ничто не скрыто от зоркого ока вашего высокого Ордена.
      - Ничего, ваше светлое высокопреосвященство, - подтвердил старший монах, опустив глаза.
      - Потому мы и надеемся, что через вас, служителя короны и церкви, господь обрушит свою кару на обнаруженных преступников, - добавил басом младший монах.
      - Ценю ваше усердие, братья по вере, - внушительно начал кардинал. Передайте генералу вашего Ордена наше удовлетворение, однако... высшие соображения, которые руководят сейчас его величеством королем Людовиком XIV, не позволяют нам схватить и бросить на эшафот упомянутых вами уже достаточно провинившегося Сирано де Бержерака и ловкого судейского Пьера Ферма, выгородившего убийцу-гугенота в судебном заседании Тулузского парламента и способствовавшего выигрышу иска грязных крестьян против высокородных господ.
      Монахи переглянулись.
      - Если вашим светлым высокопреосвященством руководят высшие соображения, то можем ли мы сообщить о них генералу нашего Ордена? вкрадчиво спросил казначей монастыря св. Иеронима.
      - Передайте брату моему, генералу вашего Ордена, что ныне наступила пора милостей короля, которую нельзя омрачать хватаньем кого-либо по указу короля, простившего и даже наградившего только что принца Конде, стоявшего во главе войск, препятствовавших возвращению его величества в Париж. Можно ли снизойти от имени нашего всемилостивейшего короля до подозрений начисто глухого, по вашему признанию, послушника и казнить какого-то стихоплета и судейского из Тулузы?
      - Великая мудрость глаголет вашими устами, ваше светлое высокопреосвященство, - закатив вверх глаза, заговорил Максимилиан-старший. - Но что же посоветуете вы делать слугам вашим из нашего ордена, не услышанным в своем рвении предотвратить несчастье, нам, напрасно стоящим у двери, в которую ломятся убийцы.