Акимов уселся на скамейку и посмотрел в амбразуру. Дождь - нудный и бесконечный - все еще лил и лил. Было и так темно, а тут еще на низину лег туман, сквозь который не просматривался даже ручей. Только иногда редкая ракета освещала бледным светом эту темень и туман, похожий на клубы медленного дыма, и тогда видны были мятущиеся, как бы в страшном волнении, прибрежные заросли.
      Там, за ручьем, на высоком западном берегу, очень выгодном для обороны, были леса, неразрушенные деревни с бревенчатыми избами, а дальше находился город Орша, о котором Акимов ранее знал только понаслышке либо из школьного учебника. Но теперь этот город в течение месяца представлялся ему целью всех мечтаний. Несмотря на вполне понятное чувство радости, возникшее в нем при известии о близком уходе на отдых, было все-таки как-то жаль, что так и не возьмешь эту Оршу, а, пожалуй, главное, что не захватишь высокую лесистую местность перед передним краем, местность, изученную путем беспрерывного наблюдения до самых мелких подробностей, местность, где так много дров для топки и рощ для маскировки, где можно было бы понастроить уйму уютных, теплых, обшитых досками землянок и бань. Солдаты обычно глядели с вожделением на этот желанный кусок земли, на эту "землю ханаанскую", как называл ее Майборода, знаток старинных священных выражений. А потом выпал бы снег вместо этого гнилого дождя, и тогда только воюй да воюй...
      Но дело, разумеется, было не в одном только каком-нибудь куске земли. Ибо, как ни суживали фронтовые будни батальонного масштаба круг человеческих интересов и стремлений, но Акимов все время помнил, какое значение имеет занятие Орши для всей армии: этот узел стратегических и рокадных дорог открывал нашим войскам путь на Польшу.
      Из амбразуры задувал ветер, принося с собой капли дождя. Акимов вытер лицо и вдруг подумал о том, как хорошо было бы рвануться вперед не на полтораста или двести метров, как предусмотрено приказом, а пойти и пойти по белорусской земле, потом вступить освободителями на польскую землю, а там Германия, Франция, берега Атлантики.
      Акимов мысленно усмехнулся этим далеко идущим стратегическим планам, столь непосильным для одного подразделения. Пока суд да дело, нужно продвинуться на эти двести метров сквозь плотный огонь. "Мы придем, придем, но не так скоро", - пробормотал Акимов, обращаясь, быть может, к Польше и Франции, о которых он часто думал и которые очень жалел.
      Дождь все шел. Видимость во время боя будет плохая, и нужно, чтобы связь работала безотказно. Впрочем, под прикрытием тумана легче будет подтянуть подразделения ближе к противнику для короткого броска. Обдумав это обстоятельство, Акимов соединился по телефону с майором Головиным, но того не оказалось на месте.
      - Он выехал к вам, - сказал дежурный офицер из штаба полка. - Вместе с десятым.
      За спиной Акимова тихо разговаривали связисты.
      - Ты здесь, Майборода? - негромко спросил Акимов. Он всегда, в любой темноте, чувствовал присутствие ординарца.
      - Здесь.
      Акимов послал Майбороду за командирами рот, а сам сел ждать прихода командира полка и командира дивизии - "десятого".
      Не прошло и пяти минут, как по щели забегали огоньки фонариков. Выйдя из землянки в щель, Акимов доложил:
      - Первый батальон готовится к выполнению боевой задачи. Командир батальона капитан Акимов.
      - Вольно, - послышался голос генерала Мухина. Его рука, протянувшись из темноты, пожала руку капитана. - Как дела, комбат?
      Акимов сообщил ему свой план действий, в том числе и мысль об использовании в своих интересах тумана.
      - Хорошо, - сказал командир дивизии. - А если немцы заметят?
      - В тумане они все равно не смогут вести прицельного огня, поддержал комбата Головин.
      - Как настроение? - спросил комдив.
      Акимов ответил коротко:
      - Хорошее.
      - Что ж, молодец. Тебе хорошо среди воды. В родной стихии.
      - Танков не дадите? - спросил Акимов.
      - Нет.
      - Понятно.
      - Не считаю целесообразным.
      - Понятно.
      - К чему тебе танки? Ничего не видно - раз. Грунт такой, что даже на гусеницах далеко не уедешь, - два. Подход танков разоблачит предстоящую атаку - три.
      - Понятно.
      - Понятно, понятно! Ты все "понятно", а сам сердишься. Артиллерии дам много. Мы им такой огневой вал устроим, только держись.
      - Понятно.
      - Вот и все. Действуй. Привез я тебе стереотрубу. Гляди в оба, как большой начальник. Сейчас к тебе приедут представители двух артиллерийских и одного минометного полка. Начало атаки - залп "катюш", целым дивизионом.
      - Спасибо, товарищ генерал.
      - Ты чего меня благодаришь? Разве младшие благодарят старших? Это я тебе скажу спасибо, когда ты хорошо проведешь бой.
      - Виноват, товарищ генерал.
      - То-то.
      Генерал постоял молча, потом внезапно зажег фонарик и осветил лицо Акимова. Лицо комбата, обрамленное темной бородой, было сосредоточенным и серьезным.
      Неожиданно генерал спросил:
      - А тебе хотелось бы опять на корабль? - Акимов удивился праздности этого вопроса, но генерал не дал ему ответить и продолжал: - Взять бы теперь да очутиться подальше отсюда, где-нибудь в синем море? А?
      Акимов с некоторой досадой махнул рукой и сказал:
      - Единственное место, где я хочу теперь быть, - это немецкая траншея, вон там, напротив нас.
      Генерал погасил фонарик и сказал чуть изменившимся голосом:
      - До свидания, комбат.
      Он медленно пустился по щели в обратный путь, а майор Головин, сильно пожав руку Акимова на прощание, ушел вслед за генералом. Вскоре послышался шум отъезжающей автомашины.
      - Скорей бы рассвело, - сказал кто-то.
      - Проходы в минных полях сделаны? - спросил Акимов.
      - Готово, - ответил из темноты Фирсов.
      Невдалеке, в овраге, бренчали котелки. Солдаты завтракали.
      Рассвет наступал туго, как будто нехотя. Но все-таки Акимов уже узнавал лица стоявших почти гуськом в узкой щели людей. Он посмотрел на часы, потом поднял глаза и увидел среди других переводчицу. Он отвернулся, совершенно равнодушный, и с мимолетным удовлетворением отметил в себе это равнодушие.
      - Сверим часы, - сказал Акимов с некоторой торжественностью в голосе. В руках у офицеров блеснули часы, у кого ручные, у кого карманные. - Пять сорок. Погосян, можешь начать двигаться. Через двадцать минут начнешь и ты, Бельский. Без шума. Все время держите связь, в случае необходимости посыльными.
      Оба командира постояли еще с минуту и ушли.
      Акимов повернулся и пошел к себе на НП. Стереотруба уже стояла на месте, двумя холодными стеклянными глазами уставясь вдаль. В углу, обняв колени руками, сидел Майборода. Радист склонился над своим аппаратом. Из расположенной неподалеку землянки, где находились артиллерийские наблюдатели, слышался негромкий говор.
      Туман все густел. Он был похож на тот утренний туман, который иногда покрывает поверхность моря, и Акимову вдруг представилось, что вот за этим серым туманом действительно скрывается море и что, когда туман рассеется, он увидит пронзительную синеву и стройные очертания кораблей.
      Его воображение внезапно разыгралось, и он увидел перед собой знакомую картину морской пристани, сутолоку различных, непохожих друг на друга посудин в неширокой бухте. Ему показалось даже, что он ощущает соленый запах.
      Он подумал о том, что приморский город ничем, собственно, не отличается от любого другого города. Такие же улицы, дома, мостовые, у стен домов между камнями весной пробивается зеленая травка. И вот ты идешь по одной из таких ничем не примечательных улиц, и вдруг за каким-то поворотом перед тобой вырастают тонкие линии мачт и рей, и сразу же весь мир преображается, обычное становится необыкновенным, и тобой овладевает безмерная жажда передвижения, путешествия, жажда новизны.
      Отдавшись этому внезапному полету воображения, Акимов тем не менее знал, что это только оболочка, внутри же, во всю ширину сердца, живет и болит совсем другая, жгучая и всеобъемлющая мысль: что там делается на самом деле, в этом тумане, из серого ставшем молочно-белым. Где там люди? Погосян, Бельский, Вытягов и многие другие, которых он, всех без исключения, хорошо знал и за жизнь которых втайне боялся. Да собственно говоря, они сейчас даже не интересовали его как люди, а только как исполнители той державной воли, которая заставляла командира дивизии и полковника Верстовского, майора Головина и его, Акимова, пушкарей, связистов, саперов, весь полк, всю дивизию и всю армию сражаться и жертвовать собой. Никто не мог бы всех этих людей заставить делать то, что они делают, - только неистребимое и глубокое чувство долга, ставшее чертой характера.
      - Позавтракайте, товарищ капитан, - сказал Майборода для очистки совести: он знал, что Акимов сейчас есть не будет. Акимов ничего не ответил. Он ждал. И вот раздалось тихое верещание телефона: "Сирень" (Погосян), а вслед за тем и "Фиалка" (Бельский) сообщили, что подразделения заняли исходный рубеж для атаки.
      2
      Стрелки часов приближались к восьми. Напряжение стало уже невыносимым, когда раздался первый залп орудий.
      Землянка задрожала. Акимов замер, пристально глядя в одну точку, на дрожащее бревно, из-под которого то и дело валились кусочки глины. Артиллерия рокотала. Ее рокот то сливался в один тревожный и сильный гул, то распадался на отдельные мелкие гулы.
      Акимов подошел к амбразуре. Впереди расстилалась одна сплошная полоса тумана, медленно черневшего от примеси порохового дыма. А ближе, образуя косую сетку, все так же падал мелкий дождь.
      В ту секунду, когда артподготовка закончилась и как бы на закуску был подан залп "катюш", прорезавший вихрем темное небо, ухо Акимова уловило хотя и смягченное туманом, душившим звуки, как вата, но отчетливое "ура".
      Теперь как раз туман был совсем некстати. Он мешал артиллерии, сопровождавшей пехоту, и мешал Акимову управлять боем. События, творившиеся в тумане, казались очень далекими, оторванными от мира и не поддающимися постороннему влиянию.
      Акимов связался по телефону с первой ротой. Оттуда доложили:
      - Мешает продвигаться пулеметный огонь. Деремся в тумане.
      - Откуда огонь?
      - Справа, фланкирует.
      - Далеко от противника?
      - Кто его знает? Близко, кажется.
      - Ружейный огонь?
      - Слабый.
      - Пулемет подавите своими средствами. Продвигайтесь вперед. Неуклонно продвигайтесь вперед.
      Во второй роте, у Бельского, дело обстояло хуже. Перейдя ручей, она встретила сразу же сильный огонь и залегла в прибрежной осоке.
      - Делай бросок и врывайся в траншею, - сказал Акимов. - Сирень прошла далеко вперед, а ты отстаешь.
      Какой-то шутник или романтик дал, в виде, что ли, компенсации за дурную погоду, всем подразделениям в таблице позывных названия разных цветов. Странно было в этот дождь, слякоть и туман обмениваться такими словами, как "Сирень", "Фиалка", "Жасмин", "Черемуха". Артполк, например, прозывался "Ромашкой", а страшные для противника гвардейские минометы "катюши" - "Колокольчиком". Цветы, цветы, цветы - лесные, полевые и садовые - тревожно перекликались друг с другом, вдруг вызывая в душе множество разных ненужных воспоминаний.
      Между тем немецкие пушки, укрощенные было нашим огнем, заметно ожили. Наши ответили им, и разыгралась артиллерийская дуэль. Из соседней землянки все чаще и взволнованней раздавались артиллерийские команды. Шрапнель, фугасные и осколочные с различными угломерами и в разных дозах - то целыми батареями, то по нескольку штук, то даже дивизионами - посылались туда, за молочно-белую, а теперь покрасневшую от огня полосу тумана.
      Наконец туман медленно рассеялся. Перед глазами Акимова открылась долгожданная картина переднего края, но ничего особенного там не было заметно, только изредка то тут, то там перебегали, низко пригнувшись, маленькие фигурки в серых шинелях, почти сливавшиеся с землей. Их казалось очень мало. Их и было очень мало.
      - Что мешает тебе продвигаться? - настойчиво бросал Акимов в трубку. - Ты меня поняла, Фиалка? Что мешает тебе продвигаться?
      Но Бельский не успел ответить - порвалась связь. Пока связисты выбежали на линию соединять провода, связь порвалась и с Погосяном. В этот момент позвонил Головин:
      - Доложите обстановку, Акимов.
      Но тут же порвалась связь с полком.
      Ремизов сказал:
      - Я пойду к Бельскому. Он там, бедняга, совсем запоролся.
      Акимов кивнул головой и снова сел к стереотрубе.
      Когда связь с Погосяном наладилась, тот ликующим голосом сообщил, что ворвался в траншею немцев и ведет в ней бой.
      - Ты понимаешь? - кричал Погосян, возбужденный донельзя. - Ты понимаешь или не понимаешь? Он тут наставил рогаток и мин натяжного действия. Очищаюсь от них, черт их возьми! Я тут весь в рогатках, понимаешь или нет? Очень нехорошо.
      - Закрепляйся, - сказал Акимов. - Помоги Бельскому, очищай траншею влево. Готовь гранатометчиков. Выдвинь ПТР. Я вижу - немцы собираются в деревне, готовятся к контратаке. Почему не слышу твои пулеметы?
      - Они в пути, понимаешь? Вот они идут. Они переползают. Я тут весь в рогатках и ежах.
      - Помогай Бельскому. Он застрял. Ты не видишь, что ему там мешает?
      - Бельскому? Что ему мешает? Ничего ему не мешает! Не понимаю, почему он не продвигается. Вот у меня это действительно черт знает что, понимаешь или не понимаешь? А у Бельского тихо, как на кладбище. - Он, помолчав, сказал уже тише: - Мы тут у немцев два пулемета захватили. - И еще тише: И два ящика вина.
      - Смотри там, пусть никто ни калли не пьет, - угрожающе предупредил Акимов, - а то я к вам приду, расправлюсь со всеми.
      Вскоре возобновилась и связь с Бельским.
      - Мины задерживают, товарищ капитан, - сказал Бельский. - Тут все заминировано.
      - А саперы где?
      - Они здесь. Работают. Но мин очень много.
      - Посмотри, как далеко прошел Погосян. Он уже в траншее.
      - Хорошо Погосяну, противник там не оказывает никакого сопротивления...
      - Ладно, - сурово прервал его Акимов. - Свое горе - велик желвак, чужая болячка - почесушка... Где Ремизов?
      Ремизов взял трубку.
      - Ремизов, - сказал Акимов. - Бельский действует недопустимо медленно. Посмотри там, что к чему, и предупреди его, что если он не выполнит задачу, будет отдан под суд трибунала.
      Спустя минуту эту же фразу сказал Акимову по телефону майор Головин:
      - Командир дивизии велел передать тебе, что если ты не выполнишь задачу, будешь отдан под суд трибунала.
      - Понятно, - пробурчал Акимов.
      - И я вместе с тобой, - закончил Головин.
      - Вдвоем веселее, - сказал Акимов.
      Вскоре немцы на участке Погосяна перешли в контратаку. Фигурки немцев, как ваньки-встаньки, только успев подняться, снова падали. Казалось, будто они сваливаются с пригорка, играя в какую-то мудреную игру, смысл которой заключается в том, чтобы не свалиться вниз, в то время как снизу кто-то тянет. Во второй траншее противника тоже накапливалась пехота.
      Раздался еще один залп "катюш". Столбы пламени покрыли немецкий передний край. Когда снова стало видно, Акимов заметил бегущих назад немцев.
      - Бегут, - сказал Майборода. И добавил: - Зер гут.
      В землянке и в щели все закурили, зашептались, заметно оживились.
      Мимо пронесли раненых. Они тихо стонали. Трое других раненых медленно и спокойно, не прячась, словно уже полученные раны предохраняли их от пуль, шли по поверхности земли.
      Акимов, разъяренный, высунул голову из землянки и крикнул:
      - Марш в укрытие, черти!
      Те смиренно спустились вниз и уселись в щели неподалеку от НП.
      Вслед за первой последовала вторая немецкая контратака, на этот раз при поддержке трех танков, которые тоже будто нехотя скатывались зигзагами вниз, туда, где засели наши. Тут же, как назло, снова порвалась связь.
      - Орешкин, - сказал Акимов. - Иди к Погосяну.
      - Лейтенант Погосян убит, - сказал рядом один из тех трех раненых, которых Акимов заставил спуститься в щель. Он курил махорку.
      - Да? - сказал Акимов и, помолчав, добавил: - Орешкин, примешь командование первой ротой.
      Не отрывая глаз от стереотрубы, он взял телефонную трубку и сказал:
      - Лилия, слышишь? Дай бронебойными по танкам. Слышишь?
      Акимова вызвал к рации командир дивизии.
      - Удерживаем первую траншею, - доложил Акимов, - но противник напирает.
      Командир дивизии спросил про левый фланг.
      - Отстала Фиалка, - сказал Акимов. - Туда пошел Ремизов. Выправим положение. Прошу огня по деревне, там противник снова накапливается для контратаки.
      Наконец позвонил Ремизов.
      - Мы пошли, - сказал он. - Сделали два прохода. Дайте огня по роще квадратной. Там два пулемета.
      Огонь был дан немедленно, и Ремизов, не отходя от трубки, твердил все более восторженно:
      - Очень хорошо. Как хорошо! Как точно! Прямое попадание в немецкий дзот. Какая точность! Какие мастера! Спасибо им. Мы двинулись.
      Акимов и сам видел, как солдаты второй роты, ободренные точной работой артиллеристов, во весь рост бросились вперед. Вскоре прибежал связной, сообщивший, что вторая рота ворвалась во вражескую траншею и вступила там в рукопашный бой.
      Когда Акимов доложил об этом командиру полка, Головин сказал:
      - Высылаю к тебе взвод из моего резерва. Можешь ввести его в бой по твоему усмотрению. - После некоторого молчания Головин спросил: Удержишься в немецкой траншее?
      - Удержусь, - сказал Акимов.
      Положив трубку, он впервые подумал о Погосяне. Погосян любил покушать и выпить. Женщин он тоже любил. При виде женщины его глаза так и разгорались, причем ему было безразлично - красивая она или некрасивая, молодая или пожилая. Он любил их как-то бескорыстно, как любят произведения искусства. "Тот, кто их выдумал, - говорил он, улыбаясь при этом вовсе не цинично, а даже скорее стыдливо, - был неглупый человек..." И покушать же он умел, бедняга Погосян! Полная противоположность Ремизову.
      Акимов медленно взял трубку и вызвал Фиалку. Когда она отозвалась, он сказал:
      - Передайте Ремизову, что я приказал ему вернуться ко мне на НП. Поняли? Повторите.
      Фиалка повторила.
      Акимов закурил и прислушался к тихим разговорам солдат.
      - Люблю низкую облачность во время боя, - сказал Майборода.
      - Да, - поддержал его телефонист. - Нелетная нынче погодка.
      - Когда мы воевали под Ельней... - начал вспоминать кто-то из солдат.
      - А вот подо Ржевом... - вмешался другой.
      Тут Акимова вызвал опять к рации командир дивизии. На сей раз он был расположен очень благодушно.
      - Спасибо, Акимов, - сказал он. - Удержишь?
      - Удержу, - ответил Акимов.
      Сразу же после этого разговора Орешкин доложил, что его солдаты выбиты из вражеской траншеи.
      - Сейчас я к тебе приду, - сказал Акимов.
      Он встал и застегнул шинель на все пуговицы. Одновременно, побледнев, встал и Майборода. Но Акимов снова сел на скамейку, и Майборода, вздохнув, сел тоже.
      Затем в землянку вошел низенький, как мальчик, востроносенький, с большими остановившимися глазами, младший лейтенант. Он представился:
      - Командир взвода младший лейтенант Фильков. Прибыл в ваше распоряжение.
      - Сколько у вас народу? - спросил Акимов.
      - Восемнадцать человек.
      - Не густо.
      Он оглянулся и увидел всю тянущуюся от НП в тыл узкую длинную щель, в которой сидели и стояли связные, связисты, а также раненые, все еще не решавшиеся уйти из-за почти не прекращающегося артобстрела.
      - Беги на кухню к Макарычеву, - приказал Акимов Майбороде. - Пусть он вместе со своими помощниками и повозочными бежит сюда. Чтобы ни одного человека там не осталось. Все сюда.
      Майборода исчез, а Акимов вышел к порогу землянки и сказал:
      - Тут остаются вот эти три связиста и радист. Остальные поступают в распоряжение младшего лейтенанта Филькова. Легко раненные тоже.
      Вернувшись к амбразуре, он с минуту поглядел в трубу, затем, повернув голову к младшему лейтенанту, спросил его:
      - Давно на фронте?
      - Второй день, - вполголоса ответил Фильков. Помолчав, он добавил: Но я буду стараться.
      - Я понимаю, - успокоительно и очень ласково сказал Акимов.
      Вскоре пришли "тыловики": Макарычев и с ним человек восемь. Акимов объяснил Филькову задачу и сказал:
      - Как придете к Орешкину, сообщите по телефону или посыльным. Попрошу у командира дивизии дать еще одну небольшую артподготовку.
      Вместе с Фильковым Акимов вышел в щель и, пройдя по ней метров двести, увидел невдалеке в овраге взвод младшего лейтенанта. Люди встали при его приближении. Это были порядком изнуренные, но спокойные, видавшие виды люди.
      Фильков машинально сказал:
      - До свидания.
      И ушел во главе своих людей. Строй замыкал очень красный, потный и чуть прихрамывающий Макарычев, посмотревший в лицо Акимову жалкими, испуганными глазами. Он немного отстал от строя и спросил:
      - А обед, товарищ капитан? Обед кто будет готовить, товарищ капитан?
      - Я, - безжалостно ответил Акимов и пошел обратно на НП. Здесь его уже ожидал Ремизов. Замполит был весь черный. Глаза его за очками лихорадочно и весело блестели.
      - Отбились гранатами от контратакующих немцев, - сказал он.
      Акимов сказал:
      - Останешься тут за меня. Информируй Головина почаще. А я пойду к Орешкину.
      - А где Орешкин?
      - Вместо Погосяна. Погосян убит.
      - Да? - спросил Ремизов. - Только час назад я его видел.
      - Пошли, - сказал Акимов Майбороде.
      3
      Они двинулись по щели, потом повернули в другую. Противник стрелял из минометов, мины рвались кругом. "И чего его потянуло вперед, - тоскливо думал Майборода, прижимаясь к стенке хода сообщения. - Ему надо батальоном управлять, а не вперед лезть". Он смотрел на вызывающе спокойный затылок Акимова с некоторой даже злостью: "И кто его посылал? Если бы ему приказали - дело другое. А то он сам лезет, неизвестно зачем..."
      Ко всему прочему, Акимов довольно громко и как бы одобрительно говорил при каждом разрыве немецкого снаряда:
      - Вот хорошо. Так, так. Вот, вот.
      Да, Акимов был доволен, что немцы стреляют часто и много, давая возможность таким образом нашим артиллерийским разведчикам засекать местоположение вражеских огневых позиций - для того в конце концов и затеян этот бой.
      - Так, так, - бормотал Акимов, сердито, но злорадно косясь на разрывы то слева, то справа.
      Траншея становилась все мельче и наконец незаметно кончилась. Невдалеке протекал ручей, но его берега не были видны, так как кругом стояла вода, и границы ручья были обозначены только торчащей из воды осокой и тонкими, дрожащими под ветром ивами, у которых верхушки и ветки были изломаны и расщеплены. По воде шла мелкая дождевая рябь. Рядом, на кочке, уткнувшись головой в мокрую землю, а ноги держа в воде, сидел телефонист с аппаратом и бубнил:
      - Подснежник. Подснежник. Подснежник. Товарищ Акимов. Товарищ Акимов.
      - Да посмотри сюда, - сказал Акимов. - Твой Подснежник же здесь, возле тебя стоит.
      Телефонист поднял кверху мокрое, как от слез, лицо и, сразу просветлев, сказал:
      - Товарищ капитан, вам Сирень передает: Фильков прибыл. Когда артиллерия заработает, спрашивают.
      - Скажи, сейчас у них буду. Где Орешкин?
      - Вон там, - показал телефонист пальцем на кустарник на другом берегу.
      Акимов шел во весь рост, и Майборода вынужден был идти так же. Ему казалось, что его видят все немцы отсюда до Берлина, и было страшновато.
      Они перешли ручей и воду в его пойме по торчащим тут и там кочкам, камням и бревнам, оставшимся от разрушенного мостика. Вода весело и игриво журчала под ногами, неся с собой желтые кленовые листочки. На другом берегу воды сразу стало меньше, берег отлого подымался кверху. Сразу же отсюда начинались свежие мелкие окопы, по всей видимости совсем недавно отрытые нашими солдатами, Дальше, в кустарнике, кругом лежали люди Филькова. Акимов поискал глазами среди них и заметил повара Макарычева, который уже приободрился и даже рассказывал окружающим его бойцам какую-то историю. Солдаты сдержанно смеялись, поглядывая вперед.
      Орешкин, Фильков и капитан Дрозд сидели в щели.
      - Ну, как дела? - спросил Акимов, сверху нагибаясь к ним.
      Орешкин радостно улыбнулся, и его красивенькое личико расплылось, словно приход Акимова изменил все положение. Акимов презрительно спросил:
      - Ты чего здесь сидишь? Погосян захватил траншею, а тебя оттуда выпихнули, и ты еще ухмыляешься. Я тебя, сукиного сына, под трибунал отдам. Где твои солдаты?
      Орешкин побледнел и вылез из щели.
      - А твои разведчики где? - спросил Акимов, обернувшись к Дрозду.
      - Здесь, со мной.
      - Пусть идут вперед вместе со всеми. Для меня каждый человек дорог.
      Дрозд угрюмо возразил:
      - Я не могу посылать разведчиков в атаку. У них своя задача.
      - Они ее не выполняют, - сказал Акимов, и его лицо стало свирепым. И не выполнят, если будут здесь торчать.
      Телефонист из щели крикнул:
      - Жасмин и Ромашка сейчас начнут.
      Снова загремела наша артиллерия. Акимов пошел вперед, бросив на ходу Филькову:
      - Подтяни своих солдат за нами. Пойдем за огневым валом.
      Метрах в ста впереди лежали солдаты первой роты. Они приподнялись и, согнувшись, пошли вместе с офицерами. Артналет, к сожалению, прекратился очень быстро, минут через семь, - то ли снарядов мало, то ли распоряжение было отдано не так. Акимов выругался. Упрямо стоя во весь рост, несмотря на то что кругом начали посвистывать пули, он вдруг побелел, поднял вверх руку, сжатую в кулак, и крикнул громко, так, как, вероятно, кричат моряки во время бури:
      - Вперед, товарищи! За нашу родину! - И неожиданно для всех и для себя самого добавил старинную, вычитанную из книги фразу: - Не опозорьте русское оружие перед лицом неприятеля.
      - Ура-а!.. - раздался крик, и все ринулись вперед, стреляя на ходу, захлебываясь, что-то бормоча, оскользаясь, падая, подымаясь, как бы во власти мощного призыва, который все еще звенел в ушах. Сбоку и сзади подбадривающе постукивали пулеметы. Полетели гранаты. Потом все стихло. Майборода, спрыгнув в траншею на немца, схватил его за лицо и начал остервенело тыкать затылком в грязь. Потом он опомнился и осмотрелся. Траншея была полна наших солдат. Поспешно устанавливали пулеметы и противотанковые ружья. Акимов, сидя на корточках, говорил по телефону, крича, отчаянно ругаясь и почти не слушая, что ему отвечают.
      - Огня! - кричал Акимов. - Боеприпасы тащите сюда немедленно. Побольше гранат и снаряженных дисков. Спите там, сволочи? Вот я вернусь, я вам покажу, сукиным детям! Артиллерийских командиров сюда гоните, отсюда лучше видно!
      Он встал и сказал Орешкину:
      - Так держать! Понятно? - Он был без фуражки, ее сбило пулей. Он продолжал говорить: - Твой НП теперь будет здесь, в траншее, а мой - вон там, в кустарнике, где ты сидел и ухмылялся. - Осмотревшись, он устало улыбнулся: - Хорошо оборудовали траншеи. Немец порядок любит.
      Действительно, траншея была сделана хорошо, даже красиво. Вся обшитая досками, она шла правильными зигзагами. Ниши для спанья и те были устланы досками и соломенными матами. Повсюду валялись масленки из оранжевой пластмассы - остатки недоеденного немецкого завтрака. Здесь же лежали и убитые немцы и наши рядом. В воздухе стоял странный, единственный на свете запах захваченной вражеской траншеи. Очень чужой запах.
      Акимов пошел по траншеям, перебрасываясь с солдатами полушуточными-полусерьезными словечками:
      - Ну, вот мы и добрались до приличного жилья. Сухо и не дует. Держитесь здесь, смотрите, покрепче. Если нас выбьют обратно в болото и грязь - грош нам цена.
      Вдруг он умолк. Он услышал поблизости женский голосок, разговаривающий по-немецки. Аничка, усевшись на ящике из-под патронов, с блокнотом в руках, допрашивала немецкого пленного.
      - Вы почему здесь? - спросил Акимов.
      Она подняла на него глаза и ответила, высокомерно вскинув подбородок:
      - Дальше немцы не пускают.
      Кругом сдержанно хихикнули солдаты.
      - Нет, без шуток, - загорячился Акимов, покраснев. - Вам тут нечего делать.
      - Что ж, - она хладнокровно поднялась и отряхнула шинель, - тогда допросите пленного сами.
      - Да, но тут не место для допроса.
      - Да, но он ранен и не может двигаться.
      Акимов покосился на пленного, махнул рукой и пошел дальше. "Что, съел?" - спросил он себя, не зная, досадовать или смеяться.
      Позднее он вместе с Дроздом настоял, чтобы переводчица отправилась с пленным в тыл и находилась с Ремизовым, на старом НП.
      Найдя глазами среди солдат Макарычева, он сказал ему с притворной строгостью:
      - Вам боевое задание. Возвращайтесь. Будете ужин готовить. Поняли? Выполняйте.
      Вместе с пленным, двумя разведчиками и батальонным поваром Аничка отправилась в тыл. Пленный действительно не мог идти самостоятельно - его то несли, то тащили. Когда они уже переправились через ручей, опять заработали немецкие минометы, пришлось лечь плашмя в грязь, кругом рвались мины, и Аничка ужасно боялась, чтобы не убило немца. Но все обошлось. Вскоре они оказались у Ремизова.
      Укоризненно качая головой и помогая Аничке счищать грязь с шинели, Ремизов говорил:
      - У меня все время душа была неспокойна за вас. Нехорошо все-таки. Вы не сердитесь на меня, но девушкам здесь не место, честное слово. Немцы ведь не знают, что вы писали в институте курсовую работу об их великом поэте Шиллере. Возьмут и убьют. Фашисты ведь, Анна Александровна.
      Он собирался уходить вперед, на новый НП за ручьем, но командир полка все еще не разрешал менять НП. Аничку Ремизов настоятельно попросил отправиться в овраг, в землянку с патефоном.
      - Там вы и пленного толком допросите, и музыку послушаете, - сказал он ей, опять берясь за телефонную трубку.
      Вскоре Аничка с пленным и разведчиками очутилась в батальонном овраге, в том самом, куда пришла этой ночью. Огонь противника ослабел, и они шли не по дну, а по кромке оврага и, так как пленный был тяжелый, вскоре сели передохнуть на окраине разрушенной, сожженной деревни. Здесь они пристроились на обломках избы, возле черного дымохода, рядом с промежуточной телефонной станцией. Аничка решила тут же допросить немца и основные данные допроса передать по здешнему телефону.