25

Я пошла в душ, а когда вернулась, комната была уже пуста — Гас куда-то делся, и меня охватила легкая паника. Я боялась, что он совсем ушел, но еще больше — что он еще здесь. С его редкостным умением создавать скандальные ситуации я не была уверена, что, даже несмотря на его трогательное раскаяние, ему можно позволить бродить по квартире без присмотра.

Перед глазами у меня встала жуткая картина: Гас лежит в постели между Дэниэлом и Карен и болтает без умолку, не обращая внимания на то, что им пришлось внезапно и без всякого желания прервать свои любовные игры. Но все оказалось в порядке.

Гас нашелся за столом в кухне в обществе Дэниэла и Карен. Все они пили чай и ссориться не собирались. Наоборот, к моему огромному облегчению, они прекрасно поладили, мирно беседовали о том, о чем принято беседовать за утренним чаем, и даже Гас с Дэниэлом как будто нашли общий язык и предали забвению беззаконное распитие Гасом шести банок чужого «Гиннесса». Карен и Гас общались как лучшие друзья.

— Люси? — просиял Гас, когда я появилась на пороге кухни. — Входи, садись и подкрепи свои силы здоровой пищей.

— Привет, — невнятно откликнулась я, несколько ошарашенная этой неформально-дружественной обстановкой. Я была не то чтобы раздражена, а как-то обескуражена — вероятно, потому, что все эти люди, которые познакомились только благодаря мне, и без меня чувствовали себя прекрасно.

— Я объяснил Карен, что нечаянно воспользовался ее шампунем от Элизабет Арден, — с невинным видом заметил Гас, — а она говорит, что все в порядке.

— Право, какие пустяки, — прощебетала Карен, улыбаясь Гасу, Дэниэлу и мне.

Ничего себе пустяки! Спорю на что угодно: Карен не проявила бы и малой доли той кротости, если бы к вышеозначенной косметике от Элизабет Арден притронулись мы с Шарлоттой.

Просто Гас ей понравился, ясное дело.

А может, Дэниэл минувшей ночью показал себя героем-любовником. Но уж об этом-то я еще успею узнать. Она сама расскажет нам все в подробностях, как только мужчины уйдут.

На прогулку я собиралась долго. Труднее всего на свете одеться якобы просто и без затей и при этом выглядеть милой, женственной и стройной. Намного труднее, чем выбрать наряд для вчерашнего ужина с Дэниэлом. Когда идешь дышать свежим воздухом, вся штука в том, чтобы одеться так, будто тебе совершенно все равно, что на тебе надето: так, схватила, что под руку попалось, не выбирая. Я надела джинсы — а что было делать, больше ничего не оставалось, — хотя терпеть их не могу, потому что в джинсах сразу видно, какие у меня жирные ляжки.

Свои ляжки я ненавижу с детства и отдала бы что угодно, только бы они похудели. Я даже молилась об этом один раз. Мы пошли к Рождественской мессе (мама требовала, чтобы мы ходили к мессе всей семьей, и я научилась мириться с этим. За ропот и пререкания нас лишали мороженого за обедом). Когда священник возвестил, что теперь каждый может попросить господа о самом сокровенном, я помолилась, чтобы у меня были стройные ноги. После службы мама спросила, о чем молилась я, а когда узнала, пришла в ярость и заявила, что о таких вещах просить бога недостойно и неприлично. Тогда я, устыженная, вернулась в церковь, смиренно склонила голову и помолилась, чтобы господь даровал стройные ноги ей, папе, Крису, Питу, бабушке Салливан, голодающим в Африке и всем остальным, кому они нужны.

Но господь не вознаградил мое бескорыстное рвение, ляжки у меня остались такие же неизящные, как были, и тогда я поняла, что единственный способ зрительно уменьшить их — окружить большими предметами. Поэтому я надела тяжелые, громоздкие ботинки. Потом пришлось несколько смягчить походный вид пушистым розовым джемпером из ангоры цвета «девичья мечта» и просторной курткой в черно-синюю клетку, в которой я кажусь маленькой и хрупкой.

Следующий час я провела, стараясь создать впечатление, будто я кое-как заколола волосы на макушке. Потребовалась целая вечность, чтобы уложить мои кудряшки так, словно они разлетелись от случайного порыва ветра.

Затем последовал тщательный обильный макияж, которого вообще не должно быть заметно на лице, будто я совсем не красилась, а только умылась холодной водой: естественный румянец, чистая белая кожа, ясные глаза и свежие губы.

Гаса я обнаружила в гостиной, увлеченного беседой с Карен, Шарлоттой и Дэниэлом. Казалось, что их связывают узы ближайшей дружбы, что они знают друг друга всю жизнь. Сердце мое радостно подпрыгнуло. Я хотела, чтобы он понравился моим соседкам по квартире и друзьям. И чтобы они понравились ему.

Хотя, если можно, не настолько явно.

Хуже взаимной неприязни между вашим парнем и вашими знакомыми и близкими может быть только одно: чересчур пылкая симпатия. Она способна привести к ужасным осложнениям, непониманию и интимным проблемам.

Тем временем Шарлотте позвонил Саймон, и она, уже накрашенная и надушенная, возбужденно готовилась к выходу.

— Презервативы, — лихорадочно бормотала она, копаясь в сумочке, — презервативы, презервативы, тут они или нет?

— Вы ведь только пообедать собираетесь, — заметила я.

— Люси, твоя наивность меня удивляет, — надменно возразила она. — А, вот… черт, всего один… а какой? Ага, с ароматом ананаса. Ладно, сойдет.

— Люси, ты прекрасно выглядишь, — восхищенно сказал Дэниэл.

— Ага, правда. Очень красивая, — подтвердил Гас, оборачиваясь, чтобы разглядеть меня получше.

— Да, красивая, — эхом повторила Шарлотта.

— Спасибо.

— Ну что, пошли? — спросил Гас, вставая.

— Идем, — ответила я.

— Чрезвычайно приятно было со всеми вами познакомиться, — обратился к собравшимся Гас, уже напрочь забыв об обидах и недоразумениях вчерашнего вечера, — и желаю удачи с… гм… ну…

Так и не вспомнив, с кем, он кивнул Шарлотте.

— Спасибо, — натянуто улыбнулась она.

— Хорошего дня, — подмигнул мне Дэниэл.

— И тебе, — подмигнула я в ответ.

26

Хорошо хоть дождь не шел. Было холодно, но небо синее и безоблачное, и совершенно безветренно.

— Люси, у тебя перчатки есть?

— Есть.

— Дай мне.

— На.

Эгоист чертов.

— Да нет, нет, не так! — рассмеялся он. — Смотри, одну тебе на крайнюю правую руку, вторую — мне на крайнюю левую, теперь возьмемся за средние, и всем будет тепло. Поняла?

— Поняла.

Это было здорово, потому что полностью разрешило неловкий вопрос, как и когда браться за руки. Вчера вечером в пьяном угаре у нас никаких затруднений не возникло, но при трезвом холодном дневном свете все по-другому.

Мы шагали, раскачивая руками, и холодный воздух румянил нам щеки.

Потом сидели на скамейке, не разнимая рук, и наблюдали за прыгающими вокруг белками.

Я немного стеснялась, но все-таки не могла отвести глаз от Гаса. Он был великолепен: черные блестящие волосы, чуть колючий подбородок (эпилятора Карен он, по-видимому, не нашел), ярко-зеленые в морозном свете зимнего дня глаза.

С ним было просто чудесно!

— Хорошо как, — вздохнула я. — Я так рада, что ты вытащил меня сюда.

— Рад, что ты рада, крошка Люси Салливан.

— И белки такие милые, — продолжала я. — Мне нравится смотреть на них. Бегают, резвятся, играют…

Гас встрепенулся и уставился на меня.

— Ты серьезно? — с крайне обеспокоенным видом спросил он.

Что там еще, недоумевала я, чувствуя себя все более неуютно. Неужели он снова пустится в безумный полет фантазии? Кажется, мои опасения были не беспочвенны.

— Так вот, — процедил он, — разреши тебе заметить, что близится конец света, если невинные твари, жители лесов и полей, станут развлекать себя бессмысленными и опасными азартными играми… хотя я забыл, здесь все-таки Лондон, город великих возможностей. Значит, еще немного, и они начнут курить марихуану!

Господи, ужаснулась я, да он спятил! Но принимать его всерьез все-таки не захотела и расхохоталась так, что едва могла говорить.

— Да не азартными, просто играми! — выдохнула я.

— Я и в первый раз отлично слышал тебя, Люси, — оскорбленно возразил он. — И что ты имеешь в виду? Собачьи бои? Скачки? Бинго? Глаза вниз, на дорожку, и две толстые тетки вдогонку за белочками? Карты? Однорукие бандиты? Рулетка? Riеп пеvaplus! Только этого, то есть, не хватало, вот что я тебе скажу! Нет больше невинности и чистоты, Люси! Все испоганено, опорочено, запачкано! При одной мысли, что маленькие белочки играют — и во что, — у меня рвется сердце. В Донеголе бы такого не случилось. Чем им не нравилось собирать орехи? Надоело, наверное. Скучно стало. А все это проклятое телевидение!

Он снова посмотрел на меня, и тут в его глазах что-то блеснуло.

— О, — устыженно воскликнул он, — о нет! Ты, верно, имела в виду просто игру, то есть веселье? Не азартные игры?

— Да.

— О боже! Прости, прости меня. Я тебя не так понял. Теперь ты подумаешь, что меня давно пора запереть в психушку. Комната без углов и все такое.

— Нет. Я думаю, с тобой весело.

— Очень мило с твоей стороны, Люси, — сказал он. — На твоем месте многие решили бы, что я сошел с ума.

— Почему это? — с любопытством спросила я.

— Догадайся с трех раз, — невинно предложил он. — И вообще, — продолжал Гас, — если они думают, что я ненормальный, посмотрели бы на остальных моих родственников!

Так-так! На горизонте забрезжили неприятные открытия. Но я расправила плечи и смело двинулась навстречу беде.

— А какие они у тебя, Гас?

Он криво усмехнулся.

— Как тебе сказать… Не люблю разбрасываться определениями типа «психически больные», но…

Я старалась скрыть тревогу, но, видимо, мои чувства все же отразились у меня на лице, потому что он громко расхохотался.

— Бедная маленькая Люси. Видела бы ты сейчас свое испуганное личико!

Я попыталась весело улыбнуться.

— Успокойся, Люси, я тебя разыгрываю. На самом деле психически они вполне здоровые…

Я вздохнула с облегчением.

— …в медицинском смысле слова… — продолжал он. — Но очень, очень эмоциональные. Да, наверное, это самое точное для них определение.

— Что ты имеешь в виду?

Лучше разобраться во всем здесь и сейчас, решила я.

— Даже боюсь рассказывать тебе, Люси: вдруг ты окончательно убедишься, что я сам псих. Когда услышишь, в какой обстановке я рос, то, наверно, закричишь «караул» и убежишь от меня.

— Не пори чушь, — твердо возразила я.

Но в желудке у меня тихонько заныло. Господи, прошу тебя, пусть все это не будет слишком ужасно. Он так мне нравится.

— Ты уверена, что хочешь слушать, Люси?

— Уверена. Не так страшен черт… У тебя есть родители?

— О да. Полный набор. В ассортименте. Пара голубков, как положено.

— И, как ты уже сказал, много братьев?..

— Пятеро.

— Правда много.

— Для наших мест не очень. Мне всегда было стыдно, что количество моих братьев так и не дошло до двузначной отметки.

— У тебя старшие или младшие?

— Старшие. Все старше меня.

— Так ты маленький.

— Да, хотя я единственный из всех, кто уехал из родительского дома.

— Пять взрослых мужиков, и до сих пор живут с родителями? Это должно создавать массу проблем.

— Спрашиваешь! Да ты и половины себе не представляешь. Но выбора у них нет, потому что все они работают либо на ферме, либо в пабе.

— Вы держите паб?

— Да.

— Значит, вы богатые?

— Да нет.

— Но мне всегда казалось, что если у тебя паб, значит, ты только что сам денег не печатаешь.

— Не в нашем случае. Видишь ли, дело в братьях. Очень не дураки выпить.

— А, понимаю: они пропивают весь доход.

— Опять не угадала, — усмехнулся он. — Никаких доходов они не пьют. Они пьют спиртное.

— Да ну тебя.

— И денег мы почти не видим, потому что они все пропивают, и мы должны всем пивоварням в Ирландии, поэтому скоро с нами никто не станет иметь дела. Среди виноторговцев Ирландии наше имя — бранное слово.

— Разве у вас нет клиентов? Доходы ведь от них.

— Вообще-то нет, мы ведь живем в такой глуши… Наши единственные клиенты — мои братья и отец. И, разумеется, местная полиция. Но от них точно денег не дождешься: приходят только после закрытия, проверяют, не торгуем ли мы из-под полы в неурочное время. Сполна с них не стребуешь — попробуй мы только, они закрыли бы нас за нарушение закона о торговле спиртным.

— Шутишь?

— Нисколько!

Голова у меня шла кругом, в мозгу роились способы поднять доходность семейного предприятия и помочь родным Гаса. Вечера караоке? Беспроигрышные лотереи? Специальные цены? Недорогие обеды? Все это я выложила ему.

— Да нет, Люси, — покачал он головой. Лицо у него было лукавое и вместе с тем грустное. — Ничего у них не получится. Где-нибудь обязательно случится прокол, потому что они вечно напиваются в доску и устраивают драки.

— Ты серьезно?

— Абсолютно! В нашем доме чуть не каждый вечер случаются настоящие драмы. Представь: прихожу я вечером домой, братья сидят на кухне, у двоих физиономии в крови, у одного рука обмотана рубашкой, потому что он кулаком вышибал окно, все друг друга обзывают, потом начинают плакать и уверять, что любят друг друга как братья. Ненавижу.

— А из-за чего они ссорились? — спросила я, заинтригованная, нет, завороженная его рассказом.

— Из-за всего буквально. Они не особо разбирают. Недобрый взгляд, резкий тон, что угодно сойдет!

— Правда?

— Ага. Приехал домой на Рождество, и в вечер моего приезда мы всей семьей вусмерть напились. Сначала было очень душевно, потом, как обычно, все пошло наперекосяк. Около полуночи П. Дж. решил, что Поди на него как-то странно смотрит, так что П. Дж. стукнул Поди, а Майки крикнул, чтобы П. Дж. оставил Поди в покое, а Джон Джо ударил Майки за то, что тот кричит на П. Дж., а П. Дж. врезал Джону Джо, чтобы не трогал Майки, а Стиви расплакался из-за того, что брат идет войной на брата. Потом заплакал П. Дж., потому что ему стало жалко, что он огорчил Стиви, потом Стиви стукнул П. Дж. за то, что тот первый начал, а Поди дал раза Стиви за то, что поднял руку на П. Дж., потому что он сам хотел ему вломить… А потом пришел папа и попытался побить всех.

Гас перевел дыхание.

— Это было ужасно. Уверен, все от скуки, но алкоголь, конечно, тоже виноват. Пару лет назад они немного утихомирились, когда мы заказали крутой спортивный тренажер, но потом папа не заплатил за него, и все понеслось по-прежнему.

Я была околдована и могла вечно слушать, как Гас с этим чудесным, мягким выговором рассказывает историю своей невероятно нестабильной семьи.

— А ты-то чем там занимался? Кого бил?

— Никого. Я вообще там не у дел, по крайней мере, стараюсь не быть.

— Послушать, так вы весело живете, — заметила я. — Как будто в комедии.

— Да? — сухо отозвался Гас. — Тогда, наверно, я плохо рассказываю, потому что ничего смешного в нашей жизни нет.

Мне тут же стало стыдно.

— Извини, Гас, — промямлила я. — Я на минуту забыла, что ты говоришь о своей собственной жизни. Просто ты так увлекательно рассказываешь… Но я уверена, на самом деле это просто ужасно.

— Да уж наверное, Люси, — с негодованием в голосе ответил он. — Эта жизнь оставила на мне страшные рубцы и заставляла делать ужасные вещи.

— Например?

— Я часами гулял по холмам, разговаривал с кроликами и сочинял стихи. Разумеется, все это только потому, что мне хотелось убежать от семьи, а ничего другого придумать не мог.

— А что плохого в том, чтобы гулять по холмам, разговаривать с кроликами и сочинять стихи? — удивилась я, подумав про себя, что это так романтично и по-ирландски.

— Много чего, Люси, и ты бы со мной согласилась, если б прочла хоть одно мое стихотворение.

Я рассмеялась, но негромко, чтобы он не подумал, будто я смеюсь над ним.

— А кролики — плохие собеседники, — продолжал он. — О чем с ними говорить, кроме морковки и секса?

— Да что ты?

— Поэтому как только я выбрался оттуда, то выбросил из головы и поэзию, и муки творчества.

— Ну, в муках творчества-то что плохого? — запротестовала я, в отчаянии от необходимости расстаться с образом Гаса как непризнанного гения.

— Плохо, Люси, все плохо. Стыдно и скучно.

— Правда? А мне нравится…

— Нет, Люси, такое тебе нравиться не должно, — твердо сказал он. — Я настаиваю.

— А какие у тебя родители? — спросила я, меняя тему.

— Отец — худший из себе подобных. Ужасный человек, как выпьет. А пьет почти все время.

— А мама что?

— Мама ничего особенного не делает. То есть делает, конечно, и очень много, — готовит, стирает, и все такое, но даже не пытается держать их всех в руках. По-моему, просто боится. Много молится. И плачет — плакать мы все отлично умеем, не семья, а толпа плакальщиков. Молится за братьев и отца, чтобы бросили пить и взялись за ум.

— А сестры у тебя есть?

— Две, но обе сбежали из дому, когда были совсем юными. Элинор в девятнадцать вышла за человека, который ей в дедушки годился. Такой Фрэнсис Кэссиди из Леттеркенни.

Вспомнив об этом, Гас как будто немного приободрился.

— К нам на ферму он приходил всего раз — только затем, чтобы попросить ее руки, и, может, я не должен тебе этого рассказывать, потому что ты решишь, что мы просто толпа дикарей, но мы общими усилиями выставили его за порог. Хотели даже собак спустить на беднягу Фрэнсиса, но собаки отказались его кусать. Наверное, боялись подхватить какую-нибудь заразу.

Гас посмотрел на меня в упор.

— Ну что, Люси, должно мне быть стыдно?

— Да нет, — сказала я. — Это забавно.

— Знаю, мы были не очень гостеприимны, но у нас там так мало развлечений, а Фрэнсис Кэссиди такой омерзительный, даже хуже нас. Самый гадкий старик из всех живущих на свете, да к тому же у него, похоже, был дурной глаз: после его визита куры четыре дня не неслись, а коровы не давали молока.

— А вторая твоя сестра?

— Эйлин? Просто исчезла. Никто из окрестных парней ее руки не искал; думаю, их отвел Фрэнсис Кэссиди. Мы заметили, что ее нет, только когда однажды утром на столе не появился завтрак. Понимаешь, было лето, мы косили, поднимались до рассвета, а Эйлин должна была кормить нас перед тем, как мы уходили в поле.

— И куда она уехала?

— Не знаю. Наверное, в Дублин.

— Неужели никто о ней не беспокоился? — изумилась я. — Не пытался найти, догнать?

— Да все беспокоились, конечно. Беспокоились, что теперь придется самим готовить себе завтрак.

— Но это же ужасно, — совсем расстроилась я. Рассказ об Эйлин опечалил меня намного больше, чем сага о Фрэнсисе Кэссиди и брезгливых собаках.

— Люси, — стиснув мне руку, сказал Гас, — я вот ничуть не беспокоился, что придется самому готовить завтрак. Я хотел поехать следом за ней, но отец пригрозил, что убьет меня.

— Ясно, — кивнула я. Мне немного полегчало.

— Я по ней скучал, она была такая красивая, она говорила со мной. Но я рад за нее. Рад, что она уехала.

— Почему?

— Она слишком умная и яркая, чтобы всю жизнь только копаться по хозяйству, а наш папашка поговаривал о том, чтобы выдать ее за одного из двух старых пердунов с соседней фермы. Землю их хотел к рукам прибрать.

— Варварство какое, — ужаснулась я.

— А некоторые сказали бы — выгодная партия, — хмыкнул Гас. Я бросила на него сердитый взгляд, и он поспешно добавил: — Но я к ним не отношусь.

— А что сталось с бедной Эйлин? — спросила я, чувствуя, что от стольких горестей у меня вот-вот разорвется сердце. — Хоть раз она дала о себе знать?

— Думаю, она уехала в Дублин, но мне никогда не пишет, так что наверняка не знаю.

— Как печально, — выдохнула я.

Затем меня пронзило внезапное подозрение, и я вскинула глаза на Гаса.

— А ты случайно не выдумываешь опять? Как с белочками, играющими в азартные игры, и моей соседкой по квартире по имени Элизабет Ардент?

— Нет, — заверил он. — Разумеется, нет. Честное слово, Люси, я никогда не стал бы шутить и выдумывать, если речь идет о важных вещах. Хоть и жалею, что история моей семьи — не сказка. Наверное, для утонченной городской девушки вроде тебя все это звучит странно?

Я ничего странного не находила.

— Понимаешь, мы жили очень уединенно, — продолжал Гас. — Ферма стоит на отшибе, людей мало, кроме соседей, общаться не с кем, так что я лучшей жизни не видел. Свою семью мне было не с чем сравнивать. Много лет думал, что ежедневные драки, крики, слезы и так далее — обычное дело, и все живут, как мы. Должен тебе сказать, что для меня было большим облегчением узнать, что мои предположения верны и что родственники мои действительно ненормальные, как я всегда и думал. Вот тебе, Люси, и весь рассказ о моих корнях.

— Что ж, спасибо за откровенность.

— Я тебя напугал?

— Нет.

— Наверное, у тебя тоже родственники сумасшедшие.

— Вынуждена тебя разочаровать — нет.

— Тогда почему ты так терпима к моим?

— Потому что ты — это ты, а не твоя семья.

— Если бы все было так просто, Люси Салливан.

— Очень может быть, Гас… Гас, а дальше?

— Гас Лаван.

— Приятно познакомиться, Гас Лаван, — сказала я, пожав ему руку.

Люси Лаван, произнесла я про себя. Люси Лаван? Ничего, звучит. А если сохранить еще свою фамилию? Люси Салливан Лаван. Тоже очень неплохо.

— Мне тоже очень приятно познакомиться с тобой, Люси Салливан, — серьезно произнес он, отвечая на рукопожатие. — Хотя, кажется, я уже тебе это говорил?

— Да, вчера вечером.

— Но со вчерашнего вечера это не стало менее верным. Пойдем пить пиво, Люси?

— Гм… да, конечно, если хочешь. Ты уже нагулялся?

— Я погулял достаточно, чтобы мне захотелось пить, следовательно, я нагулялся.

— Отлично.

— Люси, который час?

— Не знаю.

— У тебя нет часов?

— Нет.

— И у меня нет. Это знак.

— Знак чего? — нежно спросила я. Того, что мы с Гасом — родственные души? Того, что мы идеально подходим друг другу?

— Того, что мы всегда и везде будем опаздывать.

— А-а. Эй, ты что делаешь?

Гас откинулся на спинку скамейки, запрокинул голову и смотрел в небо, озабоченно цокая языком и бормоча что-то вроде: «сто восемьдесят градусов», «в Нью-Йорке на семь часов больше», «или нет, в Чикаго».

— Смотрю на небо, Люси.

— Зачем?

— Чтобы узнать время, конечно.

— Ну и как, есть результаты?

— Люси, я готов заявить с почти полной определенностью — разумеется, ты понимаешь, что ошибиться может всякий, — но я могу точно сказать, что день почти наступил. Восемьдесят семь процентов вероятности. Или восемьдесят четыре. Было бы интересно узнать твое мнение по данному вопросу, Люси.

— Я бы сказала, что сейчас около двух часов дня.

— О боже, — вскочил он со скамейки, — неужели так поздно? Тогда пошли скорее, нам надо поторопиться.

— Ты о чем? — хихикнула я, пока он тащил меня за собой через весь парк к выходу.

— Время закрытия, Люси, время закрытия. Мерзкое слово. Нет, два мерзких слова. Гадкие, грязные слова, — с отвращением воскликнул он, будто отплевываясь. — Грязные! Сегодня пабы закрываются в три, а откроются только в семь, я не ошибаюсь?

— Нет, — пропыхтела я, стараясь не отстать. — Разве что сегодня утром приняли какую-нибудь поправку к закону о торговле спиртным.

— Думаешь, и правда приняли? — внезапно остановившись, спросил Гас.

— Вряд ли.

— Тогда поспешим, — отрывисто бросил он, переходя почти на бег. — В нашем распоряжении всего час.

27

Мы остановили свой выбор на первом же после выхода из парка пабе, в который вошли. Там было вполне сносно, и на том спасибо, потому что меня преследовало чувство, что Гас заставил бы меня войти, даже если бы в пабе провалилась крыша и рушились стены.

У двери он положил руку мне на плечо.

— Люси, мне очень неловко, но, боюсь, профинансировать эту акцию придется тебе. Во вторник я получу пособие и сразу отдам тебе деньги.

— Да… да, конечно.

Сердце у меня упало, но я успела поймать его, пока оно не шлепнулось наземь. В конце концов, Гас не виноват, что я встретила его в выходные, когда у него в карманах пусто.

— Что будешь пить? — спросила я.

— Пинту пива.

— Какого?

— «Гиннесса», разумеется…

— Ну конечно.

— …и маленькую, — договорил он.

— Маленькую?..

— Виски, льда не надо.

— Понятно.

— Но только пусть будет большая, — добавил он.

— Извини?

— Большая маленькая.

— Что?..

— Ну, виски. Полный стаканчик.

— А, теперь ясно.

— Надеюсь, Люси, ты не возражаешь. Не вижу смысла делать что-либо наполовину, — извиняющимся тоном объяснил он.

— Все в порядке, — вяло кивнула я.

— Ну, и себе закажи что хочешь.

— Гм, спасибо.

Будь я Карен, мое «гм, спасибо» прозвучало бы очень ядовито, но, поскольку я — это всего лишь я, то «гм, спасибо» ничего, кроме «гм, спасибо», не означало.

— Люси, смотри, вон там свободный столик. Пойду покараулю его, пока ты принесешь выпить.

У стойки бара мне на минуту взгрустнулось, но я сурово остановила себя. Нечего думать всякие глупости. Во вторник он получит деньги.

— И хорошо бы еще картошки фри, — сказал мне прямо в ухо голос Гаса.

— С чем?

— С солью и уксусом…

— Хорошо.

— …и еще, если у них есть мясо с горчицей…

— Будет сделано.

— Ты ангел доброты.

Себе я заказала скромную диет-коку.

Гас управился с пинтой пива и двойным виски раньше, чем я допила свой бокал. Если точно, он прикончил их, когда я еще только садилась за стол.

— Повторим, — предложил он.

— Конечно, повторим.

— Сиди, не вставай, — заботливо сказал он. — Дай только деньги, я сам все возьму.

— Да, конечно, — сказала я, порылась в карманах, нашла только что убранный туда кошелек и достала пятерку.

— Пять скромных фунтов? — с сомнением протянул он. — Люси, ты уверена, что этого достаточно?

— Да, — твердо ответила я.

— А тебе что-нибудь взять?

— Нет!

Когда он ушел, я быстро допила свою кока-колу и решила, что, если он не вернет мне сдачу без напоминания, я… я… я даже не знаю…

— Люси, вот сдача.

Я оторвалась от мрачного созерцания пустого стакана и подняла глаза на Гаса. С беспокойством глядя на меня, он протягивал мне на открытой ладони несколько монеток.

— Спасибо, — улыбнулась я и забрала все тринадцать (или сколько там) пенсов, внезапно почувствовав себя значительно лучше.

В конце концов, дело не в деньгах, а в принципе.

— Люси, — проникновенно сказал Гас, — спасибо. За пиво, вообще за все… это очень мило с твоей стороны. Во вторник получу пособие, верну тебе долг, и мы обязательно куда-нибудь сходим уже за мой счет. Обещаю. В общем… спасибо.

— На здоровье, — улыбнулась я, чувствуя себя еще намного лучше.

Он хорошо умел это — выправлять ситуацию. В последнюю минуту, уже балансируя на грани моего неодобрения, делать шаг назад и уходить от конфликта.

Не то чтобы мне было жалко денег для него — или для кого угодно, если уж на то пошло, — особенно на такое святое дело, как кружка пива в обед, но очень не нравилось ощущение того, что меня держат за идиотку, которую раз плюнуть обвести вокруг пальца.

Он еще несколько раз что-то себе заказывал, а я радостно платила (во вторник, Люси, я верну тебе все сполна). Час пробежал, как пять минут.

— Мы честно сражались до конца, Люси, мы совершили чудеса в отпущенный нам краткий промежуток времени, — подытожил Гас, созерцая выстроившуюся на нашем столике шеренгу пустых бокалов, когда ближе к трем бармен попросил нас на выход.

— Диву даешься, как многого можно добиться, если очень захотеть. — Чтобы подчеркнуть свои слова, он взмахнул полупустой пивной кружкой. — Надо только приложить минимум усилий. Хотя ты, Люси, меня разочаровала. — Он нежно тронул мою щеку. — Прости, но я должен это сказать. Две диет-коки и один джин-тоник? Ты точно ирландка?

— Да, — сказала я.

— В следующий раз, пожалуйста, соберись с силами. Нехорошо взваливать всю тяжесть мероприятия на меня.

— Гас, — хихикнула я, — у меня для тебя плохие новости.

— В чем дело?

— Вообще-то, я столько не пью. И никогда не пью днем… обычно, — поспешно добавила я, перехватив его осуждающий взгляд на мой бокал с джин-тоником.

— Правда? А я думал… Но ты не против, если другие люди при тебе пьют много? — с робкой надеждой спросил он.