Глава 11

Я принялся обходить одну за другой все комнаты этого скромного жилища, хотя в глубине души с самого начала был уверен, что никого не найду, потому что в пустом доме и в доме, где кто-либо есть, звуки отдаются по-разному, и это сразу заметно. Павел не относился к числу беспечных людей, которые оставляют двери распахнутыми настежь. Значит, что-то случилось. Я боялся в одной из этих тихих комнат обнаружить его труп. Павла не было — ни живого, ни мертвого. Постепенно переходя из одного помещения в другое, я понял только одно: каждая комната была обыскана. В двух закатаны ковры и вскрыт паркет. В спальне на первом этаже дно чугунного камина покрыто сажей, словно проверяли и дымоход. Нельзя сказать, что все перевернули вверх дном, поскольку в тщательно прибранном домике эльфа было очень мало мебели. Скорее кое-что переставили.

Только, пожалуй, в комнате, в которой мы вчера с Павлом сидели, где находились его рабочий стол и книги, действительно царил хаос: бумаги разбросаны по полу, из стола и буфета вытащены и перевернуты ящики, а их содержимое вывалено на пол.

При мысли о том, что могло случиться с Павлом, я почувствовал приступ дурноты, потому что в этом был виноват я. Ведь тот, кто все это натворил, не сам нашел дорогу к дому Павла. Ему помогли. И не кто-нибудь, а я. Из-за собственной неосторожности я кого-то привел за собой сюда, на Парсон-Драйв, к этому дому, к маленькому Павлу.

Я с горечью осознавал, что чуда не произойдет: входная дверь уже не откроется и в ней не появится Павел со словами: «С утром, привет, привет!» Кому-то вчера удалось меня выследить. Американцы и Руперт из SIS ничего не знали: после разговора с ними мне это стало яснее ясного. А Сергей вроде бы был далеко отсюда и понятия не имел, что я тут. Хотя, конечно, он мог пользоваться услугами своих многих помощников, которые день и ночь следили за Павлом и вошли в дом, как только мы с ним уехали, и устроили кавардак. Я продолжал уныло глазеть на разбросанные пожитки Павла, и вдруг мой взгляд упал на книги. Множество их валялось на полу. Я потому обратил внимание на них, что они были на польском языке и обернуты в толстые блестящие обложки.

Я наклонился и поднял одну. Когда мы с Павлом собрались уезжать, он взял с собой три книги и рекомендовал мне какую-то из них. Она, кажется, была об археологии, о богах. А три книги, которые валялись на полу, оказались детективами. Я внимательно осмотрел их. Павел сходил в библиотеку и вернулся домой с этими новыми книгами, а потом снова укатил на мотоцикле.

Эта была новая загадка, и ее мне предстояло разгадать!

Я чуть отодвинул штору и выглянул наружу. Улочка Парсон-Драйв безлюдная, и я никого не заметил. Тогда я приоткрыл входную дверь ровно настолько, чтобы увидеть короткую дорожку и ступеньки. На том месте, где находился гипсовый лист Питеркина, теперь лежал огромный серый булыжник, который отлично вошел в опустевшее гнездо.

Это говорило о том, что Павел сюда вернулся и снова уехал на своем «Ариэль-сквер-четыре». Он его великолепно водит, так что, наверное, и до звезд за полтора часа доберется. Книги он оставил дома, а лист забрал. А это могло означать, что Павел в безопасности. Я был озадачен. Павел знался с отцом Бодински, исчезнувшим много лет назад, и наверняка не хотел, чтобы его самого отправили следом за ним. Поэтому решил исчезнуть добровольно. Вероятно, его преследовали, хотя, принимая во внимание вид транспорта, которым он пользовался, это было маловероятно. Или он заметил, что за ним следят, и захотел улизнуть, потому что почуял опасность.

Но он назначил мне встречу на сегодняшнее утро, наверно, попытался подать какой-нибудь знак. Этим знаком могли быть библиотечные книжки или пропавший лист. Еще у меня были буквы, подсказанные Питеркином: «CH.AD.11», о которых я пока не получил ответа ни от отца Франклина, ни от Павла. И решать эту головоломку предстояло мне, Джону Клоузу.

Питеркин очень тщательно спланировал маршрут головокружительной гонки с препятствиями. Поэтому я решил прежде разобраться с «CH.AD.11», еще раз поговорив с отцом Франклином, жившим на другом конце города.

Вовсе незачем было отправляться туда самому, телефонная будка находилась совсем рядом, на улице.

— Отец Франклин, — начал я, — это говорит Джон Клоуз, мы с вами вчера встречались, если вы помните.

Он ответил, что помнит меня, и спросил, удалось ли мне поговорить с Павлом.

— Да, вчера, — слукавил я. — И он задал мне непростую задачу. Надеюсь, вы поможете мне разобраться.

— Мистер Клоуз! — воскликнул святой отец. — Я не расположен решать какие бы то ни было задачи.

— Понимаю, извините меня, но это действительно очень важно. Речь идет о значении кое-каких букв и цифр.

— Надеюсь, — сказал он, — вы не заставите меня попусту терять время.

— Сначала идут вместе две заглавные буквы С и Н. Потом точка. И дальше заглавные А и D, тоже вместе. И подряд две единицы. А может это оказаться, к примеру, главой из Библии? Стихом?

— Такие вещи, — произнес отец Франклин, — обязан знать-каждый образованный человек, мистер Клоуз. У вас есть Библия?

— Дома, — сказал я. — В Австралии.

— Пойдите и купите карманное издание.

— Обязательно, непременно, — скороговоркой ответил я, чувствуя, что он сердится и вот-вот бросит трубку. — Я тоже собирался сделать пожертвование для вашей церкви. И в скором времени к вам зайду. Пожалуйста, поверьте.

Он шумно вздохнул.

— С и Н могут обозначать главу, а точка указывает на аббревиатуру. Но я не знаю ни одной главы в Библии, которая начиналась бы с букв А и D. Поэтому думать, что это Библия, не приходится.

— Что еще могут означать эти буквы?

— C-H-A-D[3], — раздраженно повторил отец Франклин, помолчал, потом сказал: — Это маленький человечек, который выглядывает из-за стены и произносит: «Знаю ничего». Помните в мультфильме?

— Нет, но я постараюсь его где-нибудь посмотреть. Спасибо, что не пожалели для меня времени. Обещаю обязательно внести деньги в фонд вашей церкви.

— А еще, мистер Клоуз, был такой Чад, вернее, Святой Чад, именем которого названа одна из церквей в нашем городе.

— С точкой?

— Без.

— Отец Франклин, — пробормотал я, — вы...

— Священник, — перебил он, — а не фокусник. Буду очень признателен, если вы на будущее запомните разницу между этими понятиями. И вот еще что. Какую сумму вы собираетесь внести, мистер Клоуз?

Я вспомнил о Питеркине и о деньгах, которые он оставил мне на разные расходы. Питеркин посещал эту церковь, получал наставления от отца Бодински...

— Сто долларов, — сказал я. — Нет, тысячу...

Я почувствовал, как его недовольство улетучивается, будто где-то вытащили пробку и выпустили пар.

— За такую сумму, — произнес он, — вы вправе задать мне еще два вопроса.

— А где находится церковь Святого Чада?

— На Толлер-Лейн.

— Автобус номер семьдесят четыре проходит там? — спросил я, заметив из будки, что кто-то спускается с горы и направляется в мою сторону.

— Думаю, примерно в полукилометре от того места, где вы находитесь.

Я бросился к остановке, но не увидел и не почувствовал никакой слежки.

Кондуктор-пакистанец не знал, где нужно выходить, чтобы попасть в церковь Святого Чада. Мне помогла одна крупная дама.

— Вам ехать до Дакуорт-Лейн, дорогуша, — сказала она, с трудом обернувшись через плечо.

— Благодарю вас.

— Я скажу, когда приедем, не волнуйтесь.

— Спасибо.

Всю дорогу она трещала:

— Видите дом, вон тот особняк наверху? Мы едем по Гарден-Лейн, а особняк Сатклифф принадлежал Йоркширскому Потрошителю.

Через несколько метров снова:

— Смотрите, а это Солтберн-Плейс. Здесь родился Дж.Б.Пристли.

И наконец я услышал:

— Вам выходить. Идите в ту сторону, направо.

Меня беспокоило, что при входе на табличке в названии церкви Святого Чада не было точки. Надпись гласила, как назывались церковь и приход и в какие часы проводится служба. Слово «Чад» было написано слитно, без какого-либо знака. Возможно, Питеркин сделал грамматическую ошибку или скорее всего рассчитывал, что местные жители, тот же Павел и отец Франклин, без труда поймут значение этого слова.

Внутри церкви было тихо, утреннюю мессу уже отслужили. Я осмотрел задние скамьи, они не были пронумерованы, и двинулся вперед не слишком уверенно, потому что атмосфера пустой церкви всегда сковывает, и начал отсчитывать ряды. Вот и одиннадцатая скамья, ее деревянные сиденья отполировало время.

Никаких знаков на ней не было видно. Я нарочно уронил монету, чтобы был предлог поползать на коленях и поискать, что там было спрятано. Конечно, глупо искать оправдание, чтобы стать на колени в церкви. Я заглянул под скамью и увидел гладкий каменный пол, темное дерево и какой-то тусклый предмет в тени. Чтобы дотянуться до него кончиками пальцев, нужно было лечь на пол, но мне все же удалось дотянуться, и когда я до него дотронулся, почувствовал, что уже прикасался к такой же вещи, — это был гипсовый лист Питеркина.

— Отыскали? — услышал я голос сзади.

— Э... да.

— Я слышал, как звякнула об пол монета. Здесь звук далеко разносится. А вы знаете, как мы, священники, реагируем на звон монет.

Мне не терпелось осмотреть лист, однако пришлось поддерживать разговор, правда недолго. Он оказался милым человеком и был польщен, когда я вручил ему деньги в фонд церкви. В благодарность он провел меня по своей обители; Казалось, прошла целая вечность, пока я наконец не очутился на улице, вертя в руках лист. В основании нащупал небольшую неровность. Там были какие-то буквы. Я посмотрел и вздохнул. Видно, загадки Питеркина никогда не кончатся. И где этот здоровяк, этот простак приобрел вкус к головоломкам?

«Пол.сс.» «Пол» может означать «польский», подумал я. Во многих местах в той же Австралии, в Новой Зеландии и здесь, в Англии, буквами «сс» означают или кубические сантиметры, или крикетный клуб.

В телефонной будке я снова услышал недовольное сопение отца Франклина, который сказал мне, что в городе существует Кавалерийский клуб, членами которого стали храбрые поляки, которые в 1939 году ринулись навстречу германским танкам верхом на лошадях.

— Клуб был основан теми, кто тогда уцелел, — добавил он. — Их осталось мало, многие поумирали. Но они все еще приходят в свой клуб и приводят сыновей и внуков.

Я сел на тот же семьдесят четвертый автобус, который снова чудесным образом подбросил меня к дому в конце Грейндж-роуд, где находился клуб. Дверь была открыта, старик подметал пол.

— Что вам нужно? — строго спросил он. — Бар открывается ровно в двенадцать.

— Меня направил сюда один человек, — ответил я.

Другой на его месте поинтересовался бы, кто именно меня сюда послал. Во всяком случае, я ждал этого. А он просто пересек комнату, открыл дверь и крикнул что-то кому-то, видимо, по-польски. Оттуда ответили. Старик жестом предложил мне пройти.

— Вас ждет человек, — произнес он.

А ждал меня не кто иной, как Павел, который взобрался на высокий стул у стойки бара и напоминал эльфа, сидящего на шляпке поганки. Он весело оскалился:

— Нашел?

— Нашел. Павел, ваш дом...

— Конечно, конечно. Его обшарили? Ждал этого, очень ждал. Видел людей, значит, должен уйти. Вы умно нашли меня.

— Не слишком умно. Вначале я подумал, что вас убили.

— Теперь знаете — я в порядке. Вы видели книги?

— Да, на полу.

— Не важно где. Вы нашли лист в церкви Чада?

— Да.

— Это я положил его туда.

— Я так и понял. Никто другой не мог этого сделать.

— И вы тут!

— И я тут. Но что мне это дает? В конце концов, у вас есть для меня что-нибудь от Питеркина?

— От Питеркина?

Я редко выхожу из себя. Но на этот раз так вспылил, что даже не помогли попытки сосчитать до десяти. Я схватил Павла за лацканы пиджака и проревел ему в лицо, чтобы он вел честную игру и перестал врать.

— Что я вру? — недоуменно спросил он.

— А то, — орал я, — что, по вашим словам, вы видели Питеркина всего один раз.

Он лукаво посмотрел на меня.

— Может, и два раза...

— Вторая встреча, — прошипел я сквозь стиснутые зубы, — произошла около трех лет назад.

— Примерно.

— Когда он явился сюда с этим треклятым листом, — продолжал я. — Он оставил все у вас и дал вам соответствующие инструкции, так?

Павел кивнул.

— Он сказал, что однажды сюда приду я, поскольку я на тридцать лет моложе и у меня больше шансов дожить. Правильно?

Он снова кивнул.

— Он требовал, чтобы сначала вы полностью убедились, что я — это я, что я настойчив и у меня есть деньги.

— Правда. Абсолютная правда.

— И в то время как все, в том числе Алекс и ее мать, его гражданская жена, думали, что старина Питеркин покоряет вершины Черногории, он был в Йоркшире, за двадцать пять тысяч километров от нее, прокладывал тот самый замысловатый путь, по которому после него должен был пойти я. Почему, Павел?

— Почему спрашиваете?

— Потому что уже существовал план, как сохранить тайну Питеркина. Его разработал лично Бодински. Бумаги должны быть спрятаны в монастыре. Очень надежное место.

— Монастырь закрыт, — поспешно ответил Павел. — Найти Петра было очень трудно, но Бодински нашел. Мы ждали. Петру нужны деньги, чтобы приехать. Мы нашли деньги. Приехал Петр. Взял бумаги из тайника и спрятал в другом месте.

— Где?

— Здесь, — произнес Павел. — У меня в руках.

Движением фокусника он вытащил из-за спины руку, сжимавшую конверт, очень похожий на тот коричневый пакет, который я получил от Питеркина.

— Читайте и изучайте, — сказал Павел.

— Вы знаете, что там?

— Нет, я не хочу знать ничего.

— Я могу прочитать их прямо здесь?

— Конечно.

— Павел, скажите, есть что-либо существенное в той книге, о которой вы вчера специально упомянули? О богах и прочем? — спросил я.

— Вы сами должны догадаться. А меня с этой минуты здесь больше нет.

— Ну почему же вас здесь нет? Вы здесь.

Эльф покачал головой.

— Я сделал все, что должен был сделать. Теперь у меня каникулы. Уеду навещу друзей, «Ариэль-сквер-четыре» не догонят. Вернусь, когда все закончится. Только тогда.

Он встал и исчез, и вскоре я услышал, как где-то вдалеке с ревом оживает его мотоцикл. Секунда — и он умчится, а я оглянулся вокруг в поисках ножа, чтобы вскрыть конверт...

Глава 12

Я разорвал конверт. В нем лежали исписанные рукой Питеркина страницы.

"Я еще раз приехал в Соединенное Королевство, потому что знал, монастырь закрылся. Бумаги необходимо отправить в другое место. Свою тайну я должен сохранить и передать другим.

Но сначала подумал, ведь прошло очень много лет. Может, моя тайна уже потеряла свою значимость? Возможно, ее уже не стоит так оберегать. Все это следует узнать. Но нужны деньги, а у меня их нет. Я вспомнил о человеке из тюрьмы Фримантл. Он как-то рассказывал мне, как извлекать деньги из американцев. Американец, говорил он, очень умен у себя дома, но глуп во время отпуска. Я всю свою жизнь был честным человеком. Если находил монетку на земле, оглядывался, нет ли поблизости человека, который уронил ее. Выплачивал налоги с заработной платы, платил владельцу дома, занимал и отдавал. Всегда был в стороне от неприятностей. Когда дураки старались ограбить меня, я боролся с ними и постепенно научился обманывать, применяя их хитрости.

Я много думал обо всем, что происходит там, на моей родине. Теперь генеральным секретарем стал Никита Сергеевич Хрущев. Может, все стало по-другому и я могу не прятаться, я свободен, могу открыто жить с женой и дочерью, ничего и никого не опасаясь.

Когда Кеннеди начал войну с Кубой, я прикинул, не открыть ли свою тайну США. Я не мог на это решиться. Пусть никаких секретов не существовало уже, я буду хранить в тайне все, что со мной произошло много лет назад.

Чтобы достать много денег, я купил золото. Использовал свои сбережения, сделал самородок, как меня научили, разыскал американцев. Их было полно во Фримантле, некоторые очень богатые на яхтах. Это было хорошее время, счастливое, легкое. Я продал много самородков, а потом меня разоблачила американка. Я не рассказывал раньше об этом трюке с самородком. Но теперь расскажу.

Сначала вы ищете американца. Если он богат, то сам быстро сообщит об этом; если не богат, я найду другого. Американец любит рассказывать, как он добыл свои деньги. Он говорит о недвижимости, о рынке ценных бумаг, о производстве обуви. Я сообщаю ему, что нашел деньги. Вот и все.

Он спрашивает, какие деньги? Я ношу на шее на кожаном шнурке маленький самородок в одну унцию, не больше. Достаю, показываю ему. Даю подержать в руке, почувствовать. Ему нравится.

Это ерунда, говорю я. У меня есть самородок больше этого. Слишком большой и тяжелый, его трудно носить на шее. Убеждаю, что американец не сможет его купить. Мы много разговариваем, много пьем, — я только пиво, чтобы голова была ясной. Американец спрашивает, где то место, где я нашел золото? Скажи, просит он, мы станем партнерами, с помощью техники добудем много золота. Я отвечаю — нет, место, где нашел самородок, только мое. Это золото из Западной Австралии. Когда-нибудь я найду такой же, еще один большой самородок.

Американец упрашивает меня, он хочет увидеть большой самородок, который я нашел. Я отвечаю, что через два дня, может, через три покажу, но продавать не буду, только разрешу посмотреть.

Дело сделано. Американец уже видит себя в Америке с самородком, показывает его друзьям. Друзья завидуют.

Американец платит высокую цену, а я исчезаю.

В Австралии я человек из Черногории, но у меня паспорт переселенца из Новой Зеландии. Легко достаю новый паспорт. Самолетом греческой авиакомпании лечу до Афин, а потом в Лондон.

Как-то прогуливаясь по Пикадилли, я остановился в изумлении. Здесь расположено агентство «Аэрофлота». Плакаты на окнах приглашали посетить Советский Союз. Как красивы Москва и Ленинград, как солнечно в Сочи! Агентство не предлагало посетить Воркуту, не упоминало о колючей проволоке, не описывало, как чудесна Лубянка.

Я с изумлением подумал: неужели это возможно, неужели можно поехать на родину. Если поеду, смогу выяснить все, касающееся моей тайны. Но лететь в СССР — большой риск. Я пошел дальше. На Риджент-стрит британская авиакомпания. Здесь тоже висят плакаты с предложением посетить СССР. Удивительно, что нет никаких проблем. Платите триста фунтов стерлингов — и вы можете ехать вместе с туристической группой. Визу получить нетрудно, это займет всего несколько дней. Девушка, приветливо улыбаясь мне, сказала, что поездка доставит мне удовольствие.

Конечно, я не думаю, что мне она принесет радость. Иду в парк, сижу и смотрю на свой паспорт. В нем сказано: Питер Кински, гражданин Новой Зеландии, родился в Скопье, Черногория.

Я знаю, у советских самая большая картотека в мире, наверное, называется Главный справочник. Я значусь там как охранник Кремля, а также как скрывающийся преступник. Там есть отпечатки моих пальцев, рост, вес, цвет глаз, шрамы от ран, размер ноги, цвет волос. Охрана на советской границе в аэропорту сверится со справочником, там числится Петр Кинский. Это будет просто, все данные в компьютере.

Конечно, в справочнике много Кинских, с тем же весом, ростом, с такими же шрамами, такого же возраста. Если проверяют серьезно, посмотрят на отпечатки пальцев, и меня сразу же отправят на Лубянку. В моей памяти возник образ Гусенко Юрия Анастасовича. Теперь он уже старый, жестокий. Мой старый приятель был бы рад лично допросить меня.

Я нашел представительство Новой Зеландии в Лондоне, ходил в консульство, разговаривал с молодой леди. Она очень мила, все время улыбается, оптимистка. Говорит, много людей с паспортами Новой Зеландии ездили в Москву, все возвращались, нет причин для беспокойства. Никогда не было неприятностей. Советские не враги Новой Зеландии. Она не знает, советские — враги Петра Кинского!

Три дня я думал, нервничал. Хотел достать фальшивый паспорт, но не смог.

Я должен на что-то решиться. Сделать выбор должна монетка. Подброшу монетку. Орел — еду, решка — не еду. Когда посмотрел, увидел — орел!

Я еду в Советский Союз. Мне страшно, но держусь спокойно. Стараюсь вспомнить уроки по безопасности. В нашей группе много женщин. Я осторожно всех изучаю. Две пожилые дамы из Шотландии, говорят с сильным акцентом. Для чужестранца все акценты похожи один на другой. Стараюсь разговаривать с дамами в аэропорту, в самолете, в очереди на проверку документов. Мы все волнуемся, потому что это СССР. Слышатся нервные смешки. Я смеюсь сам, миновав пограничный контроль.

Современная Москва не похожа на ту, которую когда-то я покинул. Тогда рядом с городом стояли немецкие танки, но в городе не было немцев. Сейчас много немцев, но нет немецких танков на окраине города. Я хожу в театры, в цирк, в парки, иду на балет в Большой, конечно, на «Лебединое озеро». Много раз гуляю по Красной площади, по Кремлю, как и все туристы, прохожу мимо могил у Кремлевской стены. Но я все время настороже, наблюдаю за всем и за всеми. Никто не наблюдает за мной. Никто не следует за нами, не шпионит. Я не ослеп. Просто здесь новый режим, не следят, не шпионят, значит, нет и секретной полиции. Это выглядит как-то нелепо: в России всегда была слежка.

Я вторую ночь в Москве. Небо затянуло тучами, луна едва видна. Я был в театре, проводил шотландских дам в гостиницу, сказал, что хочу прогуляться перед сном. Пошел на Красную площадь, она хорошо освещена. Мавзолей Ленина закрыт, но все равно много людей, медленно прохаживаются, смотрят по сторонам. Я тоже медленно иду среди туристов вдоль могил у Кремлевской стены. Вот Ворошилов. Я видел его много раз, как и его друга с большими усами, Буденного. Читаю имена, которые большей частью уже забыл, не хотел помнить. Я посмотрел на то, свое место, снова я здесь. Я вижу метку. Я все помню. Я останавливаюсь, нагибаюсь, трогаю..."

Здесь Питеркин прервался, как сочинитель детективов, который хочет заинтриговать читателей. Допускаю, что тому была другая причина. Он оставил на листе пустое место, приблизительно строки на три, затем продолжал:

"В гостинице было отделение «Интуриста». Я сказал девушке, что интересуюсь искусством. Она посоветовала мне пойти в какой-нибудь музей или картинную галерею. Я покачал головой, мне хотелось увидеть работу современных скульпторов, познакомиться с одним из них.

Девушка подсказала, где я могу найти то, что меня интересует. Нашел молодого человека, показал ему мои листья, объяснил, чего хочу. Он сказал, до завтра не успеет сделать, обжечь, покрыть глазурью. Я настаивал, предупредил его: если он предаст меня, то я его убью. Он не испугался, скорее удивился, но согласился выполнить мой заказ завтра. Предупредил, что получится не очень хорошо.

В аэропорту я гордо сказал таможеннику, что листья плакучей березы сделаны на память. Он улыбнулся, похвалил работу скульптора, сказал, что мне повезло, и спросил, сколько я заплатил. Пока мы разговаривали, прибыли шотландские дамы, очень довольные, они купили матрешек и балалайки. Мы все, довольные, смеялись. До свидания, Москва. Добрый вечер, Лондон".

Странно сидеть в этом подозрительном баре и читать о неблаговидном поведении Питеркина в Москве.

Я начал думать об этом и понял, что, как и Питеркин, когда он с облегчением улетал из Москвы, нуждаюсь в том, чтобы сказать: «Добрый день, Лондон!»

Я вызвал такси, затем положил бумаги и мой новый лист в карман и отправился в гостиницу укладывать вещи. Я чувствовал себя по-настоящему легко, и на то было три причины. Первая: я не знал секрета Питеркина, еще не знал. Вторая, и очень важная: я мог доказать всем, кто интересовался, что его не знаю. Например, Сергею, или той очаровательной чете, или шикарному англичанину, Руперту. Любой из этой веселенькой компании, столкнувшись с пробелом в московской легенде Питеркина, понадеется, что получит эти сведения от меня, но, прочитав все, должен будет признать, что хоть я и знаю много, но с полной картиной не знаком. Я не имел ни малейшего понятия о листьях, которые продолжали попадаться на моем пути. Тем не менее в них должен был быть какой-то смысл. Питеркин всегда все очень хорошо обосновывал. И третья причина — я позвонил Джейн и потому чувствовал себя более уверенно, когда сидел в номере гостиницы Хитроу.

В некоторые моменты своей жизни мне приятно думать, что мы почти помолвлены. Я адвокат и опекун ее наследства, которое ей оставила двоюродная бабушка на севере Западной Австралии. Джейн Страт — инженер по образованию, офицер по профессии и грозная женщина по натуре. У меня всегда возникает чувство, что, живи я рядом, мы были бы значительно ближе к алтарю; но ухаживать на расстоянии, когда мы все время в разлуке, — дело трудное, не приносящее желаемых результатов.

У нее манера быстро отвечать по телефону.

— Майор Страт, — отрывисто произнесла она, ничуть не удивившись, услышав мой голос.