– Какие-нибудь неприятности? – спросил я.

– Белые взяли Омск и приближаются к Екатеринбургу. Их продвижение остановить не удается.

– А сколько сил у красных?

Голощекин угрюмо посмотрел на меня.

– Мало. Нам приходится воевать не только с белыми, но и с чешским легионом.

– Так отступайте, – пожал плечами я.

Голощекин слегка улыбнулся.

– Так мы и делаем. Они замучаются нас догонять. А потом... – Он многозначительно провел пальцем по горлу. – Но учтите, Яковлев, многим сейчас захочется поскорее прикончить Романовых, чтобы те не попали в лапы к белым.

По правде говоря, судьба царской семьи беспокоила Голощекина гораздо меньше, чем оборона Урала от белых. Ведь Голощекин исполнял обязанности губернского комиссара по военным делам, а «военные дела» приближались к Екатеринбургу не по дням, а по часам. Когда мы наконец прибыли к месту назначения – это произошло двенадцатого июля, – на платформе нас ждал сам председатель губсовета; мы еще издалека увидели пузатую фигуру, нетерпеливо прохаживавшуюся по перрону.

– Хорошо, что ты вернулся, – сказал Белобородов Голощекину. – Ситуация на фронте аховая!

Он коротко взглянул на меня и явно узнал, но не сказал ни слова. Через несколько секунд мы уже сидели в «мерседесе» и мчались от вокзала в сторону гостиницы «Американа». Белобородов говорил исключительно о войне. Вид у него был весьма встревоженный, да и неудивительно. Большевики сами взрастили дикого зверя, который теперь набросился на них. После подписания Брест-Литовского договора между Германией и Россией всех чехов, готовившихся к участию в боевых действиях на стороне Антанты, собрали вместе, посадили в поезда и отправили во Владивосток, чтобы оттуда морем переправить в Европу. Конфликт начался, когда легион попытались разоружить. Чехи сами разоружили своих конвоиров, создали независимый корпус и присоединились к белогвардейцам, чтобы воевать вместе с ними против красных.

Прибыв в гостиницу «Американа», мы немедленно отправились на верхний этаж, где в маленьком конференц-зале собрались члены малого Совета. У стены стояла школьная доска, на которой висела карта района. Рядом, с указкой в руках, стоял мужчина в защитного цвета гимнастерке, докладывавший присутствовавшим положение на фронте.

При появлении Голощекина военный вытянулся по стойке «смирно». Вскоре я понял, что это и есть командарм Берзин, уверявший телеграммой Свердлова, что с императорской семьей все в полном порядке.

Его рапорт звучал неутешительно. Стрелки на карте передавали сложную конфигурацию линии фронта, однако общая тенденция развития событий не вызывала ни малейших сомнений.

Голощекин угрюмо посмотрел на карту, обернулся к Берзину и коротко спросил:

– Окружение?

Берзин кивнул.

– Избежать этого нельзя?

– Мы не можем остановить их наступление, – устало развел руками Берзин. – Против нас две полностью укомплектованные дивизии белочехов, да еще белогвардейцы. Нам нечего им противопоставить!

– Сколько продержимся? – спросил Голощекин.

– В лучшем случае неделю. Возможно, меньше. Товарищ комиссар, красноармейцы сражаются как львы. Но нас меньше, мы хуже обучены, хуже вооружены...

– Я все понимаю, – кивнул Голощекин. – Все равно победа будет за нами. Пока же придется отступать...

Началось обсуждение. Я тихо сидел в углу, глядя на лица присутствующих и пытаясь угадать, кто есть кто. Здесь был Бронар (Рузский). Еще одного, некоего Чуцкаева, я узнал по описанию Престона. Но меня в первую очередь интересовал комиссар юстиции Юровский, начальник охраны Ипатьевского дома. В конце концов я пришел к выводу, что его здесь нет, а когда совещание окончилось, спросил о нем Голощекина.

Ответил мне Белобородов:

– Он почти не покидает своего поста.

Я спросил почему. Председатель пожал плечами:

– Юровский прямо помешался на этих Романовых.

Белобородов отошел от меня и стал на прощание пожимать руки прочим членам Совета. Однако ушли не все – возможно, он сам задержал их. В зале остались шестеро: сам Белобородов, Голощекин, Чуцкаев, Берзин, Рузский и я. Голощекин сразу перешел к делу:

– Мы должны передать Романовых их германским родственникам. Если вас удивляет подобное решение Москвы, объясню:

у нас есть дела поважнее, чем возня с бывшим царем. Товарищ председатель получил сегодня еще одну телеграмму, в которой сообщается, что немцы намерены разместить батальон солдат прямо в Москве – вы слышите, товарищи, в Москве! – якобы с целью защиты своего посольства. Мы не можем этого позволить, но и воспрепятствовать им не в силах. Сейчас нужно во что бы то ни стало успокоить немцев. Кинем им кость – никому не нужных Романовых!

– Так вот возьмем и отпустим? – взорвался Рузский. – Их необходимо покарать во имя народа!

– Пустяки, – оборвал его Белобородов. – Вопрос решен на высочайшем уровне.

Рузский, ворча, утих. Я наблюдал за ним и пытался понять, к чему весь этот балаган. Очевидно, он должен был всеми средствами поддерживать репутацию «пламенного революционера». Иного объяснения быть не могло.

– И еще одно, – продолжил Голощекин, показав на меня. – Это Яковлев. Некоторые из вас его уже знают. У него личное задание от товарища Свердлова передать Романовых немцам. Для этого необходимо вытащить семью бывшего царя из Дома особого назначения. Юровский не должен об этом знать ни в коем случае!

– Вытащить оттуда их будет непросто, – заметил Берзин. – Когда я там был в последний раз, Юровский клялся, что не выпустит их живыми.

– А если Совет издаст особый декрет? – с важным видом спросил Белобородов.

– Я задал ему такой же вопрос, – ответил Берзин. – Сказал, что Троцкий хочет устроить в Москве открытый процесс. Юровский заявил, что в этом случае товарищу Троцкому придется лично прибыть в Екатеринбург и клятвенно заверить его, Юровского, что Романовым будет вынесен смертный приговор за преступления против народа. Только в этом случае они смогут покинуть Ипатьевский дом.

– Значит, придется найти другой путь, – заключил Голощекин. – Мы с Яковлевым обсудим этот вопрос. Но повторяю: Юровский ни о чем не должен знать.

– Нужно действовать быстро, – вставил Белобородов. – Если белые и чехи прорвут линию фронта и захватят город, они могут попытаться вновь посадить Николая Кровавого на трон. Он должен умереть или немедленно оставить город. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его освободили белые.

С этими словами председатель удалился, и остальные тоже разошлись. Рузский взял меня за локоть и прошептал, что нам нужно поговорить. Мы договорились встретиться на прежнем месте, за гостиницей «Пале-Рояль», в одиннадцать часов.

Когда мы увиделись вновь, Бронар сообщил мне весьма зловещие новости:

– Хочу вам сообщить, что Юровский попросил Скрябина предоставить ему кое-какие карты.

Я совсем забыл о приятеле Рузского Скрябине и потому ничего не понял.

– Какие карты?

– Скрябин – комиссар по природным ресурсам, – напомнил Рузский. – В его ведении находятся шахты всей губернии.

– Ну и что?

– А то, что Юровский ищет какую-нибудь заброшенную отдаленную шахту.

– Господи Боже!

– И это еще не все.

Когда Рузский сообщал мне какие-нибудь скверные новости, в глазах у него появлялся нехороший, злорадный блеск. Считалось, что мы выполняем с ним одно и то же дело, но я с трудом выносил общество этого человека. Я стал ждать, что еще приятного он мне сообщит.

Рузский с улыбкой сказал:

– Еще Юровский заказал несколько бочек бензина. А также изрядный запас серной кислоты.

В этот миг вдали раздался глухой ропот. Я сразу понял, что это не летняя гроза, а канонада – белые и чехи теснили красных.

Наутро я встал в шесть часов и отправился на вокзал. У ресторана я остановился и принюхался. Пахло настоящим свежемолотым кофе и только что выпеченными булочками! Чувствуя себя преступником, я зашел в ресторан и как следует позавтракал. Это заняло не больше десяти минут, после чего я отправился на розыски немецкого поезда. Найти его оказалось нетрудно – состав стоял на запасном пути, совсем недалеко от здания вокзала.

Я внимательно оглядел поезд. Два локомотива, шесть вагонов, опущенные занавески, красные кресты. Никакого германского флага, вообще никаких опознавательных знаков. Что ж, это разумно, особенно если вспомнить, как русские относились к немцам. Я подошел к паровозу и убедился, что пар в котле не поддерживается. Затем я направился к первому вагону, вскарабкался по лесенке и подергал ручку двери. Закрыто. Проклятые немцы все еще дрыхнут, подумал я и стал колотить в дверь кулаком. В конце концов мне открыли. В тамбуре стоял сонный ординарец. Он с раздражением спросил, какого черта мне нужно.

– Мне нужен начальник поезда.

– Кто вы? – спросил он и, подумав, добавил: – Майн герр.

– Я с поручением от комиссара по военным делам Голощекина, – рявкнул я. – Где начальник? Спит?

Ординарец замялся.

Все было ясно. За недели, проведенные на запасных путях, немцы совсем одурели от безделья. Я велел ординарцу немедленно разбудить командира, а сам вошел в салон и уселся.

Начальник вышел ко мне в халате – расшитом, ослепительно роскошном. Слева на груди золотом и серебром был вышит герб. Я подумал, что этого шитья хватило бы на эполеты какого-нибудь болгарского адмирала. Немец разглядывал меня, вставляя в правую глазницу монокль. На щеке красовался дуэльный шрам – от края глаза до губы. Одним словом, живая карикатура на германского генерала из журнала «Панч».

Оказалось, что немец обо мне наслышан. Когда я сказал ему, что я комиссар Яковлев, он оглядел меня с удвоенным вниманием и заметил:

– Я слышал, друг мой, что вы были близки к цели.

– А на этот раз мы вместе с вами ее достигнем.

Генерал уставился на меня с удивлением:

– Как так «мы»?

– Разве вы не получили приказ из Москвы?

– Ничего я не получал, – насторожился генерал.

– Тогда слушайте меня. Вы командир поезда?

– Так точно. – Генерал вытянулся по стойке «смирно» и щелкнул несуществующими каблуками. Затем представился: генерал барон фон Клебер, к моим услугам.

– Очень хорошо, – кивнул я. – Первым делом зажгите котлы, и пусть ваши локомотивы будут наготове. У меня инструкции переправить всю императорскую семью вместе со свитой сюда, в ваш поезд. Как только они прибудут, вы двинетесь на запад.

Взгляд генерала загорелся.

– Это будет для меня великая честь. Когда прибудут их императорские величества?

– Ночью. Точнее, в одну из ближайших ночей. Мы не можем действовать днем – в городе слишком много врагов императора. Придется соблюдать тайну.

– Но почему? Ведь Москва согласна?

– Здесь все не так просто. В городе много людей, которые готовы пойти против решения Центрального Исполнительного Комитета и перестрелять Романовых безо всякого суда.

– Они не посмеют! – сердито воскликнул фон Клебер.

Я не стал отвечать, поскольку генерал наверняка и сам знал, что посмеют. Он впился в меня взглядом:

– Итак, вы получили задание вызволить их из заточения. Как вы это сделаете?

– Я выведу их из дома на рассвете.

– А каким образом? Что вы будете делать с Юровским?

– Это мое дело, генерал.

Фон Клебер извлек из золотого портсигара с монограммой турецкую сигарету и закурил.

– Юровский – настоящий фанатик. Вам нужна помощь?

Я покачал головой.

– Учтите, друг мой, у меня здесь дюжина опытных солдат. Превосходные вояки. Если они вам понадобятся, можете на них рассчитывать. Не забудьте, сколько у Юровского латышей.

– Почему латышей? – не понял я.

– Ну как же, красные всегда используют латышей для грязной работы. – Тут генерал вдруг внезапно произнес по-английски: – Желаю удачи.

Должно быть, вид у меня был очень изумленный, ибо фон Клебер довольно хохотнул:

– Вы ведь британец, не так ли?

Я предпочел не отвечать на это замечание и повернулся, чтобы уйти. Фон Клебер проводил меня до двери и тихо сказал:

– Не волнуйтесь, англичанин. Я здесь нахожусь по личному распоряжению кайзера. Чтобы выполнить приказ, я готов взять в союзники хоть самого Сатану!

Время летело быстро, а мне еще нужно было встретиться и поговорить со многими людьми, причем за каждым из них еще приходилось побегать.

Начали мы с того, что Голощекин и Белобородов вместе отправились в дом Ипатьева поговорить с Юровским. Их главным оружием была только что полученная от Свердлова телеграмма, в которой говорилось, что, если с Николаем что-нибудь случится, Белобородов, Голощекин и Юровский ответят головой.

Я ждал их возвращения в гостинице «Американа». Очень хотелось, чтобы их миссия увенчалась успехом. Если бы Юровский проникся важностью дела, возможно, царскую семью удалось бы сразу же освободить. Тогда моя задача – переправить царя и его домашних в германский поезд – оказалась бы совсем несложной.

Однако по виду Голощекина я сразу понял, что у них ничего не вышло. Он развел руками и сказал:

– Теперь Юровский будет настороже.

– Что произошло?

– Думаю, он обо всем догадывается. По-моему, Юровский просто сошел с ума. Он говорит, что дождется, пока белые войдут в город, а потом расстреляет всю царскую семью прямо у них на глазах.

– А как же телеграмма Свердлова? Разве Юровский не понимает, чем ему это грозит?

– Насколько я понимаю, – вмешался Белобородов, – Юровский собственной жизни не пожалеет, только бы расстрелять царя. Ни о чем другом он не говорит!

Что ж, ничего не поделаешь, значит, придется выводить царскую семью из Дома особого назначения вопреки воле начальника охраны.

А это означало, что освобождать царя придется мне. Силой.

Я отправился разыскивать Берзина, надеясь получить от него дополнительные сведения об охране дома Ипатьева. Целый день я гонялся за командармом на тощей лошаденке от одного командного пункта к другому. В конце концов я разыскал его возле небольшого полотняного шатра. Берзин сидел на деревянной табуретке и выглядел смертельно усталым. Но он был профессиональным военным и отлично понимал, что такое приказ. За десять минут Берзин набросал мне в блокноте план Дома особого назначения и расположение постов. Снаружи дом был окружен двойным частоколом. Спрятав схему в карман, я снова уселся на свою клячу, но тут Берзин меня окликнул:

– Советую вам обратить особое внимание на сторону, выходящую в переулок. По-моему, он называется Вознесенским.

– Продолжайте.

– С той стороны из сада на веранду ведет лестница, когда я там был, никто ее не охранял. Желаю удачи.

– Спасибо, – поблагодарил я и тоже пожелал командарму удачи – надо сказать, лицемерно.

Берзин устало улыбнулся.

– Удача мне не поможет. Мне нужно десять тысяч солдат и пятьсот пулеметов.

Я поскакал в обратный путь. Белые вели массированный огонь по всему фронту. Лишь на севере, где находился Екатеринбург, было тихо.

На следующее утро меня вызвали к Голощекину. Комиссар по военным делам спросил, разработал ли я план. Я ответил утвердительно.

– Рассказывайте, – потребовал он.

– Нет, рассказывать я не буду. Достаточно мне сообщить хотя бы одному человеку, как я собираюсь действовать, и Юровский может обо всем узнать. Предпочитаю обходиться без риска.

Голощекин разозлился, но настаивать не стал. Все-таки он был не глуп.

– Когда? – спросил он.

– Как только буду готов. Надо еще кое-что сделать.

– Так делайте, – рявкнул Голощекин.

Когда я вновь появился в германском поезде, генерал барон фон Клебер как раз собирался завтракать. Он пригласил меня составить ему компанию, но я отказался. Однако генерал проявил настойчивость – он требовал, чтобы я хотя бы выпил чашку кофе и слегка закусил. Стол ломился от яств: несколько сортов сыра, холодные закуски, всевозможные булочки, паштеты, фрукты. Прислуживали генералу четыре денщика. Я выпил кофе, который оказался поистине превосходным.

Фон Клебер относился к процессу питания с повышенным вниманием: он ястребиным взором следил за действиями денщиков и вступил со мной в беседу, лишь убедившись, что стол сервирован как следует и тарелки наполнены надлежащим образом.

– Слушаю вас, – сказал он.

– Вероятно, это произойдет сегодня ночью.

Генерал задумчиво кивнул:

– Вам понадобятся мои швабы?

– Да.

– Каков ваш план?

– Это тайна.

– Правильно, – поджал губы фон Клебер. – Однако скажите мне по крайней мере то, что сочтете возможным.

– Я намерен доставить сюда императорское семейство на рассвете. Поезд должен быть готов к отправлению.

– Разумеется.

– Я хочу, чтобы ваши швабы были одеты в красноармейские гимнастерки, если, конечно...

– Никаких «если», – прервал меня фон Клебер. – У нас есть красноармейские гимнастерки. – Видя, что я удивлен, генерал добавил: – А также матросские, парадная форма и все что угодно. Мы подготовились как следует.

– Отлично. А оружие у вас есть?

– Конечно. Какое вам нужно – хорошее германское или плохое русское?

– Пусть будет германское. Сколько у вас человек – двенадцать? Вооружите двоих винтовками, остальных – пистолетами.

Фон Клебер кивнул и откусил полпирога. Прожевав, спросил:

– Когда построение?

– Построения не будет. Пусть ваши люди поодиночке, с разных сторон, двигаются к Вознесенской площади. Напротив британского консульства, перед церковью, их буду ждать я.

– Но такое скопление народу привлечет внимание, друг мой.

– Нет. Там нет фонарей. К тому же мы не будем топтаться на месте.

Генерал поднял бокал.

– Надеетесь на удачу?

– Хочу попробовать.

Невзирая на ранний час, фон Клебер приказал подать коньяку. Поднял рюмку и официальным тоном произнес:

– Пью за ваш успех, дружище. И за ихсвободу.

Мы выпили до дна, и я удалился.

В полдень по моей просьбе Белобородов лично отправился в Дом особого назначения – на разведку.

Вернулся он бледный и испуганный. Я ждал его в гостинице «Американа». Первые его слова были такими:

– Фронт совсем близко. Эти окна, – он показал на двойные рамы, – приглушают шум. На улице все гудит от канонады.

– Что с Юровским? – спросил я.

Я уже достаточно знал Белобородова и прекрасно понимал: накануне падения города председатель хотел только одного – побыстрее избавиться от Романовых. Он не слышал моего вопроса: все его внимание было приковано к карте боевых действий.

– Так что Юровский? – повторил я.

Белобородов поднял голову.

– Упрямится. Там все по-прежнему, разве что караул стал еще строже.

Мне трудно было себе представить, что пленников можно сторожить строже, чем раньше, поэтому я спросил:

– В чем это выражается?

– Я хотел подняться по лестнице на второй этаж, чтобы навестить арестованных. Он не пустил меня.

Я нахмурился.

– Кто дал ему такие полномочия?

– Полномочие у него было в руке. Оно называется «револьвер», – угрюмо улыбнулся Белобородов. – Конечно, мне не угрожала никакая опасность. Но если бы я стал настаивать, думаю, Юровский ни перед чем бы не остановился. Он твердо решил собственноручно истребить Романовых. Никого постороннего он к ним не подпускает.

– Почему же он до сих пор их не убил?

Белобородов пожал плечами:

– Естественно, я спросил его об этом. Он сказал: «Я стерегу их от имени народа до того момента, пока к городу вплотную не приблизится враг. Когда станет очевидно, что я не могу более охранять пленных, тогда, в качестве комиссара юстиции, я вынесу приговор и приведу его в исполнение».

– Для Юровского я враг, – сказал я. – Несмотря на вашу поддержку, несмотря на поддержку Свердлова и самого Ленина.

Белобородов снова кисло улыбнулся:

– Стало быть, вам надо действовать осторожно и с умом.

У меня был еще один вопрос, и я его задал, не обращая внимания на явное нетерпение председателя:

– Изменилось ли что-нибудь в доме?

– Что вы имеете в виду? – взглянул он на меня искоса.

– Все что угодно.

Белобородов слегка кивнул:

– Да, я совсем забыл. Сверху, с этажа, где живут Романовы, раздавался стук молотков.

– Вы спросили у Юровского, что там происходит?

Белобородов снова кивнул:

– Юровский сказал, что укрепляет тюрьму. Я же говорил вам: он совсем помешался! Он закрывает щитами окна, выходящие в сад.

– Что?! – Я был сражен этой новостью.

– Закрывает окна щитами, – повторил Белобородов. – Говорит, опасается нападения.

– Он что, догадывается о нашем плане?

Белобородов покачал головой:

– Нет, он боится, что белые совершат рейд и нападут на город.

Мой план рухнул. Я собирался отвлечь внимание часовых у южных ворот, а сам, во главе швабов фон Клебера подняться по лестнице из сада на террасу. Проникнув в дом, со своими двенадцатью солдатами, я смогу защитить царскую семью от людей Юровского. Пока немцы будут держать оборону, я спущу Романовых по лестнице в сад, а оттуда в Вознесенский переулок, где будет ждать Рузский с грузовиком.

Гневно я сказал Белобородову, что теперь спасти Романовых невозможно.

– Вы хотите сказать, что невозможно спасти их по вашему плану, – парировал он.

– Да.

– Придумайте другой план!

И я разработал новый план, хоть это и кажется невозможным. Первоначальный был построен по чисто военной методе: я разработал диспозицию, намеревался сочетать внезапность с применением силы. Новый же план больше полагался на хитрость. И в значительной степени зависел от Бронара..."