Вениамин Каверин
      Много хороших людей и один завистник
      ТАНЯ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В АПТЕКУ "ГОЛУБЫЕ ШАРЫ"
      Машинистка Треста Зеленых Насаждений стояла у окна, и вдруг -- дзынь! -- золотое колечко разбило стекло и, звеня, покатилось под кровать. Это было колечко, которое она потеряла -- или думала, что потеряла, -- двадцать лет назад, в день своей свадьбы.
      Зубному врачу Кукольного Театра ночью захотелось пить. Он встал и увидел в графине с водой все золотые зубы, когда-либо пропадавшие из его кабинета.
      Директор Магазина Купальных Халатов вернулся из отпуска и нашел на письменном столе золотые очки, которые были украдены у него в те времена, когда он еще не был директором Магазина Купальных Халатов. Они лежали, поблескивая, на прежнем месте -между пепельницей и ножом для бумаги.
      В течение добрых двух дней весь город только и говорил об этой загадке. На каждом углу можно было услышать:
      -- Серебряный подстаканник?..
      -- Ах, значит, они возвращают не только золотые, но и серебряные вещи?
      -- Представьте, да! И даже медные, если они были начищены зубным порошком до блеска.
      -- Поразительно!
      -- Представьте себе! И в той самой коробочке, из которой она пропала!
      -- Вздор! Люди не станут добровольно возвращать драгоценные вещи.
      -- Ну, а кто же тогда?
      -- Птицы. Профессор Пеночкин утверждает, что это именно птицы, причем не галки, как это доказывает профессор Мамлюгин, а сороки, или так называемые сороки-воровки...
      Эта история началась в тот вечер, когда Таня Заботкина сидела на корточках подле двери и слушала, о чем говорят мама и доктор Мячик. У папы было больное сердце -- это она знала и прежде. Но она не знала, что его может спасти только чудо. Так сказал Главный Городской Врач, а ему нельзя не верить, потому что он Главный и Городской и никогда не ошибается -- по крайней мере, так утверждали его пациенты.
      -- И все-таки, -- сказал доктор Мячик, -- на вашем месте я попробовал бы заглянуть в аптеку "Голубые Шары".
      Доктор был старенький, в больших зеленых очках; на его толстом носу была бородавка, он трогал ее и говорил: "Дурная привычка".
      -- Ах, Петр Степаныч! -- с горечью ответила мама.
      -- Как угодно. На всякий случай я оставлю рецепт. Аптека на пятой улице Медвежьей Горы.
      И он ушел, грустно потрогав перед зеркалом в передней свою бородавку.
      Папа давно уснул, и мама уснула, а Таня все думала и думала: "Что это за аптека "Голубые Шары"?".
      И когда в доме стало так тихо, что даже слышно было, как вздохнула и почесала за ухом кошка, Таня взяла рецепт и отправилась в аптеку "Голубые Шары".
      Впервые в жизни она шла по улице ночью. На улицах было не очень темно, скорее темновато. Нужно было пройти весь город -вот это было уже страшно, или скорее, страшновато. Тане всегда казалось, что даже самое трудное не так уже трудно, если назвать его трудноватым.
      Вот и пятая улица Медвежьей Горы. Только что прошел дождь, и парадные подъезды блестели, точно кто-то нарисовал их тушью на черной глянцевитой бумаге. У одного из них, с распахнутой настежь дверью, был даже такой вид, как будто он говорил: "Заходите, пожалуйста, а там посмотрим". Но именно над этим подъездом горели в окнах большие голубые шары. На одном было написано: "Добро пожаловать", а на другом: "в нашу аптеку".
      Маленький длинноносый седой человек в потертом зеленом пиджаке стоял за прилавком.
      "Аптекарь", -- подумала Таня.
      -- Нет, Лекарь-Аптекарь, -- живо возразил человек.
      -- Извините. Могу я заказать у вас это лекарство?
      -- Нет, не можете.
      -- Почему?
      -- Потому что до первого июня чудесами распоряжается Старший Советник по лекарственным травам. Если он разрешит, я приготовлю это лекарство.
      Он ушел, и Таня осталась одна.
      Вот так аптека! На полочках стояли бутылки -- большие, маленькие и самые маленькие, в которых едва могла поместиться слеза. Фарфоровые белочки, присев на задние лапки, притаились между бутылками. Это тоже были бутылки, но для самых редких лекарств. На матовом стекле вдоль прилавка вспыхивала и гасла надпись: "Антиподлин". Пока Таня раздумывала, что значит это странное слово, дверь открылась, и толстый мальчик, пугливо оглядываясь, вошел в аптеку. Это был Петька, тот самый, с которым она познакомилась в пионерском лагере в прошлом году. Но Петька был не похож на себя, вот в чем дело! Воротник его курточки был поднят, а кепка надвинута до самых ушей.
      -- Здравствуй, Петя. Вот хорошо, что мы встретились! Теперь мне будет не так страшно возвращаться домой.
      -- Если вам страшно, -- возразил Петя, -- вы можете купить таблетки от трусости, а мне они не нужны, потому что я ничего не боюсь. Кроме того, я вовсе не Петя.
      Конечно, это был Петя! Конечно, он пришел, чтобы купить таблетки от трусости. Но ему стало стыдно, когда он увидел Таню, и он притворился, что он вовсе не Петя.
      -- Ах ты, глупый мальчишка, -- начала было Таня, но в эту минуту вернулся Лекарь-Аптекарь.
      -- Советник не разрешил, -- еще с порога сказал он. -- У него сегодня отвратительное настроение.
      -- Пожалуйста, верните мне рецепт, -- попросила Таня. -- Где он живет? Главный Городской Врач сказал, что моего отца может спасти только чудо.
      -- Ради бога, замолчи, -- болезненно морщась, сказал Лекарь-Аптекарь. -- У меня больное сердце, мне жаль тебя, а это очень вредно. Надо же, в конце концов, подумать и о себе. Возьми рецепт. Он живет на Козихинской, три.
      ТАНЯ ЗНАКОМИТСЯ С КОСОЛАПЕНЬКОЙ ЛОРОЙ И ПОЛУЧАЕТ КОРОБОЧКУ, НА КОТОРОЙ НАРИСОВАНА ПТИЦА
      Дом был обыкновенный, давно не крашенный, скучный. Закутавшись в дырявую шаль, лифтерша сидела у подъезда. Она была похожа на бабу-ягу. Но это была, конечно, не баба-яга, а самая обыкновенная старая бабушка, закутанная в дырявую шаль.
      -- Девятый этаж, -- сказала она сердито.
      И Таня не успела опомниться, как лифт взлетел и распахнулся перед дверью, на которой было написано "Старший Советник". Таня нажала кнопку, и детский голос спросил:
      -- Кто там?
      -- Простите, пожалуйста, не могу ли я видеть...
      Дверь распахнулась. Беленькая толстенькая девочка стояла в передней.
      -- А ты действительно хочешь его видеть?
      -- Конечно.
      -- Не удивляйся, пожалуйста, что я спрашиваю. Дело в том, что я никому не верю. Мой отец говорит, что верить никому нельзя, а уж своему-то отцу я все-таки должна поверить. Кстати, скажи, пожалуйста, ты обедаешь два раза в день?
      -- Нет.
      -- А я два, -- со вздохом сказала девочка. -- Отец, видите ли, беспокоится о моем здоровье. Ешь и ешь! И только смеется, когда я говорю, что это неприлично, когда у девочки нет даже намека на талию. Пойдем, я провожу тебя. Как тебя зовут?
      -- Таня.
      -- Ты ему не говори, что я пожаловалась.
      -- Ну что ты!
      ...Это был человек высокого роста, худощавый, черноглазый, лет сорока. Глаза у него были беспокойные, и левая ноздря время от времени отвратительно раздувалась. Но ведь и у хороших людей, как известно, бывают плохие привычки! Добрый доктор Мячик трогал же каждую минуту бородавку на своем толстом добром носу. Зато Старший Советник улыбался. Да, да! И можно было назвать эту улыбку добродушной, даже добродушнейшей, если бы он не потирал свои длинные белые руки и не втягивал маленькую черную голову в плечи.
      -- Что я вижу? -- сказал он, когда девочки вошли в кабинет. -- Дочка еще не спит? И даже привела ко мне свою подругу?
      -- Не притворяйся, папа! Ты прекрасно знаешь, что у меня нет подруг. Эта девочка пришла к тебе по делу. Ее зовут Таня.
      -- Здравствуйте. Извините. Меня направил к вам заведующий аптекой "Голубые Шары". Будьте добры, разрешите ему приготовить это лекарство.
      Почему у Старшего Советника так заблестели глаза? Почему он так страшно вытянул трубочкой губы?
      -- Боже мой! -- закричал он. -- Ваш отец заболел! Какое несчастье!
      -- Разве вы его знаете?
      -- Еще бы! Я прекрасно знаю его. Много лет тому назад мы жили рядом, на одном дворе. Каждый день мы купались и очень любили нырять. Интересно, помнит ли он меня? Едва ли.
      -- Наверное, помнит, -- вежливо сказала Таня. -- Между прочим, он и теперь еще умеет отлично нырять.
      -- Вот как? -- И Старший Советник схватился за сердце. -Лорочка, дружочек, приготовь мне, пожалуйста, прохладную ванну. Кажется, сегодня я опять не усну.
      Можно было подумать, что Лоре не хочется выходить из комнаты, хотя не было ничего особенного в том, что отец попросил ее приготовить прохладную ванну.
      -- Подожди меня, хорошо? -- шепнула она Тане и вышла.
      -- Но скажите, Таня, доктор Мячик предупредил вас, что лекарство должны принять сперва вы, а потом уже он?
      -- я?
      -- Да. Но, если вы не хотите, я не буду настаивать, нет! Лекарство не нужно заказывать. Оно лежит у меня в столе.
      И он протянул Тане коробочку, на которой была нарисована птица.
      -- Спасибо.
      Таня взяла коробочку, поблагодарила и вышла. В коридоре она открыла ее. Там лежала пилюля, самая простая, даже хорошенькая. Она положила ее в рот и проглотила.
      Вот тут неизвестно -- сразу она превратилась в Сороку или прежде услышала, как Лора, выбежав из ванной, с ужасом крикнула:
      -- Не глотай!
      ПЕТЬКА ПРИНИМАЕТ ТАБЛЕТКИ ОТ ТРУСОСТИ И СТАНОВИТСЯ ХРАБРЫМ
      Как же поступил Петька, когда Таня ушла из аптеки "Голубые Шары". Он поскорее купил таблетки от трусости и побежал за ней. Ему стало стыдно, что девочка попросила проводить ее, а он, мужчина, невежливо отказался.
      На Козихинской было темно, район незнакомый. Таню он не догнал, потому что останавливался на каждом шагу и хватался за карман, в котором лежали таблетки.
      Дом номер три опасно поблескивал под луной. Тощая кошка с разбойничьей мордой сидела на тумбе. Лифтерша, выглянувшая из подъезда, была похожа на бабу-ягу. А тут еще какая-то птица вылетела из окна и стала кружиться над ним так низко, что чуть не задела своим раздвоенным длинным хвостом. Это уж было слишком для Петьки. Дрожащей рукой он достал из кармана таблетки и проглотил одну, а потом на всякий случай -- вторую. Вот так раз! Все изменилось вокруг него в одно мгновение. Дом номер три показался ему самым обыкновенным облупившимся домом. Кошке он сказал: "Брысь!" А от птицы просто отмахнулся и даже погрозил кулаком.
      Разумеется, он не знал, что ей хотелось крикнуть: "Помоги мне, я -- Таня!" Увы, теперь она могла только трещать как сорока!
      -- Ну, тетя, как делишки? -- сказал он лифтерше.
      -- Не беги, не спеши, -- сказала лифтерша. -- Посидим, поболтаем.
      Возможно, что, если бы Петька принял одну таблетку, он подождал бы Таню у подъезда, но он, как вы знаете, принял две, а ведь две -- это совсем не то, что одна.
      -- Мне некогда болтать с тобой, тетя, -- отвечал он лифтерше. -- Ну-ка, заведи свой аппарат. -- Ив одно мгновение он взлетел на девятый этаж. -- Тебя-то мне и надо, -- сказал он, взглянув на медную дощечку, и забарабанил в дверь руками и ногами.
      Все люди сердятся, когда их будят, но особенно те, которым с трудом удается уснуть. Рассердился и Старший Советник. Но чем больше он сердился, тем становился вежливее. Такая уж у него была натура -- опасная, как полагали его сослуживцы. Он вышел к Петьке, ласково улыбаясь. Можно было подумать, что ему давно хотелось, чтобы этот толстый мальчик разбудил его отчаянным стуком в дверь.
      -- В чем дело, мой милый?
      -- Здорово, дядя, -- нахально сказал Петька. -- Тут к тебе пришла девчонка, передай, что я ее жду.
      Советник задумчиво посмотрел на него.
      -- Иди-ка сюда, мой милый, -- ласково сказал он и провел Петьку в свой кабинет.
      -- Здравствуй, папа, -- сказал он Старому Дрозду, который сидел нахохлившись в большой позолоченной клетке.
      -- Шнерр штикс трэнк дикс, -- сердито ответил Дрозд.
      В кабинете было много книг: двадцать четыре собрания сочинений самых знаменитых писателей, русских и иностранных. Книги стояли на полках в красивых переплетах, и у них был укоризненный вид -- ведь книги сердятся, когда их не читают.
      -- Ты любишь читать, мой милый?
      Конечно, Петька любил читать. И не только читать, но и рассказывать. Старшему Советнику повезло -- он давно искал человека, который прочел бы все двадцать четыре собрания сочинений, а потом рассказал ему вкратце их содержание. Он усадил Петьку в удобное кресло и подсунул ему "Три мушкетера". Петька прочел страницу, другую и забыл обо всем на свете.
      -- Ну что, девочка, плохи наши дела? -- сказала ей Лошадь.
      -- Откуда вы знаете, что я девочка?
      -- И ты узнала бы меня, если бы я была без хвоста. Увы, давно ли я жила с папой и мамой на Восьмеркиной, семь! Меня звали Ниночкой, а теперь -- Аппетит. Что за нелепое имя! Я очень любила читать, особенно сказки. У меня были синие ленточки в гриве, я хочу сказать -- в косах. Каждое утро я чистила зубы и каждый вечер мыла копыта, я хочу сказать -ноги, в горячей воде. Я уже начинала немного ржать по-английски. Сколько тебе лет?
      -- Двенадцать.
      -- А мне было пятнадцать. Для лошади это много. Вот почему я действительно Старая Лошадь. У меня болят кости, я плохо вижу, а другие лошади только смеются, когда я говорю, что мне нужны очки. Ежеминутно я ломаю руки -- я хочу сказать, ноги -- при одной мысли, что никогда больше не увижу своего маленького уютного стойла на Восьмеркиной, семь...
      -- Вы опять запутались, Лошадь, -- сказала Таня. -- Вы хотите сказать -- своей маленькой уютной комнатки, да?
      ВЕЛИКИЙ ЗАВИСТНИК
      Мне не хочется, чтобы Старая Лошадь рассказала вам эту историю. Вы, наверное, заметили, что она все время сбивалась. Один раз она сказала -- лягалась, а между тем речь шла о том, что мама уговаривала ее принять английскую соль. В другой раз она повторила: "Я ржала", и осталось неясным -- она громко смеялась или действительно ржала. Словом, лучше я сам расскажу о Великом Завистнике -- лучше для меня и для вас.
      Это началось давно, когда на свете еще не было ни Петьки, ни Тани, а были другие мальчики и девочки, хорошие и плохие. Два мальчика жили на одном дворе. У одного была черная гладкая маленькая голова, которую он любил втягивать в плечи, а у другого -- русая, а на затылке вихор. Каждый день они купались в реке. Раз купались, значит, ныряли. Вот почему Старший Советник спросил Таню, помнит ли еще ее папа о том, как они любили нырять.
      Однажды они держали пари, кто дольше просидит под водой. Они глубоко вдохнули воздух и одновременно опустились на дно. "Раз, два, три, -- считали они, -- четыре, пять, шесть". Сердце билось все медленнее. "Семь, восемь, девять". Больше не было сил. Уф! И они вынырнули на поверхность. Первой показалась маленькая гладкая черная голова, а уже потом -- русая, с мокрым вихром на затылке. Черный мальчик проиграл пари.
      Потом они выросли, и все, что нравилось одному мальчику, не нравилось другому. Мальчик с русой головой любил бродить по горам. В конце концов он забрался так высоко, что орлы прислали ему золотую медаль. А мальчик с черной головой, спускаясь по лестнице, бледнел от страха.
      Первый никогда не думал о себе. Он думал о тех, кого любил, и ему казалось, что это очень просто. А второй думал только о себе. Иногда ему даже хотелось попробовать, как это думают о других, хоть день, хоть час. Но как он ни злился -- ничего не получалось.
      Потом мальчик с русой головой стал художником, и оказалось, что он умеет делать чудеса. По крайней мере, так говорили люди, смотревшие на его картины. Мальчик с черной головой тоже научился делать чудеса, например, превращать людей в птиц и животных. Но кому нужны были эти чудеса? По ночам он угрюмо думал: "Кому нужны мои чудеса?" Он томился тоской -- ведь завистники всегда томятся, тоскуют.
      Он ломал руки, когда видел рыболовов, спокойно сидевших с удочкой над водой. Ему становилось тошно, когда он смотрел на юношей и девушек, которые, раскинув руки, ласточкой падали в воду. Он завидовал всем, кто был моложе его. У него не было друзей, он никого не любил, кроме дочки. Его отец когда-то был Министром Двора и Конюшен и никак не мог примириться с тем, что он потерял это звание. Сорок лет он не выходил из дома. Он постоянно ворчал, и, чтобы хоть немного отдохнуть от отца, Великий Завистник время от времени превращал его в Старого Дрозда и сажал в золоченую клетку.
      "Здорово, папа", -- говорил он ему, и Дрозд отвечал: "Шнерр штикс трэнк дикс".
      Нельзя сказать, что Великий Завистник не лечился от зависти -- каждое воскресенье ЛекарьАптекарь приносил ему капли. Не помогали!
      Иногда он боялся, что зависть пройдет -- ведь, кроме зависти, у него в душе была только скука, а от скуки недолго и умереть. Иногда принимался утешать себя: "Ты хотел стать великим -- и стал, -- говорил он себе. -- Никто не завидует больше, чем ты. Ты -- Великий Завистник. Ты -- Великий Нежелатель Добра Никому". Но чем больше он думал о себе, тем чаще вспоминал тот ясный летний день, когда два мальчика сидели под водой и считали: "Раз, два, три", -- тот день, когда он проиграл пари и в его сердце впервые проснулась зависть.
      ТАНЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В АПТЕКУ "ГОЛУБЫЕ ШАРЫ"
      -- На себя я давно махнула рукой, -- сказала Старая Лошадь. -- Но ты должна надеяться, Таня. И главное -- не привыкай к мысли, что ты Сорока. Не гордись своим раздвоенным длинным хвостом! Не трещи! Девочки быстро привыкают к тому, что они сороки, тем более что они вообще, как известно, любят трещать. Если ты увидишь золотые очки или золотое колечко, поскорее зажмурь глаза, потому что сороки воруют все, что блестит. И самое главное -- постарайся все-таки заказать лекарство в аптеке "Голубые Шары".
      -- Спасибо, Старая Добрая Лошадь. Можно мне называть вас Ниночкой?
      -- Нет уж, брат. -- Лошадь шумно вздохнула. -- Куда уж! Правда, как девочка я еще ребенок, но зато как лошадь я старый, опытный человек.
      -- Рецепт остался у Великого Завистника, -- стараясь не трещать, сказала Таня.
      -- Эх, ты! Впрочем, не беда. Я знаю ЛекаряАптекаря. Он тебе поможет.
      Ночь Таня провела в стойле, а утром полетела в аптеку "Голубые Шары". Да, Лошадь была права! Лекарь-Аптекарь с первого взгляда понял, что случилось с Таней.
      -- Не смей говорить, что этот негодяй превратил тебя в Сороку! -- закричал он визгливо. -- Не мучайте меня, у меня больное сердце. Дайте мне спокойно умереть.
      Но, по-видимому, ему все-таки не хотелось умирать, потому что он взял с полки бутылку и выпил рюмочку, потом -- другую.
      -- Яд! -- сказал он с наслаждением.
      Это был коньяк, о котором он любил говорить: "Это для меня яд".
      -- Ужасно, ужасно! -- сказал он. -- И самое печальное, что я ничего не могу для тебя сделать, решительно ничего. Не возражать! -- крикнул он так громко, что фарфоровые белочки присели на задние лапки от страха. -- Во-первых, до пенсии мне осталось только полгода. А во-вторых, ты дочь своего отца, а ведь ему-то именно этот негодяй и завидует больше всех на свете. И подумать только: если бы он просидел под водой хоть на одну секунду дольше, чем твой отец, они бы вынырнули друзьями! Все, что я могу сделать, -- это посадить тебя на плечо и отправиться к больным. Сегодня у меня четыре визита.
      ...С Козихинской на Колыбельную, с Колыбельной на улицу Столовая Ложка, со Столовой Ложки на Восьмеркину -- маленький, в потертом зеленом пиджаке, в ермолке, лихо сдвинутой на ухо, Лекарь-Аптекарь начал свой обход, а Сорока сидела у него на плече, стараясь не трещать по-сорочьи.
      Один сел в калошу, другому соседка въелась в печенку, у третьего ушла в пятки душа -- а попробуй-ка вернуть ее на старое место! Каждый раз, выходя от больного, он говорил Сороке: "Еще не придумал". Это значило, что он еще не придумал, как ей помочь. Наконец, выйдя от одного простодушного парня, который тяжело пострадал, сунув свой нос в чужие дела, он весело закричал:
      -- Готово!
      Но, прежде чем рассказать Тане, что он придумал, Лекарь-Аптекарь вернулся домой, снял ермолку и зеленый пиджак, выпил рюмочку коньяку и сказал с наслаждением: