Из зеркала на него посмотрело лицо, которое он не узнал и которое стоило продать за николаевские деньги.
      Он пересел за другой столик и спросил пива.
      Ресторан был полон.
      Под картиной, изображающей не то сосновый лес осенью, не то гибель Помпеи, расположилась компания подгулявших торговцев, которыми распоряжался толстый, багровый человек с обвислыми усами.
      Багровый человек одновременно ругал официантов, шутил с барышнями и с удивительным искусством подсвистывал струнному оркестру.
      Недалеко от них, за круглым столиком, сидели трое парнишек лет по 15-ти, задававших форсу и игравших под больших.
      Один из них, заложив ногу на ногу, каждую минуту кричал струнному оркестру:
      - Наяривай, наяривай! - и открывал, круглый как яйцо, глаз.
      Двое других спорили друг с другом о достоинствах какой-то Лельки Зобастенькой, курили без конца и беспрестанно пили пиво.
      Говорили все разом, и смешанный говор изредка прорезывала мелодия знаменитой "мамы".
      Веселенькие цветочки прыгали на обоях, с золоченых карнизов спускались какие-то кудрявые гардины, на стене, прямо напротив Сергея, было прибито объявление:
      "Согласно постановления администрации
      Сквернословие воспрещается.
      С виновных в таковом будет взиматься штраф".
      Внизу в уголку было приписано мелкими буквами:
      "Коли так, так и чорт с вами".
      Сергей приглядывался к своим соседям.
      Рядом с ним сидели два молчаливых посетителя, которые, не обращая никакого внимания на все, что происходило вокруг, спокойно тянули пиво, изредка обмениваясь друг с другом двумя-тремя словами.
      Оба курили: один, степенный, лет 35-ти, курил трубку; другой, одетый под военмора, в фуражке с щегольским козырьком, держал в руках сигаретку.
      Сергей допил свое пиво и пересел поближе к соседям.
      - Разрешите, - сказал он, вытащив из коробки папиросу и наклоняясь с папиросой в руках к тому, что курил сигарету.
      Тот молча дал Сергею прикурить.
      - Вы позволите мне здесь посидеть, - сказал Сергей, - там, знаете ли, ужасно бьет в уши оркестр.
      Человек с трубкой едва заметно показал на него глазами своему товарищу.
      - Пожалуйста, садитесь.
      Некоторое время все трое молча тянули пиво.
      Подгулявший торговец с отвислыми усами держал за жилетку какого-то маленького человечка и кричал во весь голос:
      - Нет, ты мне скажи, если я к твоей жене приду, она мне что?.. она мне даст или не даст? Вот ты, например, на железной дороге производишь хищения! Так по этому поводу она должна мне дать или не должна?
      Куривший трубку прижал пальцем потемневший пепел и спросил, обратившись к товарищу:
      - Этого как фамилия, не знаешь?
      - Этот с Ситного, мучной лабаз на углу Саблинской, - ответил тот.
      - А вы как, тоже торговлей занимаетесь? - спросил Сергей.
      Старший чуть-чуть повел глазами, постучал пальцем по столу и отвечал:
      - М-да. Торгуем. Мебельщики.
      - (Знаем мы, какие вы мебельщики, - подумал Сергей.)
      - Как теперь торговля идет? Теперь многие возвращаются обратно в Петроград, должно быть снова обзаводятся мебелью?
      Старший пососал трубку и ответил спокойно:
      - М-да. Ничего. Не горим. Хотя покамест больше покупаем.
      Младший чуть-чуть не захлебнулся пивом, поставил стакан на стол и взял в рот немного соленого гороха.
      "Принимают меня за агента", - подумал Сергей.
      Он перегнулся через стол и спросил словами, которые усвоил себе во время своих скитаний по петроградским кабакам:
      - А клея нет?
      Старший вынул трубку изо рта.
      - Как?
      - А клея, спрашиваю, не предвидится?
      - Это что же такое значит клей? - спросил старший с таким видом, как будто ему сказали что-то даже оскорбительное, пожалуй, - клей нужно не у мебельщиков, а у москательщиков спрашивать.
      "Не дается, - снова подумал Сергей, - принимает за агента".
      Старший подозвал официанта, расплатился и поднялся со стула, пыхтя трубкой; младший мигом вскочил и насмешливо раскланялся с Сергеем.
      Сергей остался сидеть, следя за ними глазами; оба прошли в соседнюю комнату - в биллиардную.
      На столе лежали пивные бутылки, какой-то гарнир на жестяной тарелочке, блюдечко с горохом.
      Сергей заплатил за пиво; встал из-за стола с намереньем уйти от Прянова; в одно мгновенье ему опротивели веселенькие цветочки на обоях, струнный оркестр, багровый человек с отвислыми усами.
      Однако, не успел он сделать и двух шагов, как кто-то хлопнул его по плечу:
      - Ну, дружочек, что заработали сегодня?
      Он обернулся: перед ним стояла девушка лет 22-х, в клетчатой мужской кепке, надвинутой низко на лоб. В руке она держала тросточку и похлопывала ею по высоким красным ботинкам с острыми каблучками.
      - Ну, одолжите папироску!
      Девушка села на стул и потянула его за рукав.
      - Садитесь.
      Сергей послушно уселся.
      - Я давно на вас смотрю, у вас, миленький, очень симпатичные глаза. Что ж это вы такой скучный? Выпьемте лучше пива, чем скучать!
      - Одну минуту, - сказал Сергей, - не знаете ли вы случайно, кто это вот тот высокий с трубкой, там, около окна, видите, выходит из биллиардной?
      - Вот тот? Это один такой человек.
      - Какой это такой человек?
      - Ну да! А вам зачем это знать нужно, а?
      - Просто так. А кто же он такой, этот человек?
      Девушка перегнулась к нему через стол и спросила шопотом:
      - А вы кто? Лягавый? Скажите мне, я никому не скажу.
      - Нет, я не лягавый.
      Сергей заказал пива, вытащил коробку с папиросами и предложил закурить.
      Девушка взяла две папироски, одну закурила сейчас же, другую положила куда-то за козырек своей кепки. Она не сидела на месте, вертелась, вскакивала каждую минуту и смотрела в зеркало, выставив вперед подбородок.
      - А как вас зовут, барышня?
      - Сушка.
      Она засмеялась, села рядом с ним и заложила ногу за ногу. Коротенькая, потрепанная юбчонка задернулась, и маленькая нога в высоком красном ботинке открылась до колена.
      - Пейте, пожалуйста, пиво, - сказал Сергей.
      - Мерси.
      Она отпила немного, поставила бокал на стол.
      Оркестр гремел, затихал, гремел снова и все чаще плакал о том, что плохо жить без пальто и без теплого платочка, когда настанут зимние холода, столь чувствительные в нашей северной столице.
      - Вот теперь у нас плохой оркестр играет, - говорила Сушка, следя глазами за длинным скрипачом, который извивался как ярмарочный змей вместе со своей скрипкой, - а вот весной играл маэстро Фриде, так многие из-за одного оркестра приходили.
      Она увидела, что Сергей смотрит мимо нее, куда-то поверх клетчатой кепки, в зеркало, мимо зеркала на золоченые карнизы, мимо карнизов в темные оконные стекла.
      - Скажите, миленький, почему вы такой скучный? Вы мне скажите, я и раньше заметила, что вы скучали.
      - Нет, какой же я скучный, я веселый, - сказал Сергей, - пейте, пожалуйста. Так вы значит здесь часто бываете?
      - Ну что же - пейте, да пейте! Расскажите мне лучше причину.
      - Какую причину?
      - Экой же вы несговорчивый! Ну, дайте мне вашу руку, - я умею гадать по линиям рук. Сейчас расскажу все, что с вами случилось.
      Она взяла руку Сергея и деловито запыхтела папироской.
      - Я у одной хиромантки когда-то служила в горничных, вот она меня и выучила. Ой, какая у вас нехорошая рука.
      - Почему же нехорошая?
      - Потому что у вас линия жизни непервоначальная.
      - Как это так - непервоначальная?
      - Мне вас даже жаль, миленький, вам что-то очень не везет последнее время.
      Сергей вдруг вскочил и отнял у нее руку.
      - Ну ладно, довольно.
      Сушка тоже встала и, небрежно похлопывая тросточкой по своей истрепанной юбченке, подняла голову и лукаво заглянула ему в лицо.
      - Брось, не скучай по ней, фартицер! Я тоже топиться хотела, когда меня мой студент бросил. И ничего. Видишь, до сих пор гуляю!
      Сергей отступил на шаг и посмотрел на нее с таким видом, как будто перед ним стояла не проститутка Сушка, а доктор тайной магии Бадмаев или граф Калиостро.
      - Откуда вы знаете, что она меня бросила?
      - А что, правда или нет?
      - Правда.
      - Хм, откуда знаю? А ты думаешь, фартицер, что вас мало таких шляется?
      Сергей молча уселся против нее.
      - Знаете что, барышня, бросим этот разговор, выпьем лучше пива. Или может быть портвейну?
      Сушка пыхтела папироской и напевала сквозь зубы:
      Мальчик девочку любил
      И до дому проводил,
      И у самого крыльца
      Ланца дрица а ца ца!
      Вот идет девятый номер.
      На площадке кто-то помер.
      Тянут за нос мертвеца,
      Ланца дрица а ца ца!
      Сергей пил портвейн из стакана. Он один выпил почти всю бутылку - цветочки на обоях вдруг врезались в глаза с удивительной отчетливостью, потом сплелись, расплелись и свернулись.
      Скрипач с бешенством встряхивал белокурыми волосами, летел за смычком и ни с чем возвращался обратно.
      - Слушайте, барышня... - Сергей для убедительности даже стукнул себя кулаком в грудь. - Не в том, понимаете ли дело, что бросила... Я бы, может быть, и сам ее бросил... Если бы... А, долго рассказывать! Пейте лучше портвейн.
      Он опустил голову на грудь и закрыл глаза.
      - А теперь, когда я его...
      Он сжал кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони.
      - Да я бы сразу ее забыл, если бы я ей все сказал! А я не могу сказать, потому что она пропала!
      Сушка поставила локти на стол и слушала его с вниманьем.
      - Куда же она пропала?
      - Неизвестно куда. Никаких следов. Пропала, как дым.
      - Выпейте теперь сельтерской, - посоветовала Сушка.
      - Послушайте, барышня... я вам одну вещь покажу... А вы мне скажите, что эта вещь означает; то-есть не вещь, собственно говоря, а письмо. Самое настоящее письмо и подписано, знаете ли..... Нет, не скажу.
      Он оглянулся вокруг себя, внезапно начиная трезветь.
      - Или вот что... пойдемте куда нибудь отсюда и там... я вам его покажу.
      Сушка кивнула головой.
      - Идет. Только, знаете что... я сперва выйду, а вы потом расплатитесь. Я вас внизу на улице подожду.
      Она встала, чуть-чуть покачиваясь, прошла между столиков, мимоходом заглянула в биллиардную, как будто ища кого-то глазами, но тотчас же отвернулась и начала спускаться по лестнице.
      Сергей подозвал официанта, расплатился и, держась руками за все, что попадалось по пути, добрался до выхода.
      Спускаясь по лестнице, он увидел, что Сушка отворяет выходную дверь.
      Он спустился вслед за нею и на последних ступеньках вплотную столкнулся с давешним человеком в фуражке с лакированным козырьком, одетым под военмора.
      Человек, на которого он наткнулся, воротился назад, посмотрел на Сушку, которая спешила перебежать улицу, приподнимая короткую юбчонку, потом на Сергея, сплюнул сквозь зубы, заложил руки в щегольские штаны и присвистнул каким-то особенным свистом.
      X.
      "19 сентября в 1 час дня в больнице Жертв Революции скончался агент уголовного розыска Н. И. Рюхин, который несколько дней тому назад был ранен налетчиком в одном из домов Фурштадтской улицы.
      - Этого, кажется, Пятак накрыл!
      Смерть последовала после операции извлечения из области живота агента Рюхина застрявшей там пули. Незаметный герой умер на своем служебном посту, его сразила пуля этого негодяя-бандита.
      Покойный Н. И. Рюхин определенно отличался особым усердием в исполнении возложенных на него оперативных заданий.
      Не пора ли взять в железные рукавицы эту паразитарную братию?"
      Сашка Барин бросил газету на окно и, не слушая о чем говорил, картавя, Турецкий Барабан, закурил папиросу и задумался.
      Он был недоволен: с тех пор, как Барабан замарьяжил эту девчонку, дела идут все хуже и хуже.
      Хевра начинает трещать, Пятак работает на стороне, дело с госбанком загнивает. Напрасно не отдали на сдюку последнюю работу - было чисто сделано. Нужно сплавить девчонку, или Барабан потеряет последний форс.
      - Уважаемые компаньоны! Рыхта для госбанка должна была потребовать достаточное время. Мы сделали подработки, как нужно.
      - В чем раньше было дело? Дело раньше было в том, чтобы найти хороший шитвис, но, во-первых, сейчас нельзя подобрать хороших кассиров. Откровенно говоря: мальчиком нельзя же открыть сейф. Тогда я сказал, что я недаром учился на раввина. Мы будем работать по новейшей системе, за нашей спиной - Запад.
      Шмерка вытер вспотевший лоб платком и продолжал:
      - Я сказал: пусть нам дорого встанет такая лаборатория, не нужно забывать, что нас ждет дело большого масштаба. Хевра не проиграет от такой постановки дела.
      Пятак сидел против него с растерянным видом. Его клонило ко сну, и он с трудом раздвигал слеплявшиеся веки.
      - Компаньоны! - продолжал Барабан, закладывая пальцы за пуговицы своего жилета. - Сработать госбанк, это не портняжить с дубовой иглой, компаньоны. Для этого нужно иметь под рукой - цивилизацию!
      - Я говорю! - меня не интересуют бумаги, которые завтра будут - пха, и которые вы можете достать, наставив шпалер на лоб. Нам нужно рыжевье! Нам нужна наховирка! Подавайте нам звонкую монету!
      - Ладно, отлично, - равнодушно сказал Барин, - на какой день мы назначим работу?
      - Мы назначим работу на пятницу, - в четверг в госбанк будут сданы деньги кожтреста. Они пролежат только один день, - это мне известно досконально.
      - Послушай, Барабан, - Барин говорил медленно, ровным голосом, - ты уже истратил деньги, которые получил от меня и Тетиньки за ювелира на Садовой?
      - В чем дело? - спросил Барабан, - тебе нужны деньги, Сашка? Или, быть может, ты сам хочешь вести работу?
      - Я спрашиваю, - спокойно повторил тот, - истратил ли ты деньги, которые мы передали тебе на прошлой неделе?
      - Я не истратил эти деньги! - передразнил Барабан, - а как ты думаешь, откуда я знаю, что в четверг в госбанке будут деньги из кожтреста и где именно они будут лежать? Это стоит денег или нет? Мне нужно платить кожтресту или нет? Меня критикуют, а? Мне не доверяет хевра!
      Пятак, наконец, отогнал сон, раздвинул слипшиеся веки и соскочил с окна.
      Он заложил руки в щеголеватые штаны и прошелся по комнате.
      - Какого рожна тебе нужно от него, Сашка? - сказал он со злобою, - чего ты пялишь на него лупетки, сволочь? Он плохо работает, Барабан? А в прошлом году, когда ты уговорил штымпа, он тебя не выручил? Ему бабки для дела, он после отчитается во что пошло, а ты хевру поганишь, жиган! А еще фай называется!
      Барин чуть-чуть побледнел, медленно поднялся со стула и вдруг, подпрыгнув, одной рукой схватил Пятака за ворот его матросской блузы, другой ударил его в лицо.
      Кровь брызнула из рассеченной скулы.
      Пятак, оскалив зубы, кинулся на него, но тут же остановился на мгновенье, чтобы вытащить из-за пояса нож.
      Барабан сорвался с места и бросился между ними.
      - Довольно, - закричал он с гневом, - довольно этих глупостей! Ха! Это еще новое дело!
      Пятак отошел в сторону, пряча нож. Он вытирал рукою кровь на разбитой скуле. Минуту спустя он вышел и тотчас же вернулся снова с папиросой в зубах.
      Барин медленно опустился на стул.
      - Мы делаем дело! - объявил Барабан, садясь на прежнее место. Спокойствие! Терпение! Барин, я отчитаюсь перед хеврой, когда угодно! Пятак, я не нуждаюсь в адвокатах! Я сам знаю, что я делаю, и то, что я делаю, не могут изменить ни мои защитники ни мои прокуроры! Баста, на этом покамест оставим пустяки, недостойные серьезных людей!
      Он помолчал несколько минут.
      - Дело обстоит в следующем, - продолжал он, - я остановился на пятнице. Да, именно в пятницу! В четверг мой инженер, между прочим, также закончит все приготовления.
      Барабан замолчал, потемнел и как будто только теперь обиделся на подозрения Сашки Барина.
      - Вот, если угодно, - сказал он с обидой в голосе, - отличный случай. Вы хотите реабилизации? Вы получите ее! Я вам докажу, Барин, могут ли в моих делах быть какие-либо междруметии? Я больше не хочу полагаться на одного меня. Пусть сам инженер расскажет о том, как он сделал это! Я его выдумал, этого инженера, и пожалуйста, отлично, проверяйте меня!
      Он выбежал в коридор и спустя несколько минут вернулся с Пинетой.
      Пинета был бледен, но весел. Он с комической важностью вошел в комнату и отвесил каждому из налетчиков в отдельности низкий поклон.
      - Очень рад вторично с вами встретиться, - сказал он, протягивая Барину руку, - необыкновенно рад! Живешь-живешь один одинешенек и вдруг встречаешь знакомого, даже хорошо знакомого человека.
      Барин посмотрел на него с удивлением, но, впрочем, с неожиданным для него радушием пожал протянутую руку.
      - Пинета, - громко сказал Пинета, подходя к Пятаку.
      Пятак нехотя ухмыльнулся, схватил руку, смутился и принялся закуривать.
      Пинета был настроен очень весело. Барабан не успел еще начать демонстрацию своей блестящей выдумки, как Пинета подсел к нему совсем близко и по-приятельски хлопнул его по коленке.
      - Ну, а ты как поживаешь, старичок?
      Барабан молча снял с колена руку Пинеты, посмотрел на него внушительно и начал:
      - Я уже говорил вам об инженере Пинете - лучшем специалисте по сталелитейному делу.
      Пинета кивнул головой с одобрением.
      - Действительно - лучший специалист в России!
      - Мы пригласили инженера для того, чтобы он сделал нам в моментально то, что даже хороший шитвис не сделает в два часа с половиной. И он берется это сделать, как человек, понимающий, что такое есть настоящее дело.
      - Я берусь это сделать в моментально, честное слово! - весело подтвердил Пинета.
      - Прошу не перебивать, - продолжал Барабан, - сейчас он расскажет нам свой проект, но это, конечно, это же мой проект - проект вскрытия Ливерпульских сейфов в госбанке.
      Он оборотился к Пинете с покровительственным видом:
      - Говорите, инженер, не стесняйтесь!
      Пинета встал и снова отвесил низкий поклон налетчикам.
      Он вдруг стиснул зубы, сжал руки в кулаки и перестал смеяться.
      - За 25 лет, которые я прожил, - начал он, делая шаг вперед и подходя к Барабану ближе, - я встречал очень много бездельников, которые притворялись настоящими людьми. Но такого макового бездельника, как вот этот толстый еврей, я не встречал ни разу.
      - Он сошел с ума, - спокойно определил Барабан. - Бедняга, у него наверное есть старые родители.
      - Вы думаете, что вы налетчики? - закричал Пинета, потрясая сжатыми кулаками: - Портачи!
      Барабан откинулся немного назад и посмотрел на Пинету серьезно.
      - Что вы хотите этим сказать?
      - Портачи! - повторил Пинета с удовольствием. - Вы думаете, что вы увезли инженера Пинету, Михаила Натановича?
      - Именно так, - подтвердил Барабан.
      - Портачи! - в третий раз повторил Пинета, - вы увезли художника Пинету. Инженер Пинета - мой дядя - в прошлом году умер!
      Все замолчали. Пятак было засмеялся, но тотчас же умолк и только свистнул от удивления.
      - Инженер Пинета в прошлом году умер? - переспросил Барабан. - Что значит умер?
      - Умер, как все умирают, - так это и называется; если бы вы тогда меня не увезли, так и я бы пожалуй умер. От голода.
      - Он сошел с ума, - закричал Барабан, - гоните его! Этого не может быть! Не может быть, чтобы инженер умер!
      Барин встал и не торопясь подошел к Барабану. Он наклонился к нему через стол, спокойно следя, как краска сбегала с лица, которое стиралось перед ним, как мел стирается губкой, и сказал, опустив углы губ и всматриваясь в Барабана с презрением:
      - Эх ты... задница овечья!
      Барабан, не поднимая головы, блеснул исподлобья глазами, снова побагровел, вытащил из заднего кармана револьвер и с силой, которой от него нельзя было ожидать, вдруг ударил Пинету в лоб рукояткой револьвера.
      Пинета взмахнул руками и без крика свалился на пол. Тогда Барабан сорвался с места, с яростью закричал и ударил Пинету ногой в лицо.
      И этот новый удар как будто сбросил с рук Барабана веревку. Он схватил табурет и принялся с размаху бить им по телу, которое под каждым новым ударом послушно отбрасывалось назад.
      Он топтал Пинету ногами и бил по лицу до тех пор, покамест лицо не превратилось в красный блин с закрытыми глазами.
      Тогда Пятак схватил его за руку и сказал, становясь так, чтобы защитить Пинету от новых ударов:
      - Будет!
      И схватив Пинету под мышки, он вытащил его из комнаты, проволочил через коридор и с помощью Мани-Экономки уложил на кровать.
      - Его Барабан измордовал, - ответил он на расспросы Мани, - ты за ним тут походи, пожалуйста; он будет настоящий фай, помяни мое слово!
      Он вернулся обратно и, еще не дойдя до комнаты, в которой так неожиданно был разыгран Турецкий Барабан, услышал горячий разговор. Он сразу же узнал ровный и вежливый голос Сашки Барина.
      - О чем тут говорить? Ясно, конечно, что дело не в этом Пинете. Дело в том, что за последнее время ты склевался и потерял голову. Твое личное дело, Барабан, возиться со всякими девчонками, но чтобы это не касалось работы! Или чорт с тобой, бросай хевру и открывай гопу на Обводном.
      Пятак засмеялся и отворил двери.
      Барин попрежнему сидел на том же самом месте; он забросил ногу за ногу, курил и при каждом слове кривил гладкие, как бы отполированные губы. Барабан стоял перед ним, потупив голову, как нашаливший мальчик; он весь обвис, утомился и посерел.
      - Я у тебя тогда спрашивал, какого дьявола нам нужен этот инженер? Когда мы приехали, я на лестнице спросил, - знаешь ли ты человека, которого нам нужно взять? - "Цивилизация, современная техника, Запад!" - вдруг передразнил он хрипловатым картавым голосом, расставив немного ноги и закинув голову совершенно так, как это делал Барабан, - "меня не интересуют бумаги, давайте нам наховирку и звонкую монету!"
      Пятак подошел к нему сзади, дернул за рукав и глазами показал на Шмерку Турецкого Барабана.
      Тот все еще не поднимал головы, но снова начал багроветь, почему-то начиная со лба, на котором выступили крупные капли пота.
      Барин вгляделся в него, замолчал и принялся тащить из кармана своих офицерских брюк портсигар.
      Барабан перевел затрудненное дыхание и поднял голову. Он был почти спокоен.
      - Ладно, довольно разговоров, - сказал он, поглядев на обоих налетчиков так, как будто ничего не случилось.
      - Работа назначена в пятницу?
      Он стукнул кулаком по столу и закончил:
      - Так значит работа будет сделана в пятницу!
      XI.
      Сушка жила на Васильевском Острове, на -ом переулке, у старой финки Кайнулайнен.
      Это была старая высохшая финка, которой ничего не платили за комнаты, даже не уговаривались о плате и только удивлялись тому, что хотя она вовсе ничего не ест, но живет и даже страдает желудком.
      Финка не жаловалась, не плакала, но каждый день писала по-фински открытки и опускала их в почтовый ящик, из которого уже более 2-х лет не вынимались письма...
      Сергей шел за Сушкой, чуть пошатываясь, прищуривая то один, то другой глаз так, чтобы свет от фонаря разлетелся тонкими стрелами, и внезапно раскрывал глаза так, чтобы фонарь снова повис над улицей неподвижным и тяжелым шаром.
      - Чорт меня возьми, куда я иду за этой шмарой? Мне нужно скрываться, уйти в нору, в подворотню, в землю.
      Он взял свою спутницу под руку и заглянул в лицо. Сушка шла, опустив голову, похлопывая тросточкой по своей ветхой юбчонке.
      - Сушка! Как тебя зовут?
      - А тебе на что это знать, миленький?
      - А кто это тебя окрестил Сушкой?
      - Мой типошничек.
      Какая-то густая сырость вдруг поползла Сергею за ворот пиджака, спустилась по спине и разошлась по всему телу. Он задрожал, поднял ворот и заложил руки в рукава.
      - Бр... холодно. Что же это такое типошничек?
      - Ну пойдем, пойдем, тут мильтоны шляются.
      Они прошли освещенные улицы, - тротуары почернели, дома слились в огромные сплошные ящики с беспомощными, мигающими окнами.
      - Может быть, за мной следят? - Может быть, кто-нибудь идет за мной - (он обернулся) - а сейчас спрятался вот там, вот в той подворотне?
      - Вот уж никак бы я не поверила, - сказала Сушка, - что есть такой человек, который не знает, что такое типошник.
      - Да ты мне скажи, что это такое?
      Сушка замедлила шаги и притянула его поближе.
      - Это мой... зуктер. - Ну, понимаешь?
      - Зуктер? Зуктер так зуктер, шут с ним. А хороший он у тебя?
      - У меня?
      Сушка остановилась перед каким-то поганеньким задрипанным домишкой и застучала в ворота.
      - У меня, брат, зуктер - прямо знаменитый человек. Его весь Петроград знает.
      - А как его зовут?
      Завижжал замок, и заспанный дворник впустил их во двор.
      - Сюда, сюда, - говорила Сушка, таща его за рукав.
      Они поднялись по лестнице, и Кайнулайнен впустила их в кухню.
      Сергей поднес руку к лицу; ему вдруг невыносимо, до дрожи захотелось спать. Он зевнул с содраганьем и спросил почти про себя, с усилием разнимая слипшиеся глаза:
      - Чем же он знаменит, твой зуктер?
      - Эка дался тебе мой зуктер! Он.... ну.... ну, мебельщик.
      Они были уже в комнате, когда Сергей услышал это слово, сказанное минуту тому назад.
      Он вскинул брови, и тут же перед ним возникли кудрявые гардины, жестяные тарелочки, одесская мама и голос человека, курившего трубку:
      - М-да. Торгуем... Мебельщики.
      Он схватил Сушку за руки.
      - Как? Что ты говоришь? Мебельщик?
      Сушка, наконец, рассердилась на него.
      - А тебе что за дело? - спросила она, вырывая руки и глядя на него сердито, - ты что, подрядился, что ли, допрашивать? Лягавый ты, что ли?
      Сергей опомнился.
      - Послушай, Сушка... Я хотел показать тебе письмо.
      Он расстегнул пиджак, вытащил письмо, найденное им на мертвом Фролове, и, перегнув пополам, показал Сушке печать церкви Гавриила архангела.
      Сушка нахмурила брови, вытащила изо рта папироску, немного побледнела и сказала, приглядевшись к печати и забрасывая ногу на ногу.
      - Ну, а чем ты мне докажешь, что ты не лягавый?
      Сергей посмотрел на нее с отчаяньем. Он сел на кровать и опустил голову на руки.
      - Ну, слушай, я тебе расскажу... чорт с ним, все равно, только бы отыскать ее...
      Сушка вскочила, принесла разбитое блюдечко вместо пепельницы, сунула в него окурок, закурила новую папироску и приготовилась слушать.
      Сергей сразу начал говорить, говорить, говорить безостановочно, - шагая по комнате.
      Он говорил как будто читая по книге, забывая о том, что Сушка и не знает вовсе того, о чем он ей говорил, ходил из угла в угол, останавливаясь, чтобы взмахнуть рукой, и снова начиная ходить.
      - Не в том дело, не в том дело, что прислала письмо, - ну, что же, я и правда когда-то просил известить, сказать! Не в том дело, что ушла к другому, все равно к кому, даже к нему, к Фролову, к налетчику, как я это неделю тому узнал, а то, что он ее продал, понимаешь ли, продал?
      - Лягавый! Лягавый! Да какой же я лягавый, когда мне самому скрываться надо; я - арестант, политический арестант, меня может быть по всей России ищут, - ну, не убьют, конечно, но ведь ищут, чтобы арестовать! И арестуют в ту же минуту...
      Он остановился и поглядел куда-то поверх лица Сушки на стену, как будто там, на серой исцарапанной стене, находилось то самое, - человек, предмет или даже слово, которое было ему нужнее всего в эту минуту.
      - Подожди, как ты назвал, Фролов, что ли?
      - Ну да, Фролов, налетчик, понимаешь, нашел у него в записной книжке (и в книжке тоже есть, - видно, наверное, несомненно, что он - налетчик), нашел три письма, одно от нее, другое через Фролова какому-то человеку, письмо с шантажом. Вот оно, это самое, что я показывал, - с печатью. Ну, может быть, не налетчик, все равно, вор, грабитель. Или убийца? Наверное, наверное убийца.
      Он остановился и взмахнул рукой, как бы отбросив Сушке в лицо последнюю, фразу.
      - Чем же, чорт возьми, я докажу тебе, что я не лягавый? Ах да, хорошо, я покажу письма!
      Он принялся рыться в боковом кармане своего пиджака, выбросил на стол груду каких-то затрепанных бумажек, нашел письмо Екатерины Ивановны, то самое, которое он получил от нее в тюрьме, и положил его перед Сушкой.
      Сушка развернула письмо, но не стала читать, а продолжала слушать.
      - Что же мне было делать? - говорил Сергей, безостановочно шагая по комнате, - должен был приехать, непременно должен. Просила не беспокоиться, поберечь себя, не винить... Кого не винить? Ее? Я ее ни в чем винить не буду, только бы найти, чтобы сказать, объяснить, да нет, хоть ничего не сказать, а только увидеть, узнать, что она жива.
      Сушка все еще не читала письма, облокотилась на стол и задумалась, потирая рукою лоб, собранный в мелкие морщины.
      - Я знаю, что продал, именно продал, - снова заговорил Сергей, - потому что нашел у нее письмо, понимаешь, подняла какая-то старуха у дверей, в коридоре; в нем он, Фролов, два раза упоминается и должен был сообщить адрес. Он должен сообщить адрес! Это не спроста, что именно он. Почему же в письме не указан адрес? Вот, прочти, кем подписано, посмотри фамилию, не знаешь?
      Сергей сел, снова вскочил и начал оттягивать ворот рубахи, который вдруг почему-то показался ему невероятно узким.
      - Послушай, фартицер, - да подбодрись, не склевывайся, найдется, - заметил ты того, что встретился с тобой у Прянова в подъезде? Я видела, что ты встретился с ним, когда я перебегала улицу. Вот он и есть мой типошник. Он из той хевры, от которой письмо, то, с печатью, понимаешь? Это одна хевра, одна, понимаешь? Да я тебе сейчас ничего говорить не буду... Я все узнаю, что нужно.
      Сушка откусила и сплюнула мокрый конец папиросы, покусала ногти и снова задумалась.
      - Ну да! И еще у меня в той хевре подруга есть, зовут Маней, Маней Экономкой. Она тоже скажет, что знает. Но прямо скажу тебе, фартицер, что это трудное дело. Одно слово: Барабан!