Но учет миновал пустыри и полуразрушенные здания. Таким образом хазы выпали из учета, из нумерации, из города. Они превратились в самостоятельные республиканские государства, неподведомственные Откомхозу.
      За полуразрушенным фасадом засел бунт против нумерации и порядка.
      Этот бунт был снабжен липой, удостоверяющей личность республиканца.
      Нельзя решиться на большое дело без делового разговора. Мелкая шпана уговаривается на Васильевском - в "Олене", в Свечном переулке, в гопах, разбросанных по всему городу.
      Но мастера своего дела скрываются в хазу, единственное место, где честный налетчик может сговориться о деле, пить, спать и даже любить, не кладя ногана под подушку.
      В хазе совещаются, обсуждают планы на работу, пропивают друзей, идущих на жару - на опасное дело.
      Ненумерованный бунт, скрывшийся за полуразрушенным фасадом, часто бывал штабом бродячей армии налетчиков; штаб руководил борьбой и давал боевые задания.
      Было время, когда хороший налетчик еще не поддавался регистрации.
      Эти времена теперь вспоминают мертвецы, расстрелянные порядком, и у них дрожат истлевшие сердца, и кости ударяются одна о другую.
      --------------
      - Уважаемые компаньоны! Наше последнее дело потребовало неотложно быстрое совещание, больше того, нужно уже ускорять всю механацию, пора!
      Шмерка Турецкий Барабан ударил кулаком о стол и побагровел от гнева.
      - Вы уже знаете, что этот проклятый жиган Васька Туз сгорел из-за какой-то говенной покупки. В чем дело? Почему нарушают работу, вы - горлопаны, вы прават-доценты! Разве так работают, разве работают на стороне, когда вас ждет дело большого масштаба? Что же вы молчите? Отвечайте!
      Никто не отвечал; все молчали; каждый работал на стороне.
      Барабан продолжал, успокаиваясь:
      - Но не в том-то дело. Подработки происходят, как нужно. Вчера мы увезли инженера. Барин, расскажи об инженере.
      Сашка Барин поднял голову - узенькая красная полоска от высокого воротника кителя осталась у него на подбородке. Он медлительно отложил в сторону недокуренную папироску и начал:
      - Инженера Пинету мы увезли для подработки по сейфам. Барабан наколол его как хорошего специалиста. Вчера Барабан говорил с ним, и он обещал сделать все, что надо; он берется приготовить в 5 - 6 дней, если ему доставят все, что нужно для работы. На мой взгляд этот инженер может оказать нам услуги насчет телефонной станции.
      Барин замолчал, снова всунул в рот папироску и достал из кармана зажигалку.
      - Аз эр из клуг, бин их шейн*1, - сказал Барабан с презрением, - эту предпоследнюю пусть он оставит для нас. На это мы справимся без инженера Пинеты. Пятак, что нового у тебя?
      Сенька Пятак был франтоватый мальчишка лет 22-х. Он носил черные усики, вздернутые кверху, и ходил в брюках с таким клешем, что нога болталась в нем, как язык в колоколе.
      Веселый в пивушке, в кильдиме, на любой работе, он терялся на этих собраниях, которые устраивал Турецкий Барабан. Турецкий Барабан всегда любил торжественность и парламентаризм.
      Пятак кратко отчитался в своей работе: он сказал не больше 25 слов, из которых ясно было, что все, порученное ему на прошлой неделе, он выполнил, что на телефонную станцию пробраться может когда угодно, что телефонистка Маруся третий день на него таращится и "старается для него маркоташками".
      - Дело идет на лад! - объявил Барабан и застучал волосатым кулаком в стену.
      - Маня, дай нам пива.
      - Дело идет на лад! - повторил он через несколько минут, расплескивая по столу пиво. - Студент, что нового у тебя?
      В самом углу комнаты сидел обтрепанный человек в изодранном пальто с каракулевым воротничком и в новенькой студенческой фуражке. Он был прозван Володей-Студентом за то, что во время работы всегда носил студенческую форму.
      - Ничего нового. Работаю по-прежнему. Сарга кончилась.
      - Сарга кончилась! - передразнил тот, - каждый день у тебя сарга кончается!
      Володя-Студент обиделся, почему-то снял фуражку и привстал со стула.
      - Да что ты, смеесся что ли? А нужно мне вкручивать баки сторожам. Нужно поить-то их или нет? Попробуй-ка, приценись к самогонке.
      - Хорошо, об этом мы с вами переговорим после, Студент. Вы тут кой-чего протрепали с вашей самыркой. Так не работают, имейте это в виду.
      Володя-Студент окончательно обиделся, сплюнул на пол и принялся свертывать огромную козью ножку.
      - Отличное дело, протрепал. Если я протрепал, так пусть с ними хоть Пятак возится.
      - Молчать, Студент! - Барабан побагровел и стукнул по столу так, что пивные стаканы со звоном ударились один о другой. - Кто тут балабес, ты или я? Ты забыл, что такое хевра, сволочь, паскудство!
      _______________
      *1 Если он умен, то я красив.
      Барабан вдруг успокоился, выпил пива и сказал, с важностью выдвигая вперед нижнюю губу:
      - Да, это верно. Деньги нужны. Сколько у меня еще есть? У меня еще есть на пару пива! Значит что? Значит нужно работать.
      Он помолчал с минуту и продолжал, проливая пиво на жилет, который как будто пережил на своем веку всю мировую историю.
      - Но ни в коем случае не итти на это самим. Нужно пустить шпану. Вы знаете, о чем я говорю? Я говорю о двух адресах: во-первых, ювелир Пергамент на Садовой, во-вторых... Пятак знает во-вторых.
      - На Бассейной, что ли? - пробормотал Пятак, который решительно ничего не знал ни о первом, ни о втором адресе.
      - Нет, не на Бассейной, а на Мильонной. У кого? У одного непача. Это нужно будет сделать в течение ближайшей недели. Саша и Пятак, это вы возьмете в свои руки.
      - Об этом нужно сговориться со шпаной, - снова повторил он.
      Пятак вдруг вскочил и с жалостным видом хлопнул себя кулаком в грудь.
      - Мать твою так, Барабан, да не филонь ты, говори толком! Есть работа, что ли? Навели тебя? На Мильонной?
      - В чем дело? Ну да, нужно сделать работу по двум адресам.
      Он снова перечислил эти адреса, загибая на правой руке сперва один, потом другой палец.
      - Во-первых, с ювелиром Пергаментом на Садовой, во-вторых с одним непачом на Мильонной.
      Пятак внезапно успокоился и снова молча уселся на то же место.
      - Между прочим, - сказал Барабан, поднеся руку ко лбу и как будто вспомнив о чем-то, - я предлагаю прежде всего почтить вставаньем память Александра Фролова, по прозвищу Дядя. Покойный был нашим дорогим другом, умер в расцвете своей плодовитой деятельности. Сколько раз я говорил ему: "Дядя, оставь носиться с часами, брось свои любовные приключения, будь честным работником, Дядя". Теперь его нашли со шпалером в граблюхах. Конечно, его погубила женщина. На нем ничего не нашли. Вечная тебе память, дорогой товарищ.
      Барабан снова пролил пиво на живот, но на этот раз старательно вытер жилет огромным носовым платком.
      - Еще хорошо, что не зашухеровался со своим бабьем, - заметил Пятак, тоже интеллигент, малява!
      - Пятак, оставьте интеллигенцию в покое! - вскричал Барабан, - я учился на раввина, я всегда был интеллигент, и интеллигенция тут не при чем. Интеллигенция, это - Европа, это...
      Барабан со звоном поставил бокал на стол.
      - Оставьте, Пятак, это грызет мне сердце.
      Пятак, смущенный, вытащил коробку папирос с изображением негритенка и принялся закуривать.
      - Собрание кончено, - сказал Барабан. - Почему не пришел Гриша?
      - Он, кажется, на работе, - отвечал Барин, - третьего дня я видел его в Олене. Говорил, что все идет удачно.
      - Собрание кончено, - повторил Барабан, - можно итти. Не засыпьте хазы. Студент, завтра ты получишь, сколько тебе нужно. Саша, ты можешь остаться со мной на одну минуту?
      Пятак и Володя-Студент ушли.
      Сашка Барин сидел, заложив ногу за ногу, опустив голову на грудь и блестя точным, как теорема, пробором.
      Барабан подсел к нему и спросил, легонько прихлопнув его по коленке.
      - Ну, что ты мне скажешь, Саша Барин?
      - Относительно чего? - ответил тот, равнодушно покачивая ногою.
      - Не притворяйся, Саша. Я говорю про девочку.
      - Девочка скучает.
      - Саша, ты помнишь, что ты мне обещал?
      - Помню. Да что мне с ней делать, если она о вас слышать не хочет?
      Шмерка Турецкий Барабан встал, снова начиная багроветь.
      - Приткну! - вдруг сказал он, с бешенством сжимая в кулаки короткие пальцы. - Накрою, как последнюю биксу. Она меня еще узнает.
      - Не стоит беситься, Барабан. Дай ей шпалер, она сама себя сложит. Лучше пошли к ней Маню-Экономку. Может быть ее Маня уговорит? Чего она тебе далась, Барабан, - не пойму, честное слово!
      Барабан сел в кресло и вытащил из заднего кармана брюк трубку. Он долго и старательно набивал ее, стараясь не просыпать табак на колени, наконец закурил и сказал, полуобернувшись к Сашке Барину.
      - Не будем больше об этом говорить. Ты должен меня понять, Саша!
      VII.
      Сергей Травин шел по Лиговке в изодранном пиджаке и нахлобученной на самые уши фуражке, немного покачиваясь из стороны в сторону и, как солдат, махая в такт шагам одной рукою. Другая болталась в грязном платке, подвязанном под самую шею. Он шел вдоль забора, заплатанного ржавой жестью. Двое рабочих сидели друг против друга на деревянных чурбанах и пилили трамвайный рельс, поминутно поливая рассеченную сталь кислотою.
      Сергей остановился возле них и долго с бессмысленным вниманием смотрел, как они работали.
      Один рабочий был еще мальчик, лет 16-ти, другой - старик с бабьим лицом, в изодранной кондукторской фуражке.
      - Ну и что же? - сказал Сергей, сам не ожидая, что он сейчас что-то скажет, - ну и ни черта вам не перепилить, пожалуй.
      Рабочие молча продолжали свое дело, попеременно наклоняясь друг к другу размеренными движеньями; они походили на игрушку - кузнеца и медведя, ударяющих по деревянной наковальне своими деревянными молотками.
      Сергей повернулся и пошел дальше, растерянно блуждая по улице глазами.
      Заплатанный жестью забор сменился обшарпанным домом. У подъезда два безобидных каменных льва скалили зубы. Над львами висел кусок картона, на котором был нарисован сапог со свернутым набок голенищем.
      - Принимаю заказы. Сапожник Морев, - прочел Сергей.
      Он еще раз почти неслышно повторил все это про себя, как будто с тем, чтобы непременно запомнить.
      - Сапожник Морев. Именно Морев.
      Он поднял брови, прошел несколько шагов, остановился, отправился дальше, пересек Обводный канал, и вдруг снова остановился, хлопнув себя по лбу и вспомнив, наконец, что ему напомнила эта фамилия.
      - Вот оно в чем дело. Memento mori! Череп с костями. Где она, эта записная книжка?
      Он принялся пересматривать карманы пиджака, вытащил письма, сунул их обратно и, наконец, нашел записную книжку Фролова - маленькую тетрадочку, переплетенную в кожаный переплет.
      Он оглянулся вокруг, повернулся к мосту и, облокотившись о перила, принялся читать записную книжку; он читал с напряженным вниманием, не пропуская ни одной строки.
      Он прочел:
      "1. Любовь бывает только раз в жизни.
      Де-Бальзак.
      2. "На прошлой неделе работали с Сашей на Песках. Купили бинбер, Саша хотел отначить для Кораблика - не дал. Бинбер продали в Олене на блат.
      3. Я звал тебя, но ты не оглянулась.
      Я слезы лил, но ты не снизошла,
      Ты в синий плащ печально завернулась,
      В сырую ночь ты, Манечка, ушла!
      Сергей перевернул страницу: дальше шли какие-то рисунки. Двое людей с револьверами за поясом несли в руках знамя; на знамени было написано печатными буквами:
      "Манечка, дай сыграть,
      Дай на шпалер двадцать пять".
      На следующей странице Сергей прочел стихотворение "Под душистою веткой сирени".
      За стихотворением шла краткая заметка:
      "Сегодня, 27-го июня, Пятак записал на Елагином какого-то брица. Смылся".
      Вслед за заметкой Сергей прочел длинную выписку из какого-то переводного романа:
      "Дорогая Антуанетта. Я хочу одним словом рассеять все твои страхи. Слушай: если я тебя брошу, я буду достоин тысячи смертей. Отдайся мне окончательно. Я дам тебе право меня убить, если я изменю. Я сам напишу эту бумагу, в которой изложу некоторые мотивы, по которым будут вынуждены меня убить; я объявлю также мои последние распоряжения. Ты будешь владеть этим завещанием, каковое узаконит мою смерть, и можешь, таким образом, отомстить мне, не боясь ни людей, ни бога".
      Далее без всякого перехода следовало замечание:
      "Буй сработал перацию на Васильевском. Купил порт."
      Бурей жизнь моя изрыта,
      Дух исканий помертвел,
      Хляет смерть и в ней сокрытый
      Жизни налетчика предел.
      * * *
      Слышу возглас похоронный.
      Росхлись, мазы! И вперед!
      Рвите грудь мою вороны,
      Пусть будет все наоборот!
      * * *
      Разошлись больные нервы
      Пред работой на беду.
      Жизнь моя! Милашка - стерва!
      Я на мокрое иду!..
      Сергей вдруг отступил на шаг и, размахнувшись, швырнул записную книжку в Обводный канал.
      Потом он оборотился и пошел дальше по Лиговке, немного покачиваясь из стороны в сторону и, как солдат, махая в такт шагам здоровой рукой.
      --------------
      Старушке в малиновом чепчике, той самой, что называла себя кружевницей, выдался счастливый день: во-первых, она нашла серебряное колечко с затейливой буквой М, во-вторых, ее соседка, известная злыдня, сегодня ошпарила себе руку.
      Поэтому старушка в чепчике сидела на ступеньках четвертого подъезда дома Фредерикса, рассматривала затейливую букву на колечке, смеялась в кулачок и мурлыкала про себя:
      - Пусть Новый год
      С собой несет
      Игры, подарки,
      хотя Новый год по справедливости должен был принести старушке в чепчике три аршина земли на Смоленском кладбище.
      Так она пела и грелась на солнце, когда Сергей Травин, растерянно поглядывая вокруг себя глазами, на которые лучше всего было одеть синие консервы, подошел и молча остановился перед нею.
      Старушка хотя и заметила странные глаза человека с подвязанной рукой и в нахлобученной на самые уши фуражке, но ничего не сказала и продолжала мурлыкать свою песенку.
      - Не знаете ли вы, - спросил Сергей, обратив, наконец, вращающиеся глаза на старушку в чепчике, - где здесь живет Молотова, Екатерина Ивановна?
      Старушка прервала перечисление предметов, которые она хотела бы получить на Новый год, и отвечала:
      - Молотовой нет.
      - Как нет? Она не живет здесь?
      - Живет-то живет, да сейчас нет.
      - Ничего, я подожду ее. Какой номер ее комнаты?
      - Она ушла, - сказала старушка в чепчике, начиная смеяться в кулачок, третью неделю не приходит.
      Сергей затряс головой и схватил ее за руку.
      - Как третью неделю? Уехала? Одна? Да говорите же, что же вы молчите!
      - Ушла, не уехала, - повторила старушка в чепчике, смотря на Сергея с удовольствием, - ушла и не вернулась обратно. Надо полагать, пропала окончательно.
      - Не оставила ли она чего-нибудь? Записки или адреса?
      - Ничего она нам не оставила. Кто ж ее знает? Девица одинокая, - ушла да и не вернулась.
      - А все-таки может быть... что-нибудь осталось?
      - А остался от нее шиш, - сказала убежденно старушка в чепчике, - примус один, да и тот сломанный.
      - А все-таки - позвольте мне пройти в ее комнату. Или там уже кто-нибудь другой живет?
      - Никто не живет. Пустая комната.
      Старушка в чепчике встала, вытащила откуда-то из-под юбки ключ и молча показала его Сергею.
      Они вошли в подъезд и поднялись по лестнице.
      - Будет темно, - сказала старушка в чепчике, - держитесь рукой за стены.
      Они свернули за угол и несколько минут в полной темноте кружились по лабиринтам дома Фредерикса. Наконец старушка в чепчике остановилась перед одной из дверей, выходивших в круговой корридор, и вставила ключ в замок.
      - Вот здесь она и живет.
      Сергей остановился на пороге и с напряженным вниманием оглядел комнату Екатерины Ивановны.
      Комната имела такой вид, как будто хозяйка ее с минуты на минуту должна была вернуться.
      На ночном столике лежала открытая книга, подушки на кровати были смяты и одеяло отброшено; штора окна была отдернута наполовину.
      Сергей вошел в комнату.
      - Может быть вы разрешите, - сказал он тихим голосом, - посмотреть здесь ее письма, книги?
      - Пожалуйста, посмотрите, - сказала старушка в чепчике, - а только ничего не найдете.
      Он подошел к маленькому письменному столу, на котором в беспорядке разбросаны были книги, взялся за корешок, потряс над столом каждую из них, в надежде, что откуда-нибудь выпадет письмо или записка, и ничего не нашел; тогда он попытался выдвинуть ящик стола. Ящик легко выдвинулся; он был полон всякой рухлядью - тряпочками, лентами, даже соломенная шляпа была затиснута куда-то в самый угол.
      Но среди рухляди стали попадаться бумаги. Тогда он сразу высыпал все, что было в ящике, на стол и наткнулся на связку писем, перевязанных простой тонкой веревкою.
      Едва только он развернул одно из них, как его поразил до странности знакомый почерк.
      Он взглянул на подпись, прочел: "твой Сергей", с размаху швырнул письма на стол, повернулся и пошел к двери.
      - Я ничего не нашел здесь, бабушка, спасибо вам.
      Старушка подошла к нему поближе.
      - А вы Екатерине Ивановне будете брат или другой родственник? Я вижу, что вы очень интересуетесь ее судьбою.
      Она посмеялась в кулачок и продолжала:
      - Я вам могу все рассказать, если хотите. За один раз тридцать копеек.
      - Как это тридцать копеек?
      - Меньше никак, никак не могу.
      - За какой же один раз?
      - За одно гаданье. Я очень, очень гадаю на картах.
      - Нет, бабушка, спасибо за услугу.
      Сергей сунул ей какие-то деньги и вышел; но не успел он отойти и десяти шагов по коридору, как старушка позвала его обратно.
      - Молодой человек!
      - Что вам, бабушка?
      - Нужно уж вам сказать: на другой день, как ушла Екатерина Ивановна, я нашла в ее комнате письмецо. Должно быть она его уходя-то и обронила. Вот это письмецо у меня имеется.
      Старушка снова полезла куда-то под юбку и вытащила оттуда небольшое письмо, без печатей и марок, переданное, должно быть, из рук в руки.
      Сергей молча взял у нее письмо и пробежал его глазами: это было предложение поступить на службу в какой-то союз в качестве стенографистки. Имя Фролова попадалось в письме два раза.
      Сергей прочел до конца и вдруг вскинулся как бешеный.
      Он в одну минуту вывернул карманы своего пиджака, отыскал среди бумаг, взятых у Фролова, письмо с вымогательством 1025 рублей от какого-то Павла Михайловича и его глубокоуважаемой супруги и принялся сравнивать оба письма с быстротой, от которой строки метались и прыгали в глазах.
      Оба письма были написаны одною рукой.
      - Они ее утащили, мерзавцы! - проворчал он, серый, как крот, от ярости.
      Сунув все бумаги в карман, он повернулся и вышел.
      Старушка в чепчике проводила его внимательным взглядом, снова посмеялась в кулачок и вернулась на свое место.
      У нее сегодня счастливый день: во-первых, человек с подвязанной рукой дал ей много денег, во-вторых, она нашла серебряное колечко с буквой М, а в-третьих, ее соседка, известная злыдня, до локтя ошпарила себе руку.
      VIII.
      - Клей!
      - Да ну? Посый?
      - Не посый, так я бы с тобой говорить не стал!
      - Врешь!
      Сашка Барин нахмурился.
      - Я с тобой в пустяках работал?
      - Ну, ну. На сдюку, что ли?
      - Я с тобой не на сдюку работал?
      - А как шевелишь, на сколько дело ворочает? На скирью стекленьких будет?
      - Поднимай выше.
      - На чикву?
      Барин покачал головой и с большим вниманием начал рассматривать свои ногти.
      - На пинжу? На сколько же, чорт побери?.. Неужто...
      Барин наклонился к нему через стол:
      - На лондру стекленьких!
      Тетинька открыл рот, стукнул зубами:
      - Труба! А где?
      - Где? - это я тебе скажу на Бармалеевой. Один ювелир...
      - Ну как, идет?
      Тетинька замолчал и стал задумчиво сощелкивать с колен хлебные крошки.
      - Жара!
      - Подо мной без жары еще не работали.
      - Погоди, Сашка. Мы подумаем!
      - Кто это мы?
      - Да я со Жгутом!
      - Я твоего Жгута дожидаться не буду. Будешь работать, так приходи сегодня вечером на Бармалееву. Нет, так...
      Сашка Барин прошел к дверям и у самых дверей столкнулся с вертлявым мальчишкой. Мальчишка носил длинную кавалерийскую шинель и в руке держал тросточку.
      - Вот и Жгут!
      Жгут, не здороваясь, пошел к столу, сбросил фуражку и выплюнул из рта папиросу.
      - Слышали, братишки?.. Гришка Савельев засыпался.
      Барин вернулся, закурил и сел, положив ногу на ногу.
      - На квартире! Пришли и взяли. Лягнул кто-то... Теперь плохо, пожалуй, стенку дадут.
      Жгут побегал по комнате, хлопнул себя по лбу и закричал:
      - А про Кольку Матроса слышали? Я его вчера в Народном доме встретил; он открыто признал - хвастал, е... его в душу мать. Говорил, что всех продаст.
      Жгут подошел к Сашке Барину.
      - Не скажись дома, Сашка, он ведь про вашу хевру знает!
      - Ничего не знает. Воловер.
      - Он говорил, что скоро начальником бригады будет, меня звал на службу в угрозыск.
      Тетинька выругался по матери, Сашка Барин равнодушно посмотрел на Жгута своими оловянными бляхами.
      - Жгут, - сказал Тетинька, - есть работа. Барабан нахлил.
      - Малье!
      - Если малье, так сегодня вечером приходи на Бармалееву. Там договоримся. Дело посое.
      Барин кивнул головой и вышел.
      - Аристократ, конечно, и сволочь, - сказал Тетинька, подмигнув глазом на двери, - но фартовый же парнишка, ничего не скажешь, честное слово.
      --------------
      Пустыри, хазы, ночлежные дома города, 200 лет летящего чорт его знает куда своими проспектами, иногда поднимаются на стременах. Наступает время работы для фартовых мазов, у которых руки соскучились по хорошей пушке. Шпана, до сих пор мирно щелкавшая с подругами семечки на проспектах Петроградской стороны и Васильевского Острова, катавшаяся на американских горах в саду Народного дома, проводившая вечера в пивных с гармонистами или в кино, где неутомимый аппарат заставлял американок нежного сложения подвергаться смертельной опасности и быть спасенными Гарри Пилем, любимым героем папиросников, - теперь оставляет своим подругам беспечную жизнь.
      Зато в гопах в такие дни закипает работа: в закоулочных каморках, отделенных одна от другой дощатыми перегородками барыги, скупают натыренный слам, наводчики торгуют клеем, домушники, городушники, фармазонщики раздербанивают свою добычу. Гопа гудит до самого рассвета, и если бы ювелир Пергамент в такую ночь встал с постели и провел два часа на Свечном переулке, так он соорудил бы целый арсенал под прилавком своего магазина.
      Первым со скучающим видом вошел Барин. За ним Тетинька и Жгут.
      Барин вытащил ноган и приблизился к прилавку. За прилавком стоял пожилой еврей, который, судя по внешнему виду, верил в бога и аккуратно платил налоги.
      - Ключ!
      Из второй комнаты, в глубине магазина, выбежал молодой человек с пробором.
      Он зашел было за прилавок, потер руки, поклонился, но тут же увидел ноган Сашки Барина и побледнел так, как будто ему за это хорошо заплатили.
      - Ключ!
      Пожилой еврей затрясся, замигал глазами, ущипнул себя за подбородок и опустил руку в карман пиджака.
      Жгут перевернул на стеклянной двери дощечку с надписью: "Закрыто".
      Ключ с трудом влез в замочную скважину и отказался повернуться.
      - Не запирается! Не тот ключ!
      Сашка Барин оборотился к двери, и тогда пожилой еврей, верящий в бога, сорвался с места. Серебряная вилка полетела в окно и воткнулась в подоконник.
      - А, шут те дери! - заорал Тетинька, вытаскивая револьвер, - выходи из-за прилавка, сволочь!
      - Зекс! - сказал Барин.
      Он подошол к хозяину и приставил ноган к животу, на котором болталась цепь с брелоками.
      - Последний раз говорю, дадите ключ или нет?
      Рука вторично опустилась в карман, и на этот раз ключ повернулся дважды.
      - Теперь пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату, - вежливо заметил Барин.
      Молодой человек с пробором открыл рот и окаменел; Тетинька дал ему пинка, он завизжал поросенком и, механически шагая, отправился в соседнюю комнату.
      Пожилой еврей уже сидел там, закрыв лицо руками, качался из стороны в сторону и говорил по-еврейски.
      Тетинька утвердился на пороге с револьвером в руках и начал утешать своих пленников.
      - Ничего, ребята! Тут ни хрена не поделаешь, бывает! Дело наживное. Очистили - и никаких двадцать. А вы еще вилкой бросаетесь, сволочи! Рази можно?
      - Не мои вещи, не мои вещи, - бормотал еврей.
      - А рази можно чужими вещами торговать? Что ты!
      Барин быстро и аккуратно укладывал драгоценности в небольшой чемодан. Жгут набивал карманы часами и кольцами; через несколько минут он тикал с головы до ног на разные лады.
      - Готово.
      Барин остановился на пороге соседней комнаты.
      - Ложитесь!
      - Ложитесь, вам же лучше будет, малявые! - подтвердил Тетинька.
      Молодой человек с пробором вскочил и лег на пол с таким видом, как будто это доставляло ему большое удовольствие.
      - Лицом вниз!
      Пожилой еврей со стоном грохнулся на пол.
      - Кажется, того... - сказал Тетинька.
      - Если вы закричите или поднимитесь с пола раньше, чем через полчаса, сказал Барин, - так... Впрочем вставайте, чорт с вами, и помогите вашему старику! Он, кажется, умирает.
      Человек с пробором впал в транс и только тихо посапывал.
      - Ну, шут с ними! - сказал Тетинька, - айда!
      Они вышли, закрыли за собой дверь и заставили ее конторкой.
      Жгут завертывал в клочок бумаги часовые инструменты, стекла.
      - Жгут, ты засыплешься из-за этой дряни! Айда!
      Ключ повернулся в замке сперва изнутри, потом снаружи.
      Первым вышел Жгут. За ним Тетинька и Барин.
      На углу они постояли немного, закурили, поговорили о погоде и разошлись в разные стороны.
      IX.
      На углу Рыбацкой улицы, против пустыря, на котором все собаки Петроградской стороны познают радость жизни, стоит ресторан Прянова.
      В этот ресторан каждую ночь приходят с дамами военморы в удивительных штанах, лавочники в пиджаках и косоворотках и просто так неизвестные люди. Эти люди предпочитают носить пальто с кушаком и фуражку с золотыми шнурами, надвинутую на глаза или сброшенную на затылок.
      Если никому неизвестный человек, как всякий человек, хорошо знает все, что было вчера, то он никогда не уверен в том, что его ожидает сегодня. Поэтому в карманах его пальто на всякий случай лежат еще 2 - 3 шапки: беспечная кепка, строгий красноармейский шишак и хладнокровная, как уголовный кодекс, панама.
      Военморы тащат из кармана бутылочку, пьют ерша и, полные морского достоинства, до поздней ночи играют на биллиарде.
      Лавочники скромно слушают музыку и терпеливо, подолгу выбирают подходящую для короткой встречи подругу.
      Просто так неизвестные люди садятся по-двое, по-трое где-нибудь в уголку и говорят о том, что Васька Туз сгорел, а Соколов продает, о том, что Седому посчастливилось найти посую хазовку на Васильевском и что лягавые ходят за Паном Валетом Шашковским.
      Внизу на улице возле ресторана Прянова гуляют барышни в цветных платочках, повязанных по самые глаза. Они гуляют от одного кинематографа до другого, от Молнии до Томаса Эдиссона и обратно, лущат семечки, рассматривают снимки боевика в 24-х частях, поставленные под стекло витрины, скучают и ищут друга на час, на ночь, на год, на целую вечность.
      К полуночи, когда гаснут кинематографические огни, проспект Карла Либкнехта погружается в темноту, - только ресторан Прянова еще сверкает, шумит, волнуется, и биллиардные игроки гулкими, как револьверный выстрел, ударами пугают кошек, уже сменивших собак и подобно собакам испытывающих на заброшенном пустыре живейшее из жизненных наслаждений.
      Тогда начинается жаркая работа для милиционеров. Посетители Пряновского ресторана, нагрузившись вволю, начинают сомневаться в реальности и целесообразности всей вселенной: они начинают крушить все вокруг, и иная барышня из сил выбивается, чтобы спасти ночь, уговорить буйного друга и увести его от беспощадного, как мировой закон, мильтона.
      --------------
      Сергей Травин бродил по городу.
      Он искал в ночлежных домах, в пивных, в самых глухих притонах, человека, имя которого - С. Карабчинский - стояло в письме, полученном от старушки в малиновом чепчике и прозвищем которого - Турецкий Барабан - было подписано письмо за церковной печатью. Любой агент сказал бы, что у него губа не дура, потому что за этим же самым человеком в течение года безуспешно охотился уголовный розыск по делам, перед которыми похищение какой-то стенографистки было пустою шуткой.
      Сергея не знала шпана.
      Его считали, не без оснований, за лягавого, и при появлении его в гопах на Обводном канале, на Свечном 11, - тотчас умолкали или начинали говорить о достоинствах Кораблика перед Машкой Корявой, о погоде, о кинематографе, о политике, притворяясь либо простыми папиросниками, либо молчаливыми служащими трамвайного парка.
      Однажды в чайной на Лиговке Сергей рискнул показать какому-то клешнику, с которым разговорился по-дружески и вместе пил чай, письмо за подписью Турецкого Барабана.
      Клешник внимательно прочел письмо и посмотрел на Сергея, чуть-чуть сдвинув брови:
      - Чего?.. Наводишь?
      - Я хочу узнать, не скажете ли вы мне, где найти этого самого человека, который подписал письмо?
      Клешник вскочил и, ни слова не говоря, побежал к двери.
      Уходя, он обернулся к Сергею и сказал, скривив рот и грозя ему кулаком:
      - Что же ты, лярва, думаешь, что я своих продавать буду?..
      Как-то ночью Сергей забрел в ресторан Прянова, поднялся наверх и сел за стол, прямо напротив зеркала.