--------------
      Пинета проснулся. Он раскрыл глаза, которые никак не хотели раскрываться, и сел на постели. В первую минуту он не мог вспомнить, что произошло с ним накануне, потом вспомнил, вскочил, натянул сапоги и принялся осматривать свое новое жилище.
      Комната, в которую его проводил человек по прозвищу Сашка Барин, была когда-то, повидимому, кладовой. В таких комнатах в старинных барских домах хранили варенье и всякие сушоные фрукты. Возле дверей висела некрашеная кухонная полка. Где-то под потолком маячило узкое окно.
      Пинета встал на спинку кровати, подскочил и, уцепившись руками за подоконник, посмотрел через стекло. Окно выходило в коридор.
      Он соскочил с грохотом. Несколько кусочков штукатурки упали на пол, и он тотчас же глазами отыскал место, откуда они вывалились: на противоположной от окна стене была когда-то проделана дыра для переносной печки.
      Не успел он сдвинуть с места небольшой стол, стоявший в углу, чтобы добраться до этой дыры, соединявшей его, быть может, с потустенным миром, как дверь в его кладовую отворилась. Вошел толстый маленький человек в приплюснутой кожаной фуражке, тот самый, который накануне вечером назвал себя Турецким Барабаном.
      - Извиняюсь! - сказал он входя и протягивая Пинете короткую руку, которая как будто еще минуту тому назад держала леща или жирного налима.
      - Пожалуйста! - весело ответил Пинета, пожимая руку.
      Барабан сел на стул и вытащил из кармана затасканный кожаный портсигар.
      - Курите! Или вы кажется еще не завтракали? Сейчас же прикажу подать вам завтрак!
      Пинета с достоинством выпятил губы, сел на кровать и заложил ногу за ногу.
      - (Ага, значит будут кормить...)
      - К завтраку я предпочитаю тартинки.
      - Тартинков у нас, извиняюсь, нет! - ответил Барабан.
      Он постучал в стену кулаком и крикнул: - Маня!
      Никто ему не ответил.
      - Она спит, - объяснил Барабан. - Маня!..
      - Паскудство! - вдруг заорал он таким голосом, что Пинета вздрогнул и посмотрел на него с удивлением.
      Барабан подождал немного, вскочил и, подойдя к двери, сказал на этот раз почему-то совершенно тихим голосом и без всякого выражения: - Маня.
      Маня Экономка была единственным человеком, жившим в хазе постоянно. Она носила кружевные переднички, закалывала на груди белоснежную пелеринку и была самой спокойной и чувствительной женщиной на свете. Налетчики ее уважали.
      - Маня, подайте инженеру чай и булки и сходите мне за парой пива... Нет, возьмите две пары пива!
      - Вчера вы интересовались узнать, инженер, - начал он, обратившись к Пинете, - кто мы такие, чем занимаемся и вообще все междруметия нашего дела?
      - Поговорим после завтрака о наших междруметиях, - отвечал Пинета серьезно.
      Барабан почувствовал, что над ним шутят, побагровел и хлопнул себя по коленке:
      - Довольно! - закричал он, хватаясь за задний карман брюк, - ты еще не знаешь с кем ты говоришь, елд, малява!
      Тут же он погладил себя по жилету и пробормотал:
      - Спокойствие! Терпение!
      - (Ах, чорт его возьми, с ним, пожалуй, и шутить нельзя!)
      Некоторое время они сидели молча.
      Маня Экономка принесла пару французских булок, холодный чай и четыре бутылки пива. Она посмотрела на Пинету с любопытством, поправила свою кружевную пелеринку и вышла.
      Пинета поставил на колени чай и, не глядя на Барабана, принялся уписывать за обе щеки французскую булку.
      - Мы, конечно, понимаем, - начал тот снова, слегка наклонившись всем телом вперед и даже притрагиваясь рукой к плечу Пинеты, - что мы должны кой-чего объяснить вам из нашего дела.
      Пинета дожевал булку и залпом выпил чай.
      - Объясните.
      - Дело, видите ли, обстоит в следующем: мы не какая-нибудь шпана, которая по ночам глушит втемную случайных прохожих, мы также не простые маравихеры, то-есть различные воры по разнообразным специальностям. Инженер, мы не фармазонщики, не городушники, мы также не простые налетчики! Мы - организаторы и берем дела только большого масштаба. Я не говорю, что у каждого человека есть свое прошлое и настоящее по хорошему мокрому делу, но это только средство, инженер, и больше ничего.
      Барабан замолчал и с удовольствием откинулся на спинку стула, как бы отдыхая после своей утомительной речи.
      - Что же касается дела, которое мы собираемся предложить вам, то дело обстоит в следующем: нам требуется некоторая подработка по сейфам. Откровенно говоря, мы не взяли кассиров не потому, что это рискованная работа, и не потому, что не нашелся подходящий шитвис! Очень просто: по нашим сведениям кассирам не справиться с сейфами госбанка!
      Пинета широко открыл глаза и привстал с кровати.
      - С сейфами госбанка?
      - Ну да, с сейфами госбанка! То-есть, иначе говоря, у нас нет хорошего специалиста, который бы быстро и безопасно в какие-нибудь полчаса открыл сейфы госбанка. Все остальное для нас - пха, инженер!
      - Вот так штука, - сообразил Пинета, - теперь я начинаю понимать, почему меня увезли... Сказать - не сказать, сказать - не сказать, сказать - не сказать?.. Не сказать!
      - Ну, что вы мне скажете?
      - Так значит, - сказал Пинета, отдуваясь, как будто бы он только что решил трудную задачу, - дело в сейфах госбанка?
      - Именно! - подтвердил Барабан, - дело именно в сейфах госбанка.
      - Стало быть, - продолжал Пинета, - вы решили, что я - лучший специалист по сталелитейному делу и увезли меня для того, чтобы я устроил вам все технические приспособления для взлома сейфов госбанка?
      - О, вы попали в самую точку!
      Пинета почувствовал себя так, как будто заново начал жить.
      - Отлично! Я не понимаю только, для чего вам было везти меня сюда! Об этом мы могли бы сговориться на моей квартире.
      - Это мне начинает нравиться, - сказал Барабан, похлопывая его по коленке, - к сожалению, до сих пор мы не знали вас, инженер Пинета, - в следующий раз мы будем просто предупреждать вас в письменной форме, ха, ха, ха!
      Он откинулся на спинку кресла, взвизгнул и закатился хохотать до слез, отмахиваясь обеими руками и вздрагивая круглым, как футбольный мяч, животом.
      Пинета терпеливо подождал, когда он кончит.
      - Я знаком приблизительно с устройством сейфов госбанка. Они построены по образцу... по образцу... - Пинета задумался на мгновенье - по образцу ливерпульских сейфов!
      - Да, да, - подтвердил Барабан, все еще колыхаясь от смеха и вытирая носовым платком заплаканные глаза, - кажется именно по образцу ливерпульских.
      - Так вы полагаете, - начал снова Пинета, - что для этой работы мне потребуются какие-нибудь предварительные приготовления?
      - Полагаю ли я так? - переспросил Барабан. - Не очень. Откровенно говоря, я совсем не специалист по кассирному делу. Может быть, вы справитесь со всем с этим на месте!
      - А когда вы думаете начать самое-то дело?
      Барабан посмеялся про себя и посмотрел на Пинету с иронией:
      - Оставьте эти пустяки, инженер. О чем вы спрашиваете меня? Мы же не дети, честное слово! Мы же организаторы. Лучше скажите мне, сколько дней вам нужно на подработку?
      Пинета задумался.
      - Мне нужно дней 5 - 6, - ответил он и подумал: чорт возьми, это что же я делаю! - и тотчас ответил себе - все равно, не умирать же с голода.
      - Но мне необходимо знать, - продолжал он, - во-первых, расположение электрической сети госбанка, во-вторых...
      - Отлично, - отвечал Барабан, хлопнув его по коленке, - эти сведения мы вам доставим немедля.
      - Во-вторых, - продолжал Пинета, - будьте добры купить... - Он остановился на мгновенье и быстро закончил: 15 аршин лучшего гуперовского провода и катушку этого, как его... Румкопфа.
      - Как фамилия?
      - Рум... Румкорфа, - твердо повторил Пинета.
      - И 15 аршин гуперовского провода?
      - Да, и ни в коем случае не меньше 15 аршин.
      - Будет сделано.
      - Это покамест все, - закончил Пинета, - а потом посмотрим.
      - Все! - закричал Барабан. - Отлично. Это же Запад! Инженер Пинета. Что значит специалист!
      Он откупорил бутылку пива и первому налил Пинете. Потом, перевернув бутылку вверх дном, он доверху наполнил свой стакан.
      - За дело! - сказал он, мигая глазами, - за дело большого масштаба!
      Они чокнулись.
      Но Барабан выпил не сразу. Сперва он выпятил губы и, чуть-чуть прищурившись, долго дул на пузырчатую пену, стекавшую по граненому стеклу. Потом он слегка подался вперед, поджимая живот, и с любовью посмотрел пиво на свет. Наконец, положив руку на грудь, он сразу отхлебнул из стакана.
      И пиво, похожее на жидкий янтарь, отчаявшись в спасении, само полетело в рот Барабана.
      --------------
      Дыра от переносной печки - четырехугольный след, оставленный 18-м и 19-м годом, оказалась дверью в потустенный мир.
      Едва только Барабан ушел, как Пинета приставил стол к стене, на которой сохранился этот след, взобрался на стол, уцепился за сломанный кирпич, торчавший из стены боком, и взглянул в потустенный мир.
      Он увидел довольно большую комнату в два окна с закоптелым потолком и обрывками обоев на стенах. В комнате не было никакой мебели; кухонный стол стоял между окон; в углу, наискось от наблюдательного пункта Пинеты, стояла кровать.
      Скосив глаза насколько было возможно, Пинета увидел на кровати женские ноги в черных чулках и черных же парусиновых туфлях.
      Пинета никогда не тяготел к монашескому образу жизни и был достаточно опытен, чтобы верно определить возраст обладательницы парусиновых туфель; нельзя сказать, чтобы он был недоволен соседством. Однако же он не был уверен в том, что его соседка не принадлежит к союзу налетчиков, переселившим его накануне ночью с Васильевского Острова на Петроградскую сторону, и поэтому не решился окликнуть ее.
      Больше он ничего не открыл на горизонте потустенного мира.
      Он соскочил со стола и принялся ходить по комнате с твердым намерением обдумать план действий, который должен был доставить ему превосходство над налетчиками.
      Через несколько минут он уселся за стол, оперся на него локтями и заснул, уронив голову в руки.
      Ему приснился Сашка Барин с его вежливым орлиноносым профилем гвардейского офицера.
      - Я еду в южную Америку, - сказал он Сашке Барину, - мне очень нравится, что в южной Америке восход и заход начинаются одновременно.
      - Поезжайте лучше на Стрелку, - отвечал Сашка Барин.
      Он закурил, и дым поплыл вокруг Пинеты кругами.
      - Зачем вы меня увезли? - спрашивал Пинета, тщетно стараясь понять, что это говорит он - Пинета.
      - Как зачем? - отвечал Сашка Барин, - да для того, чтобы ограбили этого ювелира!
      - Какого ювелира? Ювелира Костоправа или Перчика?
      - Уж это все равно какого. Лучше, знаете ли, Костоправа.
      - Костоправа, так Костоправа, - сказал Пинета. Он махнул рукой и проснулся.
      Еще не раскрывая глаз, он услышал голос Барабана.
      - Он с нею, в той комнате, рядом, - подумал Пинета.
      Барабан сдержанным голосом уговаривал в чем-то свою собеседницу.
      Пинета попытался вслушаться в то, что он говорил, и при первых же словах, которые он услышал, откинулся на спинку стула и открыл рот от удивления.
      Барабан говорил о том, что он скучает, что всякая работа стала ему нипочем, что он не может жить без той, которой он это говорил.
      - Катя, что же вы ничего не скажете мне, Катя?
      Пинета приподнял голову и услышал, как женщина отвечала голосом, которому с трудом давалось спокойствие и твердость, что она скорее выбросится в окно, чем согласится на то, что ей предлагают, требовала, чтобы ее выпустили из этой ловушки сию же минуту, и соглашалась продолжать разговор только при одном условии:
      - Скажите мне, участвовал ли в этом деле Александр Леонтьевич или нет?
      Пинета снял сапоги, встал из-за стола и бесшумно занял прежний наблюдательный пункт, оставшийся от тяжелых времен 18-го и 19-го года.
      На этот раз он увидел в соседней комнате девушку лет 22-х, которая сидела на кровати, продев руку сквозь железные прутья кроватной спинки, с силой сжимая эти прутья, и грызла зубами недокуренную папиросу.
      Недалеко от нее спиной к Пинете стоял человек, в котором Пинета без всякого труда узнал Турецкого Барабана.
      Пинета услышал продолжение разговора:
      - Фролов, ого! Вы не знаете еще, что это за воловер!
      Девушка откусила мокрый конец папиросы и принялась крутить из него шарик. Пальцы у нее дрожали.
      - Вы все лжете о деньгах!
      - Чтобы я так жил, как все - чистая правда! - отвечал Барабан. Он для убедительности даже пристукнул себя кулаком в грудь.
      - Он не получал от вас никаких денег за это. Просто разлюбил... - Девушка еще раз с металлическим стуком откусила конец папиросы... - И больше ничего!
      - Ей-богу, - сказал Барабан, - и такого мерзавца разве можно любить? Это же просто подлец, честное слово!
      - (Экая жалость! - подумал Пинета, - что же он от нее хочет, старый пес?)
      - Разве он стоит вашей любви, это паскудство? - убеждал Барабан. - Он уже теперь гуляет с другой. Ха, разве он помнит о вас, Катя?
      Пинета видел, как крупные капли пота выступили у него на шее. Барабан как будто немного растерялся, сделал шаг вперед и схватил девушку за руку.
      - Как вы смеете!
      Она свободной рукой ударила его по лицу, вырвалась и убежала на противоположный конец комнаты. Теперь Пинета мог бы дотронуться до нее рукою.
      Барабан побагровел и с яростью ударил кулаком о спинку кровати.
      - Разобью! - вдруг закричал он хриплым голосом, размахивая рукою.
      Пинета с грохотом соскочил со своего наблюдательного пункта. Все стихло в соседней комнате.
      Только дверь распахнулась с шумом и снова захлопнулась.
      Спустя несколько минут Пинета снова заглянул в дыру для времянки: его соседка горько плакала, взявшись обеими руками за голову.
      - Не плачьте, - сказал Пинета, - тише. Мы с вами удерем отсюда, честное слово, не стоит плакать.
      --------------
      V.
      Вокзал плавно подкатился к поезду, вздрогнул и остановился неподвижно...
      Пар последний раз с хрипом прокатился меж колес и задохся.
      Люди пачками выбрасывались на платформу, кричали, целовались, бранились и тащили узлы, чемоданы, корзины к выходу. У выхода стоял контролер с лицом Бонапарта. Контролер проверял билеты с таким видом, как будто занимался делом государственной важности.
      Сергей соскочил с подножки и пошел вдоль платформы к паровозу.
      Фуражка с истрепанным козырьком лезла ему на глаза; он был серый, как крот, и походил на человека, который потерял что-то до крайности необходимое и теперь ищет без конца, хоть и знает, что никогда уже не найдет.
      Дойдя до паровоза, он остановился и задумался, потирая рукою лоб.
      Из-под паровоза проворно вылез черный, весь в копоти и смазочном масле, мальчишка. Мальчишка чистил паровоз, гладил его по тупому носу, протирал замусоренные глаза; он выгибался как акробат, чтобы достать до самых укромных мест, балансировал на одной ноге уж больше из озорства, чем по прямой необходимости. Рожа его сияла черным блеском. Он увидел Сергея и заорал, размахивая тряпкой:
      - Эй, шпана, чего уставился!
      Сергей посмотрел на него ничего не понимающими глазами.
      - Скажите, пожалуйста, мальчик, как отсюда пройти на 1-ую роту?
      Мальчишка вместо ответа залез в какую-то дыру и оттуда выставил Сергею отлакированный зад.
      Сергей вдруг хлопнул себя по лбу.
      - Да что же это я! Нужно итти, бежать, искать Фролова!
      Он всунул билет Бонапарту и быстро выбежал на улицу. Рикши смотрели на него с презрением. Начинался дождь.
      Сергей поднял ворот пиджака, насадил по самые уши фуражку и отправился по Измайловскому проспекту. Измайловский проспект был гол и мрачен.
      Полотна бродячих ларьков намокли, посерели, старухи, которые со времени основания города торгуют на Измайловском проспекте, тоже намокли, повесили сморщенные носы и засмолили короткие трубочки.
      У одной из них, тотчас за мостом, Сергей купил пачку папирос, сунул ее мимо кармана и прошел дальше.
      Старуха выползла из-под своего навеса, равнодушно посмотрела ему вслед и положила папиросы обратно.
      Спустя четверть часа он добрался до 1-ой роты, отыскал дом под номером 32 и постучал в дверь, на которой было написано смолою "дворницкая".
      Сонный дворник объяснил ему, что прежде Фролов жил в пятнадцатой квартире, а теперь переехал в двенадцатую квартиру, первый подъезд налево, третий этаж.
      Сергей поднялся по лестнице и дернул за звонок.
      - Что нужно?
      - Отворите пожалуйста. Здесь живет товарищ Фролов?
      - Здесь.
      Унылый мастеровой с мандаринскими усами впустил его в кухню.
      - Могу я его увидеть?
      - По коридору вторая дверь, - хмуро отозвался мастеровой, - еще не встал, должно быть.
      Сергей рванул ручку двери и вошел в комнату.
      Высокий человек в синих жандармских штанах со штрипками лежал на постели, уткнувшись лицом в подушку. В комнате стоял тугой запах табака, селедок и еще какой-то дряни.
      Сергей подошел к нему и ударил его по плечу.
      - Вставай!
      Фролов перевернулся на другой бок; Сергей потащил его за руку и посадил, подбросив под спину подушку.
      - Что? Кто это? Чорт возьми! Ты! Сергей!
      Он торопливо соскочил с постели и натянул на ноги высокие желтые сапоги со шпорами.
      - Очень рад тебя видеть. Чорт возьми! Ты свободен?
      - Свободен.
      Сергей подошел к нему вплотную и сказал, притопнув ногой от нетерпения:
      - Идем! Вот что, послушай... У меня нет с собой этого... револьвера. Не можешь ли ты достать пару револьверов, таких, чтобы не давали осечки?
      Фролов опустил глаза и почему-то подтянул пояс.
      - На чорта тебе револьверы?
      - На чорта мне револьверы! Нужно! Послушай, у тебя ведь всегда были револьверы.
      - Изволь.
      Фролов сунул руку под подушку ("у него револьвер наготове", - подумал Сергей) и вытащил оттуда браунинг.
      - Бери, но только... Сергей, ты что - бежал из тюрьмы?
      - Не твое дело.
      - Да ты скажи, может быть, тебя спрятать нужно?
      - К чорту! - закричал бешеным голосом Сергей, - едем!.. Или тебе нужно этих... как там, секундантов?
      Фролов с треском сел на стул, вытянул ноги и захохотал так, что Сергей даже испугался немного.
      - Ты что, со мной стреляться вздумал? Ты с ума сошел, честное слово! Послушай, теперь на дуэлях не дерутся. Ну, едем, чорт с тобой!
      Фролов вдруг посмотрел на него и принял серьезный вид.
      - Сергей, ты наверное жрать хочешь?
      - Едем!
      - Ну, заладил - едем, едем. Поедем через час, над нами не каплет. Пожри немного, а то промахнешься. Разве голодному можно на дуэль... Что ты!.
      Фролов вдруг захлопотал, зажег где-то за стеной примус, достал стаканы, заварил чай и через несколько минут принес яичницу.
      Сергей ел с жадностью.
      Фролов сидел против него на кровати, пощелкивал по сапогам откуда-то взявшейся тросточкой и курил толстую папиросу.
      - (Неужели убежал из тюрьмы? Из-за... Не может быть! Из-за девчонки?.. Знает...)
      - Ты что, ко мне прямо с вокзала?
      - Не твое дело, откуда!
      - Чудак, да я просто так спросил.
      Фролов потушил папиросу о каблук, посмотрел на Сергея исподлобья и задумался на одну минуту.
      - Сергей, я тебя давно не видел. Никак с 18-го года. Расскажи же, чортов сын, как ты жил?
      Сергей кончил есть и, не отвечая, схватился за фуражку.
      - Поедешь ты или нет, говори прямо?
      Фролов тоже вскочил и остановился перед ним, придвинувшись к нему вплотную.
      Теперь он смотрел на него с ненавистью, сжав зубы.
      - А ты думаешь, я испугался, мать твою так! Едем!
      Он выдвинул ящик стола, взял второй револьвер и зарядил его новой обоймой.
      Оба спустились по лестнице, сторонясь друг друга.
      Фролов крикнул извозчика:
      - На Острова!
      --------------
      Ехали молча. Фролов, дымя папиросой, глядел на серые стены домов, вдоль улиц, которые вдруг открывались за каждым углом, читал вывески: "Продукты питания", кафэ "Кавказский уголок".
      На одной вывеске, висевшей криво, он прочел только одно слово "качества".
      Фролов засмеялся, повторил про себя это слово и с испугом обернулся к Сергею.
      - Не услышал ли...
      Сергей сидел, забившись в самый угол пролетки. Он снял фуражку и много раз проводил рукой по голове, как будто с усилием припоминая что-то. Время от времени он машинально расписывался у себя на колене - С. Травин - С. Травин С. Травин и ладонью в ту же минуту как бы стирал эту подпись.
      Мимо них потянулись какие-то красные здания, стало совсем пусто, снова пошел дождь.
      С. Травин обернулся к А. Фролову и сказал, сжимая рукою браунинг:
      - Можно здесь.
      - Что ты, совсем с ума сошел. Где же ты здесь стреляться будешь? Скоро приедем.
      Он ткнул извозчика в спину.
      - Подгони, дядя.
      Дождь усилился. Извозчик вытащил откуда-то из-под сиденья кожаный фартук, накинул его себе на спину и погнал лошадь во всю мочь.
      Красные здания вскоре остались позади, мимо полетели какие-то деревянные домишки с огородами, наконец пролетка перекатилась через мост и поехала по лесной дороге.
      - Здесь, - сказал Фролов.
      Оба одновременно соскочили с пролетки.
      - Ты нас здесь подожди, дядя, - сказал Фролов.
      - Да долго ли ждать-то?
      - Недолго... Или вот что.. поезжай-ка с богом, я тебе заплачу.
      Они отправились по узенькой тропинке вглубь леса.
      Желтые листья падали на них и ложились под ноги. Мокрые сучья задевали по лицу. Деревья редели.
      Наконец Фролов остановился и обернулся к Сергею.
      - На сколько шагов?
      - На сколько хочешь. На 10 шагов.
      - До результата?
      - До результата.
      Фролов обломал толстую ветку и от дерева до дерева провел барьер. Потом сделал 10 шагов по направлению к Сергею.
      Он сосчитал громко до десяти и суковатой палкой провел барьер противника.
      - Кому первому стрелять? - спросил Сергей.
      - Стреляй ты, если хочешь. Твоя выдумка.
      - Ты вызван; стало быть, первый выстрел за тобой.
      - Иди ты к чортовой матери.
      Фролов вытащил из кармана коробку спичек, взял две спички и надломил одну из них.
      - Целая - первый выстрел.
      Сергей с закрытыми глазами нащупал спичечную головку, быстро вытащил спичку и открыл глаза.
      - Целая, - сказал Фролов чуть-чуть хрипловатым голосом. - Нужно написать записки, что ли?
      - Какие записки?
      - "Прошу в моей смерти..."
      - Ах да! У тебя есть бумага и карандаш?
      - Есть.
      Сергей быстро написал на клочке бумаги: "Прошу в моей смерти никого не винить. Сергей Травин".
      Фролов сделал то же самое.
      Они сошлись и, не глядя один на другого, молча показали друг другу свои записки.
      - Стрелять по команде "три", - сказал Фролов, - осмотри браунинг, не выронил ли ты дорогой обойму?
      Сергей посмотрел на него в упор: Фролов был бледен, на скулах у него играли жесткие желваки.
      - Фролов, ты... Неужели ты не знаешь, за что?
      - Знаю. Из-за твоей девочки. Становись к барьеру. Считаю... Раз...
      Сергей остановился на черте, медленно наводя на него револьвер.
      - Два...
      Фролов почти отвернулся от Сергея, согнутой правой рукой защищая корпус.
      - Три.
      Сергей нажал курок. Раздался сухой и легкий треск, и ветка над головой Фролова треснула и надломилась. Кусочек коры сорвался с дерева и упал к его ногам.
      - Мимо...
      Фролов повернулся к Сергею всем телом и с силой раздвинул, как будто связанные губы.
      - Теперь ты считай, - сказал он.
      Сергей для чего-то переложил револьвер в левую руку.
      - Раз... два... три!
      Одновременно с коротким револьверным треском он почувствовал в левом плече боль, как будто от пореза перочинным ножом.
      Он невольно вскрикнул, просунул руку под пиджак и дотронулся до порезанного места.
      Рука была в крови.
      Фролов сунул револьвер в карман и сделал шаг по направлению к Сергею.
      - Ничего нет, - сказал Сергей, побледнев и сжав кулаки. - Становись к барьеру. Я стреляю. Считай.
      Фролов пожал плечами и вернулся обратно.
      - Я буду считать, - сказал он, - но только... Может быть... А, впрочем, пустяки. Считаю: раз...
      Сергей поднял браунинг и с ужасным напряжением принялся целить между глаз противника.
      - Два...
      Он вдруг изменил решение и начал водить револьвером по всему телу Фролова. Он направлял браунинг на живот и видел, как живот втягивался под черным дулом, он направлял браунинг на грудь, и грудь падала с напряженным вздохом. Наконец, он вернулся к исходной точке: револьвер уставился между глаз и остановился неподвижно.
      - Три!
      Сергей нажал курок.
      Фролов сделал шаг вперед, взмахнул обеими руками, как будто отмахиваясь от чего-то, и упал лицом вниз, в мокрые листья, в землю.
      Ноги его в высоких желтых сапогах со шпорами вздрогнули, подогнулись и вновь выпрямились, чтобы не сгибаться больше.
      Сергей бросил браунинг в траву, подбежал к нему и перевернул тело: пуля попала в левый глаз - на месте глаза была кроваво-белесая ямка.
      Он поднялся с колен и несколько минут стоял над убитым неподвижно, сдвинув брови, как будто стараясь уверить себя в том, что все это - дуэль и смерть Фролова - произошло на самом деле.
      Где-то далеко на дороге загромыхала телега.
      Сергей снова бросился к мертвецу и принялся расстегивать на нем френч.
      Френч никак не расстегивался.
      Наконец, расстегнулся, и Сергей вытащил из бокового кармана записную книжку, карандаш и бумажник. Бумажник был набит продовольственными карточками и вырезками из газет.
      В записной книжке Сергей нашел три письма.
      Первое письмо было набросано на клочке бумаги.
      Сергей прочел:
      "...Сенька вчера купил со шкар четыре паутинки. Если можешь, дядя, пришли мне липку. Сижу под жабами на Олене. Не скажись дома, дядя, брось своих бланкеток, задай винта до времени. Скажи Барабану, что на прошлой неделе раздербанили без меня. Жара, дядя. Здравствуй..."
      Сергей не понял ни одного слова, сунул обрывок бумаги в карман и развернул второе письмо. С первого взгляда он узнал почерк Екатерины Ивановны. Екатерина Ивановна писала Фролову, что ждала его накануне до поздней ночи, упрекала в том, что вот уже третий раз он ее обманул, звала его к себе, обещала рассказать о том, как она теперь плохо спит по ночам, о том, какие глупые сны ей снятся про Фролова, как будто бы он стал хромать и лицом похудел ужасно.
      Сергей с ненавистью посмотрел на склоненную голову Фролова. Труп свесил голову на грудь, ноги раздвинулись, царапая землю; он равнодушно косил на Сергея выбитым глазом.
      Сергей отвернулся от него и огляделся вокруг: никого не было поблизости, солнце скользило между стволами почерневших берез и полосами ложилось на примятую траву лужайки.
      Он старательно, с какой-то особенной аккуратностью сложил пополам письмо Екатерины Ивановны и положил его в боковой карман пиджака. Третье письмо было написано затейливым почерком, с завитушками, пристежками и множеством больших букв, которыми начиналось чуть ли не каждое слово. Сергей прочел:
      "Уважаемый Павел Михайлович.
      Некоторые затруднительные Обстоятельства заставляют Меня просить вас не отказать в нижеследующей Просьбе. Будьте добры 23-го июля сего года в 7 часов Вечера положить на крайнее Левое окно Грибовского пустыря, что на Песочной улице, 1025 р. 65 к. золотом в Запечатанном конверте. Извиняюсь за некоторую Назойливость, которого трудно избегнуть в Подобного рода Делах.
      Позвольте также Уведомить Вас, что в случае которого конверта на месте Не окажется, то Мы никак не можем, к искреннему Сожаления, поручиться за вашу Драгоценную жизнь.
      В случае Же, если вы доведете вышеуказанную Мысль до сведения мильтонов, то Мы никак не ручаемся за Жизнь И вашей Глубокоуважаемой Супруги.
      С почтением Турецкий Барабан."
      На конверте было написано красным карандашом: "Дяде - для передачу по Назначения".
      Внизу за подписью стояла печать.
      Сергей вгляделся в печать: это была церковная печать церкви Гавриила архангела.
      Он снова огляделся вокруг, отыскал глазами небольшой пенек, поросший мхом, и уселся на этот пенек, схватившись руками за голову и напрасно стараясь собрать разбегающиеся мысли.
      - Так значит Фролов... вор... или нет, скорее... этот... как называется... налетчик.
      - Но если он - налетчик, если она была с ним, так значит... так значит... так значит... Не может быть.
      Он стал ходить по лужайке, заложив руки за спину, в одной руке крепко сжимая записную книжку Фролова.
      - Так где же она? - сказал он сам себе, остановившись в раздумьи и потирая рукою нахмуренный лоб.
      Раскрытый бумажник, лежавший на траве, возле трупа, обратил на себя его внимание.
      Он поднял бумажник, сунул его в карман френча, снова застегнул френч, стер линии, служившие барьером, снова положил труп Фролова лицом вниз, в землю, отыскал брошенный в траве браунинг.
      С силой разжимая пальцы руки, уже начинающей коченеть, он вложил в нее револьвер, достал бумажник и, собирая в строку танцующие перед глазами буквы, снова прочел о том, что Фролов в своей смерти просит никого не винить.
      Тут только он заметил, что все время не выпускает из рук записной книжки Фролова.
      Он заглянул в эту записную книжку, прочел на оборотной стороне переплета кроваво-красную подпись "Memento mori" и увидал под надписью плохо нарисованный череп с двумя костями.
      Он подумал немного, хотел было положить книжку туда, откуда он ее взял, но вместо этого положил ее в карман своих шашечных штанов.
      Никого не было видно кругом: он опустил ворот пиджака, нахлобучил на уши фуражку и зашагал между деревьев на городскую дорогу.
      VI.
      Особым распоряжением все дома были вновь учтены и перенумерованы.
      На месте угловатого фонаря с резными нумерами появился фонарь, похожий на китайский веер.