Танцовщица из Идзу

Я обещал им, что непременно побываю у них на острове.

– Надо поместить его в доме дедушки. Там просторно. А дедушка пусть на время переберется куда-нибудь, чтобы гостю было покойнее. Он сможет заниматься все время,– толковали они между собой, а мне сказали: – У нас два маленьких дома. Домик в горах очень светлый.

Условились, что я помогу им, когда в новогодние праздники они будут давать представление на Осима, в приморском селенье Хабу.

Скитальческая жизнь бродячих артистов не была такой тяжелой, как я думал вначале. Скорее беспечная, она несла с собой запах лугов. Все в этой маленькой труппе были крепко связаны между собой родственной любовью. Только служанка Юрико всегда держалась отчужденно и угрюмо, может быть по застенчивости.

Я ушел от них после полуночи. Девушки проводили меня до порога. Танцовщица повернула мои тэта носками к выходу, чтобы мне было удобно их надеть. Выглянув из дверей, она бросила взгляд на ясное небо:

– А-а, как светит луна! Завтра будем в Симода, вот радость! Помолимся об умершем ребенке, а матушка купит мне гребешок, и еще будет много интересного. Сводите меня в кино!

Для артистов, бродивших по горам Идзу и Сагами[11], портовый город Симода был желанным прибежищем, от него словно бы веяло родиной.

5

Каждый из бродячих артистов нагрузил на себя такую же ношу, как при переходе через перевал Амаги. На руках матушки с видом бывалого путешественника лежал, свесив лапы, щенок.

Покинув Югано, мы снова углубились в горы, Утреннее солнце поднималось над морем и согревало долины. Мы поглядели на восток. Возле устья реки Кавадзу, широко раскинувшись, светлело побережье.

– А вон там наш остров Осима! Такой большой, как посмотришь. Приезжайте к нам, хорошо? – попросила танцовщица.

Оттого ли, что осеннее небо было необычайно ясным, над морем, там, где подымалось солнце, витала, словно ранней весной, легкая дымка.

До Симода оставалось еще пять ри. Море на время спряталось за горами. Тиёко тягуче напевала какую-то песню.

Но вот дорога разветвилась на две. Меня спросили, по которой идти. Одна из них, узкая тропинка под сенью деревьев, несколько пугала своей крутизной, но зато вела напрямик через горы, другая в обход, была пологой и легкой. Я выбрал кратчайшую дорогу.

Пришлось подниматься чуть не ползком по отвесной тропинке, сплошь усыпанной палыми листьями, где нетрудно было поскользнуться. Дыхание у меня перехватывало, но тем отчаянней я спешил, при каждом шаге нажимая кулаком на колено. Остальные все больше отставали от меня. Одна только танцовщица, высоко подоткнув подол кимоно, поспевала за мной, не приближаясь, но и не удаляясь.

Иногда я с ней заговаривал. Она останавливалась с испуганной улыбкой и отвечала мне. Я поджидал ее, чтобы она успела нагнать меня, но танцовщица замирала неподвижно и продолжала путь только тогда, когда я трогался с места. Тропинка петляла и делалась все круче, а я все убыстрял шаги, но танцовщица упорно взбиралась на гору вслед за мной, сохраняя все то же расстояние. В горах парила тишина. Наши попутчики остались далеко позади, даже голоса их больше не долетали до нас. – Где в Токио ваш дом? – О, я живу в студенческом общежитии.

– И я побывала в Токио. Мы ездили туда исполнять пляски на празднике цветения вишен. Только я маленькая была, ничего не помню.

Танцовщица бросала мне один вопрос за другим:

– А у вас есть отец? А вы ездили в Кофу? Заводила разговор о том, приглашу ли я ее в кино, или вдруг начинала рассказывать об умершем ребенке.

Мы поднялись на вершину горы. Танцовщица поставила барабан на скамейку посреди иссохших трав и платочком отерла пот с лица. Потом смахнула пыль со своих ног и вдруг, присев передо мной на корточки, стала смахивать дорожную пыль с моих длинных хакама. Я рывком откинулся назад, и она невольно упала на колени. Низко пригнувшись, танцовщица все же отряхнула пыль с моей одежды. Наконец, спустив свой подоткнутый кверху подол, она встала и перевела дыхание.

– Сели бы отдохнуть! – сказала она. Мимо пролетела стая птичек. Было слышно, как шелестят сухие листья, когда птицы садятся на ветви, – такая тишина стояла кругом.

– Почему вы так быстро шли? – Танцовщице, видимо, было очень жарко.

Я легонько постучал пальцем по барабану, и птицы испуганно вспорхнули.

– Ах, как хочется пить!

– Погодите, пойду поищу воды.

Но танцовщица скоро вернулась ни с чем из рощи пожелтевших деревьев.

– А чем вы заняты, когда живете в Осима?

Тут вдруг танцовщица ни к селу ни к городу назвала два-три женских имени и принялась лепетать что-то уж совсем для меня непонятное. Кажется, дело происходило в Кофу, а не на острове Осима. Должно быть, речь шла о ее подружках, она училась в начальной школе два года. Танцовщица рассказывала бессвязно, что на память придет.

Мы довольно долго ждали, пока наши молодые спутники достигли вершины. Матушка догнала нас очень нескоро.

Когда мы спускались, я нарочно отстал от других вместе с Эйкити и завел с ним неспешную беседу.

Но не успели мы пройти и двух тё, как танцовщица бегом поднялась к нам вверх по тропинке.

– Там внизу источник. Поторопитесь! Смерть как пить хочется, но мы ждем вас.

Вода… Я быстро сбежал вниз. В тени деревьев из скалы бил чистый ключ. Женщины обступили его.

– Пожалуйста, испейте первым. Погрузишь руки, вода замутится, да к тому же после нас, женщин, источник станет нечистым,– сказала матушка.

Я стал пить ледяную воду из пригоршни. Женщинам не хотелось уходить отсюда. Выжимая досуха полотенце, они отирали с себя пот, ливший ручьем.

Спустившись с горы, мы вышли на дорожный тракт, ведущий в Симода. Показались дымки над печами угольщиков. Мы расположились отдохнуть на бревнах у обочины. Танцовщица, присев на корточки посреди дороги, принялась расчесывать своим розовым гребешком взлохмаченную шерсть щенка.

– Зубья поломаешь,– сделала ей замечание матушка.

– Ничего! Купим в Симода новый.

Я-то еще в Югано задумал выпросить на память гребешок танцовщицы. Она вкалывала его спереди в прическу – и вдруг чешет им собаку… «Куда он теперь»,– огорчился я.

На другой стороне дороги лежала куча связок мелкорослого бамбука.

– В самый раз годится для дорожной палки,– сказал я, когда мы с Эйкити первыми тронулись в путь.

Танцовщица догнала нас бегом. Она несла в руках бамбуковую трость выше себя ростом.

– Это еще зачем? – спросил Эйкити. Девочка чуть смущенно подала мне бамбук.

– Ну и зря! Такая толстая бамбучина, сразу видно, что краденая. Нехорошо, если заметят. Сейчас же отнеси назад!

Танцовщица вернулась туда, где лежали связки бамбука, и мигом примчалась обратно. На этот раз она подала мне трость не толще пальца, потом упала навзничь на межу поля и, трудно переводя дыхание, стала ждать других.

Мы с Эйкити без остановки отшагали пять-шесть кэнов.

– Важность какая! Можно выдернуть и вставить золотые,– вдруг донесся голос танцовщицы.

Я обернулся. Танцовщица шла рядом с Тиёко, матушка несколько позади, рядом с Юрико. Не замечая, что я оглядываюсь и прислушиваюсь, Тиёко подхватила:

– Правда, правда. Надо бы ему сказать.

Верно, разговор шел обо мне. Тиёко сказала, что зубы у меня неровные, а танцовщица возразила, что можно вставить золотые. Обсуждали мою наружность, но это не обидело меня, не заставило насторожиться, напротив, меня охватило чувство дружеской близости.

Некоторое время они разговаривали тихо. Вдруг я разобрал слова танцовщицы:

– Он хороший!

– Что ж, пожалуй. Похоже, что хороший.

– Нет, вправду хороший человек. Хороший, хороший!

Голос звучал так искренно… В немногих словах по-детски откровенно выплеснулось сердечное чувство. Она заставила меня самого по-настоящему поверить, что я хороший человек. Радостно глядел я на облитые светом горы. В глубине век что-то слегка пощипывало.

В свои двадцать лет я подверг себя беспощадному анализу и пришел к выводу, что духовно вконец искалечен сиротством. И не в силах победить тоску отчаяния, отправился в путешествие по Идзу. Вот почему я был так несказанно счастлив! Значит, я в обычном житейском смысле кажусь людям хорошим. А как удивительно светлели горы! Сказывалась близость залива Симода.

Размахивая бамбуковой палкой, я сбивал головки осенних цветов.

На дороге, возле какой-нибудь деревни, иногда бросалась в глаза дощечка с надписью: «Нищим и бродячим музыкантам в деревню заходить строго запрещается».

6

Гостиница Косюя находилась на северной окраине Симода. Я поднялся вслед за моими спутниками в комнатушку на втором этаже, примостившуюся под самой кровлей. Потолка не было. Когда я присел на край окна, голова моя почти касалась крыши.

– Ты плечи не перетрудила? – несколько раз заботливо осведомилась матушка у танцовщицы.

– Нет, руки не болят.

Танцовщица сделала несколько красивых движений руками, словно ударяя по барабану.

– Не болят. Могу играть, могу. Я поднял барабан:

– О-о, какой тяжелый!

– Да, тяжелее, чем вы думали. Тяжелее вашей сумки,– засмеялась танцовщица.

Мои попутчики оживленно обменивались приветствиями с постояльцами гостиницы. Это была своя компания: бродячие артисты и балаганщики. Похоже, что город Симода служил гнездом для этих перелетных птиц. Чей-то ребенок, топая ножками, забежал в комнату. Танцовщица дала ему медяк.

Когда я собрался уходить из гостиницы Косюя, танцовщица первой вышла в прихожую и повернула мои оставленные у порога тэта носками к выходу.

– Возьмите меня в кино,– шепнула она словно бы сама себе.

Какой-то человек, смахивавший на громилу, проводил меня до полдороги. Мы с Эйкити пошли в гостиницу, хозяин которой был раньше градоправителем. Я принял ванну и вместе с Эйкити пообедал свежей рыбой.

Купите хоть немного цветов для завтрашней поминальной службы, положите их на алтарь. Пусть это будет от меня,– на прощанье я передал Эйкити немного денег.

Завтра утром я должен был отплыть на пароходе. Деньги у меня были на исходе, а надо было еще добраться до Токио. Бродячим артистам я сказал, будто мне поневоле приходится прервать путешествие, этого-де требуют занятия.

Часа через три я отужинал и перешел по мосту на северную окраину города. Там я поднялся на вершину горы Симода-Фудзи и полюбовался видом на гавань, а на обратном пути завернул в гостиницу Косюя.

Бродячие артисты как раз ужинали. Перед ними стояла сковорода с курятиной.

– Отведайте хоть малость. Правда, мы, женщины, опускали туда свои палочки, после нас кушанье нечистое, но ничего, смеха ради можно.– Матушка вынула из корзины чашку, палочки для еды и велели Юрико их помыть.

Сегодня был канун сорок девятого дня после кончины младенца, и все принялись хором умолять меня отложить отъезд хоть на денек, но я отговорился тем, что спешу к началу занятий.

Матушка повторяла:

– Ну, если так, приезжайте к нам на зимние каникулы, мы все придем встречать пароход. Только известите нас заранее. Вы нас обидите, если остановитесь в гостинице. Будем вас встречать.

Когда в комнате остались только Тиёко и Юрико, я пригласил их в кино. Тиёко прижала руки к животу:

– Нездоровится мне. Совсем ослабела от долгой ходьбы.

На ее бледном до синевы лице была написана смертельная усталость. Юрико с каменным лицом уставилась в землю.

Танцовщица играла с ребенком. Увидев меня, она повисла на шее матушки и стала выпрашивать у нее дозволения пойти со мной в кино, но скоро вернулась ни с чем, смущенная, и повернула мои тэта к выходу.

– В чем дело? Отчего нельзя отпустить ее с ним одну? – попробовал замолвить за нас словечко Эйкити, но матушка была неумолима.

«Почему ей нельзя пойти со мной?» —думал я с недоумением. Выйдя из прихожей, я увидел, что танцовщица гладит щенка по голове. Она держалась отчужденно и даже не посмотрела на меня. Я так и не решился сказать ей ни слова.

В кинематограф я пошел один. Женщина-рассказчик[12] давала пояснения при свете фонарика. Скоро мне надоело смотреть, и я вернулся в свою гостиницу. Опершись локтями на подоконник, я долго глядел на ночной город. Улочка была темная. Мне чудилось, что издалека еле доносится стук барабана. И вдруг закапали беспричинные слезы.

7

Когда на другой день я завтракал в семь утра, перед отъездом, Эйкити окликнул меня с улицы. На нем было черное хаори с гербами. Он принарядился, чтобы проводить меня. С ним никого не было. Я остро почувствовал грусть одиночества. Эйкити поднялся ко мне наверх.

– Наши все хотели проводить вас, но вчера поздно легли, просто без сил, до того утомились. Уж извините. Просили передать, что зимою непременно вас ждут.

На улице дул зябкий ветерок осеннего утра. По дороге Эйкити купил для меня четыре пачки сигарет «Сикисима», немного хурмы и освежающее полоскание для рта «Каору»[13].

– Мою сестренку зовут Каору,– заметил он с улыбкой.– На корабле мандарины вредят, хурма помогает против морской болезни.

– А такой подарок годится?

Я снял с себя охотничью шапочку и нахлобучил на голову Эйкити, вынул из сумки смятую студенческую фуражку и стал ее разглаживать. Оба мы рассмеялись.

Мы дошли до пристани. На берегу сидела, низко пригнувшись к земле, танцовщица. Образ ее словно впорхнул в мое сердце. Пока я не приблизился к ней, она не шевельнулась. Молча склонила голову. На ее лице виднелись следы вчерашнего грима. Красные пятнышки в уголках глаз, словно бы отблески гнева, сообщили ее лицу выражение юного достоинства.

Эйкити спросил:

– А другие придут?

Танцовщица отрицательно покачала головой.

– Что, все еще спят? Она кивнула.

Пока Эйкити ходил покупать для меня билеты на ялик для переправы и на пароход, я попробовал было завязать разговор, но танцовщица упорно смотрела вниз, туда, где канал впадает в море, и не проронила ни слова. Даже не дослушав до конца, она начинала механически, словно во сне, кивать головой.

Но тут вдруг я услышал:

– Бабушка, видать, он добрый.

Ко мне подошел человек, похожий на землекопа.

– Господин студент, вы едете в Токио? Будьте милостивы, позаботьтесь в дороге об этой старушке, жаль ее, бедную. Сын у нее работал на серебряных рудниках в Рэндайдзи[14], да в нынешнюю эпидемию померли и сын и невестка[15]. Осталось трое внучат. Ничего не попишешь! Потолковали мы между собой и порешили отправить всю семью на родину, в Мито. Бабушка, почитай, ничего не соображает. Когда пароход причалит к Рэйгансиме[16], посадите их на трамвай, что идет к вокзалу Уэно. Хлопотное это дело, но мы так просим вас, уж так просим! Вы только поглядите, и, верно, вас жалость возьмет.

Старуха стояла с потерянным видом. К спине был привязан грудной младенец. За левую руку уцепились две девочки: младшая – лет трех, старшая – лет пяти. В грязном узле виднелись рисовые колобки и соленые сливы.

Шахтеры целой компанией пришли позаботиться о старухе. Я охотно взялся помочь ей. – Уж мы на вас надеемся!

– Очень благодарим. Надо бы самим проводить их в Мито, да никак невозможно.

Каждый из шахтеров выражал мне свою признательность.

Ялик сильно качался на волнах. Танцовщица, по-прежнему крепко сжав губы, смотрела в сторону. Цепляясь за веревочную лестницу, я оглянулся. Она как будто собиралась сказать «прощайте», но только еще ниже опустила голову. Эйкити усердно махал подаренной ему охотничьей шапочкой. Когда я был уже далеко, танцовщица тоже махнула чем-то белым.

Пароход покинул залив Симода. Пока южный берег полуострова Идзу не скрылся за кормой, я, ухватившись за поручни, жадно вглядывался в открытое море, где виднелся остров Осима. У меня было такое чувство, будто маленькая танцовщица осталась где-то в далеком прошлом.

Я заглянул в соседнюю каюту проведать старушку, но люди уже собрались вокруг нее в кружок и всячески ее утешали. Успокоенный, я ушел в свою каюту.

В море Сагами поднялось сильное волнение. Сидя на полу, я клонился то вправо, то влево. Матрос подавал пассажирам маленькие тазики. Я растянулся на полу, положив сумку вместо подушки. В голове у меня было пусто, я даже не чувствовал времени. Слезы капали неудержимо. Щеке стало холодно, и я повернул сумку другой стороной.

Рядом со мной лежал мальчик. Он был сыном фабриканта, ехал в Токио готовиться к поступлению в высшую школу и сразу почувствовал ко мне симпатию, увидев на мне студенческую фуражку. Мы разговорились.

– Что с вами? Случилась какая-нибудь беда? – спросил он.

– Нет, я сейчас расстался с одной девушкой,– ответил я просто, с полной откровенностью.

Я не стыдился своих слез. Ни о чем не думал. Спокойно погрузился в забытье, переполненный освежающей отрадой. Не заметил даже, как на море опустились сумерки. Но вот в Адзиро и Атами зажглись огни.

Мне стало холодно, я проголодался. Мальчик открыл сверток из коры бамбука.

Словно забыв, что это чужое, я поел норимаки[17]. И завернулся в школьный плащ мальчика. Я был погружен в такую теплую атмосферу дружбы, когда все кажется простым и естественным.

Завтра утром я провожу старушку на вокзал Уэно и куплю ей билет до Мито. Это в порядке вещей. Все, чувствовал я, сливается воедино.

Свет в каюте погас. Сильнее послышался запах моря и живой рыбы, нагруженной на пароход.

В полной тьме, согретый теплом спавшего рядом со мной мальчика, я дал волю слезам. Будто голова моя стала чистой водой и она проливалась капля за каплей. Потом словно бы не осталось ничего, только сладостное умиротворение.

СЛОВАРЬ ЯПОНСКИХ СЛОВ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ТЕКСТЕ

Варадзи – соломенные сандалии.

Тэта – японская национальная обувь в виде деревянной дощечки на двух поперечных подставках.

Дзабутон – плоская подушечка для сидения на полу.

Дзё – мера длины, равная 3,8 м.

Дзори – сандалии из соломы или бамбука.

Какэмоно – картина или каллиграфическая надпись, выполненная на полосе шелка или бумаги.

Касури – хлопчатобумажная ткань.

Кимоно – японская национальная одежда.

Котацу – прямоугольная жаровня, вделанная в углубление в полу и накрываемая одеялом.

Кэн – мера длины, равная 1,8 м.

Мидзуя – комната для мытья чайной утвари в чайном павильоне.

Оби – длинный широкий пояс на женском кимоно.

Ри – мера длины, равная 3,9 км.

Сакэ – японская рисовая водка.

Сёдзи – раздвижная стена в японском доме. 

Сун – мера длины, равная 3 см.

Сэн – мелкая денежная единица, сотая часть иены.

Сяку – мера длины, равная 30,3 см.

Сямисэн – трехструнный щипковый инструмент.

Таби – японские носки с отделением для большого пальца.

Тан – мера длины, равная 10,6 м. 

Танка – японское пятистишие. 

Татами – плетеные циновки стандартного размера (примерно 1,5 кв. м), которыми застилаются полы в японском доме; числом татами определяется площадь жилых помещений.

Те – мера длины, равная примерно 110 м.

Токонома – ниша в японском доме, обычно украшаемая картиной или свитком с каллиграфической надписью, вазой с цветами.

Фурисодэ – кимоно с длинными рукавами.

Фуросики – квадратный платок, в котором носят мелкие вещи, книги и т. п.

Фусума – раздвижные деревянные рамы, оклеенные с обеих сторон плотной бумагой. Служат внутренними перегородками в японском доме.

Хайку (хокку) – японское трехстишие.

Хакама – широкие штаны, заложенные у пояса в глубокие складки.

Хаори – накидка, принадлежность парадного (мужского и женского) костюма.

Хибати – жаровня: деревянный, металлический или фарфоровый сосуд с золой, поверх которой укладывается горящий древесный уголь.

Юката – ночное кимоно.

Примечания

1

Конгасури – дешевое хлопчатобумажное кимоно синего цвета с белым стрельчатым узором.

2

В широком японском рукаве имеется карман. …в куртке с гербами…– короткая куртка слуги или рабочего с гербом или именем хозяина.

3

Остров Осима – самый большой из архипелага семи островов, расположенных к юго-востоку от полуострова Идзу.

4

Симода – портовый город на юго-востоке полуострова Идзу, богат историческими памятниками.

5

Ито – гавань и курортный город на полуострове Идзу.

6

Каи – название старой провинции (ныне часть префектуры Яманаси) на востоке острова Хонсю. Кофу – город, а также местность в Центре префектуры Яманаси.

7

Го – старинная игра в шашки на многоклеточной доске.

8

Гобанг – игра в пять шашек на многоклеточной доске.

9

Утаи – отрывки из пьес старинного театра Но, исполняются особым напевным речитативом.

10

Мито Комон (1628—1700) – историк и конфуцианец. Речь идет о народной книге из репертуара рассказчиков.

11

Сагами – название старой провинции, ныне часть префектуры Каннагами.

12

…женщина-рассказчик…– в эпоху немого кино фильмы в Японии показывали в сопровождении не музыки, а устного рассказа о происходящем.

13

«Каору» – в переводе с японского буквально «аромат». Имя танцовщицы.

14

Рэндайдзи – местность возле Симода, где находятся горячий источник и серебряные копи.

15

В 1919 г. в Японии эпидемия испанки унесла 150 тыс. жителей.

16

Рейгансиме – пристань на правом берегу реки Сумида. Там причаливают корабли, идущие из Идзу.

17

Норимаки – рисовые колобки или ломтики сырой рыбы, завернутые в листья морской капусты.