ГЛАВА 1

– Только, пожалуйста, никаких непристойных шуток,– предупредила Эгути женщина в гостинице.– У нас запрещается, например, совать пальцы в рот спящим девушкам.

Этот дом трудно было назвать гостиницей. На втором этаже – комната в восемь татами, где Эгути разговаривал с женщиной, а рядом две спальни, не больше; внизу же, кажется, еще теснее и, похоже, нет даже гостиной. Нет и гостиничной вывески. Очевидно, тайна этого дома не позволяет ее повесить. В доме царит тишина. Вокруг ни души, кроме той женщины, которая встретила Эгути у ворот, запертых на ключ, и теперь разговаривала с ним. Эгути никак не мог понять, кто она – хозяйка дома или просто служит здесь. Он здесь гость, поэтому лучше не задавать лишних вопросов.

Женщине на вид лет сорок пять, роста она небольшого, голос молодой и как будто нарочито спокойный и благожелательный. Она шевелила тонкими губами, не раскрывая рта, и почти не смотрела в лицо собеседнику. Но было в ее черных глазах что-то такое, что рассеивало всякие подозрения, и, более того, в ней самой не чувствовалось подозрительности, держалась она с привычным спокойствием. В железном котелке на хибати закипела вода, и женщина приготовила чай. Зеленый чай оказался на удивление вкусным, а все движения женщины были размеренны и красивы. Эгути не ожидал увидеть в таком заведении ничего подобного, и это его окончательно успокоило. В токонома висела картина Каваи Гёкудо – наверняка репродукция – с изображением горного селения, теплого от красных листьев клена, Вряд ли в такой комнате могло крыться что-то необычное.

– И пожалуйста, прошу вас, не пытайтесь разбудить девочку. Как бы вы ни старались, она все равно не проснется… Она спит очень крепко и ничего не знает,– твердила женщина.– Девушка будет спать все время, до самого утра, ничего не подозревая. Не зная, с кем провела ночь… Пусть вас это не смущает.

Эгути не стал говорить о возникших у него сомнениях. – Девушка очень красива. И мы здесь принимаем только таких гостей, на которых можно целиком положиться…

Почувствовав неловкость, Эгути перевел взгляд на свои часы.

– Который час?

– Без пятнадцати одиннадцать.

– Значит, пора. Ведь все старые люди рано ложатся и рано встают. Прошу вас, когда захотите…– Женщина поднялась и открыла ключом дверь в соседнюю комнату. Вероятно, она была левшой, во всяком случае, дверь она отпирала левой рукой. Ничего особенного в этом не было, но Эгути следил за ней, затаив дыхание. Она приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Ничего особенного, привычное для нее дело. Но, увидев ее со спины, Эгути испытал странное чувство. На ее оби сзади была изображена огромная странная птица. Эгути не знал, что это за птица. Глаза и лапки у нее казались живыми, как на фотографии, хотя рисунок был очень стилизованным. Сама по себе птица не производила неприятного впечатления, неудачен был весь узор, но в птице как бы воплотилось все то неприятное, что было в облике женщины. Фон рисунка был бледно-желтый, почти белый. В соседней комнате царил полумрак.

Женщина прикрыла дверь, а ключ положила на стол перед Эгути. Ничто в выражении ее лица не изменилось, голос тоже остался прежним.

– Прошу вас, вот ключ. Спокойной ночи. А если не сможете заснуть, под подушкой найдете снотворное.

– Нет ли у вас какого-нибудь европейского вина?

– Нет, мы спиртного не держим,

– Может, найдется хоть немного, для сна?

– Нет.

– Девушка в соседней комнате?

– Крепко спит и ждет вас.

– Да? – Эгути немного удивился. Когда же девушка прошла в комнату и как долго она уже спит? Значит, женщина заглядывала туда, чтобы убедиться, что девушка заснула? Эгути слышал от своего старого знакомого, не раз бывавшего в этом доме, что девушки всегда крепко спят, и разбудить их невозможно, но, решив прийти сюда, он по-видимому, не совсем верил этим рассказам.

– Вы здесь будете переодеваться? – женщина явно намеревалась ему помочь. Эгути молчал.

– Слышно, как шумят волны. И ветер…

– Волны шумят?

– Доброй ночи,– сказала женщина и вышла.

Оставшись один, Эгути оглядел комнату – восемь татами, ничего особенного. Потом взгляд его остановился на двери, ведущей в соседнюю комнату. Дверь была из дерева криптомерии шириной около метра. Ее, видимо, навесили не тогда, когда строили дом, а несколько позднее. Заметив это, Эгути пришел к выводу, что и всю стену сделали позднее, вместо прежних фусума, чтобы создать таинственную комнату «спящих красавиц». Цветом эта стена не выделялась среди других, но выглядела новее.

Эгути взял ключ, оставленный женщиной. Самый простой ключ. Казалось бы, взяв ключ, он должен был сразу направиться в соседнюю комнату, но он не двинулся с места. Как и говорила женщина, ясно слышался шум прибоя. Как будто волны бились о высокий утес. И как будто маленький домик стоял на самом краю этого утеса. Ветер гудел, предсказывая скорую зиму. А может, просто этот дом вызывал чувство приближающейся зимы или таков был душевный настрой старого Эгути, потому что на самом деле в комнате не было холодно даже с одним хибати. К тому же район здесь теплый. Вряд ли от ветра осыплются листья с деревьев. Эгути пришел сюда поздно вечером и не разглядел окружающего пейзажа, но ясно почувствовал запах моря. Пройдя в ворота, он оказался в большом саду – дом со всех сторон обступали высокие сосны и клены. На фоне темнеющего неба четко вырисовывались сосновые иглы. Очевидно, прежде здесь был чей-то загородный дом.

Эгути, держа ключ в руке, закурил сигарету, затянулся раз-другой и тут же погасил ее в пепельнице; вторую же докурил до конца. Никакого желания посмеяться над своими опасениями у него не было, а в душе росла неприятная опустошенность. Обычно Эгути засыпал, выпив немного виски, но сон его был неглубоким, часто с плохими сновидениями. Эгути часто вспоминал строчки из стихотворения одной поэтессы, рано умершей от рака: «Бессонными ночами приходят мертвецы, псы черные, мерзкие жабы». И теперь, вспомнив это стихотворение, он подумал, что, возможно, девушка, спящая – нет, вернее, усыпленная – в соседней комнате, похожа на этих «мертвецов», и заколебался, входить ему туда или нет. Он не спросил, чем усыпили девушку, но поскольку она, видимо, погружена в какой-то противоестественный, летаргический сон так, что ничего не знает и не чувствует, то у нее, наверное, такая же, как у наркоманов, свинцово-серая кожа, обведенные черными кругами глаза и высохшее, исхудавшее тело с выступающими ребрами. Должно быть, она вялая, холодная и отечная. А может, слегка похрапывает, обнажив отвратительные синеватые десны. Старому Эгути за шестьдесят семь лет жизни, безусловно, случалось проводить с женщинами неприятные ночи. Почему-то именно неприятное никогда не забывается. И дело вовсе не в наружности женщины, а в том отпечатке, который накладывают на них несчастливые повороты женской судьбы. Сейчас Эгути уже стар, и ему не хотелось бы провести с женщиной еще одну неприятную ночь. Такие мысли появились у него в самый последний момент. Есть ли на свете что-либо омерзительней старика, собирающегося провести ночь рядом с усыпленной девушкой, которая не может даже раскрыть глаза? И разве Эгути пришел сюда не в поисках предела этой мерзости?

Женщина говорила о тех, на кого «можно положиться», по-видимому, на всех, кто бывает здесь, «можно положиться». Старик, рассказавший Эгути об этом доме, тоже из таких. Из стариков, переставших быть мужчинами. Он, очевидно, считал, что и Эгути уже достиг возраста старческой слабости. Женщина, встретившая Эгути, вероятно, привыкла иметь дело только с такими стариками, и потому отнеслась к нему без какого-либо сочувствия, и не стала ничего выспрашивать. Однако старый Эгути еще не стал тем, на кого, по выражению женщины, «можно положиться», а был еще кое на что способен. Это зависело от его собственного настроения, от обстановки и от партнерши. Но он чувствовал, что неизбежная немощь старости подступает вплотную и плачевное состояние завсегдатаев этого дома – его завтрашний день. И верный признак того – его приход сюда. Поэтому Эгути и не собирался нарушать грустных запретов, налагаемых на престарелых посетителей этого дома. А раз не собирался, то и не станет нарушать. Дом этот можно назвать тайным клубом, но членов клуба, стариков, по-видимому, не так много; Эгути же пришел сюда вовсе не за тем, чтобы разоблачать грехи клуба или разрушать его обычаи. Да и любопытство не было особенно сильным, что также является признаком старческой бесчувственности. И хотя Эгути вспоминались слова женщины: «Некоторые наши гости говорят, что видят здесь приятные сны, а другие,– что вспоминают молодые годы»,– на лице его не было даже горькой усмешки, когда он поднялся, опираясь одной рукой о стол, и открыл дверь в соседнюю комнату.

– О! – вырвалось у Эгути при виде штор из алого бархата. Тусклое освещение придавало глубину их окраске, словно рассеялся перед шторами тонкий слой света, и Эгути подумалось, что он вступил в призрачное царство. Шторы закрывали все четыре стены комнаты. Дверь, в которую вошел Эгути, тоже была закрыта шторой, только край ее был отдернут. Повернув ключ в двери и задергивая штору, Эгути увидел спящую девушку. Она не выглядела спящей, но дыхание ее было ровным и глубоким. У Эгути захватило дух от неожиданной красоты девушки. Неожиданной была не только ее красота, но и молодость. Она спала на левом боку, тела ее видно не было, только лицо. Ей было лет двадцать, не больше. В груди Эгути как будто забилось еще одно сердце.

Правая ладонь девушки покоилась на подушке, а левая, скрытая одеялом, была, очевидно, вытянута в сторону; из пальцев правой руки только большой наполовину спрятался под щекой, остальные же, лежавшие на подушке вдоль щеки, мягкие и нежные от сна, были слегка загнуты внутрь, но не настолько, чтобы совсем исчезли хорошенькие ямочки у основания пальцев. Теплая розоватость постепенно сгущалась к кончикам пальцев. Рука была белая и гладкая.

– Спишь? Не проснешься? – спросил старый Эгути как будто для того, чтобы дотронуться до этой руки; взял ее в свою и слегка встряхнул. Он знал, что девушка не проснется. Не выпуская руки, он вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, что она собой представляет в жизни. Брови ее не были накрашены, сомкнутые ресницы, густые и длинные. Волосы приятно пахли.

Некоторое время спустя до него донесся шум прибоя, на этот раз очень громкий; девушка очаровала его. Набравшись решимости, он разделся, Только сейчас он заметил, что свет в комнате падает сверху, и, подняв глаза, увидел, что его дают электрические светильники в двух оконцах на потолке, затянутых японской бумагой. Быть может, алый бархат так выразителен благодаря этой подсветке, а кожа девушки кажется прекрасной, как мечта, оттого, что ее окрашивает своим цветом бархат,– внешне спокойно размышлял Эгути, но покоя в его душе не было. Нет, вряд ли тут дело в шторах,– скорее всего, у нее действительно такой цвет лица. Когда глаза Эгути привыкли к освещению в комнате, оказалось, что для него, обычно спавшего в темноте, этот свет слишком ярок, но выключателя в комнате не было видно. Он обратил внимание, что одеяло на постели хорошее, пуховое.

Эгути тихонько забрался под одеяло, боясь разбудить девушку, хотя и знал, что она не должна проснуться. Девушка была совершенно нагая. Когда Эгути лег рядом с ней, она не шелохнулась – не попыталась прикрыть грудь или сдвинуть ноги. Обычно молодые женщины в подобных случаях мгновенно просыпаются, как бы крепко они ни спали. Но этот сон был не обычный. И все же Эгути постарался лечь так, чтобы не коснуться тела девушки. Ее колени были немного согнуты и выдвинуты вперед, поэтому Эгути не мог удобно вытянуть ноги. Но, даже не глядя на девушку. Эгути знал, что она лежит не в оборонительной позе, при которой согнутые колени лежат одно на другом, напротив, ее правое колено было сдвинуто назад, а левая нога вытянута. Плечи и бедра спящей лежали под разными углами к туловищу. Девушка, очевидно, была не очень высокого роста.

Рука девушки, которую старый Эгути перед этим держал в своей, тоже спала глубоким сном, безвольно упав на подушку, когда Эгути выпустил ее. Он подтянул свою подушку, и рука скатилась на простыню. Опершись локтем о подушку и разглядывая руку спящей, Эгути пробормотал: «Ну совсем как живая». Нет, он не сомневался, что она живая, просто хотел сказать, какая она чудная, но, вырвавшись, слова эти прозвучали как-то зловеще. Разве эта ниче– го не подозревающая, усыпленная девушка, для которой время как бы остановилось, как бы частично потеряно, не погружена в бездну, которая сродни смерти? На свете не бывает живых кукол, значит, она не кукла, но ее сделали игрушкой, назначение которой – не вызывать чувство стыда у стариков, переставших быть мужчинами. Нет, эта девушка – не игрушка, а, быть может, сама жизнь для таких стариков. Жизнь, к которой они могут спокойно прикоснуться. Эгути с его старческой дальнозоркостью рука девушки, лежавшая рядом, казалась еще более нежной и прекрасной. Кожа на ощупь была гладкая, но рассмотреть ее без очков он не мог.

Эгути заметил, что мочка уха спящей окрашена в тот же тепло-розовый цвет, что и кончики пальцев. Эта розовая мочка, проглядывавшая через волосы, и свежесть девушки взволновали старого Эгути до боли в груди. Он пришел в этот таинственный дом впервые, побуждаемый, главным образом, любопытством, но он догадывался, что тех, кто старше его и уже ни на что не способны, приводят сюда более сильные радости и печали. Волосы девушки были длинные. Должно быть, она отрастила их, чтобы старые люди могли ими играть. Эгути опустил голову на подушку и слегка приподнял волосы спящей, приоткрыв ухо. Кожа под волосами за ухом была белая. Шея и плечи дышали невинностью. Они еще не набрали округлой пышности, свойственной взрослым женщинам. Эгути отвел взгляд и осмотрелся вокруг. Только его одежда лежала в специальной корзине, одежды девушки нигде не было видно. Вероятно, ее забрала та женщина, а может, девушка пришла в эту комнату уже без одежды – мысль эта поразила Эгути. Ведь ее мог кто-нибудь увидеть. Он понимал, что ничего страшного теперь в этом нет, что девушку специально для этого и усыпили, но все же прикрыл одеялом плечи спящей и закрыл глаза. И вдруг в запахе, исходящем от девушки, он почувствовал запах грудного ребенка. Младенца, сосущего грудь. Этот запах был более сладким и сильным, чем запах самой девушки.

– Не может быть…– Казалось невероятным, что эта девушка могла уже родить ребенка, что груди ее набухли и из них сочится молоко. Эгути снова оглядел лоб и щеки девушки, всю девическую линию шеи от самого подбородка. И хотя все было ясно и так, он приподнял одеяло, прикрывавшее грудь и плечи спящей, и заглянул под него» Нет, конечно, к этой груди еще никогда не прикладывали ребенка. И на ощупь она не была влажная. Но если даже предположить, что по отношению к этой девушке, не достигшей и двадцати лет, выражение «пахнет молоком матери» еще не утратило своего смысла, все равно ее тело не должно иметь запаха грудного ребенка. Так может пахнуть только женщина. И все же Эгути определенно почувствовал в тот момент запах грудного младенца. Или это была только мимолетная галлюцинация? Почему она вдруг возникла, Згути не знал; быть может, запах младенца исходил из какой– то расщелины в его пустом сердце? Размышляя об этом, Эгути погрузился в печальные думы об одиночестве. Он ощутил леденящую грусть – неизбежную спутницу надвигающейся старости. Потом она сменилась жалостью и любовью к девушке, пахнущей молодым теплом. И вдруг Эгути почувствовал, как в теле девушки зазвучала музыка, которая словно рассеяла томившее его холодное сознание вины. Музыка эта была полна любви.

Эгути оглядел все четыре стены, словно испытывая желание убежать, но выхода, скрытого бархатными шторами, как будто вообще не существовало. Алый бархат, казавшийся легким в свете лампы на потолке, был совершенно неподвижен. Он как бы держал взаперти усыпленную девушку и старика.

– Ты не проснешься? Нет? – Эгути взял девушку за плечо и встряхнул, потом приподнял ее голову. – Не проснешься? Нет?

Чувство, поднявшееся в душе Эгути, побудило его коснуться девушки. Он больше не мог мириться с тем, что девушка спит, не отвечает ему, не видит его лица, не слышит голоса, не знает даже того, что с ней сейчас находится человек по имени Эгути. Ни единая частичка его существования не достигнет ее души. Она не проснется. Старик чувствовал на своей руке тяжесть головы спящей, только легкое движение бровей доказывало, что она живая. Эгути не шевелил рукой.

Если бы девушка могла проснуться от подобных попыток разбудить ее, то стала бы явной тайна этого дома, о которой старый Кига, поведавший обо всем Эгути, говорил, что там «как будто спишь с таинственным Буддой». Ведь именно спящая непробудным сном женщина и является для стариков, «на которых можно положиться», не чем иным, как тем соблазном, риском и удовольствием, которых они сами могут не опасаться. Старый Кига говорил Эгути, что он и ему подобные только тогда чувствуют в себе биение жизни, когда находятся рядом с усыпленной женщиной. Заглянув как-то в гости к Эгути, Кига со своего места увидел в саду на засохшем осеннем мху что-то красное и, спросив: «Что это там?»,– тут же пошел посмотреть. Это были красные плоды аоки. Несколько штук валялось на земле. Кига поднял один и, вертя его в пальцах, рассказал об этом таинственном доме. Он сказал, что ходит туда, когда уже больше не в состоянии выносить отчаяние старости.

– Мне кажется, что я окончательно разочаровался в женщинах еще в далеком, далеком прошлом. И знаешь, нашлись люди, которые придумали усыплять женщин так, что те не могут проснуться.

Возможно, эти спящие девушки, безмолвные и ничего не слышащие,– лучшие собеседницы для стариков, которые уже не в состоянии иметь дело с обычными женщинами? Сегодня Эгути впервые видит такую девушку. А ей наверняка уже не раз приходилось проводить время со стариками вроде него. Полностью им доверившись и совершенно ничего не чувствуя, в глубоком сне, подобном смерти, с невинным лицом так же, как сейчас лежала она на боку и легко дышала. Быть может, некоторые старики ласкали все ее тело, а некоторые рыдали, оплакивая свою судьбу. Ничего этого девушка не знала. Эгути осторожно, как будто держал в руке очень хрупкий предмет, вытащил руку из– под головы девушки. Но в глубине души его не покидало желание грубо разбудить ее.

Когда Эгути вынул свою руку из-под головы спящей, она слегка повернула голову и плечи и теперь лежала лицом кверху. Эгути отпрянул, ожидая, что она сейчас проснется. Ее лицо, освещаемое лампой с потолка, сияло юной свежестью. Девушка подняла левую руку и поднесла ее ко рту. Эгути подумал, что у нее привычка спать, держа во рту палец, но она лишь легонько прикоснулась пальцем к губам. При этом губы ее чуть приоткрылись, так что стали видны зубы. До сих пор девушка дышала носом, а теперь начала дышать через рот, и дыхание ее как будто участилось. «Может, у девушки что-то болит,– подумал Эгути.– Нет, не похоже». Губы ее чуть-чуть изогнулись, казалось, она улыбается. Шум прибоя, бьющегося о высокий обрывистый берег, снова усилился. По шуму волн Эгути догадался, что под крутым берегом тянется гряда скал. Вода задерживалась между ними и с запозданием откатывалась назад. Теперь, когда девушка дышала ртом, запах ее дыхания стал явственней. Однако это не был запах молока. Эгути недоумевал, почему вдруг ему почудился запах молока, и решил, что просто он почувствовал в этой девушке женщину.

Внуки Эгути уже давно не пахнут молоком матери. Сейчас он почему-то о них вспомнил. Его дочери повыходили замуж, и все три родили ему внуков; Эгути помнит не только то время, когда его внуки пахли материнским молоком, не забыл он, и как, держал на руках своих маленьких дочерей. Быть может, угрызения совести заставили Эгути вспомнить молочный запах родных ему малюток? Нет,

наверное, это все-таки память его сердца, преисполненного сочувствия к девушке.

Эгути тоже повернулся на спину, стараясь не задеть девушку, закрыл глаза. Лучше бы он принял снотворное, лежавшее под подушкой. Оно, конечно, не такое сильное, как то, что дали девушке. Значит, Эгути проснется раньше ее. Иначе и тайна этого дома, и его чары навсегда рассеются. Эгути вытащил из-под подушки и раскрыл бумажный пакетик; внутри лежали две белые таблетки. Если выпить одну, наступит полусон, подобный опьянению, а если выпить обе, сон будет глубоким, как смерть. Пока Эгути рассматривал таблетки, раздумывая, что лучше, он вспомнил два случая из своей жизни, связанные с грудным молоком. Один – неприятный, другой – безумный.

– Что это, запах молока? Молоком пахнет? Пахнет ребенком? – Женщина, складывавшая сброшенную Эгути одежду, изменилась в лице и сердито посмотрела на Эгути.– Твоим ребенком. Перед выходом из дома ты держал его на руках. Так ведь?

Руки ее задрожали.

– Это ужасно, ужасно.– Она поднялась и бросила одежду Эгути.– Ужасно. Нянчился с ребенком, а потом пришел ко мне.– Голос ее поднялся до крика, а лицо исказила гримаса гнева. С этой женщиной – гейшей – Эгути был знаком много лет. Она знала, что у Эгути есть жена и дети, но запах грудного младенца вызвал у нее сильное отвращение и жгучую ревность. С тех пор их отношения испортились.

Виновницей запаха, который так не понравился гейше, была младшая дочурка Эгути, совсем еще крошка. До женитьбы Эгути встречался с другой девушкой. Ee родители не жаловали его, и поэтому их редкие свидания проходили обычно очень бурно. Однажды, оторвавшись от любимой, Эгути увидел на ее груди около соска кровь. Он испугался, но как ни в чем не бывало снова прильнул к ней, на этот раз нежно, и слизнул красные капельки. Одурманенная ласками, девушка ничего не заметила. Когда они немного успокоились, Эгути рассказал ей об этом, но оказалось, что она не чувствовала боли.

Странно, что эти два случая сейчас всплыли в его памяти, ведь все это было так давно. Но не потому ли ему внезапно почудился запах грудного молока при виде спящей здесь девушки, что в нем жили эти воспоминания. Часто говорят: «Это было давно», но ведь воспоминания живут в нашей памяти своей жизнью, независимо от того, давно или недавно произошли сами события. Воспоминания детства шестидесятилетней давности порой могут быть ярче и живее вчерашних. И чем старше становится человек, тем чаще так происходит. И разве не бывает так, что события детских лет формируют характер человека и предопределяют всю его жизнь? Взять, например, ту девушку, на груди которой тогда выступила кровь: благодаря ей Эгути впервые понял, что губы мужчины могут оставить подобный след в любом месте женского тела. И хотя впоследствии он старался этого не делать, воспоминание он сохранил на всю жизнь, точно подарок от той девушки; и не раз из этого воспоминания он черпал новые жизненные силы.

Вспомнилось странное признание, которое Эгути в молодости услышал от жены директора одной крупной фирмы, женщины немолодой, умной и с большими связями.

– Перед тем как заснуть, я закрываю глаза и пытаюсь сосчитать мужчин, поцелуи которых не были бы мне противны. Считаю по пальцам. Но если насчитываю меньше десяти, становится грустно и одиноко.– Она говорила это, танцуя вместе с Эгути вальс. Молодой Эгути внезапно разжал пальцы, державшие руку женщины, и спросил, почему она вдруг заговорила об этом, не потому ли, что и его причисляет к тем, чей поцелуй ей не был бы противен?

– Я просто пытаюсь сосчитать…– ответила она и добавила довольно равнодушно: – Вы еще молоды и поэтому, засыпая, не чувствуете себя одиноким, а если и возникнет подобное чувство, обнимете жену, и оно пройдет. Но все– таки попробуйте как-нибудь. Для меня это временами бывает хорошим лекарством. – Голос ее звучал сухо, и Эгути ничего не ответил. Женщина сказала: «просто пытаюсь сосчитать», но он подозревал, что при этом она рисует в своем воображении лица и тела мужчин, и для того, чтобы насчитать десять человек, ей требуется довольно много времени, да еще, наверное, в голову приходят разные фантазии; Эгути вдруг почувствовал сильный, возбуждающий чувственность, запах духов этой женщины, уже пережившей пору расцвета. Каким образом она представляла себе перед сном Эгути – это только ее дело, самого Эгути оно никак не касается, он не может ни помешать этому, ни высказать недовольство. Однако ему казалось неприличным, что сам того не зная, он служит забавой для этой немолодой женщины. И все же он до сих пор не забыл ее слов. Позже он стал подозревать, что женщина все это сочинила с целью подзадорить его, тогда еще молодого, пококетничать с ним, а еще позднее в памяти остались лишь ее слова, Ее уже давно нет в живых. И Эгути больше не сомневался в правдивости ее слов. Эта мудрая женщина, прежде чем ушла из жизни, представила себе, как ее целуют сотни мужчин. С приближением старости Эгути в бессонные ночи изредка вспоминал ее слова и на пальцах считал женщин, но не просто тех, с которыми бы охотно целовался, а чаще всего припоминал тех, с кем у него были близкие отношения. И этой ночью почудившийся ему от спящей девушки запах молока вызвал в его памяти образ возлюбленной давних лет. А может, наоборот, воспоминание о капельках крови на груди возлюбленной заставило его почувствовать запах, которого не было у спящей здесь девушки. Должно быть, рядом с этими спящими непробудным сном красавицами старики находят грустное утешение, погружаясь в воспоминания о женщинах из невозвратного прошлого; в душе Эгути разлился теплый покой, окрашенный печалью одиночества. Он легонько дотронулся до груди девушки, просто чтобы убедиться, что она не влажная; у него не возникло безумной мысли сделать так, чтобы девушка, проснувшись утром, увидела у себя на груди кровь и испугалась. Грудь девушки была красивой формы. Как это получилось, размышлял Эгути, что за всю долгую эволюцию живых существ только у представительниц человеческого рода грудь приобрела такую прекрасную форму. Не является ли красота женской груди высочайшим достижением человеческой истории?

Впрочем, и женские губы тоже. Эгути стал вспоминать, как женщины красятся и как снимают косметику перед сном; у некоторых из них ненакрашенные губы выглядели выцветшими, другие, стерев помаду, сами становились изнуренными и поблекшими. В мягком свете, падающем с потолка на лицо спящей сейчас рядом с Эгути девушки, и в отблесках бархатных штор, трудно было с уверенностью сказать, красится она или нет, было ясно только, что ресницы она не загибала. Ее губы и слегка приоткрытые зубы сияли невинностью. Она, должно быть, еще не прибегала к таким уловкам, как освежение рта ароматическими вещевами, поэтому Эгути чувствовал лишь запах дыхания молодой женщины. Ему не нравились темные большие соски, у девушки они были маленькие и светло– розовые, Эгути убедился в этом, приподняв одеяло, укрывавшее девушку по плечи. Девушка лежала на спине, так что можно было поцеловать ее в грудь. Она явно была не из тех женщин, которых неприятно целовать. Эгути подумалось, что если уж ему в его годы все это доставляет такое удовольствие, то какую же радость получают бывающие здесь старики, которые готовы заплатить за это любую цену, готовы рисковать всем. У него мелькнула мысль, что среди этих стариков есть, наверное, и скупые. А девушка спит и ни о чем не подозревает; интересно, всегда ли ее лицо выглядит так, как здесь? Не бывает ли оно несвежим, некрасивым? Эгути не втянулся в эту дьявольскую, отвратительную игру, потому что девушка была так прекрасна во сне. Не заключается ли разница между Эгути и другими стариками в том, что в нем еще оставалось нечто, позволявшее ему вести себя как подобает мужчине? Тем, другим, необходимо, чтобы девушка беспробудно спала всю ночь. А старый Эгути, правда, легонько, но уже дважды пытался разбудить ее. Он и сам не знал, что бы стал делать, если бы по недоразумению девушка вдруг проснулась, но хотел ее разбудить. Очевидно, из любви к ней. Нет, должно быть, все– таки от ощущения пустоты и страха.

– Не пора ли спать? – услышал он свой собственный шепот, хотя вполне мог говорить громко, и добавил: – Этот сон не будет вечным. Ни для нее, ни для меня…– После этой необычной ночи, как и после любой другой до нее, завтра утром он проснется, чтобы жить,– подумал Эгути и закрыл глаза. Ему мешала согнутая в локте рука девушки, указательный палец которой касался ее губ. Эгути взял ее руку за запястье и положил вдоль тела. Почувствовал пальцами пульс и задержал их на запястье девушки. Пульс бился приятно и ровно. Спокойное дыхание спящей было немного медленнее, чем дыхание Эгути. Ветер время от времени пролетал над крышей, но в нем больше не слышалось голоса приближающейся зимы. Шум волн, бьющихся о скалы, доносился все еще громко, но уже мягче; казалось, что отзвуки этого шума поднимаются с моря, как музыка, звучащая в теле девушки и переходящая в биение пульса на запястье, а затем в биение сердца в ее груди. Перед закрытыми веками Эгути в такт этой музыке закружился в танце белоснежный мотылек. Старик выпустил руку девушки. Теперь он совсем к ней не прикасался. Запах ее дыхания, запах тела, запах волос были едва ощутимы.

Старый Эгути вспомнил те несколько дней, когда он со своей возлюбленной, у которой однажды на груди выступила кровь, тайком сбежал в Киото через Хокурику. Быть может, он смог сейчас так живо все это припомнить оттого, что ему передавалось немного тепла от юного, чистого тела спящей девушки. Железная дорога от Хокурику до Киото проходит через множество маленьких туннелей. Каждый раз, когда поезд въезжал в туннель, девушка пугалась, прижималась коленями к Эгути и хватала его за руку» Когда они выезжали из туннеля, над пригорками и маленькими бухточками стояли радуги. И каждый раз девушка восклицала, радуясь каждой маленькой радуге: «Какая прелесть!» или «Ах, как красиво!» Она искала их глазами и справа, и слева и порой замечала такие бледные и неприметные, что трудно было сказать, есть ли они на самом деле. В конце концов это удивительное обилие радуг стало ей казаться плохим предзнаменованием.

– А вдруг нас догонят? Боюсь, нас схватят, как только мы приедем в Киото. А если меня отвезут назад домой, то уже больше не выпустят.– Эгути, только что окончивший университет и поступивший на службу, понимал, что в Киото им не на что будет жить и что, если они не решатся на самоубийство, им придется вернуться в Токио. Но глядя на маленькие радуги, он не мог отогнать воспоминания о самой потаенной части ее тела, которая потрясла его своей безгрешной чистотой во время свидания в гостинице у реки в Канадзава. В ту ночь шел снег. Молодой Эгути был так тронут, что у него перехватило дыхание и на глазах выступили слезы. Потом на протяжении десятков лет он не встречал такой безгрешности и чистоты ни у одной женщины. Ему казалось, что после этого он лучше стал пони-мать суть чистоты и что чистота сокровенного места девушки была одновременно и чистотой ее сердца. «Какие глупости!» – пытался он высмеять сам себя, но это воспоминание, став реальностью в потоке его стремлений, и сейчас, на склоне лет, было неизгладимо глубоким. В Киото девушку разыскал и отвез обратно домой человек, посланный ее родителями; вскоре ее выдали замуж.

Однажды они случайно встретились на берегу пруда Синобадзу в парке Уэно; девушка несла на руках ребенка. У ребенка на голове была шерстяная шапочка. Стояла пора, когда на пруду Синобадзу вянут лотосы. Эгути подумал, что белый мотылек, танцующий перед его закрытыми глазами сейчас, когда он лежит рядом со спящей девушкой, появился, быть может, из белой шапочки на голове ребенка. Когда они встретились там, на берегу пруда Синобадзу, Эгути только спросил ее: «Ну, как, ты счастлива?» И она, не мываясь, ответила:

«Да, счастлива». Вряд ли бы она ответила иначе. «А почему ты здесь одна да еще с ребенком на руках?» – На этот странный вопрос она не ответила, только молча смотрела на Эгути.

– Это мальчик или девочка?

– Конечно, девочка. Разве ты не видишь?

– Это не мой ребенок?

– Да нет же, нет.– Девушка тряхнула головой, глаза ее стали злыми.

– Если это мой ребенок, можешь сейчас ничего не говорить, скажешь, когда захочешь, хоть через...

– Да нет же, правда, не твой. Я не забыла, что любила тебя, но, пожалуйста, оставь свои подозрения. Они могут принести ребенку несчастье.

– Ты так думаешь? – Эгути не стал всматриваться в лицо девочки, но долго провожал глазами удалявшуюся фигуру женщины. Отойдя довольно далеко, она обернулась, Увидев, что Эгути смотрит ей вслед, ускорила шаг. Больше они никогда не виделись. Эгути слышал, что она умерла десять лет назад. Эгути шестьдесят семь лет, многих его родственников и знакомых уже нет в живых, но память об этой девушке – о белой шапочке на голове ребенка, непорочной чистоте сокровенного места и капельках крови на груди – теперь остается живой и яркой. Быть может, никто в мире не встречал такой непорочности и чистоты, но скоро все это исчезнет вместе с ним навсегда. То, что девушка, хотя ей и было стыдно, послушно позволяла Эгути рассматривать себя, очевидно, свойственно всем женщинам, но сама она наверняка ничего не знала об этой изумительной чистоте. Ведь сама она не могла себя видеть.

Приехав тогда в Киото, Эгути и девушка ранним утром шли по тропинке через бамбуковую рощу. Листья бамбука серебрились в лучах утреннего солнца и тихонько шелестели. Сейчас на склоне лет в его воспоминаниях листья бамбука были тонкими, нежными и совершенно серебряными, стволы бамбука тоже казались отлитыми из серебра. С одной стороны у самой дорожки цвели осот и коммелина. Как будто перепутались времена года; но именно такой виделась Эгути эта дорога. Выйдя из бамбуковой рощи, они пошли вверх по ручью, чистому и прозрачному, и, наконец, вышли к шумящему водопаду, от которого во все стороны летели искрящиеся на солнце брызги, а посреди брызг стояла нагая девушка. На самом деле ничего подобного не было, но старому Эгути с некоторых пор стало казаться, что все было именно так. Иногда, глядя на красивые сосны, растущие на холмах в окрестностях Киото, Эгути вспоминал эту девушку. Но никогда еще его воспоминания о ней не были такими яркими, как этой ночью. Должно быть, причиной тому молодость спящей рядом с ним девушки.

Сон окончательно покинул старого Эгути, и он даже не пытался заснуть. Не было у него и желания вспоминать других женщин, кроме той, что любовалась маленькими радугами. Не хотелось ему и трогать спящую девушку или разглядывать ее тело. Он лег на живот и снова раскрыл вынутый из-под подушки пакетик. Женщина сказала, что в пакетике снотворное, но что это за снотворное? Такое же, каким усыпили девушку? Эгути заколебался, положил в рот только одну таблетку и запил ее большим количеством воды. Он иногда пил вино, чтобы лучше спать, снотворного же обычно не принимал и, видимо, поэтому быстро заснул. И привиделся ему сон. Как будто обнимает его женщина, но у нее почему-то четыре ноги и всеми четырьмя она обвила его. Впрочем, руки у нее тоже были. Эгути наполовину проснулся, но, размышляя о том, что четыре ноги – довольно странное явление, не чувствовал страха и даже нашел, что это гораздо более соблазнительно, чем две ноги. У него возникла неясная мысль, что такие сновидения вызывает выпитое им лекарство. Девушка во сне повернулась к нему спиной и прижалась ягодицами. Эгути огорчился, что голова девушки теперь отодвинулась от него; в сладостном полусне он стал перебирать длинные, рассыпавшиеся по постели волосы девушки, как бы расчесывая их пальцами, и снова уснул.

Его второй сон был просто жутким. В палате какой-то больницы его дочь родила урода. Проснувшись, Эгути не мог вспомнить, в чем заключалось это уродство. Вероятно, он не мог вспомнить, потому что не очень хотел. Во всяком случае это было что-то ужасное. Новорожденного сразу забрали от матери. Однако она, укрывшись за белой занавеской в родильной палате, стала разрезать ребенка на части. Чтобы выбросить. Рядом с ней стоял в белом халате знакомый Эгути врач. Эгути тоже стоял рядом и смотрел.

И здесь, раздираемый кошмаром, он окончательно проснулся. Его поразили алые бархатные шторы, висевшие со всех четырех сторон. Обхватив голову руками, он потер лоб. Что за кошмарные сны! Неужели в снотворном, которое дают в этом доме, кроется какой-то злой дух. Впрочем, он ведь пришел сюда в поисках извращенного наслаждения, вот и видит соответствующие сны. Старый Эгути не знал, которая из трех его дочерей ему приснилась, он даже не думал об этом. Все три родили нормальных, здоровых детей.

Если бы Эгути мог сейчас встать и уйти, он бы так и поступил. Но он проглотил еще одну оставшуюся под подушкой таблетку снотворного, чтобы заснуть покрепче. Почувствовал, как холодная вода потекла по пищеводу. Спящая девушка по-прежнему лежала спиной к нему. Не исключено, что через некоторое время она родит на свет какого-нибудь тупого или безобразного ребенка; при этой мысли старый Эгути дотронулся рукой до ее хрупкого плеча.

– Повернись ко мне.– И девушка, как будто услышав его, повернулась. Неожиданно она положила руку ему на грудь и прижалась к нему ногами, дрожащими как от холода. Ей, такой теплой, не могло быть холодно. То ли губами, то ли носом она издала стон.

– Тебе тоже снится что-то страшное?..– Эгути быстро погрузился в глубокий сон.

ГЛАВА 2

Эгути не думал, что когда-нибудь снова посетит дом «спящих красавиц». По крайней мере, у него не было такого намерения, когда он пришел туда первый раз. И когда утром, проснувшись, возвращался домой.

Лишь полмесяца спустя Эгути позвонил и спросил, нельзя ли ему прийти сегодня вечером. Ответивший ему голос принадлежал, должно быть, той самой сорокалетней женщине, но по телефону он звучал холодным шепотом, доносившимся из безмолвной пустоты.

– Если вы выйдете прямо сейчас, как говорите, то когда примерно будете здесь?

– Ну, думаю, чуть позже девяти.

– Нет, это слишком рано. Девушка еще не пришла, а если бы и пришла, то не успела бы заснуть…

Пораженный, Эгути молчал.

– Около одиннадцати она уже будет спать, так что прошу вас, приходите к этому часу. – Хотя женщина говорила спокойно и неторопливо, сердце Эгути забилось быстрее.

– Хорошо, я приеду в это время,– в горле у него пересохло.

Эгути хотелось спросить – как бы в шутку, – нельзя ли сделать так, чтобы девочка не спала, чтобы он мог увидеть ее до того, как она заснет, но слова застряли у него в горле, когда он вспомнил о тайных законах этого дома. А поскольку законы эти весьма сомнительны, то и соблюдаться должны неукоснительно. Если их нарушить хоть один раз, дом этот превратится в обычный публичный дом. И тогда угаснут и печальные желания старых мужчин., и их зачарованные сны. Для самого Эгути полной неожиданностью явилось то, как, словно от жарких чар, внезапно затрепетало его сердце, когда по телефону сообщили, что в девять часов слишком рано, девушка еще не спит, а усыпят ее лишь к одиннадцати. Такое чувство испытывает человек, оказавшийся за гранью обыденной жизни. И все это оттого, что девушка спит и ни за что не проснется.

Через полмесяца, неожиданно для самого себя, Эгути решил снова посетить этот дом; он не задумывался, много это или мало, и не пытался преодолеть искушение. У него не было никакого желания уподобляться другим посетителям этого дома, да он еще и не был так стар, как они. Однако первая ночь, проведенная здесь, не оставила у него неприятных воспоминаний. Несмотря на то что Эгути сознавал аморальность происходящего, у него появилось чувство, что никогда еще за свои шестьдесят семь лет он не испытывал к женщине такого чистого чувства, как в ту ночь. Такое ощущение возникло у него утром, когда он проснулся. Видимо, под действием снотворного он проспал дольше обычного, до восьми часов. Эгути лежал, не касаясь своим телом тела спящей девушки. Он наслаждался молодым теплом и легким запахом ее тела. Пробуждение было сладостным.

Девушка спала лицом к нему. Голова ее была немного выдвинута вперед, отчего на длинной свежей шее, под подбородком, появилась едва заметная жилка. Длинные волосы рассыпались по всей подушке. Старый Эгути отвел взгляд от красиво очерченных губ спящей и, вглядываясь в еe брови и ресницы, подумал, что она, вне всякого сомнения, еще невинна. Старчески дальнозоркие глаза Эгути не могли различить в отдельности каждую ресничку и каждый волосок в ее бровях. Не видел он и пушка, покрывавшего ее кожу, которая как бы мягко светилась. Ни на лице ее, ни на шее не было ни единой родинки. Сердце Эгути невольно переполнилось нежностью к спящей девушке, забылись ночные кошмары; у него появилось ребяческое чувство, что девушка испытывает к нему нежность. Найдя на ощупь грудь девушки, он легонько сжал ее в ладони. Возникло странное ощущение, как будто он коснулся груди своей матери еще до того, как она зачала его. Эгути отнял руку, но ощущение осталось, разливаясь от ладони до плеча, В соседней комнате послышался звук раздвигающихся фусума.

– Вы уже проснулись? – спросила женщина.– Завтрак готов.

– Да,– ответил Эгути, застигнутый врасплох. Утреннее солнце, проникшее сквозь щели в ставнях, бросало светлые блики на бархатные шторы, но слабый утренний свет еще не переборол тусклого освещения, падающего с потолка.

– Можно принести завтрак? – осведомилась женщина.

– Да.

Эгути приподнялся на локте и, вставая, другой рукой лeгонько провел по волосам девушки.

Эгути знал, что гостей будят до того, как проснется девушка, но женщина подавала ему завтрак совершенно спокойно, без спешки. Интересно, сколько еще проспит девушка? Однако не следует задавать лишних вопросов, и Эгути с безразличным видом заметил:

– Какая милая девочка.

– Да. Приятные ли вы видели сны?

– Она мне показала очень приятные сны. Женщина переменила тему разговора:

– Ветер и прибой утихли сегодня утром. Настоящая золотая осень.

Когда полмесяца спустя старый Эгути снова пришел в этот дом, любопытство его было уже не таким острым, как в первый раз, зато усилились не только угрызения совести и чувство стыда, но и душевное волнение. Нетерпение, вызванное необходимостью ждать с девяти часов до одиннадцати, переросло в чарующий соблазн. Открыла ворота и встретила его та же женщина, что и прежде. В токонома висела та же самая репродукция.

Зеленый чай был так же хорош. Сердце Эгути билось быстрее, чем в первую ночь, но он уселся на свое место как настоящий завсегдатай. Обернувшись назад и глядя на красные листья клена на пейзаже, Эгути сказал неожиданно:

– Здесь мягкий климат. И листья кленов, наверное, засыхают, так и не став красными. В саду было темно, и я не разглядел…

– Да? Возможно,– равнодушно отозвалась женщина.– Холодно стало. Я положила электрическое одеяло, оно для двоих. Там есть два переключателя, и гости могут регулировать тепло по своему вкусу.

– Я никогда не пользовался электрическими одеялами.

– Если вам не понравится, можете со своей стороны выключить, но со стороны девочки прошу вас не выключать…

Потому что на девушке нет никакой одежды, догадался Эгути.

– Под одним одеялом каждый из двоих может устанавливать температуру, какая ему нравится. Интересное устройство!

– Это американское одеяло… Однако прошу вас не делать ничего дурного и не выключать тепло на стороне девушки. Думаю, вы понимаете, что она не проснется, как бы холодно ни было.

Эгути промолчал.

– Сегодня девушка более опытная.

– Что?

– Она тоже красивая. Поэтому ей и не делают ничего плохого, а вот если бы она была некрасивой, то…

– Так это не та девушка, что в прошлый раз?

– Нет, не та… А что, вы не хотите другую?

– Не такой уж я непостоянный.

– Непостоянный? Но вы же не делаете ничего такого, чтобы можно было говорить о непостоянстве.– Она произнесла это снисходительным тоном с едва заметной презрительной усмешкой.– Никто из наших гостей ничего такого себе не позволяет. Сюда приходят только те, на кого можно целиком положиться.– Женщина с тонкими губами не смотрела на Эгути.

Он вздрогнул от стыда, но не знал, что ей на это ответить. Разве его собеседница не просто циничная и опытная хозяйка публичного дома?

– Вот вы толкуете о непостоянстве, а девушка даже не знает, с кем провела ночь. И та, прежняя, и сегодняшняя и не подозревают о вашем существовании, так что говорить о непостоянстве было бы слишком…

– Действительно. Это не назовешь нормальным человеческим общением.

– Почему же?

Смешно, что пришедший в этот дом старик, уже переставший в ее глазах быть мужчиной, пытается завести разговор о том, что его общение с усыпленной девушкой не является «человеческим».

– А что плохого в непостоянстве? – женщина засмеялась на удивление молодым смехом.– Но если уж вам так понравилась та девушка, то я могу ее усыпить для вас в следующий раз, хотя я уверена, что сегодняшняя вам понравится еще больше.

– Вы думаете? А что вы имели в виду, назвав ее более опытной? Какой у нее может быть опыт? Ведь она все время спит.

– Ну…– женщина встала, повернула ключ в двери соседней комнаты, заглянула внутрь и положила ключ перед Эгути.– Желаю вам спокойной ночи.

Оставшись один, Эгути долил воды из котелка в чайник для заварки и не спеша стал пить чай. Он пытался делать это спокойно, неторопливо, но чашка в его руке подрагивала. «Нет, дело не в старости, ведь я еще не тот гость, на которого можно целиком положиться»,– пробормотал он. А что, если он нарушит запреты этого дома и тем самым отомстит за все унижение и презрение, которые испытывают приходящие сюда старики? Не будет ли это больше похоже на нормальные человеческие отношения?! Неизвестно, насколько сильное снотворное приняла девушка, но в самом Эгути еще достаточно мужской силы, чтобы разбудить ее. Такие мысли роились в голове Эгути, но не находили отклика в его сердце.

Через несколько лет и Эгути будет так же слаб и жалок, как те старики, что посещают этот дом. И что же познал он в безмерных просторах, бездонных глубинах любви за прожитые шестьдесят семь лет? А вокруг бесконечно рождаются на свет новые женские тела, юные, прекрасные девушки. И разве сам воздух этого таинственного дома не насыщен страстными желаниями из недосмотренных снов и раскаяниями по безвозвратно ушедшим дням? Эгути уже приходило в голову, что спящие непробудно девушки воплощают для стариков некую надвременную свободу. Погруженные в глубокий сон, они на языке молчания могут поведать старикам все, что тем хотелось бы услышать.

Эгути встал, открыл дверь в соседнюю комнату и окунулся в теплый аромат. Улыбнулся. О чем он беспокоился? Руки девушки вытянуты вдоль туловища поверх одеяла. Ногти выкрашены в персиковый цвет. Губы накрашены очень ярко. Она лежала на спине.

– Опытная? – прошептал Эгути и подошел к девушке поближе. Щеки ее раскраснелись не только от наложенных румян, но и от тепла электрического одеяла. От девушки исходил сильный запах тела. У нее были слегка припухшие верхние веки и полные, как будто тоже припухшие, щеки. Шея была такой белизны, что в ней отражался алый цвет бархатных штор. И должно быть, именно оттого, что глаза ее были закрыты, она выглядела, как спящая юная обольстительница. Когда Эгути переодевался, отойдя в сторону и повернувшись к девушке спиной, теплый запах вновь окутал его. Наполнил собой всю комнату.

На этот раз старому Эгути, очевидно, не удастся держать себя в таких строгих рамках, как с первой девушкой. Бодрствующая или спящая, эта девушка соблазняла мужчин одним своим видом. Так, что если Эгути и нарушит запреты этого дома, то только по вине девушки. Эгути закрыл глаза и лежал, не шевелясь, словно в предвкушении предстоящего наслаждения. Он чувствовал, как из глубины его тела поднимается молодое тепло. Женщина сказала ему, что сегодняшняя девушка лучше прежней, интересно, как они отыскивают подобных красавиц? Эгути дом этот стал казаться еще более подозрительным. Ему было жаль касаться девушки, и он лежал, с удовольствием вдыхая ее запах, Эгути плохо разбирался в духах, но сейчас он был уверен, что этот запах принадлежит самой девушке. Для него не было большего счастья, чем забыться вот так сладким сном. Он решил попытаться заснуть. Тихонько подвинулся и прижался к девушке. Как бы в ответ, девушка грациозно повернулась к нему, спрятала руки под одеяло и вытянула их, словно собираясь обнять Эгути.

– Ты что, проснулась? Не спишь? – Эгути отодвинулся и потрепал ее по подбородку. Должно быть, он слишком сильно сжал его пальцами. Девушка, чтобы освободиться, прижалась лицом к подушке, губы ее слегка приоткрылись, и кончик указательного пальца Эгути скользнул по ее зубам. Он лежал, не двигаясь и не убирая пальца. Девушка не сомкнула губ. Несомненно, она не притворяется, а и вправду спит глубоким сном.

Эгути не ожидал, что сегодня будет не прежняя, а совсем другая девушка, поэтому он и выразил досаду в разговоре с женщиной; однако нетрудно понять, что здоровье девушки может быстро подорваться, если она будет каждый вечер принимать снотворное. Следовательно, Эгути и другие клиенты вынуждены быть «непостоянными» ради здоровья девушек. Но неужели на втором этаже дома нельзя принимать более одного посетителя? Эгути не знал, что делается внизу, но если там и была комната для приема гостей, то, самое большее, одна. Значит, здесь не так уж много девушек, которых усыпляют для стариков. Интересно, все ли они так же прекрасны, как те, которых видел Эгути?

Зубы девушки были влажными, и палец Эгути слегка прилипал к ним. Старик провел указательным пальцем между губами девушки по всему ряду зубов. Несколько раз, туда и обратно. Почувствовал, что губы ее изнутри пересохли, но вот опять увлажнились слюной и стали скользкими. Один зуб справа был немного неровный. Эгути взял его большим и указательным пальцами. Потом попытался просунуть палец глубже, но зубы девушки, несмотря на то что она спала, были крепко стиснуты и не разжимались. Вынув пальцы, Эгути обнаружил на них красное пятно. Чем же стереть след помады? Если вытереть пальцы о наволочку, женщина решит, что девушка лежала лицом вниз и испачкала подушку, но, чтобы помада стерлась, нужно сначала послюнявить пальцы. Эгути почему– то было противно брать в рот пальцы, запачканные красным. Он потер их о челку девушки. Потом принялся всеми пятью пальцами перебирать волосы девушки, запустил их поглубже, разлохматил волосы; постепенно движения его становились все более резкими. Концы волос с треском наэлектризовались, и заряды передавались пальцам Эгути. Запах волос стал более ощутимым. От тепла электрического одеяла усилился и запах тела девушки. Играя ее волосами, Эгути заметил, что линия волос девушки, в особенности на затылке, очерчена четко и красиво, как на картине. Волосы сзади были коротко подстрижены и зачесаны наверх. Длинные и короткие пряди волос в беспорядке падали ей на лоб. Приподняв эти пряди со лба, старик разглядывал ее брови и ресницы. Он так глубоко запустил пальцы ей в волосы, что коснулся кожи на голове.

– Нет, все-таки не проснулась,– сказал старый Эгути и легонько потряс ее за голову; брови спящей дрогнули, как от боли, она повернулась и легла ничком. При этом придвинулась еще ближе к Эгути. Девушка вытащила обе руки из-под одеяла, правую положила себе под щеку на подушку тыльной стороной вверх. Эгути были видны только ее слегка растопыренные пальцы: мизинец находился под ресницами, указательный – чуть ниже рта, большой же скрывался под подбородком. Алые губы и персиковые длинные ногти на белой наволочке сливались в одно яркое пятно. Левая рука девушки была согнута в локте, и ее ладонь лежала почти у самых глаз Эгути. Рядом с округлыми, пухлыми щеками пальцы девушки казались особенно тонкими и длинными и навели Эгути на мысль о ее вытянутых ногах. Он коснулся их ступней. Левая ее рука свободно лежала на постели, пальцы были тоже чуть растопыренными. Эгути прижался щекой к ее ладони. От тяжести по руке до самого плеча пробежала дрожь, но вытащить ее у девушки не было сил. Некоторое время старик лежал так, не шевелясь. Девически округлые плечи спящей слегка приподнялись, когда она вытаскивала руки из-под одеяла. Натягивая одеяло на плечи девушки, Эгути легонько сжал в ладони эту округлость. Прошелся губами по ее руке от кисти до плеча. Аромат плеч девушки, аромат ее шеи опьянил его. Тело девушки внезапно напряглось, но сразу же расслабилось и прильнуло к старику.

Сейчас на этой усыпленной рабыне Эгути выместит все то презрение и унижение, которое испытывают старые мужчины, приходя в этот дом. Он нарушит запреты дома, хотя и понимает, что больше уже не сможет прийти сюда. Эгути решил действовать грубо, чтобы разбудить спящую. Но вдруг замер, натолкнувшись на верный признак того, что она еще девушка.

– О! – воскликнул он и отстранился от нее. Дыхание его было неровным, сердце сильно билось. Скорее от удивления, чем от того, что остановился в последнюю минуту. Старик закрыл глаза и попытался успокоиться. Ему это было не так трудно, как молодому человеку. Легонько поглаживая волосы девушки, Эгути открыл глаза. Девушка все так же лежала ничком. «Что же это значит, в таком возрасте быть одновременно и проституткой, и девственницей? А ведь она не что иное, как проститутка»,– размышлял Эгути. После того как буря улеглась, чувства старика к девушке и к себе самому переменились и уже не возвращались в прежнее русло. Он не сожалел. Было бы просто подло воспользоваться беззащитностью этой спящей и ничего не подозревающей девушки. Но чему же он так поразился?

Введенный в заблуждение юной обольстительницей, Эгути вел себя недостойно. Он снова подумал, что старые посетители этого дома испытывают здесь гораздо более сильные чувства, чем он представлял. Пусть для них это приятное развлечение в старости, легко доступный способ помолодеть, но ведь в глубине души они испытывают горькое отчаяние, ибо то, что они утратили, уже не вернуть никаким раскаянием, не исцелить никакими средствами. И то, что сегодняшняя «опытная» проститутка до сих пор девушка, свидетельствует не столько об уважении к ней стариков и соблюдении ими договора, сколько об их страшной деградации. Чистота девушки как бы подчеркивает убожество стариков.

Рука спящей, лежавшая под щекой, устала и затекла; девушка подняла ее над головой и несколько раз медленно сжала и разжала пальцы. Коснулась руки Эгути, перебиравшей ее волосы. Эгути взял эту руку в свою. Пальцы ее были гибкие и прохладные. Старик сжал их сильнее, как будто хотел раздавить. Девушка подняла левое плечо и повернулась на бок, плавным движением вытянула левую руку, словно собираясь обнять Эгути за шею. Но мягкая, бессильная рука так и застыла на полпути. Повернутое теперь к Эгути лицо девушки было слишком близко, и его дальнозорким глазам виделось как в белом тумане, однако ее брови и ресницы, бросавшие слишком густую и слишком черную тень, припухшие веки и щеки, длинная шея – все подтверждало его первое, поверхностное впечатление, что перед ним женщина легкого поведения. Груди ее чуть-чуть обвисли, но были по-настоящему полные, соски, немного великоватые для японки, казались набухшими. Старик провел рукой вдоль спины девушки, коснулся ног, вытянутых и напряженных. Отсутствие гармонии между верхней и нижней частью ее тела, очевидно, объяснялось тем, что она была еще девушкой.

Старый Эгути теперь уже со спокойной душой разглядывал лицо и шею спящей. На коже ее слабо отражался алый цвет бархатных штор. Тело девушки, которую женщина назвала «опытной», было игрушкой для стариков и все же осталось невинным. Причиной тому – и старческое бессилие клиентов, и ее глубокий сон. .. Любопытно, как сложится в дальнейшем жизнь этой девушки, похожей на проститутку, какие перемены ждут ее,– с родительской заботой подумал вдруг Эгути. Еще один признак того, что и он уже состарился. Несомненно, девушка ходит сюда только потому, что ей нужны деньги. Но несомненно и то, что для стариков, которые платят деньги, находиться рядом с такой девушкой – ни с чем не сравнимая радость. Девушка спит, она ни за что не проснется, и старики могут не стыдиться своей старческой слабости, могут предаваться самым безумным фантазиям и воспоминаниям о женщинах. Может, именно потому они и готовы платить больше, чем за неспящую женщину? Они спокойны еще и оттого, что усыпленная девушка не знает, кто они и что собой представляют. И сами старики тоже ничего не знают о девушке: ни где она, живет, ни что собой представляет. Они даже не знают, какую одежду носят девушки, ничего, что могло бы дать им хоть какой-нибудь намек. Но вряд ли это делается просто для того, чтобы у стариков впоследствии не было никаких хлопот. Девушки для них как таинственный свет на дне глубокого мрака.

Старый Эгути не привык к обществу девушек, которые ничего не говорят, ничего не видят, а значит, не способны признать в нем человека; он еще не погасил в себе пустое чувство неудовлетворенности. Ему захотелось увидеть глаза этой девушки. Захотелось услышать ее голос и поговорить с ней. Ему совсем не хотелось ласкать спящую, даже мысль об этом казалась ему постыдной. Пораженный ее неожиданной невинностью, Эгути отказался от намерения нарушить запреты этого дома, он решил вести себя как другие клиенты. Сегодняшняя девушка, несмотря на глубокий сон, несомненно, выглядела более живой, чем предыдущая. От нее исходил чарующий запах, тело ее было на ощупь мягким и нежным, и она больше двигалась во сне.

Под подушкой, как и в первую ночь, лежали две таблетки снотворного для Эгути. Однако сегодня он решил не принимать их слишком рано, а полюбоваться девушкой подольше. Она часто шевелилась во сне. За ночь повернулась раз двадцать или тридцать. Едва повернувшись лицом к Эгути, вновь отворачивалась от него. Иногда касалась его рукой. Эгути взял ее колено и придвинул его к себе.

– Ах, нет,– произнесла она слабым голосом.

– Проснулась? – Эгути, решив, что девушка просыпается, еще сильнее потянул к себе ее колено. Оно ослабло и поддалось его усилиям. Эгути подложил ладонь ей под шею и слегка тряхнул, пытаясь приподнять ее.

– А? Что? Куда я иду? – спросила девушка.

– Ты проснулась? Проснись же.

– Нет, нет, – голова девушки соскользнула к плечу Эгути. Как будто хотела увернуться от его руки. Лоб девушки прижался к шее старика, челка покалывала ему нос. Волосы у нее были жесткие. Ему даже стало больно. Задохнувшись от запаха ее волос, Эгути отвернулся.

– Что ты делаешь? Нельзя,– сказала девушка.

– Я ничего не делаю,– ответил старик, хотя понимал, что девушка разговаривала во сне. Быть может, она во сне неправильно истолковала движения Эгути, а может, ей снился сон, навеянный прикосновениями другого старика, с которым ей довелось провести ночь раньше. Как бы то ни было, сердце Эгути забилось сильней при мысли о том, что ему, возможно, удастся поговорить с девушкой, пусть это подобие разговора будет бессвязным и обрывочным. И как знать, может, к утру ему удастся ее разбудить. А слышала ли она сейчас то, что он говорил ей? Не был ли ее разговор во сне вызван не столько словами Эгути, сколько телесными импульсами? Может, следует посильнее ударить ее или ущипнуть? Но вместо этого он еще крепче обнял ее и прижал к себе. Девушка не противилась, но и не произнесла ни слова. Казалось, она дышит с трудом. Сладким ароматом ее дыхания повеяло ему в лицо. И дыхание старика стало неровным. Девушка снова искушала его. Какое горе охватило бы ее завтра, если бы он ее обесчестил. Интересно, как отразится это на ее судьбе? Бо всяком случае, до самого утра она ничего и знать не будет.

– Мама,– ее голос прозвучал как тихий стон.– Ты уходишь? Прости меня, прости…

– Что тебе снится? Это сон, только сон.– Старый Эгути еще крепче обнял девушку, чтобы отогнать от нее дурные сновидения. Печаль, которая прозвучала в голосе девушки, зовущей свою мать, проникла в самую душу Эгути. Он так крепко прижимал ее к себе, что ее груди как бы расплылись по его груди. Девушка шевельнула рукой. Может, она хочет обнять его, приняв во сне за свою мать? Нет, даже в глубоком сне, даже несмотря на то, что она еще невинна, она все равно похожа на опытную соблазнительницу. Старому Эгути казалось, что никогда за шестьдесят семь лет жизни ему не случалось обнимать такую обольстительную молодую женщину. Если существуют любовные мифы, то она их героиня.

А может, она никакая не обольстительница, а заколдованная красавица, подумалось Эгути. Она хоть и спит, но живет, душа ее погружена в глубокий сон, а тело бодрствует. Это всего лишь женское тело, лишенное человеческой души. Не потому ли женщина назвала ее «опытной», что она так хорошо приспособлена к роли партнерши для стариков?

Эгути расслабил свою руку, крепко прижимавшую девушку, и положил ее обнаженную руку так, словно она его обнимает, тогда девушка и в самом деле нежно обняла его. Старик лежал спокойно. Закрыл глаза. Ему стало тепло и приятно. Это был почти неосознанный экстаз. Он познал радостные и счастливые мысли стариков, приходящих в этот дом. Для самих стариков здесь не существует неприглядных печалей старости, милосердие молодости переполняет их. Что в жизни одряхлевших мужчин может сравниться с этими самозабвенными минутами, когда их обвивает тело молодой девушки? Но неужели старики покупают усыпленных для этого, приносимых в жертву девушек, не сознавая своей греховности? Или сознание тайного греха, напротив, усиливает их радость? Старый Эгути в упоении, словно позабыв, что девушка – жертва, ногой нащупал ее ступню. Только к ступням девушки он еще не прикасался. Пальцы ее ноги были длинные, гибкие и подвижные. Подобно пальцам рук они то сгибались, то снова распрямлялись, и уже одно это подействовало на Эгути, как сильный соблазн. Эта загадочная женщина может во сне вести любовные речи пальцами ног. Эгути стал вслушиваться в эти движения, как в музыку, еще робкую и спотыкающуюся, но захватывающую, завораживающую.

«Девушке, очевидно, что-то снилось, но, кажется, сон этот уже окончился. А может, ничего и не снилось, просто она, спящая, так отвечает на грубые прикосновения стариков, как бы протестуя»,– подумал Эгути. Даже не произнося ни слова, эта девушка умеет во сне разговаривать со стариками с помощью своего тела и очаровывать их, однако Эгути еще не привык к тайнам этого дома – его все время преследует желание слышать голос девушки, пусть даже бессвязный лепет. Но как это сделать, в какой точке тела нажать, чтобы девушка снова заговорила.

– Кончился твой сон? Снилось, что мама куда-то ушла? – спросил он и провел рукой по ложбинке вдоль ее позвоночника. Девушка дернула плечом и снова повернулась на живот. По-видимому, это была ее любимая поза. Лицо спящей повернулось к Эгути, правая рука легко обнимала край подушки, а левую она положила на лицо старика. Однако не произнесла ни слова. Легкое дыхание спящей теплом коснулось Эгути. Девушка шевельнула рукой, лежавшей на его лице, очевидно, пытаясь найти более удобное положение, старик обеими ладонями прижал ее руку к своим закрытым глазам. Кончики длинных ногтей легонько кольнули мочку его уха. Согнутое узкое запястье девушки покоилось на закрытом веке правого глаза Эгути. Запах ее тела, просочившийся в глубину его глаз, вызвал у Эгути новое яркое видение. Именно сейчас, в эту пору, у подножья высокой каменной изгороди древнего храма Ямато под осенним солнцем цветут несколько зимних пионов, в саду неподалеку от галереи Сисэндо все покрыто белыми цветами камелии. Весной же – цветы асиби и глицинии в Нара, опадающие лепестки камелии в Цубакидэра – храме Камелий…

Да, именно эти цветы всегда напоминают ему о том, как он выдавал замуж трех своих дочерей. Цветы, которыми он любовался, путешествуя со своими дочерьми, а может, только с одной из них. Они уже стали женами и матерями и вряд ли вспоминают об этих поездках. Эгути же все прекрасно помнит и, время от времени вспоминая об этих цветах, рассказывает о них и своей жене. Когда дочери вышли замуж, мать как будто ощущала разлуку с ними менее остро, чем отец. Как и подобает хорошей матери, она продолжала поддерживать с ними близкие отношения, и поэтому в ее душе не сохранились воспоминания о цветах, которыми они любовались вместе с дочерьми, когда путешествовали перед свадьбой. К тому же мать не всегда ездила вместе с ними.

В глубине глаз Эгути, закрытых рукой девушки, всплыли видения цветов, потом исчезли, потом снова, как бы одержав верх над небытием, появились, и на их фоне ожили чувства, испытанные им в те волнующие дни, когда вскоре после свадьбы и ухода из дома дочерей ему стали нравиться чужие дочери. Ему подумалось, что и спящая девушка – одна из тех чужих дочерей. Эгути убрал свою руку, но ладонь девушки осталась лежать на его глазах. Из трех дочерей Эгути лишь одна, самая младшая, любовалась с ним опадающими камелиями в храме Цубакидэра. Это было прощальное путешествие за полмесяца до ее ухода из родительского дома, и образы этих камелий были наиболее яркими. Замужество младшей дочери причинило ему особенно сильную боль. Ее руки добивались двое, и девушка согрешила с одним из молодых людей еще до свадьбы. Эгути повез дочку в путешествие в надежде, что это поможет ей восстановить душевное равновесие.

Считается, что камелии, опадающие не постепенно, а сразу, приносят несчастье. В храме Цубакидэра одно огромное дерево, возраст которого более четырехсот лет, было покрыто цветами пяти разных оттенков, и эти махровые цветы осыпались не все разом, а лепесток за лепестком, за что дерево и прозвали «камелией, роняющей лепестки».

– Когда лепестки осыпаются, за день, бывает, их набирается пять-шесть корзин,– сообщила Эгути молодая жена настоятеля храма.

Говорят, что цветы большой камелии гораздо красивей, когда на них смотришь против солнца. Галерея, где сидел Эгути с младшей дочерью, выходила на запад, весеннее солнце как раз клонилось к закату. Дерево было между ними и солнцем, но густая листва и плотная завеса цветов большой камелии не пропускали его лучи. Они тонули в кроне дерева, а в тени его царила вечерняя заря. Храм Цубакидэра находился в шумном светском районе города, в его парке не было ничего стоящего внимания, кроме большой камелии. Но глаза Эгути были настолько полны этой камелией, что он больше ничего не видел, а цветы так завладели его сердцем, что он не слышал городского шума.

– Как хорошо цветет, правда? – сказал Эгути дочери.

– Бывает, утром проснешься, а земли совсем не видно, столько цветов нападало,– ответила молоденькая жена настоятеля храма, поднялась и ушла, оставив Эгути с дочерью одних на галерее. Действительно ли на одном дереве были цветы пяти различных цветов? Да, там были цветы красные, белые, в крапинку, но Эгути не стал проверять, он был захвачен чудесным зрелищем. Дерево, возраст которого, говорят, четыре сотни лет, расцвело великолепно и обильно. Лучи заходящего солнца, казалось, всасывались внутрь цветущей кроны, и Эгути представил себе, какая она, должно быть, плотная и теплая. Воздух был совершенно неподвижен, но цветущие веточки по краям пышной кроны чуть-чуть шевелились.

Однако младшая дочь Эгути, по-видимому, не была так тронута знаменитой «камелией, роняющей лепестки», как ее отец. Веки ее бессильно опускались, должно быть, она не столько любовалась камелией, сколько вглядывалась в собственную душу. Эгути любил ее больше, чем других дочерей. Она была избалована, как обычно бывает с младшими детьми. Особенно это проявилось, когда старшие дочери вышли замуж. Они не без зависти спрашивали мать, не собирается ли Эгути оставить младшую дочь в доме и принять зятя в семью; жена тоже частенько задавала ему этот вопрос. Младшая дочь росла живой и веселой. У нее было много друзей. Родителям это казалось не вполне разумным, но в обществе молодых людей она всегда выглядела оживленной. Родители, а в особенности мать, принимавшая в доме друзей дочери, знали, что из всех ей нравятся двое. С одним из них это у нее и произошло. Девушка сделалась молчаливой и замкнутой, а ее движения стали резкими, нервными. Мать сразу заметила, что с. дочерью что-то. неладно. Стала тактично выспрашивать, и дочь ей сразу все рассказала. Этот молодой человек служил в универмаге, квартиру где-то снимал. Однажды он ее пригласил к себе, и она согласилась…

– Ты выйдешь за него замуж? – спросила мать.

– Нет, ни за что,– ответила девушка, приведя мать в замешательство. Мать пришла к выводу, что юноша взял ее дочь силой. Решив посоветоваться с Эгути, она рассказала ему о случившемся. У Эгути возникло такое чувство, словно кто-то испортил драгоценный камень у него в перстне, но еще больше он поразился, узнав, что его младшая дочь спешно обручилась со вторым своим поклонником.

– Ну, что ты об этом думаешь? Хорошо ли она поступает? – спросила жена.

– А она рассказала обо всем тому, с кем обручилась? Призналась ему? – голос Эгути звучал резко.

– Ты знаешь, я не стала ее спрашивать. Я была так поражена. Может, расспросим девочку вместе?

– Нет, не надо.

– Многие считают, что лучше никогда не рассказывать о подобных ошибках, умолчать о них. Но все зависит от характера и настроения девушки. Не будет ли она всю жизнь жестоко страдать от того, что скрыла это?

– Ну, прежде всего, мы ведь еще не решили, давать нам свое родительское согласие на брак или нет.

Эгути, безусловно, не считал естественным и правильным то, что девушка, обесчещенная одним, сразу же обручается с другим. Родителям было известно, что оба юноши влюблены в их дочь. Эгути знал их обоих и даже считал, что его младшая дочь вполне может выйти замуж за любого из них. Но не было ли такое поспешное обручение реакцией на пережитое девушкой потрясение? Быть может, гнев, ненависть, обида на одного бросили ее в объятия другого? Или, разочаровавшись в одном, она, сбитая с толку, уцепилась за другого? Такая девушка, как его младшая дочь, могла совершенно охладеть к молодому человеку из-за того, что он взял ее силой, и всей душой привязаться к другому. И вряд ли следовало в этом ее поступке, совершенном отчасти из мести, а отчасти от отчаяния, усматривать лишь непорядочность.

Эгути и помыслить не мог, что подобное может случиться с его дочерью. Очевидно, это свойственно всем родителям. Хотя дочка всегда держалась весело и непринужденно в обществе молодых людей, Эгути был спокоен, зная, какой у нее неуступчивый характер. И все же в том, что произошло, нет ничего необычного. Его младшая дочь такая же женщина, как другие. Она может подвергнуться насилию. Но когда Эгути внезапно представил себе свою дочь в этой ужасной ситуации, его охватило чувство безграничного унижения и стыда. Ничего подобного он не испытывал, выдавая замуж старших дочерей. Потом Эгути осознал, что его младшая дочь из тех женщин, которые не могут противиться настойчивой страсти мужчин. Многие ли отцы способны понять такое?

Эгути не сразу признал помолвку младшей дочери, но в душе примирился с ней. О том, что оба юноши сильно поссорились из-за их дочери, родители узнали значительно позднее. Когда Эгути увез дочь в Киото и любовался там «камелией, роняющей лепестки», свадьба была уже совсем близко. Большая камелия наполнилась неясным гулом. Должно быть, гудел пчелиный рой.

Через два года после свадьбы младшая дочь родила мальчика. Ее муж, по– видимому, безумно любил ребенка. Когда по воскресеньям молодые супруги приезжали в гости к Эгути, дочь шла на кухню помочь матери, а ее муж умело поил ребенка молоком из бутылочки. Эгути пришел к выводу, что у молодых все устроилось наилучшим образом. Дочь, хотя и жила в Токио, после замужества редко показывалась в родном доме. Однажды, когда она приехала без мужа, Эгути спросил ее:

– Ну, как?

– Как? Я очень счастлива,– ответила она.

Разве так рассказывают родителям об отношениях в семье? А ведь женщина с таким характером, как у его младшей дочери, могла бы рассказать родителям побольше о своем муже,– размышлял Эгути, чувствуя какую-то неудовлетворенность и даже беспокойство. Однако дочь очень похорошела, расцвела, превратившись в привлекательную молодую женщину. И конечно, дело не только в физиологических причинах, они не могли бы вызвать столь яркого цветения, если бы ее душу омрачала тень. После рождения ребенка кожа младшей дочери Эгути стала такой чистой и светлой, словно тело ее омылось изнутри, характер ее стал спокойным и ровным.

Действительно ли в этом причина? Не потому ли в доме «спящих красавиц» в памяти Эгути, на глазах которого лежала ладонь девушки, всплыло видение цветущей «камелии, роняющей лепестки»? Безусловно, ни его дочь, ни спящая здесь девушка не могли сравниться красотой с той камелией. Однако красоту девушки невозможно познать, лишь разглядывая ее тело и спокойно лежа с ней рядом в постели, как мать лежит с ребенком. Они несравнимы – женщина и цветок камелии. С ладони девушки вглубь, под веки Эгути, струился поток жизни, мелодия жизни, а для старика это значит и возрождение к жизни. Рука лежала на веках Эгути довольно долго, он стал ощущать ее тяжесть, поэтому снял и опустил на постель.

Девушке некуда было деть левую руку, неудобно вытянутую на груди Эгути, она снова повернулась и теперь лежала вполоборота к нему. Обе руки она согнула перед грудью и сцепила пальцы, коснувшись груди Эгути. Они не были сложены ладонь к ладони, но казалось, что они сложены для молитвы. Для тихой молитвы. Эгути спрятал ее ладони в своих. Закрыл глаза, как будто и сам решил о чем-то помолиться. Однако, скорее всего, это была лишь печаль старого человека, коснувшегося рук спящей юной девушки.

Эгути услышал звук первых капель ночного дождя, падающих в тихое море. Едва уловимый далекий гул напоминал не то рокот зимнего грома, не то шум автомобиля. Эгути разъединил сцепленные пальцы девушки и, поочередно вытягивая их, стал внимательно разглядывать каждый, кроме большого. Ему захотелось взять в рот эти тонкие длинные пальцы. Интересно, что подумает девушка, когда, проснувшись утром, обнаружит на мизинце следы зубов и запекшуюся кровь? Эгути положил руку девушки вдоль туловища. Посмотрел на ее пышную грудь, на крупные, набухшие темные соски. Грудь ее слегка обвисала, и он попытался ее приподнять. Она была не такая теплая, как остальное тело девушки, разогретое электрическим одеялом. Эгути хотел прижаться лбом к ложбинке между грудями, но запах девушки остановил его. Он лег на живот, достал из-под подушки снотворное и выпил сразу две таблетки. В свое первое посещение он выпил сначала одну таблетку, и, лишь разбуженный дурным сном, принял вторую, убедившись, что это обыкновенное снотворное. Эгути быстро уснул.

Проснулся он от захлебывающихся громких рыданий девушки. То, что звучало, как плач, вдруг превратилось в смех, довольно продолжительный. Эгути положил руку ей на грудь и потряс ее.

– Это сон. Сон. Что тебе снится?

Девушка перестала смеяться, и наступившая тишина показалась Эгути зловещей. Однако снотворное действовало, Эгути успел только вытащить из-под подушки свои часы и взглянуть на них. Было половина– четвертого. Старик прижался грудью к девушке, придвинул к себе ее бедра и погрузился в теплый сон.

Утром его опять разбудил голос женщины:

– Вы уже проснулись?

Эгути не ответил. Может быть, женщина приложила ухо к двери из криптомерии? Старик содрогнулся. От жара электрического одеяла девушка открыла плечи и одну руку вытянула над головой. Эгути накрыл ее одеялом.

– Вы проснулись?

Все так же не отвечая, Эгути спрятался с головой под одеяло. Грудь девушки коснулась его подбородка. Эгути вдруг словно воспламенился, крепко обнял девушку и притянул ее к себе, помогая себе даже ногами.

Женщина легонько стукнула в дверь несколько раз.

– Господин! Господин!

– Встаю. Сейчас. Уже одеваюсь.– Эгути показалось, что, если он не ответит, женщина откроет дверь и войдет в комнату.

В соседней комнате его уже ждали таз для умывания, зубная паста. Подавая завтрак, женщина спросила:

– Ну как, вам понравилась девушка? Правда, миленькая?

– Очень миленькая. Правда…– Эгути кивнул головой.– В котором часу она проснется?

– В котором часу? – переспросила женщина с отсутствующим видом.

– Нельзя ли мне остаться здесь, пока она не проснется?

– Нет, у нас это не разрешается,– и торопливо добавила: – Не разрешается никому, даже самым давним клиентам.

– Но она такая милая девочка.

– Ну, ну, к чему эти сантименты! Она ведь и не знает, что провела ночь с вами, поэтому вам нечего опасаться неприятностей.

– Но я-то ее помню. И если бы встретился с ней на улице…

– И что, вы бы ее окликнули? Пожалуйста, никогда этого не делайте. Ведь это преступление, не так ли?

– Преступление? – Эгути повторил слово, сказанное женщиной.

– Вот именно.

– Преступление?

– Оставьте свои бунтарские намерения, окружайте девушку заботой и лаской, но только спящую.

Старый Эгути хотел сказать, что он пока еще не до такой степени жалок и стар, но удержался.

– Что, ночью дождь шел? – спросил он.

– В самом деле? Я и не знала.

– Я слышал шум дождя.

За окном расстилалась морская гладь и легкие волны прибоя искрились в утреннем солнце.

ГЛАВА 3

В третий раз старый Эгути пришел в дом «спящих красавиц» через восемь дней после своего второго визита. Между первым и вторым визитами прошло полмесяца, теперь промежуток сократился вдвое.

Похоже, Эгути начал постепенно поддаваться чарам усыпленных девушек.

– Сегодняшняя девушка еще ученица, не знаю, понравится ли она вам, но вы уж потерпите, пожалуйста,– сказала женщина, наливая чай.

– Опять другая?

– Вы ведь позвонили, что придете, в самый последний момент, так что за неимением лучшей пришлось пригласить эту… Если вы хотите какую-то определенную девочку, то дайте мне знать дня за два, за три.

– Хорошо. Но что это значит, «девушка еще ученица»?

– Она у нас недавно, и совсем еще юная. Эгути удивился.

– Она еще не привыкла и немного боялась, все просила усыпить ее вдвоем с какой-нибудь девушкой, но я не знала, будете ли вы против.

– Вдвоем? Мне безразлично, вдвоем так вдвоем. Но ведь девушка спит как мертвая и не может знать, страшно ей или нет.

– Да, верно, но она еще не привыкла, так что, пожалуйста, обращайтесь с ней понежнее.

– Да я ничего такого и не делаю.

– Я знаю.

– Ученица,– повторил про себя Эгути. Чего только не бывает на свете.

Женщина, как всегда, приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

– Уже спит. Прошу вас,– сказала она и вышла. Эгути налил себе еще чашку зеленого чая и прилег, подперев голову рукой. Чувство холодной пустоты охватило его. Он с трудом поднялся и, тихонько открыв дверь, осмотрел таинственную бархатную комнату.

У «ученицы» было маленькое личико. Волосы ее были спутаны, как будто она только что расплела косу, и закрывали одну щеку; на другой щеке, касаясь губ, лежала ладонь левой руки, и от этого лицо ее казалось еще меньше. Во сне она была похожа на маленькую наивную девочку. Ладонь лежала тыльной стороной вверх, и ее край приходился чуть ниже глаза, свободно вытянутые пальцы спускались по щеке и закрывали губы. Длинный средний палец немного выступал вперед и касался подбородка. Правая рука лежала на отвороте одеяла, как бы легонько придерживая его пальцами. На ее лице не было никакой косметики. И не похоже, чтобы она вообще пользовалась косметикой.

Эгути лег рядом, стараясь не задеть девушки. Она даже не шелохнулась. Однако тепло ее тела, совсем иное, чем тепло электрического одеяла, окутало старика. Оно напоминало тепло детеныша какого-то дикого зверька. Возможно, такое чувство появилось у него от запаха ее волос и тела, но не только от этого.

– Ей, наверное, лет шестнадцать,– прошептал Эгути. В этот дом приходят старики, которым уже давно не нужна женщина, а ночь, проведенная с такой девушкой, не более как попытка вернуть радости навсегда ушедшей жизни, бесплодные поиски утешения. Эгути понял это, только придя сюда в третий раз. Интересно, возникало ли у кого-нибудь из этих стариков такое же тайное желание, как у Эгути, самому заснуть вечным сном рядом с усыпленной девушкой? По-видимому, в юных, девичьих телах таится некая печаль, наводящая стариков на мысли о смерти. Нет, просто Эгути впечатлительнее других посетителей этого дома; большинство же стариков хотят лишь вдыхать молодость этих «спящих красавиц».

Под подушкой, как и прежде, лежали две белые таблетки снотворного. Старый Эгути взял их пальцами и, подняв над собой, стал разглядывать, однако на них не было ни букв, ни каких-либо знаков, поэтому он не мог определить, как называется лекарство. Несомненно, это не то, что дали выпить или впрыснули девушке. Эгути решил, что в следующий раз попросит женщину дать ему такое же снотворное, как и девушке. Скорее всего, ему откажут, но если все же удастся его получить, то можно будет на себе испытать, что значит спать непробудным сном. Он чувствовал непреодолимое искушение заснуть как мертвый вместе со спящей девушкой.

С выражением «спать как мертвая» у Эгути было связано воспоминание об одной женщине. Три года назад, будучи в Кобе, он вернулся в гостиницу с женщиной. Он встретил ее в ночном клубе, было уже за полночь. В номере он пил стоявшее на столе виски, налил и женщине. Она выпила наравне с ним. Старик переоделся в ночное гостиничное кимоно, второго для женщины не нашлось. Он заключил ее в объятия, когда она осталась в нижнем белье. Обвил рукой ее шею, нежно поглаживая, но тут женщина привстала и со словами: «Я в этом никогда не засну» сбросила с себя все, что на ней было, и бросила на стул перед зеркалом. Старик немного удивился, но подумал, что так, по– видимому, принято у женщин легкого поведения. Однако против его ожидания женщина оказалась тихой и несмелой. Он отстранил ее от себя и спросил:

– Ты никогда еще?..

– Так нечестно, Эгути-сан, так нечестно,– дважды повторила женщина, но продолжала вести себя покорно и тихо. Выпитое виски подействовало на старика, и он быстро заснул. Утром Эгути проснулся от того, что женщина двигалась по комнате. Она стояла перед зеркалом и поправляла волосы.

– Ты так рано встала.

– У меня же дети…

– Дети?..

– Да, двое. Совсем маленькие.

Женщина очень спешила и ушла прежде, чем старик поднялся с постели. Для Эгути было полной неожиданностью, что эта стройная, изящная женщина родила уже двоих детей. По ее телу никак этого не скажешь. И грудь ее выглядит так, будто она никогда и не кормила ребенка. Когда Эгути перед выходом из гостиницы открыл свой чемодан, чтобы достать чистую рубашку, он увидел, что все его вещи аккуратно сложены. В течение десяти дней своего пребывания в Кобе, он сворачивал в клубок и всовывал в этот чемодан грязное белье, и, чтобы что-то достать оттуда, нужно было все перерыть до дна; туда же он бросал подарки и разные вещи, купленные им в Кобе, от этого чемодан распух и не закрывался. Крышка была приоткрыта, и женщина заметила царивший внутри беспорядок, а может быть, это произошло, когда Эгути доставал сигареты. Но все же, почему она решила навести порядок? И когда она это сделала? Даже грязное нижнее белье было аккуратно сложено в стопку, наверняка на это потребовалось немало времени, даже если это делали умелые женские руки. Быть может, ночью, когда Эгути заснул, а ей не спалось, она встала и привела в порядок содержимое чемодана?

– Хм,– старик разглядывал аккуратно сложенные вещи.– Почему же она это сделала?

Вечером следующего дня, как они и условились, женщина пришла в ресторан; на ней было кимоно.

– Значит, ты носишь кимоно?

– Да, иногда… По-моему, оно мне не идет,– женщина смущенно рассмеялась.

– Днем позвонила подруга, она страшно удивлена. Сказала, что не ожидала от меня ничего подобного.

– Ты ей все рассказала?

– Да, я не стала ничего скрывать.

Они прошлись по городу. Эгути купил ей материал на кимоно и оби, потом они вернулись в гостиницу. Из окна номера были видны огни стоявших в порту судов. Когда они стояли у окна и целовались, Эгути опустил жалюзи и задвинул шторы. Показал на бутылку виски, оставшегося с прошлой ночи, но женщина отрицательно покачала головой. Не хотела терять над собой контроль. Вскоре она заснула глубоким сном. На следующее утро она проснулась, когда Эгути уже встал.

– Ах, я спала как мертвая. Правда, как мертвая.

Она лежала с открытыми глазами, не шевелясь. Глаза у нее были чистые, как будто омытые водой, и влажные. Женщина знала, что сегодня Эгути возвращается в Токио.

Она вышла замуж, когда ее избранник, служивший в иностранной торговой фирме, работал в Кобе; через два года он уехал в Сингапур. В следующем месяце он снова должен был приехать в Кобе к жене и детям. Об этом женщина рассказала вечером. До ее рассказа Эгути и не подозревал, что эта молодая женщина замужем, и к тому же за иностранцем. Он так легко увел ее из ночного клуба. Зашел туда, повинуясь случайной прихоти; за соседним столиком сидели двое мужчин-европейцев и четыре японки. Среди них была женщина средних лет, которую Эгути знал в лицо, и поэтому поздоровался с ней. Она, по-видимому, пришла сюда как сопровождающая. Когда оба иностранца встали потанцевать, она спросила Эгути, не хочет ли он потанцевать с молодой женщиной. В середине второго танца Эгути предложил своей партнерше потихоньку убежать из клуба. Молодая женщина, должно быть, любила приключения. Она без колебаний отправилась с ним в гостиницу, и, когда они вошли в номер, Эгути почувствовал себя несколько неловко.

Так вот завязался у Эгути этот роман с замужней женщиной, японкой, женой иностранца. Оставляя маленьких детей с кормилицей или няней, она могла уходить на ночь из дому, и незаметно было, чтобы ее мучили угрызения совести, как это бывает у замужних женщин. Поэтому и Эгути не особенно сильно терзался раскаянием, но все же в глубине души чувствовал смутное беспокойство. Однако радость, вызванная признанием женщины, что она «спала как мертвая», осталась в нем навсегда, подобно музыке молодости. Было ему тогда шестьдесят четыре года, а женщине не больше двадцати восьми. Он считал, что это последняя молодая женщина в его жизни. Всего две ночи, а вернее, даже одна, но эта женщина, «спавшая как мертвая», стала для Эгути незабываемой. Она написала ему в письме, что хотела бы с ним снова встретиться, если он приедет в Кансай. Через месяц женщина сообщила, что муж ее вернулся в Кобе, но, несмотря на это, она хотела бы увидеться с Эгути. Примерно такое же письмо Эгути получил еще раз через месяц с лишним. С тех пор от нее не было никаких вестей.

– Должно быть, она опять ждала ребенка. Третьего… Я абсолютно уверен, что так оно и было,– сказал себе Эгути три года спустя, когда вспоминал эту женщину, лежа рядом со спящей «как мертвая» девушкой. До сих пор он совершенно об этом не думал. Эгути и сам удивился, почему именно сейчас эта мысль пришла ему в голову, но теперь он уже был уверен, что все случилось именно так. Не потому ли женщина перестала ему писать, что ждала ребенка? Эгути едва заметно улыбнулся. Встреча вернувшегося из Сингапура мужа и беременность как бы смыли с женщины грех, совершенный ею с Эгути; от этой мысли ему стало легче на душе. В то же время он с нежностью представил себе ее тело. Оно не вызывало у него вожделения. Стройное, гладкое, хорошо развитое, оно являлось для Эгути символом молодой женщины. Беременность была только неожиданным предположением Эгути, хотя он нисколько не сомневался в своей правоте.

– Эгути-сан, вы меня любите? – спросила его женщина в номере гостиницы.

– Да, люблю,– ответил Эгути.– Это вопрос, который обычно задают женщины.

– Но, все же… – она запнулась и не стала продолжать.

– Почему ты не спрашиваешь, что мне в тебе нравится? – поддразнил ее старик.

– Ну хорошо, я больше не буду.

Однако, когда женщина спросила, любит ли он ее, ему было ясно, что да, любит. Даже сейчас, три года спустя, Эгути не забыл этого ее вопроса. Интересно, и после рождения третьего ребенка ее тело выглядит таким же девичьим? Эгути охватила тоска по этой женщине.

Старик, казалось, совершенно забыл о спящей рядом с ним маленькой девушке, а ведь это она навела его на воспоминание о женщине из Кобе. Отставленный в сторону локоть левой руки девушки, ладонь которой лежала на щеке, мешал Эгути, он взял ее за запястье и положил руку под одеяло. Девушке стало жарко под электрическим одеялом, и она высунулась из-под него, открывшись по лопатки. Невинные округлости ее маленьких плеч были теперь так близко, что почти касались глаз старого Эгути. Ему захотелось проверить, поместится ли ее плечо в его ладони, но он не стал пробовать. Под кожей отчетливо проступали ее лопатки. Эгути хотел погладить их, но тоже не стал. Тихонько отвел длинные волосы, закрывавшие правую щеку девушки. Лицо спящей в отсветах алых штор и при слабом свете лампы на потолке казалось особенно нежным. Девушка не ухаживала за своими бровями. Ресницы у нее были такие густые и длинные, что их можно было взять пальцами. Посредине нижней губы – небольшая припухлость. Зубов не видно.

В этом доме Эгути пришел к выводу, что нет ничего прекрасней невинного лица спящей молодой женщины. Быть может, в этом и заключается счастливое утешение, дарованное нам на этом свете? Никакая красавица не сможет скрыть своего возраста, когда спит. А лицо молодой женщины всегда приятно во время сна, даже если она и не красива. Но может, в этом доме специально подбирают девушек, которые во сне так очаровательны. Эгути разглядывал маленькое личико спящей и, казалось, чувствовал, как мягко гаснут и его собственная жизнь, и суетные мысли. Если бы сейчас Эгути выпил снотворное и заснул, то эта благословенная ночь, без сомнения, стала бы для него счастливой, но он лежал тихо, не шевелясь, закрыв глаза. Эта девушка, напомнившая ему о женщине из Кобе, может быть, наведет еще на какое-нибудь воспоминание. Эгути было жаль засыпать.

Неожиданное предположение о том, что молодая женщина из Кобе встретила мужа, возвратившегося после двух лет разлуки, и вскоре забеременела, превратилось в уверенность, вызвало ощущение неизбежности такого хода событий. То, что было между ним и этой женщиной, считал Эгути, не принесет ни позора, ни бесчестья ребенку, которого она родила. Старику казалось, что эта ее беременность и рождение ребенка поистине благословенны. В лоне женщины зародилась и пришла в движение новая жизнь. И эта мысль еще острее дала почувствовать Эгути его собственную старость. Но почему все-таки эта женщина так спокойно, без сомнений и страха доверила ему свое тело? С ним ничего подобного не случалось за все его почти семьдесят лет жизни. Она не была похожа ни на проститутку, ни на искательницу приключений. Эгути чувствовал себя с ней не более виноватым, чем в этом доме, лежа рядом с таинственным образом усыпленной маленькой девушкой. Утром, лежа в постели, старый Эгути с нежностью провожал ее взглядом, когда она, откровенно спеша, уходила домой, где ее ждали маленькие дети. Эгути думал, что это последняя молодая женщина в его жизни, и она навсегда осталась в его памяти; да и она вряд ли его забудет. Ни один из них не получил глубоких ран, но оба до конца жизни будут хранить их встречу в тайне, а потому и не забудут друг друга.

Но как странно, что именно эта девчушка, «еще ученица», сейчас так живо напомнила ему женщину из Кобе. Эгути открыл глаза. Тихонько коснулся пальцами ресниц девушки. Она нахмурила брови, отстранила лицо и при открыла рот. Язык ее слегка высунулся и втянулся обратно, как будто погрузился в воду. Посредине ее совеем детского язычка появилась хорошенькая ямка. Старый Эгути почувствовал искушение. Заглянул в приоткрытый рот девушки. Интересно, свело бы судорогой этот маленький язычок, если бы он сдавил шею девушки? Старику вспомнилась давняя встреча с проституткой, которая была еще моложе этой девушки. Эгути не питал интереса к подобным женщинам, но получил ее от человека, к которому был приглашен в гости. Эта девчонка все время пускала в ход свой тонкий длинный язык, совершенно безвкусный, и это раздражало Эгути. Из города доносились звуки барабана и флейты, на душе стало веселей. Стояла, по-видимому, праздничная ночь. У девочки был продолговатый разрез глаз и упрямые черты лица. Душа у нее не лежала к клиенту, и она откровенно спешила.

– Сегодня праздник,– сказал Эгути.– Хочешь поскорее пойти туда?

– Ах, какой понятливый. Ну, конечно. Я договорилась с подругой, и тут меня вызвали.

– Ну, ладно,– сказал Эгути,– ладно уж, иди скорее… Это в храме барабаны гудят?

– А хозяйка, она ведь будет ругаться?

– Ничего, я постараюсь все уладить.

– Да? Правда?

– Тебе сколько лет?

– Четырнадцать.

Девушка нисколько не стеснялась мужчины. Не чувствовала себя ни униженной, ни отвергнутой. Она была какая-то рассеянная. Второпях одевшись, убежала, спеша на городской праздник. Эгути, закурив, некоторое время прислушивался к звукам барабанов и флейт, к голосам уличных торговцев.

Сколько лет ему было в ту пору, Эгути не мог точно вспомнить. Судя по тому, что он без всякого сожаления отправил девочку на праздник, он был не так стар, как сейчас. Сегодняшняя девушка года на два, на три старше той, и формы у нее более округлые, женственные. К тому же ее усыпили, и она не проснется, а это большая разница. Она не проснется, даже если будут гудеть большие праздничные барабаны.

Эгути прислушался. Показалось, что доносится легкий шум холодного осеннего ветра в горах за домом. Теплое дыхание из приоткрытого рта девушки коснулось лица старого Эгути. Тусклый свет, окрашенный алым бархатом, проник даже внутрь ее рта. Эгути подумалось, что ее язык совсем не такой безвкусный и холодный, как у той маленькой проститутки. Ему захотелось в этом убедиться. В доме «спящих красавиц» он впервые увидел девушку, показывающую во сне язык. Старик хотел дотронуться до ее языка пальцем, но в груди его, будоража кровь, шевельнулось злое чувство.

Однако это неосознанное чувство не привело к жестокости и сопутствующему ей страху. Какое наибольшее зло может причинить мужчина женщине? Вот, например, приключения с замужней женщиной из Кобе или с четырнадцатилетней проституткой – всего лишь мгновения долгой человеческой жизни. Промелькнули и исчезли. Женитьба, воспитание дочерей – это долгое, внешне благопристойное существование, пролетевшее для Эгути как один миг. Но все это время он управлял жизнью жены и дочек и, может, даже способствовал изменению их характеров. Не в этом ли заключается зло? Очевидно, под влиянием обычаев и порядков, заведенных в мире, человек теряет способность отличить зло от добра.

Лежать рядом с усыпленной девушкой – это, несомненно, не что иное, как зло. Убийство же девушки сделало бы его еще более очевидным. Удавить ее или задушить, заткнув нос и рот, по всей вероятности, не составило бы труда. Но маленькая девушка спит с открытым ртом и по-детски высунутым языком. Так и кажется, что если старый Эгути коснется пальцем ее языка, то он обовьет палец, подобно язычку младенца, сосущего грудь. Эгути положил ладонь на подбородок девушки и заставил ее сомкнуть губы. Но как только он убрал руку, рот снова приоткрылся. Была своя прелесть в этих полуоткрытых во сне губах.

Должно быть, зло в груди Эгути шевельнулось оттого, что девушка была чересчур молода. Старики, тайком посещающие дом «спящих красавиц», не только горюют об ушедшей молодости, но и хотели бы предать забвению зло, совершенное ими в течение жизни. Старый Кига, рассказавший Эгути об этом доме, разумеется, не выдавал секретов других посетителей. Число их едва ли велико. И нетрудно догадаться, что все они преуспели в жизни, неудачники сюда не приходят. Некоторые добились успеха, совершая зло, и оберегали свой успех, нагромождая одно зло на другое. Такие не знают мира в душе, напротив, живут в вечном страхе и фактически потерпели духовное крушение. Когда они лежат здесь, прикасаясь к обнаженному телу спящей молодой женщины, из глубины их души поднимается не только страх перед надвигающейся смертью, не только печаль об утраченной молодости. Бывает, что охватывает раскаяние о содеянном зле. Другие были несчастливы в семейной жизни, что часто случается у удачливых людей. Вряд ли у этих стариков есть свой Будда, перед которым они могли бы преклонить колени и помолиться. Крепко обняв обнаженных красавиц, старики обливаются холодными слезами, захлебываются в рыданиях, кричат, но девушки ничего этого не знают и ни за что не проснутся. Старики их не стыдятся и не чувствуют себя униженными. Свободно изливают свои жалобы и печали. Так не является ли для них «спящая красавица» чем-то вроде Будды? Живого Будды! Молодые тела и запах девушек обещают им всепрощение и несут успокоение в их души.

С этими мыслями Эгути закрыл глаза. Странно, что самая молодая и неопытная из трех «спящих красавиц», которых ему довелось увидеть до сих пор, сегодня уже дважды навела Эгути на подобные мысли. Старик крепко обнял девушку. До этого момента он всячески избегал прикасаться к ней. Казалось, что он сейчас вдавит ее в свое тело. Лишенная сил, девушка не сопротивлялась. Она была трогательно худенькой. Несмотря на глубокий сон, она как будто почувствовала присутствие Эгути и сомкнула приоткрытые губы. Он так сильно прижал ее к себе, что торчащие тазовые кости девушки больно врезались ему в тело.

Любопытно, как сложится жизнь этой девчушки? Может, она будет жить тихо и безмятежно, если даже и не добьется особого успеха и не сделает карьеры,– размышлял Эгути. Ему хотелось, чтобы счастье в будущем послужило ей наградой за ее доброе дело – за утешение и помощь, которые получают от нее в этом доме старые люди; ему даже пришло в голову, не является ли девушка одним из воплощений Будды, как это описано в старинных повестях. Разве нет рассказов о том, как женщины легкого поведения и обольстительницы были воплощениями Будды?

Легонько сжимая в руке прядь волос, девушки, старый Эгути постепенно успокоился, пытаясь исповедаться самому себе в совершенных им когда-то грехах и дурных поступках. Но в его душе вставали лишь образы женщин из прошлого. Это были светлые воспоминания, в которых не имели значения ни продолжительность отношений с ними, ни красота или уродливость их лиц, ни ум или глупость, ни хорошие или дурные качества. Это были женщины, подобные той из Кобе, сказавшей: «Ах, я спала как мертвая. Правда, совсем как мертвая». Женщины, которые, забыв обо всем на свете, чутко реагировали на ласки Эгути и теряли голову от наслаждения. Быть может, причина этого не в силе любви женщины, а в природных особенностях ее тела? Какой же станет эта малышка, когда созреет? Старик провел руками, обнимавшими девушку, по ее спине. Вряд ли он это узнает. В предыдущую ночь, проведенную здесь, рядом с девушкой-«обольстительницей», Эгути пытался размышлять о том, что же ему удалось за свои шестьдесят семь лет узнать о том беспредельном и бездонном, что принято называть сексом, однако счел подобные мысли еще одним проявлением собственной старческой слабости. Тем более странно, что именно эта маленькая девушка сегодня так живо воскресила любовное прошлое старого Эгути. Старик прижался губами к плотно сомкнутым губам девушки. Они не имели никакого вкуса. Были сухие. Наверное, хорошо, что губы у нее безвкусные. Эгути, должно быть, больше не увидит этой девушки. А к тому времени, когда губы ее обретут терпкий вкус страсти, его, вероятно, уже не будет в живых. И в этом нет ничего печального. Он оторвался от губ девушки и коснулся губами ее бровей, ресниц. Ей стало щекотно, и она слегка повернула голову, прижавшись лбом к глазам Эгути. Он еще сильнее сжал сомкнутые веки.

Под его веками беспрестанно возникали и гасли разные видения. Постепенно эти видения стали обретать какую-то форму. Совсем близко пролетело несколько золотых стрел. К их остриям прикреплены ярко-пурпурные цветы гиацинта. На хвостах – разноцветные орхидеи. Сказочно красивое зрелище. Но стрелы летят так быстро, не опали бы цветы. Нет, не опадают, странно,– с этой мыслью Эгути открыл глаза. Оказывается, он задремал.

Он еще не принял снотворного. Взглянул на свои часы, лежавшие рядом с таблетками. Половина первого. Старик положил на ладонь две таблетки; этой ночью его не преследовали пессимизм и одиночество старости, и ему жаль было засыпать. Девушка спокойно дышала. Видно, что, какое бы средство ей ни ввели или ни дали выпить, оно не причиняет ей никаких страданий. Быть может, это была большая доза снотворного или легкий яд, во всяком случае, Эгути хотелось бы хоть раз заснуть так же глубоко. Он тихонько выбрался из постели и вышел из алой бархатной комнаты в соседнюю. Нажал кнопку звонка, чтобы вызвать женщину и попросить у нее такое же лекарство, каким усыпили девушку, но продолжительный звон только сильнее дал почувствовать холод, царящий в доме и на улице. Эгути побоялся долго звонить посреди ночи в этом таинственном доме. Земля была еще теплая, засохшие зимние листья еще держались на ветвях деревьев, однако слышен был шелест уже осыпавшихся листьев, которые шевелил в саду едва заметный ветерок. Затихли и волны, бьющиеся внизу о скалы. В безлюдной тишине дом казался усадьбой призраков; старый Эгути зябко повел плечами. На нем был только тонкий юката.

Вернувшись в потайную комнату, Эгути увидел разрумянившееся лицо маленькой девушки. Электрическое одеяло было включено на низкую температуру, видимо, девушку согревала ее молодость. Старик прижался к ней, чтобы согреться. Грудь девушки поднялась от тепла, раскрытые ступни ног лежали на татами.

– Простудишься,– сказал старый Эгути и ощутил их огромную разницу в возрасте. Взять бы эту маленькую теплую девочку и спрятать ее внутри себя.

Утром Эгути обратился к женщине, подававшей ему завтрак:

– Ты слышала, как я звонил ночью? Хотел попросить такое же лекарство, какое дали девушке. Чтобы заснуть ее сном.

– Это запрещено. Прежде всего, это небезопасно для старых людей.

– У меня здоровое сердце, так что бояться нечего. Да я бы и не прочь заснуть и не проснуться.

– Вы у нас только третий раз, а уже высказали столько капризов.

– А какой наибольший каприз можно себе позволить в этом доме?

Женщина неприязненно посмотрела на старого Эгути и слегка улыбнулась.

ГЛАВА 4

С потемневшего еще утром зимнего неба к вечеру начал падать мелкий холодный дождь. Потом дождь перешел в мокрый снег: старый Эгути заметил это, войдя в ворота дома «спящих красавиц». Все та же женщина тихонько притворила за ним калитку и повернула ключ. При слабом свете электрического фонарика, которым женщина освещала Дорожку, Эгути разглядел что-то белое среди капель дождя. Белые хлопья казались совсем рыхлыми и мягкими. Они таяли, едва упав на камни дорожки.

– Камни мокрые, осторожней, пожалуйста,– предупредила женщина; одной рукой она держала над головой Эгути зонтик, а другой намеревалась взять старика под руку. Даже сквозь перчатку он ощутил тепло ее руки, и почему-то ему стало неприятно.

– Ничего, я сам,– Эгути оттолкнул ее руку.– Я еще не так стар, чтобы меня вели под руку.

– Камни скользкие,– повторила женщина. На дорожке лежали несметенные опавшие листья клена. Некоторые из них сморщились, выцвели и влажно блестели.

– А что, сюда приходят и такие дряхлые, полупарализованные старики, что тебе приходится вести их под руку или даже нести на руках? – спросил ее Эгути.

– О других гостях расспрашивать не положено.

– Для таких стариков начавшаяся зима опасное время. Что если случится удар или сердечный приступ?

– Если произойдет что-нибудь подобное, нашему дому придет конец. А для клиента это будет, я думаю, приятнейшая смерть,– с холодной усмешкой ответила женщина.

– Тогда уж тебе так просто не отделаться.

– Уж это точно,– лицо женщины осталось совершенно невозмутимым.

В комнате на втором этаже все было по-прежнему. Только в токонома вместо картины горного селения в кленовых листьях, как и следовало ожидать, теперь висел зимний пейзаж. Тоже, без сомнения, репродукция.

Женщина умело сервировала вкусный зеленый чай.

– Вы всегда звоните перед самым приходом,– сказала она.– Неужели вам не понравилась ни одна из трех предыдущих девушек?

– Нет, все три понравились, даже слишком. Правда.

– Тогда вы можете дня за два, за три предупредить, какую девочку вам бы хотелось… Вы такой непостоянный.

– При чем здесь непостоянство? Ведь они же спят. И понятия не имеют, кто лежит рядом с ними. Им это безразлично.

– Но она же, как никак, живая женщина, хотя и спит.

– Бывает, что девушка спрашивает о старике, с которым провела ночь?

– Им не разрешается об этом говорить. Не беспокойтесь, в нашем доме это строго запрещено.

– Мне кажется, ты раньше говорила о том, что нежелательно отдавать предпочтение какой-то одной девушке. Помнишь, ты мне говорила о непостоянстве в этом доме то же самое, что сейчас я говорю тебе? Сегодня мы поменялись ролями. Странно. Уж не ревнуешь ли ты?..

Ее тонкие губы скривились в циничной усмешке:

– Похоже, что вы в молодости многих женщин заставили плакать.

– Какая ерунда! Что за шутки! – возмутился Эгути.

– Подозрительно, вы это приняли так всерьез.

– Если бы я был таким, как ты говоришь, то ни за что не пришел бы в подобное заведение. Сюда, наверное, приходят старики, которые испытывают тоску по женщинам. Для них невозможен возврат к прошлому, как бы они ни сожалели и ни старались.

– Вы в этом уверены? – Выражение лица женщины было все таким же невозмутимым.

– Я уже как-то спрашивал об этом, скажи, какой наибольший каприз позволен здесь старикам?

– Хм. Ну… Уже то, что девушка спит…

– А нельзя ли получить то же снотворное, что и девушка?

– Я ведь вам уже объяснила.

– Тогда скажи, какое наибольшее зло могут причинить старики девушкам?

– В этом доме не бывает зла,– женщина понизила свой молодо звучащий голос, как бы желая внушить эту мысль Эгути.

– Нет зла,– прошептал старик. Черные глаза женщины смотрели совершенно спокойно.

– А если вы захотите задушить девушку, так ведь она беззащитна, как ребенок…

Эгути ощутил неприятное волнение.

– Она не проснется, даже если ее будут душить?

– Думаю, что нет.

– Вот идеальная возможность совершить самоубийство вдвоем.

– Прошу вас, если почувствуете себя одиноко, совершайте самоубийство, но только в одиночку.

– А если почувствую себя слишком одиноким, чтобы совершить самоубийство?. .

– Такое бывает у старых людей,– все так же спокойно сказала женщина.– Вы, случайно, сегодня вечером не пили вина? Странные вещи говорите.

– Пил кое-что похуже.

Женщина украдкой бросила быстрый взгляд на Эгути, но сделала вид, будто не придала значения его словам.

– Сегодня будет горячая девочка. В такую холодную ночь это совсем неплохо. Грейтесь на здоровье,– и спустилась вниз.

Когда Эгути открыл дверь таинственной комнаты, он сильнее, чем в прежние посещения, почувствовал сладковатый запах женщины. Девушка лежала к нему спиной и глубоко дышала во сне. По-видимому, она была высокого роста. При свете, отраженном от алого бархата, Эгути показалось, что густые волосы девушки имели слегка рыжеватый оттенок. Кожа ее полной шеи была ослепительно белой. Казалось, от тела девушки так и пышет жаром,– женщина не обманула. Но несмотря на это, лицо ее было бледным.

– А,– вырвалось у Эгути, когда он забрался под одеяло и лег позади девушки. Она, действительно, оказалась горячей, к тому же кожа у нее была настолько гладкой, что, когда он к ней прижимался, она словно прилипала к его телу. Она была чуть влажной, и эта влага и давала такой сильный аромат. Эгути закрыл глаза и лежал неподвижно. Девушка тоже не шевелилась. У нее были пышные бедра. Тепло ее не столько пронизывало, сколько окутало старика. Грудь девушки была большая и полная, соски же на удивление маленькие. Вспомнив разговор с женщиной, Эгути задрожал от соблазна задушить девушку со столь опьяняющей кожей. Любопытно, какой запах исходил бы от ее тела, если бы он ее задушил? Чтобы избавиться от дурных мыслей, Эгути попытался нарисовать в своем воображении неуклюжую походку и угловатые движения девушки. Это его немного успокоило. Но что может быть неуклюжего в фигуре идущей девушки? Хорошая фигура – это прежде всего красивые ноги. Ему уже шестьдесят семь лет, какое значение имеют для него ум или глупость, образованность или невежество девушки, с которой он проведет лишь одну ночь и больше никогда ее не встретит? Не остается ли ему сейчас только одно – прикасаться к телу девушки? Ведь девушка спит и не знает, что ее трогает старый, противный Эгути. И завтра она тоже этого не узнает. Кто же она в действительности, игрушка или жертва? Старый Эгути всего четвертый раз в этом доме, но сегодня ночью он особенно остро ощутил, что с каждым разом его душа становится все более бесчувственной.

Интересно, а эта девушка тоже привыкла к своей роли в этом доме? Должно быть, она давно уже перестала думать о приходящих сюда жалких стариках, даже не шелохнулась в ответ на прикосновения Эгути. Ко всему можно привыкнуть, и то что вчера казалось немыслимым, сегодня воспринимается как вполне нормальное. Все грехи покрывает тьма. Только Эгути немного отличается от стариков, приходящих в этот дом. Вернее, в корне отличается. Старый Кига, рассказавший Эгути об этом доме, ошибался, считая его таким же, как он сам. Эгути еще не перестал быть мужчиной. А значит, и не испытывает так остро, как другие посетители этого дома, подлинной печали и радости, сожалений и одиночества. Для Эгути вовсе не необходимо, чтобы девушку усыпляли до бесчувственности.

Во время своего второго визита сюда Эгути намеревался нарушить суровый запрет этого дома по отношению к распутной на вид девице, но удержался, обнаружив, к своему удивлению, что она невинна. С той ночи он поклялся соблюдать законы этого дома и охранять безопасность «спящих красавиц». Поклялся не нарушать тайны стариков. И все же, почему в этот дом берут только невинных девушек? Эгути решил, что со временем он поймет это, решил также, что все это глупости.

Однако сегодняшняя девушка кажется подозрительной. Старый Эгути не мог поверить в то, что она еще девушка. Он приподнялся, оперся грудью о плечи спящей и заглянул ей в лицо. Черты его были несколько непропорциональны, как и ее фигура, но, вопреки его предположению, выглядело оно совсем по– детски. Нос был немного широковат, с приплюснутой переносицей. Щеки круглые и широкие. Волосы спереди зачесаны так, что лоб очертаниями напоминает гору Фудзи. Брови короткие, густые, правильной формы.

– Прелесть,– прошептал старик и прижался щекой к гладкой щеке девушки. Девушка, видимо, почувствовала тяжесть и повернулась лицом кверху. Эгути отодвинулся.

Некоторое время старик лежал с закрытыми глазами. От тела девушки исходил необычный и сильный запах. Можно сказать, что ничто на свете так не наводит на воспоминания о прошлом, как запах, тем более такой сладкий и резкий. Эгути вновь вспомнился молочный запах младенца. Хотя оба эти запаха совершенно различны, не являются ли они в какой-то мере главными для человека? С древних времен многие старики в ароматах молодых женщин пытались отыскать эликсир молодости. Но кажется, запах этой девушки трудно назвать ароматом. Если же сейчас старый Эгути нарушит по отношению к ней запрет этого дома, то запах станет еще более неприятным, с привкусом крови. Однако не означают ли подобные мысли того, что и Эгути уже состарился? И разве именно такой резкий, с привкусом крови запах не есть источник человеческой жизни? Девушка, наверное, легко забеременеет. Как бы крепко она ни спала, физиологические процессы в ней не остановились и завтра утром она должна проснуться. И даже если девушка забеременеет, она ничего не будет об этом знать. Эгути уже шестьдесят семь лет, что если он таким образом оставит в этом мире еще одного ребенка? Поистине, тело женщины заманивает мужчин в ад.

Но ведь девушка лишена какой бы то ни было возможности обороняться. В угоду старым клиентам, в угоду жалким старцам. На ней нет ни нитки, и она ни за что не проснется. Эгути стало жаль ее до боли в сердце, и неожиданно для себя он прошептал:

«Старым – смерть, молодым – любовь, смерть – один раз, любовь – много». Эта мысль пришла неожиданно и успокоила Эгути. Он не был по натуре упрямым. Снаружи доносился едва угадываемый шорох падающего мокрого снега. Море перестало шуметь. Старик вдруг увидел темную безбрежную гладь моря, на которую падают снежинки и тают. Дикая птица, похожая на большого орла, держа что-то истекающее кровью, кружит над черными волнами. А вдруг это «что-то» – человеческое дитя? Нет, невероятно. Быть может, это призрак, напоминающий о развращенности людей? Эгути слегка тряхнул головой, лежавшей на подушке, и погасил видение.

– Ах, как жарко,– сказал старый Эгути. Жарко было не только из-за электрического одеяла. Девушка сдвинула одеяло вниз и наполовину обнажила грудь, широкую и округлую, но не очень высокую. Ее белая кожа слабо отсвечивала алым бархатом. Старик, любуясь красотой ее груди, кончиком пальца провел вдоль линии волос на лбу, напоминающем очертаниями гору Фудзи. Девушка, повернувшись на спину, дышала тихо и спокойно. Интересно, какие зубы скрываются за этими маленькими губками? Эгути двумя пальцами взял нижнюю губу девушки и слегка оттянул ее. По сравнению с маленьким ротиком ее зубы казались не такими уж мелким, но все же были некрупными и ровными. Кода Эгути убрал пальцы, губы девушки остались приоткрытыми. Между ними чуть-чуть поблескивали зубы. Эгути кончиками пальцев, запачканными красной губной помадой, взял девушку за мочку уха и потер о нее пальцы, а остатки помады вытер о ее полную шею. На белоснежной коже осталась едва заметная красная линия, это было красиво.

«Наверное, она тоже еще девственница»,– подумал Эгути. Во время второго визита в этот дом у него зародились подозрения относительно спящей, он сам поражался своей низости и ругал себя, поэтому сейчас у него не было никакого желания проверять. Да или нет, для Эгути это не имело значения. «Впрочем, нет, не совсем так»,– подумал Эгути и как будто услышал в себе самом насмешливый голос.

– Кто это смеется надо мной? Ты, нечистый?

– Нечистый? Ну, нет, не так уж все просто. Ты ведь только и знаешь, что преувеличенно думаешь о своих чувствах и переживаниях. Как человек, зажившийся на этом свете.

– Неправда, я просто стараюсь думать так же, как думают другие старики, еще более жалкие, чем я.

– Хм. О чем ты говоришь, негодяй? Ты хочешь свалить свою вину на других.

– Негодяй? Пусть. Но объясни мне, почему невинная девушка чиста, а та, что познала любовь,– нет? Мне здесь вовсе не нужна девственница.

– Это потому, что тебе еще не знакома тоска по-настоящему старого человека. Не приходи сюда больше. Неужели ты думаешь, что если хотя бы одна из ста тысяч – из ста тысяч! – девушек вдруг проснется среди ночи, то старику будет нечего стыдиться?..

Собственные вопросы и собственные ответы возникали в голове Эгути. У него не было уверенности в том, что здесь усыпляют только девственниц. Эгути всего четвертый раз в этом доме, и ему кажется странным, что все его девушки были невинными. Может, действительно, это делается по просьбе и желанию стариков?

Однако его притягивала мысль «если вдруг проснется». «Интересно, с какой силой и как нужно толкнуть девушку, чтобы заставить ее, хотя бы бессознательно, приоткрыть глаза? Вряд ли она сможет спать, если, например, отрезать ей руку или пронзить грудь или живот».

– Каким же я стал злым,– прошептал Эгути. Скоро и он станет ничуть не лучше стариков, приходящих в этот дом. Жестокие мысли кружились в его голове. Разрушить этот дом и самому погибнуть. Эти мысли вызывает усыпленная сегодня девушка, которая не обладает так называемой совершенной красотой, но очень мила, горяча и выставила напоказ свою широкую белую грудь. А может, он просто испытывает чувство, противоположное чувству раскаяния? И малодушные люди в конце жизни иногда находят мужество, чтобы раскаяться. Видимо, мужества в нем даже меньше, чем в его младшей дочери, с которой он когда-то любовался «камелией, роняющей лепестки», в храме Цуба– кидэра. Эгути закрыл глаза.

Две бабочки играли в низко подстриженных кустах вдоль каменных плит садовой дорожки. Прятались в листве, подлетали вплотную к кустам, им было весело. Потом они поднялись немного выше над кустами и закружились в легком танце, и тогда из листвы вылетела еще одна бабочка, а. за ней – другая. «Вот две супружеские пары»,– подумал Эгути. но тут между ними появилась пятая бабочка. Он хотел понять, не соперничестве ли это, но вдруг из кустов, кружась, стали одна за другой вылетать бабочки, и весь сад превратился в танец великого множества белых бабочек. Они не поднимались высоко. Широко раскинувшиеся, свисающие ветви клена шевелились от едва заметного ветерка. На тонких ветках висели большие листья, поэтому клен так чутко реагировал на ветер. Бабочек стало еще больше, теперь это было похоже на поле, покрытое белыми цветами. Глядя только на клен, Эгути думал, имеет ли это видение какую-нибудь связь с домом «спящих красавиц». Листья клена-призрака пожелтели, покраснели, еще более подчеркивая белизну порхающих бабочек. А с кленов, растущих у этого дома, листья уже облетели, правда, кое-где на ветках еще оставались сморщенные, пожухлые листья. Но сегодня идет мокрый снег.

Эгути совершенно забыл о холоде и о снеге, падающем за окном. Быть может, видение кружащихся в танце белых бабочек вызвано обнаженной белой грудью лежавшей рядом с ним девушки? Может, в этой девушке есть нечто такое, что прогоняет злые помыслы стариков? Старый Эгути открыл глаза. Посмотрел на маленькие розовые соски на широкой груди. Они словно символизировали добродетель. Он прижался к ее груди щекой. Под веками его словно потеплело. Старику захотелось оставить на теле девушки свой знак. Если нарушить запрет этого дома, то, проснувшись, девушка, без сомнения, будет очень переживать. Старый Эгути губами сделал на груди девушки несколько пятнышек цвета крови и содрогнулся.

– Замерзнешь,– сказал он и натянул на нее одеяло. Выпил сразу обе таблетки снотворного, которые, как всегда, лежали под подушкой.– Ну и тяжелая ты,– Эгути приподнял девушку и повернул лицом к себе.

Наутро старого Эгути женщина будила дважды. Первый раз она тихонько постучала в дверь и сказала:

– Господин, уже девять часов.

– Да, я уже проснулся. Встаю. В той комнате, должно быть, холодно?

– Печка топится с раннего утра.

– А снег?

– Прекратился. Но пасмурно.

– Правда?

– Завтрак уже приготовлен.

– Хорошо,– неопределенно ответил старик и снова закрыл глаза. Прижавшись к необыкновенному телу девушки, пробормотал: – Пусть сам дьявол придет из преисподней звать меня.

Не прошло и десяти минут, как женщина вновь пришла.

– Господин,– она сильно постучала в дверь,– вы что, опять заснули? – в голосе ее прозвучала досада.

– Дверь не закрыта на ключ,– ответил Эгути. Женщина вошла. Старик лениво поднялся. Женщина помогла ему одеться, даже натянула носки; он поежился от прикосновения ее рук. Когда Эгути вышел в соседнюю комнату, она, как обычно, подала ему вкусно заваренный зеленый чай. Пока старик, не торопясь, с наслаждением пил его, женщина, глядя на него искоса холодными подозрительными глазами, спросила:

– Ну как, понравилась вам сегодняшняя девочка?

– Да, пожалуй.

– Хорошая девочка. А сны вы видели хорошие?

– Сны? Я не видел никаких снов. Очень крепко спал. Давно уже я не спал так хорошо.– Эгути рассеянно зевнул.– Еще как следует не проснулся.

– Вы, наверное, вчера очень устали.

– Думаю, это из-за вашей девочки. Часто она здесь бывает?

Женщина сидела, опустив глаза, выражение ее лица стало жестким.

– У меня к тебе большая просьба,– снова заговорил Эгути.– Не смогла бы ты после завтрака дать мне еще такого снотворного. Очень тебя прошу. Я отблагодарю. Правда, я не знаю, когда девочка проснется…

– Не стоит об этом говорить,– бледное, изможденное лицо женщины приобрело землистый оттенок, даже в ее плечах чувствовалось напряжение.– Как вы можете. Ведь всему есть границы.

– Границы? – старик хотел улыбнуться, но улыбка не получилась.

Женщина, очевидно, подозревая, что Эгути что-то сделал девушке, торопливо встала и вошла в соседнюю комнату.

ГЛАВА 5

Прошел Новый год; на море шумела буря, возвещая середину зимы. А на суше не было даже ветра.

– Ах, я рада видеть вас в такую холодную ночь… – приветствовала Эгути женщина из дома «спящих красавиц», открывая ключом калитку.

– Так ведь я потому и пришел, что холодно,– сказал старый Эгути.– Высшее счастье для старика умереть в такую холодную ночь, согреваясь теплом молодого тела.

– Какие неприятные вещи вы говорите.

– Старик – сосед смерти.

В той же, что и всегда, комнате на втором этаже топилась печка и было тепло. И так же, как всегда, женщина подала ароматный зеленый чай.

– Что это? Как будто откуда-то дует? – сказал Эгути.

– А? – женщина оглядела комнату.– Все закрыто.

– Может, это призрак умершего?

Женщина передернула плечами и посмотрела на старика. Лицо ее побледнело.

– Не нальете ли еще чашечку? Не надо остужать кипяток. Залейте горячим,– сказал Эгути.

Выполняя его просьбу, женщина спросила холодно:

– Вы уже что-нибудь слышали?

– Да, пожалуй.

– Значит, да. Слышали, а все равно пришли сюда,– женщина, поняла, что Эгути все известно, что нет смысла делать тайну из произошедшего, но не могла скрыть чувства недовольства.

– Благодарю вас за любезное посещение, но все же думаю, что вам лучше уйти.

– Я же пришел, уже все зная, какая теперь разница?

– Ха-ха-ха,– ее смех прозвучал странно и зловеще.

– Раз уж случаются такие вещи… Ведь зима – опасное время для стариков… Может, следует на зиму закрывать этот дом?

Женщина промолчала.

– Я не знаю, какие старики сюда приходят, но если умрет второй, а потом третий, то и ты так просто не отвертишься.

– Скажите все это хозяину. Разве я в этом виновата? – лицо женщины стало еще более землистым.

– Конечно, виновата. Разве не перевезли труп старика под покровом ночи в гостиницу на горячих источниках? Наверняка и ты помогала в этом.

Женщина стиснула обе руки на коленях, поза ее стала напряженной:

– Это сделали, чтобы спасти доброе имя старика.

– Доброе имя? Разве у мертвеца тоже есть доброе имя? Ах да, еще, кажется, существует репутация. Правда, она, скорее, нужна родственникам, чем мертвому старику. Все это ерунда, но… А что, у той гостиницы на водах и у этого дома один и тот же хозяин? Женщина ничего не ответила.

– Я думаю, что в газетах, скорее всего, не стали бы разглашать того, что старик умер здесь рядом с обнаженной девушкой. Мне кажется, будь я на месте этого старика, я был бы счастлив, если бы меня никуда не увезли, а оставили рядом с девушкой.

– Начались бы всякие неприятные процедуры, экспертиза, а комната эта не совсем обычная, поэтому могли возникнуть неприятности и для других наших уважаемых клиентов. Ну и, конечно, для девочек…

– Девушка, наверное, спала, не подозревая, что старик умер. Она не проснулась, когда умирающий корчился в предсмертных муках.

– Да, наверное… Но когда выяснилось, что старичок скончался, пришлось увезти и девушку, спрятать ее. И все же откуда-то стало известно, что с ним была женщина.

– Что? Девушку увезли отсюда?

– Но ведь то, что здесь делается – противозаконно.

– Вряд ли девушка проснулась лишь оттого, что старик умер, и тело его остыло.

– Конечно, нет.

– Она ведь совершенно не подозревала, что рядом с ней умер старый человек,– еще раз повторил Эгути. Интересно, сколько времени после того, как старик умер, погруженная в глубокий сон девушка прижималась к холодному, мертвому телу, согревая его своим теплом. Она даже не знала, что из комнаты выносили труп.

– У меня и давление и сердце в полном порядке, волноваться нечего, но, если вдруг со мной что-то случится, нельзя ли не увозить меня в ту гостиницу или куда там еще, а оставить рядом с девушкой?

– Ни в коем случае,– ответила женщина и добавила: – Прошу вас вернуться домой. Вы ведете такие разговоры…

– Я пошутил,– старый Эгути рассмеялся. Как он уже сказал женщине, ему и в голову не приходило, что он может внезапно умереть.

В газете, где было опубликовано объявление о похоронах скончавшегося в этом доме старика, сообщалось лишь о «скоропостижной смерти». Эгути встретил на его похоронах старого Кига, который шепотом рассказал ему подробности. Оказывается, старик умер от инфаркта.

– Однако эта гостиница на водах совсем не то место, где мог бы остановиться покойный. Обычно он останавливался в другой гостинице,– говорил Кига.– Поэтому и поговаривают, что директор Фукура умер «приятной» смертью. Но конечно, никто не знает, что было на самом деле.

– Вот как…

– Его смерть может показаться кому-то «приятной», но на самом деле он, по-видимому, очень мучился. Я был с директором Фукура в близких отношениях и сразу понял, в чем тут дело, поэтому-то и попытался разузнать все подробности. Но никому ни о чем не сказал. Его родные тоже ничего не знают. А ты обратил внимание на некрологи в газетах?

В газетах были напечатаны рядом два некролога. Первый от наследника и жены. Второй поместила его фирма.

– Фукура ведь был вот такой,– Кига изобразил Эгути руками толстую шею, большую грудь и сильно выпирающий живот.– Тебе тоже следует быть поосторожней.

– Обо мне не беспокойся.

– Во всяком случае, ясно, что огромное тело Фукура посреди ночи волокли в эту гостиницу на водах.

Кто же его тащил? Наверняка везли в машине; старому Эгути стало жутко.

– Дело замяли, не разобравшись, но, если случится еще что-нибудь подобное, я думаю, этот дом долго не продержится,– шепотом рассказывал ему Кига на кладбище.

– Да, пожалуй,– ответил Эгути.

Сегодня женщина не пыталась скрыть от Эгути эту историю, полагая, что он все знает о Фукура, но в мелочах держалась настороже.

– А девушка, действительно, ничего не знала? – вновь спросил Эгути.

– Она и не могла этого знать. Старик, видимо, мучился перед смертью, на шее и груди девушки остались раны от его ногтей. Но она ничего не почувствовала и, проснувшись на следующий день, сказала только: «Вот противный старикашка».

– Противный старикашка? И это о предсмертных муках?

– Хотя нет, ранами это не назовешь. Кое-где остались царапины, местами кожа покраснела и припухла…

Женщина уже была готова все рассказать Эгути. А он, напротив, потерял охоту ее слушать. Фукура был стар и мог умереть в любой момент и где угодно. Кто знает, может, его внезапная смерть была приятной. Просто, когда он представил, как огромное тело Фукура перевозят в гостиницу на водах, в его воображении стали возникать разные картины.

– Смерть дряхлого старика всегда отвратительна. Но может, его кончина была почти счастливой и… Нет, нет, этот Фукура наверняка отправился в преисподнюю…– А я знаю ту девушку, что была с ним?

– Я не могу вам этого сказать.

– Вот как?

– На ее шее и груди остались царапины, поэтому ей дали отпуск до полного их заживления.

– Я хотел бы выпить еще чашку чая. В горле сохнет.

– Хорошо. Сейчас заварю свежего.

– Случись еще раз нечто подобное, и этот дом долго не продержится, если даже удастся все замять. Как ты считаешь?

– Вы так думаете? – спокойно спросила женщина и, не поднимая головы, стала наливать ему чай.– А вы не боитесь, что сегодня ночью появится дух умершего?

– Я был бы рад побеседовать с ним.

– О чем же?

– О жалкой старости, которая ждет мужчину.

– Я просто пошутила. Старик отхлебнул глоток чая.

– Я понимаю, что ты пошутила, но и во мне сидит дух. И в тебе тоже,– Эгути указал на нее пальцем.– А как же ты узнала, что старик умер?

– Мне показалось, что я слышу странные стоны, поднялась наверх и обнаружила. Пульс и дыхание остановились.

– А девушка ничего не знала,– снова сказал Эгути.

– Мы ведь специально делаем так, чтобы девушки не просыпались в подобных случаях.

– В подобных случаях? Значит, она не знает и того, что из комнаты выносили труп?

– Конечно, нет.

– Ужасно.

– Ничего ужасного. Лучше оставьте ненужные разговоры и идите в соседнюю комнату. Разве хоть одна из девушек показалась вам до этого ужасной?

– Может, для стариков ужасна сама их молодость.

– О чем вы говорите…– женщина слабо улыбнулась и, подойдя к двери соседней комнаты, приоткрыла ее: – Они уже спят, ждут вас, прошу… Вот ключ,– она достала из-за пояса ключ и протянула ему.– Ах, да, забыла вам сказать, сегодня две девушки.

– Две? – старый Эгути удивился. Видимо, девушки все же узнали о внезапной смерти Фукура.

– Прошу вас,– женщина вышла из комнаты.

Хотя испытываемые им любопытство и стыд были уже не так сильны, как в первый раз, все же, открывая дверь в заветную комнату, Эгути чувствовал некоторое волнение.

– Эта, наверное, тоже «ученица»,– подумал Эгути. Однако в отличие от прежней «ученицы», с которой он провел здесь третью ночь, эта девушка выглядит настоящей дикаркой. Ее вид заставил Эгути забыть о смерти старого Фукура. Две постели были сдвинуты вместе, и девушка спала на той, что ближе к двери. Она, очевидно, не привыкла к электрическому одеялу, которое больше необходимо старикам, а может, ее тело переполнено жизненным теплом, которое не может остудить даже холодная зимняя ночь. Девушка отбросила одеяло и лежала обнаженная почти до пояса. Она лежала на спине, широко раскинув руки и ноги, похожая на иероглиф «большой». Соски у нее были большие, темные с фиолетовым оттенком. Этот цвет не выглядел красивым при свете, отраженном от алого бархата, так же, как и цвет кожи на шее и груди. Кожа имела какой– то черноватый отблеск. Эгути почувствовал от ее подмышек слабый запах пота.

– Это же сама жизнь,– прошептал он.– Такая девушка может вдохнуть новую жизнь даже в шестидесятисемилетнего старика. Эгути засомневался, японка ли она. Ей, наверное, еще нет двадцати; груди широкие, но соски еще не набухли. Она не выглядит толстой, стройная, подтянутая.

– Хм,– старик взял руку девушки; «…длинные пальцы и длинные ногти. И сама она, наверное, высокого роста, в современном стиле. Интересно, какой у нее голос и манера говорить?» Эгути нравились голоса некоторых женщин – дикторов радио и телевидения; когда они говорили, он закрывал глаза и слушал только их голос. Искушение услышать голос усыпленной девушки было очень велико. Конечно, поговорить с ней не удастся. Но как же сделать, чтобы она заговорила во сне? Правда, у спящих голос меняется. Кроме того, многие женщины в разных ситуациях говорят разными голосами, но, может быть, эта девушка говорит всегда одним и тем же? Судя по естественной позе, в которой она спит, она не похожа на притворщицу.

Эгути сел и потрогал длинные ногти девушки. «Интересно, ногти всегда бывают такими твердыми? Или только у таких здоровых и молодых девушек?» Цвет пальцев под ногтями был живым и свежим. Только сейчас Эгути заметил на шее девушки тонкую, как нитка, золотую цепочку. Старику стало смешна. Несмотря на то что в такую холодную ночь девушка была обнажена, на ее лбу у самых волос выступили капельки пота. Эгути вынул из кармана носовой платок и отер ей лоб. На платке остался сильный запах. Тогда он протер и под мышками спящей. Теперь он не мог взять этот платок домой и, скомкав его, бросил в угол комнаты.

– Ого, да у нее губы накрашены,– пробормотал Эгути. Казалось бы, что в этом странного, но у этой девушки даже накрашенные губы показались ему смешными. Старик вгляделся повнимательней:

– Может, ей оперировали заячью губу? – Он подобрал брошенный платок и осторожно стер помаду с губ спящей. Но, однако, никакого шрама не обнаружил. Середина верхней губы девушки была приподнята кверху, и ее линия, напоминающая по форме гору Фудзи, выглядела удивительно красивой. Эгути неожиданно для самого себя пришел в восторг от губ девушки.

Ему вдруг вспомнился один поцелуй сорок лет назад. Стоя тогда перед девушкой и легонько касаясь рукой ее плеча, Эгути неожиданно приблизил к ней губы. Девушка отвернула лицо вправо, потом влево.

– Нет, нет, я этого не делаю.

– Уже сделала…

– Нет, не делаю.

Эгути вытер свои губы и показал ей носовой платок с бледно-красными следами помады:

– Да ведь уже сделала. Вот…

Девушка взяла платок, посмотрела на него и положила в сумочку.

– Я этого не делаю,– девушка опустила глаза, полные слез, и больше не произнесла ни слова. С тех пор они не встречались. Интересно, что сделала девушка с тем платком? Да что платок, интересно, жива ли она сама сейчас, сорок с лишним лет спустя?

Сколько лет уже Эгути не вспоминал о той девушке из прошлого, пока не увидел красивой, вздернутой, наподобие Фудзи, верхней губки усыпленной девушки? Если положить платок под ее подушку, то, проснувшись, она увидит на нем следы помады, увидит, что помада на ее губах стерта, и, наверное, подумает, что он украл у нее поцелуй. Хотя разве в этом доме запрещено целовать? Даже самые дряхлые старики способны целоваться. Просто здесь девушка не отвернется и ничего не почувствует. Губы спящих, должно быть, холодны и безвкусны. Вряд ли они способны взволновать больше, чем губы умершей возлюбленной. Мысль о том, что он не такой, как другие, бессильные, посетители этого дома, уже не возбуждала Эгути.

Однако необычная форма губ сегодняшней девушки соблазняла его. «Разве бывают на свете такие губы?» Эгути легонько коснулся мизинцем верхней губы девушки. Кожа ее показалась сухой и шершавой. И тут девушка начала облизывать губы, пока они не стали влажными. Эгути убрал палец.

– Неужели эта девочка готова целоваться даже во сне? – Старик слегка погладил ее по волосам за ухом. Волосы были густые и жесткие. Эгути встал и переоделся.

– Какой бы ты ни была здоровой, но можешь простудиться,– Эгути спрятал руки девушки под одеяло и укрыл ее до самой шеи. Лег рядом. Девушка повернулась и со стоном вытянула обе руки, без всякого усилия отодвинув старика от себя. Это развеселило его, и он не смог удержаться от смеха.

– Вот уж, действительно, отважная ученица!

Девушка усыплена и не проснется, что бы ни случилось. Тело ее как бы онемело, и с ней можно делать все, что угодно, но у старого Эгути уже пропали и силы и желание действовать силой. А может, он просто давно забыл, как это делается. Он вошел сюда, не испытывая нежной страсти, вошел с дружескими чувствами по отношению к женщинам. У него уже не захватывает дыхания в предвкушении приключений и борьбы. Когда сейчас его неожиданно оттолкнула усыпленная девушка, старик рассмеялся, но в его голове промелькнули такие невеселые мысли.

– Да, стар я стал,– прошептал он. Однако он еще не так стар, как другие клиенты этого дома, не настолько стар, чтобы вообще приходить сюда. Эта девушка с кожей, отливающей черным блеском, заставила его необычайно остро задуматься о том, что скоро и он перестанет быть мужчиной. Быть может, если сейчас взять ее силой, это разбудит в нем молодость. Эгути уже надоел дом «спящих красавиц». Но несмотря на это, он приходит сюда все чаще. Внезапно Эгути почувствовал возбуждение, кровь застучала в висках: ему захотелось наброситься на девушку, нарушить запреты, положить конец омерзительным тайным забавам стариков и самому навсегда расстаться с этим домом. Однако насилие и принуждение здесь ни к чему. Тело усыпленной девушки вряд ли станет сопротивляться. Даже задушить ее не составит труда. Эгути почувствовал разочарование, его охватило ощущение глубокого, темного небытия. Шум прибоя доносится как будто издалека. Это оттого, что нет ветра. Он представил себе, как темно на дне моря в такую черную ночь. Приподнявшись на локте, Эгути приблизил свое лицо к лицу девушки. Она тяжело дышала. Он хотел поцеловать ее, но, передумав, вновь опустился на подушку.

Эгути лежал там, куда его оттолкнули руки темнокожей девушки, грудь его была открыта. Он придвинулся к другой девушке. До этого она лежала к нему спиной, но, словно почувствовав что-то, ласково повернулась лицом к Эгути. Она вся дышала нежным соблазном. Одну руку она положила ему на бедро.

– Удачное сочетание,– перебирая пальцы девушки, старик закрыл глаза. Тонкие ее пальцы были очень гибкие, настолько гибкие, что, казалось, как их ни сгибай, они не сломаются. Эгути захотелось взять эти пальцы в рот. Грудь девушки была маленькая – она умещалась в ладони Эгути – но округлая и высокая. И бедра у нее соблазнительно округлые. «Женщина – это бесконечность»,– с грустью подумал Эгути и открыл глаза. У девушки была длинная шея.

Тонкая и красивая. Но при этом она не производила такого впечатления, как старинные изображения японских красавиц. На ее закрытых глазах он обнаружил линию двойного века, однако она была такой тонкой, что, наверное, исчезла бы, стоило только девушке открыть глаза. А может, временами эта линия заметна, а временами – нет. Трудно было точно определить цвет ее кожи, окрашенной цветом бархата, но на щеках ее как будто лежал легкий загар, белая шея у своего основания тоже казалась загорелой, и только грудь выделялась безупречной белизной.

Девушка с отливающей черным кожей, как он заметил, была высокого роста, «нежная», по-видимому, не уступала ей. Эгути вытянул ноги, чтобы убедиться в этом. Сначала коснулся ступней «черненькой» и ощутил их кожу, грубую и в то же время сальную. Старик отодвинул свою ногу, но эти ступни как бы притягивали его. Говорят, старый Фукура умер от сердечного приступа, не была ли его партнершей эта «черная» девица? Может, именно поэтому сегодня и усыпили двух девушек,– мелькнуло у него в голове.

Но этого не может быть. Ведь он слышал от женщины, что в предсмертной агонии Фукура оставил царапины на шее и груди бывшей с ним девушки, и ей дали отпуск до тех пор, пока царапины не заживут. Эгути снова коснулся грубой ступни девушки и провел ногой вверх.

– Обучи меня колдовству жизни.– Трепет, пробежал по его телу. Девушка отбросила в сторону одеяло, высунула одну ногу наружу и выпрямила ее. Старик смотрел на грудь и живот девушки, испытывая сильное желание вытащить ее из-под одеяла и положить на холодные от зимней стужи татами. Приложив ухо к груди девушки, он послушал, как бьется ее сердце. Думал, что оно большое и сильное, но оно неожиданно оказалось маленьким, с милым перестуком. Не чудится ли ему, что бьется оно немного неровно? Может, его просто обманывает неверный старческий слух?

– Простудишься,– Эгути укрыл девушку и выключил электрическое одеяло на ее стороне. Он подумал, что колдовская сила женской жизни вовсе не так уж сильна. Что будет, если сжать горло девушки? Оно хрупкое. Даже для старика это не составит труда. Эгути вытер платком щеку, которую прикладывал к груди девушки. В его ушах еще звучал отголосок биения ее сердца. Старик положил руку на свое сердце. И может, оттого, что он прикасался к самому себе, показалось, что его сердце бьется ровнее.

Эгути повернулся спиной к «черной» девушке и стал смотреть на другую, «нежную». Носик ее, в меру красивый, старческим глазам кажется еще более изящным. Ее длинная, вытянутая шея, тонкая и прекрасная, так хороша, что Эгути не в силах удержаться от того, чтобы не подсунуть под нее руку, обхватить и придвинуть поближе. Даже от такого легкого движения ее тела прокатилась волна сладкого аромата. Он смешивался с резким дикарским запахом «черненькой», лежавшей сзади. Старик прижался к «белой» девушке. Ее дыхание стало быстрым и коротким. Однако не было заметно никаких признаков пробуждения. Эгути некоторое время не шевелился.

– Может, она простит меня. Как последняя женщина в моей жизни…– «Черная» девушка сзади издала сдавленный звук. Старик вытянул руку и погладил ее.

– Успокойся. Послушай шум зимнего моря и успокойся,– старый Эгути пытался унять свое сердце. Девушка спит, как будто под наркозом. Ей дали выпить какой-то яд или сильное снотворное. Но для чего? – Для чего же, как не для денег? – подумал Эгути, и его решимость пропала. Он знал, что все женщины разные, но настолько ли эта девушка отличается от других, чтобы осмелиться принести ей горе, сделать несчастной на всю жизнь, чтобы нанести неизлечимую рану? Для шестидесятисемилетнего Эгути тела всех женщин похожи одно на другое. Но от этой девушки он не получит ответа – ни согласия, ни отказа. От мертвой она отличается только тем, что дышит и в ее жилах бежит горячая кровь. Нет, неужели, проснувшись утром, она только этим и будет отличаться от мертвого тела? Она не испытывает ни любви, ни стыда, ни страха. А когда проснется, в ней останутся лишь горечь и раскаяние. Она даже не будет знать, какой мужчина лишил ее невинности. Догадается только, что один из стариков. Вряд ли она расскажет женщине. Скорее всего, она постарается скрыть, что нарушен запрет этого дома, и поэтому ни женщина, ни другие девушки ничего не узнают. Тело «нежной» девушки было плотно прижато к Эгути. Лежавшая сзади «черненькая» вплотную придвинулась к старику. Электрическое одеяло с ее стороны было выключено, и ей стало холодно. Одна нога ее лежала рядом с ногами «белой» девушки. Эгути улыбнулся, чувствуя усталость, он нащупал под подушкой снотворное. Девушки так стиснули его с двух сторон, что он едва мог шевельнуть рукой. Положив ладонь на лоб «белой» девушки, Эгути, как обычно, разглядывал белые таблетки.

– А может, сегодня не пить их? – пробормотал он. Наверняка это очень сильное средство. Он заснет быстро и легко. Ему впервые пришла в голову мысль, что, возможно, не все старики, посещающие этот дом, честно выполняют наказ женщины и выпивают лекарство. Эта уловка стариков, которые не принимают лекарство потому, что им жаль тратить время на сон, показалась Эгути особенно омерзительной. Сам Эгути пока не относит себя к таким старикам. Он проглотил обе таблетки. Вспомнил, как просил у женщины такое же средство, каким усыпляют девушек, и как она ответила: «Это небезопасно для старых людей». Только поэтому он и не стал настаивать.

Не означает ли это «небезопасно» смерть во время сна? Эгути всего– Навсего обыкновенный старик, порой он испытывает пустоту одиночества, впадает в пессимизм. Этот дом мог бы стать для него на редкость подходящим местом смерти. Возбудить у людей любопытство, заслужить пренебрежение толпы – разве это не достойная смерть? Знакомые были бы поражены. Безусловно, он принес бы неизмеримое горе своим родным, но, если он умрет сегодня ночью, лежа между двумя молодыми женщинами, разве тем самым не будет удовлетворено последнее заветное желание старого человека? Нет, ничего не получится. Тело, наверное, перевезут из дома в захудалую гостиницу, как это было со старым Фукура, и сообщат, что он покончил жизнь самоубийством, приняв снотворное. Записки не останется, причины самоубийства никому не известны, поэтому придут к заключению, что он просто не вынес разочарований старости. Он видит, как губы женщины трогает ее обычная, едва заметная усмешка.

– Ну что за глупые фантазии. Не накликать бы беды,– старый Эгути засмеялся, но смех был невеселым. Уже начинало действовать снотворное.

– Ладно, сейчас разбужу женщину и попрошу дать мне такое же лекарство, как девушкам,– пробормотал Эгути. Но вряд ли женщина уступит его просьбе. К тому же ему очень не хотелось вставать, это было так утомительно. Эгути лег на спину и обнял обеих девушек за шеи. У одной шея податливо нежная, душистая, у другой – твердая с лоснящейся кожей. Эгути почувствовал, как что-то переполняет его изнутри. Он посмотрел на алые шторы слева и справа, и из его горла вырвался какой-то сдавленный звук. В ответ «черная» девушка слабо застонала. Ее рука уперлась в грудь Эгути. Может, ей плохо? Эгути освободил руку из-под ее шеи и повернулся к «беленькой», положив руку ей на талию. Закрыл глаза.

– Последняя женщина в жизни? Почему последняя, и вообще, к чему такие мысли, разве можно принимать это всерьез…– думал Эгути.– Так, а кто же был моей первой женщиной? – старик почувствовал не столько тяжесть в голове, сколько дремотную рассеянность.

– Первой женщиной была мама,– мелькнула новая мысль.– А может, все-таки не она, а кто-то другой? – неожиданно возникло продолжение.– Но как же это, моя мать – моя женщина? – Только сейчас, на шестьдесят восьмом году жизни, Эгути понял, что именно так оно и было. Эта истина поднялась из глубины его сознания. Что это, кощунство или тоска? Старый Эгути открыл глаза и поморгал ими, как это делают, чтобы прогнать страшный сон. Однако снотворное уже действовало в полную силу, и ему трудно было окончательно пробудиться, голову сковала тупая боль. Сонный Эгути попытался отогнать воспоминания о матери, потом, вздохнув, положил ладони на груди обеих девушек. Одна гладкая, сухая, другая – влажная; старик закрыл глаза.

Мать умерла в зимнюю ночь, когда Эгути было семнадцать лет. Отец и Эгути, стоя у постели, держали ее руки в своих. Руки матери, долго страдавшей от туберкулеза, почти высохли, но она до боли сильно стискивала их ладони. Холод ее пальцев пронизал руку Эгути до самого плеча. Медсестра, массажировавшая матери ноги, встала и вышла. Видимо, чтобы вызвать по телефону врача.

– Ёсио, Ёсио…– прерывающимся голосом позвала мать. Эгути сразу догадался и легонько погладил мать по задыхающейся груди, и тут у нее изо рта и из носа хлынула кровь. Дыхание остановилось. Лежавшие в изголовье марля и полотенце быстро вымокли от крови.

– Ёсио, вытри рукавом своей рубашки,– сказал отец.– Сестра, сестра, таз с водой… Так, так, чистую подушку, ночную рубашку и еще простыню…

Когда старый Эгути подумал: «Первой женщиной была мама»,– само собой вспомнилось, как она умирала.

– Ах! – Эгути стало казаться, что алые шторы в потайной комнате окрашены кровью. Он плотно сомкнул веки, но в глубине его глаз не исчезали алые блики. Под действием снотворного сознание его затуманилось. Ладони его покоились на девственных грудях девушек. Он почти потерял способность рассуждать и оценивать свои поступки, в уголках глаз выступили слезы.

– Почему в таком месте мне пришло в голову, что мать была моей первой женщиной,– с удивлением подумал старый Эгути. Однако мысль о матери не вызвала у него воспоминаний о возлюбленных, которых он имел впоследствии. На самом же деле первой его женщиной, пожалуй, была жена. Да, именно так, но его старая жена, уже выдавшая замуж трех дочерей, этой зимней ночью спит одна. Нет, она, должно быть, еще не спит. В их доме не слышно шума прибоя, но зимняя стужа, наверное, чувствуется сильнее, чем здесь. Старик стал размышлять, что представляют собой две груди, лежащие под его ладонями. Они будут продолжать жить, пульсируя теплой кровью, и когда его уже не будет в живых. Но что это значит? Собрав последние силы, старик сжал ладони. Никакой реакции,– груди девушек тоже крепко спали. Когда Эгути гладил тело матери перед смертью, то наверняка коснулся и ее иссохшей груди. Но не осознавал, что это грудь. Сейчас он уже мало что помнит. Помнит только, как в детстве засыпал, обхватив ручками грудь еще молодой в ту пору матери.

Старого Эгути наконец-то, кажется, сморил сон; чтобы лечь поудобней, он отнял руки от девичьих грудей. Повернулся лицом к «черной» девушке. Очевидно, его притянул ее сильный запах. Неровное дыхание девушки коснулось лица Эгути. Рот ее был слегка приоткрыт.

– О, какой симпатичный кривой зубик,– старик тронул его пальцами. Зубы у девушки были крупные, только этот, кривой – маленький. Если бы не дыхание девушки, Эгути, возможно, и поцеловал бы его. Ее тяжелое дыхание не давало старику заснуть, и он повернулся на другой бок. Теперь девушка дышала ему в шею. Она не храпела, но дышала громко, с присвистом. Эгути втянул голову в плечи и придвинул свое лицо к лицу «белой» девушки. Та сделала недовольную гримасу, но казалось, что она улыбается. Эгути было не по себе, оттого, что тело «черненькой» касалось его сзади. Оно было холодное и скользкое. Старый Эгути погрузился в сон.

Старику, зажатому между двумя девушками, было неудобно, и ему приснился дурной сон. Сон бессвязный, полный неприятной эротики. В конце его Эгути будто бы возвратился домой из свадебного путешествия и обнаружил, что дом утопает в распустившихся, колышущихся красных цветах, похожих на далии. Эгути заколебался, его ли это дом.

– А-а, с возвращением. Что это ты там стоишь? – встретила его мать, к тому времени уже умершая.– Жена твоя стесняется, что ли?

– Мама, откуда эти цветы?

– Цветы?..– равнодушно повторила мать.– Входи поскорей.

– Я думал, обознался домом. Хотя, как же я мог обознаться… Но здесь столько цветов…

В гостиной молодых супругов ждало праздничное угощение. Выслушав приветствие новобрачной, мать пошла на кухню подогреть суп. Оттуда доносился запах жареной рыбы. Эгути вышел на террасу полюбоваться цветами. Молодая жена присоединилась к нему.

– Ах, какие красивые цветы,– сказала она.

– Да,– чтобы не напугать жену, Эгути не стал говорить ей, что в доме никогда не было таких цветов. Вглядевшись в самый большой цветок, Эгути увидел, как с одного из его лепестков скатилась красная капля. Он вскрикнул и проснулся.

– А-а…

Эгути встряхнул головой, еще не придя в себя после снотворного. Повернулся лицом к «черной» девушке. Тело ее было совсем холодное. Старик вздрогнул от ужаса. Девушка не дышала. Он положил руку ей на сердце – сердце не билось. Эгути вскочил с постели. Ноги его подкосились, и он упал. Весь дрожа, он вышел в соседнюю комнату. Оглядевшись, увидел кнопку звонка рядом с нишей токонома. Изо всех сил нажал пальцем на кнопку и долго не отпускал. На лестнице послышались шаги.

– Может, я во сне, сам того не подозревая, задушил ее? – старик чуть ли не ползком вернулся в комнату и осмотрел шею девушки.

– Что случилось? – женщина вошла в комнату.

– Эта девочка умерла,– Эгути не сразу овладел голосом.

– Умерла? Не может быть,– женщина спокойно провела ладонью по сонным глазам.

– Да, да, умерла. Не дышит. Пульс остановился. Женщина побледнела и, отстранив Эгути, упала на колени, склонилась над девушкой.

– Кажется, она и вправду…

Женщина отбросила одеяло и осмотрела тело девушки:

– Что вы с ней сделали?

– Ничего.

– Девушка не умерла. Ни о чем не беспокойтесь…– женщина старалась говорить холодным, спокойным тоном.

– Она умерла! Быстро позови врача! Женщина молча смотрела на Эгути.

– Чем ты ее напоила? Может, у нее аллергия.

– Прошу вас не шуметь. У вас не будет никаких неприятностей… Ваше имя даже не будет упомянуто…

– Но ведь она умерла!

– Думаю, что нет. Который час?

– Начало пятого.

Женщина с трудом приподняла обнаженное тело «черной» девушки.

– Давай, я помогу.

– Не надо. У меня внизу есть помощник…

– Она, наверное, тяжелая.

– Вы не волнуйтесь. Отдохните, поспите. Там ведь есть еще одна девушка.

Эти слова «там есть еще одна» больнее всего укололи Эгути. Действительно, в соседней комнате в постели оставалась еще «белая» девушка.

– Разве я смогу заснуть? – в голосе старика прозвучали возмущение и страх.– Я ухожу домой.

– А вот этого делать не стоит. Если вас сейчас увидят выходящим отсюда, то могут возникнуть подозрения…

– Но разве я смогу заснуть?

– Я принесу вам еще таблетку.

Женщина вышла, и слышно было, как она тащила тело «черной» девушки по лестнице вниз. Только сейчас Эгути, на котором не было ничего, кроме тонкого ночного кимоно, заметил, что совершенно продрог. Женщина вернулась с таблеткой.

– Ну вот. И прошу вас, спите спокойно до самого утра.

Старик открыл дверь в соседнюю комнату; одеяло было отброшено в сторону, как он впопыхах оставил его, а на постели, сияя красотой, лежала обнаженная «белая» девушка.

Эгути невольно залюбовался ею.

Послышался удаляющийся гул автомобиля. Должно быть, увозили «черненькую». «Неужели и ее повезут в ту сомнительную гостиницу на водах, куда был подброшен труп старого Фукура?»

СЛОВАРЬ ЯПОНСКИХ СЛОВ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ТЕКСТЕ

Варадзи – соломенные сандалии.

Тэта – японская национальная обувь в виде деревянной дощечки на двух поперечных подставках.

Дзабутон – плоская подушечка для сидения на полу.

Дзё – мера длины, равная 3,8 м.

Дзори – сандалии из соломы или бамбука.

Какэмоно – картина или каллиграфическая надпись, выполненная на полосе шелка или бумаги.

Касури – хлопчатобумажная ткань.

Кимоно – японская национальная одежда.

Котацу – прямоугольная жаровня, вделанная в углубление в полу и накрываемая одеялом.

Кэн – мера длины, равная 1,8 м.

Мидзуя – комната для мытья чайной утвари в чайном павильоне.

Оби – длинный широкий пояс на женском кимоно.

Ри – мера длины, равная 3,9 км.

Сакэ – японская рисовая водка.

Сёдзи – раздвижная стена в японском доме. 

Сун – мера длины, равная 3 см.

Сэн – мелкая денежная единица, сотая часть иены.

Сяку – мера длины, равная 30,3 см.

Сямисэн – трехструнный щипковый инструмент.

Таби – японские носки с отделением для большого пальца.

Тан – мера длины, равная 10,6 м. 

Танка – японское пятистишие. 

Татами – плетеные циновки стандартного размера (примерно 1,5 кв. м), которыми застилаются полы в японском доме; числом татами определяется площадь жилых помещений.

Те – мера длины, равная примерно 110 м.

Токонома – ниша в японском доме, обычно украшаемая картиной или свитком с

каллиграфической надписью, вазой с цветами.

Фурисодэ – кимоно с длинными рукавами.

Фуросики – квадратный платок, в котором носят мелкие вещи, книги и т. п.

Фусума – раздвижные деревянные рамы, оклеенные с обеих сторон плотной

бумагой. Служат внутренними перегородками в японском доме.

Хайку (хокку) – японское трехстишие.

Хакама – широкие штаны, заложенные у пояса в глубокие складки.

Хаори – накидка, принадлежность парадного (мужского и женского) костюма.

Хибати – жаровня: деревянный, металлический или фарфоровый сосуд с золой,

поверх которой укладывается горящий древесный уголь.

Юката – ночное кимоно.