Элизабет не могла проглотить ни куска. Касс, жадно поглощавшая еду, испытывающе поглядела на нее умными голубыми глазами.

— Что с тобой?

— Я не голодна.

— Зато я голодна как волк, — ответила она, принимаясь за порцию Элизабет.

Потом они лежали на палубе, разомлев от жары и пищи. Дейвид принес магнитофон. Зазвучала труба: сначала несколько медленных блюзов, потом «Испанские картинки» Майлза Дэвиса. Касс недовольно пробурчала:

— Господи, это еще что? Фиеста?

Скорбные звуки трубы рыданиями отдавались в гулкой тишине, но когда Дейвид поставил «Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси, вещь, которую Элизабет всегда любила, ей стало совсем невмоготу. Вкрадчивая, томная мелодия окутала все вокруг жарким туманом, волнуя, пьяня, соблазняя. Элизабет вдруг остро ощутила, что длинные ноги Дэва лежат всего в нескольких дюймах от ее собственных. Его грудь побронзовела от солнца, длинные ресницы бросали тень на щеки, которые она прошлой ночью видела запавшими от страсти.

Она гнала от себя мысль о нем, о том, чего отныне жаждала.

Всю эту долгую ночь Элизабет лежала без сна, мучительно пытаясь разобраться в случившемся. Ее рассудок был не в силах опереться на такую ненадежную вещь, как инстинкт. Элизабет пробовала рассмотреть инстинкт под микроскопом холодного разума, но поняла, что ей не удается поймать его в фокус. Ее глаза ничего не различали. Изображение расплывалось. Ее разум притупился. Прежде он всегда господствовал над чувствами. Теперь же Элизабет сгорала в любовной лихорадке, не в силах унять опасный жар.

Ей удалось открыть всего одну тайну, точнее, тайна сама открылась. Теперь она знала, о чем без конца говорили другие манекенщицы. Знала, что скрывалось за их словами. И все же ей казалось, что тело предало ее.

Элизабет была уверена, что может на него положиться.

А тело притворялось, оно не было мертвым, просто спало. Ждало подходящего мужчины, его рта, его рук, его плоти. Элизабет наконец познала трепетную, восхитительную жизнь тела…

Так вот что, догадалась она, лежа всего в нескольких дюймах от Дэва Локлина, делает его неотразимым. Он полон жизни. Всегда в ее гуще, так плотно вплетен в ее сложный узор, что кажется неотделимым от нее. Он обладает всем тем, чего лишена она. Он действующее лицо, а не зритель, в нем бурлит сила, бросающая вызов жизни и торжествующая в борьбе. Жизнь в его фильмах бьет через край. Он наполняет их людьми, мириадами красок и звуков, массой жизненных переплетений. Так он наполнил и ее прошлой ночью. Наполнил не разбухшим куском плоти, как она ожидала, а частью самого себя, такой же живой, как он сам, продолжением себя.

Даже и теперь она не могла отделаться от охватившего ее тогда изумления. Она дотрагивалась до него не из покорности, а безотчетно, с любовью, она смутно припоминала, что хотела ощутить его не только руками, но Дэв мягко отвел ее голову в сторону, сказав: «Нет… не сейчас… это не для меня, для тебя».

Неужели то была она? Она? Вместе с одеждой Элизабет Шеридан сбросила с себя все запреты и погрузилась в безбрежное море чувственности. Невероятно.

Этого не может быть. Но было. Она напрасно пыталась вырваться из заколдованного круга, в центре которого был наблюдавший за ней и терпеливо ждущий Дэв Локлин.

«Пинта» весь день недвижно стояла в сверкающем бирюзовом пространстве, впитавшем в себя все краски с измученного зноем, побледневшего, выцветшего неба.

Солнце неотвратимо вершило свой бег, однако жара не спадала, но, напротив, усилилась, и постепенно линия горизонта подернулась дрожащей багровой дымкой, словно по бледному небу разлился кровоподтек. Водная гладь застыла. Они лежали под гигантским сводом, где гулко отдавался каждый звук. Элизабет казалось, что если она закричит, сделает резкое движение, то тишина даст трещину, расколется на части. Ее нервы были напряжены до предела, и, когда она поняла, что больше не выдержит того молчаливого, жесткого давления, которое Дэв на нее оказывал одним своим присутствием, она вскочила и, по-тюленьи перевалившись через борт, нырнула в воду, которая мягко расступилась, не охладив ее пылающей кожи. Она плыла быстрым кролем, делая вдох на каждом третьем гребке, пока ее руки не налились свинцом, а мышцы ног не задрожали, словно крылья запутавшейся в силках птицы. Каковой, размышляла она, отдыхая на спине, она и оказалась.

В Дэве было что-то неумолимо жестокое. Тихим голосом он говорил ей вещи, от которых у нее сжималось сердце. «Ты не то, что о себе думаешь», — сказал он.

Да, это так. Она только что это поняла. Но как он узнал об этом?

«Это для тебя… не для меня», — сказал он. И он заранее знал: то, что она почувствует, доставит ему куда более острое наслаждение, чем то, которое он испытал бы один. Как назвать эту силу? Элизабет пронизала дрожь. В теплой, как в ванне, багамской воде она похолодела от страха. Кроме того, что она узнала и продолжала узнавать о себе, Элизабет мгновенно усвоила еще одну очевидную истину: она боится Дэва.

Далекий звук голоса вернул ее к действительности.

Приподняв голову над водой и прикрыв глаза ладонью, она различила на палубе отчаянно махавшую руками фигурку. Пора возвращаться. Медленно, неохотно она поплыла назад. Вскоре до нее донесся голос Дейвида:

«Быстрее! Барометр падает, и Дэв решил возвращаться назад».

Пришлось запустить мотор, и его шум грубо нарушил плотную бархатную тишину. Пока они плыли, небо из блекло-лилового постепенно стало темно-бирюзовым, затем зловеще-фиолетовым и наконец угрожающе-багровым.

Яхта и шторм мчались к острову наперегонки.

Шансы были равны. Едва Дэв провел «Пинту» через рифы, как разразилась буря. Они вбежали в коттедж, промокнув до нитки.

Когда Касс накинула ей на плечи темно-синий халат, Элизабет мгновенно догадалась, кому он принадлежит.

На нее пахнуло запахом его кожи, прикосновение тонкого шелка заставило ее блаженно вздрогнуть. Ее зубы постукивали о край толстой китайской кружки с горячим кофе вовсе не от холода. Взвинченные нервы, жар пылающего камина, усталость, бессонная ночь сделали свое дело. Элизабет забылась глубоким тяжелым сном.

Теперь, лежа на животе, слушая шум дождя и мягкое потрескивание углей в камине, она опять ощутила себя попавшей в силки птицей. Ему и на этот раз удалось остаться с ней наедине. О Боже, подумала она, зажмурив глаза и пытаясь ровно дышать, что теперь будет?

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной и уязвимой. Ей никогда и в голову не приходило, что один человек способен так разрушительно действовать на другого. Неужели это происходит с ней?

Должно быть, она ненароком пошевелилась, потому что услышала, как он поднялся и подошел к дивану.

— Ты выглядишь отдохнувшей, — сказал он с высоты своего роста. — Прекрасно. Теперь мы можем поговорить.

Она бросила взгляд на часы. Почти четверть второго.

— Уже поздно… Лучше я пойду в дом.

— Им известно, где ты и что с тобой. Сейчас и мы попробуем в этом разобраться.

Голос его звучал спокойно и приветливо, но он наполнил ее ужасом. Именно в такие мгновения Дэв особенно опасен. Он не из тех, кто кричит. Ему это не нужно.

— Ты металась во сне, — продолжал он. — Дурные сны?

Ответа не последовало.

— И с кем же ты сражалась? Со мной или с собой?

Она молчала.

— Я думал о тебе, — сказал он, обходя вокруг дивана и собираясь сесть.

Элизабет поспешно поджала под себя ноги, плотней завернулась в халат и забилась в угол.

— В самом деле, думал о тебе, и ни о чем другом.

— Я тебя об этом не просила, — быстро отпарировала она.

О Боже, думала Элизабет, чувствуя, как кровь стучит в висках. Его не удержать. Он всегда добивается своего. Она поняла это в первый же вечер, когда он выручил Матти, незаметно подчинив себе всех остальных: перекинулся двумя словами с одним, ответил на вопрос другого, любезно согласился с третьим, его длинные пальцы всегда были готовы поднести зажигалку, чашку кофе или стакан вина. От нее не укрылась сияющая покорность Ньевес, счастливое волнение Хелен, пылкие взгляды Матти. Одна Касс хмурилась, но и она в конце концов сдалась. Он покорил всех. Даже Харви, кашлянув, произнес, как бы ни к кому не обращаясь: «Славный парень этот Дэв. Все эти сплетни про него наглое вранье… все эти слухи насчет женщин, — прибавил он неуверенно. — Свет полон завистников», — закончил он и, покачав головой, занял свое место возле Хелен.

Да, женщины, подумала она. И тут ее осенило. Этот странный необъяснимый переворот, который в ней совершился, потеря собственного «я» вызваны тем, что она стала одной из них. Женщиной. Ее статус изменился. Этим неукротимым, бурным пробуждением она обязана ему. Вот почему, догадалась Элизабет, ей не удалось прошлой ночью освободиться от него. Она не хотела забыть вкус его плоти. Прежняя Элизабет, не колеблясь, вычеркнула бы его из жизни, новая была не в силах это сделать.

Она изумленно разглядывала его, осознавая, что стала видеть то, чего не замечала прежде: волосы на мужских руках, крепкие кости запястья. Ее восхищенные глаза отметили темную тень на подбородке, высокие скулы, густые темные волосы. Она различила тонкие морщинки, веером расходящиеся из углов блестящих глаз, и другие, поглубже, по сторонам тонкого, но чувственного рта. Она видела Дэва так близко, что он заслонил собой все остальное.

Взрыв иррациональных чувств лишил ее самообладания, сделал беззащитной. Дэв принудил ее заглянуть в глубь самой себя. Он сказал, что она не то, что о себе думает. Теперь она знала, что это так. Он разгадал ее тайну. Но как он узнал? Вот что ее пугало. Она всегда боялась потерять контроль не только над ситуацией, но и над собой. Теперь ей стало ясно почему. После того, что случилось прошлой ночью. Из-за него. Он сказал, что она может. И заставил ее это доказать.

Она потрясение молчала. Глаза ее были широко открыты.

— Что с тобой? — спросил он. — Тебе плохо?

Она покачала головой.

— Ты что, меня боишься?

Она кивнула. Лгать не имело смысла.

— Ты испугалась с самого начала… Я почувствовал это, как только наши глаза встретились. Так иногда бывает. На тебя слишком много всего навалилось. И слишком быстро. Вот почему ты принялась сопротивляться.

Она снова кивнула.

— Но это уже началось. Теперь слишком поздно.

Понимаешь?

Она не отвечала, только молча глядела на него.

— Прежде с тобой никогда такого не было, ведь так?

— Ты ведь знаешь, что нет, — с трудом проговорила она.

— И со мной.

Вскинув голову, Элизабет недоверчиво посмотрела на него. Он утвердительно кивнул.

— Чистая правда.

— Но…

— Что «но»?

Элизабет смущенно отвела глаза. Набрав в легкие побольше воздуха, она торопливо выпалила, чтобы покончить с этим раз и навсегда:

— Говорят, ты постоянно этим занимаешься.

— Чем?

— Ну этим… с женщинами, — пояснила она.

— Я люблю женщин. Они одна из величайших радостей жизни. И женщины меня любят. Так выходит еще лучше.

Она уставилась себе на руки, только б не глядеть в эти глаза, которые, как наркотик, вытягивали из нее всю правду.

— Но ты-то не слишком часто имела дело с мужчинами, верно?

— Да.

— Потому что боялась себя.

— И мне хотелось бы ее с тобой обсудить.

— Ах вот оно что, — только и смогла выдавить из себя она.

— Да. Помнишь, я сказал прошлой ночью, что ты совсем не то, что о себе думаешь? Так вот, я долго думал, какая ты на самом деле.

— Откуда тебе знать?

— О, я знал о тебе все задолго до того, как мы встретились. Дейвид забросал меня письмами. Ньевес поделилась своей версией. А оказавшись здесь, я только и слышал о тебе со всех сторон.

Она вспыхнула.

— Так ты намерен разобрать меня на части и устранить неполадки? — Она чувствовала, как в ней закипает гнев. Все, что угодно, лишь бы дать ему отпор.

— Готов попробовать.

— Какое великодушие!

Он улыбнулся, и она снова залилась румянцем и беспокойно задвигалась.

— Что ж, говори, если тебе есть что сказать.

— Конечно, есть. Так вот…

Он закинул ногу на ногу и обхватил руками колено.

— Это увлекательная история, — начал он. — Пока ты спала, я записал ее на бумаге.

— Неудивительно, — пробормотала она, опустив глаза. — Ведь ты писатель. Это твое ремесло.

— И я пишу о людях. А потом делаю из этих историй фильмы. Да ты их все видела, разве не так? Касс сказала, ты обожаешь кино…

Она не проронила ни слова.

— В этом конкретном сценарии речь идет об одной конкретной женщине.

— Естественно!

— В том-то и дело, что здесь нет ничего естественного. Умная, самостоятельная, независимая женщина.

Отец неизвестен. Воспитывалась в приюте. Ее сытно кормили, о ней заботились, она выросла сильной, здоровой, стала богатой, но отнюдь не мудрой. Особенно в том, что касается ее самой. Она думает, что безупречна, эдакая башня из слоновой кости — глядеть на нее сплошное удовольствие. Особенно для мужчин. Они и глядят, но не больше. Потому что башню окружает отрицательное силовое поле, и всякий, кто отважится к ней приблизиться, обращается в лед. Никто не знает, что там внутри. В башне ничего не происходит. Она просто стоит — как прекраснейший из повапленных гробов. Она так прекрасна, что всякий, увидев ее, восклицает: «Как она красива! Как совершенна! Как непоколебима! Как могущественна!» Но никто еще не сказал: «Как она мертва!»

Элизабет сидела неподвижно, опустив глаза, но она слушала. Жадно.

— И разумеется, никто не знал, что внутри прекрасной башни скрывается страшный склеп! До потолка набитый пленными чувствами — истерзанными, изувеченными. Они обречены томиться там в неволе, пока не обратятся в лед. Ведь они опасны. Они могут ранить.

А башня из слоновой кости для того и устроена, чтоб защитить свою владелицу от боли, мук и горя, что даны в удел человеческой плоти. Ибо давным-давно, так давно, что память об этом стерлась, хозяйка башни испытала боль. Такую жестокую, что была похоронена сама мысль о ней. А похоронив эту мысль, красавице пришлось похоронить и все то, что могло бы хотя бы косвенно о ней напомнить. Пришлось изгнать из своего сердца все чувства. Иными словами, выпотрошить себя, превратить в пустую оболочку. Она была совсем как живая. Она дышала, эта поразительно красивая женщина. При взгляде на нее у людей перехватывало дыхание. Ее прекрасное сильное тело горделиво двигалось.

Ее походка разила наповал. И она стала думать, что может переступить через любого. Но от всех этих мыслей вокруг башни только нарастал слой льда. И наконец прекрасная башня из слоновой кости стала ледяной.

Превратилась в великолепный белый сталагмит, необычайно гладкий, шелковистый на ощупь, но такой холодный, что всякий, кто дотрагивался до него, рисковал отморозить руку.

Но ей и дела не было до этих бедолаг. Поделом им, думала она. Ведь ей хотелось убить в себе все чувства: не тревожиться, не терзаться, не иметь желаний — вот что ее занимало. И еще вещи. Мертвые вещи. Картины, книги, мебель. А также изображение людей на экране, ведь там, как вам известно, все происходит не на самом деле и не может задеть. И музыку она любила. Музыка хотя и причиняла ей боль, но эта боль была сладкой… не в пример горькой острой боли, которую причиняют люди. Музыка волновала ее, но не мучила. Она воспринимала ее умом, а не сердцем.

Лицо Элизабет стало белым как мел, тени от ресниц казались царапинами на бледных щеках.

— Она ходила, говорила, дышала, но не жила. Она была мертва. В ней не было жизни. Она стала тем, чем и хотела стать из страха: ничем. Без чувств, без эмоций.

Она почему-то никогда не сомневалась в советах собственного разума. Он внушил ей, что чувства смертельно опасны, и все, что с ними связано, запрещено. Что чувства принесут ей горе. Что любовь равносильна смерти.

Привязанность к другому человеку чревата болью и страданием. Чувства опасны, им не следует доверять.

Вот она и не давала им воли.

Но вот как-то раз один человек увидел эту великолепную, но лишенную сердца башню и подумал: «Как она прекрасна!» В глубоком волнении он подошел поближе. И тут случилось чудо. Холодное силовое поле не превратило его в ледяную статую, что-то внутри его этому воспротивилось, и вот тогда он подошел совсем близко и заглянул внутрь, в самую глубину. И ужаснулся. Это же мертвая пустыня, подумал он. Страшная и трагическая. Тогда он решил хоть чем-нибудь помочь.

И ворвался внутрь. Но едва он туда проник, как все заточенные в склепе чувства стали рваться на волю с такой силой, что он был потрясен. Он ничего подобного в жизни не испытывал. Но он был рад, ибо это означало, что чувства еще живы. Он подбил их на бунт и помог вырваться из тюрьмы, но когда он вернулся к башне, то обнаружил, что двери крепко заперты.

Элизабет по-прежнему молчала.

— Моя история на этом обрывается, — сказал он. — Осталось придумать конец. Есть предложения?

— Полагаю, здесь не обойтись без доктора Фрейда? — спросила она язвительно, но голос ее дрожал.

— Оставим предположения, — сухо заметил он. — Ты уже предполагала, что напрочь лишена эмоций, но жестоко ошиблась. Впрочем, я забыл сказать, — продолжал он безжалостно, — что эта женщина скряга, она неусыпно печется о том, чтоб ни одна частичка ее драгоценного «я» не вырвалась наружу. Она себе не доверяет, а значит, себя не любит. Самоуничижение произрастает из ненависти. Да как ты можешь любить других, если не способна любить себя?

Она усмехнулась, но ее тихий голос дрожал от еле сдерживаемой ярости.

— Психоанализ вкупе с сексуальной терапией! Будь добр, избавь меня от своих скоропалительных диагнозов!

— В сексе я разбираюсь лучше, чем в психоанализе.

Больше практиковался. Но я много читал. А с тех пор, как встретил тебя, прочел еще больше… Ты просто подавляешь себя. И не ополчайся так на сексуальную терапию. Прошлой ночью она сделала с тобой чудеса.

Ее щеки и шея снова залились краской стыда.

— А сегодня ты опять только и думаешь, что о своем дурацком самоконтроле. Бьюсь об заклад, что вчерашний эпизод кажется тебе отвратительным развратом.

— Ты забыл прибавить — «и совершенно ненужным».

— Ну что ж, такова твоя точка зрения.

— Теперь мне ясно, кто ты такой! Просто распущенный тип!

— Да как ты можешь знать, кто я такой, если ты даже не в состоянии уяснить себе, что я тебе предлагаю?

Послушай. Я хочу помочь тебе трезво на себя взглянуть.

Не волнуйся, на самом деле для тебя не существует никаких запретов. Именно этого ты смертельно боишься.

На ее лице проступило мучительное осознание того, что он прав. Элизабет была уязвлена, беспомощна, загнана в угол. Однако она сама должна была докопаться до истины. Только так она могла ее принять. Чтобы расшевелить ее, он продолжал:

— Ты была бесподобна. Твои чувства только и ждали освобождения. И я благодарен тебе, что ты выпустила их на волю для меня.

При этих словах она сжалась. Откуда он это знает?

Жизненный опыт, ответила она про себя. Много женщин.

Она вглядывалась в его лицо в надежде найти там ответ, хотя понимала: Дэв хочет, чтоб она сама его нашла. Кто он такой? Она перебирала в уме все, что ей было о нем известно. Тридцать девять лет. Известный сценарист, испытывающий финансовые трудности.

Мужчина такой сексуальной притягательности, что с первого же взгляда на него она почувствовала себя поверженной, связанной по рукам и ногам, закованной в кандалы. И все же на девять десятых он оставался для нее загадкой. Она знала кое-что о нем, но не его самого.

Ей и в голову не приходило, что он способен так ее ошеломить, заставить разглядывать себя в увеличительном зеркале его проницательных глаз, сумевших проникнуть в святая святых той башни из слоновой кости, которой, по его словам, она стала. Она сразу поняла, что он говорит правду. И снова вернулась к вопросу: «Откуда он это знает?»

Ей следовало внимательней отнестись к словам Касс. По тому, что о нем говорили, как ждали его приезда, ей нужно было догадаться, что он не такой, как все.

Она никогда не встречала подобных людей. Даже не знала, что такие бывают. Он проникает взглядом так глубоко, видит так отчетливо. Он может научить видеть и ее. И чувствовать. И думать. Теперь ей придется думать о многом.

— Ты мне позволишь тебе помочь?

— Помогая самому себе? — Она пользовалась единственным имевшимся в ее распоряжении оружием.

— Разумеется! — Удар пришелся мимо цели. — Ничто человеческое мне не чуждо. Когда я вижу такую ошеломительно-красивую женщину, мной овладевает вульгарное старомодное желание ею обладать. Только в следующий раз мне бы хотелось, чтоб и ты и я понимали, что делаем, и делали это по доброй воле и обоюдному согласию.

При одном воспоминании о случившемся по телу Элизабет прошла горячая волна.

— Какое благородство! Ты затаскиваешь меня в постель, обрабатываешь и тут же описываешь мой случай по Мастере и Джонсон! А сам совершаешь невозможное, подтверждая свою легендарную репутацию!

— Все, чего я хочу, это сделать из тебя ту женщину, какой ты на самом деле являешься.

— Я уже стала той женщиной, какой хочу и всегда хотела быть!

— Лжешь. Ты лишь притворяешься ею… Чтобы быть настоящей женщиной, нужна смелость.

— Для тебя настоящая женщина — та, что скажет тебе «да»?

— Не только мне. Жизни.

Она лишь плотно сжала губы.

— Тебе необходимо, — продолжал он беспощадно, — освободиться от того, что тебя терзает, дать волю чувствам и страсти, которые я видел прошлой ночью. Тобой руководил голый инстинкт, остальному ты научилась по ходу дела. И то, как быстро и легко ты этому научилась, доказывает, что ты этого хочешь!

Он всегда был тут как тут, подстерегал ее за каждым углом.

— Нужно понять, отчего ты стала такой, отчего боишься раскрыться. Почему чувства тебя пугают, почему ты, намеренно или нет, отпугиваешь мужчин. Отчаянная самозащита всегда имеет под собой причину, в твоем случае — это страх душевной травмы. Нам нужно разобраться в том, что причинило тебе столь жестокую боль, что ты трепещешь до сих пор. Согласно моей теории, разгадку следует искать в тех пяти годах твоей жизни, о которых ты ничего не помнишь.

— Кто тебе об этом сказал?

— Харви… и что ты не помнишь своей матери… где-то там и лежит ключ к разгадке. Обычно мы пытаемся забыть то, о чем нам слишком больно помнить.

Побледнев, она вскочила с дивана и кинулась прочь.

Его жестокость, его непреклонность, само его присутствие были невыносимы. Она чувствовала, что не может здесь больше находиться: ее спокойствие, сама ее личность рушились под градом беспощадных слов.

— Я не нуждаюсь в лечении по Сэмюэлу Смайлзу.

Не твое дело, как я живу!

Она сгребла свою одежду с каминной полки, а вместе с ней и часы, которые ей пришлось с грохотом водрузить обратно. Затем метнулась на кухню. Оттуда она вышла полностью одетая, швырнула в него халат и крикнула:

— Пришли мне счет за консультацию! Но повторного визита не будет!

И хлопнула дверью.

Когда Касс, беспокойно метавшаяся из угла в угол, сказала: «Что-то мне не спится. Пойду немного прогуляюсь», — то Матти, мгновенно сообразившая, почему Касс вернулась без Дэва и Элизабет, произнесла:

— Я подарю тебе на Рождество ошейник с надписью: «Меня зовут Касс ван Доорен, я верная собака Элизабет Шеридан».

Лицо Касс болезненно вспыхнуло.

— Я вижу всех вас насквозь, — Матти театрально рассмеялась, — ты изнываешь от страсти к этой надменной суке, она сходит с ума по Дэву, а Дэв — по ней! Я видела, как они вели свою молчаливую игру прошлой ночью.

Касс бросилась прочь. Бегом. «Служи ей верой и правдой! — язвительно подумала Матти. — Посмотрим, как ты обломаешь зубы об эту зазнайку». Матти была уязвлена. Элизабет Шеридан постоянно вставала на ее пути. Теперь она расстроила ее планы касательно Дэва.

Услыхав, что Дэв возвращается на остров, Матти решила, что это очень кстати. Бог свидетель, она всегда его хотела, но с самого начала поняла, что, пока она любовница Ричарда Темпеста, она не может себе это позволить. Ричард простил бы ей других мужчин, как она ему прощала, но не Дэва Локлина. Она нутром это почувствовала, как только Ричард произнес его имя. Она одна не удивилась, когда произошел Великий Раскол. Но Матти твердо знала, что связь с Дэвом — вопрос времени. И ревности Ричарда.

Но Ричард мертв. А она вернулась к жизни, в которой секс занимал весьма почетное место. Но пока никакого секса не было. А Дэв прекрасно подходил на роль любовника. Так эта стерва прикарманила его! Матти почувствовала, что ее сталкивают со сцены. А она привыкла быть в самом центре. Но это слишком! Она опять почувствовала, что ее надули. Как он польстился на эту замороженную куклу, было выше ее понимания. Ведь это то же, что ложиться в постель с куском льда. Но Дэв не из тех, кто тратит время понапрасну. Значит, он что-то разглядел. Его проницательным голубым глазам всегда удавалось проникнуть за обманчивый фасад. Он и Ричарда видел насквозь. Но ей от этого не легче. А теперь и Касс бесится от ревности! Все посходили с ума…

Она почувствовала себя забытой, отвергнутой, брошенной. Касс ее предупреждала, но терпеть это нет сил!

Нужно что-то делать.

На полпути к пляжу в ярком свете луны Касс заметила мчавшуюся к дому Элизабет.

— Привет. А я как раз пошла взглянуть, как ты там.

Элизабет метнула в нее такой свирепый взгляд, что Касс отшатнулась.

— Отвяжись, Касс!

— Погоди, Элизабет. Говорю тебе, погоди минутку!

Она бросилась вдогонку за быстро удалявшейся Элизабет.

— Что за дьявол в тебя вселился? — Касс не решилась спросить «кто».

— Не суй нос в чужие дела! — Элизабет остановилась, трясясь от ярости. — Не смей ходить за мной по пятам! Я не желаю, чтоб меня преследовали! Не желаю, чтоб за мной шпионили! Поняла? Никто не имеет права мною распоряжаться! Никто! — Она кинулась бежать, а за спиной у ней таяли слова:

— Оставь — меня — в покое!

— Ну, хорошо, — прошептала Касс. — Хорошо.