12

– Опаздываем, – укоризненно заметил Колли Прентисс, обращаясь к женщине, которая почти рысцой протрусила от входа в самый модный нью-йоркский ресторан прямо к столику, располагавшемуся налево от дверей.

– То же самое было бы и с вами, попади вы в эту идиотскую пробку! Какой-то там очередной марш протеста, из-за него было перекрыто все движение вплоть до Ист 88-й! Плесните мне, пожалуйста, в стакан немного этого превосходного «Перрье»...

Маффи Хэдфилд шлепнулась на один из четырех стульев, расстегнула отделанный соболем ворот своего жакета и только тогда поинтересовалась:

– Интересно, если я пришла поздно, то где же тогда Сисси?

– В бегах, – смакуя новость, сообщил ей Колли. – Пока вы были в Мехико, тут разгорелся ужасный сыр-бор по поводу интервью, которое она дала «Ванити фэр»[17], сопровожденное фотографиями и прочей дребеденью, о своей трехэтажной квартире с видом на Национальный парк – на строительство которой она убухала Бог знает сколько миллионов долларов, а тут, как назло, появилась разоблачительная статья об Иззи, в которой он был назван крупнейшим трущобным домовладельцем Нью-Йорка. Он буквально заревел от всего этого! Заставил ее убраться в самую дальнюю глушь – свое поместье в штате Нью-Джерси. Ей повезет, если она сумеет к Рождеству снова вернуться в Нью-Йорк.

– Да Бог с ней, с Сисси, – нетерпеливо перебила его рыжеволосая, с грубыми чертами лица женщина по имени Гарриет Стоутс. – Расснажите-ка лучше, Колли, что слышно о Ливи Банкрофт: видели вы ее или нет, когда были в Европе?

– Еще бы не видел! Я был одним из немногих, которые удостоились этой чести. – Ухмылка его, как и манера вести себя, была самодовольно-надменной. – Она теперь редко принимает у себя. Оно и понятно. – Он сделал многозначительную паузу. – Это конец эпохи, мои дорогие. Ливи Банкрофт недолго осталось жить на этом свете... – Его навыкате, цвета яйца-пашот глаза – результат болезни щитовидной железы – едва не выкатились из орбит. – Место ее останется пустым, чтобы не сказать: зияюще пустым.

– Скажите это Глории Гуанариус, – язвительно предложила Маффи Хэдфилд.

– Да к черту Глорию Гуанариус, – нетерпеливо отмахнулась от нее Гарриет. – Вы нам о Ливи расскажите.

Колли слегка нахмурился. Гарриет Стоутс как была, так навеки и останется вульгарной парвеню. Что из того, что она замужем за одним из самых богатых людей в Америке? Его деньги – это деньги, приобретенные только вчера, Новые Деньги. И это само говорит за себя! Он неприязненно дернул плечами. Но Уиллард Стоутс был очень могущественным человеком именно потому, что был богат, и не было никакого смысла настраивать против себя его жену.

– Да, Колли, – кошачьим мурлыкающим голосом, улыбаясь, протянула Маффи, – и правда, расскажите-ка нам лучше об уже почти почившей в бозе леди Банкрофт...

Колли промочил горло, отпив немного вина из своего бокала, промокнул довольно пухлые губы сложенной вдвое салфеткой из дамастной ткани, откашлялся и только тогда начал:

– Она только недавно вернулась в город из деревни – из своего великолепного, елизаветинского стиля, поместья в Катсвулде, и я послал ей письмецо в дом Морпетов, где сообщал, что привез с собой уйму приветов от ее нью-йоркских друзей и что с удовольствием готов передать их ей из рук в руки. Вы же знаете, Ливи не любит принимать незваных гостей.

– А Билли был дома? – снова вклинилась Гарриет.

– Нет, теперь он в основном проводит свое время, общаясь с разными провидцами и факирами, поскольку больше убеждается, что ортодоксальная медицина только и может, что в отчаянии заламывать себе руки и причитать жалобным голосом. – Он сделал драматичесную паузу. – Но знаете зато, кого я там встретил?

– Розалинду Рэндольф, – ответила за него Маффи. Лишенный удовольствия произвести драматический эффект, он раздосадованно поинтересовался:

– А вам откуда это известно?

Он терпеть не мог эту Хэдфилд, самую стервозную из всех сук на свете. И в этом был, как никогда, совершенно прав!

Ухмылка на ее лице колола, как жало.

– Дорогой мой Колли, мы с Ливи знаем друг друга еще с пеленок.

– А у меня сведения, что Розалинда и Ливи всегда были в натянутых отношениях, – перебила ее Гарриет. Больше всего на свете она любила поливать грязью всех и вся, даже самое святое и чистое.

– Теперь уже нет, – сказала Маффи. – Диана получила полную отставку, а ее место заняла Розалинда.

– Но почему? – жадно поинтересовалась Гарриет.

– Что значит почему? Неужели приятно ежедневно видеть перед собой карикатуру на себя в молодости? Всему миру известно, что Диана Банкрофт спит и видит себя точной копией своей матери – и, кстати, явно преуспела в этом, во всяком случае, ее муж – точная копия своего тестя.

Поняв, что лишился восторженно внимавшей ему аудитории, Колли угрюмо откинулся на своем стуле, всем видом показывая недовольство, но жажда сплетен, составлявших смысл его жизни, заставила его невольно спросить:

– Это в каком же смысле?

Маффи обдала его лучезарной улыбкой:

– Трахая всех, кто подвернется под руку.

– Мой брат учился вместе с отцом Брукса Гамильтона, – вступила в разговор Банни ван дер Гельт. Урожденная Рэндольф и таким образом приходившаяся кузиной первому мужу Ливи, она влачила нищенское существование с тех пор, как ее муж потерял все свое состояние в Черную Среду. Но она сохранила все прежние обширные связи и была вхожа во многие дома. – Тот тоже был не очень порядочным.

– А что вообще значит «быть порядочным»? – гнусаво осведомилась Гарриет Стоутс. – Брукс Гамильтон – один из самых лакомых кусочков, которые я когда-либо встречала...

– Которых, уверена, ты на своем веку перепробовала даже более чем достаточно, – вполголоса проговорила Маффи.

Глаза Гарриет свирепо сверкнули, но этим все и ограничилось. Миссис Хью Хэдфилд была единственной женщиной, чьего языка она побаивалась, к тому же та была замужем за человеком, который мог оказать Уилларду множество полезных услуг, а посему Гарриет было строго наказано быть с ней полюбезней, что означало оплатить ее и ван дер Гельтшин счета за ленч в этом ужасно дорогом ресторане, куда приходили вовсе не для того, чтобы поесть, а себя показать и других посмотреть, чтобы потом рассказать, кто с кем пришел и ушел, посудачить о завсегдатаях, не сидящих на месте, а переходящих от стола к столу, как песчинки, гонимые ветром пустыни, обсудить их социальное и финансовое положение, их супружеские взаимоотношения, выяснить, сумели ли они сохранить за собой достаточный статус-кво, чтобы претендовать на лучшие столики – у окон или рядом с дверью, – или уже находятся в вынужденной ссылке в Сибири, то бишь во втором зале.

Сумев, благодаря связям Маффи; перебраться из второго зала в первый, Гарриет твердо решила навеки закрепить за собой эту привилегию, и если для этого придется умасливать эту суку, то, значит, так тому и быть.

– Он... а вон и Лэлли Сомерсет. – Уязвленный отстутствием к нему интереса и уважения – что явно принижало его титул короля сплетен, который следовало во что бы то ни стало защитить, – Колли привстал было со своего стула, но Маффи быстро охладила его пыл. Она знала его еще с тех времен, когда он был обыкновенным Колином Прентиссом, только недавно прибывшим из Англии в Штаты без единого гроша в кармане, но зато с несколькими рекомендательными письмами, включая и одно к Маффи от старой ее школьной подруги, удачно выскочившей замуж за мандарина из министерства иностранных дел. «Пон – престранненький человечек, – говорилось в ее письме, – но у него гениальный нюх на самые пикантные сплетни: слушай его, но сама ничего ему не рассказывай».

– Сядьте, Колли. Когда обедаете за моим столом, не смейте убегать от меня за другой, – приказала она, натягивая вожжи.

Гарриет завороженным взглядом проследила, как Колли снова уселся на свое место. Было чему удивляться: Колли Прентисс был весьма влиятельным человеком в Нью-Йорке, одного его слова было достаточно, чтобы тебя приняли или с позором выгнали из избранного общества, а ссылки на его публикации в специальной колонке «Комментарии Колли» по авторитетности приравнивались чуть ли не к Священному Писанию. Гарриет сама ежедневно буквально зачитывалась ими. И тем не менее Маффи Хэдфилд обошлась с ним, как со своим слугой, – и он принял это, как должное!

Интересно, найдется ли в этом городе хоть один человек, которому нечего скрывать? – спросила себя Гарриет, но вслух сказала:

– Да, Колли. Расскажите нам о Ливи. Мы ведь ради этого все здесь собрались, не так ли?

– Итак, все о леди Банкрофт. – Колли выместил свое унижение на той из них, кто не мог дать ему сдачи. Выскочка! – мельтешило у него в голове. Только потому, что твой муж заделался новым миллиардером... могу поспорить на что угодно, что способ, благодаря которому он сколотил свой первый миллион, не выдерживает даже самого поверхностного расследования! Обращался поэтому он только к Маффи и Банни. Они, по крайней мере, были одного ранга с умирающей, чему в душе он здорово завидовал. О Ливи он всегда, ни разу не изменив себе, писал в самых льстивых тонах, для него она действительно являла собой Само Совершенство, и, хотя при встречах она была учтивой и внимательной к нему, он так и не удосужился чести, чтобы, обращаясь к нему, она звала его просто Колли, а не господин Прентисс. Не смог он – но не потому, что не пытался, – проникнуть и во внутреннее окружение Ливи, как это удалось, например, Ладди Ладбруку.

И вот теперь, преисполненный собственной важности, Колли начал свой рассказ.

– Дорогие мои... какая роскошь! Дом Морпетов всегда слыл за одно из самых великолепных частных владений в Лондоне, но в течение многих лет он был запущен, и ему грозило либо полное запустение, либо превращение в доходный дом, когда сэр Уильям, которым он еще был тогда, не выкупил его у Морпетов. И слава Богу, говорю я, ибо дом этот надо видеть собственными глазами, чтобы поверить в мои слова! Во истину того, что я утверждаю!

Тот факт, что сам он увидел его впервые, рассказчик оставил при себе.

Выдержав паузу, чтобы убедиться, что полностью завладел их вниманием, Колли продолжал:

– Наверх к ней меня провела ее дочь Розалинда. По всей видимости, она заменила собой личного помощника матери Джеймза Латтрелл-Ли, ныне виконта Челмского. Я был единственным посетителем. Остальных она приняла до меня, оставив мне напоследок ровно полчаса.

– Ну и как там Розалинда? – Маффи надоело самолюбование Колли, и она решила все расставить по своим местам.

– Как обычно, как же еще? – осадил ее Колли. Он никогда раньше не встречал Розалинду: впервые в жизни увидел ее, когда она вела его к матери.

Банни пальцем поманила к себе официанта, чтобы тот вновь наполнил ее бокал. Зачем же отказывать себе в удовольствии отлично поесть за чужой счет? Она взяла со стола меню и, пока Колли бубнил свой рассказ, внимательно просмотрела его.

– Розалинда повела меня наверх, ах, какая лестница: по ней на второй этаж можно подняться прямо в карете, запряженной четверкой лошадей, – и затем по коридору туда, где, как на троне, – и это не просто сравнение: огромнейшая кровать, когда-то принадлежавшая Полине Бонапарт, вся в позолоте и шелках – восседала Ливи. – Голос его понизился до шепота. – На ней был великолепнейший шелковый, мягкий, как кожа, потрясающего многоцветья кафтан, а голову украшал тюрбан, такой же многоцветный. Тут он понизил голос: – У бедняжки выпали все волосы от химиотерапии. Дома она всегда повязывает голову тюрбаном, а когда отправляется куда-нибудь с визитом, то надевает какой-нибудь из великолепных своих париков.

– А я думала, она вообще никуда не выходит, – заметила Гарриет Стоутс.

– Она очень редко наносит визиты, а у себя дома вообще не принимает гостей, но у меня есть авторитетные свидетельства, что, когда она все же принимает чьи-либо приглашения, то появляется на людях в парике. И тем не менее, – с непобедимой твердостью заявил он, – она до сих пор остается самой элегантной дамой на свете. Худющая, правда. Раньше была тонкая, как тростиночка, теперь...

– Похожа на скелет, – с наслаждением докончила за него Маффи, насмешливо глядя прямо в его оскорбленное лицо. – Я же говорю, у меня свои источники информации.

– Н-да... – расстроенно протянула Гарриет. – Дело нешуточное... одно слово, рак!

– Сама виновата! – В голосе Маффи не было и тени сочувствия. – Сколько ее знаю, она выкуривала не меньше трех пачек в день.

– А сколько лет ты ее знаешь? – невинно спросила Гарриет Стоутс. – Лет сорок? – Смех ее был холодным и звонким, как сосулька, разбившаяся о более твердый лед. – Господи, меня тогда еще и на свете-то не было.

– Едва ли, – и глазом не моргнув, невозмутимо протянула Маффи. – Так как ты родилась – постой-ка, когда это ты вышла замуж за Стоутса?

– Ну знаешь, это уже...

– Дамы, дамы, пожалуйста... – В голосе Колли звучало огорчение. – Не забывайте, где вы находитесь.

– И как вы здесь оказались, – злобно прошипела Маффи.

– Дамы! – повысил голос Колли, раздражаясь. – Попридержали-ка лучше бы свои языки!

– Колин, смотри, не перегни палку! – пригрозила ему Маффи.

Он мгновенно смолк, но взгляду его могла бы позавидовать сама Медуза-Горгона.

– Не обращайте на нас внимания, – поощрила его Гарриет. – Расскажите-ка нам лучше, как она выглядит и о чем вы с ней говорили.

– Она как была, так по сей день и остается великой женщиной, – нараспев заговорил Колли, и в голосе его зазвучали благоговейные нотки, словно речь шла о божестве. – Ни единого слова жалобы, а какое достоинство, какой врожденный вкус и изысканность манер...

– И как здорово ей подфартило, что выскочила замуж за Билли Банкрофта, – в тон ему саркастически продолжила Маффи.

Гарриет уловила в ее тоне какой-то скрытый, порочный и злобный подтекст.

– И что же следует из этого заявления? – невинно осведомилась она. – В свое время он был весьма завидным женихом, только и всего.

– Лично я не позарилась бы на Билли Банкрофта, даже если бы мне завернули его в самую дорогую упаковку, – огрызнулась Маффи.

– Действительно, зачем он тебе в упаковке! – пьяненько подтвердила со своего места Банни, поскольку в продолжение всего разговора она то и дело прикладывалась к «Перрье». – Ты так и спала с ним, без упаковки, правда? – Она изящно икнула. – И не один раз...

Именно благодаря этим словам множество дам света, присутствовавших в ресторане, имели несказанное удовольствие наблюдать, как из него кубарем выкатилась разъяренная суперсука Маффи Хэдфилд, оставив позади себя за столиком двух зашедшихся в истерике женщин и нахохлившегося знаменитого газетного фельетониста.

Когда Розалинда спустилась вниз, Джеймз улыбнулся и шагнул ей навстречу, говоря:

– Как приятно вновь увидеть старинного друга.

– Джеймз...

Они обнялись и расцеловались.

– Ну, как вы в роли семнадцатого виконта? – спросила Роз.

– Чертовски, доложу я вам, трудная работенка. Я ведь никогда к этому не готовился. Берти же готовили с самого дня рождения. Но я учусь помаленьку.

– Я болею за вас, мы обе с мамой болеем за вас, но она ужасно без вас скучает. Я всеми силами стараюсь удержаться в вашей шкуре, но она для меня, увы, слишком велика, я даже представить себе не могла, как тяжко вам приходилось трудиться. Мама просто сгорает от нетерпения поскорее увидеть вас. Она все утро приводила себя в порядок и прихорашивалась. Останетесь с нами пообедать?

– С превеликим удовольствием.

– Вот и хорошо.

Пока поднимались по лестнице, Джеймз осторожно поинтересовался.

– А как она на самом деле?

– Хорошего мало. Она теперь очень быстро устает, отсюда много спит, а ест, как птичка, хотя Жан-Жак из кожи вот лезет, стараясь ей угодить, и готовит самые распрекрасные деликатесы. С удовольствием она пьет только хорошо остуженное шампанское, а поскольку врачи считают, что оно никак не может ей повредить, у ее постели всегда теперь стоит початая бутылка.

– Я привез ей в виде гостинца перепелиные яйца... собственного, челмского, так сказать, производства. В скором времени надеюсь поставлять их на продажу. Она всегда очень их любила, особенно под майонезом из полыни эстрагон; перепелиные яйца – как раз та еда, которую лучше всего запивать охлажденным шампанским. – Он протянул Роз небольшую корзинку, изнутри выложенную мхом, на котором покоилось несколько дюжин перепелиных яиц.

– Сначала давайте покажем их, а потом я отправлю яйца на кухню.

Воспитание и природная сдержанность Джеймза оказали ему неоценимую услугу, когда, войдя в спальню Ливи, он впервые за многие недели увидел прежнюю работодательницу. Она сидела, облокотясь на горку отделанных кружевами подушек, в сиянии зеленого и золотого, и на голове ее, совершенно облысевшей, красовался такой же многокрасочный тюрбан. Лицо, как всегда, было тщательно подведено, и, когда он склонился к ней, чтобы поцеловать – очень осторожно, так как выглядела она необычайно хрупкой и уязвимой, – в щеку, то уловил едва ощутимый аромат духов, ассоциируемый в его памяти только с ней: «Ма Грифф»! Но его до глубины души потрясла одутловатость ее серой кожи под толстым слоем искусно наложенных румян; чудесные ее глаза глубоко запали и как бы провалились в тень, а скулы, наоборот, выступили вперед. Когда он обнял ее, у него было ощущение, что обнимает он скелет.

– Джеймз... – Дышала она с трудом, произнося слова с усилием, но вся так и лучилась радостью и теплотой. – Как хорошо снова увидеть вас... Мне так вас не хватает.

– А мне вас.

– Мы здорово прожили все эти годы, правда?

– Правда.

Роз подвинула к кровати стул, но Ливи похлопала ладонью по своей обширной постели.

– Сядьте так, чтобы я могла дотрагиваться до вас.

Так как раньше Ливи не переносила никаких касаний – Джеймз не помнил случая, чтобы она ласкала и обнимала своих детей, – он принял это как еще одно подтверждение тех огромных перемен, которые произошли в ней вместе с переменой ее взглядов на жизнь.

– Оставляю вас одних, – сказала Роз. – Мне еще надо успеть отправить целую кучу писем...

– Спасибо, милая, – сказала Ливи, и бесконечная благодарность, прозвучавшая в ее словах, тоже была новой и необычной. Не сомневаясь, что сейчас об этом можно говорить вслух, когда Роз вышла, Джеймз заметил:

– Я рад, что вам удалось положить конец этой сильно затянувшейся размолвке.

– Она – настоящее чудо, – просто сказала Ливи. – Когда я попросила ее приехать ко мне, она сделала это, не колеблясь ни секунды. Бог мой, сколько выброшенных на ветер лет, Джеймз, и все по моей вине! Я так и не сумела найти подхода к собственным детям. Мне всегда это было невыносимо трудно. А теперь, когда она стала совсем взрослой, – да как здорово, Джеймз, вы даже представить себе не можете, как здорово, – мы стали неразлучными друзьями, можем часами болтать о чем угодно, а то и просто молчать. Даже не знаю, что бы я делала без нее. – Затем вздохнула: – Диана, конечно, жутко обиделась на меня. Она завидует Розалинде, а меня обвиняет в том, что я поставила ее на место, которое по праву должна занимать она, Диана. Но присутствие здесь Дианы вечно напоминает мне меня саму, какой я была раньше... и, честно говоря, мне явно не по душе ни я сама, ни тем более Диана. – Ливи откинулась на подушки. – Как старательно человек стремится не видеть правды, а видеть только то, что ему хочется. Я знала, что, как Фауст, заключила сделку с дьяволом, но не желала в этом признаваться, пока у меня не стало другого выбора. Мне казалось, что будет легко прожить в том образе, в каком меня хотел видеть Билли, при условии, что он обеспечит меня всем, что для этого необходимо. Должна признать, он сделал это по высшему разряду. Но в конечном счете даже этого мне было недостаточно, хотя я и твердила себе, что у других людей нет и миллионной доли того, что есть у меня. Теперь-то я знаю, конечно, что жизнь слагается не из имущества, которым владеешь, не из репутации, которая за тобой закрепилась, не из ретушированных фотоснимков и восхищенных страниц, посвященных тебе в журнальных статьях. Поднеси все это к свету, и оно окажется прозрачно-призрачным: коснись его рукой, и оно тотчас рассыплется на мелкие кусочки. Оно только краткий миг.

Ей необходимо было выговориться, но усилие это быстро утомило ее: закрыв глаза и тяжело дыша, она тяжело опустилась на подушки.

Но вот он почувствовал, что она пожимает ему руку: пожатие было слабым, как у ребенка, но то, что она прошептала, шло от сердца:

– Вы всегда были самым лучшим моим другом. Судьба улыбнулась мне, когда свела нас в то утро. – На лице ее заиграла озорная улыбка. – С тех пор я пью чай только марки «Ли»...

Она закрыла глаза и, казалось, задремала, но Джеймз все сидел рядом с ней и не выпускал ее руки из своей. Странно, думал он, это успокоительно действует не только на нее, но и на меня...

Когда в гостиную Ливи, которую Роз превратила в свой кабинет, вошел дворецкий и объявил, что внизу ждет некто по имени Росс, у которого встреча с лордом Банкрофтом, Роз спросила:

– Вы не путаете? У меня сведения, что все приглашения были аннулированы мисс Маршалл?

Черт побери! – раздраженно подумала она. Как тут проверишь, когда правая рука Билли, навеки преданная ему Глэдис Маршалл, и сейчас путешествовала вместе с ним, взвалив на свои плечи самую тяжелую его работу.

– Я сообщил господину Россу, что его сиятельство отбыли за границу, – сказал Бэйнес, – но он настаивает, что его не уведомили об аннулировании приглашения на встречу.

– Хорошо, я сама переговорю с ним. Благодарю вас, Бэйнес.

Когда Роз вошла в библиотеку, посетитель стоял у камина спиной к ней, пристально глядя на портрет Билли – тогда он был еще сэром Уильямом Банкрофтом и портрет писал Аннигони. Он был настолько поглощен своим занятием, что не расслышал, как вошла Роз, и ей показалось – по тому, как он стоял перед портретом, глубоко засунув руки в карманы, – что у него возникли сомнения относительно подлинности того, на что он смотрит...

– Это, конечно, не самое лучшее из творений Аннигони, – заметила она. – К тому времени он уже здорово постарел.

Мужчина обернулся. Он был очень смуглым, темноволосым, с черными глазами, довольно угрюмым. Типичный Кассий! – мельком подумала Роз, вслух же сказала:

– Я очень сожалею, что секретарь отчима не успела уведомить вас о невозможности этой встречи. Но она сейчас и сама за границей. Вы уверены, что никто из его окружения не позвонил вам?

– Я только что вернулся из Южной Африки, у меня скопилось огромное количество телефонограмм, но ни одной от него. Во-первых, не мне, а ему нужно было встретиться со мной. По поводу статьи, которую я написал...

– А! Все сразу стало на свои места. Значит, вы и есть Джек Росс.

– Я и понятия не имел, что у меня такая слава.

– Дурная слава, хотите вы сказать. Вы всяком случае, с точки зрения хозяина этого дома. Я Розалинда Рэндольф.

– Я знаю.

– Мы разве с вами уже встречались?

– Нет. Но вы тоже достаточно известны, я имею в виду – как историк искусств.

Роз посмотрела на него более пристально, почувствовав, что за его словами кроется что-то недосказанное. Например, о ее репутации борца за равноправие женщин. Но смотрел он вежливо, хотя в глазах его и плясали озорные огоньки. Что-то в этом человеке заставило ее быть более осмотрительной.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласила она его, изменив свое первоначальное решение немедленно выпроводить его и тем самым избавиться от него навсегда. – Хотите чего-нибудь выпить?

– Нет, благодарю вас. Если лорд Банкрофт не может меня принять, значит, пойду туда, где это смогут сделать.

– Те, кто тоже попал в вашу книгу?

Теперь настала его очередь внимательно посмотреть на нее.

– А вам откуда это известно?

– Моему отчиму очень не нравится, что вы, как он утверждает, пригвоздили его к позорному столбу, назвав флибустьером двадцатого века, – я цитирую вас буквально.

– Мне казалось, что у слова «пират» явный клеветнический оттенок.

– А лорд Банкрофт в свое время выиграл не одну судебную тяжбу по обвинению в клевете.

– Вам нечего беспокоиться: прессинг и так уже идет по всему полю. Но, к счастью, у моего издателя тоже есть на кого опереться.

– Могу я узнать, кто этот смельчак?

Когда он назвал ей имя, она рассмеялась:

– Теперь понятно, почему вас пригласили сюда. Ваш издатель слишком богат и обладает вполне реальной властью, чтобы бояться кого бы то ни было. – Улыбка ее погасла. – Но что заставляет вас печататься именно в этой стране? Вы же не англичанин.

– Нет, я оттуда, откуда и вы.

– А конкретнее?

– Филадельфия.

– Как и моя мама.

– Я знаю, – снова сказал Джен Росс. Взгляды их встретились.

– Что заставило вас включить в свою книгу магната-англичанина? – спросила Роз, чтобы как-то покончить с неловкой паузой.

– Я включил двоих. Второй – Джимми Голдсмит.

Брови Роз вопросительно поползли вверх.

– Значит, вы расстались с работой репортера-исследователя?

– Эта книга и есть, собственно, результат моих репортерских расследований, статьи же, написанные по горячим следам, лишь дополняют ее.

– Как в той вашей книге о Вьетнаме?

– Вы ее читали?

– Да. Насколько я понимаю, в ее основе лежат ваши личные впечатления? – Роз помолчала, раздумывая. – Но в ней явно отсутствует мотив об «услышанных Богом молитвах». Что заставило вас поступить именно так?

– Я документалист, а не сочинитель.

– То же самое утверждал Трумэн Капоте о своей книге!

Джек Росс покачал головой.

– У меня исследование механизма власти и способов его практического использования, в книге нет скабрезных сплетен о богатеньких, до которых мне совершенно нет никакого дела.

– В таком случае вы – редкое исключение.

– И на том спасибо.

Роз встала.

– Мне очень жаль, что вы напрасно потратили свое время.

Он тоже встал.

– Я бы этого не сказал.

Как странно, мелькнуло в голове у Роз, стоять рядом с мужчиной, который намного выше меня, такая редкость, даже Питер, и тот был чуть ниже меня.