Как показывает опыт, даже тайное голосование может обнаружить явную глупость. Особенно в общенациональном масштабе. Как известно, вы проиграли своему сопернику всего пятьсот голосов.

Это сейчас оспаривается, — не мигая, сказал Петросянц.

Я не думаю, что со второй попытки вы сможете сломить тенденцию. У коммунистов большинство по всей стране, — четко расставляя слова, продолжил Остап.

Что вы предлагаете? — спросил Петросянц без малейшего интереса в голосе.

Учитывая эти несчастные пятьсот голосов, я могу вам дать десятерную фору.

А вы совсем не выглядите на мелкого жулика, — спокойно сказал Петросянц. — Да, первое впечатление обманчиво.

Вы слишком большой человек, поэтому все остальные жулики для вас кажутся мелкими, — парировал Крымов.

Я прикажу сейчас вышвырнуть вас вон, — устало сказал Петросянц.

Я работал в команде Гугиля, — как ни в чем небывало, продолжал Остап подходить ближе к теме.

Плохо работали. Где сейчас ваш Гугиль? Остался с кукишем.

Гугиль просто мало платил. Он набрал три с половиной тысячи голосов, из них три тысячи сделал ему я, ровно столько, на сколько у него хватило денег.

Петросянц имел сведения, что Гугиль на последние деньги купил у кого-то пару тысяч голосов.

Дальше, — вяло сказал он, закуривая.

У меня есть пять тысяч голосов, но попрошу я дорого. Это число будет решающим, вы же понимаете.

Форма организации? — спросил Петросянц, лениво окутывая себя клубом дыма.

У меня благотворительный общественный Фонд. Если мы исключим из пяти тысяч членов, ну, предположим, две тысячи тех, которые тайно все равно проголосуют за компартию, то останется три.

Сколько лет вашему Фонду? — проявил впервые интерес банкир.

Три года.

Как называется Фонд?

«Солидарность-18».

Петросянц откинулся на спинку кресла.

Я так и знал, что за этим идиотом кто-то стоит. Ну, хорошо, какие гарантии, что вы не блефуете?

Остап достал дискету и очень медленно положил на стол перед хозяином банка.

Вот здесь списки пяти тысяч моих подопечных. Фамилии и имена, адреса и данные о их семьях. За каждым стоит, как минимум, по три человека: жены, тещи и свекрови, свои и внебрачные дети, любовницы и должники. Вы понимаете, какая это сила. У меня в конторе заявления с личными подписями, можете ознакомиться.

Хорошо, я проверю, — Петросянц затушил бычок о дно пепельницы, выполненной в виде лягушки, открывшей пасть. Он наклонился к Остапу.

Ваша цена?

Не меньше пятнадцати долларов за душу.

Включая тех, которые проголосуют за коммуниста? — саркастически спросил Петросянц.

К сожалению, да. Но ведь они будут меня уверять, что проголосуют за нас.

Петросянц устало откинулся назад и сказал:

Вы сумасшедший. Ведь это около ста тысяч денег. Место в Верховной Раде не стоит и половины этой суммы.

Остап не проявил ни малейших эмоций.

Стоит, Сергей Ашотович. Вы же сами знаете. По моим грубым подсчетам, вы потратили на сегодняшний момент тысяч триста — четыреста, не считая затрат на аннулирование результатов выборов. А когда вы узнали, что проиграли пятьсот голосов, то кусали себе локти и были готовы уплатить по тысяче долларов за каждый дополнительный голос. Так что не будем торговаться. У вас пути назад нет.

Петросянцу не нравился Крымов.

Не стройте из себя непревзойденного психолога. Мне неплохо живется и без парламента.

Насколько мне известно, ваш банк переживает не лучшие времена. Попадая в Верховную Раду, вы убиваете двух зайцев: во-первых, вы решаете вопрос жизни и смерти — сохранение своего детища, стоящего вам, как минимум, три миллиона; во-вторых, вы знаете, как после этого заработать в три раза больше.

Я знаю, как заработать и десять раз больше! — рявкнул Петросянц. — Но это не ваше дело.

Я не психолог, Сергей Ашотович, я — простой калькулятор. Я делю тридцать миллионов на сто тысяч, опираясь на ваши слова, и получаю три тысячи. То есть прибыль от вклада на первый взгляд большой суммы в сто тысяч дает три тысячи процентов прибыли. Считайте, что деньги, потраченные на первый этап, уже пропали. Ваш электорат в основном проголосует снова за вас. Теперь…

Если вы калькулятор, то очень примитивный, — перебил Остапа банкир. — О такой цене не может быть и речи. Ваш Фонд не стоит и пятидесяти копеек за душу, считая с коммунистами.

Ладно, Сергей Ашотович, учитывая ваши стесненные материальные обстоятельства, я готов сбавить, — сдался Остап. — Процентов на десять, не больше. Давайте переходить к делу. Как говорится, меньше слов. Только на телеграфе и в парламенте платят за слова, а не за дела.

Дальше покупатель и продавец спорили еще около часа. Петросянцу не раз хотелось запустить в Крымова лягушку-пепельницу. Крымову очень хотелось оторвать Петросянцу усы, но они очень были похожи на натуральные.

В конце концов, когда цена колебалась в районе семи с половиной долларов за душу, Петросянц устало сказал:

Ладно, Крымов, я пришлю к вам моих людей, но вначале я все проверю.

Проверяйте, но никаких людей, — сказал Остап. — Я уже сейчас вижу бритые квадратно-челюстные физиономии с глазами, горящими интеллектом и духовностью. Я буду ждать три дня. Проверяйте, только не спугните своих потенциальных избирателей вашими ребятишками. Простой народ не любит джипов и их содержимое. Учтите, что ваш избиратель — это простой тихий труженик, готовый за тарелку бесплатного супа разорвать горло любому из ваших верзил. Кстати, послушайте анекдот на тему.

Муж: Дорогая, поздравь меня, я избран.

Жена: Ой! А ты не обманываешь?

Муж: Нет, теперь это уже не нужно.

На этом Крымов откланялся и ушел.

Федор Иванович Бойко прибыл в контору Крымова с получасовым опозданием. Несколько трамваев было снято с маршрута в связи с забастовкой водителей, и Бойко пришлось добираться в объезд на троллейбусах с тремя пересадками. Зайдя в комнату, секретарь партячейки пригладил мозолистой рукой прямые жирноватые волосы и сел на край стула. Портрет Сталина согревал помещение ощущением непреходящих ценностей пролетарской революции.

За столом сидел Жора и дожевывал свой бутерброд с салом.

Извините, — сказал Бойко, обращаясь к Жоре, —вы руководитель этой организации?

В это время бодрым шагом в комнату вошел Крымов и кивком головы убрал Жору со сцены.

Остап схватил руку Бойко и с параноической настойчивостью стал трясти ее, выжимая, как эспандер.

Очень рад, Федор Иванович! Очень рад! Я, знаете, сам — коммунист. Состоял в партийной организации города Пярну. Это в Прибалтике. Вот сейчас здесь. Вышвырнули, как последнюю шваль. Вы же знаете, как там трудно приходилось нашему брату! Я работал под руководством Раймонда Лиепы, может, вы его знаете! Мировой мужик. Еще в тридцать девятом водрузил красный флаг на ратуше в Риге. Но в девяносто первом сердце не выдержало у старика. Затем практически в подполье от Нарвы до Лиепаи вместе с Тынисом Вески, вы, должно быть, о нем наслышаны. Мировой парень. Сейчас у Зюганова в аппарате.

Еще около получаса Крымов перечислял соратников по партийной работе, пока у него не кончился запас имен прибалтийских артистов.

Растроганный Бойко предложил Остапу место инструктора по работе с молодежью в своей ячейке и завел разговор о перспективах возврата Латвии в Советский Союз. Сама проблема восстановления СССР вообще для него существовала, как само собой разумеющийся исход. В теплой братской беседе за самоваром прошло два часа. Собеседники перешли на «ты». Наконец Бойко вспомнил, зачем пришел.

А что это ты говорил по телефону о перевыборах. Кажется, ты намекал на какой-то компромат. Сейчас самое время писать, пока не принято решение областным судом. Потом уже будет не так восприниматься.

Остап заговорщицки заглянул под стол.

Есть кое-какая информация. Только я тебя очень прошу — между нами. Ты ведь вышел вперед всего пятьюстами голосами? — спросил Остап.

Петросянц опротестовал, зараза, — по-свойски пожаловался Бойко. — Я действительно сболтнул лишнее во время агитации, но это не смертельно. Да вот ребята маленько перестарались, притащили откуда-то лишнюю незарегистрированную урну. И голосов-то было всего с сотню. А вот шуму наделали на всю тысячу. Но ничего, у этого армяшки кишка тонка идти против народа.

Не так уж и тонка, — засомневался Остап. — Ему подкупить тысчонку голосов — раз плюнуть. У меня тут планчик образовался.

Ну? — Бойко оглянулся по сторонам и придвинулся ближе к Остапу.

Понимаешь, работаю сейчас в одном Фонде на территории округа, — на пониженных тонах заговорил Крымов. — Членов — до хрена и больше. Но председатель — конченый рахит. Зверь, какого свет не видал. Либерал, фанатирует на Жириновского. Ни за что не даст за наших проголосовать. Вот, рискуя здоровьем, похитил списки членов. Единственная копия.

Остап протянул замасленные листки бумаги. Бойко просмотрел списки.

Так давай по домам пойдем, не впервой, — предложил он, озираясь по сторонам.

Не выйдет, Буйный контролирует все, гад. Во-вторых, шестачат ему через каждого. Можно только напортить, — вздохнул Остап.

Так где же выход? Жалко упускать такой пласт неимущего населения, — явно заинтересовался Бойко.

Остап еще больше понизил голос.

Выход есть. Надо убрать Буйного. Бойко призадумался.

Хотя это идет вразрез с нашими методами, но ребят в ячейке я найду.

Я не в том смысле, Федор. Его надо убрать из города.

Так подвал у товарищей найдется, — радостно сказал Бойко.

Да нет, не в этом дело. Шуму много наделаем. Надо, чтобы он сам уехал, добровольно.

Да как же такая гидра уедет добровольно, когда перевыборы поп катят? Такие всегда примажутся.

Остап вплотную придвинулся к Федору.

Есть только один способ. Этот самодур с детства мечтал поехать на Кубу. Но сам ни за что не поедет. Без жены не ходит даже в туалет. Одно слово — деспот. А тестя, хоть и алкоголика, любит, как родного отца. Без него, говорит, не пойду даже на прием к президенту. И получается, вроде, что надо увозить троих. Так на беду у них еще собака — питбуль. Зверюга, никого к себе не подпускает. Ногу отгрызет, не успеешь туфли спрятать. Ни с кем оставить нельзя. Значит, и собаку сними. Я читал, тут конкурс знатоков Кубы объявили. Вопросы, ответы. Приз — поездка на остров. Четыре первых места меньше, чем за десять тысяч, никак не купишь.

А зачем конкурс? — не понял Бойко.

Так если путевку ему подсунуть, заподозрит? Очень хитрый, змей.

А зачем четыре путевки, четвертая — собака ведь? — спросил смекалистый Бойко.

Так кто же ей без путевки отдельную комнату даст? Она пьяного тестя на дух не переносит.

Бойко нерешительно почесал подбородок. Десять тысяч были большие деньги. Остап хлопнул Федора по плечу.

Не дрейфь, старина! Товарищи помогут. У меня вот двадцатка найдется, а с получки еще добавлю.

Бойко рубанул ладонью воздух.

Эх, дело благородное, придется кинуть клич. Петросянц действительно напирает сзади. Заметано! Дуй в оргкомитет викторины, договаривайся.

Через пять минут дребезжащий трамвай унес Федора на встречу с активом партячейки.

У безобидного лопоухого Нанайцева, каким он выглядел на предвыборных плакатах, оказалось двухметровое тело с длинными волосатыми руками и кулаками, с трудом помещающимися в пятилитровую кастрюлю. На нанайца он был похож только, когда улыбался. Когда же он смотрел своим обычным теплым открытым взглядом, он был похож на питекантропа, каким его рисуют в учебниках по антропологии. В целом, он был круто сварен и весьма неудобоварим.

Гена Нанайцев был одним из трех крупнейших авторитетов города, и перед выборами ему казалось, что у него хватит братвы, чтобы начистить рыло всем, кто захочет проголосовать против. Являясь, согласно теории Дарвина, одним из продуктов естественного отбора, он усвоил только правило естественного отбора денег. Еще год назад, решив заняться большой политикой, Гена полностью порвал со своим преступным прошлым, и перешел на преступное настоящее. Устроившись перед выборами на благозвучную должность учителя русского языка в техникуме, Нанайцев на три предвыборных месяца поменял имидж. Будучи весьма расточительным в еде, машинах и женщинах, он всегда экономил на словах, употребляя в ограниченном ассортименте исключительно низкопробные и дешевые. В обязанности нанятого им доверенного лица, профессора пединститута, входило рассказывать на собраниях политическую платформу кандидата-учителя и отвечать на вопросы. В обязанности Нанайцева входило жать руки избирателям, приветственно махать рукой и улыбаться. Для красоты улыбки железные зубы были заменены на фарфоровые. Для создания впечатления полного экспромта на всех собраниях сидело пять подсадных уток, задающих острые неожиданные вопросы. Остроумные и лаконичные ответы были, на всякий случай, записаны на маленьких незаметных шпорах, рассованных по всем карманам кандидата. Когда к концу выборов Нанайцев понял, что проигрывает, срочно начали мобилизоваться дополнительные силы соседних группировок, сочувствующих авторитету в гонке за место в парламенте. Видя для себя двойную выгоду в таком человеке, который может замолвить словечко кому надо в черный день, братва собирала деньги, усиленно тряся ларьки и лоточников.

Сгоряча Нанайцев послал пару ребят попугать коммуниста Бойко, который, не прилагая никаких усилий, шел впереди. Но братва перепутала и побила какого-то бомжа, забредшего в район в поисках пустых бутылок.

Гена очень рассчитывал на зону, находящуюся на территории района, где сидело около двух тысяч отпетых зеков. Но незадолго до выборов пришло тревожное известие — руководство зоны дало команду голосовать за какого-то генерала. Паханы обещали сделать всевозможное, но результат не гарантировали.

Для Петросянца Гена заказал киллера, но оказалось, что парень по пьянке разболтал девкам из публичного дома Томки Чугуновой свой секрет. Он показывал им винтовку и баловался оптическим прицелом, засовывая его куда попало. Операцию пришлось отменить, а девок выдать замуж, чтобы помалкивали. Хотя зона и помогла немного — профессионалы-карманники творили фокусы с бюллетенями, — все же силы были не равными. Народ шел за красным флагом Бойко и зеленым долларом Петросянца.

Гена проиграл три тысячи голосов и, дав себе слово больше не палить денег зазря, на две недели ушел в запой. Он впал в депрессию, много пил и плакал. Ему казалось, что жизнь его не состоялась. «Ну на что я годен? — спрашивал он своего близкого кореша, размазывая сопли по щекам. — Вот люди — инженеры, учителя, ученые. А я? Неужели жизнь дала мне такой скудный жребий: или рэкет, или парламент?»

Неожиданный звонок Крымова вселил в пьяные мозги Нанайцева слабый свет надежды, что еще не все проиграно. Ознакомившись с сутью вопроса, Гена не стал говорить о проверке информации по Фонду. Он просто спросил Остапа, кого из уважаемых людей тот знает. Крымов сказал, что он всего две недели в городе. Тогда Нанайцев поинтересовался, какие имена за пределами Харькова знает Крымов. Остап назвал пару имен из Москвы и Ростова. Гена довольно кивнул головой, но заметил:

Если обманешь, катком в асфальт закатаю.

Глядя на Гену, Остап подумал: «А еще говорят, что животные — чистые безгрешные существа. Почему жете, кто совсем недавно произошел от обезьяны, не брезгуют заниматься политикой?»

Всего Крымов потратил на Гену полчаса. Цена была оговорена окончательно — по пять долларов за душу избирателя. Гена уехал к братве объявлять полный сбор и боевую готовность. Попрощавшись с Нанайцевым, Остап изрек в сторону Нильского:

Некоторым людям мозги даны только для того, чтобы они могли считать свои действия осмысленными.

Профессор Юридической академии Вениамин Генрихович Пинский находился по другую сторону баррикады от Нанайцева. Если последний нарушал законы, то первый их составлял. Умная, продуманная программа профессора была поддержана интеллигенцией и студентами, признана мягкотелой и беззубой пролетариатом, заумной — солдатами и братвой, импотентной — лавочниками и банкирами.

Поздоровавшись с Пинским, Остап начал беседу с легкого рассуждения.

Мне кажется, профессор, что учебники по цинизму должны начинаться с описания предвыборных кампаний. Я думаю, что народ не напрасно то место, куда кидают бюллетени, назвал словом урна.

С этого меткого замечания между собеседниками завязался интеллигентный захватывающий диспут. С анализа предвыборных кампаний американских президентов Крымов неожиданно перешел к истории Украины и выразил сомнение, а есть ли она вообще, эта история. Пинский, написавший недавно учебник по этому вопросу и защитивший докторскую диссертацию, заглотнул наживку и, делая упор на Правобережье, вступил в спор. Остап вернулся к Киевской Руси, затем остановился на выборности гетманов из простых казаков, затем пробежался по Запорожской Сечи. Когда Пинский, говоря об основных составляющих государственности, перешел к украинскому языку, Остап перебил его и опять вернулся к выборам.

Совершенно случайно оказалось, что у Крымова завалялась пара-тройка тысяч голосов, которые он бы уступил по бросовым ценам. Рассказав поучительную историю о скупердяе Гугиле, развернув списки с личным составом Фонда, показав гору папок с заявлениями, Остап назвал цену. Профессор сразу сказал, что цена реальная, но попросил дать ему возможность поторговаться. Остап дал, но заметил, что и он имеет в таком случае моральное право продать остаток голосов тому, кто даст сходную цену. Профессор заявил, что речь может идти только о продаже всего пакета голосов. Для того, чтобы решиться на второй тур выборов, Пинскому надо было добрать еще три тысячи голосов, а ресурсы его были уже исчерпаны. Правда, у него оставалась непроданная дача в Липцах и экзаменационная сессия на носу. Подсчитав возможную выручку за дачу и экзамены, Пинский согласился на пять долларов за нос. На этом и сговорились.

Покончив с предварительными переговорами, Остап перешел в стадию ожидания, надеясь, что нарастающая конкуренция сама пригонит в его сети этих четырех жирных карасиков. Оставалось только ждать, когда кандидаты проверят предоставленные им данные и решатся вложить деньги в верное дело.

Доверенные лица претендентов без излишнего шума, аккуратно, под видом водопроводчиков, санитарных врачей и алкоголиков провели проверку информации по Фонду Буйного. Вступая в случайные связи и беседы с жителями района, подобранными самым случайным образом по спискам Остапа, разведчики действительно убедились в существовании «Солидарности-18» и любви ее членов к председателю.

Еще через неделю были окончательно согласованы цены и формы оплаты. Петросянц произвел благотворительный взнос безналичными на счет Фонда — сорок две тысячи в эквиваленте, которые Остапу пришлось обналичить через братьев Рыжиковых. Гена Нанайцев подкатил фуру с бананами, которую Остап переправил в Москву за семнадцать тысяч баксов. Бойко принес коробку с девятью тысячами мелочью и мелкими купюрами, перетянутыми резинками. Пинский отдал четырнадцать с половиной тысяч новенькими стодолларовыми купюрами и вручил Крымову свой учебник с дарственной надписью.

После окончательного расчета с последним кандидатом поздним майским вечером Остап отщелкал на счетах восемьдесят три костяшки. Этой цифрой он подвел материальные и моральные итоги третьего этапа» Великого пути».

Вот вам наглядный пример — перевыполнение плана на девять процентов и полная безвредность операции. Объективность выбора кандидата сохранена, ибо мы не даем никакой команды нашим подопечным членам Фонда. Уличить нас в жульничестве невозможно, как невозможно объяснить и непостижимый ход мыслей и поступков нашего избирателя. Ведь если говорят, что мы имеем правительство, которое заслуживаем, то очевидно, что мы заслуживаем правительство, которое выбираем.

Четыре года назад…

У телефона-автомата была с корнем оторвана трубка. В развороченных почтовых ящиках только у него стоял замок. Уже седьмой. Они не допустят, чтобы у него было не так, как у всех. Он присмотрелся к свежим царапинам. Уже пытались ломать, но, видимо, сходу не получилось, Ничего, в следующий раз или выпьют побольше или прихватят инструмент.

«Интересно, им что, не пишут совсем?»

На дне ящика валялось письмо. Знакомый полосатый конверт из Америки. Кто это? Точно, Вовка Соколовский. В корявых торопливых строчках — напускное душевное благополучие.

«Почему они пишут чаще, чем мы им, и почему так подолгу звонят?» Смысл письма никак не шел в голову. Затем догадался: «Ни о чем».

Он начал вспоминать, кто у него еще в Америке. «По моим друзьям-иммигрантам можно изучать географию: Штаты, Германия, Канада, Австралия, Чехия, Перу, Испания, Австрия, ЮАР. Питер — тоже другая страна. Неужели у меня было столько друзей?»

На стол легла фотография десятилетней давности. «Вот они все вместе на мой четвертак. Последний раз вместе. Собрать их всех опять так же осуществимо, как собрать вместе Советский Союз образца 1988 года». Вокруг него на фото застыли двадцать радостных лиц. Прямо в центр этой фотографии попала авиационная бомба. После мощного взрыва тлеющие осколки этой дружбы разбросаны по всему миру. На месте взрыва — пустая воронка. На месте пустой воронки — его душа. Зачем оправдывать отсутствие друзей возрастом? Вот они, двадцать живых человек. Вместо них сейчас двадцать мертвых почтовых адресов.

«Почему они бомбят самых умных, самых талантливых и чистых? Кто здесь останется? Они добомбятся до полной дегенерации этого народа. Они завершат кровавый труд, начатый Лениным, по искоренению цвета этой земли. Ну что за козлы нами вечно управляют!»

Зазвонил междугородный телефон. Говорить не хотелось.

«Почему мы должны бежать со своей земли? Почему мы должны задолго до смерти хоронить друг друга? Кто за это ответит? Кому останется эта страна? Уж не тем ли, кто ежедневно совершает это преступление?»

Телефон накалялся. Не дать же ему разорваться. «Привет! Почему не звонишь?» Почему-то подумалось: «Куда? На тот свет?» Нельзя дружить по телефону. Нужны глаза и тепло души.

«Все! В этой жизни с друзьями покончено. В следующей жизни постараюсь родиться в другой стране».

Когда он выходил из подъезда, дверца его почтового ящика уже была вырвана с корнем. Покореженный замок болтался на одном погнутом болте. «Суки! Упорно продолжают устраивать мне тут Гарлем из Салтовки. Ничего, я вам покажу, что и в этом свинарнике еще живут люди». Несмотря на то, что его ждали в Центре, он вернулся обратно за инструментом и новым замком. У него было еще семь штук. Он не мог ни на секунду допустить торжества идеи всеобщего скотства.

Закручивая последний болт, он подумал: «Ну как же вам, падлы, доказать, что можно жить иначе?»