Между ними стоял стол. Под большим экраном на стене был целый ряд ручек настройки, с выбитыми на них позолоченными римскими цифрами. Тут я впервые обратил внимание на то, что нигде в Малеско не видел арабских цифр, а только угловатые римские.
      Я обернулся и увидел лицо Кориоула. На мгновение я остолбенел.
      - Дядюшка Джим? Дядюшка Джим? - вырвалось у меня непроизвольно.
      Кориоул слабо улыбнулся, ничего не понимая. Конечно же, он не был дядюшкой Джимом, но сходство было так велико, что это не могло быть простым совпадением. В большинстве случаев рыжеволосые, веснушчатые мужчины похожи друг на друга, словно сделаны по какому-то стандарту. Однако в данном случае сходство было слишком близким, чтобы довольствоваться этим объяснением.
      У Кориоула было столь знакомое мне худощавое лицо с вытянутой челюстью, те же бледно-голубые глаза, те же пряди рыжих волос, прикрывающие низкий лоб. Он выглядел моложе меня на несколько лет. Я быстро сделал в уме подсчеты. Догадка, которая в этом повествовании напрашивается сама собой, в тот момент сильно поразила меня.
      - Как звали вашего отца? - спросил я.
      - Джиммертон, - коротко ответил он. - Мой отец пришел из Рая.
      Я тяжело опустился на ближайшую кушетку.
      - Так вы говорите, что его звали Джим Бартон и он пришел из Нью-Йорка?
      - Я сказал, что он прибыл из Рая, - утвердительно кивнул Кориоул. - Джим Бартон? Бартон? Но ведь вы.
      - Все правильно, - произнес я в изумлении. - Это мой дядя.
      Кориоул тоже тяжело опустился на кушетку, и мы уставились друг на друга в молчании. Некоторое время спустя он с сомнением покачал головой. Оснований для недоверия у него было больше, чем у меня. В конце концов, в своих выводах я опирался на внешнее сходство и на рассказы дядюшки Джима, Кориоулу приходилось верить мне на слово. Поэтому я рассказал ему все, что мог.
      - Джим Бартон был очень похож на вас. Лет тридцать назад он исчез и появился спустя десять лет. По возвращении он несколько лет прожил в нашей семье и научил меня, тогда еще ребенка, языку Малеско. Как иначе я мог его выучить?
      Дядюшка никогда много не рассказывал о тех местах, где побывал, но я полагаю, что ему там пришлось нелегко, так как по возвращении он довольно долго болел. Джим Бартон скончался три года назад, оставив мне свою квартиру. Вот так...
      - Конечно же! - вырвалось у Кориоула. - Джиммертон прошел сквозь Земные Врата из своей библиотеки в Нью-Йорке. Я это помню. И тем же путем пришли вы и Клиа. Какой же я дурак! Я никогда не связывал факт ее появления с Джиммертоном. Она не знает этого имени, и я полагал, что за прошедшие годы проход между мирами сместился. Но этого не произошло! И вы... мы двоюродные братья, не так ли?
      - Полагаю, что так, - согласился я, изумленно глядя на Кориоула.
      Теперь я, конечно, больше не сомневался, что Малеско существует на самом деле, а благодаря обретению здесь родственника, я почувствовал, что этот мир стал мне значительно ближе, чем можно было предполагать. Это было все равно что найти двоюродных братьев в Стране Чудес или в Зазеркалье. Кориоул не отрывал от меня удивленных глаз.
      - Подумать только! - бормотал он, изучая мое лицо. - Нет, вы только подумайте! Кузен из Рая!
      - Послушайте, - решительно сказал я. - Давайте сразу разберемся с этим вопросом. Кто внушил вам, что Нью-Йорк - это Рай? Поверьте мне, я лучше знаю!
      Кориоул лукаво усмехнулся и посмотрел на закрытую дверь.
      - Я тоже знаю. Но если кто-нибудь еще услышит эти ваши речи, то вы лишитесь головы раньше, чем успеете договорить. Иерарх, знаете ли, не поощряет ереси.
      Я откинулся на кушетку, поправил свое голубое полотенце и скрестил ноги.
      - Ничего я не знаю. Вы получите подробные объяснения. Но прежде всего я хочу есть. У меня хватит денег на ужин?
      Я протянул ему полную горсть монет, которые мне одолжил Дио. Кориоул улыбнулся и, не поднимаясь, нажал на кнопку в стене.
      - Закуски предусмотрены входной платой, - сказал он. - Я тоже хотел бы кое-что выяснить. Где, например, вы взяли эти монеты и, прежде всего, как вы нашли дорогу сюда. Я должен вас предупредить, что...
      Пристальный взгляд его бледно-голубых глаз стал довольно холоден.
      - Я не могу полностью доверять вашим словам, хотя полагаю, что вы говорите правду. Но даже если это так, у вас все равно нет доказательств. Вы меня одурачили в парной и заставили проговориться. Я сказал достаточно много, чтобы быть за это повешенным, окажись вы шпионом. Мне остается только верить, что вы им не являетесь. Давайте исходить из предположения, что мы доверяем друг другу.
      - С этого и нужно было начинать, - сказал я. - Возможно, мне удастся найти какой-нибудь факт, который убедит вас. И, само собой, я не в праве обвинять вас в чем бы то ни было. Самое убедительное доказательство, которое я могу со своей стороны привести, - это знание языка.
      - Да, меня, признаться, это озадачило. Но...
      Раздался легкий стук в дверь, и Кориоул бросил на меня настороженный взгляд.
      - Откройте, - сказал он.
      - Я не знаю, как отпирается замок.
      Он потянулся, сдвинул дверную ручку в сторону и опустился на кушетку. Я открыл дверь, в комнату хлынул туман. Передо мной стоял мужчина в розовых шортах, а рядом с ним - трехъярусная тележка.
      - Закуски, сэр, - сказал он. - Вы звонили?
      - О да, - ответил я, принимая от него поднос.
      Кориоул тихо закрыл дверь и запер на замок. Нам принесли корзинку с булочками, очень похожими на те, к которым я привык; блюдо вареных яиц, отличавшихся от земных лишь голубоватым узором на скорлупе. Кроме того, нам достался горшок с сыром, горшок дымящейся жидкости (по запаху - чай) и большая чаша с каким-то остро пахнущим крошевом.
      На блюде красовались яблоки, персики, несколько гроздьев ярко-красного винограда и еще какие-то неизвестные фрукты. Это было не совсем то, что я заказал бы при возможности, но выглядело вполне аппетитно, а мне очень хотелось есть. Мы старательно зачавкали, время от времени настороженно поглядывая друг на друга с противоположных кушеток и продолжая нашу беседу.
      Очень скоро я выяснил, при каких обстоятельствах Нью-Йорк можно считать Раем.
      ГЛАВА 8
      До того как я очутился в Малеско, он представлялся мне чем-то вроде Граустарка, Руритании, страны Оз или Утопий Платона, Аристотеля и сэра Томаса Мора. Я полагал, что все эти миры существуют только в человеческом воображении, но теперь очень усомнился в этом.
      Возможно, каждый из них так же реален, как и Малеско, в свете того, что Кориоул называл "mundi mutabili" *. Он ссылался на ту же теорию под названием "orbis inconstans" ** и "probabilitas - universitas - rerum" ***. Но в случае с Малеско - это не теория, это - факт.
      Я достаточно читал об альтернативных теориях будущего развития, чтобы понимать Кориоула без особого труда, хотя он несколько переоценивал мои знания по этому предмету. Мне приходилось его останавливать время от времени, чтобы получить более подробное объяснение. Но вот, вкратце, что произошло в момент раскола между Землей и Малеско во времена правления Клавдия в Риме первого века.
      В годы царствия Калигулы Малеско еще не было. Как мир, он не существовал. У нас было общее прошлое. Однако после смерти Калигулы произошло нечто такое, в результате чего Малеско откололся от Земли. Вместо Клавдия на римский трон взошел некто Руфус Агрикола. После него какие-то люди с неведомыми именами правили Римом, пока тот не пал в результате их неумелой политики и нашествия варваров.
      В нашем мире религия, которую преследовал Калигула, распространялась, пока не стала господствовать во всей Европе. А та религия, которую Калигула поощрял, распространилась в Малеско со сверхъестественной быстротой, вытеснив все другие верования. Это очень утилитарная религия, она зародилась в Египте и властвует в Малеско по настоящее время.
      Называется она - Алхимия.
      Алхимия превратила Малеско в мир утопии, а нет ничего хуже утопии, хотя, кажется, очень немногие
      * Миры переменчивые (лат.).
      ** Непостоянство мироздания (лат.).
      *** Возможность (всеобщность) вещей (лат.).
      это осознают. Лишь у Батлера в "Ерехоне" и у Хаксли в романе "О, дивный новый мир" утопия рассматривается как вариант ада.
      А в мире утопий считается, как само собой разумеющееся, что целью человечества является стабильность общества. Простое человеческое счастье не считается ценностью, вводится жесткая кастовая система и наступает полный паралич общества - главное условие, без которого никакая утопия на продержится и получаса.
      По-видимому, то, что Алхимия зародилась в Египте, повлияло на развитие Малеско, ведь Египет на протяжении двух тысячелетий оставался самой жесткой утопией в истории. Как и Египет. Малеско быстро достиг вершины развития, и, как и в Египте, духовенство здесь надежно прибрало к рукам всю власть. Хотя всякое развитие прекратилось давнымдавно, общество продолжало существовать в каком-то трупном окоченении, зато значительно дольше любой нормальной цивилизации.
      Последние пятьсот лет Малеско пребывал в полной неподвижности, словно был заморожен, и духовенство господствовало здесь во благо себе и тому узурпатору, который ненадолго захватывал власть. Время от времени по Малеско прокатывалась волна мятежей, приносившая на трон очередного правителя. И жрецы поддерживали его, пока не объявлялся преемник. Однако все нити управления находились в руках жрецов, и они никогда не оставались внакладе.
      Противоречия между церковью и государством, конечно же, существовали, но в Малеско сила науки оставалась за церковью, так как Алхимия основывается на прикладной науке. В Малеско Галилей был бы жрецом, а не еретиком. Порох когда-то помог покорить огромные страны. В Малеско только жрецы могли с ним познакомиться: вся литература по химии находилась в храмах.
      Как и в Египте, здесь долгое время не было даже намека на какие-то изменения в будущем. Только жрецы и короли могли рассчитывать на небесные блага.
      Около трехсот лет назад, когда в нашем мире происходила колонизация Америки, Шекспир бражничал в таверне "Русалка", а восточная Европа по частям переходила в руки турок, в Малеско произошла мировая революция. Тогда жрецы впервые оказались перед лицом реальной опасности.
      Мир Малеско меньше, чем наш. Значительную его часть занимают океан и необжитые земли. Но в те дни все населенные континенты захлестнула волна терроризма: простые люди обезумели и дали волю своим чувствам. Они не хотели быть благоразумными - им этого никогда не позволяли.
      Представлений о самоконтроле у них было не больше, чем у рассерженных детей, потому что их сознанию никогда не доверяли. И, дойдя до дикого состояния, они установили царство террора по всему Малеско, вымещая злобу и разочарование друг на друге, если под рукой не оказывалось жрецов.
      Произошло именно то, чего и следовало ожидать (вспомните Французскую революцию) - пятно позора легло на историю Малеско. Конечно, ответственность за все это несло духовенство, но оно без труда сумело переложить ее на революционеров.
      И жрецы, как обычно, нашли ловкий способ успокоить народ. То же самое было и в Египте. Глубокое социальное противоречие было умело переведено в религиозную плоскость и без труда разрешено в пределах реального человеческого бытия. Не произойди это в Египте, вы бы вряд ли поверили, что такое возможно вне страниц романа.
      Жрецы просто пообещали людям, что если они будут хорошо себя вести и отправятся по домам, то могут надеяться увидеть Рай после смерти. Это сработало. Египтяне безропотно приняли культ Осириса и продолжили строительство пирамид. Малескианцы впряглись в тяжкое ярмо, предложенное духовенством, и уверовали в Нью-Йорк как свой грядущий Рай.
      В этот момент рассказа я подавился ужином, и Кориоулу пришлось похлопать меня по спине. Это напомнило ему какой-то анекдот, и он собрался было его рассказать, но я воспротивился.
      - Продолжайте, - настаивал я. - Мне хочется побольше узнать о Рае.
      Кориоул ел яйцо, которому голубой узор на скорлупе придавал праздничный, пасхальный вид. Очевидно, скорлупа была тоже съедобна. Кориоул хрустел ею так, что у меня по коже бегали мурашки.
      - Вы уверены, - с хрустом спросил он, - что никто в вашем мире не знает о Малеско? Мы ведь с самого начала знали о Земле. Брешь между нашими мирами поначалу была невелика. Жрецы, ясновидящие, прорицатели и им подобные легко устанавливали контакт. Мы точно выяснили, что произошло в те незапамятные времена. Жрецы не переставая твердят людям, что Земля пошла по правильному пути, а мы - по неправильному и понесем наказание за свои грехи.
      Он окунул остатки яйца в сахар и отправил себе в рот.
      - Буква "А", - сказал Кориоул, - это символ изменчивых миров. Я полагаю, вы заметили ее в городе. Когда жрецы говорят о Нью-Йорке, они делают такой знак, складывая большой и указательный пальцы вот так. Вершина буквы символизирует точку раскола между Малеско и Землей. Две расходящиеся внизу вертикальные черты изображают разные пути наших миров. А поперечная черта - это мост, по которому праведники переходят в Рай. Этим мостом воспользовались вы, Клиа и Джиммертон, чтобы попасть в Малеско.
      Он неожиданно улыбнулся:
      - Вы хотите увидеть Рай?
      - Хотелось бы.
      Кориоул поднялся, стряхивая крошки со своего оранжевого полотенца, и, подойдя к экрану, покрутил одну из ручек с позолоченными цифрами.
      На экране появилась большая светящаяся буква "А". Когда она исчезла, зазвучал какой-то текст, который произносился нараспев под торжественную музыку. Я не понял, о чем шла речь, видимо, это был архаичный язык, но я ясно слышал, что Нью-Йорк упоминался несколько раз.
      Серебристые облака на экране рассеялись, и перед нами предстал сверкающий город. Я подался вперед. Мы видели Нью-Йорк с высоты нескольких тысяч футов.
      Я различал Вэттери и причалы на окраине города, зеленый прямоугольник Центрального парка и высокие здания в центре, возвышающиеся монолитами над улицами, расчерченными, как по линейке.
      Бродвей вырывался углом из городской неразберихи, а на островах возвышалась величественная группа ослепительно белых небоскребов, отбрасывающих искры золотого света.
      Мне показалось странным соседство Эйфелевой башни с Чатам сквер, а кроме того, на подъезды к Бруклинскому мосту бросало огромную треугольную тень строение, в котором я узнал пирамиду Хеопса. Но, несмотря на это, город был узнаваем.
      - Не припомню, - сказал я своему кузену с сомнением, чтобы Сити Холл имел подобный ореол. Да и Эмпайр Стейт вовсе не покрыт золотом, знаете ли. А кроме того...
      - Я вам верю. - сказал Кориоул. - Это ведь не настоящий Нью-Йорк, а так, подделка на потребу публике.
      - Но как туда попала Эйфелева башня? - спросил я. - Ведь она в Париже.
      - Осторожней в выражениях. Кощунственно подвергать сомнению алхимическую версию Рая.
      - Собственно говоря, - заметил я, зачарованно всматриваясь в улицы Рая, - мне непонятно, почему они вообще выбрали Нью-Йорк. С точки зрения истории, это совсем молодой город. И к тому же триста лет назад, когда у вас произошло восстание, он еще не назывался Нью-Йорком.
      - О, раньше нашим раем был Лондон, - объяснил Кориоул, но после некоторых перестановок в духовенстве лучшие люди после смерти стали отправляться в Нью-Йорк. Новую жизнь в Раю обретают только жрецы. Я вам об этом говорил?
      Реинкарнация - краеугольный камень этой религии. Она обязывает каждого вести добродетельную жизнь, чтобы в другой раз родиться уже жрецом. А умерший жрец уже через мгновение оказывается на Пятой авеню в золотой колеснице, запряженной драконами. Это - факт!
      Я пристально посмотрел на него, пытаясь понять, не было ли это все очередной его ужасной шуткой.
      - Вы хотели бы это увидеть? - спросил он, потянувшись к экрану.
      - Нет, нет, не думаю, что способен это вынести, - поспешно ответил я.
      - Ну что ж, - сказал Кориоул и замолчал. Усмешка исчезла с его лица. - Это забавно, когда смотришь на это со стороны. Но весьма трагично, если принять во внимание, сколько поколений жило и умерло в рабстве, не имея никакой другой радости, кроме обещаний попасть в Рай за хорошее поведение. Конечно, это надежное средство держать народ в подчинении. Хотя в одном алхимики, возможно, правы. Земля не так сильно отклонилась от правильного пути, как мы, и ваше развитие, вероятно, в конце концов окажется лучшим.
      - Сомневаюсь в этом, - сказал я. - Уже индустриальный век был достаточно плох, но атомный, из которого я прибыл, выглядит еще более мрачно.
      Тут я вспомнил кое о чем.
      - А как у вас в Малеско насчет индустриализации? - спросил я. - У вас механистическая цивилизация, но люди воспринимают некоторые технические достижения слишком уж серьезно. Та проекция Лорны на облаке, например...
      - Вы знаете, как это делается? - Кориоул внезапно подался вперед, его бледно-голубые глаза засияли. - Вы знаете?
      - Я знаю один способ. Возможны другие.
      - Так это не было чудом?
      Я хмыкнул. Веснушчатое лицо Кориоула расплылось в улыбке.
      - Вы нужны нам, кузен, - сказал он. - Жрецы берут под контроль все технические новинки с момента их появления и объявляют их чудесами. Всякая вещь, которую человек не в состоянии сделать голыми руками или с помощью орудий, изготовленных самостоятельно из природных материалов, классифицируется ими как чудо.
      Если вы нажимаете на кнопку и звенит спрятанный колокольчик - это чудо. Этот экран, на который из воздуха приносятся картинки, - тоже чудо. Никому, кроме жрецов, не позволено интересоваться, как все это работает. Вы понимаете?
      Я попытался представить себе картину жизни Нью-Йорка, приводимую в движение чудесной подземкой, чудесным такси, чудесной электроэнергией, и не смог.
      - И народ примирился с этим? - недоверчиво спросил я.
      Кориоул пожал плечами.
      - Люди со многим мирятся, - сказал он. - Время от времени они устраивают революции, и трон переходит в другие руки, но это никогда не подрывало основы - власти жрецов. То восстание, которое произошло триста лет назад, ближе всех подошло к этому, но вы уже знаете, что из этого получилось.
      Народ слишком долго дурачили, чтобы он смог одолеть духовенство. Хотя с прошлым поколением произошло нечто, заставившее Иерарха поволноваться...
      Он замолчал и лукаво посмотрел на меня.
      - Что случилось?
      - В Малеско появился мой отец, - сказал Кориоул. - Он, вероятно, был великим человеком, этот Джиммертон. Жаль, что я не узнал его получше.
      Я молча смотрел на него и думал, как он рыжеволосым мальчуганом рос в Малеско, пока я рос в Колорадо, как мы оба изучали язык и обычаи Малеско, как бережно мы храним память о Джиме Бартоне, который так внезапно исчез и из его, и из моей жизни.
      - Продолжайте, - попросил я. - Что же тогда произошло?
      - Он появился во время одной из равноденственных Церемоний, шагнул через Земные Врата прямо в Храм, когда Иерарх славословил Нью-Йорк. Эмоциональный накал был так велик, что все были готовы принять Джиммертона за божество из другого мира. Имей Иерарх хоть каплю рассудка, он бы все так и обставил. Но он начал кричать о рыжеволосых дьяволах, и жрецы уволокли Джиммертона в тюрьму.
      Я хотел бы перенестись в те дни, - сокрушенно продолжал Кориоул. - Жаль, что тогда не нашлось человека, который смог бы правильно воспользоваться представившейся возможностью. Народ был доведен до отчаяния. Если бы нашелся руководитель, то все поднялись бы, как один, на борьбу с духовенством. Но этого не случилось.
      Однако среди тюремной охраны нашлись люди, которые не побоялись последствий того, на что они решились. Одним из них был мой дед. Такой же отчаянной была и моя мать. Они тайно переправили Джиммертона в один поселок у Восточного залива. Позднее люди совершали туда паломничество. О, это были великие дни!
      Жрецам не удалось сохранить известие о побеге в тайне. Они не смогли поймать Джиммертона, хотя пытались сделать это в течение десяти лет. Поселившись в горах, он начал собирать войско для решительного наступления на жрецов. Рассказывают, что Джиммертон месяцами не ночевал дважды в одном месте.
      Моя мать скиталась вместе с ним и помогала ему во всем. Я родился в рыбачьей лодке на Гонви, на расстоянии выстрела от бивачных костров алхимиков. то было в самый разгар их кампании против революционеров.
      Кориоул замолчал, и его задумчивое лицо потемнело, совсем как у дядюшки Джима, когда тот размышлял о вещах, которые я и представить себе не мог. Теперь-то я кое-что узнал об этом. Выходит, все мои буйные фантазии о герое-землянине, сражающемся с врагом в неравной схватке, были не так уж далеки от истины.
      Я просто представлял все несколько иначе. Подобные вещи происходят именно так, как о них рассказывал Кориоул. Конечно, в воображении перед нами предстает доблестный герой с потрясающей мускулатурой, занесший шестифутовый меч над головой непобедимого доселе противника, пока на заднем плане красиво дрожит от страха героиня, вдохновляя его на сверхчеловеческие подвиги... Это все отдает липой.
      И людям с такой совершенно не романтической внешностью, какая была у Джима Бартона, в отчаянных ситуациях все же приходится играть героические роли. Я был рад, что героиней оказалась смелая и умная женщина, которая не тратила времени попусту, трусливо дрожа в каком-нибудь углу, И еще я подумал о том, что дядюшка Джим вряд ли находил большое удовольствие, разыгрывая из себя псевдогероя.
      Наше время изобилует примерами, когда люди ведут партизанскую войну с обстоятельствами, не принимая при этом мелодраматических поз. Я не мог представить себе, чтобы дядюшка Джим оказался позером.
      - А что было дальше? - снова спросил я.
      - О, Джиммертон, конечно, потерпел поражение, - со вздохом сказал Кориоул. - Вы хотели услышать другое? Однажды они его настигли. Я был уже достаточно взрослым и все помню. Они с матерью отдыхали в горной деревушке после долгой кампании.
      Как-то раз в полдень я дремал у родника за домом. Я и в самом деле очень хорошо это помню.
      Кориоул снова вздохнул.
      - Просто произошло одно из этих чудес, - с горечью сказал он. - Вся деревушка... А впрочем, нет смысла вдаваться в подробности. Настоящее чудо заключается, наверное, в том, что мы оба - Джиммертон и я - остались живы. Но он никогда больше не слышал обо мне. Я сильно обгорел и был заживо погребен под лавиной, сошедшей в результате взрыва.
      Через три дня меня откопал один старый пастух и вернул к жизни. Когда я смог задавать вопросы, выяснилось, что Джиммертон вернулся в Рай. А вы не знаете, что на самом деле произошло?
      Я покачал головой.
      - Он никогда не рассказывал об этом. У него я научился языку Малеско, узнал немного об этом городе и его жителях совсем немного. Джиммертон долгое время проболел, возможно, это было последствием... чуда.
      - Очень возможно. Моя мать погибла, и он, конечно, решил, что меня тоже нет в живых. После этого он, вероятно, махнул на все рукой. Если бы он вернулся...
      Кориоул помолчал некоторое время, потом вдруг задумчиво сказал:
      - Ну что ж, может быть, я завершу дело, которое он начал. Возможно, вы и я - мы вместе сумеем это сделать. Что вы на это скажете, Бартон?
      Я бестолково заморгал:
      - То есть как?
      Он сделал нетерпеливый жест, его бесцветные глаза были холодны и решительны.
      - Вы знаете многое из того, что нам необходимо знать. Вы тоже из Рая, как и Клиа, но вы не кукла, не марионетка, как она. Вы могли бы научить нас...
      - Я актер, Кориоул, - твердо сказал я, - просто актер, только и всего. Я не знаю, как сделать ускоритель элементарных частиц из старого корыта и зажигалки. Я ничему не могу вас научить.
      - Но ведь вы умеете считать? - с оттенком отчаяния в голосе спросил он. - Вы ведь знаете арабские цифры, которые начинаются с нуля, не так ли?
      Я молча кивнул, внимательно глядя на него.
      - А я не знаю, - сказал он. - Я не умею. Нам не разрешают пользоваться арабскими цифрами. Единственное, что у нас есть, - это римские цифры, но такая неуклюжая система счета позволяет решать лишь самые простые задачи. Вы понимаете, о чем я говорю?
      Я понимал, хотя довольно смутно, и кивнул, вспоминая, что читал об изобретении нуля и о тех математических открытиях, к которым оно привело. Умножение и деление с римскими цифрами было очень нелегким делом. Используя арабские цифры, любой человек с улицы мог освоить такие арифметические премудрости, которые были доступны лишь немногим римским ученым, и с той же затратой труда.
      - Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказал я, - и хотя не очень разбираюсь в современной технике, но все же знаю, как тесно связано развитие, например, физики с математикой, Я понимаю ваши трудности. Эти алхимики - весьма ловкие ребята.
      - Я создал крепкую организацию, - продолжал Кориоул все с тем же холодным пылом, который почему-то вызывал у меня неприязнь. - Расклад таков. Я не буду вдаваться в подробности, но я вошел в контакт со многими сподвижниками Джиммертона, и мы учли многие его ошибки. Например, мы поняли, что должны ударить в самое сердце духовенства - захватить Иерарха. Невозможно их одолеть, если начинать с периферии, как это пришлось делать Джиммертону. На всех ключевых постах я расставил своих людей, таких, как, например, Фалви. Ведь он одна из крупнейших фигур в Алхимии.
      Я с некоторым сомнением кивнул головой, так как считал, что на этого типа полагаться нельзя. Но мне ли было говорить об этом.
      - Народ с нами, - продолжал Кориоул, и от его холодного пыла каждое слово, казалось, хрустело. - Появление Клиа оказалось для нас помехой. Некоторое время мы надеялись, что сможем использовать ее в своих целях, но жрецы опередили нас, эти хитрецы никогда своего не упустят Они хорошо усвоили уроки, преподанные им Джиммертоном.
      - А что произошло с Лорной - Клиа? - спросил я.
      - Сейчас покажу, - сказал Кориоул, потянувшись к позолоченному переключателю под экраном.
      ГЛАВА 9
      Вновь перед нами засветилась золотая буква "А". Торжественным речитативом зазвучал архаичный язык Малеско. Через мгновение экран затуманился, и заиграла, все усиливаясь, величественная музыка.
      Музыка стихла, и ее сменил отдающий эхом гул голосов. Мы увидели огромный зал с высоким помостом в дальнем конце, наполненный народом. Верхняя часть стен и весь потолок были окутаны клубами дыма, который собравшиеся, несомненно, воспринимали как небольшое чудо, хотя было очевидно, что он время от времени выбрасывается спрятанными от взглядов трубами - можно было заметить завихрения дыма там, откуда он поступал.
      Это придавало Храму потрясающую таинственность. Сквозь изменчивую пелену проглядывали изображения на стенах, разноцветные и позолоченные: стилизованные львы - красные, зеленые, желтые; черные и красные орлы, золотые саламандры и все планеты со светящимися надписями.
      У меня были кое-какие туманные воспоминания об алхимической символике, и я понял, что эти фигуры представляют именно ее. Но для народа они, очевидно, являлись таинственными знаками секретов духовенства. Взоры собравшихся были обращены на помост.
      За этим возвышением находилось большое круглое окно с видом на город; хорошо была видна огромная сфера, окруженная огненно красными фонтанами, а дальше за ней - крыши и улицы. Это был тот самый вид Малеско, который впервые предстал моим глазам в дрожащем воздухе дядюшкиной квартиры. Я наблюдал за происходящим с огромным интересом.
      - Это часть обычной Церемонии Равноденствия, - заметил Кориоул, потянувшись за очередным яйцом. - Они дают народу мельком взглянуть на Рай и читают лекцию о том, как туда попасть. Только в тот раз не все получилось так гладко. Смотрите.
      Торжественно гудели огромные, свернутые спиралями трубы. Жрецы в сверкающих одеждах исполняли перед окном некий ритуальный танец, широко размахивая руками, как вдруг вид за стеклом начал туманиться. Затем облако, появившееся за окном, затрепетало и внезапно раскрылось, подобно кошачьему зрачку. Перед зрителями возникла картина Рая.
      Это был настоящий Нью-Йорк, без Эйфелевой башни и пирамиды Хеопса. Камера как будто наплывала на Пятую авеню со значительной высоты. Над Манхэттеном стоял туманный вечер, эффектно подрагивали и мигали огни города.
      Вдали за Центральным парком в тумане плавала усыпанная алмазами огней вершина многоквартирного дома, основание которого утопало в черных силуэтах деревьев. Под впечатлением от этого зрелища я почувствовал тоску по дому. Можно было себе представить, что думает о Рае человек, который не знает Нью-Йорка.
      Городские улицы стали быстро удаляться. Огоньки автомашин оставляли в тумане яркие золотые полосы, - это попавшие в Рай жрецы вели огненных драконов по Пятой авеню. Я наконец понял значение этих слов.
      - Это, знаете ли, - пояснил Кориоул, хрустя голубой яичной скорлупой, - всего лишь видение. Они думали, что это совершенно безопасно. Они не знали о трещине, сквозь которую прошел Джиммертон. Теперь смотрите - они наткнутся на нее через минуту. Вот! Видите?
      Нью-Йорк на экране головокружительно закачался. На это страшно было смотреть. Люди, собравшиеся в Храме, пронзительно закричали и, казалось, тоже закачались. Рев труб превратился в дикую какофонию.
      А Пятая авеню вдруг взмыла в небо и перевернулась, и теперь жрецы в Раю спокойно вели своих драконов по небесному своду. Затем город расплылся, словно его размыло дождем, и тут я с ужасом услышал голос Лорны, очень тонкий и слабый;
      - Эдди, посмотри на меня! Эдди!
      Откуда-то издалека я услышал свое собственное ворчанье, и это был потрясающий момент deja vu. На экране закружились какие-то тени. Это был, вероятно, мимолетный взгляд на мою квартиру, а для меня - на мое прошлое, хотя из-за быстроты все показалось незначительным.
      Из кружащихся теней вырвался крик, поначалу слабый и далекий, а затем превратившийся в вопль сирены. Я уже слышал этот вопль, когда Лорна исчезла из моей квартиры, провалившись в брешь между мирами.
      Тени заметались, на экране появилось искаженное ужасом лицо Лорны, которое медленно кружилось, пока растрепанные локоны не скрыли его. Потом раздался высокий вибрирующий звук, от которого заболели уши. И тут Лорна, вырвавшись из хаоса на экране, вдруг растянулась на помосте лицом вниз, ее волосы раскинулись веером по позолоченному настилу.