— Джос, что ты собираешься делать? — спросил Хэмптон, когда они остались вдвоем в капитанской рубке. Хавкен посмотрел на его вспотевшее, испачканное грязью лицо. Хэмптон был очень сдержанным человеком и всегда скрывал свои чувства. Он умело управлял кораблем и мог быть жестоким. Впервые Хавкен взял его на работу десять лет назад и с тех пор ни разу не усомнился в его порядочности.

— Во-первых, мы должны найти воду, — сказал он.

Морщинистые щеки Хэмптона дрогнули.

— Учитывая наши запасы, мы сможем добраться только до гряды Гуам, не дальше. Затем нам нужно будет приземлиться и набрать воды. Однако я думаю, вода — не самая сложная из всех проблем.

— Почему? — спросил Хавкен.

— Видишь ли, Джос, — Хэмптон понизил голос, — синтезаторы пищи не смогут работать без катализатора, а у нас его очень мало. На две сотни ртов пищи хватит от силы на пять дней. Если урезать рацион в четыре раза — то на двадцать. А теперь прикинь, сколько дней нам лететь до Либерти…

Хавкен знал, что при самых благоприятных обстоятельствах они доберутся до дома не раньше, чем через семьдесят пять дней, а случись что — так и через все сто. Многие из раненых, вынужденные голодать, умрут уже через месяц, ну а оставшиеся превратятся в ходячие скелеты, обтянутые высохшей кожей, у них не будет сил даже для того, чтобы вылезти из кожаных гамаков. Хавкена ужасала перспектива обречь умирающих от голода астронавтов на столь трудный перелет, от которого зависит судьба экспедиции и их жизнь. «Но у меня нет выбора, — думал он. — Все двести человек до дома не доберутся, выживет разве что несколько каннибалов».

— Каждому положить рацион в четверть пайка. На всякий случай организуйте сухие пайки для пси-специалистов. Выделите наркотики для раненых, но в руки им ничего не давать. И обеспечьте быстрый вынос умерших, — распорядился Хавкен.

— А потом? — грустно спросил Хэмптон.

— А потом мне надо будет принять трудное решение.

Хэмптон понимающе кивнул.

Хавкен прошел на корму и закрылся в своей каюте. Оставшись один, он вытащил из ящика командорский значок и крепко сжал его в кулаке. Рухнув в гамак и прижав значок к губам, Хавкен начал истово молиться. Он пытался найти выход, увидеть хоть какой-нибудь знак, который ободрил бы его, помог решить трудную задачу. Затем командор поднялся и подошел к трансформатору, кожух которого украшали пси-девизы. Рядом стояло черное кресло. На стене висели древний медный сектор и циркуль, рядом — оплавленная рукоять самурайского меча.

…Пит Гросс озабоченно нахмурился. Черная хирургическая шапочка чуть сдвинулась набок, на красном лбу выступили капли пота. На операционном столе лежал Эллис Стрейкер. Тело было почти мертво, но дух еще боролся со смертью. В операционную зашел Хавкен.

— Как он себя чувствует? — спросил командор.

— У него необычайная сила воли, Джос. Однако, думаю, даже он не смог бы выкарабкаться, — сердито ответил Гросс, взболтав пузырек с антисептиком. Его хирургический фартук был весь запятнан кровью — свидетельство ночных трудов. Жиденькие бакенбарды и свиные глазки врача зачастую отпугивали членов экипажа, а варварские методы приводили в ужас всех астронавтов. Но Гросс клялся, что его глубокие познания в древней медицине спасали жизни, когда бессильны были помочь современные средства. Никто не мог забыть, как он отрезал конечности больным, словно плотник, отпиливающий ножку стула. «Это называли ампутацией, — объяснял хирург. — Старый метод. Выглядит, конечно, премерзко, но суть в том, чтобы тело сохранило жизнь и отрастило новую конечность». В ответ астронавты возмущались и не позволяли ему проводить на самих себе эксперименты.

— Может быть, мне придется его прооперировать, — сказал Гросс, внимательно глядя на Эллиса.

— Не прикасайся к нему, — холодно возразил Хавкен.

— По крайней мере, я должен сделать ему несколько уколов. Плохая ци — это убивает человека. Нет другого средства, кроме ампутации.

— Я сказал — оставь его в покое.

Гросс выпрямился.

— У него будет прогрессирующее заражение, и он умрет.

— Ему не нужны ваши иглы и скальпели. Кто послал вас сюда?

— Капитан Хэмптон.

— Хорошо. Займитесь своими делами внизу или вздремните, если сможете.

Когда хирург вышел, Хавкен посмотрел на пропитанный антисептиком бандаж, которым было перетянуто плечо Стрейкера. Около стола работал освежитель воздуха, чтобы облегчить больному дыхание. «Здесь мог бы лежать я, — думал Хавкен, — а он бы стоял надо мной». Командор дотронулся до синяка на скуле и пощупал место, где теперь не хватало двух зубов.

Когда Эллис ударил его, Хавкен изумленно отшатнулся. В первое мгновение он ничего не мог понять, и в его голове мелькнула мысль об измене. Теперь он клял себя за эту недостойную мысль.

Хавкен наклонился пониже. «В твоих жилах течет кровь семьи моей жены. Именно поэтому я воспитывал тебя с младых ногтей и вырастил из тебя хорошего астронавта. А теперь ты спас мне жизнь. Ты умный и смелый человек. Янка — счастливица, раз у нее такой муж, а у маленького Гарри — такой отец. Они не перенесут твоей смерти».

Хавкен прервал тяжелые размышления, когда в дверях с докладом появился Боуэн. Лейтенант заметил, как изменилось лицо командора, который не мог оторвать взгляда от лежавшего на столе Стрейкера.

— Командор, разрешите доложить? — мягко спросил Боуэн.

— Докладывай.

— Я провел звуковое зондирование. Корпус и двигатели в порядке. Воду из трюма можно откачать сегодня вечером, если на корме восстановят синтезатор растительной пищи. Я думаю, у нас хватит мощности, чтобы приподнять эту лошадку, хотя вряд ли удастся привести ее в полный порядок раньше завтрашнего дня. Астронавты ждут вашего решения.

— Хорошо, Боуэн. Я поговорю с ними. Пока что займи чем-нибудь людей и объяви о собрании на корме. Вынеси кожаные гамаки, чтобы там можно было разместить и раненых.

— Есть, сэр.

— И еще, Боуэн…

— Да, сэр?

Хавкен искоса посмотрел на своего офицера.

— Не кажется ли тебе, что на последнем собрании я был слишком груб с экипажем?

— Я… Я не могу сказать точно, — замялся Боуэн. — Думаю, нет.

— Хорошо. Проследи, чтобы никто не болтался без дела и работа была распределена по справедливости. Можешь идти.

— Есть, сэр.

Хавкен проводил лейтенанта взглядом. «Жалко, что другие не похожи на тебя, — подумал он. — Ни одного взыскания за пять лет службы. Но смогу ли я продвинуть тебя дальше по служебной лестнице? Понятия не имею. Знаю только, что твоя задача очень скоро усложнится. А насчет растительной пищи… Экипаж будет легко убедить перейти на нее, когда иссякнут остальные припасы».

Оставшись наедине со своими мыслями, командор задумался о крушении своего предприятия. «Мы потеряли все, что приобрели за год тяжелейшего труда, — думал он, медленно опускаясь в кресло. — Ничего не осталось, кроме двух канистр с тринитридом и радиоактивным золотом, да еще шкатулка с конвертируемым кредитом — вот и все. Десять или пятнадцать миллионов. Мы разорены!»

Потеря «Томаса Дж». поставила Хавкена в очень сложное финансовое положение. Заем у военного флота подразумевал, что любой ущерб, причиненный во время путешествия, будет возмещен братьями Хавкена, но если корабль погибнет, убытки понесет правительство. Разбейся «Томас Дж». где-нибудь в поясе астероидов или на заброшенной планете вроде этой Кровавой Луны — Хавкен легко бы оправдался. Но он не сумеет объяснить президенту, что потерял корабль во время атаки Ямато. От одной этой мысли у него похолодело внутри. «В таком случае брат Билли заплатит колоссальные пени. Никто из нас не выйдет сухим из воды», — осознал Хавкен.

Он вспомнил президента Либерти Алису Кэн — очень талантливую, но жесткую женщину, что правила страной более десяти лет. Ее любила и боялась администрация, ею восхищался американский народ, ее ненавидели в Ямато, но при этом везде уважали.

Внешняя политика Алисы Кэн была направлена на то, чтобы сохранить полную экономическую и политическую независимость Либерти. Именно поэтому она стала главным спонсором Хавкена. Другими ведущими инвесторами выступили Конрой Лаббэк, ближайший и самый верный советник президента, и Отис ле Гран, союзник президента в Конгрессе, а кроме них — несколько членов Совета Безопасности. Хавкен представил себе их раздражение, когда он сообщит, что обещанные им миллионы потеряны… Тогда как сам он возвратился живым и еще имеет наглость принести дурную весть.

Финансирование экспедиции происходило на очень рискованных условиях. Все потери и вся прибыль должны были распределиться в соответствии с первоначальными вкладами. Однако владельцы акций были не только бизнесменами, но и ведущими политиками на Либерти, поэтому и его экспедиция являлась не просто заурядным торговым предприятием. Никто из инвесторов, он был в этом уверен, не понесет убытков. Каждый будет стремиться получить компенсацию за счет увеличения налогов, установления грабительских цен на торговые лицензии или просто путем увеличения последующей собственной прибыли. Эти люди стоят между Хавкеном и президентом, поэтому у них есть тысяча способов уменьшить свои убытки за его счет. Хавкен незаметно подменил коммерцию политикой — это увеличивало не только возможную прибыль, но и долю риска.

«Если б это была обыкновенная неудача, — мучительно размышлял командор, — я мог бы продать свои корабли и дом на Либерти, чтобы раздать долги. Да и братья предоставили бы кредиты. Этого вполне хватило бы, чтобы удовлетворить и президента, и ее сторонников. Но здесь совершенно особый случай — нельзя спастись бегством, когда тебя уже обвили кольца удава».

Хавкен поднялся и принялся ходить кругами, лихорадочно размышляя о политических последствиях происшедшего. Перспективы представлялись ему во все более мрачном свете. Совет Безопасности президента раскололся на две основные фракции: партию мира — тех, кто считал, что Ямато видит в Американо ценного потенциального союзника в борьбе против их главного соперника, Китая, и партию войны — тех, кто считает Ямато извечным врагом, пытающимся сокрушить оплот демократии и свободной торговли.

Последняя группировка настаивала на значительном увеличении вооружений в ответ на угрозы Ямато. Именно эти люди и вложили свои деньги в экспедицию. Но среди них оказался один человек, явившийся исключением — Отис Ле Гран, богатейший финансист, чьи инвестиции держались в строгом секрете.

Сложилась опасная ситуация. Как известно, семейство Ле Гран принадлежало к клану предателей. Дедушка Отиса был льстивым подхалимом в прояпонской администрации предшественницы Алисы Кэн — Люсии Хенри (за измену та была сослана Алисой). Отец Ле Грана строил из себя демократа, когда работал казначеем в той же администрации — он погиб в собственном доме от руки наемника. Брат Ле Грана уже больше десяти лет находился в ссылке.

«Не может ли этот человек оказаться полезным в создавшейся ситуации? — напряженно думал Хавкен. — Есть ли способ заставить Ле Грана поддержать меня? Ведь он — единственный, не считая Лаббэка, кто достаточно близок к президенту и способен охладить ее пыл. Но как уговорить его, чтобы он замолвил за меня словечко? Пожалуй, есть способ! Ле Гран не захочет, чтобы остальные члены Совета Безопасности узнали, будто он вкладывал деньги в мою экспедицию и публично поддерживал перемирие с Ямато. О, Ле Гран не захочет обнаружить свое двуличие, особенно при Алисе Кэн. По сравнению с этим потеря нескольких миллионов, вложенных в экспедицию, покажется ему пустяком».

Хавкен вздрогнул при мысли о шантаже Ле Грана. «Очень скользкий человек, — раздраженно думал командор. — С ним нужно быть крайне осторожным. Пятно измены ложится на все его деяния. Он честолюбив, никому не верит, кроме самого себя. Однако президент терпит его. Ле Гран остается ее фаворитом в Конгрессе. Неужели она настолько слепа, что не видит его истинной природы? Как она может полагаться на такого человека? Он был ее другом детства, получил такое же воспитание. Она с юности доверяет ему и не хочет слышать о нем ничего дурного. Он деликатно сумел найти ключик к ее страстям. Разве Алиса не понимает, что он не удовлетворит свое честолюбие, пока не женится на ней и сам не станет президентом? Говорят, восемь лет назад он убил свою жену, чтобы пресечь сплетни, и я верю в это».

Хавкен отвлекся от мыслей о Ле Гране и задумался над более важными проблемами. После сражения в Ниигате на карту оказалась поставлена политическая судьба Либерти.

Без сомнения, один из скоростных кораблей даймё уже готовится к перелету в Хонсю с докладом для императора о происшедшем инциденте. Если император разгневается, результатом может стать вооруженный конфликт между государствами. А выиграть в войне с могущественной империей Ямато у Американо не было шанса. «Экономически мы бедный сектор, — напомнил он себе, — сектор с тремя с половиной миллиардами населения — долька апельсина в пространстве между 30-м и 60-м градусами. Кругом тоталитарные режимы — Китай, Африка, Ислам и мощный Ямато. Пятнадцать миллиардов японцев, подданных императора, который уверен, что он Сын Неба, и чтит божественное право распоряжаться Освоенным Космосом. Его до зубов вооруженные самурайские отряды способны проникнуть в любую планетарную систему. Сотни лет они не проигрывали сражений. Эти непобедимые батальоны даже сейчас наказывают европейцев, отважившихся отправиться в Нейтральную Зону за золотом. Японцы твердо убеждены, что только они имеют на это право, согласно решению их Центральной Власти.

За одну экспедицию Золотой флот вывозит с Садо больше ценностей, чем их существует на Либерти. Доход только от одной области Хонсю равен доходу всего Американо! Если император решится разрушить наш сектор, он сделает это с легкостью, как таракана раздавит, — и без малейших угрызений совести. Конфликт в Ниигате может привести к ужасающим последствиям и для меня, и для всего Американо.

С какой яростью должна теперь бороться Алиса Кэн, чтобы избежать войны! Сколь искусно будет она пытаться зашить рану и залечить рубец… Для того чтобы уберечься от войны, ей придется сражаться, как дикой кошке. За ней не так уж много сил. Она будет предлагать заключать браки, раздавать подарки в качестве компенсации, попытается привлечь на свою сторону надменных имперских послов… И будет наказывать. Чтобы спасти свое государство, она отправит меня и моих людей в огненную печь императорской ярости. В любом случае — мы погибли!»

Эти мысли тяготили Хавкена. Стук молотков на палубе постоянно напоминал ему о том, что корабль принадлежит военному флоту.

«Пусть лучше „Ричард М.“ разобьется вдребезги и тем самым положит конец всем нашим страданиям, — угрюмо размышлял Хавкен, — потому что впереди нас ждет еще более худшее». Он вспомнил Либерти. Когда подлетаешь к ней, она похожа на зеленовато-голубой мячик. Но попасть туда сейчас означает позор, наказание, морозильную камеру для изменников в Лагере Расплаты… Может быть, лучше отправиться к крюйт-камере и покончить со всем разом? Нет! Дома Кэт, дома восьмилетняя Ричи…»

Хавкен поджал губы… Единственное, что он мог сделать, это привести корабль домой, чего бы это ни стоило.