Приехал быстро. Внес заказ в конторскую книгу и отсчитал сдачи.
      Квартира оказалась на четвертом этаже, звоню. Открывают немцы, оба в возрасте.
      Снова тычу записную книжку. Что-то обсуждают, потом фрау осенила догадка, даже глазки заблестели. Написала название штрассе, куда я не доехал. Одна буква у меня не совсем та, сверху не хватает двух точек. Извинился сначала по-русски, потом по-английски. Выражают сочувствие. Чемодан тяжелый и булькает, две бутылки шампанского для Олега, водка. Сел на бордюр, отдышался. Пошел к будке автомата. Телефон карточный. Главное не паниковать. Дети бросаются грязью.
      Спрашиваю:
      - Телефон пфенниг?
      Убежали куда-то. Думал, испугал. Приносят карточку. На четвертом этаже приоткрылось окно, седые букли, фрау приветливо ручкой машет, видимо, без ее участия не обошлось. Вставляю карточку, звоню.
      - Папа, русские! - звонкий детский голос.
      - Ты откуда? - спрашивает Олег.
      - Что-то вроде наших хрущоб, - говорю.
      Приехал быстро, повез в другой район города. Дом не новый, обшарпанный подъезд, разнокалиберные почтовые ящики, половина щелей заклеена скотчем, жильцы переехали или вымерли. Открыла девочка лет восьми, на руках у нее собака, похожая на крысу. Собака вырывается. Старшая дочь смотрит телевизор.
      - Ты что, идиотка? - спрашивает у малой. - Что ты ее таскаешь? Это же не кошка!
      - В душ не желаешь? - Олег идет на кухню, наливает чай. - Утром ребята подъедут, заберут тебя на работу к Ленце, а вечером привезут на место жительства. Вода нагреется, и можешь мыться. Насос здесь включается.
      Располагайся, дети покажут, где постельное белье. Извини, у меня самоподготовка.
      - О чем речь? - говорю. - Разберусь.
      Он бывший офицер, учится то ли на менеджера, то ли на бухгалтера, язык изучил самостоятельно. Раньше я его не видел, правда, накануне отъезда говорил по телефону. Олег позвонил поздно после занятий. Предупредил, что у немцев двадцать третьего Рождество, потом сплошные праздники, Новый год, Крещение, еще возрожденный религиозный. Разговор получился тревожным. Может, хотел, чтоб я отказался?
      Его Светка работает в баре, приходит поздно. Я видел ее очень давно, и то через забор. Смутно помню что-то прыщавое, ноги в известке. Стояла одуряющая жара, в пионерлагере был карантин, дизентерия кажется, воняло хлоркой. Пацаны в беседке рассматривали порнографии и смеялись, а Светка с Иркой, сестрой моей бывшей жены, залезли на орех. С ореха сыпались гусеницы. Я передавал Ирке виноград, фрукты приносить запрещалось.
      Жена очень разволновалась.
      - Девочки, - говорит, - друг другу ножницами прокалывают. - Ирка с ней поделилась.
      - Мы тоже, - говорю, - кое-что в туалете себе делали, хотелось взрослее выглядеть.
      - Что ты мелешь?! Может, ее забрать?
      - Как будто дома ножниц нет, - говорю. - У нее твой характер, она целеустремленная, самое главное цель поставить.
      Принял душ, но располагаться негде, дети смотрят мультфильмы. Бэдмэны пускают молнии из кулаков, космические звери скалятся. Мультфильм китайский, но титры на немецком.
      - Вы понимаете? - Малая ехидно улыбается и что-то говорит смешное или гадкое про меня на немецком. Старшая опасливо засмеялась. Слипаются глаза. - Вы будете у нас спать?
      - Я буду у вас жить.
      Бэдмэнов победили, но барышни укладываться не собираются. Переключили канал.
      Теперь детская самодеятельность, вроде "Утренней звезды", только победнее.
      Ведущая с мальчиком. У мальчика пририсована бородка, смотреть неприятно, он как карлик. Видимо, копирует эстрадного певца.
      - Немцы все недоделанные, - говорит старшая.
      - А у вас в классе есть русские? - спрашиваю.
      - Я одна.
      - И как к тебе относятся?
      - Нормально, обзывают. Я их луплю.
      - А к бабушке летом не поедете?
      - Мы в прошлом году ездили. Все равно нельзя купаться, море заразное. У меня от него аллергия, я отвыкла.
      - А здесь не купаетесь?
      - Надо на десятом трамвае в конец ехать. Там озера.
      - Чистые?
      - Наверное.
      - А вода теплая?
      - Тут такая жара стояла, тридцать градусов. Вы летом не были? Мы чуть не сдохли.
      5
      У Ленце Утром проснулся от перебранки. Выясняют, чья очередь выводить собаку.
      Арбайтеров приехало двое, Виктор постарше, за рулем, и Сергей. Сергей опустил мой чемодан в багажник.
      - Багажник не занимай, - предупредил Виктор.
      - Потом освободим, - ответил Сергей.
      Ехали недолго. Машину оставляем в переулке, упирающемся в насыпь кольцевой дороги. Зашли под арку, дом в лесах. Посреди двора лужа, как на любой приличной стройке, но не очень развезенная, и проложены мостки. Сверху кричат:
      - Аи-ид, бросаю! - Закашлялся то ли от пыли, то ли от смеха.
      - Ума нет, считай, калека, - говорит Виктор.
      Кто-то носит к мусорным контейнерам узлы в пленке, которые сбросили.
      - Толя. - Он пожал руку. Лет сорок пять.
      Идем по темному коридору на огонек. Прорабская, коробки, кабели, стремянки, на всем слой пыли. За столом грузный человек в очках. Что-то спросил.
      - Твои данные и домашний адрес, - говорит Витя.
      На всякий случай уменьшаю возраст, вру по-дамски. Толстый записывает, он, наверное, и есть Ленце.
      - А какой адрес? - спрашиваю.
      - Местный, - подсказывает Серега. - Любой.
      - Карлмарксштрассе, фир, - говорю. Жил когда-то на Карла Маркса, наверняка у них тоже есть. В очках записывает. Работаем по-черному, и вдруг адрес.
      Возможно, приучены к отчетности.
      - Моген, евреи, - здоровается арбайтер с лесов. На голове полотняная кепочка козырьком назад. Тоже не пацан. Крепко пожал руку. - Вова.
      Ленце ставит Виктору задачу. Витя спрашивает:
      - А где шестой? Валера Браун есть?
      - Есть! - Румяное детское личико, шерстяная шапочка.
      - Надо говорить "я", - поправляет Вова в кепке. - Сразу видно, что ты в армии не служил.
      - Он еще в бундесвере послужит, - говорит Толик. - Да, Валерка? Или косить будешь?
      Никто не переодевается, в чем пришли, в том и работают. Поднимаем на этажи ящики с потолочными плитами. На упаковке указан вес, шестнадцать килограммов.
      Носим на плечах и затылке, смотреть приходится исподлобья.
      - Садись, перекурим, - предлагает Серега. - Ты не очень упирайся, у них почасовая оплата.
      - Кем Толик работал? - спрашиваю.
      - Инженером в цирке. Недавно лебедка испортилась, он наладил.
      - А в кепочке?
      - Вовка Софронов? Служил в окружном оркестре. Старшина. Играет на саксофоне и на кларнете.
      Люди неожиданных профессий.
      Человек заглянул, что-то спросил.
      - Офис? - Серега показал ему, куда идти, и сказал:
      - Наверное, двери подвезли.
      Фургон голландский с желтыми номерами. Двери тоже голландские в картонной упаковке. Шофер обратился к немцам.
      - Он спросил: "У вас что, работают иностранцы?" - переводит Серега. А сам говорит с акцентом.
      Как он различил акцент, для меня загадка.
      Тащим с Серегой дверь, навстречу Валера Браун.
      - Куда складывать? - спрашивает Серега.
      - Сюда.
      Разгрузили машину, запарились. Немцы тоже перекуривают.
      - Ну, как у вас в Казахстане, стреляют? - спрашивает Вова-музыкант.
      - Стреляют, - отвечает Браун. - Знакомые приехали, говорят, поселки без света.
      Когда козлы включают, свет вырубается. А угля нет.
      - Какие же трансформаторы выдержат? - говорит Толик из цирка.
      - Ленце мне за шестнадцать часов должен, - напоминает Виктору Серега.
      - У них все записывается, - говорит Софронов. - Мне такое в ревире* записали!
      Ну, как живете? - спрашивает Серегу. - Баб водите? Могу устроить.
      - За сколько?
      - Тебе по дружбе за сто.
      - Нашу или немку?
      - Разве не все равно?
      Перед концом работы пришел Ленце проверить.
      - Упаковку от дверей выбросите вниз и сложите в контейнеры, - говорит Виктор.
      Софронов небрежно бросает коробки с шестого этажа, картон планирует, кувыркается и застревает на дереве. Дерево высокое, все ветви почему-то растут в одну сторону, залезть трудно. Успели настучать Ленце. Белая каска показалась в окне, очечки блеснули. Если ветер раскачает дерево, картон может кому-то угодить в темечко, непорядок.
      - Вот безрукий! - ворчит Виктор. - Ему только на дудке играть.
      Софронов набрал камней и полез на крышу сбивать.
      - Что ты делаешь? - кричит Виктор. - Там же люди ходят!
      - Больше ходить не будут. - Продолжает швырять. Сбил все-таки.
      С высоты открывается город, мокрые крыши, мокрые рекламные флаги перед бензоколонками. Собор с разрушенной башней. На мосту через Эльбу вспышки сварки.
      - Видишь виллы? - Софронов показывает направление прутиком. - Там жил наш генералитет. Здесь в Букау был штаб танковой армии.
      - Осужденный Софронов! - зовет Толик с лесов. - Ленце сказал мусор убрать.
      - Скажи, что я в отказе, - Софронов зевает.
      - Клоун! - говорит Виктор, когда садимся в машину.
      - А почему его осужденным называют? - спрашиваю.
      - Это еще с азиля**, - объясняет Серега. - В лагере хватает сброда, водку продают, сигареты. Когда полиция делала облаву, он в комнате у них находился, наркоту нашли.
      Остановились на заправке. Виктор пошел рассчитываться.
      - Жалко, что ты не водишь, - говорит Серега.
      - А чья машина?
      - Витька взял у немца на пару недель за бутылку.
      - Он откуда?
      - Из Сумской области, еще при гэдээр работал здесь от военкомата. Говнистый парень, таких лучше сразу ставить на место.
      С трудом проехали по узкой улочке. Высадили меня и укатили задним ходом.
      Домишки вплотную, как декорации, где-то пароход грустно гудит. Поднимаюсь по деревянной лестнице. Квартира как квартира, стекла целы, в кухне плита.
      Соседняя квартира тоже выселена, кабель из стены торчит, не подключен. Туалета нет, рукомойник на лестничной площадке. Так и жили люди.
      В большой комнате чугунная печка, труба выведена в дымоход, двуспальная кровать, тахта. Постельное белье только на тахте, наверное, там спит Виктор, он старожил. Стол почему-то кверху ножками. Телевизор вскрыт умельцем, в канифоли окурок, прикуривал, конечно, от паяльника. Гвозди по росту. На гвоздях роба, пляжный козырек, солдатский бушлат, Тереза Орловски, лучковая пила. Транзистор заляпан известкой, видимо, таскали с собой на стройку. "Гады" валяются, покоробленные кроссовки. Привычный антураж. Стоило ли в такую даль ехать?
      6
      Бытовуха О бытовках и временных пристанищах для кочевой рабсилы можно рассказывать долго и лучше культурным девушкам, таким, как Майя.
      В Орджоникидзе, например, я жил в приговоренном доме, угол его куснул экскаватор, остались шрамы от зубьев. В пролом виден был мост через Терек, я слышал, как по камням скачут струи и перекатывается галька.
      С темнотой развалины оживали, там галдели, резались в буру, спорили. Один раз попросили простыню, распустили ее на полосы.
      - Спасибо, дорогой - сказал небритый. - Ты ничего не видел.
      Утром я обнаружил на ступеньках следы крови.
      Или другой ночью:
      - Больно-о, больно же!
      Натужный женский крик.
      В перерывах она забегала ко мне покурить, Раиской звали.
      Да мало ли где останавливаются? Чаще в строениях обреченных или давно недостроенных, или временно приспособленных для жилья.
      На одной строящейся фабрике пожарное депо превратили в караван-сарай, селили там подрядчиков. Начальник пождепо - должность на востоке дорогая и почетная - частенько захаживал к нам, домой не спешил. Нагревал на примусе гвоздь и прижигал им кусочек вареного мака, похожего на парафин. Дым всасывал через стеклянную трубку. Потом плакал и жаловался на зятя. Зять очень огорчался, что ему подсунули не девушку. От позора напивался, поколачивал жену. А пожарник угрожал зятю и прокуривал калым. Собирался отвезти дочь в Нукус, чтобы доктор выписал справку.
      Иногда в заводских бараках имеется комната для приезжих или даже квартира.
      В Ташкенте была такая жилплощадь на Сагбане в старом городе. Сагбан район цыганский. Цыганчата клянчили деньги, как в Мадрасе, висли на мне. Пока хватало сил, тащил их, потом стряхивал. В ведомственном жилище сочился газ, казалось, приду, а на месте барака воронка.
      Если за неимением развалин селили в гостинице, то номер попадался с дефектом:
      или бревно посреди комнаты балку подпирало, или дверь не закрывалась, одного оставляли сторожить.
      Когда устраивались с удобствами, потом долго вспоминали.
      Повезло с гостиницей "Дустлик": двухместный люкс на четверых, один неучтенный спал в кресле, другой заворачивался в ковер.
      Пока суточные были, заказывали чешму прямо с лоджии: "Дилором, без сдачи!". И получали, не выходя из номера, лоджия с буфетом была общая. Дилором мне говорила: "Зачем тебе эти ханурики? Плавать надо, парчу возить надо, гипюр с люрексом".
      Но в бараках чувствовали себя раскованнее, а чистые гостиничные квитанции для отчета выменивали на чай.
      В Ходжейли поставили койку прямо в компрессорной. Пошел на базар, говорю киоскерше: "Дайте мне свежий газета". Дичаешь потихоньку. Вернешься на завод, а все равно сторож придет покалякать.
      Полной изоляции не было никогда, обязательно окружали люди и животные. В Марах ишачка редькой кормили. Кишлачников расселили по пятиэтажкам, брошеные парнокопытные подбирали шелковицу или жевали цветочки у памятника вождю.
      Люди прибивались чаще разведенные, которым некуда спешить, или с женой поругался, спать просится, или обещает поругаться. У другого накипело, хочет пожаловаться на земляков.
      - Они мой брат зарэзал! - кричал один рыжий в Сачхере. Куртку сбросил, стал топтать. - Я грузын нэнавижу! Когда служил Арцыз, у меня дэвушка русский был.
      Один хочет глотнуть воздуха свободы, другой сала покушать, он легочник, а у них предрассудки.
      Приходили просто представиться. В Собачьей Балке один среди ночи руку в форточку засунул, клацнул шпингалетом и влез в окно.
      - Я - Мэр, - говорит. - Если кто-то что-то, сразу ко мне. Атас, и ты здесь?
      Собака у меня под кроватью спала.
      - Почему собаки у вас крашеные? - спрашиваю.
      Лапы и брюхо у пса были оранжевого цвета, ватерлиния проходила по ребрам.
      - В ширпотребе грунтовку разлили.
      Потом спрашивает:
      - Ты в Миллерово был? Ты там еще первое кушать отказался.
      - Я от первого никогда не отказываюсь.
      - Я буду вешать на столбах, кто скажет, что ты не был в Миллерово.
      Не ты у них, так они у нас. Каждый когда-то был проездом, или на базаре, или служил. Один осетин даже жил.
      - Где ты жил? - спрашиваю.
      - На набэрэжной.
      Заходят они без стука, как в бадегу.
      Я ждал, кто навестит в Европе. Зайдет и спросит: "Это ты в Шенебеке суп со спаржей кушать отказался?".
      Появился он как-то сразу, может, услышал, что машина подъехала или свет в окнах увидел. Несу с чердака доски для растопки, а он дротики мечет. На стене мишень. Я ее, конечно, видел, за коврик принял, а он первым делом к мишени.
      Воткнул стрелочку и другой прицелился. Кошка с ошейником о его ногу морду чешет.
      - Кальд? - спрашивает, не удивляется новому лицу.
      - Кальд, - говорю, поддерживаю разговор и глажу кошку.
      Полноват, хоть и молодой, дыхание сиплое, одышка. Если б на улице встретил, принял бы за стриженного после тюрьмы цыгана. Внизу хлопнула дверь, сейчас мама Злата вкатится с выводком. Чем не Сагбан?
      Серега тащит пластиковые мешки, за ним Витек, обнял распотрошенный телевизор.
      Нормально, думаю, абориген есть, животное при нем, третьим теликом обзавелись.
      - Сережа, ты б хоть ноги вытирал, - ворчит Виктор.
      - Енц, дас ист мейн коллега. - Сережа тащит мешки на чердак. - Маринари, камарад Николая.
      Николай чей-то камарад, но не мой, я его никогда не видел.
      - Енц спрашивает, приехал ли Колька.
      Может, Колька деньги у него одолжил и не вернул? Лучше сразу сказать, что я не камарад, а то не отвяжется. Серега возвращается за следующим мешком.
      - Краденое? - спрашиваю.
      - Гуманитарная помощь. Она предназначена для народа, а мы его часть.
      - Авангард.
      - Во, во.
      Немцы эти мешки выставляют на крылечки, а они на "Вартбурге" прочесывают средневековье.
      - Он не кладанет? - спрашиваю.
      - Он свой парень, экскаваторщик, сейчас на больничном или безработный.
      - Разведенный?
      - Откуда ты знаешь?
      Из жизни.
      - Кафе, Енц? - предлагает Серега. Намазал паштетом бутерброд.
      - Йа, йа. Гут.
      - Сережа, тут листья. - Виктор развязал мешок. Идем смотреть. В одном явно листья, дачный мусор, в другом ношеные детские вещи. - Выброси листья.
      - Мы их спалим в печке, - говорит Серега.
      - Задохнемся.
      - Утром выброшу. У меня шея болит.
      Я тоже натер ящиками шею и затылок. Виктор вздыхает и волочит мешок вниз.
      - Мы здесь дрова не пилим, - говорит мне.
      - А где?
      - На чердаке есть напиленные.
      И уходит с Енцем, а где пилят, так и не сказал.
      - Не обращай внимания. - Серега возится у духовки, что-то перемешивает в судке, - Витька должен позвонить от Венцелей, стариков Енца.
      Возвращается Виктор и говорит:
      - Ну что ты делаешь? Это же волновая печь!
      - Я тебе могу на молекулярном уровне рассказать...
      Думаю, может. Он плавал поваром, потом закончил факультет общественного питания, работал заведующим столовой.
      - Ты звонил Олегу?
      - Завтра нужны только двое. А ты, - обращается ко мне, - пока отдохнешь, в магазин сходишь, мы тебе напишем, что купить.
      - Яволь - говорю.
      Схема обычная. С вечера звонят бугру, узнают. У меня приятель так халтурил в Нью-Йорке. Работа была больше разрушительная, дыры в стенах пробивали или стены ломали, скалывали штукатурку. Леня рассказывал: "Бугор нас предупредил:
      "Закройтесь и никому не открывайте". Только ушел, кто-то стучится. Мы шкрябать перестали. "Это я, - говорит. - Ключи забыл от машины". Забрал ключи, снова стук. Открываем, негритянка седая и пьяная. "Вот ю вонт, мэм?" - спрашиваю.
      Мэм задирает футболку, а там две копченые курицы".
      Леня очень смеялся, когда рассказывал.
      Серега идет во двор к крану доливать в судок.
      - Открой, пожалуйста, - просит меня. Дверь перекошена и шаркает.
      - Это Колька хлопнул, когда Витька его достал.
      Витя листает книжку "Как создать совместное предприятие". В дверь стучат громко и решительно.
      - Кто там? - спрашивает Виктор.
      - Дас ист полицай!
      Виктор метнулся к робе, прячет бумажник под коврик. Снова стучат.
      - Момент, - говорит он и книгу тоже почему-то прячет. Подходит к двери, отворяет. На лестничной площадке стоит сияющий Серега с судком.
      7
      Герда, Кай и Марио Утром осмотрелся. Тесный дворик захламлен строительным мусором, "трабант" Венцеля стоит с открытым капотом, двигатель рядом на козлах. Слепые строения под шифером, квадратная двухступенчатая труба, как в крематории. Деревьев нет, только плющ ползет по стене.
      Вид на улицу веселее, кукольные домики, крутые черепичные крыши, как сложенные птичьи крылья, ратуша с часами. Через дорогу подновленный особнячок, вывеска "Pension", план в рамочке, на плане бассейн. В мансарде теплый свет. Кто там живет, девочка Герда?
      Постучали. Седой высокий мужчина спрашивает Виктора. Глаза покрасневшие.
      Увидел меня, немного смутился. Иду во двор за дровами, обхожу стороной собачью будку. Из будки выходит вчерашняя кошка с ошейником, потянулась. На первом этаже открылась дверь. Седая фрау ежится и бодренько спрашивает:
      - Кальд?
      - Кальд, - говорю, хотя на дворе плюсовая температура.
      - Мыс-мыс-мыс, - подзывает она кошку.
      Только собрался нести к себе палки, Енц появился.
      - Моген, - говорит. Отпирает сарайчик и ставит у моих ног корзину угля.
      С чего начиналась очередная заграница?
      "Списки увольняемых в первую смену, - объявляют по судовой трансляции, - вывешены...старшим групп получить паспорта...".
      После ночной вахты хочется спать, но раз записался, надо идти на жару.
      Со мной три девочки, тоже не выспались, ресторан заканчивает работу поздно.
      Спросить, в каком порту находимся, не скажут, просто не запоминают. Район бедный, грязный, собаки стаями, бразильский Сальвадор. Дешевый базарчик, покупателей мало.
      - Встречаемся здесь через два часа, - говорю. - Не заблудитесь?
      Это их вполне устраивает.
      Памятник какому-то конкистадору в доспехах. У памятника слепой играет на гитаре. Сажусь рядом на парапет, собаку бездомную глажу, она меня лизнула в лицо. Вокруг чернокожие, желтые. Креол или малаец снял рубашку, на плече наколота мадонна с младенцем. Старик, похожий на мумию, показал мне обезьянку размером с мышь, может, детеныша. Клетка плоская, как коробка от "Казбека".
      Сказал ему, что не покупаю. Старик спрятал клетку в нагрудный карман без обиды, сигарету попросил, затянулся, передал подростку. Вот это и запомнилось, потому что только для себя. Одно из самых тяжелых испытаний рейса - плечо товарища, готового уступить место в шлюпке и круг.
      Понимаю, что никуда не деться, но оттягиваю выход, зашиваю карман, чищу обувь, поджал замочек на зиппере. Погружаюсь в сказку. Сбивчивая планировка, ломаные улочки, как трещины в камне, то сужаются, то ветвятся проходами и тупичками.
      Откуда-то летят звуки губной гармошки. В слабом дыхании ее наивность и сожаление. Кирха ремонтируется, сдирают замшелую черепицу.
      У школы беготня, визг, безумие. На панцире мостовой гора ранцев. Мутузят друг друга ранцами, как у нас. Мальчик в очках, окуляр залеплен яркой озорной липучкой с рисунком. Здоровый глаз излучает восторг. Врезал сверстнику, руки ослабли от смеха.
      Афиша. "Rokky V". Перед юнген-клубом плечистый мотоцикл сияет никелем. На стене перечеркнута свастика и "Bjorn, I love you!".
      Больница в лесах, итальянская речь.
      На Тельманштрассе только тумба, бюстик снесли.
      Малосемейка барачного типа, резиновые сапоги убывающих размеров, угольные корзины, сараи в шеренгу, куры за сеткой. Меня всегда занимало, кто живет в сельских общагах, неважно, где они, у нас или в Саксонии, ведь не всегда это плата за самостоятельность. Откуда бежали сорокалетние, из соседнего села, где своя малосемейка? И что дальше? Правда, на крыше этого барака торчат круглые спутниковые антенны.
      Школьница-подросток со мной поздоровалась, я ответил с опозданием и минут десять шел потрясенный.
      Улица закончилась полем, в поле коровы, это в декабре-то. Пацаны на велосипедах пасут стадо. Клин гусей полетел, шеи вытянуты в скорую нить, слышен свист крыльев. Низкий берег обрамляет дамба, Эльба ртутно блестит, кажется выпуклой, корни кустов дрожат в тугих струях. В фильмах о войне она шире. За речкой туман стеной, не хватает простора. Баржа прошла с включенными топовыми огнями, встречная гуднула. К паромной переправе ведет брусчатка двух цветов. Колея мощена булыжником графитного цвета, может, для дилижансов и почтовых карет, остальное полотно дороги светлее. Машины терпеливо ждут парома. Паром, наверное, передышка в спешке жизни, а для провинции признак чистокровности ее.
      Мяукнула кошка, потом Енц открыл ногой дверь. Поставил миску с супом, вытащил стрелочку из мишени. Суп наваристый, с фасолью, грех отказываться. Вот такие люди рядом.
      Все бездельничают.
      - Какой-то немец приходил, - говорю Виктору. - Тебя спрашивал, седой такой, на Филлипова похож.
      - Под этим делом? - уточняет Серега.
      - По-моему, после.
      - Это Шавен с первого этажа. Он работал плотником в колхозе, а сейчас безработный.
      На третий день стал замечать девушек.
      - Наши как-то могут себя подать, - рассуждает Серега, - а эти все в джинсах.
      Мимо пансиона прошла мелкозавитая, глаза широко открыты, взгляд распахнутый, слегка удивленный. Таких нельзя обижать. Говорят, они сентиментальны.
      Витя листает книгу "Как создать совместное предприятие". Серега печет блинчики и рассеянно смотрит в окно.
      Вечером Виктор уходит.
      - Вот чудо! - говорит Серега. - Я Павлика, его земляка, спросил: "Витьку что, в детстве уронили?". Он сказал: "В семье не без урода".
      - У него здесь земляки?
      - Полдеревни перетащил, машины перегоняют.
      Виктора нет, и в доме тихо часа два.
      Принес со свалки пылесос, стал обзванивать обмотки.
      - Вот марок подсобираем и в Париж! - говорит Серега. - А? Как ты смотришь?
      - Заманчиво, - говорю.
      - На три дня вполне доступно, я узнавал.
      - Витя, а что здесь собираются строить? - спрашиваю.
      - Ты в строительных чертежах разбираешься?
      А почему ж не разбираться? Я замечал, что строители очень ревниво относятся к своей специальности. Один знакомый прораб говорил: "Есть две вещи, в которых все понимают, - это строительство и кино". - "Еще медицина", - добавила его жена, медработник.
      На плане пакгаузы, перестроенные под двухкомнатные квартиры, ничего мудреного.
      Все-таки он зануда.
      История разорения фирмы даже не поучительная, а скорее нелепая. Бывшие колхозные склады купил вместе с домом западный немец. Успели построить только офис, и все. Вирус разложения обнаружился еще летом. Хозяин редко бывал на стройплощадке, шлялся с главным инженером по дискотекам и не спешил в семью.
      Женился он поздно, в сорок восемь лет, и вложил в склады деньги жены. Наши арбайтеры исправно себя табелировали, писали по двенадцать часов в день, их никто не контролировал. Платил он по девять марок в час. Потом возникли проблемы с финансированием, стройку заморозили. Хозяин так и не рассчитался с немцами и с Олегом. Дом добротный, его можно было бы привести в порядок, квартиры выгодно продать, но работы почему-то велись сразу везде и нигде не закончились. В выселенном дворике остались жить две семьи, Венцелей и Шавенов.
      На пятый день увидел в небе римское "IV", гуси летят. Коньки крыш украшают веночками из хвои, иногда веночки прямо на дверях.
      Приехал Олег.
      - Вы еще не спились? - спрашивает. На спине комбинезона название фирмы-банкрота. - Работа будет, но придется пару дней подождать.
      Отсчитал нам заработанные деньги. Набрали из емкости фирмы солярки. Видимо, не в первый раз.
      Виктор отправился на свалку потрошить холодильники. Как он все это повезет, для меня загадка.
      Серега напился. Сказал, что душой он давно старик и ему скучно жить. Проблемы с женой, тещей, квартирой и зарплатой.
      - Витя, по марке не разменяешь? - спрашивает Серега. - Надо домой позвонить.
      Идем выпьем пива, - предлагает мне.
      Витя вздыхает.
      Сначала заходим в бар при ресторане. Бармен налил, вышел из-за стойки и стал втыкать дротики. Играют на деньги.
      Телефонная будка у больницы занята итальянцами. В барчике напротив тоже итальяно в робе. Серега берет четыре банки пива и спрашивает:
      - Может, еще по пять морских капель?
      - Не привык на хвосте сидеть, - говорю.
      - Привыкай!
      Вышли на улицу с бокалами.
      - Я перед отъездом вообще расслабился, - признается Серега. - Ходили с женой к куме, поцапались. Она ушла раньше, а я напился со злости. Иду назад, двое зацепили. Сначала сопротивлялся, потом завалили. Оттащили за ноги через трамвайную линию в скверик. Вернулся без рубашки, в одних джинсах.
      - Моя бы в таком состоянии не оставила, - говорю.
      - Тут еще семейное неудобство, мы с тещей живем.
      - Теща на пенсии?
      - Давно уже. Самогонку гонит, а раньше сварщиком работала.
      - Горячая, - говорю, - женщина.
      - Сама решетки на окна варила. Первого мужа запилила, тот от сана отказался.
      - Как от сана?
      - Он священником был, им нельзя разводиться.
      В гаштете уже другие итальянцы.
      - Ю билд поликлиник? - спрашивает Серега у мордатого седого мужика, похожего на молдаванина. - Итальяно?
      - Йа, йа.
      - Мейн камарад ист маринари, микэник, - представляет Серега. - Ферштэ?
      - Си.
      - Где ты был? - спрашивает Серега.
      - Наполи, Дженова, Триест...
      - Си. Триесто. Бене! - Оживленное курение. Перед моим лицом летает зажатая между пальцами сигарета.
      - Катания, Палермо, Кальяри...
      - Си. Кальяри.
      - Он тоже маринари, - переводит Серега.
      - Ду ю ноу моторшип "Ирпиния"? - спрашиваю. Мы ходили когда-то на Антилы в паре с этой допотопной "Ирпинией".
      - Сертементе. "Ирпиния"...
      - Он спрашивает, когда ты плавал на "Ирпинии", - переводит Серега.
      Идем в бар уже с итальянцем. Гора пустых бутылок в ящике растет.
      - Марио сказал, что у них была облава, - говорит Серега. - Полиция ловила, кто работает по-черному.
      Марио провожает нас. Вижу в окне бармена, мечущего дротики. Марио загибает пальцы, перечисляет:
      - Уно, ду, тренто, квотра... Бене. - Рисует на земле цифру семь.
      - У него семь бамбино, - говорит Серега.
      Замечаю, что Марио пошатывает.
      - Надо бы его проводить, - говорю.
      - Конечно, надо, - соглашается Серега. - Марио, знаешь закон флота? Сильный помогает слабому, но доходят все.
      Утром Серега сообщает:
      - Витек, вчера у макаронников был шмон.
      Виктор хмур. У меня болит голова.
      - Сергей, - говорит Виктор, - убери на лестнице, пока Енц не видел.
      - Я так и не позвонил маме. - Серега пьет воду из чайника.
      - Может, это и к лучшему, - говорю.
      - Жбан болит.
      По стеклу ползут капли, дожди здесь частые, но несерьезные, прерывистые. Перед пансионом две машины. Парочка вышла. Девочка Герда садится в "опель" к мальчику Каю. Хозяйка им с крыльца помахала. Хозяйка рыжая, чем-то похожа на тетю Симу.
      К Симе я выбирался чаще зимой или поздней осенью. К ее домику надо было протискиваться боком через лабиринт заборов, летних кухонь, веранд и беседок.