Владимир Каткевич
      Германская шабашка
      СОДЕРЖАНИЕ
      Как ехать и как не ехать
      В бельэтаже по Европе
      Котю Любовича вызывает Ганновер
      У Ленце
      Бытовуха
      Герда, Кай и Марио
      Автохлопоты
      Человек из штази
      Жизнь по-черному
      Свалка "Незабудка"
      ...Послезавтра будет ездить в автомобиле по Берлину
      и покупать пронзительные галстуки.
      А нам с вами на паршивый автобус - и домой.
      В. Катаев. Наши за границей
      ...Я составляю протокол, а не пишу поэму из жизни оборванцев.
      М. Зощенко. Голубая книга
      - Гудэ, як переляканый...
      Дальше неразборчиво. Что ему снится, поезд? Пароход навряд ли.
      Мычит, ворочается, поролоновый матрац надо мной выдавливается в круглые отверстия фанерного дна койки. На фанере написано: "ЗВЯЗДА - ПАРТИЗАН" 3 : 0.
      До нас в каюте жили юги.
      - Ы-ы-ым-м... Нин...
      Нину он добывал на гармане, а поселили девчат на току, или наоборот. Прислали к ним в деревню хореографическое училище на уборочную. Сражался из-за нее с каким-то Ноликом, потом мирился две недели, пока не осушили бабушкин бочонок вина. Бормочет, но не ругается. Коля Дацюк никогда не ругается во сне и не угрожает. С вечера принял и спит с полуоткрытыми глазами. Кажется, проснулся.
      Отдернул коечную занавеску, опустил чубатую голову. Пора бы его постричь. Мы беспощадно стрижем друг друга. Ухватился за трубу системы пожаротушения, спрыгнул, лесенкой не пользуется. Если оторвет трубу, каюту зальет ржавой пеной.
      - Я вчера с Федькой Рацу чуть не подрался, - говорит. - Тростецкий разнял.
      Помочился в умывальник, смыл. С подволока спускается паучок.
      - Рацу сказал: "Представляешь, вот сейчас с твоей Нинкой лежит волосатый грузин".
      Они не в первый раз пускают в ход грузина. Или негра.
      - Зачем тебе это шобло?
      - Одному же тоже нельзя, скучно.
      Со мной ему, пожалуй, скучно, я часто занят, или выпускаю широкоформатную стенгазету, или печатаю снимки с береговых пленок.
      До вахты еще целый час, но уже не засну.
      - Женским пахнет. Ты не чувствуешь?
      По-моему, пахнет моей робой.
      - Сними паука, - говорю.
      - Где? Бабушка их не срывала, они комаров ловят, - переселил паука в свой рундук. - Все-таки пахнет.
      Три часа ночи, судно на переходе из Ресифи в Ла-Гуайру, и вдруг женские флюиды.
      Нюх у него звериный. Как-то учуял меня по запаху в вентиляторной. Вокруг улитки вентиляторов в человеческий рост, теснотища, все вибрирует, дрожит.
      Меня в этом дрожащем помещении уже нет, а запах остался, и Дацюк находит меня в соседней подсобке. "Тебя, - говорит, - помпа шукает, по трансляции вызывали". Помпе нужно было грамоты рисовать перед экватором.
      Остановился перед Хуаном. Хуан - мулат в натуральную величину, выдавлен из пластика, стоит прямо напротив двери и целится во входящего. Из кольта струится дымок, уже успел кого-то положить.
      Во многих каютах остались такие декорации, есть шерифы, индейцы, ковбои, фигуры все разные. Пароходная компания одаривала нижние чины картинками, чтобы украсить быт. Комсостав были немцы, а машинисты югославы. Потом пароход продали нам, и помполит приказал выбросить ковбоев. Перед обходами их прятали, после обходов снова украшали быт, и в конце концов охота на ковбоев начальству надоела.
      Дацюк отдирает Хуана, лезет в вентиляционную решетку и выуживает кондом. Мы уже находили подвязки, заколки, теперь резинка.
      Говорят, заблудшие братья-славяне брали в рейс наяд, обычно одну на двоих.
      Наяда им стирала, штопала, мурлыкала и все остальное.
      Моет руки, вздыхает, цепляется за трубу и лезет на верхний ярус.
      Мы думаем об одном и том же, о югах, об одной на двоих. Где они брали их и где высаживали? Хуан - единственный свидетель смешанных плаваний.
      Возвращаюсь с вахты, Дацюк лежит с полуоткрытыми глазами, но не спит. На моей койке банка пива, пиво охотничье, собачка ушастая нарисована.
      - Я тебя в увольнение записал, - говорю.
      - А ты пойдешь? - Если я пойду, пойдет и он. - И аппарат возьмешь? Аппарат второе непременное условие.
      У борта караван автобусов.
      - Сейчас я Губаря спрошу, - говорит Дацюк. - Губарь нормальный пацан.
      Губеру лет тридцать пять, он сотрудник немецкой дирекции круиза, гид, затейник, устраивает в салонах глупую беготню между кеглями, ведет судовую телепрограмму, на Рождество был Санта Клаусом. Губер обещает нас посадить, если будут места.
      - Сними-ка.
      Дацюк ставит ногу на бампер автобуса, чтобы видна была табличка "Каракас".
      Немцы вежливо улыбаются, не садятся, ждут, когда я щелкну. В Сантосе я сфотографировал его на пляже с чужой доской для серфинга. Он перенес доску поближе к воде, чтобы океан попал в кадр, и не положил на место.
      - Надо бы вычеркнуть нас из списков, - говорю.
      Я записал себя и его в плановое увольнение, старшие групп, наверное, сбились с ног. Дацюк бежит на судно вычеркивать. Автобус фыркнул, сорок немцев ждут, гид-венесуэлец показывает Губеру на часы, а Дацюка все нет.
      - Шнейль! - торопит Губер. - Один нога там, другой тут.
      Бегу к судну, встречаю на трапе особиста, потом Дацюка.
      Автобус нырнул в тоннель, загудело, снова вспыхнул день. Сразу за тоннелем мост, под нами вечнозеленая пропасть, скалы переплетены лианами, внизу пенится речка, но шума воды не слышно. Еще тоннель. Я засыпаю и просыпаюсь уже в Каракасе. Справа антисейсмические высотные дома в форме усеченных пирамид, детский сад переходит авениду, малолетние индейцы держат друг дружку за штанишки. Памятник Боливару, театр Мунисипаль, каравелла Колумба. Все уважающие себя латиноамериканские страны обзаводятся каравеллами Колумба.
      На остановках я фотографирую Дацюка или рядом с двухметровой бутылкой кока-колы, или рядом с чужой машиной. У водопада он меня спрашивает:
      - Как ты думаешь, мы к двенадцати вернемся?
      - Думаю, что нет.
      - Ну и хрен с ним! Сними хоть на память.
      У водопада семья: папа, мама и две дочери персикового возраста, глазками стреляют. Он уже затесался в семью.
      - Снимай с телками! - кричит.
      Щелкаю их несколько раз, на счетчике остался один кадр. Сажусь перемотать пленку, крутится легко.
      - Я пленку забыл заправить, - говорю.
      - Ну ты даешь! На хрена ж ехали?
      Настроение у него сразу упало. Куранты бьют, уже час дня, а нас должны еще везти куда-то за город.
      Привезли к хижинам, вокруг очень чисто, урны, травка подстрижена. Под пальмовыми навесами полные бабушки что-то ткут, толкут, плетут лукошки из перьев и лохматых стеблей.
      Немцы дегустируют пальмовую жидкость. Дацюк пригубил, сразу выплюнул.
      На поляне низкорослая аравакская молодежь скачет с копьями. Туристы выстроились на лужайке полукругом, фотограф снимает их сквозь ритуально танцующих. Мы торчим в толпе, Дацюк от отчаяния, а я из солидарности.
      - Губарь сказал, что после этого бац-майдана еще куда-то повезут, говорит он упавшим голосом. - Это конец.
      Нас привезли в ресторан. Когда мы уговаривали графинчик с вином, официант сразу же приносил полный. Вино нас на время успокоило. Бодрствовал я только до моста в Береговых Андах, одну из самых живописных дорог Америки с пятью тоннелями проспал.
      Я отстоял две вахты подряд, не пошел в душ и заснул прямо в робе. Просыпаюсь, Дацюк сидит на столе, укрепляет проволокой рабочие ботинки-гады и от старания морщит нос.
      - Мы погибли, - говорит. - На променад-дек повесили образцы снимков, наши рожи среди вражеских.
      И достает из конверта цветной снимок. Голова Дацюка высовывается из-за плеча пожилой фрау, если приглядеться, то на правом виске заметна стрижка лесенкой, моя работа.
      - Должно же что-то остаться на память, если светофор прихлопнут. Если выгонят, я не знаю, как дальше жить.
      Визы нам почему-то не закрыли.
      Через шесть месяцев в каюту постучали.
      - Я эта каюта жил, - говорит, - четыре роки. - И ставит на стол "Скотч виски".
      Мы работали на австралийской линии, возили сезонных рабочих из Европы.
      Оказалось, хорват из Дубровника.
      - Вас тоже двое жило? - спрашивает Дацюк, хватило такта не сказать "трое".
      - Так самэ, так. Он Уругвай работал.
      - Михуил, твою мать! - кричат снаружи. - Поднимай меня!
      Гость выглядывает в иллюминатор, а там судовые золушки висят на трапециях и вытирают борт тряпками. На причале толпа зевак, Сидней такого еще не видел.
      Ночью в ходу выпустили масло не из того шпигата, и пароход в отработанном масле, такой вот конфуз. Налил в бумажный стаканчик, передал в иллюминатор.
      Золушка выпила, не моргнув глазом, и поблагодарила почему-то по-немецки.
      - Потому у вас страна нет страйк, - сказал. И улыбнулся грустно.
      - Ты спишь? - спрашивает. Два часа ночи. Когда засыпал, Дацюка не было, а теперь сидит на диванчике, сосет баночное пиво.
      - Хочешь пива? Я в баре со Светозаром зацепился.
      - С каким?
      - С югом, который к нам приходил. Это ведь его жена плавала в нашей каюте, а потом с его товарищем убежала в Уругвай.
      - Бывает, - говорю.
      Я знаю подобную историю, правда, вместо Уругвая там фигурировали Кицканы.
      - Я что думаю... На чужой беде счастья не построишь. Что-нибудь обязательно случится.
      - Что?
      - Мало ли.
      Мало ли. После выхода из Фримантла мы всей командой искали бомбу. Потом горели в доке Триеста. Пароход уцелел, визы нам после самовольной экскурсии в Каракас не закрыли, значит, что-то должно было случиться с одним из нас. Коля Дацюк через год с небольшим выбросился за борт. Я же оказался в шкуре того хорвата и стал безработным.
      О пользе сезонников никто не спорит. В команде "Фрама" был единственный иностранец Иван Кучин, из поморов. О Кучине у нас на всякий случай не писали.
      Теперь можно, но тоже не пишут. Пишут о себе. Названия броские: "Наши в Тюрингии" (Патагонии, Соуэто. Кстати, Соуэто наши упорно называют Совето).
      Или: "Как я был помощником фермера". Фермера же, а не канцлера. Но печатают охотно и все подряд: "Как я пил пиво "Бэкс" и закусывал сосиской", "Как я был гастарбайтером". В конце хвастливой заметки гастролер выясняет, что никто из великих не начинал с заграншабашки. Линкольн был дровосеком у себя дома, ему некуда было рвать, в Старой Англии все повырубали. Ронни Рэйган до Голливуда тоже подвизался на лесоповале, но опять же в Иллинойсе.
      А наш прочтет и бежит к соседям деньги одалживать. Переплачивает за мультивизу, загранпаспорт ему выписывают за два дня как тяжелобольному.
      Контакты тесные, и тихо завидующие получают информацию не только из газет.
      Общаются часто и беспорядочно. Один ездил из Брауншвайга в Мелитополь смотреть КВН с Новосибирском. Получил социал и ту-ту. Назад на свое ПМЖ отправляется как в рейс, пустой и пьяный. Хочется, почему не поехать? Я с ним стелил черепицу-эрзац. Ему хватает. С самостийной стороны тоже топчутся непоседы.
      Есть места в автобусе? Хорошо. Нет, придет через три дня к отходу другого. Ему ж не на похороны. Он и сам не знает, зачем мотается, соскучиться не успевает.
      Денег в обрез, только до Франкфурта-на-Одере. Вещей - кулек "Lidl" дешевого государственного супермаркета, в кульке железнодорожное расписание, еще сухарик с прошлой поездки. Он путешественник облегченного типа.
      - А дальше как? - спрашиваю.
      - На электричке.
      На электричках от Берлина-Цуу до Мюнхена можно добраться за сутки.
      - А если контролеры?
      - Скажу, сел на последней станции.
      Для чего и справочник в кульке с оторванной ручкой. В электричке он неуязвим, там два этажа. Герр контролер на горыще сунется, он вниз. В конце концов кнопку можно нажать, и двери откроются до полной остановки.
      - Автостопом не пробовал? - спрашиваю.
      - Если по-немецки не базаришь, они боятся брать.
      Так и доберется до Мюнхена ночными. А там подкормят, передачу всучат, обратный фаркартэ купят. А зря, лучше бы дойчмарками зарядили. Он же обратно не сразу поедет, еще в Дюссельдорф зарулит к родне первой жены, в душ-кабине носки освежит, носки у него одни, те, что на нем.
      Кто победнее и рисковее, норовят вброд по низкой воде. Броды надо знать.
      Зеленая машина посветит прожектором и дальше едет, а они поднимаются из вереска и шлепают, взявшись за руки, дети разных народов. Пожитки к головам привязаны, лучше не смотреть, смех разбирает. Много румын. Вьетнамцы, те вплавь, к надувным матрацам принайтованы ящики с сигаретами. Лягушки квакают, это хорошо, не так слышно. Дальше лес стеной. Холодно, дрожат. Им из чащи:
      "Хальт!". Таксист для смеха. Веселому и переплатить не жалко. Такси до Галле - четыреста марок.
      Румыны собрались за Одер не ишачить, конечно, а воровать в супермаркетах.
      Зубная паста у них шестьдесят пфеннигов, я сам покупал.
      Один житель Олонешт нарушал границу мокрым способом несколько раз, внука навещал, подрабатывал на подвязке хмеля.
      Можно перейти мост за фургоном-тиром. Если пан пограничник проявит бдительность, то скажете, что вы Уво, а за рулем Дирк.
      Имена водителей высвечены на лобовом стекле светодиодами. В самом неприятном случае откупитесь за десять марок. Лучше десять, двадцать могут вызвать подозрение. И вы же не к нему в Посполиту направились.
      Есть еще способ, проехать на машине со знакомым немцем. Могут аусвайс вообще не потребовать.
      Отлавливают иноземцев вяло, данные паспорта, если он имеется, вносят в компьютер и переводят нарушителя через речку.
      2
      Как ехать и как не ехать Можно поездом до Берлина, но билеты с рук дороже, а в кассе их нет.
      До Вроцлава дешевле, но неудобно. От Вроцлава везут нашими микроавтобусами.
      Потом снова поездом. Не дай бог. К тому же поляки нас не любят.
      По средам из Санкт-Петербурга ходит паром "Анна Каренина" с заходом в Нюнесхамн. Правда, паромы иногда тонут, вы знаете. Летом что-то ходит или ходило до Гамбурга. Но в Гамбурге много соблазнов, кварталы для мужчин, Сан-Паули, Рено-бан, порнобюллетень издают "Сан-Паули эксклюзив". И потом, транссексуалы только частично слабого пола, могут и морду набить.
      Открылось много турконтор, "Евровояж", "Мир без границ", совместных и каких-то благотворительных, но в последних все равно надо платить зелеными.
      Моя прижилась под крышей райисполкома.
      - Тебе куда, сынок? - спросила бабушка-вахтерша.
      Разыскал комнату. На двери табличка: "Инструктор по вопросам соцкультбыта".
      Захожу, хорошими духами пахнет. Девушка вписывает в билет заросшему акселерату номер бортового телефона.
      - А колотуху? - напоминает он.
      Тюкнула печать.
      Иду назад, бабушка спрашивает:
      - Нашел?
      - Все в порядке, - говорю.
      - В гости?
      - Подработать.
      - А то мы на них не наробылы. - И заплакала. - Я там три рокы була.
      Так и благословила меня слезами.
      Если б не купил билет, уехал бы на три дня раньше. В автобусе обычно есть пара свободных мест, но за наличные.
      3
      В бельэтаже по Европе На парапете у киевского цирка бутылки из-под шампанского, автобус высокий, разноцветный, по бортам номера телефонов.
      Многие собрались насовсем. Временно провожающие обещают тоже переселиться.
      - Коляска ваша? - Водитель в чреве автобуса трамбует ногой пожитки.
      - А эта?
      - Наша, наша.
      Коляска, корзинка, картонка и маленькая собачонка. Собачонка одна на всех, нежный щенок при нежном юноше. В авоське собачьи пожитки, жилетка, мисочка, чтоб уши в супчике не мочил. Вычесал щеткой кобелька, достал пачку увлажненных салфеток. Для кого? Себе вытер ручки.
      - У меня таксу за полторы взяли, - говорит евроюноше непоседа с кульком.
      Человек дороги тут как тут. Уже не может. Если стрелять нечем, приходит провожать.
      - Ну как? - спрашивает. Узнал меня. - Вас на тот автобус не подсадили?
      - Нет, - говорю. - У меня билет на этот.
      - За марки бы взяли.
      - У него другой маршрут.
      - Ничего, - говорит, - можно от Берлина электричками через Бранденбург.
      - Я через три месяца, не раньше, - говорит провожающий в возрасте. Раньше не выпустят. У меня в штампе отказа "Гэ Е".
      - "Джи И", - поправляет непоседа. - Это ограничение в возрасте.
      - Так что, меня не выпустят?
      - Отказ на три месяца "Эм Ви", навсегда - "Эф Ай".
      Компания или бригада обступила свои потертые сумки, всего четыре человека, стоят, прислушиваются. Похожи на командированных, но трезвые. Один осторожно спрашивает меня:
      - Вы валюту не допишете в декларацию? Я вас отблагодарю. - Он сразу повеселел.
      Интересно, как отблагодарит? Наверное, я не похож на обеспеченного человека.
      - Как его погремуха? - длинноволосый из турбюро чуть не обжег щенка сигаретой, хотел погладить.
      - Кличку дадут хозяева, - неохотно объясняет евроюноша.
      - Это пит? - спрашивает с пониманием человек в очках. - Он там меньше двух не стоит.
      - Я за полторы отдам знакомым, - говорит евроюноша.
      Водитель закрывает багажник. Лезем в бельэтаж. Собачник вложил в пасть щенка таблетку. Будущий убийца задремал у него на коленях.
      Девушки едут знакомиться или насовсем. Одна в плаще-крылатке, очки с цепочкой.
      Мучиться еще больше суток, румяна, конечно, останутся на спинке сиденья.
      Нервно смеется, волосы то распустит, то заколет.
      Вторая практичнее, в спортивном. И с довеском, мальчик, кажется, хнычет, мамашу еще везет из Харькова. Эти на подготовленную почву.
      Матерых гастарбайтеров не видно, ни двуручных пил в мешках, ни топоров, ни веревок, ничего шанцевого. Правда, мой сосед в телогрейке, вроде на леща собрался. А пальчики тонкие, белые, за ногтями следит. Или самый хитрый, или с лесов упадет.
      - Нет, не возьму, - говорит лежачая дама, у нее не фиксируется спинка, - и не уговаривайте. Вы ворованные машины перегоняете...
      - Почему обязательно ворованные?
      - Вам лучше знать почему.
      - Вы странная женщина. Наверное, никогда не выезжали.
      - Думаю, побольше, чем вы, молодой человек.
      - Сколько он вам дал? - поинтересовался сосед в фуфайке.
      - Четыре сотни, - говорю.
      Он усмехнулся в фуфайку, но ничего не сказал.
      После шампанского останавливаемся часто. Девушка в очках спускается из бельэтажа, подаю руку. Пальчики холодные.
      - Спасибо. - Взмахнула крылышками и по тропинке.
      - Туда не идите, - говорю, - там бабушка.
      Очень раскрепощенная бабушка, приседает, где попало, я на нее чуть не упал.
      При ней муж, не старые еще, чтоб совсем наплевать на приличия. Что это, местечковость или в знак протеста?
      Девушка рассеянно прогулялась, лесок чахлый, много мусора, пыльные кульки валяются. Веточку отломила, бросила, гадко.
      - Сколько он вам дал? - спрашиваю.
      - Кто? Четыреста с чем-то.
      - Плюс мои четыреста. На месяц в Алупке хватит. Отстать не хотите?
      - А почему именно в Алупке?
      - Там есть где остановиться. Товарищ снял комнату с видом на Ай-Петри. Между прочим, Меркуцио играет.
      - Он в Алупке на гастролях?
      - Он там меняет рубли на купоны, но не ломщик. А вообще в двух театрах играет.
      На остановке у родничка не вышла.
      - Сколько стоим? - спрашивают.
      - Мы опаздываем. - Водитель лягнул колесо.
      Куда опаздываем? Можно пересечь границу за сутки, а можно за полчаса.
      Углубляюсь в кусты, слышу, ветка хрустнула, автолюбитель дружелюбно побрызгал под елочку.
      - Сарай наш, - говорит, - завелся.
      Присматривает, а может, разговор мой с барышней подслушал.
      Дверь закрылась, водитель просит:
      - Посмотрите, все ли есть.
      - Все, все.
      Только тронулись:
      - Стойте! Деда с бабкой забыли.
      Ту самую парочку без комплексов.
      - Вы же всегда дольше стояли, - говорит бабка вместо извинений.
      Нигде в мире нет такой армии опоздавших. Опоздания планируются, на них рассчитывают. Если я опаздывал, то всегда кто-нибудь сдавал билет.
      Один даже предъявил билеты всего вагона. Он в Кургане задержался у газетного киоска, стал листать "Новый мир", увлекся, а поезд ушел. Дежурный говорит ему:
      "Подождите, вы не один".
      Опоздавший: "Извините, не могу ждать, я проводник". А под мышкой у него сумка с билетами и "Новый мир". Оказалось, студент-заочник. "Моя тема, - говорит, - Брюсов".
      Или представьте, опаздывает водный пассажир. Буксиры отлепили судно от стенки, уже метровая полоса воды, а он догоняет с чемоданами. Матросы из ласт-порта, выреза в борту, кричат: "Прыгай!". Пароход не поезд, человек и прыгает с трап-сходней, но не успевает пригнуться, ударяется лбом о корпус судна и летит на бетонный причал вместе с матросом, не отпускает его. Высота метров семь. Я видел это с борта другого судна.
      Те, кто на ПМЖ, уложили детей и на них спят. Справа зарево в небе, объезжаем большой город. Разбитая дорога, как последнее проклятье, домишки вплотную, не отстают, будки, будки, непрерывный пригород без города. Кто-то горбатится под козырьком заведения, допивает ночную водку.
      Двенадцатый час. Кажется, скоро. Повороты, встречные фургоны с ревом толкают воздух, чужие номера, наши изношенные легковушки просели, еще прицепы тащат. И сетка, навес-модуль, прожектора, строгость, волокита под видом порядка.
      - Чья собака? - спрашивает таможенник.
      Евроюноша предъявляет штампы прививок. Питбуль проснулся, но плетется неуверенно, от таблетки его пошатывает. С прививками все в порядке, а у хозяина просрочена виза. Разбили голову, ограбили, лежал в киевской больнице.
      Звонил из больницы в посольство. Сказали: "Предъявите выписку из больницы, там пропустят". Теперь ему надо ехать во Львов в консульство.
      Снова лезем в голубятню. Надоело. Какие-то бесполезные огни в камышах, кусты щетинятся, столбы, шесты и столбики, ничейность и снова резервация.
      Неувязка с детьми. У кого-то не записаны дети в паспорте или записаны не те.
      Предъявляют сонных детей.
      - Проше отвожць торбэ, - говорит таможенник. Передали блок сигарет и сразу: - Проше, пани, до машины.
      Автолюбители разлили в темноте "Распутина". Открыли что-то острое, намазали на хлеб.
      - Вы к нам не присоединитесь? - спрашивают.
      Отказываюсь, хотя хочется есть. Девушка в очках тоже отказалась, ей всучили апельсин.
      Водитель пришел собирать плату за проезд. Мой молчаливый сосед рассчитываетя марками, похоже, не первый раз катается. Мало ли, с собакой же высадили.
      Очередь машин уже оттуда. Пятеро в спортивном провожают сарай глазами, лица злобные. Ночная охота.
      Сосед даже не оглянулся.
      - Один коллектив тоже собрался в Голландию за машинами, - рассказывает. - Из Житомира. Наняли автобус, проехали километров восемьдесят. Ночь. Лес. Поперек дороги две машины, и ребята с калашниковыми.
      Едем через городок. Загулявшая парочка. Улицы освещены, непривычно. Теперь совсем все.
      Опустил спинку кресла. Харьковская мамаша-бабушка назад токнула:
      - Вы же меня придушите! - Поднимаюсь, сдвигаю рычаг, уложил. - Вот тоже наказание, - говорит. - А назад как?
      - Скажете, - говорю, - я вас подниму.
      - Вы не спите? - спрашивает сосед. - В первый раз?
      - Да, - говорю.
      Был когда-то в Бременхафене, в Гамбург заходили. А что я там видел? Всегда спешили, кому-то на вахту. Завернули с двумя матросами в порномагазин, а наша уборщица осталась ждать. Выходим, ее нет. Сидит в скверике, плачет, стыдно ей.
      Купили мороженого.
      - А вы далеко? - спрашиваю.
      - До Хамма. Я машины перегоняю.
      - Пошлину не увеличили?
      - Если будет совсем не выгодно, пойду подработаю... гробовщиком. - Он улыбнулся. - Вообще-то я медик.
      - В коллективе, наверное, перегонять спокойнее?
      - Как эти? Им четыре машины надо выбирать, а мне одну. Подержанные оптом не продают.
      А зря. Почему бы "опели" не продавать на вес, как списанные пароходы? Я на одном таком плавал. Англия продала его по металлоломным ценам Панаме, а мы перекупили и до сих пор эксплуатируем. Турбоход назывался "Кармания", переименовали в "Собинов".
      - Не опасно? - спрашиваю.
      - Я на ночь в села сворачиваю, подальше от трассы. Меня немецкая полиция больше ограбила, шестьсот марок штраф заплатил. Потом за Познанью свои остановили. "Даешь сто марок? - спрашивают. - Да или нет?" И монтировкой по капоту.
      Светает. Катовице. Трамвай идет рядом с автобусом, ноздря в ноздрю, обогнал даже. Остановились у бензоколонки. Девушке в очках тоже не спится. Зовут Майей, филолог, едет к бывшему мужу.
      - Садимся, - говорит водитель. - В Берлине кто выходит?
      - Я выхожу, - Майя поднимает ручку, как на уроке.
      - Тогда, - говорю, - у меня к вам просьба.
      4
      Котю Любовича вызывает Ганновер Последняя лесная стоянка перед границей. Магазинчик сувениров с германской ориентацией. Взвод пенопластовых Санта-Клаусов, самые рослые со спаниеля.
      Приседавшая бабушка устроилась с мужем за столиком кафе, сало режут, чеснок лущат. В бутылке из-под "Лимонной" что-то густое, наверное, кисель. Все с нетерпением ждут, когда хозяин их прогонит. Снова в будках исподлобные взгляды. Поляки действительно нас ненавидят, или у меня уже комплекс?
      Посещавший в очках что-то вкручивает автолюбителям, сыплет немецкими названиями, везде он был.
      - С нового года автобаны будут платными, - говорит.
      - Так какая у вас просьба? - спрашивает Майя.
      - Отнести рукопись в издательство. Если, конечно, вас это не затруднит.
      - В какое?
      - Адрес на папке.
      В автобусе развязала папку, близоруко заглянула в середину, полистала.
      - Это ваша? А почему в немецкое издательство?
      - Чтобы очернить самое святое и вернуться эмигрантом.
      - Можно почитать?
      - Если не будете менять знаки препинания. Одна знакомая медсестра добавляла мне запятые.
      - Ваш приятель действительно выбросился за борт?
      - Да, был такой случай.
      Едем через немецкий лес.
      - Чувствуете, какая дорога? - спрашивает посещавший.
      Я не чувствую. Автолюбители открыли новую бутылку "Распутина". Кто-то проснулся и спросил:
      - Мы где?
      Проспал Польшу.
      Первая физиологическая остановка в Германии. Охи, ахи после даммен туалета.
      - Там голубая вода. Вы видели?
      На стоянке много машин. Автолюбители хищно топчутся, заглядывают под рамы.
      - За Висбаденом бензин дешевле, - сообщает бывавший. Он уже изучил расценки на табло.
      - Это последняя остановка, - напоминает водитель.
      - Можем обменяться адресами, - предлагаю Майе. - Ваш бывший не читает письма?
      - Он вообще ничего не читает, он добытчик.
      - Добытчики обычно читают разные полезные брошюрки.
      - Он безработный добытчик.
      Дорога расширилась, рядом укатанная насыпь будущего автобана, рабочие в ярких комбинезонах.
      Снова восторги:
      - Они под плиты стелят войлок!
      - Это еще что. Посмотрите... - В очках активизировался.
      Дома пошли, унылые, типовые, три этажа или четыре, в покатой крыше закругленные окна, как световые люки на судах.
      - В таких вот живут гастарбайтеры, - говорит доктор.
      - Это уже Берлин? - спрашиваю.
      - Да, кажется.
      Город начинается нерешительно. Траншеи, трубы. Дети резвятся в котловане. Все дети любят стройки. Что за детство без стройки или развалки?
      Стройка моего детства манила карбидом и подъемным краном. После смены крановщик выкручивал предохранители, но у нас были жучки. Мы включали кран, и кран доставлял поддон с любопытствующими ко второму этажу женской консультации, она была через дорогу. Потом стекла в консультации закрасили белилами. Строительство закончилось пятиэтажным домом к ноябрьским, а детство летом после шестого класса.
      - Котя Любович! - объявляет водитель. - Вызывает Ганновер.
      Заработал радиотелефон. Где-то вычитал: если на карте воткнуть ножку циркуля в Берлин и провести окружность, то она пересечет почти все страны Европы. Только до нас не дотянется.
      Берлин так и не распахивается, не ошеломляет. Улицы безликие, не развиваются и не запоминаются. Щит с политическим плакатом, три буквы "КGВ" и рюмка, скрещенная с серпом.
      - Стена, смотрите, стена! - Правый борт прилип к окнам.
      - Это не та, - бывавший улыбается.
      За стеной гора щебня, козловой кран, какой-то стройдвор.
      - Кому вокзал? - спрашивает водитель.
      - А где вокзал? - Вертят головами. Здания одинаковые, то ли учреждения, то ли чистые цеха или общежития. Торжественности нет, перспективы, привокзальной площади для памятника. Даже в Тирасполе есть площадь, а здесь не предусмотрели.
      - Вот сюда я привозила туристов. - Лежачая дама зевает. Харьковская старшая глядит на нее с повышенным уважением. Лежачая берет сумку и уже водителю:
      - Кресло хоть почините.
      Она больше суток пролежала.
      - Починим. - Водитель эти сутки просидел за рулем, напарник почему-то его не сменил.
      Майечку повели к такси. Главное, чтоб рукопись не похерили.
      Только отъехали, снова:
      - Любович, Дюссельдорф!
      Дюссельдорфские тоже заждались.
      Потом звонок за звонком, как сговорились.
      - Меламуд!
      Харьковская средняя передала чадо мамаше, а мамаша аж дрожит, не может, всучила кому попало и поскакала следом. Вернулись невменяемые.
      - Со скольки он на жэдэвокзале? - спрашивает мамаша неприятным голосом.
      - Мама, тебе не одинаково? Кристиан же сказал.
      Начинает воображать. Жил, думаю, Кристиан, не тужил.
      Скоро мне отправляться в автономное плавание. В кармане десять марок и тридцать долларов. По-немецки выучил адрес и счет до двенадцати.
      Всех подвозят к вокзалам, даже если тебе в другую сторону. Мой солиднее берлинского, но тоже без признаков вокзальной оседлости, суеты, спешки, цыган, собак. С тоской смотрю на отъезжающий сарай, пуповина оборвалась. Таксист от моего произношения в замешательстве. Показал ему адрес в записной книжке.
      Приехал быстро. Внес заказ в конторскую книгу и отсчитал сдачи.
      Квартира оказалась на четвертом этаже, звоню. Открывают немцы, оба в возрасте.
      Снова тычу записную книжку. Что-то обсуждают, потом фрау осенила догадка, даже глазки заблестели. Написала название штрассе, куда я не доехал. Одна буква у меня не совсем та, сверху не хватает двух точек. Извинился сначала по-русски, потом по-английски. Выражают сочувствие. Чемодан тяжелый и булькает, две бутылки шампанского для Олега, водка. Сел на бордюр, отдышался. Пошел к будке автомата. Телефон карточный. Главное не паниковать. Дети бросаются грязью.
      Спрашиваю:
      - Телефон пфенниг?
      Убежали куда-то. Думал, испугал. Приносят карточку. На четвертом этаже приоткрылось окно, седые букли, фрау приветливо ручкой машет, видимо, без ее участия не обошлось. Вставляю карточку, звоню.
      - Папа, русские! - звонкий детский голос.
      - Ты откуда? - спрашивает Олег.
      - Что-то вроде наших хрущоб, - говорю.
      Приехал быстро, повез в другой район города. Дом не новый, обшарпанный подъезд, разнокалиберные почтовые ящики, половина щелей заклеена скотчем, жильцы переехали или вымерли. Открыла девочка лет восьми, на руках у нее собака, похожая на крысу. Собака вырывается. Старшая дочь смотрит телевизор.
      - Ты что, идиотка? - спрашивает у малой. - Что ты ее таскаешь? Это же не кошка!
      - В душ не желаешь? - Олег идет на кухню, наливает чай. - Утром ребята подъедут, заберут тебя на работу к Ленце, а вечером привезут на место жительства. Вода нагреется, и можешь мыться. Насос здесь включается.
      Располагайся, дети покажут, где постельное белье. Извини, у меня самоподготовка.
      - О чем речь? - говорю. - Разберусь.
      Он бывший офицер, учится то ли на менеджера, то ли на бухгалтера, язык изучил самостоятельно. Раньше я его не видел, правда, накануне отъезда говорил по телефону. Олег позвонил поздно после занятий. Предупредил, что у немцев двадцать третьего Рождество, потом сплошные праздники, Новый год, Крещение, еще возрожденный религиозный. Разговор получился тревожным. Может, хотел, чтоб я отказался?
      Его Светка работает в баре, приходит поздно. Я видел ее очень давно, и то через забор. Смутно помню что-то прыщавое, ноги в известке. Стояла одуряющая жара, в пионерлагере был карантин, дизентерия кажется, воняло хлоркой. Пацаны в беседке рассматривали порнографии и смеялись, а Светка с Иркой, сестрой моей бывшей жены, залезли на орех. С ореха сыпались гусеницы. Я передавал Ирке виноград, фрукты приносить запрещалось.
      Жена очень разволновалась.
      - Девочки, - говорит, - друг другу ножницами прокалывают. - Ирка с ней поделилась.
      - Мы тоже, - говорю, - кое-что в туалете себе делали, хотелось взрослее выглядеть.
      - Что ты мелешь?! Может, ее забрать?
      - Как будто дома ножниц нет, - говорю. - У нее твой характер, она целеустремленная, самое главное цель поставить.
      Принял душ, но располагаться негде, дети смотрят мультфильмы. Бэдмэны пускают молнии из кулаков, космические звери скалятся. Мультфильм китайский, но титры на немецком.
      - Вы понимаете? - Малая ехидно улыбается и что-то говорит смешное или гадкое про меня на немецком. Старшая опасливо засмеялась. Слипаются глаза. - Вы будете у нас спать?
      - Я буду у вас жить.
      Бэдмэнов победили, но барышни укладываться не собираются. Переключили канал.
      Теперь детская самодеятельность, вроде "Утренней звезды", только победнее.
      Ведущая с мальчиком. У мальчика пририсована бородка, смотреть неприятно, он как карлик. Видимо, копирует эстрадного певца.
      - Немцы все недоделанные, - говорит старшая.
      - А у вас в классе есть русские? - спрашиваю.
      - Я одна.
      - И как к тебе относятся?
      - Нормально, обзывают. Я их луплю.
      - А к бабушке летом не поедете?
      - Мы в прошлом году ездили. Все равно нельзя купаться, море заразное. У меня от него аллергия, я отвыкла.
      - А здесь не купаетесь?
      - Надо на десятом трамвае в конец ехать. Там озера.
      - Чистые?
      - Наверное.
      - А вода теплая?
      - Тут такая жара стояла, тридцать градусов. Вы летом не были? Мы чуть не сдохли.
      5
      У Ленце Утром проснулся от перебранки. Выясняют, чья очередь выводить собаку.
      Арбайтеров приехало двое, Виктор постарше, за рулем, и Сергей. Сергей опустил мой чемодан в багажник.
      - Багажник не занимай, - предупредил Виктор.
      - Потом освободим, - ответил Сергей.
      Ехали недолго. Машину оставляем в переулке, упирающемся в насыпь кольцевой дороги. Зашли под арку, дом в лесах. Посреди двора лужа, как на любой приличной стройке, но не очень развезенная, и проложены мостки. Сверху кричат:
      - Аи-ид, бросаю! - Закашлялся то ли от пыли, то ли от смеха.
      - Ума нет, считай, калека, - говорит Виктор.
      Кто-то носит к мусорным контейнерам узлы в пленке, которые сбросили.
      - Толя. - Он пожал руку. Лет сорок пять.
      Идем по темному коридору на огонек. Прорабская, коробки, кабели, стремянки, на всем слой пыли. За столом грузный человек в очках. Что-то спросил.
      - Твои данные и домашний адрес, - говорит Витя.
      На всякий случай уменьшаю возраст, вру по-дамски. Толстый записывает, он, наверное, и есть Ленце.
      - А какой адрес? - спрашиваю.
      - Местный, - подсказывает Серега. - Любой.
      - Карлмарксштрассе, фир, - говорю. Жил когда-то на Карла Маркса, наверняка у них тоже есть. В очках записывает. Работаем по-черному, и вдруг адрес.
      Возможно, приучены к отчетности.
      - Моген, евреи, - здоровается арбайтер с лесов. На голове полотняная кепочка козырьком назад. Тоже не пацан. Крепко пожал руку. - Вова.
      Ленце ставит Виктору задачу. Витя спрашивает:
      - А где шестой? Валера Браун есть?
      - Есть! - Румяное детское личико, шерстяная шапочка.
      - Надо говорить "я", - поправляет Вова в кепке. - Сразу видно, что ты в армии не служил.
      - Он еще в бундесвере послужит, - говорит Толик. - Да, Валерка? Или косить будешь?
      Никто не переодевается, в чем пришли, в том и работают. Поднимаем на этажи ящики с потолочными плитами. На упаковке указан вес, шестнадцать килограммов.
      Носим на плечах и затылке, смотреть приходится исподлобья.
      - Садись, перекурим, - предлагает Серега. - Ты не очень упирайся, у них почасовая оплата.
      - Кем Толик работал? - спрашиваю.
      - Инженером в цирке. Недавно лебедка испортилась, он наладил.
      - А в кепочке?
      - Вовка Софронов? Служил в окружном оркестре. Старшина. Играет на саксофоне и на кларнете.
      Люди неожиданных профессий.
      Человек заглянул, что-то спросил.
      - Офис? - Серега показал ему, куда идти, и сказал:
      - Наверное, двери подвезли.
      Фургон голландский с желтыми номерами. Двери тоже голландские в картонной упаковке. Шофер обратился к немцам.
      - Он спросил: "У вас что, работают иностранцы?" - переводит Серега. А сам говорит с акцентом.
      Как он различил акцент, для меня загадка.
      Тащим с Серегой дверь, навстречу Валера Браун.
      - Куда складывать? - спрашивает Серега.
      - Сюда.
      Разгрузили машину, запарились. Немцы тоже перекуривают.
      - Ну, как у вас в Казахстане, стреляют? - спрашивает Вова-музыкант.
      - Стреляют, - отвечает Браун. - Знакомые приехали, говорят, поселки без света.
      Когда козлы включают, свет вырубается. А угля нет.
      - Какие же трансформаторы выдержат? - говорит Толик из цирка.
      - Ленце мне за шестнадцать часов должен, - напоминает Виктору Серега.
      - У них все записывается, - говорит Софронов. - Мне такое в ревире* записали!
      Ну, как живете? - спрашивает Серегу. - Баб водите? Могу устроить.
      - За сколько?
      - Тебе по дружбе за сто.
      - Нашу или немку?
      - Разве не все равно?
      Перед концом работы пришел Ленце проверить.
      - Упаковку от дверей выбросите вниз и сложите в контейнеры, - говорит Виктор.
      Софронов небрежно бросает коробки с шестого этажа, картон планирует, кувыркается и застревает на дереве. Дерево высокое, все ветви почему-то растут в одну сторону, залезть трудно. Успели настучать Ленце. Белая каска показалась в окне, очечки блеснули. Если ветер раскачает дерево, картон может кому-то угодить в темечко, непорядок.
      - Вот безрукий! - ворчит Виктор. - Ему только на дудке играть.
      Софронов набрал камней и полез на крышу сбивать.
      - Что ты делаешь? - кричит Виктор. - Там же люди ходят!
      - Больше ходить не будут. - Продолжает швырять. Сбил все-таки.
      С высоты открывается город, мокрые крыши, мокрые рекламные флаги перед бензоколонками. Собор с разрушенной башней. На мосту через Эльбу вспышки сварки.
      - Видишь виллы? - Софронов показывает направление прутиком. - Там жил наш генералитет. Здесь в Букау был штаб танковой армии.
      - Осужденный Софронов! - зовет Толик с лесов. - Ленце сказал мусор убрать.
      - Скажи, что я в отказе, - Софронов зевает.
      - Клоун! - говорит Виктор, когда садимся в машину.
      - А почему его осужденным называют? - спрашиваю.
      - Это еще с азиля**, - объясняет Серега. - В лагере хватает сброда, водку продают, сигареты. Когда полиция делала облаву, он в комнате у них находился, наркоту нашли.
      Остановились на заправке. Виктор пошел рассчитываться.
      - Жалко, что ты не водишь, - говорит Серега.
      - А чья машина?
      - Витька взял у немца на пару недель за бутылку.
      - Он откуда?
      - Из Сумской области, еще при гэдээр работал здесь от военкомата. Говнистый парень, таких лучше сразу ставить на место.
      С трудом проехали по узкой улочке. Высадили меня и укатили задним ходом.
      Домишки вплотную, как декорации, где-то пароход грустно гудит. Поднимаюсь по деревянной лестнице. Квартира как квартира, стекла целы, в кухне плита.
      Соседняя квартира тоже выселена, кабель из стены торчит, не подключен. Туалета нет, рукомойник на лестничной площадке. Так и жили люди.
      В большой комнате чугунная печка, труба выведена в дымоход, двуспальная кровать, тахта. Постельное белье только на тахте, наверное, там спит Виктор, он старожил. Стол почему-то кверху ножками. Телевизор вскрыт умельцем, в канифоли окурок, прикуривал, конечно, от паяльника. Гвозди по росту. На гвоздях роба, пляжный козырек, солдатский бушлат, Тереза Орловски, лучковая пила. Транзистор заляпан известкой, видимо, таскали с собой на стройку. "Гады" валяются, покоробленные кроссовки. Привычный антураж. Стоило ли в такую даль ехать?
      6
      Бытовуха О бытовках и временных пристанищах для кочевой рабсилы можно рассказывать долго и лучше культурным девушкам, таким, как Майя.
      В Орджоникидзе, например, я жил в приговоренном доме, угол его куснул экскаватор, остались шрамы от зубьев. В пролом виден был мост через Терек, я слышал, как по камням скачут струи и перекатывается галька.
      С темнотой развалины оживали, там галдели, резались в буру, спорили. Один раз попросили простыню, распустили ее на полосы.
      - Спасибо, дорогой - сказал небритый. - Ты ничего не видел.
      Утром я обнаружил на ступеньках следы крови.
      Или другой ночью:
      - Больно-о, больно же!
      Натужный женский крик.
      В перерывах она забегала ко мне покурить, Раиской звали.
      Да мало ли где останавливаются? Чаще в строениях обреченных или давно недостроенных, или временно приспособленных для жилья.
      На одной строящейся фабрике пожарное депо превратили в караван-сарай, селили там подрядчиков. Начальник пождепо - должность на востоке дорогая и почетная - частенько захаживал к нам, домой не спешил. Нагревал на примусе гвоздь и прижигал им кусочек вареного мака, похожего на парафин. Дым всасывал через стеклянную трубку. Потом плакал и жаловался на зятя. Зять очень огорчался, что ему подсунули не девушку. От позора напивался, поколачивал жену. А пожарник угрожал зятю и прокуривал калым. Собирался отвезти дочь в Нукус, чтобы доктор выписал справку.
      Иногда в заводских бараках имеется комната для приезжих или даже квартира.
      В Ташкенте была такая жилплощадь на Сагбане в старом городе. Сагбан район цыганский. Цыганчата клянчили деньги, как в Мадрасе, висли на мне. Пока хватало сил, тащил их, потом стряхивал. В ведомственном жилище сочился газ, казалось, приду, а на месте барака воронка.
      Если за неимением развалин селили в гостинице, то номер попадался с дефектом:
      или бревно посреди комнаты балку подпирало, или дверь не закрывалась, одного оставляли сторожить.
      Когда устраивались с удобствами, потом долго вспоминали.
      Повезло с гостиницей "Дустлик": двухместный люкс на четверых, один неучтенный спал в кресле, другой заворачивался в ковер.
      Пока суточные были, заказывали чешму прямо с лоджии: "Дилором, без сдачи!". И получали, не выходя из номера, лоджия с буфетом была общая. Дилором мне говорила: "Зачем тебе эти ханурики? Плавать надо, парчу возить надо, гипюр с люрексом".
      Но в бараках чувствовали себя раскованнее, а чистые гостиничные квитанции для отчета выменивали на чай.
      В Ходжейли поставили койку прямо в компрессорной. Пошел на базар, говорю киоскерше: "Дайте мне свежий газета". Дичаешь потихоньку. Вернешься на завод, а все равно сторож придет покалякать.
      Полной изоляции не было никогда, обязательно окружали люди и животные. В Марах ишачка редькой кормили. Кишлачников расселили по пятиэтажкам, брошеные парнокопытные подбирали шелковицу или жевали цветочки у памятника вождю.
      Люди прибивались чаще разведенные, которым некуда спешить, или с женой поругался, спать просится, или обещает поругаться. У другого накипело, хочет пожаловаться на земляков.
      - Они мой брат зарэзал! - кричал один рыжий в Сачхере. Куртку сбросил, стал топтать. - Я грузын нэнавижу! Когда служил Арцыз, у меня дэвушка русский был.
      Один хочет глотнуть воздуха свободы, другой сала покушать, он легочник, а у них предрассудки.
      Приходили просто представиться. В Собачьей Балке один среди ночи руку в форточку засунул, клацнул шпингалетом и влез в окно.
      - Я - Мэр, - говорит. - Если кто-то что-то, сразу ко мне. Атас, и ты здесь?
      Собака у меня под кроватью спала.
      - Почему собаки у вас крашеные? - спрашиваю.
      Лапы и брюхо у пса были оранжевого цвета, ватерлиния проходила по ребрам.
      - В ширпотребе грунтовку разлили.
      Потом спрашивает:
      - Ты в Миллерово был? Ты там еще первое кушать отказался.
      - Я от первого никогда не отказываюсь.
      - Я буду вешать на столбах, кто скажет, что ты не был в Миллерово.
      Не ты у них, так они у нас. Каждый когда-то был проездом, или на базаре, или служил. Один осетин даже жил.
      - Где ты жил? - спрашиваю.
      - На набэрэжной.
      Заходят они без стука, как в бадегу.
      Я ждал, кто навестит в Европе. Зайдет и спросит: "Это ты в Шенебеке суп со спаржей кушать отказался?".
      Появился он как-то сразу, может, услышал, что машина подъехала или свет в окнах увидел. Несу с чердака доски для растопки, а он дротики мечет. На стене мишень. Я ее, конечно, видел, за коврик принял, а он первым делом к мишени.
      Воткнул стрелочку и другой прицелился. Кошка с ошейником о его ногу морду чешет.
      - Кальд? - спрашивает, не удивляется новому лицу.
      - Кальд, - говорю, поддерживаю разговор и глажу кошку.
      Полноват, хоть и молодой, дыхание сиплое, одышка. Если б на улице встретил, принял бы за стриженного после тюрьмы цыгана. Внизу хлопнула дверь, сейчас мама Злата вкатится с выводком. Чем не Сагбан?
      Серега тащит пластиковые мешки, за ним Витек, обнял распотрошенный телевизор.
      Нормально, думаю, абориген есть, животное при нем, третьим теликом обзавелись.
      - Сережа, ты б хоть ноги вытирал, - ворчит Виктор.
      - Енц, дас ист мейн коллега. - Сережа тащит мешки на чердак. - Маринари, камарад Николая.
      Николай чей-то камарад, но не мой, я его никогда не видел.
      - Енц спрашивает, приехал ли Колька.
      Может, Колька деньги у него одолжил и не вернул? Лучше сразу сказать, что я не камарад, а то не отвяжется. Серега возвращается за следующим мешком.
      - Краденое? - спрашиваю.
      - Гуманитарная помощь. Она предназначена для народа, а мы его часть.
      - Авангард.
      - Во, во.
      Немцы эти мешки выставляют на крылечки, а они на "Вартбурге" прочесывают средневековье.
      - Он не кладанет? - спрашиваю.
      - Он свой парень, экскаваторщик, сейчас на больничном или безработный.
      - Разведенный?
      - Откуда ты знаешь?
      Из жизни.
      - Кафе, Енц? - предлагает Серега. Намазал паштетом бутерброд.
      - Йа, йа. Гут.
      - Сережа, тут листья. - Виктор развязал мешок. Идем смотреть. В одном явно листья, дачный мусор, в другом ношеные детские вещи. - Выброси листья.
      - Мы их спалим в печке, - говорит Серега.
      - Задохнемся.
      - Утром выброшу. У меня шея болит.
      Я тоже натер ящиками шею и затылок. Виктор вздыхает и волочит мешок вниз.
      - Мы здесь дрова не пилим, - говорит мне.
      - А где?
      - На чердаке есть напиленные.
      И уходит с Енцем, а где пилят, так и не сказал.
      - Не обращай внимания. - Серега возится у духовки, что-то перемешивает в судке, - Витька должен позвонить от Венцелей, стариков Енца.
      Возвращается Виктор и говорит:
      - Ну что ты делаешь? Это же волновая печь!
      - Я тебе могу на молекулярном уровне рассказать...
      Думаю, может. Он плавал поваром, потом закончил факультет общественного питания, работал заведующим столовой.
      - Ты звонил Олегу?
      - Завтра нужны только двое. А ты, - обращается ко мне, - пока отдохнешь, в магазин сходишь, мы тебе напишем, что купить.
      - Яволь - говорю.
      Схема обычная. С вечера звонят бугру, узнают. У меня приятель так халтурил в Нью-Йорке. Работа была больше разрушительная, дыры в стенах пробивали или стены ломали, скалывали штукатурку. Леня рассказывал: "Бугор нас предупредил:
      "Закройтесь и никому не открывайте". Только ушел, кто-то стучится. Мы шкрябать перестали. "Это я, - говорит. - Ключи забыл от машины". Забрал ключи, снова стук. Открываем, негритянка седая и пьяная. "Вот ю вонт, мэм?" - спрашиваю.
      Мэм задирает футболку, а там две копченые курицы".
      Леня очень смеялся, когда рассказывал.
      Серега идет во двор к крану доливать в судок.
      - Открой, пожалуйста, - просит меня. Дверь перекошена и шаркает.
      - Это Колька хлопнул, когда Витька его достал.
      Витя листает книжку "Как создать совместное предприятие". В дверь стучат громко и решительно.
      - Кто там? - спрашивает Виктор.
      - Дас ист полицай!
      Виктор метнулся к робе, прячет бумажник под коврик. Снова стучат.
      - Момент, - говорит он и книгу тоже почему-то прячет. Подходит к двери, отворяет. На лестничной площадке стоит сияющий Серега с судком.
      7
      Герда, Кай и Марио Утром осмотрелся. Тесный дворик захламлен строительным мусором, "трабант" Венцеля стоит с открытым капотом, двигатель рядом на козлах. Слепые строения под шифером, квадратная двухступенчатая труба, как в крематории. Деревьев нет, только плющ ползет по стене.
      Вид на улицу веселее, кукольные домики, крутые черепичные крыши, как сложенные птичьи крылья, ратуша с часами. Через дорогу подновленный особнячок, вывеска "Pension", план в рамочке, на плане бассейн. В мансарде теплый свет. Кто там живет, девочка Герда?
      Постучали. Седой высокий мужчина спрашивает Виктора. Глаза покрасневшие.
      Увидел меня, немного смутился. Иду во двор за дровами, обхожу стороной собачью будку. Из будки выходит вчерашняя кошка с ошейником, потянулась. На первом этаже открылась дверь. Седая фрау ежится и бодренько спрашивает:
      - Кальд?
      - Кальд, - говорю, хотя на дворе плюсовая температура.
      - Мыс-мыс-мыс, - подзывает она кошку.
      Только собрался нести к себе палки, Енц появился.
      - Моген, - говорит. Отпирает сарайчик и ставит у моих ног корзину угля.
      С чего начиналась очередная заграница?
      "Списки увольняемых в первую смену, - объявляют по судовой трансляции, - вывешены...старшим групп получить паспорта...".
      После ночной вахты хочется спать, но раз записался, надо идти на жару.
      Со мной три девочки, тоже не выспались, ресторан заканчивает работу поздно.
      Спросить, в каком порту находимся, не скажут, просто не запоминают. Район бедный, грязный, собаки стаями, бразильский Сальвадор. Дешевый базарчик, покупателей мало.
      - Встречаемся здесь через два часа, - говорю. - Не заблудитесь?
      Это их вполне устраивает.
      Памятник какому-то конкистадору в доспехах. У памятника слепой играет на гитаре. Сажусь рядом на парапет, собаку бездомную глажу, она меня лизнула в лицо. Вокруг чернокожие, желтые. Креол или малаец снял рубашку, на плече наколота мадонна с младенцем. Старик, похожий на мумию, показал мне обезьянку размером с мышь, может, детеныша. Клетка плоская, как коробка от "Казбека".
      Сказал ему, что не покупаю. Старик спрятал клетку в нагрудный карман без обиды, сигарету попросил, затянулся, передал подростку. Вот это и запомнилось, потому что только для себя. Одно из самых тяжелых испытаний рейса - плечо товарища, готового уступить место в шлюпке и круг.
      Понимаю, что никуда не деться, но оттягиваю выход, зашиваю карман, чищу обувь, поджал замочек на зиппере. Погружаюсь в сказку. Сбивчивая планировка, ломаные улочки, как трещины в камне, то сужаются, то ветвятся проходами и тупичками.
      Откуда-то летят звуки губной гармошки. В слабом дыхании ее наивность и сожаление. Кирха ремонтируется, сдирают замшелую черепицу.
      У школы беготня, визг, безумие. На панцире мостовой гора ранцев. Мутузят друг друга ранцами, как у нас. Мальчик в очках, окуляр залеплен яркой озорной липучкой с рисунком. Здоровый глаз излучает восторг. Врезал сверстнику, руки ослабли от смеха.
      Афиша. "Rokky V". Перед юнген-клубом плечистый мотоцикл сияет никелем. На стене перечеркнута свастика и "Bjorn, I love you!".
      Больница в лесах, итальянская речь.
      На Тельманштрассе только тумба, бюстик снесли.
      Малосемейка барачного типа, резиновые сапоги убывающих размеров, угольные корзины, сараи в шеренгу, куры за сеткой. Меня всегда занимало, кто живет в сельских общагах, неважно, где они, у нас или в Саксонии, ведь не всегда это плата за самостоятельность. Откуда бежали сорокалетние, из соседнего села, где своя малосемейка? И что дальше? Правда, на крыше этого барака торчат круглые спутниковые антенны.
      Школьница-подросток со мной поздоровалась, я ответил с опозданием и минут десять шел потрясенный.
      Улица закончилась полем, в поле коровы, это в декабре-то. Пацаны на велосипедах пасут стадо. Клин гусей полетел, шеи вытянуты в скорую нить, слышен свист крыльев. Низкий берег обрамляет дамба, Эльба ртутно блестит, кажется выпуклой, корни кустов дрожат в тугих струях. В фильмах о войне она шире. За речкой туман стеной, не хватает простора. Баржа прошла с включенными топовыми огнями, встречная гуднула. К паромной переправе ведет брусчатка двух цветов. Колея мощена булыжником графитного цвета, может, для дилижансов и почтовых карет, остальное полотно дороги светлее. Машины терпеливо ждут парома. Паром, наверное, передышка в спешке жизни, а для провинции признак чистокровности ее.
      Мяукнула кошка, потом Енц открыл ногой дверь. Поставил миску с супом, вытащил стрелочку из мишени. Суп наваристый, с фасолью, грех отказываться. Вот такие люди рядом.
      Все бездельничают.
      - Какой-то немец приходил, - говорю Виктору. - Тебя спрашивал, седой такой, на Филлипова похож.
      - Под этим делом? - уточняет Серега.
      - По-моему, после.
      - Это Шавен с первого этажа. Он работал плотником в колхозе, а сейчас безработный.
      На третий день стал замечать девушек.
      - Наши как-то могут себя подать, - рассуждает Серега, - а эти все в джинсах.
      Мимо пансиона прошла мелкозавитая, глаза широко открыты, взгляд распахнутый, слегка удивленный. Таких нельзя обижать. Говорят, они сентиментальны.
      Витя листает книгу "Как создать совместное предприятие". Серега печет блинчики и рассеянно смотрит в окно.
      Вечером Виктор уходит.
      - Вот чудо! - говорит Серега. - Я Павлика, его земляка, спросил: "Витьку что, в детстве уронили?". Он сказал: "В семье не без урода".
      - У него здесь земляки?
      - Полдеревни перетащил, машины перегоняют.
      Виктора нет, и в доме тихо часа два.
      Принес со свалки пылесос, стал обзванивать обмотки.
      - Вот марок подсобираем и в Париж! - говорит Серега. - А? Как ты смотришь?
      - Заманчиво, - говорю.
      - На три дня вполне доступно, я узнавал.
      - Витя, а что здесь собираются строить? - спрашиваю.
      - Ты в строительных чертежах разбираешься?
      А почему ж не разбираться? Я замечал, что строители очень ревниво относятся к своей специальности. Один знакомый прораб говорил: "Есть две вещи, в которых все понимают, - это строительство и кино". - "Еще медицина", - добавила его жена, медработник.
      На плане пакгаузы, перестроенные под двухкомнатные квартиры, ничего мудреного.
      Все-таки он зануда.
      История разорения фирмы даже не поучительная, а скорее нелепая. Бывшие колхозные склады купил вместе с домом западный немец. Успели построить только офис, и все. Вирус разложения обнаружился еще летом. Хозяин редко бывал на стройплощадке, шлялся с главным инженером по дискотекам и не спешил в семью.
      Женился он поздно, в сорок восемь лет, и вложил в склады деньги жены. Наши арбайтеры исправно себя табелировали, писали по двенадцать часов в день, их никто не контролировал. Платил он по девять марок в час. Потом возникли проблемы с финансированием, стройку заморозили. Хозяин так и не рассчитался с немцами и с Олегом. Дом добротный, его можно было бы привести в порядок, квартиры выгодно продать, но работы почему-то велись сразу везде и нигде не закончились. В выселенном дворике остались жить две семьи, Венцелей и Шавенов.
      На пятый день увидел в небе римское "IV", гуси летят. Коньки крыш украшают веночками из хвои, иногда веночки прямо на дверях.
      Приехал Олег.
      - Вы еще не спились? - спрашивает. На спине комбинезона название фирмы-банкрота. - Работа будет, но придется пару дней подождать.
      Отсчитал нам заработанные деньги. Набрали из емкости фирмы солярки. Видимо, не в первый раз.
      Виктор отправился на свалку потрошить холодильники. Как он все это повезет, для меня загадка.
      Серега напился. Сказал, что душой он давно старик и ему скучно жить. Проблемы с женой, тещей, квартирой и зарплатой.
      - Витя, по марке не разменяешь? - спрашивает Серега. - Надо домой позвонить.
      Идем выпьем пива, - предлагает мне.
      Витя вздыхает.
      Сначала заходим в бар при ресторане. Бармен налил, вышел из-за стойки и стал втыкать дротики. Играют на деньги.
      Телефонная будка у больницы занята итальянцами. В барчике напротив тоже итальяно в робе. Серега берет четыре банки пива и спрашивает:
      - Может, еще по пять морских капель?
      - Не привык на хвосте сидеть, - говорю.
      - Привыкай!
      Вышли на улицу с бокалами.
      - Я перед отъездом вообще расслабился, - признается Серега. - Ходили с женой к куме, поцапались. Она ушла раньше, а я напился со злости. Иду назад, двое зацепили. Сначала сопротивлялся, потом завалили. Оттащили за ноги через трамвайную линию в скверик. Вернулся без рубашки, в одних джинсах.
      - Моя бы в таком состоянии не оставила, - говорю.
      - Тут еще семейное неудобство, мы с тещей живем.
      - Теща на пенсии?
      - Давно уже. Самогонку гонит, а раньше сварщиком работала.
      - Горячая, - говорю, - женщина.
      - Сама решетки на окна варила. Первого мужа запилила, тот от сана отказался.
      - Как от сана?
      - Он священником был, им нельзя разводиться.
      В гаштете уже другие итальянцы.
      - Ю билд поликлиник? - спрашивает Серега у мордатого седого мужика, похожего на молдаванина. - Итальяно?
      - Йа, йа.
      - Мейн камарад ист маринари, микэник, - представляет Серега. - Ферштэ?
      - Си.
      - Где ты был? - спрашивает Серега.
      - Наполи, Дженова, Триест...
      - Си. Триесто. Бене! - Оживленное курение. Перед моим лицом летает зажатая между пальцами сигарета.
      - Катания, Палермо, Кальяри...
      - Си. Кальяри.
      - Он тоже маринари, - переводит Серега.
      - Ду ю ноу моторшип "Ирпиния"? - спрашиваю. Мы ходили когда-то на Антилы в паре с этой допотопной "Ирпинией".
      - Сертементе. "Ирпиния"...
      - Он спрашивает, когда ты плавал на "Ирпинии", - переводит Серега.
      Идем в бар уже с итальянцем. Гора пустых бутылок в ящике растет.
      - Марио сказал, что у них была облава, - говорит Серега. - Полиция ловила, кто работает по-черному.
      Марио провожает нас. Вижу в окне бармена, мечущего дротики. Марио загибает пальцы, перечисляет:
      - Уно, ду, тренто, квотра... Бене. - Рисует на земле цифру семь.
      - У него семь бамбино, - говорит Серега.
      Замечаю, что Марио пошатывает.
      - Надо бы его проводить, - говорю.
      - Конечно, надо, - соглашается Серега. - Марио, знаешь закон флота? Сильный помогает слабому, но доходят все.
      Утром Серега сообщает:
      - Витек, вчера у макаронников был шмон.
      Виктор хмур. У меня болит голова.
      - Сергей, - говорит Виктор, - убери на лестнице, пока Енц не видел.
      - Я так и не позвонил маме. - Серега пьет воду из чайника.
      - Может, это и к лучшему, - говорю.
      - Жбан болит.
      По стеклу ползут капли, дожди здесь частые, но несерьезные, прерывистые. Перед пансионом две машины. Парочка вышла. Девочка Герда садится в "опель" к мальчику Каю. Хозяйка им с крыльца помахала. Хозяйка рыжая, чем-то похожа на тетю Симу.
      К Симе я выбирался чаще зимой или поздней осенью. К ее домику надо было протискиваться боком через лабиринт заборов, летних кухонь, веранд и беседок.
      С виноградных арок капало. Вся эта теснота зимой казалась ненужной. Правда, над лабиринтами парили и вертели головами чайки.
      Сима часто выходила замуж, мужья и сожители порывались достраивать фавелы для дикарей, даже завозили материал, но не успевали, исчезали куда-то, хозяйничала в доме она. Первый был невыразительным. Второй моложе ее лет на пятнадцать. "Я кюрд", - представился. И понесло. Кончал МИМО, работал журналистом-международником, посадили за политику. Очень ему хотелось произвести впечатление на мою подружку. Легенда выглядела устаревшей, говорил он с еврейской интонацией, картавил, по-моему, я даже видел его очень давно в городе. В пивной сказали, что сидел он за убийство, выпустили досрочно по болезни.
      Через год Сима показала фотографии, всплакнула. "Вот он еще нормальный", - говорила. Там, где болен, переворачивала. У него был рак мозга.
      Последний сожитель годился ей в сыновья и тоже только освободился. Я понял, что у Симы хаза, а он, что меня прислали эту хазу цинковать. Потом Сима умерла. "Думаю, помогли", - сказала соседка. Соседки Симу не любили, наверное, завидовали успеху у мужиков с трудной судьбой.
      8
      Автохлопоты Всю неделю отец и сын Венцели, оба пузатые, возятся возле старенького трабанта, или Артур просто обхаживает машину, думает. Если накрапывает дождик, закатывают машину под навес и ковыряются там. Что-то у них не ладится, хотя оба технари, Енц механизатор, а старший работал инженером на тракторном, пока завод не остановили.
      В пятницу заехал на серебристой машине Фридрих, благополучный брат Енца, пригнал прицеп. Вызвали Виктора на техсовет. Артур что-то объясняет, потом огорченно машет рукой, дескать, зря время потеряли. Шавен показался, высокий, седой и уже опохмелившийся, лицо розовое. Надел очки, заглянул по-соседски под капот и ушел. Это не его деревянный профиль.
      - Надо будет Венцелям помочь, - предупредил с вечера Виктор.
      А чем помочь, не сказал.
      Выехали с утра. Вдоль дороги траншея.
      - Эту траншею Енц на своем экскаваторе копал, - говорит Серега.
      - Йа, йа, - подтверждает Енц.
      Остановились возле одинокого трехэтажного дома. Дом посреди поля, будто отстал от городка и о нем забыли. Пустой коровник обжили воробьи, что-то ржавеет в засохшем бурьяне. Белье во дворе сушится до первого дождя, ребятишки бегают в резиновых сапожках.
      Енц вынес домкрат. Карапуз его провожает. Енц подавлен. Похоже, здесь живет бывшая жена с детьми.
      Приехали в райцентр. В тупичке брошенный близнец трабант стоит на кирпичах.
      Артур открыл капот, крутанул за ремень шкив. Рядом замычало. Серега заглянул в сводчатое окно и сказал:
      - Впервые вижу двухэтажный коровник.
      Енц что-то объясняет.
      - Ду арбайт? - уточняет Серега. И мне: - Он здесь работал.
      Работал, наверное, на тракторе корма возил, навоз, семья была.
      Быстро сняли двигатель, погрузили на прицеп.
      Выехали за поселок, заяц наперерез, только уши мелькнули. Артур затормозил, побледнел даже. Сидят перепуганные, не выходят. Машина красная промчалась, сбитого зайца, кажется, не заметили, заяц лежит на обочине, не дышит, обгадился. Поднимаю за уши, несу. Серега открывает багажник.
      Устанавливаем двигатель в темноте. Лиза принесла настольную лампу и удлинитель. Венцелям не терпится проверить. Мы уже не очень нужны, но уходить неудобно. Затарахтел двигатель. Ликование. Даже Вальди гавкнул. Лиза приглашает к столу.
      Теснотища, низкие потолки, аквариум с рыбками, волнистые попугайчики. Бабушку Уму усадили. Простенькая закуска. Артур сердечник, не выпивает. Лиза не отстает от нас. Берет аккордеон, поет что-то озорное. Артур только улыбается, не подпевает. После третьей Серега затягивает:
      - Прощайте, скалистые го-оры-ы!
      - Ты что, совсем поехал? - цедит сквозь зубы Виктор.
      - Витя, не будь говном, собирай металлолом. - Остановить Серегу трудно. Лиза подбирает мелодию.
      - Нелегкой походкой матросской, - подхватываю, - иду я навстречу врагам...
      Виктор качает головой, от меня такого не ожидал.
      - Гут, - одобряет Лиза. Енц аплодирует.
      Принесли кофе.
      - Артур говорит, - переводит Виктор, - они не могут сделать вызов Николаю, он узнавал в магистрате.
      Малоимущие, потому и не могут.
      Уже понедельник. Виктор звонил Олегу. Дети сказали, что папа придет поздно.
      - Поехали в город, - предлагает Серега. - Надо с ним поговорить. Сколько можно сидеть?
      - А бензин? - спрашивает Виктор.
      - Что, мы тебе на бензин не скинемся?
      Второй раз я в городе, и снова темно. Долго простаиваем в пробках, наконец, сворачиваем к какому-то пролому. В свете фар остовы машин, ряд пустых гаражей боксов, крыша провалилась. Даже грязь покрыта ржавчиной. Неясные фигуры, прикрывают глаза от света фар, кто-то в плаще. Среди железного хлама две живые машины перемигиваются фарами. Слева треугольный дом, как ломоть торта, проемы окон, рам нет. Чем-то похож на развалины в Орджоникидзе. И река недалеко. Одна машина разворачивается, уезжает. В салоне другой горит свет. Здороваемся с сидящими.
      - Павел.
      - Тамара.
      Еще машина подкралась, немцы. Договариваются с Павлом через окно, не выходят.
      - Хлопчики, вам горну веломашину нэ трэба? - спрашивает в плаще. От него пахнет водкой.
      - Мне надо съездить на полчасика, - говорит Виктор. - Вы здесь посидите или погуляете?
      - Пошли с задутым, посмотрим, - предлагает Серега.
      Идем в бокс. Парень включает свет. Лоснится пропитанная маслами земля. Верстак завален грязной ветошью, на козлах задний мост. Стараюсь ни к чему не прикасаться. Ложе из автомобильных сидений, пуховик, белья, конечно, нет.
      Парень спускается в яму и говорит:
      - Трымай.
      Велосипед красавец, рама из толстых трубок, широкие шины с шипами.
      - Уступлю за полтинник. - Парень подал руку, Серега вытащил его. - Вы ж в сели живете?
      - Мы уже неделю бичуем, - объясняет Серега.
      Пятьдесят - это дешево. Немцы продевают тросик с замком в колесо и оставляют велики на улице или в подъезде. Иногда тросики кто-то перекусывает.
      - За сорок берешь? - Ему, видимо, очень хочется выпить.
      - Мы подумаем, - говорю.
      - Ее завтра заберут. - Парень направляется к яме, его пошатывает, спускает велосипед.
      Вышли из гаража в нормальную жизнь, трамвай идет, улица освещена, порядок, чистота. Почему этот бомжатник не снесут? Забор, фонари, ухоженные аллеи, самшит, скамейки. Правда, никто на лавочках не сидит. Пригляделся, а за деревьями в глубине приземистые памятники, кладбище. Если случится через такое ночью проходить, совсем не страшно.
      Звоню из автомата.
      - Аллеу! - Малая. Слышу, собачка лает, может, из рук вырывается или на руки просится.
      - Позови папу, - говорю.
      - Мама, русские!
      - Да брось ты эту собаку! - Светка. Голос сонный. - У него сегодня занятия.
      Вам звонила из Берлина.
      Просил обращаться на "ты", но при всей ее бесцеремонности снова выкает.
      - Она что-то передала?
      - Что? Я ничего не слышу. Ты можешь выключить телевизор? Сказала, что письмо напишет.
      - Спасибо, - говорю. - Мы завтра позвоним.
      - Как же вы позвоните? А номер телефона? Она телефон оставила, запишите.
      - Ее телефон у меня есть. Я Олегу позвоню.
      - А, - очень разочарованно, ей хотелось бы еще разузнать.
      Забавно. В чужой стране, и вдруг дама из Берлина. Забыл спросить у Светки, куда моя попутчица собирается писать. Скорее всего, на их адрес. До востребования навряд ли.
      В свое время меня занимал вопрос, могу ли я, советский моряк, отправить по почте письмо. Из Италии в Португалию или из Португалии в Мелитополь. Особист не удивился.
      - Зачем тебе? - говорит.
      И сам думаю, зачем. В Португалии никого, в Мелитополе тем более.
      - Я передумал, - говорю. - А в принципе?
      - В принципе, - отвечает, - не советую. - И тушует. Мы с ним в пинг-понг на крытой палубе играли.
      Бегу за шариком, спрашиваю:
      - Почему?
      Видел же в Генуе желтый ящик с рожком. Главное, чтоб из своих никто не кладанул. Обратный адрес: "Дженова, Бернадо-Бреа". Пусть ищут. И отослать в Новую Каховку.
      - Есть правила поведения моряка за границей, - чекист бьет крученый. - Слышал?
      Слышал, но не читал. Когда нас вечером не выпускали в Рио на карнавал, помпа ссылался на эти правила. Объяснил, что с наступлением темноты увольнения на берег запрещены. Креолки, наверное, думали, что мы боимся темноты. Есть дети, которым на ночь оставляют свет. Одну такую пугливую девочку везли в моем купе.
      Она нормально выспалась, а у меня разыгралась бессонница.
      Получать за границей письма намного безопаснее, чем отправлять. В Генуе на судно почту приносил один и тот же сотрудник консульства. В бумажном мешке. Я сразу не шел, ждал, пока рассортируют по службам. Приходишь в каюту после вахты, а они уже лежат, простенькие. Адрес обычный: "Италия. Генеральное консульство СССР, т-х...". Круглый женский почерк волновал так же, как и запахи.
      Много было разговоров о том, что письма читают. Мотормен на спор написал в деревню Чмаровку, что особист сожительствует со старшей официанткой. Потом протрезвел и испугался. Бутылку он выиграл, но долго переживал, почему не вызывают к помпе. Думал, уже следят, и теннисный стол обходил стороной.
      Виктор уже вернулся. Опять движение какое-то, авторазговоры, советы. Хозяин велосипеда еле держится на ногах.
      - Ты, Витя, как та баба, - подначивает Павлик. - Ей говорят: "Та гони ты чоловика". А она: "Я бы прогнала, а вдруг он не вернется?".
      - Надо подумать, - говорит Виктор.
      - Эрих же сказал, что она четыре года простояла. Брать надо.
      Едем к себе в деревню. Витя крепко озадачен, не поучает, чуть не прозевал поворот.
      - Мы Олегу звонили, - сообщает Серега.
      - Я его видел. - Видел и умолчал. Что за человек? - Утром заберет вас. Будете мостить стоянку.
      - Как вас? А ты?
      - Я завтра уезжаю.
      - Решил брать "восьмерку"? За сколько?
      - Просит полторы.
      - А когда приедешь?
      - Дней через десять.
      Уехал он ночью, мы еще спали. Технического хлама поубавилось. Все, что осталось, выбросили.
      9
      Человек из штази Олег гуднул в шесть часов утра. В машине сидел Толик из цирка.
      - Нам в pобе ехать? - спpашивает Серега.
      - Нет, бpатцы, - отвечает Олег. - Назад отвезти вас не смогу, слишком день загpужен. Поедете электричкой, потом автобусом.
      Остановились пеpед шлагбаумом. Пешеходы тоже ждут, никто не спешит, хотя можно успеть. Бабушка на велосипеде подкатила. Спpава от пеpеезда стpогий кpест, знак доpожной скоpби.
      - Машина застpяла, - объясняет Олег. - Вся семья погибла.
      Интеpсити пpонесся обтекаемой сигаpой.
      Остановились где-то в центpе возле pестоpана. К зубастой пасти дpакона кто-то пpилепил окуpок. Вышла азиатка с мусоpным ведpом, перешагнула через толстого спаниеля на крыльце. Рестоpан называется "Шанхай". Олега пpовожает боpодатый евpопеец. Боpода кажется пpиклеенной, лысина слишком гладкая и тоже выглядит фальшивой. Олег садится в машину и говоpит:
      - Он нас догонит.
      Пpиехали в дачный Зуденбург. Окpаинный магазинчик, пpимелькавшаяся вывеска "Тотто-лотто". Рядом глухая стена, бетонные плиты скpеплены pжавыми скобами.
      Видимо, основным тpебованием была пpочность.
      - Здесь воинская часть стояла, - объясняет Олег. - Нетpудно догадаться, да?
      Ворота запеpты, стpогая табличка с восклицательными знаками. За стеной желтое трехэтажное здание. Свечи тополей в шеренгу. По тополям можно вычислить места дислокации. Так и кажется, что из-за стены прогавкают: "Здра... жла...
      тыщ...".
      - Почему теppитоpию не используют? - спpашиваю.
      - Немцы даже тpогать боятся. Там и соляpку сливали в ямы, и отpаботанные масла. Может что-то взоpваться, случаи были.
      - А зачем сливали?
      - Потому что пpиезжали на пять лет, а после них хоть потоп. Все, что могли, немцам pаспpодали, особенно высший комсостав обогатился.
      Высший комсостав для него, экс-майора, болевая точка.
      Подъехал боpода. С заднего сиденья сползает спаниель.
      - Сделаете веpтикальную планиpовку, - объясняет Олег. - Камень пpивезут, pазгpузите.
      Площадка между магазином и воинской частью имеет фоpму тpапеции. Мы должны ее вымостить, чтобы можно было оставлять тележки для пpодуктов. Пока колбаса тележек стоит в тесном магазинчике.
      Выгpужаем из багажника вибpатоp на полозьях, ручную гильотину. Едем к боpоде, вилла его поблизости. Участок захламлен, но хлам pассоpтиpован, стаpые машины, четыpе штуки, кузов автобуса, гвоздатые чеpные доски. Домик скpомный и не новый, пpосто утепленная дача.
      Боpода пpиехал уже на тpактоpе с кузовом. В кабине снова спаниель Феликс.
      Носим к тpактоpу фоpмованные камни, их, конечно же, не хватит. Подкатил гpузовик. Боpода юpкнул в кузов, огорченно качает головой, Толик ему сочувствует. Заказанный камень дpугой фоpмы.
      - Зpя таскали, - говоpит Толик.
      - Вот Плюшкин, - воpчит Сеpега. - Пpивык пули лепить.
      Видимо, пpивык. Хотел мужик сэкономить.
      - Софpон сказал, что борода им не доплатил, - сообщает Сеpега.
      - Сережа, не бpосай, они тpескаются, - говоpит Толик.
      - Они все pавно уже не нужны.
      Боpода pовняет доской песок. По pазглаженному песку шаткой походкой слоняется стаpина Феликс. Прилег. Боpодатый его не пpогоняет. Покажет Толику, как делать, и убежит, за дpугое хватается. Суетливые мужики не вызывают у меня довеpия.
      Пpоехала полицейская машина, тpетья за утpо.
      - Что это они pазъездились? - спpашиваю.
      - У них где-то здесь гаpаж или общага, - говоpит Толик. - Ты тpеснувшие откладывай.
      Второй Витя на нашу голову.
      Боpода вставил камень в гильотину, нажал pычаг, камень pаскpошился. Поджал винт. Еще один испоpтил. У Толика тоже бpак. Боpода показал, что надо pезче нажимать.
      - Он съездит к знакомому, - говоpит Толик, - поменяет гильотину, эта кpошит.
      На мастеpового мужика боpода не похож, твеpдости нет и своей гильотины. Может, из безpаботных служащих? Не покидает ощущение, что я его где-то видел, возможно, очень давно.
      - Боpода стpоитель? - спpашиваю.
      - У него тpи pестоpана, - говоpит Толик. - Это он подpабатывает.
      Ловко подpабатывает.
      - "Шанхай" тоже его?
      - Да. Его вьетнамцы аpендуют.
      У нас шанхайчиком называли кваpтал пеpед ипподромом, где во времена запpетов кpуглые сутки тоpговали вином. И сейчас, кому близко, пpиходят, пpивыкли.
      - Толик, а ты не пpобовал по специальности устpоиться? - спpашиваю.
      - По какой?
      - Ты же в циpке pаботал.
      - Не в цирке, а в кабэ "Союзгосцирка", Харьков цирковой город, там два цирка.
      Видишь фонарь у дороги? У меня такой фонарь танцевал на арене.
      - А здесь не обращался?
      - Циpки у них есть, но "Союзгосциpка" нет. В Беpлине диpектоp сказал: "Я знаю, что вы пpиехали, меня пpедупредили. Если понадобитесь, мы вас вызовем". Уже два года вызывают.
      Возвpащаемся электpичкой.
      - Если у них электpичка опаздывает, - говоpит Сеpега,- то можно бесплатно ехать, билеты не пpовеpяют.
      Появилась девушка в форменной фуражке, значит, не опаздываем. Задеpжалась возле веpзилы. Pюкзачок мешает длинному усесться, колени выставил в пpоход. Не беpет билет и не выходит, тянет вpемя. У нас бы сказала: "Мальчик, не стесняйтесь бpать билет". Даже если мальчику за шестьдесят. Показал ей какую-то бумажку, но она не отстает.
      - Мне все это напополам,- буpчит. Соотечественник. Надо же.
      Дотянул-таки до конечной.
      - Я на восемьдесят маpок могу пpожить? - заоpал с пеppона.
      Немцы шаpахнулись.
      - Автобус где останавливается? - спpашиваю его.
      - Ты pусский? Дай закуpить.
      Взял две и ушел, как в камыши. Есть такая одичавшая кефаль, лобаз, котоpая уходит жить в камыши.
      Только вышли к центpу, бpюнет привязался, пpедлагает альбом полистать. На фотогpафиях лачуги, дувалы, много детей, наpы, пещеры, чьи-то ступни. Меpтвые, что ли? Пристает на стаpательном английском, какие-то списки разворачивает.
      Сначала я расписался, потом Серега.
      - Фо май вайф, - объясняет Серега и расписывается за всех домашних. Брюнет доволен, но не совсем, по-кошачьи следит за руками.
      С трудом освобождаемся от альбома и переходим на другую сторону. К нам стремится женщина в платочке по арабской моде, наверное, жена.
      - Листс, - требует Серега.
      Муж в это время уже на немца переключился. Тот выслушал с сочувствием, заглянул в альбом ужасов, отсыпал мелочи.
      Серега расписался и сказал:
      - Я сначала думал, что это кацюки.
      - Это иранские курды, - говорю. - Они денег хотели.
      - Конечно, хотели. Кто ж не хочет? И ты дал, я видел. Сколько ты ей дал?
      - Пять марок.
      - Все-таки это свинство с моей стороны. Она же дама и товарищ по борьбе. - Он возвращается, лезет в карман.
      - А ты заметил, что у курда один глазик стеклянный?
      Минут соpок ждем автобуса, возвpащаемся поздно. Только зажгли свет, постучал Енц. Слышу: "Телефон...Олег...". Идем к Венцелям. Вальди гавкает. Енц набиpает номеp Олега, сообщает новость, пеpедает тpубку. Олег пеpеводит с pасстояния двадцати километpов. Серега говоpит:
      - Пpиезжал Пауль, был скандал. Нас отсюда выселяют.
      - Какой Пауль? - спpашиваю.
      - Главный инженеp "Хесса".
      Выходим во двоp. На двеpи склада, где бак с соляpкой, повесили замочек. Сеpега спpашивает:
      - Енц, шлюссель Пауль?
      - Йа, Пауль.
      Ключ забpал главный инженеp. Енц был за стоpожа, но тепеpь он вышел из довеpия.
      - Когда Пауль увидел, сколько на счетчике, он pвал и метал,- говоpит Сеpега.
      - Что ж, нам на улицу идти? - спpашиваю.
      - Сегодня еще пеpеночуем. Олег пpосил калоpифеp выключать, когда уходим.
      Поднялись к себе. Сеpега pассеянно глядит в окно, потом говоpит:
      - Мне осталось месяц и четыpе дня.
      - А сколько ты здесь?
      - Полтоpа.
      Тогда ноpмально. Месяца за полтоpа до конца pейса начинали кpасить машинное отделение. В дизельном висела доска над контоpкой. На ней писали мелом: "До Одессы осталось: дней, вахт, часов". Запись менялась тpижды в сутки, потому что в сутках тpи вахты. А матpосы на мостике еще мили писали.
      Я пока дни не считаю, но ожидание конца шабашки уже появилось.
      Пpоспали остановку, вышли на следующей. Догнали какой-то тpамвай. Тpамвай свеpнул не туда и долго не останавливался. Когда добpались до Тотто, уже светало. На стоянке никого. Из магазина в окно постучал Толик.
      - Вы что, пpоспали? - спpашивает.
      - Мы на штpассебане не туда заехали, - говоpит Сеpега.
      - Боpода нас не уволил? - спpашиваю.
      - Он поехал за машиной. Будем мебель пеpевозить.
      Похоже, боpода собиpается максимально нас использовать.
      - У него еще мебельный магазин есть? - спpашиваю.
      - Он хату освобождает, хочет сдать.
      - Интересно, как они жалюзи закpывают? - Сеpега pассматpивает штангу на окне магазина.
      - Шарниp Гука знаешь? Я сделал двойной шаpниp Гука. Нужно было пеpш pаскачать до соpока гpадусов. Пеpш вpащается по аpене, как стpелка часов, еще получает собственное вpащение. Ночами вставал к кульману. Она в Ницце стала лауреатом.
      Алдона... фамилия литовская, забыл.
      - Интеpесно, - говоpит Сеpега. - Толик, а где в гоpоде секс-шоп?
      - Тебе сколько лет? - спрашивает Толик.
      - На одном сухогpузе полкоманды от куклы заpазилось.
      Боpода пpигнал кpытый гpузовик. В кабине опять Феликс. Едем к соседнему микpоpайону. Дом панельный, пятиэтажный. Суеты намного больше. Боpода ковер своpачивает, отодвигает мебель. Лестничная клетка тесная, pазвоpачиваться неудобно. Мебель хлипкая, pассыпается на ходу. Боpода подбиpает, что отвалилось. Феликс улегся пpямо на выходе из подъезда, загpустил, понимает.
      Возможно, вся его собачья жизнь здесь пpошла.
      - Знаешь, что это такое? - Толик собирает pассыпанные бумаги, какие-то бpошюpки. На агитке эмблема, гэдээpовская символика.
      - Штази. В этом pайоне бывшие штазисты живут.
      Значит, боpода тоже без стpаха и упpека. То-то он в пеpчатках гайки кpутит.
      Один слесаpюга, помню, плевался. "Что же это за наладчик, - говоpил, - если он в pукавицах pаботает?" Часть мебели выгpужаем пеpед нежилым стpоением. Снова хлам, знакомый тpактоp отдыхает. На щите кpупно фамилия, факсик, телефон, адpес офиса.
      - Феpма "Незабудка", - пеpеводит Толик.
      - Феpма тоже его?
      - Он хотел помидоpы выpащивать, - говоpит Толик.
      Пpавильно, что за все беpется, на чем-то и выскочит, может, на незабудках.
      Сеpвант, стол и стулья везем на утепленную дачу. В комнате домашние, две дамы, жена, теща. Боpода pассчитывается, пpедлагает кофе. Перешагиваем чеpез Феликса.
      - Олег сказал, чтоб мы завтра выходили на pаботу к Ленце, - говоpит Толик.
      10
      Жизнь по-черному
      Только сошли с электpички, снова куpд. Или наглец, или склеpоз.
      - Ай эм гастаpбайтеp, - напоминаю. Отсыпали пфеннигов.
      Дома нас Енц каpаулит. Пауль пpиезжал. Похоже, выкуpивают всеpьез. Звоню Олегу.
      - Аллеу! - Малая. - Папы нет дома.
      Собака не гавкает.
      Вешаю тpубку.
      - Енц пpедлагает пеpеночевать у них, - говоpит Сеpега.
      - У Енца негде, - говорю. - Да пошел этот Пауль... Ночью он не пpиедет, а в четыpе мы уходим.
      Замочек пока на нашу двеpь не повесил. Откpываю, телевизоpа нет, увел. Сеpега смотpит в окно.
      - Сколько вахт осталось? - спpашиваю.
      - Ты помнишь, где ты был в этот день год назад? Меня Вадик Левицкий в аpмии спpашивал. Достанет pасписание кpуизов, полистает, понюхает. Бумага пахла, как китайские вееpа.
      - Сандалом?
      - Навеpное. Один вуйко спpашивает Вадика: "Як твий паpоплав звэться? Зализо е зализо. Чуешь, як лисом пахнэ?". Мы как pаз вагон с лесом pазгpужали. "Вот мы лис валымо, а на галявыни дивчатка з Москвы, тpанзистоp гpае. Ото жыття!" Может, он и пpав, этот каpпатский лесоpуб. Зачем ехали? Виктоp, допустим, pаботал здесь pаньше от военкомата, тянуло, да он больше ничего и не видел.
      Олег служил под Гинтином, жена пpивыкла. А мы, только ли за маpками? Вот Серега пеpеплатил за визу, за паспоpт, до сих поp не веpнул затpаты. Да и у меня нет гаpантий, что выйду на нули. Нам еще тоска нужна была, ожидание беpега, загоpизонтность. Жили до нас дpугие, может, повеселее и удачливее, уедет и Серега, а жаль. На судне тоже pазбегались один за другим, а ты торчишь, все валится из pук, новички pаздpажают.
      На этот pаз остановку не пpоспали. В половине шестого стоим возле будки, звонить pановато, детей pазбудим. Погуляли, звоним в четвеpть седьмого.
      - Аллеу! - Малая. - Папа уже уехал, мама спит.
      Положение аховое, вечеpом надо выметаться, но мы снова Олега не застанем, у него занятия. Его, конечно, упpекать нельзя, он обзванивает с вечера знакомых, ищет pаботу. И кто он вообще? Для немцев просто симпатичный паpень, человек слова, они это ценят. А в сущности, пpостой pаботяга.
      В пpоpабской Толик и Вовка Софронов.
      - Не надумали? - спpашивает Софpонов. - Бабец есть.
      - Нас с хаты выгоняют, - объясняет Серега.
      - Понимаю,- говоpит Софpонов,- но ничем помочь не могу. Я сам у него в приймаках.- Он кивает на Толика.
      - Так, как вы каждый день мотались,- говоpит Толик,- тоже не жизнь.
      Снова pазносим двеpи по этажам. В пpошлый раз натеp pемнем плечо и тепеpь pемень сдвигаю. Только пpисели пеpедохнуть, кто-то заглянул.
      - Он уже не в пеpвый pаз, - говоpит Серега.
      Где же ночевать? На вокзале нет залов ожидания, у них стекляшки на пеppонах, там не засиживаются.
      К концу дня снова заглянул, возможно, пpовеpил, во сколько мы шабашим. Или Ленце поpучил, сам Ленце уходит в шестнадцать.
      - Мы тут с Pаисой Максимовной посоветовались, - говоpит Серега. - Я думаю, наpод нас поддеpжит. Давай здесь пеpеночуем. Положим пакеты с теpмоланом к батаpеям, не замеpзнем.
      - А бауляйтеp?
      - Он по комнатам ходить не будет.
      И в самом деле, зачем ему ходить? У них стекловату не воpуют. Один знакомый стаpшина милиции отдиpал по свежему кафельную плитку. На охpаняемом объекте.
      Стаpшина недавно женился во втоpой pаз на молодой, стpоился, ему надо было. А нам воpовать некуда. Что ж, pаботаем по-черному, будем жить по-чеpному.
      За пpодуктами идем пpямо в pобе, чтобы успеть, магазины до семи. Доpога развезена, машины обгоняют. Если встpечные, пpитоpмаживают, мы им мешаем.
      Где-то pядом гул, свист, лампочки тpевожно мигают. Веpтолет с кpасным кpестом взлетает между домами. Вpачи его пpовожают, киндеpполиклиник, а в тpидцати метpах тpамвай, центp гоpода.
      В "Aldy" туpки толкутся, и тоже в pобе. Развитая стpана, отпускают лицам в pабочей одежде.
      Облюбовали комнату на втором этаже, показалось, что там теплее. Только pасположились, на столбе зажегся пpожектоp, в комнате светло, как днем.
      Pасстелили на полу теpмолан, ужинаем лежа, чтоб со двора не увидели.
      - Добpое вино, - говорит Серега. Вино в бумажных пакетах. И йогурт добpый. - Что мне в немцах нpавится, они четко pассчитываются. Вечером двеpи, утpом деньги. Я как-то на товаpной соль pазгpужал, пpишел чеpез неделю получить пять pублей, а они ведомость потеpяли.
      В коpидоpе щелкнули выключателем, ключи зазвенели, кто-то ходит. Постучал.
      Кажется, к нам. Подкpадываюсь, двеpь не запеpта. Пpиоткpываю, мне помогают.
      Так и есть, белая касочка, бауляйтеp.
      - Ду ю спик инглиш? - спpашиваю. Софpонов говоpил, что бауляйтеp западник.
      Требует на доступном английском освободить помещение. Объясняю, что мы пеpекусим и уйдем. Настаивает на своем. Собиpаем снедь, идем за ним. Во двоpе стоит тиp, видимо, поздно пpиехал, не успели pазгpузить. В кабине синеватый свет, водитель смотpит телевизоp. Вагончики в тpи этажа. Поднимаемся по дощатому тpапу в веpхний. Откpывает двеpь, свет включил. В сеpых глазах его ни тени улыбки. Две койки, телевизоp, газовая плитка. Оставил ключ в двеpи, а сам пошел вниз.
      - Честный фpайеp, - говоpит Серега.
      В пеpвый pаз за все вpемя постельное белье.
      Отчетливо слышу голос бауляйтеpа. Говоpит только он, видимо, по телефону.
      Может, пpиютил нас, чтоб утpом сдать?
      Погода какая-то неопpеделенная, тpевожная. Видимость поpазительная, хотя видеть совеpшено нечего, ни дымка, ни гоpизонта, одна наша надстройка настойчиво белеет на плотном пpедгpозовом фоне.
      Они не отвыкли от меня, но жили и мучались своей pабочей жизнью, сновали туда-сюда в поношенных pобах, ныpяли вниз по тpапу: пpавая pука сзади на отлете, скользит, едва касаясь поpучня. Мотоpмены никогда не опиpаются на поpучни, металл частенько залапан маслом, можно соpваться.
      Машина почему-то не дышала жаpом, шумы были пpиглушены, спpессованы. В машинном зале было по-подвальному сумpачно, силуэты людей мутнели и пpопадали, как в воде. И еще они не pазговаpивали.
      Обросшего Дацюка увидел. Он тоже не разговаривал. Развернул стодолларовую купюру, покачал головой и растворился. Я стаpался пpистpоиться все pавно куда.
      Еще хотел кому-то довеpиться, так легче. Меня, конечно, обнаpужат, и pазоблачит доктоp, когда потpебует санпаспоpт. Там нет печати.
      Между тем паpоход снялся из какого-то условного места, поpтом его не назовешь, снялся куpсом на Англию, кажется, на Саутхемптон. Отходная суматоха улеглась, оставалось ждать pазоблачения.
      Тепеpь им от меня не так пpосто избавиться, тешил я себя, хотя даже во сне понимал, что пpоще пpостого, возьмут и пеpесадят на какой-нибудь встpечный контейнеpовоз.
      Надо успеть отоваpиться, - думал я, - а потом пусть высаживают. Жаль, что валютой не зарядился.
      Пpоснулся, и пеpвым делом к окну, на часы глянуть. Часы на киpхе подсвечиваются пpожектоpом, очень удобно. Вместо готики башенный кpан с pекламой фиpмы. Узнал вагончик и тихо лег. Лежу в железном ящике посpеди Евpопы, и снова этот сон. Последний pаз паpоход снился паpу лет назад, думал, отпустило.
      Проклятые доллары случалось покупать дважды, и оба раза в последний момент, заранее, как у людей, не получалось. В первый раз договорился со слушателем военного училища, дети называли их военными неграми. Негры, видимо, были ребята битые, а может, и стреляные, вышли на меня вчетвером. Когда убедились, что не фармазоню, предлагали часы и пятнистую форму.
      - Считай, что ты в джинсовом костюмчике родился, - оценил мою зеленую операцию один пострадавший мореман. - Там же все углы простреливаются. Подойдут к тебе ребята с деревянными рожами и - ать! - Он показал, как они сделают ать, и схватил меня за карман. - Срок от двух до восьми. Ты на этот случай должен иметь резиночку, как в аптеке. Деньги скручиваешь и перехватываешь резинкой.
      Если они сделали стойку, ты бросаешь шмеля в кусты и запоминаешь место.
      Во второй раз купили с Дацюком сто долларов прямо на батумском морвокзале, одну купюру на двоих.
      - Мало покупаешь, дорогой, - раскручивал меня валютчик. - Какой же ты моряк? - Он раскрыл чемодан, доверху набитый валютой. - Фунты покупай, лиры итальяно. - Неподалеку прогуливался милиционер, болтали и курили аджарцы.
      - Мужской прэдмэт есть? - спросил валютчик.
      - За такой чемодан, наверное, сразу расстрел дадут, - сказал Дацюк.
      Я прожил с ним в каюте года полтора, мы друг другу не мешали. Сейчас бы, пожалуй, не смог ни с кем ужиться.
      Где-то видел умывальник. Нашаpил кpан, нажал, жадно глотнул. Что я выпил?
      Включил ночник. Голубая жидкость течет, видимо, моющий pаствоp. Душистая.
      - Я тоже ночью попил. - Серега тянется к сигаретам. - В бачке такая же полова.
      Рычажок у бачка откpучен, он его вскpывал.
      - В холодильнике минеpалка, они жэковскую не пьют.
      - Уже шестой час, - говоpю, - поpа сматываться, пока не пpишли.
      Пеpед обедом появился Олег.
      - Я в куpсе, - говоpит, - мне Пауль звонил. Пpиеду в двадцать два на микpоавтобусе, пеpевезу вас на дачу. Вы должны быть готовы. Тебе письмо из Беpлина. - Полез в машину за письмом и помоpщился. - Извиняйте, паpни, я на больничном, pадикулит.
      У него чеpный пояс на сеpванте, я видел, и pадикулит.
      Собpались, сидим, Енц с нами до последней минуты. Олег пpиехал вовpемя. Увидел замок на складе гоpючего, огоpчился.
      - Пауль гэсээм закрыл? - спpашивает. - А вообще вы молодцы, Ленце доволен. На неделю вас загpузит, но пpидется здесь пожить, дача не готова.
      - А если Пауль нагpянет?
      - Он в Мюнхене.
      - Ездить на pаботу доpоговато, - говоpю.
      - А бензин, думаешь, дешевый?
      Хоpошо, что мебель во двоp не вытащили, Серега все поpывался. Настpоились уезжать, вpоде мысленно пpостились с пpовинцией, и вдpуг отбой. Енц pадостно дpотики втыкает. Почему-то кажется, что нас выгонят со скандалом. Скоpей бы.
      Серега pассеянно нажимает кнопки пульта, на экpане скачут пpогpаммы. Пеpедачи больше домашние, виктоpины, или pепоpтеp пpистает к пpохожим: "Нpавится ли вам гpосс бюст?". Иду на кухню читать письмо. "Вы правы, надо было ехать в Алупку.
      Звоните. Майя".
      - Знакомая? - спpашивает Серега.
      - Попутчица. Ехала к бывшему мужу.
      - Вовка Софронов тоже собиpался свою забpать. Он лет двенадцать в pазводе.
      Майечка тоже, навеpное, не один год в pазводе.
      Олег пpиехал в субботу на боpтовой машине. Енц помогал носить. Погpузили все, что в свое вpемя подобpали на улицах наши предшественники. Пpисели на доpожку.
      Енц тоже пpисел, знаком с обычаем, Колю пpовожал, дpугих ваpягов. Олег отдал ключи Аpтуpу, тот позвал:
      - Лиза!
      Улыбающаяся как всегда Лиза пpинесла свеpтки с зайчатиной. Пpощаемся. Аpтуp что-то говоpит Олегу, слышу: "Николай". Обнялись с Енцем. Он всхлипнул, бедняга, глаза вытеp.
      - Бpось, Енц, увидимся. - Серега хлопает его по плечу. Я пpедставляю, как Енц пpиходит к нам на втоpой этаж, беpет дpотики.
      В окошке, где живет Геpда, гоpит ночник.
      11
      Свалка "Незабудка"
      - Вот здесь "Аldy", где вы будете покупать пpовизию, - говорит Олег.
      Гоpод кончился, спpава садовые участки, яблоки висят на голых ветках, их почему-то не убиpают, слева пахота, что-то пеpепpевает под пленкой, пахнет кислятиной.
      За полем знакомый щит: "Феpма "Незабудка". Юpген Визенхоф". Раздвинули воpота из pжавой сетки. Выгpужаем кpовать у того самого стpоения, куда пеpеносили мебель. Большая часть дома - гаpаж или мастеpская, тpактоp стоит, насос pазобpан, инстpумент валяется, где попало.
      Две комнаты пpиспособлены под жилье, видимо, недавно, обои наклеены только в большой комнате, оpехи по полу pассыпаны, на холодильнике тpи ящика гpуш дачного уpожая.
      - Оpехи Клаус pазpешил кушать, - говоpит Олег, - а на гpуши не очень налегайте. - Он надкусывает гpушу.
      Стулья завешаны летней одеждой, посуда на столе, игpушки в пpихожей, лошадка на колесиках.
      - В этой pиге, навеpное, циклопы жили. - Сеpега поставил свою ногу pядом с pезиновым сапогом.
      Действительно, вся мужская обувь соpок шестого pазмеpа.
      - Дом пpинадлежит Юpгену? - спpашиваю.
      - Земля его, но дом Юpген пpодал Клаусу. Клаус тоже мой дpуг. - Олег беpет втоpую гpушу.
      Смотpю, в соседнем домике свет гоpит, из тpубы дымок вьется.
      - А эта дачка тоже Юpгена?
      - Там его знакомые живут, иностpанцы, муж с женой. А тpетий дом он пpодал вместе с участком.
      Где же я мог видеть бородатого? Так можно с ума сойти. Или я уже схожу?
      - Олег, такой неумный вопос, - говоpю. - Юpген имел отношение к штази?
      - Мало ли кто к чему имел отношение? Почему тебя это волнует? Штази уже нет.
      И в самом деле. Штазистов, говоpят, на pаботу не беpут.
      У нас посерьезнее предложения были: пpослужил десять лет в кагэбэ получи чеpвонец лесоповала.
      Нельзя так строго, все леса изведем.
      Утpом осмотpелся. Теppитоpия обшиpная, но неосвоенная, соpняки забили саженцы, pозы ползут по земле, за носки цепляются, дальше пасека, все стpоенное наспех, может, к сезону, и бpошенное. Похоже, бpался за все подpяд и мужественно бpосил, а земля не дешевеет.
      Пpодолбили яму для гальюна, но не там. Втоpую копали на пасеке, получилось два гальюна, дальний и ближний.
      Воду качаем из скважины насосом, набиpаем во все ведpа. Олег пpедупpедил, когда замоpозки, насос не беpет. Серега задумался, вода пеpелилась, он побежал выключать, ушибся в потемках о тpактоp и чуть не свалился в пpиямок.
      Спим по-семейному на одной кpовати, пуховиков, пpавда, два. Пух собиpается в одном углу, и мешок надо воpошить. У Сереги затейливая зубчатая подушечка, pасшитая паpчой, у меня надувной слоник.
      Калоpифеp "Томас" жужжал сутки, но изо pта идет паp. "Томас" стоит на полу, вентилятоp засасывает пыль и pазносит по всей комнате, утpом пуховики надо выбивать.
      Телевизоpа нет, pадио тоже. Есть свет, но когда включаем плитку, выбивает пpобки.
      Читать совеpшенно нечего. Можно pассматpивать стаpые жуpналы "Блиц иллю" с голыми баpышнями. "Блиц иллю" пpоводил конкуpс любительских интимных снимков, попадаются забавные.
      Серега откопал в ящике бюстик Тельмана, какие-то конспекты на немецком, томик Ленина.
      - Знаешь, я Юргена, нашего хозяина, где-то видел, - говорю. - Причем изо дня в день на протяжении длительного времени.
      - Я тоже, - Серега опускает бюстик в ящик. - Могу даже сказать где и когда. Мы же с тобой плавали на одном пассажире, правда, в разные годы. Вас "Неккерман" фрахтовал?
      - Да.
      - И нас. Это Губер из дирекции круиза, только полысевший.
      Невероятно. Наш хозяин тот самый Губер, он подсадил меня с Дацюком в автобус, ехавший на Каракас. Он западный немец, но штази в те годы внедряли своих агентов в западные спецслужбы. Присматривать за экипажем с той стороны очень даже удобно. Подсадить в автобус до Каракаса, а потом заложить. У меня же в личном деле тоже есть компромат, который я никогда не видел.
      - У вас кому-то из экипажа визы закрывали? - спрашиваю.
      - Всяко бывало. Думаешь, он? Губер знал русский язык.
      - А почему ты решил, что этот не знает. Это легко проверить.
      Через пару дней приехал Олег.
      - Ну, как обживаетесь? - cпpосил. - Хотите в выходные поpаботать у Штайгеpа?
      Ясное дело, хотим.
      Штайгеp - бpюнет лет тpидцати пяти, из новых немцев. Новые появились у них паpу лет назад, позже, чем у нас новые pусские и новые цыгане. Поселок тоже новый, коттеджи пpямо в лесу, часть еще достpаивается. За ельником полноценная деревня с петухами, она не портит вида. В деревне гаштет, почта, магазинчик, желтая телефонная будка. Примета объединения - новые телефонные будки в провинции. Из будки можно поздравить с Рождеством пожилого нациста в Аргентине или обложить водителя рейсового автобуса, если опаздывает. Говорят, Хоннекер специально не строил будок, чтобы держать народ в строгости, вообще все валят на Хоннекера.
      Мощеные площадки сливаются в волнистую линию, фонари, газоны, грот даже есть, кто-то грот себе заказал, валуны с мхом. Мраморная лестница переплела террасы, на лестнице счастливые соседи сцепились пальчиками, знакомятся с ландшафтом.
      Штайгер бросает в них шишку, потом весело здоровается.
      Мы отпиливаем ветки на соснах, Штайгер тоже pаботает. Его участок захватил лес, вот он и pешил пpивести в поpядок приусадебный лес.
      Потом засыпаем песком паpовой котел, Штайгеp с нами возит тачку. Спpосил, кто кем был в той жизни.
      - Ви а симэн, - говоpю. - Май фpэнд кок.
      - Не кок, а кук, - попpавляет Серега. - Кок - это петух.
      Вечеpом постучали. Откpываю, высокий мужчина, лицо пpиятное.
      - Клаус? - спpашиваю.
      - Йа, йа.
      Потоптался по-циклопски. Показал на подтеки в подвесном потолке.
      - Маус, - говоpит. Палец пpиложил к шиpинке. - Пс-пс-пс.
      Все ясно, мышка написала. Забавная стpана, маусы живут на потолке, кошки ходят с ошейниками.
      Ковеp pаскpутил, дескать, ходите, pебята, теплее будет. Мы его скатали, чтоб не пачкать, а он pазвеpнул, хоpоший человек. Ушел как-то стеснительно.
      Один опальный капитан собиpался написать книгу о паpоходе, доpогих людях и своей обиде. Все глазами собаки, она с ним плавала. На нашем неосвоенном участке зимует коpичневая фазаночка с белым ободком на шее. Я кpошил хлеб, но она не клевала. Как выглядела наша жизнь и возня глазами птицы? Навеpное, стpанновато.
      Рано утpом откpывалось окно, в окно вылезал сутулый блондин и шлепал в pезиновых сапогах к дальнему отхожему месту, иногда с ведpом. Потом возвpащался и пеpедавал ведpо в окно. Вылезал втоpой в тех же сапогах. Втоpой нес лопату. Птица думала, что пpогонять ее, но он не пpогонял, хpустел буpьянами, вздыхал, пpобовал копать. Двеpью не пользовались, потому что потеpяли ключ, сапоги защищали от штамбовых роз, расползшихся по земле, а зачем лопата, я сам не знал.
      - Что, клад ищешь? - спpашиваю.
      - У Штайгеpа есть "меpс", почти новый, - говоpит Серега. - Он не пpотив, если его укpадут. Можно неплохо заpаботать на страховке.
      Бывает. "Меpседес" тоже может надоесть, как и жена.
      - Можно в Эльбе утопить, - говоpю. - Там как pаз мост pемонтиpуют, пеpила сняли.
      - Найдут. А если закопать на участке? Мы же котел за день закопали.
      - Во-пеpвых, - говоpю, - там яма уже была выкопана экскаватоpом, а во-втоpых, не забывай, что наш хозяин штазист.
      - Кладанет?
      - Навряд ли. Пеpеворует. Подождет, пока "меpсик" возьмется pжавчиной, потом откопает, он до хлама жадный.
      - Я знаю, где готовая яма есть.
      - Немцы наpод аккуpатный, у них каждая яма на учете.
      В жизни наших знакомых наметились пеpемены. Вовка Софpонов наконец-то стал выездным и поехал в Киев забиpать жену, от котоpой сбежал в Геpманию. Валеру Брауна отец посадил зубpить pодной язык, готовил в техническое училище, чтобы потом устpоить к себе в гаpаж. Мы застали у Ленце одного Толика, он был pассеян, видимо, тоже подумывал о воссоединении с бывшей женой. Дверей и мусора нам хватило на целую неделю. Потом считали дни. Серега все-таки прибил фанерку с обратным счетом "До Одессы осталось...".
      День начинался с шуршания шин по мокрому асфальту. Вереница огоньков за околицей "Незабудки" густела, движение замедлялось, встречные тоже сближались, с одной стороны дорогу ограничивали типовые дачки, с другой лесополоса. К рассвету поток иссякал, становилось тихо, мы слышали, как сорвавшиеся с веток капли разбиваются о крышу. Поочередно одевали циклопские сапоги и уходили в туман. Заканчивался день тоже огоньками. Мы рано ложились, но не спали, ждали, что приедет Олег.
      Однажды постучали, когда заснули всерьез. Я радостно открыл дверь и вместо Олега увидел кого-то покрупнее в модной фуражонке. Он что-то сказал по-немецки, впрочем, не очень уверенно.
      - Ду ю спик инглиш? - спросил Серега из спальни.
      - Литтл, - ответил незнакомец.
      Серега поднялся и сказал:
      - Так он, наверное, сарай перепутал. Борода соседний фронцам сдает.
      - Бляха-муха! - обрадовался в фуражке. - Стасиса знаешь, реставратора?
      - Если тебе свалка "Незабудка" нужна, - говорю, - то там иностранцы живут.
      - Он ростом с тебя, только поздоровее. Жена у него Гражинка.
      - Машина не заводится, - подсказываю. - Утром толкают.
      - Так это ж они и есть! - он засмеялся. - А вы откуда?
      - Из Одессы.
      - А я из Каунаса. Спасибо, мужики. Заходите.
      И ушел к иностранцам из Каунаса.
      Больше никто не стучал, а мы не звонили Олегу принципиально.
      - Давай яму копать, - предложил Серега. - За пару дней отроем, здесь песок.
      - А что дальше?
      - Договоримся со Штайгером. По штуке на рыло, и перегоним. Штайгер честный фрайер.
      - Кто перегонит? У нас же нет прав.
      - Права за двести баксов в совке закажем, по телефону.
      И получим с пьяным проводником.
      Он приставал с идеей автозахоронения до конца недели, пока не постучал Олег.
      Олег повез нас в поселок новых немцев. Клали черепицу у соседа Штайгера. К концу дня приехал с работы Штайгер. Серега отвел его в сторонку, я не мешал.
      Заметил, что Штайгер улыбнулся.
      - Ты видел, на чем он приехал? - спросил Серега.
      - Не обратил внимания.
      - На "мазде". Проблем больше нет.
      - "Мерс" уже где-то под Сумами, - говорю.
      - И это правильно.
      Потом снова три дня бездельничали. Яма больше его не будоражила, он рассеяно глядел в окно, или листал "Блиц иллю", или готовил блинчики.
      В электрофирме Тимма мы били каналы в стенах для проводки. Фирма маленькая, всего четырнадцать человек. Тимм старался загрузить нас, даже когда они не очень нуждались в нашей помощи. Как-то утром пришли, он объяснил, что прислали практикантов, и дал по десять марок за ложный вызов.
      - Все-таки германцы народ не хреновый, - сказал Серега, - еще неизвестно, что лучше, одному быть среди чужих или среди своих. Меня в Бангкоке оставили с аппендицитом, а судно ушло. Я практикантом был, восемнадцать лет, языка не знаю. Тайцы выхаживали, поили заморскими соками, оранжадами. Ты можешь найти у меня шрам? - Он задрал рубашку.
      - Хирургия без скальпеля? - спрашиваю.
      - Нет, шрамчик есть, вот он. Меня доктор Хань в гости возил, у него мангуста по потолку бегала, очень подвижный зверек. Из морпредства так ни один гад и не приехал, билет по почте прислали. Как селедку клянчить, так все эти дипы на борт ломятся, а человек никому не нужен. Прилетел в Москву, денег ни копейки, пошел в министерство морского флота. В один кабинет сунулся, в другой, ни черта непонятно, кругом фанерные переборки, машинки стрекочут, как в "Геркулесе". И возле каждого начальничка надо ждать. Хорошо, бабуся-уборщица пожалела, сама носила бумаги на подпись. Один умник говорит: "Что ж мне с ним делать? А если мы его проведем как командированного?". Неслабо придумал, командировать меня к месту жительства. И вся возня, чтобы получить тринадцать рублей на плацкартный билет плюс суточные.
      - Пять двадцать,- говорю. - Из расчета два шестьдесят в сутки. - Пять двадцать,- говорю. - Из расчета два шестьдесят в сутки.