Глава 3

Ахмед проснулся оттого, что на него кто-то смотрел. Дышал он так же ровно, словно продолжал видеть сны, но мозг работал уже четко, мышцы тела готовы были исполнить команду. Одним прыжком он сорвался с кровати, плоский метательный нож скользнул с ладони в сторону сидящего в кресле — тот едва успел убрать шею, тяжелое лезвие распороло набивную ткань и глубоко вошло в обшивку кресла.

Ахмед готов был прыгнуть и ударить ногой, но вместо этого выдохнул:

— Шайтан! Жить надоело?!

Человек в кресле побледнел — от смерти его спасло чудо, — но справился с собой, улыбнулся:

— Ахмед, рад, что ты в форме.

Человека звали Низами. Он был хорош собой, тонкие усики аккуратно лежали над нервными, мягко очерченными губами, волосы уложены с гелем, черный шелковый галстук на заказ, роскошный костюм… Да, и глаза семнадцатилетнего поэта-мечтателя: огромные, темно-карие, глубокие. Молодой человек — а ему было слегка за тридцать — действительно знал несколько языков, и восточных, и европейских, был не чужд литературе и время от времени писал поэмы на фарси старинным слогом, подражая великим мастерам.

Низами умел думать. Он был мозгом возглавляемой Ахмедом группировки — большой, многоцелевой, богатой.

Им хорошо работалось вместе. Низами умел думать и общаться. Ахмед имел связи с нужными людьми, был скор, жесток и крепко держал людей в руках.

Он усмехнулся, обернулся полотенцем.

— Был бы в форме, тебя уже не было бы. Низами взял со столика полупустой бокал, втянул носом аромат.

— Возблагодарим за все создателей этого чудесного напитка. Глупца он делает мудрым, сильного — снисходительным, а мудрого — счастливым. Вот только воинов он делает неповоротливыми…

— Вина, другого я и не прошу… Любви, другого я и не прошу… А небеса дадут тебе прошенье — Не предлагают, я и не прошу…

Все царства мира — за стакан вина, Всю мудрость книг — за остроту вина, Все почести — за блеск и бархат винный, Всю музыку — за бульканье вина, улыбаясь, продолжил Ахмед. — Ты цитируешь Хайяма? — Низами приподнял тонкие брови.

— Низами, ты никогда не задумывался, почему главный я, а не ты? Тебе следовало бы попасть на «зону» — там получаешь всестороннее образование. Именно — всестороннее.

Сидящий в кресле прикрыл глаза.

— Извини, Ахмед. Если ты сочтешь, что мне это необходимо…

— Именно, если я сочту… — Ахмед неожиданно улыбнулся, подошел к столику, налил коньяк в два чистых фужера, подал один Низами. Тот встал заблаговременно.

— Но пока ты мне нужен здесь. — Ахмед выпил коньяк двумя глотками, дождался, пока Низами допьет свой. — Подожди в гостиной.

Низами поклонился и вышел.

Ахмед подошел к ванной. Оттуда слышались смех, голоса, визг. Он распахнул дверь.

Просторная комната. Выложенный муаровым мрамором бассейн, несколько душей.

Под одним резвились полный мальчик лет одиннадцати и две девчонки немногим его старше. Девочки забавлялись тем, что поочередно пытались вызвать у мальчугана эрекцию. Все обернулись.

— Ахмед, дорогой, скажи им… — Черные волосы мальчика закурчавились от воды, глаза агатовые, рот пухлый… Ахмед сбросил полотенце.

— О, Ахмед. — Обе девочки уставились на него зачарованно.

Ахмед любовался всеми троими. Хорошенький беленький мальчик и две стройненькие загорелые девочки-блондинки… Ахмед прикрыл дверь, вдохнул полной грудью…

Как хорошо жить!

Низами ждал. Он ждал целых полтора часа. Прихлебывая зеленый чай. Перебирая нефритовые четки. Прикрыв глаза. Размышляя.

Двое охранников чуть поодаль смотрели по «видику» триллер. Они ни о чем не думали. В этом и была основная разница между им, Низами, и этими людьми.

Разница, которую Ахмед не мог или не хотел замечать.

Ахмед появился неожиданно — стремительный, готовый к действию. Поверх костюма — пятнистая куртка цвета хаки. Низами знал, что она плотно выложена титановыми пластинами, но по легкости движений Ахмеда определить это было невозможно.

Низами встал, встретил взгляд босса.

— Ну что, они согласны? — спросил тот.

— Нет.

— Тогда — едем. Ты все подготовил?

— Да. Я еду с вами?

— Нет. Ты остаешься.

Две машины — бронированный, сделанный по спецзаказу «мерседес» и большой «форд» — фургон выехали из ворот особняка. Ахмед сидел в первом. Низами проводил их взглядом. Ровно через четыре минуты с лесного проселка на шоссе вырулит еще одна машина и пристроится за этими двумя, выдерживая расстояние в полтора километра. Это как раз то, что нужно.

Низами подумал о двух девчонках, что спали сейчас обнявшись в широкой постели. Однажды, во время вечеринки, хвастаясь, Ахмед приказал им раздеться перед гостями донага и развлекался, наблюдая, как приглашенные поедают девочек глазами. Те же не замечали никого, кроме Ахмеда. И его, Низами, тоже. Ахмед был счастлив…

Низами закрыл глаза, кадык дернулся — он сглотнул судорожно. Терпение.

Теперь — только дождаться вечера. Вот мальчишка ему не нравится. От него придется избавиться.

Низами перевел дыхание. Ничего. Пусть спят. Пока.

Две машины — с Ахмедом и его людьми — несутся по шоссе на огромной скорости. На расстоянии километра в полтора за ними движется еще одна машина, не приближаясь, но и не отставая. Это «БМВ».

У обочины шоссе двое худеньких вьетнамцев, похожих на подростков, копошатся в моторе потрепанного «москвича». Движения их неторопливы, раздумчивы.

Проезжающий мимо решил бы, что они вовсе не спешат отремонтировать машину: их занимает сам процесс. И подумал бы по привычке: да и куда им спешить, все эти узкоглазые — лоботрясы и лодыри… И вообще, Восток — дело тонкое…

Но видит их только круглолицый мужичок в брезентовых штанах, телогрейке, шапке-ушанке. Он стоит в перелеске, на взгорке, рядом с видавшим виды «уазиком» и наблюдает за «ремонтниками» в окуляры большого полевого бинокля. Со спины его можно принять и за председателя колхоза на пенсионе, и за лесника… Но вот он опускает бинокль, — очки в металлической оправе, кажется, вросли в плоское лицо, а тяжелая невозмутимость укрупненных линзами глаз делает его похожим на большого партийного бонзу. Судя по одежке — впавшего в немилость во время «культурной революции», да так и не прощенного. Или — бежавшего в подмосковные леса.

Две машины появляются на шоссе — дорога там, внизу, и видно их километра за три. Вьетнамцы-работяги несуетливо подходят к багажнику, открывают его, споро набрасывают на плечи длинные, ниже колен, бронежилет ты, каждый вешает на плечо по два гранатомета, берет на перевес пулемет Калашникова — и разбегаются. Один замер за машиной, приладил гранатомет к плечу: когда «мерседес» покажется из-под горы, до него будет метров двадцать. То, что нужно.

Второй пробежал вперед метров сорок и затаился в неглубоком кювете.

«Мерседес» выкатывает на огромной скорости. На переднем сиденье, рядом с шофером, человек в пятнистой куртке цвета хаки.

Пом! — ухает гранатомет, словно из бутылки выдернули пробку в пустой комнате, доля секунды — и взрыв, — машина превратилась в сплошной летящий факел.

Едущий следом большой фургон стопорнулся, из распахнутой двери выпадают боевики…

Пом! Машина взрывается и рассыпается в воздухе на части. Выскочить успели трое или четверо. Они приникли к земле на миг, но почти сразу открыли огонь — наугад. Один из вьетнамцев, тот, что в кювете, ввязывается в перестрелку, другой рывком перебегает через дорогу — боевики не видят его за пламенем, — спокойно и хладнокровно приближается и нажимает спусковой крючок. Пулемет работал, пока не опустел магазин. Боевики тоже в бронежилетах, но Нгуен стрелял до тех пор, пока не только их головы, но и ноги не превратились в сплошное месиво. На лице его улыбка.

Из кювета поднимается и шагает к нему Джу. Он тоже улыбается. Они хорошо выполнили поручение Толстого Ли. Даже очень хорошо. Их ждет награда.

«БМВ» появляется неожиданно, резко тормозит и становится боком. Из окна торчит ствол пулемета. Тяжелые пули сбрасывают Нгуена с шоссе в кювет. Джу успел лишь повернуться и развернуть ствол. Пуля попала в лицо… еще… голова маленького Джу разлетелась на части.

Пулемет умолкает. Дверца машины открывается, оттуда неторопливо вылезает массивный верзила с укороченным «акаэмом» в руке. Рядом с громадной тушей автомат выглядит, как пистолет.

— Ну что, все? — кричит кто-то из машины.

— Вроде да… Надо на первого китаеза глянуть. Мало ли…

— Да он не красивее этого… Я в него пять пуль вогнал, как в копеечку.

— Не помешает… Для порядку.

— Ну если только для порядку…

Тонкий нож со свистом рассекает воздух и врезается верзиле в горло. Длинный клинок пробил шею насквозь, кровь пузырится розовой пеной… Бандит хрипит, медленно оседает на колени и падает лицом в асфальт.

— Коля, чего это ты… — начал было его дружок из машины…

Пом! — Нгуен нажал спуск второго гранатомета. Снаряд раскол машину надвое и взорвался огненным клубом. Нгуен обессиленно ткнулся лицом в щебенку.

С трудом стягивает бронежилет, рубашку — тело в кровоподтеках. Рука перебита у плеча, правая нога — выше колена. Полуползком он движется вниз с дороги и еще метров пятьдесят — до ближнего перелеска. Там, укрытые лапником, два мотоцикла. Там — жизнь.

За маленьким человечком тянется длинный кровавый след. На лице его — гримаса невыносимой боли, так похожая на недавнюю улыбку.

Нгуен добрался до мотоцикла, сбросил лапник, кое-как здоровой рукой запустил стартер. Затем на сиденье, приник к рулю. Глаза его белы от боли, гримаса застыла судорожно, превратившись в страшный, звериный оскал.

Это лицо видит Толстый Ли сквозь прорезь оптического прицела. Медленно опускает ствол ниже. Нажимает курок.

Бензобак взрывается, охваченное пламенем тело падает навзничь, дергается в судороге и замирает.

«Самое постыдное для восточного человека — потерять лицо», — размышляет Толстый Ли, укладывая винтовку в футляр. Укоризненно качает головой. Ну да вьетнамцы — это почти варвары…

Уж он-то знает.

Окидывает взглядом шоссе: горящие остовы машин, трупы… Толстый Ли вздыхает.

Огонь. Всюду — огонь.

Низами сидит в кресле, прихлебывает из пиалы чай. Время течет медленно, очень медленно. Но он умеет ждать.

«Боинг-747». Салон первого класса. Здесь немноголюдно — всего двенадцать человек. Самолет делает небольшой крен вправо, на лице полного пожилого джентльмена — страдальческое выражение. Лицо сереет, губы болезненно кривятся.

Нажимает кнопку вызова стюардессы. Та появляется незамедлительно.

— Вам нехорошо, сэр?

— А вам — хорошо?

Стюардесса, с сочувственной улыбкой:

— Я принесу вам аспирин.

— Нет. Не нужно. Вы давно летаете?

— Уже четыре года. Мне нравится, — пожимает девушка плечами. Обаятельная улыбка… Ей очень идет, и она это знает.

Самолет снова делает крен, теперь уже на левый борт, — лицо джентльмена снова сереет, он снова морщится.

— Как это может нравиться..

— Я принесу вам что-нибудь. Бренди, виски?..

— Шотландское, пожалуйста, тройную порцию, без льда.

— Охлажденное?

— Да.

Девушка скрылась в служебном помещении.

— Тройное виски? Ого, у нас что там, алкоголик проснулся? — спрашивает ее подруга.

— Да нет. Пожилой человек, полный. По-моему, смертельно боится летать.

— Такие случаются.

— Еще бы. Ну да этот хоть не нытик. Если и переживает, то молча.

— И не говори. Я за девять лет насмотрелась. У всех разная реакция. Это от темперамента зависит.

— И еще — от воспитания.

— Это точно. Один молча спиртным накачивается, другой сам себе анекдоты скабрезные рассказывает и гогочет на весь салон, третий — изводит вызовами, болтает всякую чушь… А то есть — схватит за руку так, что не вырваться, а сам руку под юбку… Не будешь же орать на весь салон. Шепчешь ему — сэр, сэр, — а он такой же сэр, как мой предок — японский император!.. У меня, когда из Сингапура летели, один такой попался, на руке потом синяки неделю не сходили…

— Это он с перепугу.

— Ладно, беги к дедунчику, а то окочурится, пока выпивки дождется. Этот-то хоть тихий?

— Тихий.

Стюардесса поставила бокал на поднос, добавила пакетик орешков, вышла.

— Ваше виски, сэр.

— Спасибо. Вы не присядете рядом?

— Мне не положено…

— Пожалуйста, ненадолго.

— Ну хорошо.

— Хотите сигарету?

— Спасибо, нет.

Мужчина отхлебнул большой глоток.

— Извините меня… Просто посидите немного. — Он сделал еще глоток. В глазах его застыло странное выражение, словно он вдруг сразу стал близоруким. — Вы знаете, мне по работе приходится много летать… Естественно, меньше, чем вам… И каждый раз — как наваждение… Как сумасшествие какое-то. — Мужчина надолго умолк, глядя в одну точку.

— Сэр?

— О, извините. Вы не подумайте, я не трус… Мне и раньше приходилось много летать, и ничего подобного я не испытывал… Вот только последний год… Вернее — последние семь месяцев… Вы знаете, каждый раз, когда я вхожу в самолет, мне кажется, что это мой последний полет… Вот и сейчас я это чувствую…

Он поставил опустевший стакан на столик.

— Не стоит так беспокоиться, сэр. Наша авиакомпания…

— Да прекратите, прекратите! — перебил он раздраженно. — Знаю я все эти рекламные штучки… Но вы только подумайте, представьте: самолет падает и ни у кого, ни у единого человека нет ни малейшего шанса спастись, ни малейшего…

— Уверяю вас, сэр, все будет хорошо. Самолеты нашей авиа…

— Да знаю я! Предполетная проверка надежности и пр чая подобная ахинея!..

Ни малейшего шанса спастись… Глаза его снова потерянно смотрят в пустоту.

— Принести еще виски, сэр?

— Нет. Вы же видите, мне только хуже.

— Может, вызвать доктора?

— У вас что, на борту психоаналитик?

— Знаете, сэр…

— Зовите меня Майкл.

— Хорошо, сэ…

— Майкл!

— Хорошо, Майкл. Я давно летаю, и я не боюсь. Посмотрите на меня. Вы же видите, что я не боюсь.

— Что, совсем?

— Абсолютно.

— Может, вы летите на другом борту…

— Простите?..

— Это я так. Фигурально.

Мужчина поднял ладони, прикрыл ими лицо. Опустил, посмотрел на девушку, попытался улыбнуться:

— Как вас зовут?

— Кристина.

— Поверьте, Кристина… Я не трус. Я совсем не трус. Просто, знаете ли, предчувствие…

— Может быть, вы слишком много работаете?.И вам уже не стоит так много летать?..

— Может быть.

— Принести вам еще виски, сэр?

— Прошу вас, Кристина, называйте меня Майкл.

— Хорошо, Майкл. Принести вам виски, Майкл?

— Да, пожалуйста. Извините меня, Кристина… Мужчина быстрым незаметным движением расстегнул браслет, вложил ей в руку часы. Притянул к себе, шепнул на ухо:

— Это — вам. На память.

— О нет! — произнесла одними губами девушка. Даже быстрого взгляда ей хватило, чтобы понять — это «Ро-лекс». Настоящий «Ролекс». Платина, каждый знак-час циферблата отмечен бриллиантиком…

— Я прошу вас, Кристина…

— Нет.

Похоже, в самолетах у этих дребнутых миллионеров крыша течет по полной программе…

— Тогда… Тогда пусть они побудут у вас… хоть какое-то время… До конца полета… Вы можете сделать мне это одолжение?..

— Да, но почему?..

— Они показывают не мое время… — Взгляд мужчины снова застыл, как неживой. — На земле мое, а в воздухе не мое… Вы понимаете?.. — Мужчина смотрит девушке прямо в глаза, требовательно и строго.

— Понимаю. — Девушка опустила ресницы. — Вам принести виски, сэр?

— Майкл…

— Извините, Майкл.

— Да, пожалуйста.

— Тройное шотландское, без льда?

— Тройное шотландское, без льда. — Мужчина сжал кулачок девушки, в котором скрылись часы с браслетом, и заговорщицки подмигнул.

Девушка быстро приготовила напиток, отнесла. Мужчина сухо поблагодарил кивком.

— Ну что неврастеник? — спросила подруга. Кристина молча плеснула себе виски, выпила глотком, не разбавляя.

— Хуже. Он — сумасшедший. Или стал им на время полета.

— То-то я гляжу, вы там ворковали, как голубки.

— Анжелка, прекрати. Лучше посмотри на это… — Девушка разжала кулачок, на полированной поверхности стола засверкали часы.

— Ну и ну… «Ролекс»… Можно посмотреть? — Анжела бережно взяла часы, приложила к руке. Вздохнула.

— Десять тысяч баксов. Одной монетой. — Взглянула с любопытством на подругу:

— Ты что, предложила ему минет на год вперед? Или — пожизненно?

— Дура ты. Это он на сохран оставил.

— Он что, псих?

— А я тебе разве не сказала? Он, видите ли, уверен, что самолет наш рухнет, потому как этот будильник в воздухе! показывает не его время, а только на земле — его. Усекла?

— Угу.

— Вот и я тоже.

— Слушай, а может, это бомба?

— В голове у него бомба, причем часовая. Ты лучше! скажи, что мне с этим делать? Может, командиру сообщим?

— Сообщи. Хочешь, я сразу скажу, что придет в его седую многомудрую?

— Сама знаю. Но ты представь, что будет, если у этого психа, он сказал, его зовут Майкл, крыша въедет на место, но не с той стороны? Возьмет и заявит, что я сняла с него этот браслет? Попросту — украла!

— Держи. — Анжела взяла пластиковый пакет, бросила туда часы с браслетом.

Придвинула бумагу, ручку:

— Пиши: «Мне, Кристине Ковальской, в такое-то, такое-то время переданы господином таким-то часы „Ролекс“ браслетом…»

Кристина лихорадочно застрочила по бумаге. Подняла голову.

— Слушай, а почему я их взяла?

— Это ты меня спрашиваешь?

— Да нет, что писать?

— Ну, клиент находился в состоянии… э-э… душевного смятения, и с ним трудно было спорить…

— Псих, короче.

— Во-во, псих. Только это не пиши… Ну и — время, подпись… Если хочешь, я тоже подпишу…

Девушка старательно выводит буквы. Поднимает, на миг голову.

— А ты знаешь, он ничего… Симпатичный. И, по-моему, добрый.

— Еще бы не добрый. Десять кусков на руке носить! Пиши!

Молодой человек, который спал в том же салоне первого класса с самого отлета из Нью-Йорка, открыл глаза. Встал, пошел в хвост, в туалет.

Пожилой джентльмен по-прежнему сидел в том же кресле у прохода, подальше от иллюминатора, опустив голову на руку. Возможно, виски помогло.

Возвращаясь обратно мимо пожилого джентльмена, молодой человек ступил неловко, чуть покачнулся, рука его опустилась пожилому на шею. Коснулась едва-едва. Спина Майкла на мгновение напряглась и тут же обмякла. Голова бессильно упала на грудь.

— Извините, сэр. Я так неловок…

Молодой человек занял свое место, укутал ноги пледом и пять минут спустя снова спал. Того, как его правая рука опустилась под пледом и утопила тонкую микроскопическую иголочку в мягкий ворс ковра, заметить никто не мог.

— Слушай, Кристина, а как там твой псих?

— Да он вовсе не псих. Знаешь, так бывает. По-моему, заснул. Виски, наверное, помогло. Посмотри сама.

— Точно. Спит. Как убитый.

Глава 4

Мелодично пропел телефонный звонок. Низами снял трубку. Ему сказали только одно слово. Он улыбнулся едва заметно, погладил тонкие усы. Он умел ждать. Его время пришло.

Он подошел к небольшому секретеру, выдвинул ящик. Из глубины достал тяжелую желтую деревянную кобуру. Нажал кнопку, крышка откинулась. Вынул маузер, любовно погладил ствол. Взвел курок.

Подошел к комнате охранников. Оттуда доносились охи-вздохи, — дебилы развлекались порнушкой. Низами толкнул дверь.

Выстрелы грохотали, пока в магазине не кончились патроны. Первых двоих он уложил двумя пулями сразу, в голову, третьего — двумя в грудь. Но какая-то сила заставляла его нажимать курок раз за разом.

Низами понял — ему просто приятно. Вот это и есть ощущение власти — настоящей власти.

Ахмеда больше нет. Через час прибудут люди. Его люди, Низами. И он решит, что делать дальше. Хотя это ясно и так: либо все люди Ахмеда станут его людьми, либо их не станет.

Ноздри Низами раздулись; Жаль, что Ахмед умер так скоро. Очень жаль. Так и не расплатился за все унижения, которые нанес он, червь навозный, ему, потомку эмиров. Вот так и велит себя называть: Эмир.

Низами не боялся мести авторитетов: они сильны, но считаются с силой. Когда они поймут, что он, теперь уже Эмир, держит в руках не только все бывшие связи Ахмеда и его бывших людей, но и много, много больше, им придется признать его.

Или — умереть.

Ни в какие воровские чести и прочие игры Низами не верил. Эти люди опирались только на силу, только ее уважали. Он покажет им свою силу.

Так, маузер снова заряжен. Не одно десятилетие пролежал он в промасленном тряпье, замурованный в стену старого сарая. Рядом с бесценной дамасской саблей.

Теперь — их время.

Теперь его время. Время Эмира.

Особняк пуст. У ворот — его человек. Скоро приедут другие. А с ними дела. И их нужно решать быстро и жестко. Кто знает, сколько это займет, — сутки, трое, неделю? Низами давно занимался этим бизнесом и понимал, что, несмотря на расчеты, все может пойти кувырком или застопориться из-за нелепой случайности.

Но главное сделано: Ахмеда больше нет. И всем придется исходить из этой новой реальности. И из того, что все концы, все связи, вся сила теперь в руках Низами. Насколько эти руки тверды и безжалостны, узнают уже сегодня.

Он подошел к секретеру, открыл другой ящик, деревянную инкрустированную шкатулку. Вынул набитую папироску, прикурил, глубоко затянулся, задержав сладковатый дым в легких. Комната словно стала шире, ярче, новыми красками заиграли блики света на мебели, на хрустале люстр, на узоре ковров.

Теперь все здесь принадлежит ему. Ему одному.

Он затянулся еще раз, глубже, чувствуя, как сила, энергия наполняют тело, мозг. Все проблемы показались вдруг мелкими и ничтожными, он с ними справится, легко справится. А сейчас…

Он знал, что ему нужно сейчас. Он долго ждал.

Низами неспешно переоделся в роскошный восточный халат, подошел к дверям одной из спален, распахнул. Девочки спали на огромной широкой кровати обнявшись, мальчик — в другом конце кровати, спиной к ним. Низами схватил мальчишку за ухо, дернул, тот вскрикнул, открыл глаза.

— Пошел вон, живо!

Мальчик, недоуменно глядя на него, захлопал длинными черными ресницами, в глазах показались слезы.

— А где Ахмед?

Коротко, без замаха, Низами ударил мальчика в переносицу. Кровь крупными каплями падала на рубашку. Низами ударил снова.

— У-У-у! — заревел мальчишка.

— Вон! — И тот пулей вылетел из спальни. Одна из девочек проснулась, открыла глаза. Низами рывком сбросил одеяло — на девчонках не оказалось ничего, кроме коротеньких маечек. Молча, не двигаясь, Низами любовался ими. Потом медленно развязал пояс и сбросил халат. Крылья тонкого, с горбинкой, носа затрепетали, зрачки расширились. Девчонки забились в угол кровати, прикрываясь ладошками; смотрели на мужчину широко раскрытыми глазами.

— Зачем вы пришли… Где Ахмед?..

— Ахмед умер. Теперь ваш хозяин я! Вы поняли — я!

— Ахмед тебя убьет, — тихо и просто сказала одна из девочек.

Низами неожиданно стало весело — сначала улыбка растянула губы, и вот он уже хохотал, запрокинув голову… Смех оборвался неожиданно. Лицо стало твердым, жестким.

— Покойники не могут убивать. — Неожиданно быстро он бросил свое тело вперед, схватил обеих девочек за волосы, притянул к себе, лицом к лицу:

— Теперь ваш хозяин я! Называйте меня Эмир. Вы поняли? Эмир! Повторите!