За окном зазвенел, замирая, пронзительный крик. Вася отшатнулся от окна:
      - Анжелика!
      Земля словно ушла из-под его ног. Взлетев, оборвались высокие качели, и он падал, падал с огромной высоты, и мелькали перед его глазами виселицы... дула автоматов...
      Новый крик Анжелики вернул Васю к действительности. Он прижал к груди автомат и кинулся по лестнице вниз.
      Но Мехти оказался быстрее его. Он схватил Васю за плечи и потащил наверх. Между ними завязалась борьба.
      - Пусти, пусти, Мехти! Они же убьют ее! Пусти! - хрипел Вася, силясь высвободиться из крепких рук Мехти. Но Мехти, казалось, ничего не слышал.
      Втащив Васю на площадку, Мехти остановился.
      - Анжелика! Анжелика! - в отчаянии выкрикнул Вася. Мехти зажал ему рукой рот и сказал глухим, каким-то не своим голосом:
      - Если ты не замолчишь... то не знаю, что я с тобой сделаю! Ты что, хочешь, чтоб и тебя убили?
      Крик Анжелики звучал все отчаянней, он раздавался совсем рядом.
      - Пусть убьют! - чуть не плача, прошептал Вася. - Прежде чем они убьют меня, я успею уложить человек двадцать! А схватят - так я буду рядом с Анжеликой! Отпусти, Мехти, прошу тебя...
      Вася не договорил, вдруг пошатнулся и в изнеможении прислонился спиной к стене.
      Мехти чувствовал, что и его покидают силы. Он знал, какие муки приходится терпеть Анжелике.
      Будь это прежде, Мехти, пожалуй, не стерпел бы, выхватил бы пистолет, выбежал на улицу, попытался сделать невозможное: вырвать Анжелику из лап гитлеровцев. И так было бы во сто крат легче, чем стоять неподвижно у окна и слушать, как кричит Анжелика. Но Мехти понимал: гитлеровцы только этого и ждут: они ведь и рассчитывают на то, что партизаны не выдержат, кинутся на выручку товарищу - прямо под фашистские пули! Нет! Стой здесь, Мехти. Ты же сильней и умней их... Анжелику ты все равно не спасешь, а других поставишь под удар: фашисты выйдут из кино невредимыми, и, кто знает, сколько добрых, честных людей примет смерть от их рук. "Прежде всего ты должен заботиться об успешном выполнении заданий", - вспомнились Мехти слова полковника. Во имя долга ты должен победить самого себя, Мехти.
      Наклонившись над Васей, Мехти потряс его за плечо:
      - Вася, друг, очнись! Очнись, Вася! Нам нельзя больше оставаться здесь. Вася, ты слышишь? Вставай!
      Вася слышал голос Мехти как сквозь сон. Он смотрел на него помутневшими глазами. Сознание медленно возвращалось к нему.
      - Вставай! - уже приказал Мехти. - Вставай, Вася, надо уходить отсюда.
      И тут до них снова донесся голос Анжелики.
      - Отпустите меня! - кричала она из последних сил. - Моя смена начинается! Моя смена начинается, мне нужно торопиться! Отпустите, вы слышите?
      Анжелика давала им знать: сеанс в кинотеатре начинается, спешите!..
      - Спасибо, Анжелика, мы слышим тебя, - дрогнувшим голосом проговорил Мехти и повернулся к Васе: - Ты слышишь, Вася, она напоминает нам о нашем долге. Мы должны взорвать кинотеатр! Ты слышишь, Анжелика зовет нас!
      Да, Вася слышал каждое слово Анжелики. Он медленно поправил свой пояс, хрипло сказал:
      - Пойдем!
      Было ясно, что Анжелика, сама того не желая, привела немцев на набережную. И надо было немедля выбираться из этой западни.
      - Что же ты ждешь? - нетерпеливо выкрикнул Вася. - Скорей туда, к кинотеатру!
      - Да... если это удастся, - думая о том, как им уйти отсюда, сказал Мехти.
      Внешне он казался сейчас спокойным, но мысль его работала с лихорадочной быстротой. Перед тем как выбрать это парадное, он тщательно изучил все входы и выходы из него. Это был большой дом, с выходами на разные улицы, с несколькими парадными подъездами. Но ведь оцеплен весь квартал, и дороги закрыты со всех сторон. Единственное, что помогало им, - это темнота и немецкая форма, которая была на обоих.
      Мехти подошел к окну, окинул взглядом площадь. На ней было полным-полно немцев. Они входили во все парадные и ворота, выволакивали оттуда людей. Люди не понимали, почему их хватают и проверяют у них документы; они кричали, бранились. На площади поднялась страшная суматоха. Мехти увидел, что немцы подходят к дому, где находились они с Васей. Он как будто только этого и ждал.
      - Идем, Вася. Скорее! - заторопил он. - Нам надо затеряться среди солдат. Понимаешь? Как будто мы вместе с ними ищем партизан.
      - Понятно.
      С силой распахнув парадные двери, они выбежали на улицу. Навстречу им кинулись трое эсесовцев. Эсесовцы были явно озадачены: когда же эти двое успели войти в подъезд, в который еще никто вроде не входил?
      - Скорее на чердак! - скомандовал Мехти. - И возьмите побольше людей, взломать дверь!
      Он повторил это приказание нескольким эсесовцам, и через минуту до пятнадцати гитлеровцев бежали уже на седьмой этаж к чердаку.
      Вася озирался по сторонам, ища глазами Анжелику, но Мехти сильно толкнул его в бок.
      - Вперед и налево, - шепнул он. - Там больше немцев.
      Вася шел машинально; мысли у него были сбивчивыми. В этой толпе находится и Анжелика... И ее мучают. А он, Вася, знает об этом и все-таки оставляет ее на растерзание этим зверям.
      - Налево, налево! - еще раз напомнил ему Мехти. Он видел, что с Васей творится неладное, и был поэтому напряжен вдвойне.
      Слева от них, справа, впереди и сзади сновали немцы. Мехти искусно лавировал между ними, постепенна продвигаясь вперед. Если им удастся миновать и этот вот угол, то они забегут во двор противоположного дома и смогут выйти через другие ворота за кольцо облавы.
      Не доходя шагов тридцати до угла, Мехти вдруг замер как вкопанный. На углу, в бледном свете фар, стоял Карранти. Он что-то приказывал двум нацистам.
      - Назад! - тихо приказал Мехти. - Нет, уже поздно. Он заметил нас. Видишь - зовет. Надо идти на него и, поравнявшись, стрелять. Только бы не промахнуться!.. А за Анжелику, Вася, не обижайся. Я не мог поступить, иначе.
      Вася в упор смотрел на Карранти.
      - Пошли! - сказал Мехти.
      Они шли быстро, так же как и все вокруг них. Осталось семь-восемь шагов...
      - Я не могу больше! - сквозь зубы процедил Вася.
      - Подожди.
      - Ну! Теперь можно?
      - Подожди.
      Вася хорошо видит лицо Карранти, который, поджидая их, смотрит почему-то в сторону.
      - Что же ты медлишь, Мехти?
      Но тут произошло нечто неожиданное. Когда они поравнялись с Карранти, тот обернулся к ним и в бешенстве закричал:
      - Что вы так плететесь! Так вы и черепаху не догоните! Скорее налево, в третий подъезд!
      Карранти не узнал их в темноте, принял за своих, и это спасло ему жизнь, а Мехти и Васе дало возможность, войдя в подъезд, выбежать оттуда во двор... Путь был свободен.
      Они понимали, что спаслись чудом. И они и Карранти. Так уж случилось. Карранти искал их, они давно уже искали Карранти и все никак не могли напасть на его след... А вот встретились - и пришлось разойтись. До новой встречи...
      Вася понял, что только Карранти мог узнать и выдать Анжелику немцам, и сейчас уже мечтал об этой новой встрече, жалея в глубине души, что рядом с ним был сегодня Мехти. Если бы не Мехти, он давно бы разрядил свой автомат в американца, которого ненавидел сейчас больше всего на свете.
      Ненависть заслоняла от Васи все, что было вокруг него, и он не помнил, как Мехти вывел его в тихий узкий переулок.
      Мехти и Вася вошли в зал кинотеатра, когда сеанс уже начался. На экране армия третьей империи переходила линию Мажино.
      Мехти и Вася должны были обязательно сесть в разных концах зала, чтобы оставленная ими взрывчатка могла поднять на воздух весь кинотеатр. Однако несчастье с Анжеликой выбило из колеи и Мехти. На этот раз ему изменило обычное умение мгновенно ориентироваться в обстановке, хладнокровно учитывать каждую мелочь.
      Большинство мест в зале было занято, и Мехти с Васей машинально стали пробираться к задним рядам. Глаза их не привыкли к темноте, и они шли ощупью, толкая солдат, наступая им на ноги. Отовсюду слышалось шиканье. Мехти и Вася шли, как по краю пропасти.
      Наконец они нащупали свободные стулья. Мехти потянул Васю за рукав, и они сели. Мехти толкнул Васю локтем, и они, почти одновременно, раздавили капсули детонаторов в карманах. Затем сняли свои сумки и для удобства спрятали под стулья, на которых сидели.
      Теперь можно было посмотреть на экран.
      Демонстрировался фашистский фильм "Разгром Европы". Небо кишмя кишело "мессершмиттами", все живое на земле гибло под гусеницами танков с черной свастикой и белыми черепами, дома превращались в руины, море бороздили бесчисленные военные корабли. Война шла и под водой - немецкие морские пираты, все как на подбор, здоровенные, с традиционными длинными бородами, торпедировали французскую эскадру, и гигантские столбы воды вздымались там, где секунду назад находился корабль.
      Это внушительное зрелище должно было вселить веру в "сверхчеловеческую" силу гитлеровцев.
      В вагоне, в Компьенском лесу, разыгрывалась комедия капитуляции Франции. Гитлер довольно потирал руки. И снова начали сменяться кадры, показывающие победу за победой...
      Но немцы, находившиеся в зале, смотрели фильм равнодушно, все это давным-давно прошло и уж не повторится...
      А Васе и здесь не сиделось... Жажда мести томила его... Так и подмывало пустить автоматную очередь в головы сидящих перед ним фашистов. "Если бы не Мехти, если бы только не Мехти..." На себя ему было наплевать, но не мог же он допустить, чтобы пострадал Мехти! Это было единственным, что сдерживало Васю.
      А с экрана гремели пушки, выли минометы, ревели "мессершмитты", с бреющего полета обстреливающие мирных людей... Пала Чехословакия, фашисты триумфально двигались к Польше. Все склонялось перед их мощью.
      На экране - сцена расстрела женщин и стариков. Крупным планом показаны лица солдат: это "национальные герои".
      - Это я! Это я! - крикнул вдруг один из солдат, сидевших в зале. - Вы видели? Это был я!
      Но никто не отозвался, никто не похвалил его... Все это было в прошлом, в далеком прошлом.
      Пожалуй, многих из сегодняшних зрителей можно было увидеть на экране, но они уже не вопили "это я", как этот болван, который только раздражал всех своим криком. Солдаты предчувствовали надвигающуюся на них беду, и их беспокоила уже не судьба нацистской Германии, а своя собственная. Они хотели бы забыть обо всем, что глядело на них с экрана, - это сейчас вовсе не поднимало их боевого духа, а наоборот, пугало их, служило против них беспощадным обвинением.
      - А, это долговязый Курт! - обратился Мехти к Васе так, чтобы могли услышать и соседи. - Я его знаю. Я уже видел эту картину.
      Вася не отзывался. До взрыва оставалось минут двенадцать.
      - Да, это точно. Я видел эту картину, - еще громче повторил Мехти, подтолкнув Васю. Но Вася сейчас ко всему был безучастен. В ушах его все звучал крик Анжелики. Ему казалось, что крик этот звучит и с экрана, сквозь грохот танков и рев самолетов.
      - Да, я вижу эту картину уже в третий раз, - и Мехти, поднявшись с места, потянул за собой Васю.
      Снова отовсюду раздалось шиканье: тени Мехти и Васи легли на экран. Вскоре тени исчезли...
      * * *
      Вася и Мехти торопились уйти подальше. Они шли по той же дороге, по которой пришла сюда Анжелика.
      На перекрестке, в средних кварталах города, они замедлили шаг.
      "Анжелика, родная!.. Ты услышишь, ты услышишь наш голос! И узнаешь, что мы живы, что мы мстим за тебя!" - думал Вася, смотря на город.
      - Пора, - сказал Мехти.
      И тут же послышался грохот взрыва.
      Мехти не знал, что цепь сегодняшних неудач продолжается - они оставили взрывчатку в одном месте зала, и взрыв разрушил боковую стену, похоронив под собой лишь небольшую часть зрителей. Большинство же гитлеровцев уцелели и сейчас, озверев от ярости, толкались и бесновались вокруг обвалившейся стены. А через несколько минут улицы Триеста снова осветились синим, прыгающим светом фар, и все дороги, уходящие из города, закишели мотоциклами.
      Однако Мехти и Вася были уже далеко. Они уходили по холмам, куда мотоциклисты подняться не могли. Бежать было трудно, разведчики спотыкались о кочки, о кусты, о камни, падали, снова поднимались, ползли...
      И все-таки фашистам удалось напасть на след разведчиков.
      Едва они миновали заброшенную каменоломню, как услышали лай собак, пущенных по их следу. Вскоре прогремели позади них первые выстрелы. Немцы стреляли наугад, но одна из шальных пуль угодила Васе в ногу, сорвала ноготь с большого пальца. В сапоге захлюпала кровь. Заметив, что Вася сильно хромает, Мехти приостановился:
      - Что с тобой?
      - Пустяки. Палец.
      Но Вася чувствовал, что бежать больше не может.
      Лай собак слышался все ближе и ближе. Вот они появились на соседнем холме... Это были два разъяренных доберманпинчера; они, храпя, рвались с цепей.
      - Ложись, Вася! - крикнул Мехти и сам упал на землю. - Надо сначала убрать этих собак, а то они все нам испортят!.. Смотри, не промахнись!
      Два выстрела слились в один. Отчаянно завиажали ищейки... Немцы, не переставая стрелять, ринулись к холму, на котором укрылись разведчики.
      Несколько пуль рикошетом отлетело от большого камня, лежащего рядом с Мехти и Васей. Вскоре разведчики заметили в темноте силуэты множества солдат, которые быстро ползли вверх по холму. Мехти осмотрелся: позади крутой обрыв, поросший по склонам карликовыми соснами, левее начинался подъем в горы; там тянулась узкая проселочная дорога.
      На проселочной дороге немцы догнали бы их очень ьыстро, аобрыва Васе, пожалуй, не одолеть.
      - Вася, - тихо сказал Мехти, - возьми мой пистолет, а мне дай свой автомат.
      - Что ты собираешься делать? - настороженно спросил Вася, передавая ему оружие.
      - Слушай меня, Вася. Налево от нас дорога. Видишь?
      - Вижу.
      - Так вот: я задержу их здесь минут на пятнадцать, а ты за это время должен успеть уйти как можно дальше. Если я не догоню тебя, ты не жди, а постарайся добраться до лагеря.
      - Нет! - твердо сказал Вася.
      - Вася, у нас считанные секунды! Ты думаешь, я так просто дамся им в руки?! Я спущусь по обрыву. Вряд ли кто-нибудь из них осмелится нырнуть туда за мной!
      - Не пойду, Мехти!
      - Вася, если ты останешься, мы погибнем оба. А так - оба спасемся! Немедленно отправляйся в лагерь. Выполняй приказ! Ну!
      Вася ушел, то и дело оглядываясь, а Мехти открыл беглый огонь. Он давал из автомата короткую очередь и тут же менял место. Так, не позволяя немцам приблизиться, Мехти постепенно ползком пятился к краю обрыва. Вот ноги его повисли над обрывом; Мехти поджал их. Голову он укрыл за каменной глыбой. В Мехти полетели гранаты. Но каменная глыба надежно защищала его спереди, и только дождь из камней сыпался на Мехти. Сзади него гранаты не разрывались, а если и разрывались, то где-то далеко внизу: они не могли причинить ему никакого вреда.
      Мехти давно мог бы скрыться от немцев, скатившись вниз по обрыву, но он не переставал думать о Васе: чем дольше он задержит фашистов, тем дальше уйдет Вася.
      Вася уходил по проселочной дороге. Сначала он бежал, забыв даже про боль в ноге. Понемногу нога стала неметь, и Вася пошел медленнее. Он часто останавливался, прислушиваясь к звукам далекой перестрелки. "Что же он не уходит?" - с тревогой думал Вася.
      Ему неудержимо хотелось возвратиться назад, к Мехти, но Мехти был прав: вдвоем они не смогли бы уйти от немцев. И все-таки смел ли он оставлять друга одного? Вася, наверно, повернул бы назад, если бы острая боль, пронзившая ногу, не заставила его сесть на землю. Он пополз в сторону леса. Перестрелка длилась еще несколько минут, а потом стало тихо...
      ...Поняв, что по ним уже не стреляют, немцы выждали несколько минут и стали осторожно подползать к камню, из-за которого только что раздавались выстрелы.
      Однако ни за этим, ни за другими камнями они никого не нашли. Оставалось считать, что они свое дела сделали: путь отсюда был только один в обрыв, а сорвись с того обрыва даже кошка, и та не осталась бы в живых.
      Все же немцы, посоветовавшись, порешили на том, чтобы дождаться рассвета и, спустившись в обрыв, подобрать трупы и доставить их в Триест.
      Но трупов нигде не оказалось.
      * * *
      Вася смог добраться до штаба бригады только к позднему вечеру, и то лишь с помощью местных крестьян.
      Пока доктор промывал его рану, он довольно несвязно рассказывал стоявшим у его изголовья Сергею Николаевичу и Ферреро обо всем, что с ними случилось.
      Вася был утомлен и измучен, но вовсе не болью в ноге, а всем пережитым за эти два дня. Не было рядом с ним Анжелики, которую он оставил в руках немцев, не было Мехти.
      Все это походило на страшный, нелепый сон, и Васе хотелось проснуться, отогнать от себя чудовищный кошмар... Однако кошмар этот был действительностью, и некуда было спрятаться, уйти.
      Вася слег. Потом он стал выкрикивать что-то непонятное, и все твердил, что он не хотел уходить, не хотел!..
      - У него горячка, - сказал доктор Сергею Николаевичу и Ферреро.
      - Хорошо еще, ему не сказали, что с кинотеатром у них тоже получилось неважно...
      - Да, ошибка на ошибке... - с горечью прошептал полковник.
      Он постоял немного, понурив голову, но тут же, как бы вспомнив о чем-то, распрямился и уже обычным голосом, к которому так привыкли все в бригаде, обратился к Ферреро:
      - Надо немедленно отправить людей на поиски Мехти. Я пойду с ними.
      - Нет, полковник, тут нужен человек, который знает каждый камень. С ними пойду я. А ты, на всякий случай, останься здесь, - возразил Ферреро.
      Сергей Николаевич ответил не сразу. Ему было тяжело оставаться, и, откровенно говоря, ему все казалось, что сам он сделает это лучше, чем кто бы то ни был другой, но Ферреро действительно знал здесь каждую кочку.
      - Вы вот что... - стараясь сдержать волнение, заговорил, наконец, Сергей Николаевич. - Вы поищите как следует... Если же не найдете, то свяжитесь с товарищем П., - пусть он разузнает о судьбе Мехти и Анжелики. Ох, не наделал ли он чего, горячка!..
      - Я все сделаю, - кивнул Ферреро.
      Через десять минут большая группа вооруженных партизан спускалась по горной тропинке. Их вел Ферреро.
      Идти оказалось труднее, чем он думал. Везде были немцы, и приходилось то и дело сворачивать в сторону, удаляться в глубь леса. С трудом достигли они обрыва, где Мехти вел недавно неравный бой с фашистами. Пуговицы от солдатских шинелей, пробитые пулями каски - все говорило о том, что Мехти уложил немало фашистов. Земля у обрыва была усеяна осколками гранат и камней.
      "Да, трудно ему было, очень трудно", - думал каждый.
      К Ферреро подошел крепыш-болгарин.
      - Там, внизу, следы немецких сапог, - сказал он.
      Ферреро оживился:
      - Ведь Михайло тоже был в немецких сапогах!
      - Там много следов, - хмуро сказал болгарин. Ветви карликовых сосен были помяты: кто-то хватался за них, катясь вниз по склону...
      Ферреро велел обшарить весь овраг. Но тут партизаны увидели карабкающегося к ним Сильвио. По тому, как он торопился, чувствовалось, что у юноши важные вести. Сильвио еще ночью был отправлен к крестьянке-связной, у которой ночевала группа Мехти перед тем, как идти в Триест.
      - Что? - нетерпеливо спросил Ферреро, когда Сильвио, запыхавшись, остановился перед ним.
      - Жив... жив Михайло! - радостно воскликнул Сильвио. - Он был там, переоделся, взял свой этюдник и тут же ушел.
      - Куда ушел? - перебил его Ферреро.
      - Как куда? К нам в лагерь.
      - Но у нас его нет!
      Партизаны озадаченно переглянулись. Кто-то высказал предположение:
      - А вдруг Михайло у немцев? Ведь он мог не знать, что вокруг немцы!
      Командир промолчал.
      Дальнейшие поиски ничего не дали. Ферреро был неутомим, он посылал партизан по одному, по два в занятые немцами села: ведь могло же случиться, что Михайло принял новый бой и был тяжело ранен. И каждый раз, когда посланные возвращались с вестью, что Михайло в селе нет и что сельчане не слышали, чтобы его схватили немцы, Ферреро в душе радовался: для него было бы жестоким ударом, если бы Мехти оказался в лапах у немцев.
      Больше суток искали партизаны Михайло. Люди не смыкали глаз: они забирались в самое логово врага, любым способом добывали сведения о своем товарище. Особенно усердствовал Сильвио. Однако поиски ничего не дали.
      После недолгого раздумья Ферреро пришел к выводу, что нужно послать людей в Триест, чтобы повидаться с членами триестинского подполья, обновить места явок, связь, а заодно найти следы Мехти и узнать судьбу Анжелики. Все это мог сделать либо он сам, либо его заместитель. Было решено, что в Триест пойдет полковник, а с ним Анри Дюэз.
      Многое хотел сказать Ферреро своему заместителю, к которому он привык за это время, как к родному брату, и которого крепко полюбил. И вот они прощались. Стояли друг перед другом и молчали. Ферреро смотрел на полковника, словно желая навсегда сохранить в памяти родные черты его лица. В сущности, ведь не так много лет Сергею. Сорок. Но как он постарел за то время, что они были вместе. Серебрится жесткая щетинка на небритом лице, мешки под внимательными, чуть усталыми глазами... То же самое думает полковник, молча прощаясь со своим командиром. "Рано постарел ты, Луиджи. Что такое пятьдесят лет?.. Знаю, тебе очень трудно, друг мой. Мне тоже трудно... Прощай, Луиджи..."
      Луиджи кусал седой ус, глядел вслед удаляющимся Сергею и Дюэзу. Круто приходится Луиджи. Нет Анжелики. Куда-то исчез Мехти. Вернутся ли Сергей и Анри?.. Ферреро стоял на дороге, как могучий дуб с обрубленными ветвями...
      * * *
      По юго-восточной окраине Триеста шли два человека. Оба были в изрядно потрепанных рыбачьих робах из грубого брезента. Впереди, слегка прихрамывая, шагал худощавый рыбак с острым и желчным лицом, а в нескольких шагах от него, согнувшись под тяжестью большой плетеной корзины, полной свежих усачей, шел его спутник. Одежда их была еще мокра и покрыта рыбьей чешуей, и от них пахло морем и рыбой. Они шли по направлению к рынку, а вслед за ними брели голодные коты. Шедший впереди был Анри Дюэзом, за ним следовал Сергей Николаевич.
      Все казалось розовым в утренних лучах солнца. Сергей Николаевич понуро шел за Дюэзом, сгибаясь под тяжестью своей ноши. Впереди медленно ползла его тень, а ему казалось, что это не его, чужая... Он отчетливо слышал своеобразный городской шум и старался не оглядываться, когда мимо проходили патрули. Он, Сергей Любимов, сейчас рыбак, глухонемой...
      Из трехэтажного облезлого дома нацисты вывели окровавленного мужчину, он упал, его поволокли по мостовой к грузовой машине. Сергей Николаевич слышал, как хрипел истекающий кровью мужчина и как неистово кричали трое его детей - два мальчика лег десяти и восьми и девочка, поменьше.
      Но Сергей Николаевич не должен слышать это, ведь он глухонемой...
      Трое гитлеровцев остались охранять дом, остальные, взяв свою полуживую жертву за руки и за ноги, швырнули ее в машину и уехали вниз, к центру города. Дети с плачем побежали за машиной. Бежавший впереди споткнулся, со всего разбега ударился о камни мостовой, крикнул от боли. Брат и сестра подняли его. Они остановились, смотря вслед машине, увозившей их отца. Кругом стало тихо, слышалось лишь всхлипывание детей. Девочка то и дело вытирала грязной ладошкой капли слез, размазывая их по щекам.
      Сергей Николаевич почувствовал, как заиграли мышцы его рук, и поймал себя на том, что он выпрямился, словно вовсе и не нес на спине тяжелую корзину, полную рыбы. Дюэз, как ни в чем не бывало, слегка прихрамывая, продолжал идти и невозмутимо посасывал свою глиняную трубку. Сергей Николаевич снова сгорбился и побрел за товарищем, искоса поглядывая на свою длинную тень сбоку.
      Промчались несколько машин. Неожиданно одна из них затормозила около Сергея Николаевича.
      - Стой! - крикнул вышедший из кабины грузовика офицер. Из кузова выпрыгнули несколько эсесовцев и итальянских солдат.
      Сергей Николаевич не остановился, но сильный удар автоматным прикладом в бок заставил его пошатнуться,
      Дюэз обернулся, увидел, что его товарища взяли в кольцо, и, прихрамывая еще сильнее, проковылял к эсесовцам.
      - Что он вам сделал? - спросил он у офицера, вынимая трубку изо рта, старчески выпячивая нижнюю губу.
      Офицер, видимо, счел ниже своего достоинства ему отвечать. Повернувшись к своему соседу, он спросил:
      - Что за хромой?
      - Готов лишиться головы, - решительно произнес один из итальянцев, что этот субъект вовсе не хромой.
      Дюэз понял, что нельзя терять ни секунды. Спокойно нагнувшись, он потянул вверх левую штанину, молча показывая эсесовцам ногу с вырезанной икрой, и стал бесстрастно, даже с некоторым удовольствием рассказывать:
      - Это меня змея укусила. Есть такая небольшая желтая змейка у нас на Корсике. Укус ее - смертелен, надо сразу же вырезать мясо вокруг укушенного места. Так я взял нож да и вырезал себе икру.
      Офицер поморщился.
      - Что несешь? - спросил он Сергея Николаевича.
      Тот тупо уставился на офицера и, конечно, не ответил.
      - Что несешь, болван? - заорал офицер.
      На этот раз Сергей Николаевич вопрошающе взглянул на Дюэза, который ответил вместо него.
      - Сегодня нам повезло... Мы несем наш улов на рынок. В корзине свежая рыба.
      - Я спрашиваю не у тебя, я спрашиваю у него.
      - Он не ответит на ваш вопрос, господин офицер.
      Офицер извлек пистолет из кобуры:
      - Пусть попробует.
      Сергей Николаевич молча смотрел на офицера, будто не понимая, что от него требуют, а Дюэз, махнув рукой, беспечно улыбнулся, будто ему было все равно, убьют его товарища или нет.
      - Я его знаю с малых лет. Он еще в жизни ни одного слова не произнес. Он родился глухонемым. Зато сети тянет лучше нас всех...
      Офицер снова обернулся к итальянцу:
      - Может быть, теперь ты скажешь, что этот паршивец не глухонемой?
      - Я молчу, - поспешно сказал тот.
      - Тогда я могу поспорить, что он умеет великолепно говорить... Он сейчас расскажет нам, откуда идет, куда торопится и что он намерен делать в Триесте.
      Приближалось тяжелое испытание. От недавнего удара прикладом в ушах Сергея Николаевича стоял гул. Он не знал, положить ли свою ношу на землю, или продолжать держать ее на спине... Эсесовцы с любопытством смотрели на своего офицера, который вплотную приблизился к рыбаку и прицелился ему в лоб.
      - Буду считать до трех, - сказал он, - если не ответишь, отправишься на тот свет глухонемым. Понял?
      Но рыбак, видимо, ничего не понял. Он молчал, беспокойно оглядываясь на своего спутника, видя, что ему угрожают смертью.
      - Раз, - сказал офицер.
      Сергей Николаевич смотрел прямо в дуло наведенного на него пистолета.
      - Два!..
      "Эх, Сергей, - мелькнуло у полковника, - не в свое дело ты полез..." В ушах гудело сильнее. Он ясно видел, как палец с покрытым лаком ногтем лег на курок, курок подавался туго...
      - Он же глухонемой, господин офицер, - снова пробормотал Дюэз, - он с рождения ни одного слова не сказал... вот сети он тянет лучше всех...
      - Три!..
      Раздался выстрел. Дюэз подпрыгнул на месте, вызвав общий смех нацистов. А Сергей Николаевич, не дрогнув, продолжал стоять на месте, словно прирос к земле.
      Выстрел был провокационный - стрелял в воздух стоявший слева эсесовец. И сколько напряжения, какая неимоверная собранность потребовалась Сергею Николаевичу для того, чтобы не услышать этого выстрела. Откровенно говоря, он был готов к худшему. Мог ведь выстрелить и сам офицер. А ему надо было только молчать. Молчать и этим спасти себя и своего товарища Дюэза, которому за эти несколько секунд тоже пришлось пережить такое, что он разразился удушливым кашлем и отхаркнулся кровью. Потом все пошло легче. Гитлеровцы перебрали рыбу в корзине, часть ее высыпали в кузов грузовика и отпустили их. До базара дошли спокойно.
      Дюэз вдруг оказался неплохим торговцем: он зазывал покупателей, ломил цену, божился, ругался. Сергей Николаевич вначале с любопытством смотрел на безделушки, которые продавали вокруг местные умельцы, на пробки, превращенные в забавные фигурки, на деревянных козлов, обезьян и слонов, на тряпье, которое вынесли хозяйки для обмена на продукты. Потом он и сам включился в торговлю: сел на землю за стойкой, положил рядом корзину. К нему подходили почему-то все неторопливые покупателя - садились рядом, долго торговались, перебирали усачей. Сергей Николаевич был тих, терпелив, лишь изредка незаметно вставлял фразу, другую. Долго торчал у корзины старенький, сморщенный священник. Еще дольше сидел молодой парень, видимо, рабочий. Корзина опустела. Можно было двигаться обратно. Нести пустую корзину было легче, но на душе Сергея Николаевича было по-прежнему тяжело.
      Они возвращались по тем же улицам, по которым шли сюда. Снова впереди ковылял Дюэз, а за ним понуро шел его спутник.
      В одном месте к ним опять прицепились гитлеровцы, но, видимо, они куда-то торопились, а поэтому только обшарили корзину и побежали дальше.
      "Да, нелегко бывает Мехти каждый раз, когда он появляется в Триесте... Трудно, очень трудно... и Мехти, и Васе, и бедной Анжелике..." Теперь Сергей Николаевич понимал это особенно хорошо.
      С явками и связью удалось все наладить, но сведения о Мехти и Анжелике были далеко не утешительными. Анжелика находилась в гестапо, ее пытали. Гитлеровцы написали в газете, будто она призналась в причастности к партизанам, дала много ценных сведений. Когда Сергей Николаевич услышал это, он невольно улыбнулся. Анжелике он верил так же крепко, как верил себе... Жаль, очень жаль эту смелую, прекрасную девушку, которой, очевидно, предстоит умереть под страшными пытками гитлеровцев... Что касается Мехти, то о нем в Триесте никаких сведений не было. Полковнику удалось выяснить лишь, что Мехти в Триесте нет, и никто не знал, где он находится.
      Добравшись к себе, полковник и Дюэз рассказали партизанам о Мехти и Анжелике.
      - Бедное дитя! - нахмурил густые брови крепыш-болгарин и снял свою измятую шапку.
      - Что вы снимаете шапку? - возмутился Сильвио. - Она еще жива!