Звонарь прыгнул к лестнице, когда всклокоченная голова оборванца поднялась над перилами. Галерея лежала на высоте шестидесяти футов, — не считая свободной лестницы. И по всей этой длине была лестница с вооруженными нападавшими, подобными воинственной змее, которая неукоснительно ползла вверх.

Но Квазимодо остановил их. Прежде чем оборванец со всклокоченной головой сумел перебраться через перила, горбун схватил его за плечи и толкнул в глубину. Тот упал с распростертыми руками — как, птица, чьи крылья отказали — в плотную гроздь людей у основания лестницы.

Тут же после Квазимодо схватился за верхние концы лестницы и яростно тряхнул ее, так что нападавшие один за другим непроизвольно отправились в полет. Оборванцам, похоже, не сопутствовала удача: сперва дождь из камней, потом жидкое олово, а теперь — умирающие, которые в муках стонали среди своих товарищей. Скинутая лестница на миг стояла прямо, словно она ничего не могла решить. Наконец, она упала назад и ударилась о площадь перед Собором, где ее перекладины треснули как до этого кости обрушившихся.

С криком триумфа Квазимодо обратился к человеку в рыцарских доспехах. Тут железный человек поднял забрало и открыл черты безбородого лица, которое подходило более оруженосцу, нежели рыцарю.

— Лучше тебе меня и не трогать, мой неотесанный братец, — крикнул Жеан Фролло де Молендино. — Это совсем не понравится моему старшему брату Клоду!

Действительно, Квазимодо замолчал и остановился перед предательским школяром, нерешительно покачиваясь. Жеан относился к армии оборванцев и, по мнению Квазимодо, был врагом. Но как брата отца Фролло его окружала аура неприкосновенности.

— Ой, какой же ты отвратительный! — вырвалось у Жеана. — Без одежды это видно совершенно ясно. Творец, должно быть, совсем не взглянул, когда лепил тебя. Как ты сам-то можешь выносить свой вид? Совершенно верно, что у тебя только один глаз, что ты не вдвойне таращишься на всё своим единственным глазом. Этот будет добрый поступок — спасти тебя от глаза и тем самым от твоего собственного вида, старый циклоп!

Горбун смотрел на него пристально. Казалось, он понял слова Жеана — по крайней мере, их смысл. На его лице смешались печаль и гнев.

Со своим обычным блеющим смехом школяр натянул арбалет и прицелился в голову Квазимодо. Только одна мысль овладела мной: я должен предупредить позорный поступок!

Я выскочил из тени, которая до сих пор скрывала меня, и бросился на Жеана, желая вырвать у него оружие. Но короткая стрела с опереньем уже вылетела из арбалета Но все же я изменил первоначальную траекторию, так что она попала не в глаз Квазимодо, а в его левую руку.

Звонарь стоял совершенно не шелохнувшись, не издав ни крика боли, не скорчив гримасы.

Правой рукой Квазимодо вытащил стрелу из своего тела, сломал ее о колено и небрежно бросил деревяшки на пол. Он пошел на нас, высоко подхватил Жеана и бросил его о стену с такой силой, что латы зло заскрипели, а паренек издал громкий стон.

— А у вас, Жеан, отличный голый вид? — усмехнулся Квазимодо, который крепко держал руки школяра своей огромной рукой.

Другая рука принялась за ответ на вопрос — она раз за разом освобождала Жеана от доспехов и оружия. Горбун ощипывал школяра, как курицу, он раскидал сперва железо, а потом одежду по галерее, пока Жеан так же не остался столь же обнаженным, как и воспитанник его брата. Огонь на башенной галерее отбрасывал свой красноватый свет вниз и освещал обоих обнаженных, как ожившие скульптуры.

— Вы действительно гораздо красивее, чем я, — молвил Квазимодо. — Ваш вид бросает баб в восторг, мой же — в ужас. И все же у меня есть власть убить вас одним ударом руки.

Его правая рука легла вокруг шеи Жеана Фролло и медленно сжималась. Школяру было уже нечем дышать, его лицо посинело.

Я поднялся и встал рядом с Квазимодо:

— Остановитесь! Жеан заслужил наказание. Но это было бы чистым убийством.

Квазимодо посмотрел на меня удивленно и отпустил свою жертву. Жеан соскользнул по стене на пол и, глубоко дыша, остался лежать в пыли.

— Мы должны помочь Эсмеральде! — сказал звонарь. Даже если он с трудом понимал, то в смысле его слов не было сомнения: кто был против цыганки, был его врагом. Это распространялось на обоих Фролло, а так же на меня, хотя я его только что спас.

Я хотел объяснить ему, что его действия не принесли ничего, кроме бесчисленных трупов. Толпа оборванцев уже приготовилась к новому нападению, принесли лестницы и веревки и взяли разбег из близлежащих улиц. Повсюду говорилось, что Клопен Труйльфу предал Нотр-Дам растерзанию, и ни один из двуногих уличных бродяг в Париже не хотел остаться без своей добычи. И если звонарь не признал этого, то он стоял на потерянном посту. Я хотел помешать тому, чтобы в итоге погиб он сам, я не хотел сразу же потерять брата, которого только что нашел.

Прежде чем я сумел произнести хоть слово, я потерял почву под ногами, но мой больно ударившийся лоб снова быстро нашел ее.

Молния мелькнула в моей голове; я почувствовал колющую боль, которая грозила потушить все вокруг. В полузабытьи я воспринял, как рука обняла меня вокруг груди и потянула вниз. Что-то твердое, острое воткнулось мне в горло, и теплая жидкость заструилась по моей шее и груди. То, что это — моя кровь, я понял, когда смог снова думать яснее.

Жеан сидел на корточках возле меня, схватив за руку, и угрожал мне кинжалом, который он держал в другой руке. Клинок был из того оружия, которое Квазимодо отнял у него. Жеан повалил меня, схватив за ноги, и подобрал кинжал. Горячее дыхание билось в возбужденном ритме возле моей щеки. Его возбуждение было не только порождением смертельной опасности, в которой он оказался, но и желанием самому приносить смерть.

Я чувствовал это слишком четко. Это было внезапное, ясное осознание, какое часто пронзает нас в самые неожиданные и неподходящие моменты. В один миг я понял, что Жеан — не только шпион и агитатор своего брата С уверенностью, с которой он держал нож, соседствовало чувство удовольствия, что ему достанется и моя кровь. Я видел его во Дворе чудес за карточной игрой, и я вспомнил десятку во рту Одона. Я видел Одона, чье горло было разрезано, как и у сестры Виктории…

— Вы не можете перерезать мне глотку, Жеан, — закряхтел я жалобно дрожащим голосом.

— Не заблуждайтесь, мастер Поросенок! — захохотал Жеан в мое ухо. — Квазимодо нравится наводить ужас, но с кинжалом в руке я могу отразить его. Итак, что же помешает мне побеспокоиться о сквозняке в вашей пасти?

— Вам не хватает десятки, чтобы увенчать ваше дело.

— Ах, вы в курсе. С каких пор?

— Самым печальным образом — только с этого вот момента. Одно сходится с другим. Вы были не случайно поблизости, когда умер Одон — вы стали его смертью. Такой опытный человек, как Фальконе, раскрыл бы скоро все ваши козни.

— У вас скоро появится возможность передать ему ваши похвалы.

Когда Квазимодо медленно приблизился, Жеан усилил давление ножа, и снова кровь потекла по моей груди. Приятное тепло, которое распространялось с клейкой жидкостью, было обманчивым, оно соседствовало с пугающей смертью…

— Остановись, Полифем! — рявкнул жнец Нотр-Дама на Квазимодо. — Или ты хочешь, чтобы спаситель света твоего глаза умер?

С гневным рычанием звонарь остановился. Понял он слова Жеана или нет, но положение было однозначным. С наклоненным вперед туловищем и размахивающими руками Квазимодо походил на обезьяну, которая ждала приказаний своего человеческого хозяина. Он не мог мне помочь. Все, что бы он не предпринял, любое движение, которое не понравилось бы Жеану, могло привести к моей смерти. Все зависело от меня.

Я собрал все свои силы и ударил обоими локтями вниз — глубоко в плоть Жеана. Со свистом вырвался воздух из его тела. Давление кинжала ослабло. Я схватил руку, в которой он держал оружие, обеими руками и вывернул ее в противоположном направлении. У Жеана должно было появиться ощущение, словно тысячи иголок вонзились ему в руку. Он закричал и выронил кинжал.

Как пикирующий сокол, кинулся на нас Квазимодо, схватил Жеана с пола и поднял его обеими руками в воздухе. Так он подошел к перилам, где он перехватил жнеца одной рукой за щиколотки и размахнулся над пропастью, словно хотел попробовать метание, как Давид. Его снарядом был Жеан, который ни разу не вскрикнул.

Я не вмешивался. С тех пор, как я понял, что он был жнецом, я не мог испытывать сочувствия к Жеану Мельнику, даже тогда, когда Квазимодо отпустил его. Я услышал скрипучий шум, треск черепа, глухой удар и четырехсоткратный крик внизу на Соборной площади.

Покачиваясь, я встал на ноги, облокотился на перила и посмотрел вниз. Тело Жеана лежало размозженным на выступе стены — между небом и землей. Квазимодо и двадцать восемь каменных королей смотрели на него вниз — безжалостно, как это подобает повелителям. Таращащиеся глаза уважаемых королей приняли все к сведению — и не испугались.

Но Квазимодо испугался — и я вместе с ним. То, что разыгралось возле главного фасада, было кошмаром, не оставляющим Нотр-Даму ни малейшей надежды. Оборванцы карабкались наверх в тени к галерее по новым лестницам — по веревочным лестницам или просто по веревкам, которые привязали к скульптурам. Многие использовали только руки и ноги, чтобы подняться по украшениям на стене. Жажда наживы и крови подгоняли их, превращая их лица в алчные морды чудовищ ада. Трудно сказать, кто был ужаснее — ползущие, словно муравьи, оборванцы или каменные фигуры, по которым они поднимались вверх. Последние — демоны Нотр-Дама — предали свой Собор и связались с ночными демонами снаружи.

— Мы должны бежать отсюда, прежде чем они достигнут галереи, — крикнул я Квазимодо.

Он не слушал меня, хотя не только по причине своей глухоты. С раскрытым от ужаса глазом он опустился на колени, сложил руки и начал молиться. Голову он повернул к каменной группе, которая стояла наверху Королевской галереи перед розой — к Богоматери с младенцем Иисусом на руках, окруженной по бокам ангелами. Он молился Святой деве Марии так самозабвенно, что не воспринимал ничего другого. Я схватил его за руку, хотел утащить его от галереи, но он грубо оттолкнул меня. Моя голова ударилась о стену, что вызвало новую болезненную молнию.

Как ни ужасно это показалось, в тот миг я ничего не мог сделать для Квазимодо. Я должен был найти Зиту, предостеречь ее. Возможно, ей удастся освободить звонаря из его столь же блаженного, как и опасного для жизни оцепенения.

Я догадывался, где искать Зиту. Возможно, я должен был это уже раньше сделать, но эти стремительно развивающиеся события отвлекли меня. Теперь я торопился к Северной башне — вверх по лестнице и дальше к ведьмовской кухне отца Фролло. Дверь была открыта, мое предположение, похоже, сбылось. Когда я осторожно вошел, то вдохнул резкий запах бесчисленных алхимических экспериментов. Келья была пуста. Опрокинутый стул, лежащая на полу книга и повсюду разбитые пробирки говорили о борьбе.

— Зита!

Я был настолько охвачен беспокойством о ней, что у меня почти неосознанно вырвалось ее имя. Поэтому меня удивило, как кто-то ответил:

— Арман, помоги…

Это был ее голос — немного приглушенный, но не изменившийся. То, что Зита оборвала на полуслове, не могло предвещать ничего хорошего. Я выбежал из кельи и огляделся, но ничего не увидел, кроме теней. Темнота ослабляет глаза, но заостряет слух. Я разобрал шорох на лестнице и поспешил в том направлении.

Тяжелые шаги раздавались ниже меня по винтовой лестнице. Я побежал вслед, но увидел лишь внизу, кого я преследовал — отца Клода Фролло и Пьера Гренгуара. Они тащили за собой кого-то, чья голова была замотана в платок.

Тут же я узнал стройную фигуру Зиты. Платок, который закрывал ее лицо, был черным покрывалом послушницы. Оба мужчины торопились по северной стороне нефа, их пленница была посередине. Один раз Гренгуар споткнулся о белый клубок. Это была Джали, которая и теперь следовала за своей госпожой.

Я еще не достиг центра нефа, как другие на высоте Красных ворот исчезли из поля моего зрения. Возможно, ворота на монастырский двор были открыты, или, что еще вероятнее, отец Фролло владел ключом.

Ворота стояли действительно нараспашку, когда я добрался до них. Значит, ни один оборванец не ворвался в Собор? Когда я вышел на монастырский двор, то услышал громкий шум боя, выстрелы пищалей и удары фанфар. Итак, войска короля вмешались в битву за Нотр-Дам. Теперь Клопен и его люди были всецело заняты тем, чтобы спасать свою шкуру. Опьяняющая мечта о сокровищах Нотр-Дама рассеялась.

Когда я оглянулся в мрачном пустынном дворе монастыря, то обнаружил небольшую калитку в стене, которая была приоткрыта на ладонь.

Ее могли открыть лишь недавно. Наверняка набожные братья заперли калитку, когда армия бродяг маршировала к Нотр-Даму.

Я побежал через ворота прочь на болотистую пустынную землю, которая покрывала восточную стрелку острова. И увидел отчаливающую лодку, в которой находились отец Фролло, Гренгуар, Зита и коза Джали. Лицо Зиты было еще закрыто вуалью, но казалось, что она в сознании. Она держала свою козу, прижав к себе. Фролло сел за весла и греб мощными гребками по воде, в сторону Нового Города. Челн окончательно превратился в тень на ночной Сене, пока я напрасно искал вторую лодку.

Был только один путь, чтобы преследовать похитителей и их жертву, и я решил отправиться по нему, как бы бесперспективно это ни казалось. Атакой солдат Квазимодо был спасен от мести оборванцев и больше не нуждался в моей помощи. Итак, я бежал по территории монастыря вдоль — к мосту Нотр-Дама. Я хотел только одного — попасть в Новый Город, пусть даже мала вероятность, что я там найду след Зиты.

Перед Собором я попал в кровавое месиво. Вооруженные копьями всадники скакали на оборванцев и накалывали их. Королевские стрелки заняли позиции в галереях соседних домов, чтобы метать снова и снова приносящие смерть свинец и стрелы в тающие военные силы Клопена. На башенной галерее дико бушевал зажженный Квазимодо огонь, словно ад радовался бесчисленным поступлениям этой ночи. Надо всем разразилась оглушающая гроза из взрывов, сигналов горна, приказов, цокота копыт и многоголосых криков смерти.

Конный отряд прогарцевал мне навстречу по мосту и привел подкрепление солдатам к Нотр-Даму. Я прижался в тени домов и беспрепятственно добрался до правого берега Сены, где побежал вверх по течению. Моя голова болела от грубого обращения на Королевской галерее, и напрасно я искал причину для похищения Зиты. Значит, Фролло утащил ее, потому что она вторглась в его ведьмовскую кухню, разгадала ее тайну? Но тогда бы он мог просто ее убить! Нуждался ли он в ней как в заложнице, чтобы сделать сговорчивее цыганского герцога?

Столпотворение людей на Гревской площади отвлекло меня от мыслей. Толпа собралась вокруг виселицы, что внушило мне подобающий страх. Одна казнь в середине ночи была крайне необычна, она явно не являлась совпадением. Мой пульс забился быстрее, я побежал.

А потом я услышал крики:

— Повесить ведьму! Освободите нас от цыганки! — согласие народа было внезапно изменено, так же легко как прежде оттолкнутая лестница Квазимодо, и они требовали крови, крови Зиты! Крик был однозначен:

— Ведьма все заколдовала. Из-за нее сброд черни хочет штурмовать Собор!

— Цыгане — бродяги, их женщинам нельзя верить!

— Вздерните ведьму, чтобы снять с нас ее чары!

Я присоединился к толпе и стал через нее пробираться, пока не встал вплотную возле каменного эшафота виселицы, который был окружен целой толпой пеших и конных вооруженных людей.

Много солдат с королевскими гербами тащили лестницу и установили ее перед виселицей. Другие охраняли Зиту, которая тихо и неподвижно стояла возле эшафота.

Ее лицо, больше не покрытое покрывалом, было бледным и безучастным — без всякой надежды. Темные пряди волос падали на лоб, глаза и щеки, дрожали в пламени факела, как змеи, которые жаждали крови Зиты. Отца Фролло и Гренгуара нигде не было видно.

Что произошло, я мог только предполагать. Было две возможности: либо Клод Фролло отдал свою пленницу солдатам, чтобы не запятнать свои руки кровью, либо стражники увидели его и Гренгуара и отняли цыганку.

Их предводителем был никто иной, как Тристан д'Эрмит, королевский прокурор. Он сидел на крепкой гнедой лошади и отдавал резким голосом приказы. Даже теперь, когда он стал хозяином положения, его взгляд был опущен. Казалось, он боится смерти, которую чинит сам. Или ему было безразлична смерть, пока она не коснулась его лично? Видел ли я перед собой великого магистра дреговитов?

По его знаку палач схватил Зиту и потянул к лестнице, над которой болталась на ветру конопляная веревка. Я бросился вперед и выкрикнул имя Зиты. Ее направленный в далекую даль взгляд ожил, она осмотрела толпу, остановилась на мне. Ее губы открылись, и она крикнула:

— Джааалиии!

Она помешалась в смертельном страхе? Как иначе можно объяснить то, что она обратилась ко мне по имени своей козы? К тому же, животного не было видно.

Я хотел бежать к королевскому прокурору и просить о пощаде для пленницы. Ее разум явно повредился. Ее надо было отвести в госпиталь, а не на виселицу. Это был единственный выход, чтобы спасти жизнь Зиты!

Всадник с копьем, который увидел во мне только отъявленного зеваку, впихнул свою клячу между мной и Тристаном и ударил каблуком сапога мне в лоб. Третий удар за эту ночь— и, возможно, самый сильный. Моя голова взорвалась.

Тошнота скрутила меня и бросила в вызывающий головокружение фейерверк сотен пестрых цветов, а в конце его меня накрыла глубокая чернота, мрачная пропасть без света и шумов, без жизни…