История о том, что его отец был университетским профессором, может показаться ложью, но на самом деле она лишь показывает, насколько символично Карлос употреблял такие слова, как "отец" или "мать". Говоря о своем отце или своей матери, он далеко не всегда имел в виду супружескую чету, которая дала ему жизнь. Скорее, его слова имели духовно-символический смысл. Тем, кто поймет, что творилось в душе Кастанеды, станут гораздо более понятны его книги. Конечно, может вновь возникнуть вопрос о том, как отделить обман от мистики, но одно несомненно: определенные персонажи в его книгах и в его жизни взаимозаменяемы или равнозначны, причем они не определяются биологией или какими-то иными общепринятыми характеристиками. Его персонажи и истории зачастую являются результатом определенного восприятия и определенных обстоятельств. Когда Карлос писал о своем слабовольном отце, то он действительно считал его в тот момент таковым.
      - Я и есть мой отец, - говорил он. - Прежде, чем я встретил дона Хуана, я провел многие годы, оттачивая карандаши и немедленно получая головную боль каждый раз, когда садился писать. Дон Хуан объяснил мне, что это глупо. Если ты хочешь что-то делать, делай это безупречно - только это и имеет значение.
      В августе 1967 года он писал мне следующее: "Я вернулся на пару дней в твой старый дом и немедленно ощутил мощный прилив сентиментальности. Ты -моя семья, драгоценнейшая Маргарита. Моя душа без тебя буквально опустела, причем эту пустоту невозможно заполнить никакими делами или встречами".
      Этого не было в его книгах, но в частных беседах, происходивших в 50-х годах, он третировал своего отца, издевательски называя его интеллектуалом, учителем и литератором, который не написал ни строчки. Время от время он заговаривал со мной об этом человеке, уверяя, что не любил его, поскольку тот был заурядной личностью, у которой все в жизни было расписано заранее.
      - Я никогда не хотел быть похожим на него, - неизменно добавлял Карлос.
      Сам Карлос добивался уверенности и престижа, хотел стать образованным человеком, получить степень доктора философии и стать человеком знания в общепринятом смысле. При этом он опасался участи претенциозного литературного поденщика, вскакивающего на ходу в автобус, чтобы успеть на занятия, вынужденного посещать все факультетские вечеринки и выполнять массу других обязанностей. Карлос Арана не хотел быть середняком, но удастся ли ему стать выдающимся, он пока не знал. Именно поэтому он и создал выдуманный образ. Ставя его перед собой в качестве "отца" и публично браня, Карлос пытался избежать того, чего больше всего боялся, избавиться от тех черт характера, которые сильнее всего ненавидел. Тот отец, о котором он рассказывал в своих книгах(и даже значительно ранее), был им самим. Или, говоря более точно, это был образ человека, отчасти списанного с Сесара, которым Карлос отчаянно не хотел становиться.
      Его описание "матери" тоже состоит из достоверных деталей и вольных домыслов. Женщина, которую он упоминал в своих книгах и о которой рассказывал друзьям, содержала мои черты, черты различных подруг Карлоса по колледжу и его романтическое представление о Сусане Навоа Кастаньеде, которую он характеризовал как "очень красивую" и "почти ребенка".
      Весной 1972 года, когда Карлос преподавал в Калифорнийском университете в Ирвине, один из его студентов по имени Джон Уоллис записал рассказ Карлоса о его матери.
      Она часто говорила ему: "Никто мне ничего не дарил. У меня нет кольца с бриллиантом", - после чего начинала плакать. Карлос тоже плакал из-за того, что у его матери не было кольца с бриллиантом. Когда Карлос рассказал об этом дону Хуану, тот заявил следующее: "Если никто ей ничего не дарил, то она могла взять себе весь мир. Если человек может избавить себя от ужаса быть живым, то этого вполне достаточно".
      Однако все это было не с его матерью, а со мной. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Карлос никогда не рассказывал эту историю до 1960 года. Это именно я, а не Сусана пожаловалась ему по поводу кольца. Поэтому, рассказывая эту историю своим студентам, он имел в виду не свою мать, а именно меня. Его мать могла бы получить кольцо в любой момент, как только захотела, ведь его отец был ювелиром.
      В "Отдельной реальности" Карлос рассказывает видение, возникшее после приема пейота. В этом видении явилась его мать и что-то ему сказала. Он вспоминал, как она смеялась и шаркала по старому дому в домашних шлепанцах. И вновь в этом видении он, по всей видимости, вспомнил меня. Весной 1958 года я купила пару домашних шлепанцев, которые Карлос немедленно возненавидел. Особенно ему не нравилось то шарканье, которое я производила, когда перемещалась в них по дому.
      - Они настолько ужасны, - однажды заявил он, - что я когда-нибудь заберу их себе.
      И он действительно забрал эти шлепанцы и, вероятно, присоединил их к коллекции вещей, которая хранилась в его 52-комнатном бразильском особняке. Мой образ в шлепанцах запечатлелся в его памяти и, при первой же возможности, он использовал его для описания своей матери.
      5
      Проучившись три года в Кахамаркской средней школе, Карлос вместе с семьей переехал в Лиму. В 1948 году это был большой и шумный город, особенно по сравнению с Кахамаркой. Они поселились на Хирон-Унион. Это была узкая, извилистая улица, пересекавшая шесть кварталов, в том числе и торговый центр, и соединявшая две большие площади. Именно в Лиме Карлос закончил Национальный колледж Гвадалупской Божьей Матери и решил посвятить себя живописи и скульптуре. Еще мальчишкой его тянуло к искусству. Творческий подросток, он мечтал превратиться в уважаемого художника.
      Годы, проведенные в магазине отца в Кахамарке, дали Карлосу своеобразное художественное образование. Ему повезло в том, что довелось поработать с драгоценными металлами. Для перуанского художника Лима была самым подходящим местом. Художники были повсюду - на лужайках и в скверах, на площадях и открытых верандах. Недаром Лиму считали столицей искусств южноамериканского тихоокеанского побережья.
      В городе было много великолепных зданий шестнадцатого века. Особенно удивительны были церкви Св. Августина и Св. Франциска, президентский дворец и примыкавший к нему Кафедральный собор: мраморная облицовка, парапеты, амбразуры, сторожевые башенки, черные шпили и купола. Исторические сокровища хранились в дюжине музеев, самым знаменитым из которых был Исторический музей, возглавляемый в те времена романистом Хосе Марией Аргуэдасом. Здесь были собраны портреты всех вице-королей и освободителей, висевшие на стенах в строгой временной последовательности. Там же хранились причудливые сюрреалистические картины девятнадцатого века, покрывавшие собой целые стены. Словом, Лима была великим городом с точки зрения истории и искусства. Естественно, что он произвел на Карлоса неизгладимое впечатление.
      Сусана Кастаньеда Навоа умерла в 1949 году. Сестра Карлоса вспоминала, что, когда это случилось, он был просто сражен горем. Отказавшись принимать участие в похоронах, Карлос заперся в своей комнате и провел там три дня подряд, не выходя даже для того, чтобы поесть. За это время он начал пересматривать те довольно глубокие и сентиментальные чувства, которые испытывал к своей матери, постепенно распространив их на огромное количество людей, мест и предметов. Он находился в эмоциональной зависимости от своей матери, хотя ему уже исполнилось двадцать лет. Поэтому ее смерть стала для него сокрушительным ударом. Карлосу даже вспомнились толстые посетительницы отцовского магазина, которые тратили так много денег на кольца и браслеты. Он называл это "пристрастием к безделушкам". Впрочем, позднее я тоже отличалась подобным пристрастием.
      Он всегда считал себя слабым человеком, отчасти приписывая это своей зависимости от окружающих, особенно от своей матери. Когда она умерла, Карлос внезапно почувствовал себя одиноко дрейфующим по безнадежно серому морю. Остальные члены семьи тоже, разумеется, были опечалены смертью Сусаны, но отнюдь не до такой степени. В течение трех дней, проведенных взаперти в своей комнате, Карлос пришел к выводу, что его привязанность к матери была слишком сильна, а потому имеется только один способ избежать подобных привязанностей в будущем - это обрести более приемлемое представление о всякого рода привязанностях и зависимостях. Это и есть проблема разрыва всех уз, или, по крайней мере, ослабления их до тех пор, пока он не сможет добиться желаемого.
      В своей книге он приписывает эту идею дону Хуану, а затем рассказывает о том, как старый индеец учил его избегать ошибок в виде жалости к самому себе и самоанализа, поскольку истина состоит в том, что привязанность к внешнему миру делает человека уязвимым. В книге все это выглядит очень мистичным, но все дело в том, что смерть матери была воспринята Карлосом очень болезненно и он решил по мере возможности избегать подобных ударов в будущем. Когда Карлос после трехдневного заточения вышел из своей комнаты, то, по воспоминаниям сестер, заявил, что уходит из дома.
      Карлос начал изучать живопись и скульптуру в перуанской Национальной школе изящных искусств, ощущая в себе соответствующие способности и намереваясь стать художником. При этом он мечтал не столько о славе, сколько о признании со стороны знающих его людей. Он планировал поехать в Америку, как только накопит достаточно денег. Освоив испанскую культуру Лимы, он отправится в Нью-Йорк, Лос-Анджелес или куда-нибудь еще, где люди еще не слишком знакомы с тем влиянием, которое Южная Америка оказала на мировое искусство. К этому времени он уже будет достаточно вооружен знаниями, чтобы произвести необходимое впечатление и выбрать себе подходящее место жительства.
      Примерно в это же время Освальдо Аранья возвратился в свой дом в Рио, после того как отработал положенный срок в Нью-Йорке в качестве председателя Генеральной Ассамблеи ООН. Но перед этим он 12 лет был министром и 4 года работал в Вашингтоне послом Бразилии. Это был один из самых известных людей в Южной Америке, герой всего континента, поэтому когда он вернулся домой, то сразу стал предметом всеобщих разговоров. Можно не сомневаться, что именно после этого Карлос вознамерился отправиться в Америку по стопам дяди, как только закончит свое обучение в Лиме.
      Будучи студентом, Карлос проводил время в музеях и художественных галереях, изучая технику старых мастеров, подмечая нюансы и пытаясь выработать собственный стиль. Некоторые из его сокурсников по Национальной школе изящных искусств были весьма одаренными людьми, и иногда где-то в глубине сознания Карлоса возникал страх, что он недостаточно талантлив для того, чтобы зарабатывать себе на жизнь искусством. А ведь он собирался заниматься этим в послевоенной Америке, где имелась крайне жесткая конкуренция между иностранными художниками и скульпторами. Это была самая настоящая битва различных стилей за всеобщее признание, но Карлос рассчитывал на успех, если он сумеет усовершенствовать свое мастерство скульптора. Разумеется, живопись была не менее важна, но в данный момент его сильнее всего влекла именно скульптура. Дерево, стеатит и особенно терракота - Карлос предпочитал именно эти материалы для своих скульптур. Работа над ними позволяла забывать о ничтожности и монотонности жизни. Отец с удивлением обнаружил, что его старший сын из слабого и покорного мальчика превратился в уверенного и даже агрессивного студента. Карлос уверенно себя чувствовал в любой компании, его поведение было свободным и непринужденным, он стал настоящим представителем богемы. При этом его манера общаться очаровывала собеседников, привлекая к себе всеобщее внимание. Хосе Бракамонте, один из приятелей Карлоса по Национальной школе изящных искусств, вспоминал его именно таким. Бракамонте говорил, что Карлос производил впечатление человека, живущего азартно и весело. Он увлекался картами, лошадями и игрой в кости.
      - Мы все любили Карлоса, - вспоминал он, - он был умным, обаятельным, обладал живым воображением, и хотя являлся большим лгуном, но был настоящим другом.
      И еще он вспоминал, что Карлос был буквально одержим желанием уехать в Соединенные Штаты.
      Карлос не просто пытался овладеть мастерством современной живописи маслом или акварелью или техникой терракотовой скульптуры - он пытался понять и усвоить всю колоссальную художественную культуру Южной Америки, накопленную в течение многих веков. Для этого он изучал чавинское искусство, культуру мочика, повсеместно сохранившиеся следы архитектуры Тиуанако. Музеи и художественные галереи Лимы были переполнены великолепнейшими образцами перуанского искусства, насчитывавшего свыше двух тысяч лет своей истории. Карлос читал специальную литературу, посещал занятия, ходил по музеям и пытался развивать свой собственный стиль.
      Музей Ларко Герреры имел прекрасную коллекцию искусства доколумбовой эры, а ведь существовали еще выставки в Историческом музее и университете. Но самой интересной коллекцией обладал Лимский музей археологии - там хранились круглые кувшины, которые использовали древние курандеро для приготовления своих волшебных отваров. Чавинские сосуды являлись конечным продуктом эволюции, которую совершили бутыли из тыквы и глиняные горшки, использовавшиеся перуанскими магами каменного века. Эти сосуды были расписаны изображениями ягуаров, курандеро, воинов и кактуса Сан-Педро. Глядя на них, можно было представить себе бледно-лиловые горные пики и непроходимые джунгли, а также первые митоты первобытных людей, которые ели, когда испытывали голод, работали, когда испытывали в этом потребность, и спали там, где их застигал сон. Они-то уж точно не знали никаких ограничений и условностей и вели по-настоящему свободный образ жизни.
      В качестве студента художественной школы Карлоса больше интересовали стили и техники древних художников, а не их место в шаманской традиции. Время от времени среди студентов возникали разговоры о магии и колдовстве, однако Карлосу все это казалось довольно чуждым, особенно с точки зрения его основной цели - стать утонченным и знаменитым художником. Он достаточно много знал о современных целителях его родной Кахамарки, но в то время эта тема не слишком его увлекала. Он наслаждался радостями студенческой жизни, занимался искусством, играл в карты, ходил на скачки и пил вино с друзьями. Его привлекали интеллигентные, чуждые условностям, творческие люди, ему нравилось вращаться в кругу художников и поэтов, писателей и золотой молодежи. Повсюду проходили выставки и поэтические вечера, на которых обсуждались произведения Хименеса и Лорки.
      Карлос рассказывал своим американским друзьям, как он стал настолько неуправляем, что Освальдо решил отправить его в Штаты. По его словам, одной из причин недовольства Освальдо стала дружба Карлоса с китаянкой, которая курила опиум. Это было его первое столкновение с наркотиками. Карлос уверял, что сначала приехал в Нью-Йорк, хотя согласно иммиграционным архивам, первым американским городом для него стал Сан-Франциско, куда он прибыл в 1951 году. Позднее он переехал в Лос-Анджелес.
      Лидетт Мадуро, которая жила со своими родителями в Голливуде, стала его лучшей подругой. Он называл ее Нанеккой и встречался с ней вплоть до конца 1955 года. Именно Лидетт привела Карлоса ко мне домой в конце того же года. Ее мать, миссис Анхела Мадуро, сшила для меня два вечерних платья и попросила свою дочь отнести их мне. Карлос вызвался ее сопровождать. Я жила на 8-ой улице, в доме, принадлежавшем моей тете. Когда эта парочка явилась в мою квартиру, я попросила их подождать, пока не примерю оба платья. Карлос молча сел в углу, а Лидетт стала помогать мне переодеваться. Наконец она спохватилась и представила мне своего спутника:
      - Мой друг Карлос из Южной Америки.
      Это был невысокий смуглый человек с черными вьющимися волосами, тонкие завитки которых прикрывали его лоб. У него были огромные карие глаза, причем радужная оболочка левого глаза постоянно видоизменялась, что создавало странное впечатление, будто он смотрит этим глазом вам за спину. Он пытался скрывать этот недостаток, глядя в сторону или шутливо косоглазя, но производил при этом впечатление болезненно застенчивого человека. Карлос был похож на жителя высокогорья -невысокий, но проворный, с просторной грудью и тонкими бровями. Он улыбался широко, но заискивающе, а его орлиный нос сильнее чем что-либо другое свидетельствовал о наличии индейских предков. И хотя за весь вечер он так ничего и не сказал, я была весьма заинтригована.
      Спустя несколько дней я отправилась к Мадуро, чтобы окончательно забрать свои платья. Заранее предчувствуя, что встречу там Карлоса, я взяла с собой экземпляр "Поиска", духовной книги, принадлежавшей перу моего любимого мистика и гуру Невилла Годдарда. Карлос был там и, казалось, искренне обрадовался моей книге. Мы говорили о Сан-Пауло и искусстве. Карлос сказал, что он художник и хотел бы изваять мое изображение в терракоте. Это была своего рода уловка, которой ему нравилось обольщать женщин. На форзаце "Поиска" я заранее написала свое имя, адрес и номер домашнего телефона. Мы чуть-чуть поговорили о Невилле, и Карлос пообещал прочитать книгу и вернуть ее мне.
      Годдард родился на Барбадосе, затем уехал в США и стал довольно известным учителем на Западном побережье. Ранее в своей жизни он был учеником индийца по имени Абдулла. Решив, что усвоил всю его премудрость, Годдард стал проводить время в разъездах между Лос-Анджелесом, Сан-Франциско и Нью-Йорком, читая лекции и сочиняя книги. Любимой темой его разглагольствований была мистика со ссылками на Уильяма Блейка, Библию и Платона, что производило впечатление академической респектабельности. Невилл имел властный вид и хорошо поставленный голос. Он говорил в той же манере, в какой и писал, - это напоминало прозу Калила Джебрана. Я посещала лекции Годдарда и покупала его книги.
      - Бог - это сознание "Я ЕСМЬ", - провозглашал Невилл с трибуны, - а Христос - это ваше чудесное человеческое воображение. У всего, абсолютно у всего есть значение и смысл.
      Невилл утверждал, что человек не может понять глубинное значение Космической Связи, а потому видит мир как движущуюся панораму бессмысленных событий. Он часто ссылался на платоновскую аллегорию "пещеры" и цитировал древнееврейские рассуждения о "видимых вещах, которые не состоят из вещей зримых". Но больше всего ему нравился Уильям Блейк, и порой он завершал свои лекции цитатой из этого поэта: "Все, что вы видите, находится в вашем воображении, в котором этот мир, где господствует смерть, не более чем тень... Однажды вы, как Навуходоносор, пробудитесь и обнаружите, что никогда не жили и никогда не умрете, разве что в сновидении".
      Во время первого визита Лидетт и Карлоса в мою квартиру я упомянула о том, что вечером собираюсь отправиться на лекцию Невилла. Позднее, когда я застала Карлоса у Лидетт, то перед тем, как вручить ему книгу, перечитала некоторые из наставлений Годдарда. В данном случае, у меня была двоякая цель. Я действительно верила в Невилла, поэтому при первой возможности пыталась обратить в свою веру новых знакомых. Во-вторых, я хотела снова увидеть Карлоса - и именно для этого подписала форзац. Решив, что он 'обязательно заметит эту надпись, я стала ждать звонка.
      Прошло полгода, но звонка все не было. Я решила не отступать и записалась на курсы, которые сам Невилл называл "Контролируемое воображение" (то есть контролируемые сновидения) и которые сводились к обучению интенсивной концентрации внимания на какой-либо цели до тех пор, пока она не становилась реальностью. Невилл поощрял своих студентов выбирать себе желание из сновидений и бессознательных позывов. Он учил их внимательно присматриваться к тому, чего они хотят добиться, и концентрироваться на этом желании перед тем, как заснуть. Сон как бы узаконивал те инструкции, которые были выданы подсознанием. Итак, я сосредоточила всю свою умственную энергию, и это принесло желаемый результат - Карлос позвонил мне и спросил, не может ли он зайти и показать несколько своих картин. Это было в июне 1956 года, в 9 часов вечера.
      Я поинтересовалась тем, будет ли его сопровождать Лидетт, но Карлос заявил, что не имеет ни малейшего представления о том, кто это такая. Сначала я подумала, что это шутка - Карлос просто хотел сказать, что придет один. Но позднее выяснилось, что Карлос и не думал шутить. У него была манера заводить самые дружеские отношения, а затем резко и внезапно их рвать, после чего делать вид, что никогда и не был знаком с этим человеком.
      - Я привык влюбляться до безумия, - говорил Карлос, - и буквально не отходить от предмета своей страсти ни на шаг. Но зато потом - увы! - все кончено, моя возлюбленная исчерпана мной до конца, и я начинаю искать новую. Так будет продолжаться снова и снова до тех пор, пока мы не состаримся и не скажем: "Ни любви, ни возбуждения больше нет. Я готов к смерти". Это типичный образец социального поведения, который все считают само собой разумеющимся, не думая, что может существовать какой-то другой. Но дон Хуан потребовал от меня перестать вести себя подобным образом. Он сказал, что ставить целью своей жизни бесконечные романы с женщинами и подчинять все этой единственной цели по меньшей мере нелепо. Разумеется, бывает и так, что на твоем пути встречается человек, при виде которого ты сразу испытываешь чувство восхищения, которое само по себе является чудом, - и это необходимо осознать. И все же следует касаться других лишь слегка, а не использовать их на всю катушку.
      6
      Летом 1955 года под именем "Карлос Кастанеда" он записался в Лос-Анджелесский Общественный Колледж (ЛА-ОК), представлявший собой комплекс старых кирпичных зданий, расположенных на Вермонт-стрит, к югу от Голливуда. Теперь эти старые здания заменены новыми, которые окружают уютный двор с пальмами и кустарником. Строительство новых зданий началось как раз в тот период, когда Карлос заканчивал учебу в колледже и поступал в УКЛА.
      Согласно документам, которые все еще хранятся в архиве ЛАОК, он родился 25 декабря 1931 в Перу. Наверное, это одна из последних анкет, где он подтвердил, что родился в Перу. Остается неясным, когда и почему он начал лгать по поводу места своего рождения - возможно, это произошло вместе с повышением его социального статуса. Или ему показалось уместнее вести свое происхождение из богатой, интеллектуальной Бразилии, а не из бедного Перу. Обычно перуанцев воспринимали как нищих и забитых крестьян или суеверных индейцев, даже если это были выходцы из среднего класса больших городов.
      Целью его приезда в США было получение хорошего образования и, по возможности, обретение признания в качестве художника. На последнем поприще конкуренция была крайне жесткой, и Карлос стал сомневаться в собственных силах. В свободное время он начал писать стихи и короткие рассказы, как правило с романтичными сюжетами, однако уверенности в литературном таланте у него тоже не было. Он был очень замкнутой личностью, становясь милым и обаятельным только в узком кругу близких друзей. Карлос не посещал вечеринок, предпочитая им выставки, учебу и занятия искусством. На первых двух курсах ЛАОК, помимо обязательных занятий по науке и литературе, он добровольно посещал лекции по журналистике. Кроме того, он записался сразу на два семинара по литературному мастерству. Преподаватель одного из них по имени Верной Кинг стал одним из первых, кто анализировал рассказы и стихи Карлоса, поощряя его рвение и высказывая определенные пожелания.
      В течение первой пары лет учебы в ЛАОК Карлос жил в маленькой квартирке с кухней, расположенной на Мэдисонстрит, неподалеку от студенческого городка. Я купила и повесила там занавески, да и вообще всячески помогала устроиться. Он завел новых друзей и теперь возвращался в свою комнату лишь для того, чтобы заниматься, рисовать или писать. В течение этого времени мы встречались от случая к случаю. Теперь он стал старше, спокойнее, сдержаннее, да и вообще более серьезно относился к жизни, чем в те времена, когда еще жил в Лиме. Надо сказать, что он выглядел, да и был взрослее большинства студентов ЛАОК, Несмотря на анкетные данные, на самом деле ему уже исполнилось не 24, а 29 лет. Его целью было получить начальное гуманитарное образование, а затем перевестись в УКЛА, Стэнфорд или куда-нибудь еще. Куда именно, Карлос не знал. Если он не сможет стать художником, то ему придется стать учителем колледжа и преподавать психологию, археологию, антропологию или литературу. Иногда подобное призвание представлялось ему не столь ужасным, но в другие времена переход на преподавательскую стезю казался самым постыдным поражением!
      Карлосу нравилось встречаться с Лидетт. Она не задавала ему вопросов о его прошлом, а когда он пребывал в растерянности, оказывала неназойливую поддержку. К середине 1956 года он начал предпочитать встречи со мной. Мы ходили на художественные выставки и балет, посещали концерты, лекции и прочие культурные мероприятия, которые проводились в колледже или университетских городках. На моих глазах Карлос пристрастился к кино, причем особенно ему нравились классические русские фильмы, а также фильмы Ингмара Бергмана.
      Все это началось после его первого визита ко мне, когда он принес показать свои картины, писанные маслом. Они были очень стилизованы и колоритны. Одна из них изображала то ли реального старика, то ли какой-то призрак дикаря из джунглей Амазонки, колотившего в свой барабан. Карлос подсел ко мне на диван, показывая по очереди свои картины и рассказывая, под кого они стилизованы - Дали, Доре, Эль Греко, Гойя и так далее. Картины были дерзкими, выполненными в каком-то первобытном дизайне и, на мой взгляд, весьма интересными. Но сам Карлос, казалось, испытывал какое-то двойственное чувство. Да, картины были хорошими, но слишком над многим еще предстояло работать, многое еще должно было прийти со временем и опытом. Я обратила внимание на его грустную улыбку и отметила про себя, что он не слишком-то уверен в своих способностях.
      Выйдя в кухню, я взяла там бутылку вина "Матеус", которое Карлос любил больше всего, в шутку называя его своим самым драгоценным учителем. В тот вечер он, даже ничего не предпринимая для этого, произвел на меня сильное впечатление. Одно его присутствие словно бы подтверждало истинность мистических методик Невилла Годдарта. Шесть месяцев я практиковала "контролируемое воображение" - то есть представляла себя в обществе Карлоса - и вот теперь это свершилось. То, что заставило его прийти, находилось за гранью логических объяснений, и вы бы напрасно потратили время, пытаясь убедить меня в обратном.
      Я рассказала Карлосу о Невилле, "контролируемом воображении" и новом мистицизме, который порождает игру ваших чувств - вы видите, слышите, ощущаете и обоняете все, что согласно вашему представлению уже имеете, а затем позволяете этому исчезнуть. За три дня до этого я слушала рассказ Невилла о "контролируемом воображении", во время которого он цитировал Песнь Песен царя Соломона - о том, как некто, лежа на постели, ищет в ночи душу того, кого он любит.
      Невилл уверял, что сновидения обладают необычайной силой и, при определенных обстоятельствах, спящие могут манипулировать своими сновидениями, отбирая из всего многообразия своих мыслей именно те, которые обладают наибольшим могуществом. Идея Невилла состояла в том, что сначала надо достичь полного расслабления - например, в постели, перед сном, - а затем создать мысленный сценарий, согласно которому вы уже имеете все, что когда-либо хотели иметь. Действуя так, как если бы желаемое уже стало реальностью, вы зачастую успешно воплощаете его в жизнь. Чтобы запрограммировать свои сновидения. Невилл предлагал студентам следующее балансируя на грани сна, постараться сконцентрироваться на одном объекте или одной цели. Постепенно граница между сном и реальностью размывается и становится условной. На основе всего этого я с религиозной пылкостью практиковала "контролируемое воображение" - и вот, внезапно, Карлос возник в моей квартире со своими картинами.
      Хотя мой рассказ его не убедил, он заинтересовался той идеей, что сны и реальность одинаково достоверны. Кроме того, он был заинтригован верой Невилла в могущество снов и его попытками контролировать сновидения.
      Идея о единстве сновидения и реальности была для него далеко не нова. Пьеса "La Vida es Sueno" ("Жизнь -это сон") входила в набор литературы для обязательного чтения школьников Кахамарки. Драматург Педро Кальдерой де ла Барка полагал жизнь тенью, точнее, коварной полутенью-полусветом, через которую прокладывает себе дорогу сон. Но сильнее всего Карлоса заинтересовал сам Невилл, который выглядел таким таинственным. Никто точно не знал - кто он и откуда? Что-то говорили об острове Барбадос и о том, что Невилл был сыном очень богатого плантатора, однако ничего не было известно наверняка. Никто даже не знал правды о его индийском учителе Абдулле, который всегда был где-то там, в джунглях. Единственное, в чем вы могли быть уверены, так это в том, что Невилл - вот он, перед вами, и что он вернется к вам на следующей неделе, чтобы затем снова исчезнуть...
      Такая ситуация имела определенные преимущества. Отсутствие прошлого освобождает - и Карлос это прекрасно понял. В середине 50-х годов Невилл был далеко не единственным мистиком в городе. Все калифорнийское побережье было взволновано нашествием целой толпы мистиков и экстрасенсов.
      Главным специалистом по паранормальному был Дж. Б. Раин, американский ботаник, который с конца 20-х годов занялся психическими исследованиями. Именно Раин придумал такие выражения, как "экстрасенсорная перцепция" и "пси" (т. е. "психические" феномены)*. В своей лаборатории в Дюкском университете Раин изучал различных людей-"сенситивов", которые могли угадывать карты "вслепую". Многие из казавшихся фантастически успешными данных убеждали сомневающихся. В Лос-Анджелесе и Сан-Франциско появились группы энтузиастов этого направления науки. Повсюду возникали кружки любителей научной фантастики и новые секты. Такие философы-мистики, как Невилл, пользовались завидной популярностью. В середине 50-х годов даже учащиеся средних школ писали сочинения о "новых" пси-феноменах. Учебные циклы оказались перегружены спецкурсами по ЭСП, Голливуд мгновенно откликнулся тем, что снял несколько фильмов в жанре научной фантастики, в том числе и с участием летающих тарелок. (* На самом деле термин "экстрасенсорная перцепция" (сверхчувственное восприятие) употреблял еще в 1870 г. сэр Ричард Бертон. Термин "леи", объединяющий ЭСП и психокинез, предложили в 1946 г. английские психологи Таулесс и Вейзнер.)