- Как может кто-нибудь забыть стража?
      - Ты начал учиться путям магов. Ты не имеешь больше времени для отступлений или для сожалений. У тебя есть время только для того, чтобы жить, как воин, и работать для достижения терпения и воли, нравится тебе это или нет.
      - Как воин работает ради них?
      Дон Хуан задумался перед ответом.
      - Я думаю, что нет пути говорить об этом, - сказал он наконец. - особенно о воле. Воля - это нечто весьма особенное. Она появляется загадочно. Нет реального способа рассказать, как ее используют, кроме того, что результаты использования воли поразительны. Может быть, первой вещью, что нужно делать, это знать, что волю можно развить. Воин знает это и продолжает ждать волю. Твоя ошибка в том, что ты не знаешь, что ты ожидаешь свою волю.
      Мой бенефактор говорил, что воин знает, что он ждет, и знает, чего он ждет. В твоем случае, что знаешь, что ты ждешь; ты был здесь со мной годы, и все же ты не знаешь, чего ты ждешь. Очень трудно, если не невозможно, для среднего человека знать, чего он ждет. Воин, однако, не имеет проблем; он знает, что он ждет свою волю.
      - Чем точно является воля? Устремленность ли это, подобно устремленности твоего внука Люсио иметь мотоцикл?
      - Нет, - сказал дон Хуан мягко и усмехнувшись. - это не воля. Люсио только предается удовольствию. Воля - это нечто другое, нечто очень ясное и мощное, что может направлять наши поступки. Воля - это нечто такое, что использует человек, например, чтобы выиграть битву, которую он, по всем расчетам, должен бы проиграть.
      - Тогда воля, должно быть, то, что мы называем мужеством, - сказал я.
      - Нет. Мужество - это нечто другое. Мужественные люди это зависимые люди, благородные люди, из года в год окруженные людьми, которые толпятся вокруг них и восхищаются ими; однако, очень мало мужественных людей имеют волю. Обычно они бесстрашны и очень способны к совершению смелых поступков, отвечающих здравому смыслу; большей частью мужественный человек также внушает и страх. Воля, с другой стороны, имеет дело с поразительными задачами, которые побеждают наш здравый смысл.
      - Является ли воля контролем, который мы имеем над самими собой? - спросил я.
      - Ты можешь сказать, что это разновидность контроля.
      - Ты думаешь, что я могу упражнять свою волю, например, отказывая себе в некоторых вещах?
      - В таких, как задавание вопросов? - вставил он.
      Он сказал это в таком озорном тоне, что я остановился, чтобы взглянуть на него. Мы оба засмеялись.
      - Нет, - сказал он. - отказывать себе в чем-либо - это потакание себе, и я не советую ничего подобного. В этом причина, почему я позволяю тебе задавать все вопросы, какие ты хочешь.
      Если бы я сказал тебе прекратить задавать вопросы, то ты мог бы поранить свою волю, пытаясь сделать это. Потакание себе при отказе в чем-то намного хуже; оно заставляет нас верить, что мы совершаем великое дело в то время, как, в действительности, мы просто застыли внутри себя. Перестать задавать вопросы - это не воля, о которой я говорю. Воля это сила. И поскольку это сила, то должна быть контролируемой и настроенной, а это требует времени. Я знаю это, и я терпелив с тобой. Когда я был в твоем возрасте, я был также импульсивен, как и ты. Однако, я изменился. Наша воля действует независимо от нашего потакания себе. Например, твоя воля уже приоткрывает твой просвет мало-помалу.
      - О каком просвете ты говоришь?
      - В нас есть просвет; подобно мягкому месту на голове ребенка, которое закрывается с возрастом, этот просвет открывается, когда развиваешь свою волю.
      - Где этот просвет?
      - В месте твоих светящихся волокон, - сказал он, показывая на свою брюшную полость.
      - Чему он подобен? Для чего он?
      - Это отверстие. Оно дает место для воли, чтобы та могла вылететь подобно стреле.
      - Воля - это предмет? Или подобна предмету?
      - Нет. Я просто сказал, чтобы ты мог понять. То, что маг называет волей, есть сила внутри нас самих. Это не мысль, не предмет, не желание. Перестать задавать вопросы это не является волей, потому что для этого нужно думать и хотеть. Воля - это то, что заставляет тебя побеждать, когда твои мысли говорят тебе, что ты побежден. Воля - это то, что делает тебя неуязвимым. Воля - это то, что позволяет магу проходить сквозь стену, через пространство, на луну, если он хочет.
      Я ничего больше не хотел спрашивать. Я был усталый и несколько напряжен. Я боялся, что дон Хуан собирается попросить меня уйти, и это раздражало меня.
      - Пойдем на холмы, - сказал он неожиданно и встал.
      По пути он снова начал говорить о воле и смеяться над моим замешательством из-за того, что я не мог записывать на ходу. Он описал волю, как силу, которая была истинным звеном между людьми и миром. Он очень тщательно отметил, что мир это то, что мы ощущаем, каким бы способом мы ни делали это. Дон Хуан подчеркнул, что ощущение мира заключает в себе процесс восприятия всего того, что предстает перед нами. Это определенное "ощущение" совершается нашими чувствами и нашей волей.
      Я спросил его, не была ли воля шестым чувством. Он сказал, что она, скорее, отношение между нами самими и ощущаемым миром.
      Я предложил, чтобы мы остановились, чтобы я мог сделать заметки в блокноте, но он засмеялся и продолжал идти.
      Этой ночью он оставил меня с собой ночевать, а на следующий день после завтрака он сам поднял разговор о воле.
      - То, что ты сам называешь волей, - это характер и сильное стремление, - сказал он. - То, что маг называет волей, есть сила, которая выходит изнутри и привязывает к внешнему миру. Она выходит через живот, прямо здесь, где находятся светящиеся волокна.
      Он потер свой пупок, указывая место.
      - Я говорю, что она выходит отсюда, потому что чувствуешь ее выходящей.
      - Почему ты называешь это волей.
      - Я называю ее никак. Мой бенефактор называл ее волей?
      - Вчера ты сказал, что можно ощущать мир как чувствами, так и волей. Как это возможно?
      - Средний человек может "схватить" вещи мира только своими руками, глазами или ушами, но маг может схватывать их также своим носом, языком или своей волей, особенно своей волей. Я не могу реально описать это как делается, но ты сам, например, не можешь описать мне, как ты слышишь. Так случается, что я тоже могу слышать, поэтому мы можем говорить о том, что мы слышим, а не о том, как мы слышим. Маг использует свою волю для того, чтобы ощущать мир. Однако, это ощущение не похоже на слышание. Когда мы смотрим на мир или когда мы слушаем его, мы получаем впечатление, что он вне нас и что он реален. Когда мы ощущаем мир нашей волей, мы знаем, что он не такой, как "вне нас", и мир не так реален, как мы думаем.
      - Является ли воля тем же самым, что и в и д е н и е ?
      - Нет, воля - это сила, энергия. В и д е н и е - это не сила, но, скорее, способ прохождения сквозь вещи. Маг может иметь очень сильную волю, но он, все же, может не в и д е т ь , что означает, что только человек знания ощущает мир своими чувствами и своей волей, а также своим в и д е н и е м .
      Я сказал ему, что я еще больше смущен, чем тогда, при разговоре о том, как использовать мою волю, чтобы забыть стража. Это заявление и мое недоумение, казлось, развеселили его.
      - Я уже говорил тебе, что, когда ты говоришь, ты только запутываешься, - сказал он и засмеялся. - Но, по крайней мере, теперь ты знаешь, что ты ждешь свою волю. Но ты все еще не знаешь, что это такое или как это может с тобой случиться. Поэтому тщательно следи за тем, что ты делаешь. Та самая вещь, которая может помочь тебе развить свою волю, находится среди всех мелких вещей, которые ты делаешь.
      Дон Хуан ушел на все утро; он вернулся рано после обеда со связкой сухих растений. Он показал мне головой помочь ему, и мы работали в полном молчании несколько часов, сортируя растения. Когда мы кончили, мы сели отдохнуть, и он доброжелательно улыбнулся мне.
      Я сказал ему очень серьезно, что я перечитывал свои записи и что я так и не могу понять, что значит быть воином и что представляет собой идея воли.
      - Воля - это не идея, - сказал он.
      Это был первый раз, когда он разговаривал со мной целый день.
      После долгой паузы он продолжал:
      - Мы различны, ты и я. Наши характеры непохожи. Твоя природа более насильственная, чем моя. Когда я был в твоем возрасте, я был не насильственным, но скромным; ты же наоборот. Мой бенефактор был таким; его бы полностью устроило быть твоим учителем. Он был великим магом, но он не в и д е л , как в и ж у я или в и д и т Хенаро. Я понимаю мир и живу, руководствуясь моим в и д е н и е м . Мой бенефактор, с другой стороны, должен был жить, как воин. Если человек в и д и т , то ему нужно жить, как воину или как чему-нибудь еще, так как он может в и д е т ь вещи такими, какие они есть в действительности, и соответственно направлять свою жизнь. Но, принимая во внимание твой характер, я сказал бы, что ты можешь никогда не научиться в и д е т ь , в таком случае тебе придется прожить всю свою жизнь, как воину.
      Мой бенефактор говорил, что человек, вступивший на путь магии, постепенно начинает осознавать, что обычная жизнь навсегда оставлена позади, что знание, в действительности, это пугающее пугало, что средства обычного мира больше не будут средствами для него и что он должен приспособиться к новому образу жизни, если он собирается выжить. Первая вещь, которую ему надо сделать, - это захотеть стать воином; это очень важный шаг и решение. Пугающая природа знания не оставляет никакой альтернативы - только стать воином.
      К тому времени знание становится пугающим делом, и человек также осознает, что смерть является незаменимым партнером, который сидит рядом с ним на одной циновке. Каждая капля знания, которая становится силой, имеет своей центральной силой смерть. Смерть делает завершающий мазок, а все, что трогается смертью, действительно становится силой.
      Человек, который следует путями магии, встречается с возможностью полного уничтожения на каждом повороте пути, и, обязательно, он начинает остро осознавать свою смерть. Без осознания смерти он будет только обычным человеком, погрязшим в обычных поступках. У него будет отсутствовать необходимая потенция, необходимая концентрация, которая преобразует его обычное время на земле в волшебную силу.
      Таким образом, чтобы быть воином, человек должен прежде всего, и по праву, остро осознавать свою собственную смерть. Но концентрация на смерти заставляет любого из нас фокусироваться на самом себе, а это является снижением. Поэтому, следующая вещь, которая необходима, чтобы стать воином, - это отрешенность. Мысль о неминуемой смерти вместо того, чтобы стать препятствием, становится безразличием.
      Дон Хуан перестал говорить и взглянул на меня. Он, казалось, ожидал замечаний.
      - Ты понимаешь? - спросил он.
      Я понимал то, что он говорил, но я лично не мог увидеть, как кто-либо может прийти к чувству отрешенности. Я сказал, что с точки зрения моего собственного ученичества, я уже пережил момент, когда знание становится таким устрашающим делом. Я мог также правдиво сказать, что я больше не находил поддержки в обычных занятиях моей повседневной жизни. И я хотел, или, может быть, даже более, чем хотел, я нуждался в том, чтобы жить, как воин.
      - Теперь ты должен отрешиться, - сказал он.
      - От чего?
      - Отрешиться от всего.
      - Это невозможно. Я не хочу быть отшельником.
      - Быть отшельником - это потакание себе, и я никогда не имел этого в виду. Отшельник не отрешен, так как он по своему желанию покидает самого себя, чтобы стать отшельником.
      Только мысль о смерти делает человека достаточно отрешенным, так что он не может отказать себе в чем-либо. Человек такого сорта, однако, не мудрствует, потому что он приобрел молчаливую страсть к жизни и ко всем вещам в жизни. Он знает, что его смерть подгоняет его и не даст ему времени прилипнуть к чему-либо, поэтому он испытывает, без мудрствований, все обо всем.
      Отрешенный человек, который знает, что он не имеет никакой возможности отбиться от своей смерти, имеет только одну вещь, чтобы поддерживать себя - силу своего решения. Он должен быть, так сказать, мастером своего выбора. Он должен полностью понимать, что он сам полностью отвечает за свой выбор, и если он однажды сделал его, то у него нет больше времени для сожалений или укоров себя. Его решения окончательны просто потому, что его смерть не дает ему времени прилипнуть к чему-нибудь.
      И, таким образом, с осознанием своей смерти, своей отрешенностью и силой своих решений воин размечает свою жизнь стратегическим образом. Знание о своей смерти ведет его и делает его отрешенным и молчаливо страждущим; сила его окончательных решений делает его способным выбирать без сожалений, и то, что он выбирает, стратегически всегда самое лучшее; и поэтому он выполняет все со вкусом и страстной эффективностью.
      Когда человек ведет себя таким образом, то можно справедливо сказать, что он воин и что он достиг терпения!
      Дон Хуан спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь сказать, и я заметил, что задача, которую он описал, отнимает всю жизнь. Он сказал, что я слишком много протестовал ему, и он знал, что я вел вебя или, по крайней мере, старался вести себя, на языке воина в моей повседневной жизни.
      - У тебя достаточно хорошие когти, - сказал он, смеясь. - Показывай их мне время от времени. Это хорошая практика.
      Я сделал жест наподобие когтей и зарычал, и он засмеялся. Затем он откашлялся и продолжал:
      - Когда воин достиг терпения, то он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке, они друзья. Его смерть загадочным образом советует ему, как выбирать, как жить стратегически. И воин ждет! Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что он знает, что он ждет свою волю; и однажды он добьется успеха в выполнении чего-либо, что обычно совершенно невозможно выполнить. Он может даже не заметить своего необычного поступка. Но по мере того, как он продолжает совершать необычные поступки, или по мере того, как необычные вещи продолжают случаться с ним, он начинает осознавать, что проявляется какого-то рода сила. Сила, которая исходит из его тела, по мере того, как он продвигается по пути знания. Сначала она подобна зуду в животе, или теплому месту, которое нельзя успокоить; затем это становится болью, большим неудобством. Иногда боль и неудобство так велики, что у воина бывают конвульсии в течение месяцев; и, чем сильнее конвульсии, тем лучше для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.
      Когда конвульсии исчезают, воин замечает, что у него появилось странное чувство относительно вещей. Он замечает, что он может, фактически, трогать все, что он хочет, тем чувством, которое исходит из его тела, из точки, находящей прямо под или прямо над пупком. Это чувство - есть воля, и когда он способен схватываться им, то можно справедливо сказать, что воин - маг и что он достиг воли.
      Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний или вопросов. Мне нечего было сказать. Я был слишком занят мыслью, что маг должен испытывать боль и конвульсии, но мне было неудобно спрашивать его, должен ли я также проходить через это. Наконец, после долгого молчания я спросил его, и он рассмеялся, как будто он ждал моего вопроса. Он сказал, что боль не была абсолютно необходима, он, например, никогда не имел ее, и воля просто пришла к нему.
      - Однажды я был в горах, - сказал он, - и я наткнулся на пуму, самку; она была большая и голодная. Я побежал, и она побежала за мной. Я влез на скалу, и она остановилась в нескольких футах, готовая к нападению. Я бросал камнями в нее. Она зарычала и собиралась атаковать меня. И тогда моя воля полностью вышла, и я остановил ее волей до того, как она прыгнула на меня. Я поласкал ее своей волей. Я действительно потрогал ее соски ею. Она посмотрела на меня сонными глазами и легла, а я побежал, как сукин сын, до того, как она оправилась.
      Дон Хуан сделал очень комичный жест, чтобы изобразить человека, которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.
      Я сказал ему, что мне неловко думать, что меня ожидают только самки горных львов или конвульсии, если я хотел волю.
      - Мой бенефактор был магом с большими силами, продолжал он. - Он был воин до мозга костей. Его воля была, действительно, его самым чудесным достижением. Но человек может пойти еще дальше этого - человек может научиться в и д е т ь . После того, как он научится в и д е т ь , ему не нужно будет жить, как воину или быть магом. Научившись в и д е т ь , человек становится всем благодаря тому, что он становится ничем. Он, так сказать, исчезает, и, тем не менее, он здесь. Я бы сказал, что это то время, когда человек может быть всем или получить все, что он пожелает. Но он ничего не желает, и вместо того, чтобы играть окружающими его людьми, как игрушками, он встречается с ними в центре их глупости. Единственная разница между ними состоит в том, что человек, который в и д и т , контролирует свою глупость, в то время, как окружающие его люди этого не могут. Человек, который в и д и т , не имеет больше активного интереса в окружающих его людях. В и д е н и е уже отрешило его абсолютно от всего, что он знал прежде.
      - Одна лишь мысль о существе, отрешенном от всего, что я знаю, вгоняет меня в дрожь.
      - Ты должно быть шутишь! Вещь, которая вгоняет тебя в дрожь, - это не иметь ничего, на что можно было бы смотреть впереди, а только всю свою жизнь делать то же самое, что ты делал раньше. Подумай о человеке, который из года в год сеет зерно, до тех пор, пока он не становится слишком старым и усталым, чтобы подняться; поэтому он валяется, как старая собака. Его мысли и чувства - лучшее в нем - ползут бесцельно к единственной вещи, которую он когда-либо делал, - сеять зерно. Для меня это самая пугающая трата.
      Мы - люди, и наша судьба - это учиться и быть вовлекаемыми в неощутимые новые миры.
      - Действительно ли есть какие-нибудь новые миры для нас? - спросил я полушутливо.
      Мы не исчерпали ничего, глупец, - сказал он повелительно. - в и д е н и е это не для мелочных людей. Настраивай свой дух теперь, стань воином, учись в ид е т ь ; и тогда ты узнаешь, что нет конца новым мирам для нашего восприятия.
      Глава 11
      Дон Хуан не отправил меня после того, как я выполнил поручения, как он делал недавно. Он сказал, что я мог остаться, и на следующий день, 28 июня 1969 года, как раз перед полуднем, он сказал мне, чтобы я собирался курить снова.
      - Собираться ли мне снова в и д е т ь стража?
      - Нет, без этого. Есть нечто другое.
      Дон Хуан спокойно наполнил свою трубку курительной смесью, зажег ее и протянул мне. Я не опасался. Приятная сонливость сразу же охватила меня. Когда я кончил курить всю чашку смеси, дон Хуан взял свою трубку и помог мне встать. Мы сели лицом друг к другу на две соломенные циновки, которые он положил на середине комнаты. Он сказал, что мы пойдем на короткую прогулку, и предложил мне погулять, слегка подтолкнув меня. Я шагнул, и мои ноги подогнулись. Я не почувствовал никакой боли, когда мои колени ударились о пол. Дон Хуан взял меня за руку и снова подтолкнул меня встать на ноги.
      - Ты должен идти, - сказал он, - тем же самым путем, каким ты вставал другой раз. Ты должен использовать свою волю.
      Я, казалось, прилип к земле. Я попытался шагнуть правой ногой и почти потерял равновесие. Дон Хуан помог мне правой рукой подмышкой и слегка толкнул меня вперед, но мои ноги не держали меня, и я бы упал лицом, если бы дон Хуан не схватил меня за руку и не удержал от падения. Он держал меня под правую руку и наклонил к себе. Я ничего не мог чувствовать, но я был уверен, что моя голова лежала на его плече; я видел комнату в наклонной перспективе. Он протащил меня в этом положении около крыльца. Мы обошли его дважды самым тяжелым образом; наконец, я полагаю, мой вес стал таким большим, что он был вынужден опустить меня на землю. Я знал, что он не мог сдвинуть меня. Некоторым образом, как будто часть меня намеренно хотела стать тяжелой, как свинец. Дон Хуан не делал никаких усилий, чтобы поднять меня. Он на мгновение взглянул на меня; я лежал на спине лицом к нему. Я попытался улыбнуться ему, и он засмеялся; затем он наклонился и похлопал меня по животу. У меня возникло необычное ощущение. Оно не было болезненным или приятным, или чем-нибудь еще, что я мог додумать. Это было, скорее, толчком. Дон Хуан начал медленно вращать меня кругом. Я ничего не чувствовал; я предположил, что он вращал меня кругом потому, что мой вид крыльца изменялся в соответствии с круговыми движениями. Когда дон Хуан оставил меня в положении, которое он хотел, он отошел.
      - Встань! - приказал он мне повелительно. - Встань, как ты делал это раньше. Не занимайся пустяками вокруг. Ты знаешь, как вставать. Теперь встань!
      Я настойчиво пытался вспомнить действия, которые я выполнял в таких случаях, но я не мог ясно думать; было так, как будто мои мысли хотели своего, несмотря на то, как сильно я ни старался контролировать их. Наконец, мне пришла мысль, что, если я скажу "встаю", как я делал раньше, я непременно встану. Я сказал: "встаю", громко и отчетливо, но ничего не случилось.
      Дон Хуан посмотрел на меня с явным неудовольствием и затем повел меня к двери. Я лежал на левом боку и полностью видел пространство перед его домом; я был спиной к двери, поэтому, когда он обошел вокруг меня, я немедленно предположил, что он ушел в дом.
      - Дон Хуан! - позвал я громко, но он не отвечал.
      У меня было непреодолимое чувство бессилия и отчаяния. Я хотел встать. Я говорил: "встать", снова и снова, как будто это было магическое слово, которое заставило бы меня сдвинуться. Ничего не случилось. Я расстроился и испытывал раздражение. Мне хотелось биться головой о дверь и плакать. Я проводил мучительные моменты, в которые мне хотелось двигаться или говорить, и я не мог ни того, ни другого. Я был действительо неподвижен, парализован.
      - Дон Хуан, помоги мне! - сумел я, наконец, промычать.
      Дон Хуан вернулся и сел передо мной, смеясь. Он сказал, что я стал истеричным и что все, что я переживал, не имело значения. Он поднял голову и посмотрел прямо на меня, сказав, что на меня напал позорный страх. Он велел мне не беспокоиться.
      - Твоя жизнь усложнена, - сказал он. - Избавься от всего, что заставляет тебя выходить мз себя. Оставайся здесь и вновь приведи себя в порядок.
      Он положил мою голову на землю. Он шагнул через меня, и все, что я мог ощутить, это шарканье его сандалий, когда он уходил.
      Моим первым побуждением снова было беспокойство, но я не мог собрать энергию, чтобы привести себя в действие. Вместо этого я обнаружил себя перешедшим в необыкновенное состояние ясности; большое чувство легкости окутало меня. Я знал, какая сложность была в моей жизни. Это был мой маленький мальчик. Я хотел быть его отцом больше, чем что-нибудь еще на этой земле. Мне нравилась мысль о формировании его характера и о том, что я бы брал его в путешествия и учил бы его "как жить", и все же я ненавидел мысль о подчинении его моему жизненному пути, но это было именно то, что я должен был сделать, - подчинить его силой или тем рядом искусных аргументов и повторений, которые мы называем пониманием.
      - Я должен выкинуть его из головы, - подумал я. - Я не должен цепляться за него. Я должен освободить его.
      Мои мысли вызвали во мне ужасное чувство меланхолии. Я заплакал. Мои глаза наполнились слезами и вид крыльца расплылся. Внезапно у меня появилась большая потребность встать и увидеть дона Хуана, чтобы объяснить ему о моем маленьком мальчике; и следующей вещью, которую я знал, было то, что я смотрел на крыльцо стоя. Я повернулся к фасаду дома и нашел дона Хуана стоящим передо мной. Очевидно, он стоял здесь позади меня все время.
      Хотя я не чувствовал своих ног, я должен был подойти к нему, потому что я двигался. Дон Хуан подошел ко мне, улыбаясь и поддержал меня под мышками. Его лицо было очень близко ко мне.
      - Хорошо, хорошо работаешь, - сказал он убеждающе.
      В это мгновение я осознал, что что-то чрезвычайное случилось прямо здесь. Сначала у меня было чувство, что я только что вспомнил событие, которое случилось годами раньше. Однажды в прошлом я видел дона Хуана очень близко: я курил его смесь, и у меня было чувство тогда, что лицо дона Хуана погрузилось в бак с водой. Оно было огромным и светящимся и двигалось. Изображение было таким недолгим, что я не имел времени сохранить его. На этот раз, однако, дон Хуан держал меня, и у меня было время рассмотреть его. Когда я встал и повернулся, то я определенно видел дона Хуана; "дон Хуан, которого я знаю", определенно подошел ко мне и держал меня. Но, когда я сфокусировал глаза на его лице, я не увидел дона Хуана так, как я привык его видеть; вместо этого я увидел большой предмет перед своими глазами. Я знал, что это было лицом дона Хуана, но, все же, это знание не руководило моим восприятием; это было, скорее, логическое заключение с моей стороны, и в конце концов, моя память подтвердила это мгновением раньше: "дон Хуан, которого я знаю", держал меня под мышками. Поэтому необычный, светящийся предмет напротив меня должен был быть лицом дона Хуана; это было близко к этому, но, однако, это не походило на то, что я мог бы назвать "настоящим" лицом дона Хуана. То, на что я смотрел, было круглым предметом, который имел свое собственное свечение. Каждая часть в нем двигалась. Я ощущал сдержанное, волнообразное, ритмическое течение; это было, как будто текучесть заключалась внутри него самого, никогда не двигаясь за его пределами; и, все же, объект перед моими глазами медленно тек движением в любом месте его поверхности. Мне пришла мысль, что это медленно текущая жизнь. В действительности, это было таким живым, что был поглощен рассматриванием этого движения. Это было гипнотизирующим волнением. Оно все больше и больше поглощало меня до тех пор, пока я не мог больше различать, что за феномен был перед моими глазами.
      Я пережил внезапный толчок; светящийся предмет стал неясным, как будто что-то волновало его, и затем он потерял свое свечение и стал плотным и толстым. И затем я увидел знакомое темное лицо дона Хуана. Он спокойно улыбался. Вид его "настоящего" лица сохранялся мгновение, а затем лицо снова приобрело свечение, блеск и переливчатость. Это был не свет, каким я привык ощущать свет, и даже не свечение; скорее, это было движение, неправдоподобно быстрое мерцание чего-то. Светящийся предмет начал подскакивать вверх и вниз снова, и это разрушало его волнообразную целостность. Его свечение уменьшалось как бы толчками до тех пор, пока он снова не стал "плотным" лицом дона Хуана, таким, каким я видел его в обычной жизни. В этот момент я неопределенно понял, что дон Хуан тряс меня. Он также говорил мне что-то. Я не понимал, что он говорит, но так как он продолжал трясти меня, я, наконец, услышал его.
      - Не смотри на меня. Не смотри на меня, - продолжал он говорить. - Убери свой взгляд. Убери свой взгляд. Переведи свои глаза.
      Тряска моего тела, казалось, заставила меня убрать свой постоянный пристальный взгляд; очевидно, когда я не всматривался внимательно в лицо дона Хуана, я не видел светящегося предмета. Когда я отвел свои глаза от его лица и видел это уголком моего глаза, так сказать, я мог ощущать его плотность; то есть я мог ощущать трехмерного человека; не смотря действительно на него, я мог, фактически, ощущать все его тело, но когда я фокусировал свой пристальный взгляд, лицо его становилось сразу светящимся предметом.
      - Не смотри на меня вообще, - сказал дон Хуан серьезно.
      Я отвел глаза и посмотрел на землю.
      - Не фиксируй свой взгляд ни на чем, - повелительно сказал дон Хуан и шагнул в сторону, чтобы помочь мне идти.
      Я не чувствовал своих ног и не мог понять, как я выполнял движения, однако, с помощью дона Хуана, который держал меня под мышку, мы прошли весь путь к задней стороне его дома. Мы остановились у канавы.
      - Теперь смотри на воду, - приказал мне дон Хуан.
      Я посмотрел на воду, но не мог вглядеться в нее. Почему-то движние течения отвлекало меня. Дон Хуан настойчиво убеждал меня в шутливой манере упражнять мое "вглядывание силы", но я не мог сосредоточиться. Я пристально посмотрел на лицо дона Хуана еще раз, но свечение не становилось очевидным сколько-нибудь больше.
      Я начал испытывать необычный зуд на моем теле, ощущение членов, которые заснули; мускулы моих ног начали подергиваться. Дон Хуан столкнул меня в воду, и я упал на дно. Он, по-видимому, держал мою правую руку, когда толкал меня, и когда я ударился о мелкое дно, он вытянул меня опять.
      Мне потребовалось долгое время, чтобы достичь контроля над собой. Когда мы вернулись через несколько часов к его дому, я попросил его объяснить мое переживание. Когда я оделся в сухую одежду, я возбужденно описал ему то, что я ощущал, но он отбросил весь мой отчет, сказав, что в этом не было ничего важного.
      - Большое дело! - сказал он, смеясь надо мной. - Ты видел свечение, большое дело.
      Я настаивал на объяснении, но он встал и сказал, что он должен уйти. Было почти пять часов пополудни.
      На следующий день я снова настаивал на обсуждении моего необычного переживания.
      - Это было в и д е н и е , дон Хуан? - спросил я.
      Он был спокоен и таинственно улыбался, в то время как я заставлял его ответить мне.
      - Можно сказать, что в и д е н и е до некоторой степени подобно этому, - сказал он, наконец. - Ты пристально смотрел на мое лицо и увидел его сияющим, но это было, все же, мое лицо. Так происходит, что дымок заставляет каждого пристально смотреть, подобно этому. Это пустяки.
      - Но каком способом отличить в и д е н и е ?
      - Когда ты в и д и ш ь , то нет больше привычных черт в мире. Все является новым. Все никогда не случалось прежде. Мир становится неправдоподобным!
      - Почему ты говоришь неправдоподобным, дон Хуан? Что делает его неправдоподобным?
      - Нет больше ничего знакомого. Все, на что ты пристально смотришь, становится ничем! Вчера ты не в и д е л . Ты пристально смотрел на мое лицо и, так как я нравлюсь тебе, ты заметил мое свечение. Я был не чудовищем, подобно стражу, но красивым и интересным. Но ты не в и д е л меня. Я не стал ничем перед тобой. Но, однако, ты сделал хорошо. Ты сделал первый настоящий шаг к в и д е н и ю . Единственным недостатком было то, что ты сосредоточился на мне, и в этом случае я был для тебя не лучше, чем страж. Ты не выдержал в обоих случаях и не в и д е л .