- А числительные как произносил? Ну, например, сколько, говорил, долларов сюда привез, а сколько оставил там?
      - О деньгах я с ним не разговаривал! Меня они не интересовали, встрепенулся Василий и потупился.
      - А все-таки знали о них?
      - Знал. Привез десять тысяч долларов. - Василий помолчал, потом продолжил: - Он говорил, что уехал когда-то с Украины гол как сокол, хотя здесь у него миллионы оставались.
      Коваль улыбнулся:
      - В двадцатые годы миллионерами были все. Коробка спичек несколько миллионов стоила.
      - Нет, он говорил, что у него настоящие деньги были.
      - Откуда же?
      - Не знаю.
      - Не спрашивали, почему столько лет там прожил и о миллионах своих не заботился?
      - Сначала хотел вернуться, но не было денег на билет в Европу. Билет этот дорого стоил. А потом, когда женился, то и думать об этом перестал. Когда немцы на нас напали, помогал Советской Армии, говорил, что был членом какого-то украинского общества, которое собирало средства на медикаменты для наших госпиталей.
      - А знаете ли вы, зачем он вернулся сюда? - неожиданно проговорил Коваль таким тоном, словно сам только и ждал случая, чтобы рассказать об этом Василию.
      - Не знаю. Мать все ворчала: черт принес этого бандита на нашу голову.
      - Кого, кого?
      - Другой раз, как рассердится, так не очень-то выбирает слова. Характер такой. Но что там творилось во время революции или сразу после нее... - Он пожал плечами. - Меня ведь в то время и на свете-то не было.
      Коваль внимательно слушал молодого Гущака. И неожиданно почувствовал, что наступает та благословенная минута, минута вдохновения, которая означает, что поворот в ходе мыслей назрел и вот-вот появится идея, которая укажет правильный путь. Это было очень неопределенное, интуитивное чувство. Но Коваль слишком хорошо знал себя и уже заранее радовался. Такое чувство бывает, наверно, у капитана, когда корабль снимается с якоря и, подхваченный дружными волнами, выходит в открытое море.
      Подполковник встал, пытаясь поймать эту, пока еще неясную, мысль, которая словно кружилась над ним, то приближаясь и маня своей близостью, то снова удаляясь и исчезая.
      - Так что же, он за своими миллионами вернулся, что ли? - вслух подумал Коваль. Но, посмотрев на парня, понял, что его снова надо воодушевить: Василий опять сидел повесив нос.
      - За миллионами, которые мы с мамой прятали?!
      Коваль сделал вид, что не заметил перемены в настроении парня.
      - Неужели дедушка так ничего и не говорил о причине возвращения?
      - Говорил, что стосковался по родине. Около сорока лет в Канаде прожил, а все равно - чужбина. Таких тополей, таких верб, такого солнца и воздуха, как на Ворскле или на Днепре, нету нигде. Умереть хотел на родной земле.
      Коваль подошел к окну. Он уже не чувствовал себя капитаном, корабль которого вышел в открытое море. Его снова окружали только мели, банки, рифы, а как их обойти, было неизвестно.
      - И кто же, по-вашему, мог убить Андрея Гущака? - неожиданно для Василия спросил Коваль, глядя на парня в упор. - Кто?
      Василий встрепенулся. Вопроса этого он не боялся. Ждал его все время, с той минуты, когда переступил порог кабинета, даже раньше, - с той минуты, когда повели его на допрос. Он ждал его и нервничал, потому что подполковник всякими посторонними разговорами затушевывал главное - то, ради чего и ведется допрос. Сперва обрадовался было, что благодаря этому можно унять первое волнение, но, когда разговор на свободные темы затянулся, начал беспокоиться, что так и не сможет пожаловаться на следователя Субботу, который явно старается обвинить его в убийстве. С трудом взял себя в руки.
      - Я не убивал.
      "Наверно, все эти тары-бары о Канаде нужны были только для того, чтобы заговорить мне зубы и заманить в ловушку!" От этой мысли парень испуганно съежился в кресле, бросив на Коваля недобрый взгляд.
      - Подумайте вместе с нами, кто мог это совершить.
      - Несправедливо подозреваемый будет подозревать весь мир!
      - А вы немного меньше возьмите, чем весь мир. В конце концов, это очень важно для вас.
      - Иначе мне не выпутаться. Да?
      Коваль взглянул в окно. Внизу, на тротуаре, стояла девушка, которую Василий Гущак назвал своей нареченной, девушка, с которой встретился он в тот роковой вечер около института и которая могла засвидетельствовать его алиби только начиная с двадцати трех часов. Эта девушка теперь часто с самого утра стоит около управления внутренних дел, словно ожидая, что вот-вот выведут ее нареченного.
      Василий поднял голову.
      - Значит, опять в подвал? Я требую, чтобы меня освободили! Это незаконный арест.
      - Выпустить вас теперь не так просто, - медленно, словно размышляя, ответил подполковник.
      - Посадить, конечно, проще.
      Коваль подумал, что среди молодежи встречаются люди, которые решительно ко всему относятся со злой иронией. Это по большей части люди нестойкие, которые за ироническими восклицаниями прячут свою слабость, свои ошибки, а бывает - и преступление. Неужели и этот парень такой слабой закалки, что уже успел разочароваться во всем?
      - Вы сами дали следователю материал для этого. Скрывали свою поездку с дедушкой. Когда у вас нашли билет, отрицали, что пытались его уничтожить, что сами разорвали его на кусочки. И, наконец, не хотите помочь установить ваше алиби. Но ведь это же в вашу пользу, а вы ведете себя так, будто бы установление алиби для вас хуже, чем обвинение в убийстве. Ваше собственное поведение и дало основание следователю просить у прокурора санкции на арест. И теперь никто, кроме прокурора, не имеет права его отменить... - Подполковник сделал паузу. - Послушайте, а может быть, это у вас мальчишеское предубеждение: не впутывать друзей, чтобы их не беспокоил следователь?.. Может быть, вы скрываете еще какую-нибудь встречу с товарищами или с девушкой? - Коваль внимательно посмотрел на Василия.
      - У меня девушка одна, - нервно проворчал тот. - И вы это знаете. Зовут ее Леся. Я встретился с нею около института в тот проклятый вечер примерно в одиннадцать.
      Коваль сжал губы и печально закивал головой. Он уже понял, что этот нахохлившийся парень не пустит ни его, ни кого-то другого в свою жизнь. Не раскроет души. И все-таки сделал еще одну попытку:
      - Вспомните хотя бы, по каким улицам вы ходили.
      - Не помню.
      - Ну как же... Шли, шли... наверно, останавливались, оглядывались, потом шли дальше. Так ведь гуляют все люди. Что привлекло ваше внимание? Вспомните. Это поможет вам восстановить в памяти весь путь.
      - Кажется, по бульвару Шевченко шел, потом Владимирская, Крещатик...
      - Дальше.
      - А дальше не припоминаю.
      - И через несколько часов встреча с Лесей. Такой провал памяти, сочувственно произнес Коваль. - А то, что вы встретились около института именно с Лесей, это правда? Или, может быть, это не Леся была? Подполковник остановился около стола и потянулся к ящику с таким видом, будто бы там лежали какие-то очень важные документы. - А?
      Коваль заметил, что у Василия напряглась и покраснела шея, что парень втянул голову в плечи. Все, связанное с Лесей, и само имя девушки вызывает у него волнение.
      Достав новую папиросу, подполковник сказал:
      - Можете ее сейчас увидеть. Подойдите к окну.
      Глубокое мягкое кресло буквально засосало Василия. Барахтаясь в нем, он еле выбрался.
      Коваль наполовину прикрыл спиною окно.
      - Не приближайтесь... Она и так стоит здесь как часовой целыми днями.
      - А нельзя крикнуть ей? - Горло Василия свело спазмой, и он еле выговорил эти слова.
      - Нет, нет! - Коваль полностью закрыл своей широкой спиною окно. Скажите, почему вы нервничали, придя к Лесе на свидание? Она это заметила. Вы были бледны и очень возбуждены. Только правда, Василий!
      Гущак уставился на подполковника.
      - Я вас спрашиваю.
      - Это ей показалось, - наконец выговорил парень и отошел от окна.
      - А если правду?
      - Я ничего больше не помню. Я устал.
      Он не заметил, как подполковник вызвал конвоира, и вдруг увидел, что милиционер уже стоит у двери, ожидая команды.
      - Это ей показалось. Я был абсолютно спокоен, - глухо повторил Василий. И, не оборачиваясь, вышел из кабинета.
      5
      Лесю Скорик, стоящую около управления внутренних дел, подполковник узнал издали. Она никогда не обращалась к Ковалю, лишь провожала его печальным взглядом, словно приходила сюда только для того, чтобы посмотреть, как идет на работу подполковник милиции.
      В это утро, снова заметив девушку, Коваль рассердился. Тревожный взгляд Леси исполнен был упрека. Ему и всему делу, которому он служит. Хорошо: девушка добивается истины. Но как она эту истину толкует? Односторонне. Только как милосердие. Но он ничего ей не может сказать, кроме того, что она уже знает.
      Коваль остановился у крыльца, внимательно посмотрел на нее. Леся вспыхнула, подошла, поздоровалась. Он молча кивнул, указывая ей на парадную дверь, куда один за другим входили офицеры.
      В кабинете посадил ее в кожаное кресло, в котором она сразу потонула, как накануне ее Василий, сам сел на тот же стул, на котором сидел вчера, разговаривая с Гущаком. Леся прикрыла сумочкой колени и не сводила с подполковника настороженного взгляда. Из глаз ее готовы были и хлынуть слезы, и посыпаться искры радости. Все зависело от того, что скажет Коваль.
      - Ну, выкладывайте... Что вы хотите мне сообщить? - спросил он.
      Что она хочет сообщить! Леся даже завертелась в кресле от негодования: это говорит он, человек, который решает их с Василием судьбу!
      - Зачем же вы ходите сюда? Выстаиваете целыми днями под стенами управления. Это ничего не даст. И откуда у вас столько свободного времени?
      - Каникулы...
      - Да, - вспомнив Наташу, пробормотал Коваль. На мгновение вообразил, что очутился в пионерском лагере. Зеленый забор, алые полотнища транспарантов и знамен, дорожки, посыпанные песком, шум ветра и солнечные блики на высоких корабельных соснах. А на этом фоне растрепанная легким ветерком короткая мальчишеская прическа Наташки и ее теплые глаза. Как же он по ней соскучился!.. - Да, - повторил он, возвратившись мыслями к Лесе. - Каникулы - это хорошо. Но не надо (хотелось сказать "дочка") проводить время около милицейского подъезда. Уехали бы куда-нибудь, пока все уляжется. В студенческий отряд или в пионерский лагерь.
      В глазах Леси появились слезы. "Как можно такое советовать!"
      Коваль и сам понимал, что это тот случай, когда логика ничего не стоит, когда чувства изменяют и очертания предметов, и краски и мир становится торжественным, как этюды Шопена, или черным, как грозовая ночь.
      Он уважал в человеке такие чувства, хотя и понимал, что они не всегда приводят к счастью. На мгновение увидел на месте Леси свою Наташку и рассердился на себя: идиотское сопоставление.
      - У вас есть родители?
      - А! - она махнула рукой, ей, мол, сейчас не до них.
      И Коваль не без ревности подумал о том, что родители всегда на втором плане - и в радости, и в горе.
      - Но ведь он не виноват! - упрямо воскликнула Леся. - Он не мог этого сделать!
      - Кто это "он" и чего "не мог сделать"? - строго, официально спросил подполковник.
      - Василий!
      - Это установит следствие.
      - Выпустите его! - В глазах Леси наивная мольба. - Я могу за него поручиться. Он ведь не виноват! И вы сами это знаете... - Она всхлипнула. - Зачем вы мучаете его?
      - Не плачьте, пожалуйста, - сказал Коваль, наливая воды в стакан. - И не волнуйтесь. - Он и сам считал, что Суббота погорячился, добиваясь санкции на арест подозреваемого. - Я тоже надеюсь, что Василий скоро будет дома.
      К удивлению подполковника, Леся только грустно покачала головой:
      - Вам больше некого посадить.
      "Ну и ну! - подумалось Ковалю. - Вот тебе и разъяснительная работа среди населения! Сколько людей приходит на беседы с работниками милиции, прокуратуры, суда, а столкнувшись с практикой, такая вот девчонка верит, что милиция "если не найдет преступника, то выдумает его". К тому же для нее все едино - и милиция, и прокуратура, и суд. Одна ошибка, один неосторожный шаг, и у человека на всю жизнь сложились ложные представления, которые, как инфекционное заболевание, передаются другим. И тогда уже ни к чему самая квалифицированная беседа".
      Решил не объяснять ничего. Впечатление будет сильнее, когда сама жизнь опровергнет ее ложное убеждение. Сделал вид, что не обратил внимания на ее слова.
      - В тот вечер Василий не рассказывал вам об этой трагической истории?
      - Как же он мог рассказывать, если сам ничего еще не знал! На вокзале дедушка был еще живой!
      - А на следующий день?
      - Мы больше не виделись.
      - Жаль. Как вы думаете, где он бродил в тот вечер? Перед тем, как встретиться с вами.
      Леся пожала плечами.
      - А с кем он дружит, кроме вас?
      - Не знаю. Мы с Василием недавно дружим, с весны.
      - Значит, несколько месяцев?
      - Да.
      - Вы весь вечер были тогда в институте на собрании?
      - Да.
      - Это было собрание студентов, которые на лето остались в городе?
      Леся подняла на подполковника настороженный взгляд. Посмотрела на разноцветные колодки орденов и медалей, на знаки отличия. К чему он клонит? Она ведь все, что знала, рассказала, когда ее вызывали сюда.
      - Повторим задачу, - сказал Коваль. - Василий Гущак в восемнадцать часов поехал со своим дедом на пригородный вокзал. Позже деда нашли в Лесной, на рельсах. По словам Василия, дед поехал в Лесную один, а он, Василий, вернулся в город, где встретился с вами около института в двадцать три часа. Так? Именно в это время закончилось собрание, на котором вы были и с которого не выходили. Он уже ждал вас?
      - Сказал, что ждет давно. Даже сердился.
      - Минут десять. Дольше?
      - Точно не говорил. Но, видно, долго: очень уж нервничал.
      Коваль улыбнулся:
      - У влюбленных минуты ожидания очень длинные. Особенно если давно не виделись.
      Леся наклонила голову, обвитую пышной русой косой.
      - Мы и днем виделись, - сказала она. - Утром были на пляже.
      - Гм... Он об этом не говорил.
      - А разве это имеет значение?
      - До которого часа вы были вместе?
      - До обеда. Кажется, в третьем часу он поехал домой, а потом встретились уже вечером. Это тоже очень важно?
      - К сожалению, не очень. Нам нужно знать, где он был от восемнадцати до двадцати трех часов. Очередной электропоезд прибыл из Лесной в город в двадцать два часа тридцать семь минут. До вашего института от вокзала две остановки троллейбуса. Можно и пешком успеть... Верно?
      Леся не знала, что сказать, чувство обреченности охватило ее, и на глаза снова навернулись слезы.
      - Поезда в тот вечер шли точно по расписанию, ни один не был отменен, - твердо произнес Коваль. - Что вы можете на это сказать?
      Она и в самом деле ничего не могла возразить.
      - Его видели с дедом на пригородном вокзале. Однако никто не видел, что он остался на вокзале и возвратился в город. Таких свидетелей у нас нет. Вы читали объявление у вокзала?
      Леся кивнула.
      - Василий говорит, что, проводив деда в Лесную, он бродил по городу. У него нет алиби, то есть доказательств неприсутствия в Лесной, на месте трагической гибели его деда в то время, когда она произошла, а у следствия есть кое-какие доказательства его вины. Хотя и не прямые. Понимаете? Другое дело, если бы нашелся человек, который видел его в это время в городе. Но он сам говорит, что никого из знакомых не встретил. Хотя это очень странно...
      - Поверьте! - начала Леся, умоляюще складывая руки. - Я хорошо знаю Василия...
      Коваль спросил:
      - Днем на пляже он не говорил, что собирается поехать в Лесную?
      - Нет.
      - Поведение его было обычным? Может быть, вы что-нибудь заметили?
      - Ничего такого.
      - В прошлый раз вы говорили, что вечером он пришел к вам на свидание не просто сердитым, а разнервничавшимся. Не точнее ли было бы сказать "сам не свой"?
      - Может быть. Не знаю.
      - Прошу вас, - проникновенно, от всей души произнес Коваль, говорите мне только правду. Будьте со мною откровенны. Это необходимо для того, чтобы снять подозрение с вашего Василия. Сам он почему-то не хочет этого сделать и всячески уходит от разговора о тех сомнительных часах в городе.
      - Да, он был очень возбужден, говорил невпопад, задумывался, не слушал, что говорю я. Мы чуть не поссорились в тот вечер...
      - И гуляли недолго?
      - Нет. В двенадцать я уже должна быть дома. Он проводил меня до дома - и все.
      - И вы не спросили, почему он такой... скажем, невнимательный?
      - Спрашивала, но он ничего не ответил.
      - Вот видите, Леся, не все здесь так просто, как кажется. Значит, что-то случилось в тот вечер, что-то необычайное, может быть, даже непоправимое, о чем он не хотел с вами разговаривать. Не будет ведь человек так переживать только потому, что долго ждал свидания с любимой.
      - Нет, нет! Он не мог сделать то, что вы думаете! - Девушка прижала ладони к щекам. - Я не верю вам! - Она вскочила с кресла. - Вы хотите его засудить!
      - Не торопитесь с такими выводами, - успокоил Лесю подполковник. - Я сейчас просто кое-что уточняю. Для меня, например, важно, что вы вообще встретились в тот вечер. Ведь алиби после одиннадцати ему не нужно было, мог и не прийти на свидание после...
      - Не произносите этого слова! - перебила Леся. - Не надо, пожалуйста! Я найду людей, которые его видели...
      Коваль взял девушку за руку и снова усадил ее в кресло.
      - Наверное, иголку в стоге сена легче найти. Мы ищем, ищем все это время, - добавил он после паузы. - Но пока, к сожалению, безуспешно.
      Леся зло посмотрела на него. Неужели он хочет лишить ее последней надежды?
      - Вот так, - Коваль сочувственно взглянул на девушку. - Все-таки советую вам поехать куда-нибудь отдохнуть. Каникулы пройдут - пожалеете. А мы тем временем все выясним. - Он поднялся.
      - До свиданья, - сухо сказала Леся.
      Коваль снял трубку и позвонил часовому, чтобы он пропустил гражданку Скорик, которая сейчас выходит от него.
      - И не стойте больше у входа. Если вам нужно будет увидеться со мной, позвоните по внутреннему телефону, который рядом с часовым, и я скажу, чтобы вас пропустили.
      Он проводил девушку до двери.
      6
      Коваль зашел к следователю, когда тот заканчивал разговор с матерью Василия Гущака.
      Перед Субботой сидела средних лет худощавая женщина, одетая, несмотря на жару, в темное платье с закрытым воротником. На глазах ее, оттененных глубокими синими кругами, блестели слезы.
      По-видимому, Валентин Суббота не очень-то верил ее словам, потому что, когда подполковник открыл дверь, она в отчаянии прижимала руки ко впалой груди.
      - Клянусь! - восклицала она сквозь слезы.
      - И вы всегда уничтожаете бумажки, которые находите в кармане сына? не без иронии спросил следователь, бросая короткий взгляд на подполковника.
      - Я подумала, что это использованный билет и, конечно, ненужный... не отнимая рук от груди, объясняла женщина.
      - И всегда рвете использованные билеты на такие вот малюсенькие кусочки, что наши криминалисты еле смогли собрать их? - уже с нескрываемой издевкой продолжал Суббота.
      Ковалю не понравилось, как разговаривает следователь с матерью Василия. Он молча сел на стул в углу комнаты. Женщина на один только миг обернулась, когда он вошел, и, вероятно, тут же о нем и забыла. Все для нее, как в фокусе, сконцентрировалось сейчас в молодом, стройном следователе, который ненамного старше ее Василия, но в руках которого - их судьба, жизнь и смерть и который казался ей всемогущим и грозным.
      - Механически как-то... Сама не знаю...
      - На такие клочочки?
      Женщина промолчала.
      - Вы тревожитесь за судьбу сына... - понимающе произнес Суббота. Естественно, вы - мать. - И в голосе следователя зазвучало такое искреннее уважение не только к самому понятию "мать", но и к этой вконец напуганной и переволновавшейся женщине, похожей на подстреленную птицу, что Коваль готов был простить ему ту насмешливость и высокомерную снисходительность, которыми он только что ее донимал. - Но не думайте, - интонация голоса Субботы стала назидательной, - что, пытаясь утаить истину, вы этим помогаете сыну... Вы вредите ему! - Здесь Суббота сделал многозначительную паузу. - Истина! Только она может стать единственным неопровержимым доказательством невиновности вашего сына, его непричастности к убийству, в которой вы так глубоко убеждены. Итак, это правда, что именно вы разорвали билет?
      Женщина снова прижала руки к груди и закивала.
      - А почему вам так захотелось уничтожить этот билет? Чего вы испугались?
      Она заплакала. В конце концов, сквозь слезы вырвалось у нее, что какой-то непонятный страх охватил ее и она стала шарить по карманам куртки Василия.
      - Той куртки, в которой он ездил в Лесную вместе с Андреем Гущаком?
      Она кивнула. Признание было чистосердечно, и Суббота так же, как и подполковник, понял это. Он спросил, уточняя:
      - У вас появился страх за сына?
      Она вытерла глаза уже влажным носовым платком.
      - Конечно, за сына, а за кого же?!
      Суббота быстро записывал ее слова.
      - Вы боялись, что это он что-то мог сделать деду?
      - Нет, нет! - решительно возразила женщина.
      - Простите, я неточно выразился. Вы, очевидно, боялись, что о нем могут подумать, якобы это сделал он?
      Женщина утвердительно кивнула.
      - А почему именно о нем могли подумать?
      У матери Василия хватило подсознательной осторожности, чтобы не отвечать на этот вопрос. Следователь не настаивал.
      - Хорошо, - сказал он. - Значит, так и запишем: билет разорвали вы, потому что боялись, что, если его найдут, подозрение в убийстве падет на вашего сына? Так?.. А почему именно его должны были заподозрить - на этот вопрос ответить отказались...
      Женщина почувствовала, что какие-то невидимые нити начинают опутывать ее и она не может их разорвать.
      Суббота торжествующе и вместе с тем вопросительно посмотрел на подполковника. Сначала появление Коваля не вызвало у него никакого энтузиазма - почему-то терялся при нем, а это сбивало с внутренней сосредоточенности, так необходимой следователю во время допроса, но сейчас он не без удовольствия демонстрировал свою профессиональность.
      Однако Коваль был мрачен. По его мнению, это был не триумф следователя, а запрещенный удар, нанесенный им не искушенной в юридических тонкостях женщине.
      Правда, сегодня все раздражало Коваля и все не нравилось ему. Даже комната офицеров уголовного розыска, в которой расположился со своими папками Суббота. Быть может, именно поэтому казалась она подполковнику неуютной и отдающей казенщиной.
      Коваль считал, что милицейские помещения, особенно кабинеты офицеров розыска и следователей, где иногда решаются сложные для человека вопросы, должны иметь строгий, но вместе с тем нарядный вид. Здесь ведь раскрываются души! Он был уверен, что это должно быть именно так, по этому поводу ссорился с хозяйственниками, но начальство денег на кабинеты не ассигновало, а кое-кто из коллег открыто подтрунивал над Ковалем за его "причуды".
      - Разрешите мне, Валентин Николаевич, - обратился подполковник к Субботе, оторвав тоскливый взгляд от серых стен.
      Лицо следователя не выражало ничего, кроме самодовольства, и он милостиво кивнул.
      - Скажите, - обратился Коваль к женщине, - ваш сын и его дед, который так неожиданно появился в вашей семье, жили дружно?
      - Они как следует еще и познакомиться не успели, когда же было им ссориться?
      - А что вы можете рассказать нам об Андрее Гущаке?
      Женщина пожала плечами. Потом оглянулась, не зная, кому отвечать, кто здесь старший и кто ее лучше поймет.
      - Наверно, вам больше о нем известно.
      - Кое-что, конечно, известно, - подтвердил Коваль. - Известно, например, что вы неприветливо встретили своего родственника, - сказал он, желая этим вызвать женщину на откровенность.
      - Какой родственник! - возмутилась она. - Я даже не знала о его существовании. Михаил, мой муж, говорил, что отец его, Андрей Гущак, в двадцатые годы бросил семью и куда-то исчез. Думали, погиб. Тогда ведь неспокойно было на Украине. Да и кто он нам? Чужой человек, свалился как снег на голову. Радоваться нечему было.
      - Могли не принимать...
      - И не приняла бы ни за что. Да вот Василий. Отца не знал. Ему пять лет было, когда Михаил умер. А тут - дедушка. Настоял, чтоб дала приют.
      - Гущак и свой дом мог построить.
      - Мы его деньги не считали. Нам они не нужны. Что там у него есть, пусть государство возьмет.
      Суббота, решив, что Коваль спрашивает не то, что нужно, и уводит разговор в сторону, попытался взглядом его остановить. Однако подполковник не обратил на это внимания.
      - Ваш муж рассказывал что-нибудь о своем отце?
      - Он тоже его не помнил. В раннем детстве из виду потерял. Говорил, темные дела за ним какие-то водились. Из-за этого, мол, его и убили.
      - А он, значит, сбежал за границу, живой.
      - Сбежал. Зачем только вернулся, не знаю.
      Женщина разговорилась и, казалось, немного забыла о своих страхах.
      - Темные дела, говорите? - продолжал Коваль. - Вспомните, может быть, что-то еще о нем муж ваш рассказывал?
      Женщина отрицательно покачала головой.
      - Слышала, что бандит. А где, как, почему - этого не знаю.
      - От мужа слышали?
      - От кого же еще!
      - Валентин Николаевич, может быть, запишете в протокол?
      Суббота задвигал бумагой по гладкой поверхности стола, как бы устраиваясь поудобнее, взял ручку, но писать не стал.
      - Родственники у вашего мужа где-нибудь есть?
      - Не знаю, может, где-нибудь и есть. Я с ними связи не имею. Мы с Василием вдвоем живем, никого не знаем.
      - И старик вас не расспрашивал о них, их не искал?
      - Нет.
      - А каких-нибудь знакомых?
      - Нет.
      Коваль развел руками, что, по всей вероятности, должно было означать, что вопросов у него больше нет и он возвращает эстафету допроса следователю.
      И когда женщина стала просить Субботу выпустить ее сына, который и мухи не обидит, подполковник встал и вышел.
      7
      Леся очень устала, но домой не шла, а продолжала бродить по улицам. Было уже около часу дня, солнце раскалило и размягчило асфальт, но она не замечала этого. Что она искала? Вчерашний день? Нет, не вчерашний, а тот, когда Василий, купив билет на электричку, не поехал в Лесную, а возвратился в город. Он бродил до позднего вечера, ждал ее около института. И они встретились. Встретились, не зная и не ведая, что совсем скоро свалится на них вот такая беда...
      Где бродили его ноги? Кого видели его глаза? Где он останавливался, где присаживался? О, если бы взгляды оставляли следы! Но даже и от ног не было на тротуаре никаких следов, и Леся, в десятый раз повторяя воображаемый путь Василия от вокзала до института и дальше по бульвару, заглядывала людям в глаза, все еще надеясь встретить кого-нибудь из знакомых, видевших в тот вечер его...
      Она вспоминала слова подполковника Коваля: "Если бы нашелся человек, который видел его в это время в городе..." - и сердилась на подполковника, словно бродила она не по своей воле, а выполняя его приказ.
      Была она и на вокзале, стояла на платформе, с которой отходят поезда на Лесную, будто бы ища тот вагон, под колесами которого погиб дед Василия. Словно вагон мог что-нибудь рассказать и засвидетельствовать невиновность любимого.
      Но так и не нашла ни одного вагона с красными от крови колесами, ни одного человека, который обратил бы на нее внимание и спросил бы, почему она так присматривается к поездам... Все спешили - озабоченные, чужие, равнодушные. Как оскорбительно людское равнодушие! Леся раньше не задумывалась над этим. Люди казались ей всегда чуткими, внимательными, такими, как нужно, - словом, людьми. А теперь они словно стали другими...
      Когда девушка ощутила, что сил больше нет, она в последний раз побрела с вокзала в сторону института. Прошла знакомый серый корпус своего факультета, над которым висела заляпанная известью люлька с двумя малярами. И даже институт показался ей сейчас не таким, как всегда, а чужим и равнодушным. Она миновала его и пошла дальше - куда глаза глядят.
      Опомнилась на каком-то просторном дворе, среди белых фигур - воин с винтовкой, девушка с серпом. Не сразу поняла, что это не живые люди, а гипсовые. Оказалось, случайно зашла к скульпторам. В другое время, может быть, и заинтересовалась бы. А сейчас все ей было ни к чему.
      Человек в длинном сером халате с молотком в руке, глядя на нее, сказал:
      - К нам пожаловала Офелия. Хотите позировать?
      Она смотрела на скульптора, не понимая, что он говорит.
      - Девушка, позируйте нам, пожалуйста, мы заплатим, - попросил второй скульптор в белом от гипсовой пыли халате.
      Лесе показалось, что они смеются над ее горем. Она стояла молча, наклонив голову, опустив руки, и вдруг услышала голос сторожа, который следил за нею с того момента, как она отворила калитку и вошла.
      - С ней что-то случилось, - сказал он скульпторам. - Оставьте ее. - И ей: - Ты что, девушка? Ищешь кого-то?
      Она подняла глаза, нашла взглядом калитку и тихо вышла на улицу.
      Очутившись возле какой-то столовой, вспомнила, что голодна. Она ведь с самого утра ничего не ела. Вошла. Свободных мест нет. Встала в угол, решив подождать, пока освободится место.
      Но вот к ней приблизилась официантка, взяла за руку, посадила за столик, где стояла посуда, спросила, что принести.
      - Что-нибудь.
      - Первое? Второе?
      - Пить хочется.
      - Бутылочку лимонада и котлеты? Или кофе? Вам нездоровится?
      - Спасибо...
      Не чувствуя вкуса, что-то съела и снова вышла на улицу. Постояла немного. Куда же теперь? На глаза попалась вывеска: "Юридическая консультация". И как же она раньше не догадалась! Откуда только силы взялись - она не пошла, а побежала через дорогу!