Коваль начал медленно подниматься по тропинке, фиксируя в памяти все, что видит. Чем выше он поднимался, тем больше исчезали с глаз дворики, упиравшиеся в глинистый обрыв, потом исчезли и сами хатки. Поднялся на гору и глянул вниз. Отсюда, если смотреть от бревен, лежавших на краю обрыва, рыболовецкий колхоз с его строениями был справа, а впереди раскинулся лиман и возвышался далекий маяк, указывающий выход в море. Хатки почти все спрятались под обрывом. Перед глазами оставались только стена рыбинспекторского домика с подслеповатым окошком да несколько задних глинобитных стенок.
      Проверяя себя, Дмитрий Иванович отходил от бревен на несколько шагов левее и правее - и каждый раз из виду исчезала стена рыбинспекции, а стоило шагнуть к гостинице, как все внизу сразу пряталось под обрывом. Даже с балкона, на котором Коваль частенько сидел, был виден лишь край берега, небо и далекий горизонт.
      Задние стенки двух видимых сверху хаток были глухими. В склон упиралось лишь окошко домика инспекции. Именно оно виднелось с единственного места - с бревен, на которых вечерами сидели Коваль и медсестра.
      Дмитрий Иванович решил дождаться вечера, чтобы убедиться, не подают ли сигнал именно отсюда.
      Но что это за сигнал? Кто подает? Зачем?
      Одна загадка рождала другую, еще более сложную.
      * * *
      Вечером, когда Валентина снова пришла, Дмитрий Иванович, убедившись, что сигналят и в самом деле из окошка рыбинспекции, уже не задержался на бревнах. Стоило медсестре уйти, как и он, стараясь ступать тихо, направился следом.
      Не доходя до рыбинспекции, спрятался в лунной тени невысокой дикой абрикосины, откуда было видно, что делается возле причала.
      Медсестра направилась прямо к своей лодке, стащила ее в воду, оттолкнулась веслом от берега, и через минуту в вечернюю тишину ворвалось звонкое завывание мотора.
      "С собой не берет ни ружья, ни сетей - вскочила в пустую лодку... А зачем ей сети и ружье? В камышах стоят ловушки, вот она и выбирает их с вечера или утром. Хотя с вечера что выбирать, за день ничего не поймаешь. Выходит, с вечера только ставит. А где же тогда орудие ловли? Впрочем, сети могут быть спрятаны в лодке..." - размышлял Коваль, все больше убеждаясь, что и медсестра браконьерствует.
      Значит, существует связь между таинственными ночными поездками Валентины и светом в окошке. Любопытно, кто сигналит? И где это маленькое окошко? Не в кладовушке ли? Был уверен, что в помещении осталась только сторожиха Нюрка, у которой квартировала медсестра: перед тем как началось мигание, одна за другой от причала отъехали лодки дежурных инспекторов.
      Коваль миновал домик инспекции, вернулся, постоял перед дверью. Зайти не отважился. Как он объяснит Нюрке свое ночное появление?
      Вспомнился рассказ Андрея Комышана о том, что Козак-Сирый не может поймать какого-то таинственного браконьера. Вот будет обескуражен, когда узнает, кто его обманывает! Девица!
      Уведомить о своем открытии рыбинспекторов? Нет, пока этого не следует делать. Дмитрию Ивановичу почему-то не хотелось спешить с новостью. Прежде всего он поделится своими наблюдениями с Келебердой.
      Но как удивительно исполняются иногда сны, как связываются старые, забытые ассоциации!
      23
      Не только Дмитрию Ивановичу не спалось в эту ночь. Не спала и Настя, все ворошила свою жизнь, то и дело возвращаясь к тому дню, когда переступила порог загса. Платье на ней было белое как снег. Это запомнилось навсегда. Выкрав из родительского дома, Андрей несколько дней прятал ее у своих друзей в Белозерке и, только раздобыв платье и фату, повел в загс...
      Задремала лишь перед рассветом. Закрыла на какой-то миг глаза, тут же проснулась и испугалась, что опоздает к автобусу на Белозерку.
      Во сне время проходит и медленно, и быстро. Ночью тени удлиняются, полутонов нет - только черное да белое, и в тех контрастах рисовались она и он: она - белая Настя, он - черный Андрей, в том же черном костюме, в котором вел ее под венец.
      Стоило ей сомкнуть веки, как Андрей начинал смотреть на нее с такой любовью, таким нежным взглядом, что она млела от счастья. Этот взгляд согревал сладким теплом, размягчал душу и тело, делал ее невесомой, и она словно таяла от своего счастья, становилась белым-белым облачком и плыла в ясном небе... И тут же в следующий миг сердце ее сжималось от боли, потому что взгляд у Андрея уже был такой лютый, что ее пробирал мороз.
      А еще ей снилась Лизка, растрепанная как ведьма. Она протягивала к ней свои костлявые руки, слепила желтыми глазищами и, вцепившись в горло, душила...
      Свой сон Настя вспомнила, остановившись на минуту перед высоким светло-серым зданием Управления внутренних дел. И не только этот сон, но и утренний разговор с мужем, после которого решила поехать в Херсон.
      Она не знала, как подступиться к Андрею со своей горькой обидой. Скрепя сердце хотела добиться только одного: спасти мужа от тюрьмы. Старалась избежать скандала и все решить тихо. Хотя в душе в последнее время все перевернулось; думала, что никогда не вернется к ней чувство покоя и умиротворения: Андрей стал постылым. Но решила все перетерпеть. Не верила, что он умышленно убил дядьку Петра, хотя и не исключала несчастного случая. Главное, считала, обстоятельства могут сложиться так, что, зацепив человека своими шестернями за краешек полы, затянут его целиком. Безжалостные шестерни, как думала Настя, уже тащили Андрея.
      Спросила прямо:
      "Ты был в ту ночь на воде?"
      Его версия о поездке субботней ночью в Гопри с гостями начальника уже давно отпала.
      "Дежурил. А почему ты спрашиваешь?"
      "Значит, ты убил дядьку Петра?"
      "Я не убивал".
      "Но подозревают тебя".
      "Это еще пусть докажут".
      "И докажут. Ты не был в плавнях, а только расписался в журнале. Это я знаю. Но им ты ничего не докажешь..."
      "Я дежурил".
      Он избегал ее решительного взгляда, прятал глаза и не хотел продолжения разговора.
      "Я все знаю. Ты давно меня обманывал с этой Лизкой... - Настя едва сдержалась, чтобы не назвать ее так, как того просила душа. - Но если уж так, то пойди признайся. Это тебя спасет".
      "Мне признаваться не в чем".
      "Ты ночевал у нее, и она это подтвердит".
      Настя помнит, как оцепенел Андрей.
      Добавила:
      "Я была у нее..."
      Андрей молчал. Не возражал и не подтверждал.
      И еще сказала:
      "Твое единственное спасение: Лизка подтвердит, что ты был у нее всю ночь - с вечера до утра. Хотя, может, и не до утра..."
      "Я не убивал".
      "Что говорить... После разберемся. Не знаю, буду жить с тобой или нет. Но пока мы под одной крышей, Лизку оставь. И катится пусть из Лиманского!.."
      Настя невольно задумалась. Не замечала, что стоит посреди улицы. Резкий гудок и громкая брань водителя заставили вздрогнуть. Она оглянулась и испуганно кинулась к дверям Управления внутренних дел.
      Старшина у входа подозрительно посмотрел на нее. Настя передохнула и решительно поправила на голове газовую косыночку. Неожиданный испуг словно бы уничтожил все сомнения.
      Вынула из модной сумочки паспорт.
      - Мне к товарищу Келеберде.
      Старшина показал на окошко дежурного:
      - Возьмите пропуск. Он вас вызывал?
      - Нет. У меня к нему дело.
      - Тогда позвоните по телефону. - Старшина назвал номер. - Вам закажут пропуск.
      ...Келеберда встретил гостью приветливо и дал возможность осмотреться в кабинете. Когда увидел, что она успокоилась, сказал, приглашая к разговору:
      - Я вас слушаю, Анастасия Васильевна.
      Настя набрала полную грудь воздуха и заговорила быстро, решительно:
      - Товарищ полковник...
      - Майор, - тихо поправил Келеберда.
      - Мне стыдно об этом рассказывать, но скажу правду: моего Андрея не было в ту ночь на дежурстве, когда убили Петра Чайкуна.
      Келеберда сделал вид, будто очень удивлен таким заявлением:
      - Как это - не было? И почему стыдно?
      - В журнале он записал, что выехал на дежурство... А сам...
      С языка никак не могло сорваться липкое слово.
      - Зачем же тогда записал дежурство?..
      - Тут, понимаете... - Настя запнулась.
      - Ночевал дома, в мягкой постели?.. - улыбнулся Келеберда.
      Настя покачала головой. Сделала вид, что засмотрелась в окно, на словно бы нарисованный художником-формалистом двор, голубые клочки неба, рыжее пятно стены напротив и черные прямоугольники окон.
      - Нет, не дома. - Сказала и почувствовала, как сдавило горло.
      Келеберда ничем не показал своего удивления, уже догадываясь, что она скажет дальше.
      - У любовницы! - жестко бросила Настя. - Лизки!
      Келеберда увидел в ее глазах металлический блеск. Кивнул в знак того, что понимает и содержание слов, и душевное состояние.
      - Устроил ее отдыхать у нас в Лиманском. Она из Херсона... выдохнула Настя. Наткнувшись на пытливый взгляд майора, умолкла.
      Кедеберда почувствовал, что она чего-то недоговаривает.
      - А почему ваш муж сам не заявил о своем алиби?
      - Думал, что я ничего не знаю. Теперь он скажет. Я ему глаза промыла. Обманывал меня, как девчонку... То начальник в Херсон вызывает, то на дежурство едет... а сам к этой...
      Настя почувствовала, как снова подкатывает к горлу ком, как в окне расплываются клочки неба и рыжее пятно стены. Лихорадочно порылась в сумочке, вытащила платочек и вытерла глаза.
      Келеберда потянулся к графину, стоявшему за его спиной, на тумбочке. Но Настя отрицательно покачала головой. Она уже овладела собой. Медленно поднялась, считая, что разговор закончен. Но Келеберда жестом остановил ее. Взял паспорт с вложенным в него белым листком пропуска и как бы между прочим будничным тоном спросил:
      - Так кто же, Анастасия Васильевна, мог убить вашего дядю?
      Настя пожала плечами. Откуда ей знать! Знает только, что горе да беда пришли в дом Чайкунов, что тень упала и на их семью, что все село гудит словно встревоженный рой и все всё "знают", и никто ничего не знает. Не сельские же сплетни пересказывать в милиции...
      - Вы знакомы с людьми по фамилии Крутых и Семеняка? - спросил Келеберда.
      - Слышала о них.
      - От кого?
      - От Андрея.
      - Он с ними после драки встречался?
      - Не знаю. По-моему, когда лежал в больнице, они к нему приезжали, совали деньги, чтобы не поднимал шума.
      - И ваш муж взял?
      - Нет, отказался!
      - Гм... - Келеберда почесал затылок. - Но шума он и в самом деле не затевал.
      Настя промолчала.
      - Значит, больше не встречался с ними?
      - Не знаю. Может, в Херсоне. Но к нам они не приходили.
      - А какие были отношения у вас и вашего мужа с Петром Чайкуном до и после ссоры?
      Настя вскинула на майора удивленные глаза: снова о том же. Разве мало, что растоптала свое достоинство, рассказала чужому человеку, милиционеру, страшную тайну своей семьи?
      - Андрей не был в ту ночь на дежурстве, я же сказала. Можете проверить. - Она обиженно поджала губы.
      - Мы все проверяем. А может, он не всю ночь был там...
      - Свечку не держала, - насупилась Настя. - И не хочу больше об этом. А Петро жил в Белозерке. Мы в гости к нему не ездили, не роднились, да и он к нам не заглядывал.
      Настя умолчала, что дядько Петро частенько заходил к ней в аптеку за спиртом и просил повлиять на мужа, чтобы не караулил его в лимане, обещал немалые деньги... Андрей только ругался, когда она рассказывала об этом. А после того случая, когда Андрей лежал в больнице, к нему приходили только два браконьера. Дядько Петро не пошел с ними, а приехал в тот вечер в Лиманское, привез красивую кожаную куртку для Андрея. Она выгнала его из хаты и куртку бросила вслед.
      - А Юрась? Он-то ведь выезжал и три или четыре раза стрелял из ружья вашего мужа...
      - Юрась очень хороший парень! - пылко возразила Настя. - Порядочный и честный. С дядькой Петром у него никаких счетов не было. Они, может, раз или два в году и виделись-то, перед тем как Юрась в армию пошел. Когда Петро Васильевич жил в Лиманском, Юрась еще ребенком был... Не мог он такое сделать!
      - Тогда кто же, по-вашему, убийца? Складывается так, что кто-то из Комышанов: старший или младший. Третьего нет. А что парень хороший, согласен, но бывают случаи, когда и хорошие спотыкаются...
      Настя была подавлена. Молчала.
      Келеберда тоже молча подписал пропуск и вернул вместе с паспортом. Потом поднялся.
      - Спасибо. Мы учтем ваше заявление. Появится что-нибудь новое об этом трагическом происшествии, заходите... Но пока, повторяю, подозрение падает на Комышанов.
      При последних его словах Настя рывком вскочила со стула. Как в тумане спустилась по лестнице и очутилась на улице.
      В рейсовом автобусе, который шел от Херсона через Белозерку в Лиманское, совершенно не чувствовала, как немилосердно трясет в старенькой машине, пригодной разве что на слом, не видела, где едет, и в конце концов чуть не проехала свою остановку. Всю дорогу вспоминала разговор с Келебердой, снова переворачивала странички своей жизни с Андреем, то признавала, что его все же следует посадить в тюрьму, и если не за убийство, то хотя бы за его подлое поведение и любовницу; то примирялась с мыслью, что нужно как-то жить, что Андрей ее муж и она должна бороться за него.
      В одном не признавалась себе до конца: что любит его и готова все простить...
      24
      Дмитрий Иванович позвонил майору Келеберде и попросил встретиться с ним. Не в Лиманском, а за селом, на пятом километре, где ложбинка переходит в берег. Келеберда предложил прислать машину, но Коваль отказался - на это могли обратить внимание. Сказал, что доберется самостоятельно. Потом позвонил директору совхоза и спросил, не даст ли он ему на несколько часов газик.
      Самченко предложил "Волгу" и своего водителя.
      - Нет, нет, Владимир Павлович, - отказался Коваль. - Шофера не нужно. И не "Волгу", а именно газик.
      Под вечер к гостинице подъехал сам директор. Он не расспрашивал, зачем Ковалю машина и скоро ли дознаются про убийство Чайкуна, хотя догадывался, что отставной полковник милиции тоже не остался в стороне от расследования. Поинтересовался лишь, как живется в их маленькой гостинице и нет ли каких-то пожеланий; пожаловался, что совсем замотался, даже ночует не дома, а в поле; что не хватает рабочих рук, чтобы собрать богатый урожай и закончить осенние полевые работы.
      Коваль, поблагодарив директора за внимание, обрадовался, когда тот попрощался и ушел. Дмитрий Иванович как был в спортивном костюме, так и сел в газик. Повозившись с рычагами, выехал на асфальтированную центральную улицу Лиманского, которая переходила в ровную и широкую ленту шоссе. Он быстро промчался мимо добротных сельских домов. Спрятавшись за кирпичные ограды, некоторые из них были похожи на настоящие коттеджи. Лиманское - село богатое: хорошие урожаи там, где земля не очень засолилась, Днепр с его дарами, виноделие для собственных нужд, а иногда и на продажу - все это создавало достаток местных жителей.
      За селом газик помчался по вечернему шоссе, то опускавшемуся в долину, то выбегавшему на невысокие холмы. Широкие скошенные поля уже не золотились, а отсвечивали мягким светом, наплывавшим от доступного всем ветрам необозримого лимана.
      А вот и назначенное место. Свернув с шоссе и резко сбавив скорость, Дмитрий Иванович через несколько минут оказался в долинке. Майор Келеберда уже поджидал его, не выходя из коричневых "Жигулей" с открытыми дверцами.
      ...Разговаривая, подошли к воде. Стали прохаживаться у еле заметного прибоя, шелест волн им не мешал. То опускаясь над водой, то вдруг взмывая у самого берега, - казалось, над самыми головами Коваля и его спутника, жалобно вскрикивали две чайки.
      - Особых новостей пока нет, Дмитрий Иванович. Дело подвигается медленно. И чем дальше, тем больше загадок... - Келеберда не спешил выкладывать свои соображения, а ожидал новостей от Коваля. Ведь не для прогулки над лиманом он его позвал.
      Но и Дмитрий Иванович при желании умел молчать. Он понимал, что розыск далеко не продвинулся, и не стал настаивать на подробностях. Келеберда, подождав, все же пожаловался:
      - Рассыпается под руками. Вроде имеешь твердые доказательства, кажется - кремень, а возьмешься покрепче - гниль, туфта, пыль. Как с этими отпечатками на ружье. Теперь известно, что пять человек держали его в руках - четыре мужика и одна женщина. Как установлено - сторожиха рыбинспекции Ангелина Гресь. Теперь пойдем дальше: из четырех мужчин трое известны: братья Комышаны и инспектор Козак-Сирый. Четвертый - пока большой икс... Его следы настолько размыты, что даже наш лейтенант Головань не смог их идентифицировать. На допросах Андрей Комышан засвидетельствовал, что своего ружья никому в руки не давал. Тогда кто? Если не брать во внимание вашего Лапорелу... - Келеберда сделал паузу, остановился и начал зачем-то выгребать носком туфли из серой мокрой гальки какой-то камешек, который, высыхая, тут же терял свой блеск. - А может, он и есть тот, кого мы ищем?..
      - Жалею, что я до сих пор не встретился с этим Лапорелой, - заметил Дмитрий Иванович, не напоминая майору прямо, что тот обещал отвезти его в Голопристанский район. Мелькнула мысль, что не нужно было полагаться на Келеберду, взял бы машину у директора Самченко, хотя до бахчи не пять десять километров, а кругом через Херсон - вся сотня. Можно было бы попросить и Комышана, чтобы подбросил моторкой через лиман. Тем более что сейчас он не занят работой...
      Майор не дал Ковалю обдумать эту идею до конца.
      - Ваш Лапорела, по паспорту Лукьяненко, - сказал он, - неожиданно выехал в Харьков с последними арбузами. В Беляевке, по его заявлению, никогда не жил. На всякий случай мы поручили проверить это...
      - Итак, четвертый, - задумчиво произнес Коваль. - Если сторожиха отпадает... А как с теми тремя, которых подозреваете?
      - Еще один отпадает. У инспектора Андрея Комышана есть алиби.
      - Установлено?
      - Да. Сперва были показания брата Юрася, который уверял, что Андрей в ночь на восемнадцатое ездил в Херсон. Мол, сам видел, как тот пошел на автобусную остановку. Вот и отважился взять без разрешения его ружье и лодку... Потом инспектор Козак-Сирый подтвердил, что Андрей Комышан в ту ночь на дежурство не выезжал, хотя и расписался в журнале. Правда, сторожиха Гресь отказалась говорить что-то определенное, бурчала, что не караулит инспекторов и не знает, кто когда выезжает и как отмечается. Журнал лежит в сейфе, инспектора берут и расписываются как хотят.
      - Ну, а сам Андрей Степанович?
      - Во время первого допроса, как вы знаете, заявил, что ездил в Херсон и запись в журнале ошибочная. Когда установили, что в Херсоне Комышан не появлялся, то ничем этот факт объяснить не мог. Позавчера все выяснилось...
      Келеберда, казалось, интриговал Коваля. Они постояли и повернули назад. Уже стемнело, и только край воды легкой пеной очерчивал на гальке извилистую белую линию. На небе вырисовался рожок молодой луны. Он был еще слабенький и не мог проложить заметной дорожки через лиман. Машины, оставленные в ложбине, окутала темнота.
      - Позавчера в управление заглянула жена Андрея Комышана, направляясь к машинам, заговорил Келеберда. - Шерше ля фам! Так вроде по-французски? Оказывается, Андрей Комышан спал в ту ночь у своей возлюбленной, какой-то Лизаветы, которая отдыхает сейчас в Лиманском.
      - Так, так! - удивленно протянул Коваль. - У Лизы? - Он уже знал, что ее в Лиманское пригласил Андрей Комышан. В воображении встала картина: промокший, забрызганный грязью Юрась и девушка с поврежденной ногой в коридоре гостиницы. Потом они не раз сидели на бревнах под его балконом. И Дмитрию Ивановичу стало жалко влюбленного парня.
      - Вы ее знаете? - спросил Келеберда.
      - Она жила в гостинице, пока не подвернула ногу. Теперь снимает комнату у Даниловны.
      - Так вот, приехала жена Комышана и все рассказала. Сильная женщина, волевая... И красивая. Можно только посочувствовать ей...
      - А с Лизой разговаривали? - спросил Коваль.
      - Подтвердила... Теперь остаются только двое: Юрась Комышан и Козак-Сирый, инспектор. Подозревать Козака-Сирого у нас оснований нет. Юрась показал, что инспектор как положил ружье брата на дно лодки, так больше и не брал в руки, пока не вернулись на пост в Лиманское. Там он поставил ружье в угол, а сам снова поехал на дежурство.
      - А сторожиху по этому эпизоду допросили?
      - Она все крутит: не видела, не знаю. Во время очной ставки с Козаком-Сирым, правда, показала, что в ту ночь он на пост больше не возвращался и ружья не брал.
      - О, Леонид Семенович, вы хорошо поработали!
      - У вас учимся, Дмитрий Иванович, хотя в сроки покамест не укладываемся, - подчеркнул майор. - Остается Юрась Комышан. Подозрение падает на него... Даже брат полностью не отрицает. Хотя и оправдывает неопытностью, неосторожностью: мол, ночью в камышах возможен несчастный случай. Сколько бывает подстреленных на охоте! Даже днем, при свете, а в камышах, да еще ночью, где, как говорят, хоть глаз коли... Чуть раньше нажал на спусковой крючок, и уже не вверх пошло, а ниже; глядишь, и в человека, притаившегося в камышах, попал...
      Коваль снова вспомнил, как Юрась ухаживал за Лизой. Неужели между братьями вспыхнула лютая вражда?
      - Почему это неопытность, неосторожность? - возразил он майору. Юрась только что из армии, с оружием обращаться умеет... Если бы не алиби старшего Комышана, которое, как вы говорите, установлено, я подумал бы, что Андрей Степанович от себя подозрение отводит... Каким странным образом...
      - Нет, он ничего определенного не утверждает. Так сказать, гипотеза. Мог быть несчастный случай. Ведь никаких конфликтов между парнем, который только вернулся в село, и Петром Чайкуном не было - это совсем другая статья. Вовсе не то, что умышленное убийство. Андрей Степанович как раз искал обстоятельства, которые смягчали бы возможную вину брата.
      - Я еще не уверен, - раздумывая, произнес Коваль, - что показания Насти Комышан и этой Лизы правдоподобны. Можно ли на них полагаться?
      - Что вы, Дмитрий Иванович, одна могла на мужа наговорить, чтобы спасти от тюрьмы. Но какая женщина будет возводить на себя напраслину! Я имею в виду Лизу. Она не производит впечатление безнадежно испорченного человека. Последняя шлюха и та не возьмет на себя такое. Нужно отдать должное нашему следователю Петру Потаповичу - сумел-таки разговорить эту молодую женщину и получить признание.
      - Ну что ж, возможно, - наконец согласился Коваль. - Но больше, чем Юрась Комышан, меня интересует неизвестный, который оставил следы на ружье.
      - Из головы не выпускаю, - заявил Келеберда. - Только он пока еще призрак. А Юрась Комышан - реальность. Придется забрать его к нам, в Херсон.
      - Не рановато ли? Достаточно ли у вас оснований?
      - Да, Дмитрий Иванович. Парень молодой, может наделать глупостей исчезнуть или сдуру что-нибудь причинить себе. Особенно теперь, когда сам увидит, что круг смыкается. Я, наоборот, хочу спасти его. От самого себя.
      Они подошли к машинам, и Келеберда, открыв дверцы "Жигулей", пригласил Коваля посидеть.
      - Я думаю, - сказал Коваль, - что у Юрася Комышана не было мотивов для убийства Чайкуна. Что могло толкнуть на это молодого парня, перед которым только еще открывается жизнь? Да, реально он мог совершить преступление: был ночью на месте трагедии, имел под рукой ружье; но вовсе не доказано, что он воспользовался им и убил...
      - Не доказано пока. - Келеберда сделал ударение на слове "пока". - Но беда наша, Дмитрий Иванович, что иногда совершаются немотивированные преступления, проявляется какой-то атавистический вандализм. Вот недавно убили в Бориславе таксиста. Не ограбили, машину не забрали, ничего... Просто воткнули нож между лопатками, зачем-то перетащили труп на заднее сиденье, заперли дверцы... Два парня... Когда допрашивали о причинах такого зверства, ничего толком не могли сказать. Да что я вам рассказываю, Дмитрий Иванович! Вы это лучше меня знаете...
      - Думаю, что данный пример, Леонид Семенович, не имеет отношения к Юрасю Комышану... - не согласился Коваль. - Кстати, у меня появились некоторые дополнительные наблюдения. Возможно, и для вас они окажутся полезными. Козак-Снрый, рассказывают, не первый год гоняется за неуловимым браконьером... Так вот, этот губитель природы, очевидно, не кто другой, как медсестра Валентина, которую инспектор чуть ли не ежедневно видит в Лиманском и к которой иногда сам обращается за помощью. Он выслеживает неведомого, наглого дядьку, а браконьер - тихая девица.
      - Интересно! - удивился майор. - И как же это вы, Дмитрий Иванович, установили? - В тоне Келеберды Коваль почувствовал недовольство, и его "интересно" прозвучало не совсем искренне.
      - Вместе со сторожихой рыбинспекпии, - продолжал Коваль, - она придумала сигнализацию. Нюрка светом предупреждает приятельницу, куда поехали инспектора. А Валентина тем временем отправляется в противоположный конец лимана или плавней и там спокойно орудует. Явно, поделили весь район на несколько квадратов, и сторожиха включает свет - в зависимости от номера - один или несколько раз.
      - Но это, наверное, видит не только медсестра?
      - В том-то и дело, что нет. Мигание можно увидеть только сверху, с бревен, которые лежат над обрывом. Что-то там Самченко строить собирается, кажется лестницу к пляжу. Сторожиха сигналит из кладовушки в углу помещения, единственное окошечко оттуда смотрит на крутой склон, и потому свет виден лишь из одного места... Для меня долго оставалось загадкой, почему эта медсестра, как только стемнеет, взбирается на бревна, а потом вдруг подхватывается и шагает к воде...
      Коваль заколебался: рассказать или нет Келеберде о странном сне, о черном тарантуле, и промолчал, - вдруг тот поймет его неправильно и посмеется в душе над "старческими странностями" отставного полковника.
      - Пошел за ней и убедился... Да и объявилась эта медсестра в Лиманском, по словам Даниловны, всего три года тому назад, устроил какой-то родственник-медик. А инспектора три года как раз и ловят злоумышленника... И долго ловить будут, - засмеялся Коваль, - ветра в поле, щуку в море...
      - Мда-а, - удивился майор. - Девка - бой! Придется подсказать рыбинспекции...
      - А не могла она ночью на восемнадцатое выезжать в лиман и что-то видеть и слышать? Допросите.
      - Какой резон? Сами говорите, что она всегда направляется в противоположный конец лимана или плавней. Но вызовем, спросим...
      Келеберда явно был недоволен беседой. Вместо помощи Коваль увлекается какими-то пустяками. Да и то верно - пенсионер, дачник, сроки розыска и дознания над ним не висят дамокловым мечом. Тут осталось всего два дня, а конца-края делу не видно. Придется снова идти "на ковер" к начальству!
      ...Две машины, прощупывая дорогу ближним светом, медленно выехали на шоссе. Постояли какую-то минуту рядом, мигая огоньками подфарников, и, прорезав темноту длинными белыми ножами, разъехались - каждая в свою сторону.
      25
      Дмитрий Иванович сидел за столом возле балкона и, как всегда, оказавшись в тупике, "размышлял" на бумаге. Новых решений пока еще не было. Пульсировало, как жилка на виске, только одно слово - "четвертый". Он ставил к нему знаки вопросов, проводил линии; казалось, освещал прожектором то с одной, то с другой стороны. Вопросы, вопросы, вопросы! Нарисовал несколько ружей. И вдруг заметил, что уже рисует гуцульские топорики. Третий, четвертый... При чем тут топорики? Сам не знал. Это был хаос, который только со временем мог обрести какой-то смысл.
      Шло время. Немало резонных соображений приходило в голову, но каждое из них было одновременно и возможным, и невозможным, правдоподобным и невероятным, в большинстве случаев они исключали друг друга. Нужна была единственная правильная догадка, которая оживила бы имевшиеся факты. Верная версия - она словно любимая женщина, возле которой нет места другим. Такой версии у него не было, и он довольствовался противоречивыми выводами. Однако внутренняя уверенность, что рано или поздно он выйдет на прямой путь, не покидала Дмитрия Ивановича.
      Вспомнив вечерний разговор с Келебердой, даже подумал с юмором, что, находясь в отставке, имеет свое преимущество. Не нужно, по крайней мере, укладываться в ограниченные сроки розыска, как того требует закон. И он сейчас в лучшем положении, чем майор Келеберда.
      Не имея веских доказательств, Дмитрий Иванович вновь полагался на интуицию. Знал, что нужно дождаться часа, когда под натиском логики факты оживут, как в мультфильме, начнут группироваться и создадут вдруг правдивую картину событий. Так уже случалось в его богатой практике: в защите ошибочно обвиненного в убийстве художника Сосновского и в Мукачеве, и в Корсунь-Шевченковском, на Роси... Сейчас его успокаивало еще и то, что в последнее время он почувствовал приближение истины, и чувство это томительно жило в нем, в каждой клеточке мозга. Истина еще не родилась, но уже пробивалась, искала выхода.
      Исполненный противоречивых мыслей, не замечая ненужного ему, хотя и лежащего на виду, и вместе с тем схватывая острым взглядом мельчайшие подробности существенного для него, Коваль прогуливался по берегу лимана, вдоль пляжа с его низкорослыми деревцами, то приближаясь к домику рыбинспекции и подножию обрыва, то возвращаясь к мазанкам, причалу рыбколхоза и крутой, шедшей вверх, в село, дороге.
      Ходил долго, пока не понял, что его все время тянет к домику рыбинспекции, словно он там что-то забыл и обязан непременно взять. Дел никаких у него там не было, да и жара днем стояла приличная. Рыбинспектора днем здесь редкие гости, тем более что пока Андрей Комышан и Козак-Сирый находятся под следствием, на их место прислали новых людей. "Разве что по Нюрке-сторожихе соскучился?" - усмехнулся про себя Коваль.
      "А может, именно в этой ловкой тетке и кроется ключ к разгадке?" неожиданно подумал он. Нюрка со своим длинным облупившимся носом уже не казалась сейчас такой грубой и неприятной, как раньше, - наоборот, женщина как женщина, даже в чем-то привлекательная. И ему вдруг захотелось поговорить с ней, будто лишь она могла освободить его от тяжести, которую он носит в сердце.
      Приближаясь к домику инспекции, Дмитрий Иванович почувствовал, как его охватывает нетерпение и волнение. Мотивы убийства Чайкуна до сих пор не были установлены. Вполне возможно, что ссора между ним и убийцей произошла из-за какой-то добычи. Соперничество и ненасытность местных речных пиратов известны. Вспомнились Джек Лондон и его рассказы о "золотой лихорадке", Клондайк. И что не говори, а природа хищников всегда и всюду одинакова: жадность, жестокость...