Владимир Леонидович КАШИН
      СЛЕДЫ НА ВОДЕ
      Роман
      ("Справедливость - мое ремесло" - 6)
      Перевод с украинского автора
      Украинский писатель Владимир Кашин хорошо известен широкому
      кругу читателей. В 1982 году в издательстве "Советский писатель"
      вышла первая его книга "Справедливость - мое ремесло", рассказывающая
      о работе сотрудников уголовного розыска. Во второй книге также
      повествуется о мужественных работниках милиции и прокуратуры, стоящих
      на страже социалистической собственности, об их нелегком, опасном
      труде. Центральным героем всех романов является инспектор уголовного
      розыска Дмитрий Коваль.
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
      17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
      Вместо эпилога
      ________________________________________________________________
      1
      Ветер не стихал, волны на мелководном лимане, короткие и частые, набегали и бились о лодку Юрася. Как бывает на юге, быстро потемнело, низкие тучи почернели и почти слились с черной водой. Хлынул дождь.
      Юрась Комышан никак не мог пристать на своей "казанке" к берегу. Волны то подхватывали лодку, то отбрасывали ее назад.
      Улучив момент, Юрась прыгнул в воду и успел подтолкнуть лодку, которую волна снова пыталась утащить в лиман. Он барахтался в прибое, пока его не подхватила новая волна и не вынесла к берегу. Забежав вперед, парень вытащил лодку на песок и быстро захлестнул цепь вокруг вкопанной стальной рейки.
      Но волны все равно мотали лодку, которая повернулась и стала биться бортом о берег. Юрась отцепил "казанку" от рейки и, проваливаясь каблуками в мокрую гальку и спотыкаясь, медленно поволок лодку дальше, куда не доставали волны.
      Брезентовая роба с капюшоном намокла, стала тяжелой и холодной, резиновые сапоги, полные воды, скользили по камешкам. Наконец Юрась повалился на землю и, тяжело переводя дух, привязал лодку за вкопанный под бугром столбик.
      "Казанка" была спасена. Буря не унималась и бушевала еще сильней. Со склона, под которым находились причал и кладовая рыбколхоза, а также пост рыбинспекции и прижалось несколько мазанок, уже бежали ручьи, которые несли в залив размытую глину и всякий мусор.
      Стало совсем темно. Сквозь дождь не пробивался свет фонаря. Юрась стащил с ног тяжелые рыбацкие сапоги, вылил из них воду, снова натянул, с трудом поднялся и с алюминиевым, веслом и удочками в руках, еле угадывая в коротких вспышках молнии след извилистой тропинки, начал лезть наверх.
      Глиняный обрыв над заливом размяк. Можно было добраться и в обход по мощеной дороге, что вела мимо кладовой рыбколхоза в центр Лиманского, к его величественному мемориалу погибшим воинам, к конторе совхоза "Прибрежный" и к уютной двухэтажной гостинице. Именно сюда, к улочке, на которой жил Юрась Комышан, вились крутые козьи стежки. Ими пользовались все, кто спешил с верхней части села к заливу или от него, и жившие летом в гостинице приезжие, которые не могли побороть соблазна искупаться в голубом лимане. Это в хорошую погоду. Однако во время дождей глинистые склоны становились очень опасными. Но Юрасю ли было бояться родных тропок, на которых он вырос и на которые сызмала взбирался в любую погоду!
      Сейчас он мечтал - поскорей оказаться в хате и сбросить с себя тяжелую мокрую одежду. Поскальзываясь, Юрась хотя и медленно, но упрямо карабкался дальше. Несколько раз пришлось становиться на четвереньки, чтобы удержаться на крутом склоне.
      Подбираясь к краю обрыва, над которым в белых вспышках молний на мгновение появлялись и тут же вновь проваливались в темноту очертания гостиницы, Юрась вдруг уловил среди шума воды что-то похожее на стон.
      Поперек тропки лежал человек.
      - Кто здесь? - крикнул парень.
      - Помогите!
      Женщина беспомощно цеплялась за землю и мокрые кустики травы, сползала прямо на Юрася.
      "Какой черт ее занес сюда!" - ругнулся он про себя.
      - Помогите! - повторила женщина и ухватилась за Юрася.
      Молния осветила ее испуганное лицо, облепленное мокрыми спутанными волосами. Несмотря на жалкий вид женщины, Юрась успел заметить, что она была недурна собой.
      Он стал помогать ей подняться на ноги.
      - Не могу! - жалобно вскрикнула она. - Наверное, сломала ногу. Женщина наваливалась на него так, что Юрась чуть не упал. - Я не могу, не могу! - закричала она, словно это он, Юрась, был виновен в ее беде. И вдруг расплакалась.
      "Только этого не хватало!" - подумал Комышан, свирепея от мысли, что придется тащить ее на себе.
      Он велел ей ухватиться за ремень и отталкиваться здоровой ногой. Хотя Юрась Комышан был крепкого роду, только-только из армии, но через минуту понял, что таким образом не сможет вытащить больную наверх по скользкому склону.
      Тогда он воткнул в размокшую землю весло, положил около него удочки и, присев, подхватил незнакомку на спину.
      Она обхватила его за шею, прижалась лицом к щеке. Юрась чувствовал ее дыхание, длинные мокрые волосы упрямо лезли ему в глаза.
      Было тяжело, но среди всей гаммы чувств четко обозначилось одно: ее теплое дыхание было приятно - это мешало и раздражало.
      Наконец они выбрались на ровное. Осторожно опустив женщину на землю, Юрась, отдышавшись, недовольно спросил:
      - Какого черта вы потащились под кручу?
      - Как вы разговариваете со мной?! - в свою очередь возмутилась незнакомка. - Кто вам дал право?!
      У измученного Юрася на языке вертелось еще много чертыханий, но он сдержался. Только буркнул:
      - Какая разница!
      - Гуляла и не заметила, как надвинулась туча, - переведя дыхание, уже спокойнее сказала она. - Думала, успею добраться до гостиницы, а тут полил дождь, стало скользко, и я упала...
      - Что с ногой?
      - Боюсь, перелом. Ужасно болит.
      Рассеянный свет из окон гостиницы пробивался сквозь пелену дождя, и Юрась лучше рассмотрел женщину: стройная, хрупкая, в коротком платьице.
      "Не местная, дачница, наверное", - подумал Юрась.
      Они сидели на мокрой земле под дождем, который хлестал их и от которого сами стали скользкими и холодными.
      - Как вас зовут?
      - Не допрашивайте, - сердито отозвалась женщина, - а помогите...
      - Ну хорошо, тогда попрыгаем к вашей гостинице.
      Он помог ей приподняться. Когда, вскрикивая, она ухватилась за него, Юрась поднял ее на руки. Широко ступая и ощупывая ногами землю, он двигался со своей ношей к гостинице.
      - Так, так, - подбадривая словно бы незнакомку, а на самом деле самого себя, говорил Юрась. - Еще шаг, еще!.. Уже недалеко...
      Хозяйка гостиницы, худощавая и моложавая Даниловна, со следами былой красоты на лице, увидев, как Юрась, переступив порог, внес женщину в прихожую и усадил ее на лавку возле стены, испуганно всплеснула руками.
      Пострадавшая невольным жестом поправила спутанные волосы, с которых так же, как с платья, стекала на пол вода. Боль снова исказила ее лицо. Но что-то неожиданно прекрасное было в его овале и затуманенных болью диковатых, словно бы желтых глазах, и злость у Юрася прошла.
      Даниловна бросилась к телефону, чтобы позвонить в больницу.
      - Спасибо вам, большое спасибо, - ласково сказала женщина Юрасю и просто, без всякой жеманности добавила: - Меня зовут Лиза. А вас?
      - Юрась.
      "Ах ты, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это", - вспомнились ему слова старой солдатской песенки - мотив прицепился и уже не оставлял его.
      - Моя нога, моя бедная нога!.. - снова расстоналась Лиза. - Что же я буду делать, как я теперь?!
      Даниловна вернулась не одна. Со второго этажа спустился немолодой, крепкого сложения, немного полноватый мужчина. Дмитрий Иванович Коваль был уже на пенсии и, воспользовавшись приглашением бывшего коллеги, приехал на несколько дней отдохнуть в Лиманском.
      - "Скорая помощь" сломалась, - снова всплеснула руками Даниловна. Что делать?!
      - Прежде всего рентген, - посоветовал Коваль. - Отвезти на любой машине. Позвоните в совхоз, там что-нибудь найдется... А пока холодный компресс...
      Даниловна снова побежала к телефону. Коваль вернулся в свой номер. Юрась стоял в прихожей посреди лужи, которая натекла с его робы, не зная куда себя деть.
      Ливень не утихал. Время от времени гремел гром, и когда неподалеку вспыхивала молния, сразу становилось светлей.
      Юрась чувствовал себя неловко, Лиза уже с любопытством поглядывала на него. Не мог понять, почему она смотрит так. Он открыл уличную дверь, всматриваясь в дождевую, словно бы затянутую черным ночь, выбирал миг, чтобы побежать домой.
      - Подождите, - попросила Лиза. - Как же я без вас...
      Юрась кивнул: ладно, он подождет.
      Пришла Даниловна и объявила, что диспетчер совхоза даст машину только утром, раньше не может. Вместе с Юрасем они отвели пострадавшую в ее комнату. Даниловна обещала позвонить еще директору совхоза, вдруг тот поможет.
      Юрась наскоро попрощался и ринулся из гостиницы под дождь, который хлестал, казалось, еще сильней...
      2
      Коваль проснулся и прислушался. Кто же там ходит, в коридоре? На втором этаже, кроме него, никого но было. Люди, которые проводили здесь свой отпуск, уже уехали. Новые постояльцы еще не появились. Лишь на первом этаже в одной комнате жили три механика, откомандированные налаживать работу комбайнов, а в другой - Лиза.
      Дмитрий Иванович вышел на балкон. Отсюда открывалась широкая панорама Днепровского залива, который где-то вдали переходил в открытое море.
      Под утро дождь прекратился. Снова, словно умытое, ярко засияло солнце и заголубел, заискрился лиман; отсюда, от села, виднелись далекие маяки, башенки которых поднимались над линией горизонта. Зазеленела трава, пыльные еще вчера склоны прихорошились: вытоптанный глинистый серпантин дорожек из серого стал ярко-желтым. Возле причала и кладовой, куда рыбаки уже сдали ночной улов, толпились люди. Фелюги ровными рядами снова замерли на своем рыбачьем рейде; все тут - и роившиеся возле причала люди, и хатки, и парусники у берега - обновилось, помолодело.
      Коваль не сводил глаз с фелюг, казалось нарисованных художником на голубом полотне. Странное чувство охватило его. Он не был теперь на службе и хотел воспринимать окружающее как человек, который не очень остро реагирует на то, что происходит. Но сколько бы он ни твердил себе, что находится на заслуженном отдыхе, все равно невольно присматривался к людям, фиксировал в памяти их поведение, видимое только его натренированному глазу, и делал свои выводы.
      Скоро уже год, как Дмитрий Иванович находился на пенсии, или, как он говорил, пребывал "не у дел", но никак не мог привыкнуть к своему новому положению. Общественные дела, обязанности члена совета ветеранов милиции, в которые он окунулся с головой, не заменили ему прежней работы. Все началось с того, что во время разбора в управлении очередного происшествия у Коваля возник конфликт со своим начальником. Дмитрий Иванович сгоряча подал рапорт об отставке. Уговаривать его полковник Непийвода не стал. Наоборот. Воспользовавшись случаем, решил расстаться со своим настырным помощником, который временами, при его авторитете, становился излишне независимым. Рапорт был подписан, и проситься назад Коваль уже не мог.
      Проводили его на пенсию в полковничьем звании, торжественно, с подарками и наградами. Товарищи сердечно говорили о нем как о чутком, благородном человеке, у которого учились не только профессиональному мастерству, но и правдивости, вере в добро. Но все это не унимало горечи.
      Отдав всего себя борьбе за справедливость, он чувствовал, что его обидели. В конце концов сделал вывод, что несправедливость проявлена не столько к нему, полковнику Ковалю, как к тому делу, которому еще мог служить.
      Было такое чувство, будто оставляет кого-то осиротевшим после своей отставки. Не преступников, конечно. И не своих друзей, коллег и подчиненных. Может, тех неизвестных ему людей, кому придется столкнуться с несправедливостью и которым он не сможет помочь? Но думать так было бы зазнайством, да и не думал он так, убежденный, что является только одним из многочисленных воинов правопорядка.
      Дома Коваль постеснялся рассказать об отставке сразу - в тот торжественно-горький день подарки оставил в своем, теперь уже бывшем, кабинете в министерстве. Ружена узнала об этом только через месяц...
      Из переулка появился парень, которого Коваль видел ночью в гостинице возле молодой женщины.
      Сейчас он был в военной форме, правда без погон, с многочисленными значками на выстиранной, добела сношенной гимнастерке. Не замечая Коваля, юноша настороженно оглянулся и повернул к гостинице.
      Дмитрий Иванович еще раз посмотрел на чудесную панораму залива и, вздохнув, возвратился к себе в комнату. Хотя сегодня, после грозы, следовало ожидать хорошего клева, он никуда не собирался.
      Коваль случайно оказался в этом селе. Раньше, когда у него было по горло работы и он падал с ног от усталости, кресло перед телевизором казалось ему самым привлекательным местом на земле. Но теперь появилось слишком много свободного времени, и он возненавидел это кресло. Стараясь избавиться от него, он вспомнил о своем хорошем знакомом и бывшем подчиненном майоре Келеберде из Херсонского управления внутренних дел. Келеберда договорился с директором совхоза из Лиманского, и вот он в уютной, на несколько комнат, сельской гостинице с единственной хозяйкой Даниловной, которая была здесь и за директора, и за уборщицу, и за повариху.
      В плавни Дмитрий Иванович еще не ездил. Келеберда обещал в воскресенье вместе с ним выбраться на рыбалку. Ожидая его, Коваль несколько дней предавался самому банальному отдыху: спал сколько хотел, вытравливал из головы всякие уголовные дела, оконченные и неоконченные, которые все еще волновали и которыми теперь занимались его бывшие коллеги; правда, дважды съездил с местным рыбаком, дедом Махтеем, на бычков.
      И ему стало нудно в этой благословенной голубой тишине, за которой кипела жизнь, где обходились без него, словно его уже и на свете не было. Больше всего мучило, что осталось незаконченное дело. Хотя он уже нащупал следы убийцы, но, как вначале бывает, доводы не были подкреплены вескими доказательствами, и подполковник Бублейников, которому передали дело, отказался от его версии.
      Вчера вечером, истомившись в одиночестве, Коваль выключил телевизор и свалился навзничь на диван; пошли мысли о том, как же это его занесло сюда, в устье Днепра, в плавни, так далеко от дома. И не находил ответа. Решение поехать порыбачить пришло неожиданно. Будто его толкнули и сказали: "Поезжай!" Ружена собиралась в командировку в Карпаты, а он сложил чемоданчик, собрал удочки и, даже не позвонив Наталке, которая теперь жила отдельно, отправился на вокзал.
      Сейчас удивлялся своему поступку. Но теперь ничего другого не оставалось, кроме как ожидать Келеберду, чтобы поехать в плавни, а пока ловить бычков.
      Впрочем, сегодня он, наверное, и на бычков не пойдет.
      Дмитрий Иванович с грустью посмотрел на указательный палец левой руки. Надо же! Красный, набрякший - казалось, болела вся рука, - он не давал покоя. На второй день по приезде Коваль, наловив с полдесятка приличных бычков, вытащил небольшую рыбку, которой не остерегся, несмотря на предупреждающий окрик деда - игла плавника вонзилась в палец. Палец словно огнем ожгло, Коваль едва не закричал. Потом боль немного утихла; склонившись через борт, он держал руку в воде, а дед принялся грести к берегу. После всевозможных примочек, которые делала Даниловна, боль унялась, но палец все равно оставался опухшим и давал знать, когда приходилось двигать рукой...
      Где-то близко зафырчала машина. Коваль вышел в коридор и спустился на первый этаж. К гостинице подъехал грузовик, в кабине Дмитрий Иванович увидел вчерашнюю женщину с первого этажа.
      Парень в старенькой гимнастерке открыл дверцы и стал помогать женщине выбираться из кабины. Она обхватила его шею, и он осторожно взял ее на руки и поставил на землю. Подал костыль, и женщина, опираясь на него и плечо парня, поковыляла к гостинице.
      - Ничего страшного, - успокаивающе говорила Лиза. - Маленькая трещинка, и связки еще... Обулась в гипсовый ботиночек. Говорят, недели две - и все будет хорошо. Напрасно я паниковала...
      Парень почему-то заинтересовал Коваля, но почему, он еще не знал.
      Взяв на кухне чайник с кипятком, Дмитрий Иванович пошел к себе. Через открытую дверь услышал, как зазвонил телефон в коридоре и Даниловна сказала кому-то:
      - Да, Андрей Степанович... Ничего страшного, велен покой... Не волнуйтесь... Зайдете? Понимаю, понимаю... Ах, ко мне в хату? Можно. Сейчас там никого нет. Дачники вчера выехали, как раз перед грозой. И Лиля моя уехала на занятия. Конечно, на ровном месте ей будет лучше. Никаких ступенек, рядом вода... Генерал - тот только у меня и останавливается... Завтра и заберу ее, Андрей Степанович... Хотите поговорить с ней сейчас? Внизу есть аппарат, параллельный... На кухне... Только он не очень исправный... Хорошо, попробую, если сможет подойти...
      Даниловна положила трубку и заторопилась вниз. На ходу легонько постучала в дверь Коваля.
      - Дмитрий Иванович, завтракать! Я вам яичницу приготовлю. Или, может, картошки поджарить?
      - Все равно, - ответил из комнаты Коваль.
      - Я сюда принесу.
      Позавтракав, Коваль взял книгу академика Дубинина о генетике, вынес на балкон мягкое кресло и умостился в нем. Солнце еще не поднялось высоко и на балкон не заглядывало, пронизывая белые с голубизной тучки. Горизонт скрадывал таинственную даль, фелюги в лимане казались ненастоящими, а люди на берегу словно бы жили в игрушечном, выдуманном мире, и все вокруг было прекрасным до нереальности.
      Вскоре внимание Дмитрия Ивановича привлекли чьи-то голоса. Из-за угла дома, опираясь на плечо Юрася и налегая на костыль, вышла Лиза. Парень подвел ее к бревнам, лежавшим на краю обрыва, осторожно усадил и подал книгу, потом принес деревянный ящик из-под овощей. Подставил его под больную Лизину ногу, издали похожую на куклу.
      Гостиница стояла неподалеку от обрыва, длинные, толстые бревна лежали как раз напротив балкона, где, не замеченный молодыми людьми, сидел Коваль.
      Он проследил, как осторожно устраивает Юрась на ящике Лизину ногу, и невольно прислушался к беседе.
      Парень спросил:
      - Что-нибудь еще нужно?
      - Нет, спасибо, - ответила Лиза. - Вы и так со мной слишком возитесь, такое благородство проявили. Надеюсь когда-нибудь отблагодарить.
      Разговор, казалось, был закончен, но Юрась не уходил.
      - И надо же было этому случиться именно сейчас! - не выдержала, пожаловалась Лиза.
      Юрась вопросительно уставился на нее.
      - Называется отметила день рождения!
      - Вчера?
      - Нет, послезавтра, да все равно, - грустно проговорила Лиза. - Хотя танцевать не собиралась. Но теперь и купаться не смогу.
      В Лизином голосе слышалось нескрываемое огорчение. Та женская печаль, которая вызывает у мужчины вечное, как мир, желание броситься на помощь.
      Юрась сочувственно смотрел на эту удивительную женщину. Он еще никогда не встречал таких, как у нее, глаз - больших, с желтизной. В их глубине светилась нежность и одновременно прятался страх, как у провинившегося котенка. Глаза и пугали, и взывали, и манили. Им в этой игре помогали капризные губы.
      Но вот Лизин взгляд посуровел, и без всякого перехода тоном экзаменатора она спросила:
      - Ваша фамилия Комышан?
      - Да, - немного растерянно подтвердил Юрась. - А вы откуда знаете?
      - Я знахарка! - Она опустила на миг глаза. - Андрей Степанович ваш брат?
      Юрась еще больше удивился.
      - Об этом нетрудно догадаться, - улыбнулась Лиза. - Вы очень похожи. Такие же черные брови, горбинка на носу, но вы красивее... Вас тут по-уличному черкесами называют. За черные брови и черные усы? Как в песне...
      - Не знаю.
      - А за что?
      - Может, за характер, - пожал плечами Юрась.
      - У брата вашего характер - ого! - согласилась Лиза.
      - Вы моего брата так хорошо знаете?
      Лиза уклонилась от ответа, пробормотала что-то невнятное.
      - Вы из рыбинспекции? - спросил Юрась.
      - Нет. С фабрики, из Херсона.
      - У вас с Андреем дела какие-то?
      - Для вас неинтересные, - засмеялась Лиза. Она шевельнула ногой и сразу же скривилась от боли. - Может, я люблю икрой полакомиться... Вы у Андрея Степановича спросите...
      Юрась, словно завороженный, не сводил глаз с Лизиного лица - оно то кривилось от боли, то озарялось светлой улыбкой, от которой в сердце разливалось приятное щемящее чувство. "Как она хороша!" - думал Юрась. Лиза теперь казалась ему старой знакомой. Где же он видел ее? И не мог вспомнить. Может, во сне? Под конец службы ему часто снились девчата, знакомые и незнакомые. Раньше он был безразличен к девушкам, поэтому в армии ни от кого не получал заветных писем. Возвратившись в Лиманское, тоже не бегал в клуб на танцы. Теперь же его, едва ли не впервые в жизни, что-то сковывало в разговоре с женщиной, лишало речи.
      Лиза не могла надеть спортивные брюки, поэтому набросила поверх купальника коротенький халатик, оставлявший на виду не только в гипсе толстую, словно кукла, травмированную ногу, но и другую - стройную, соблазнительную, немного загоревшую ножку. Да и вся она в этом легком халатике была чрезвычайно женственная, какая-то очень милая.
      Она никак не могла пристроиться на бревнах, крутилась и кривилась, и Юрась то и дело поправлял ящик, на котором лежала больная нога.
      - Знаете что... - вдруг нахмурилась Лиза, и глаза ее сразу стали как желтки. - Оставьте меня... Теперь я сама управлюсь со своей бедой.
      Юрасю показалось, что при этих словах на продолговатое Лизино лицо упала тень, потом эта тень и ему заслонила мир: потемнела трава, почернел за Лизиной спиной голубой залив.
      - А если бы я захотел вас видеть? Часто. Каждый день.
      В этом вопросе было и утверждение, и надежда.
      Лиза внимательно посмотрела на Юрася.
      - Ты это серьезно? - Она внезапно перешла на "ты", словно перед ней был мальчишка.
      Юрась кивнул. Он побледнел.
      - Зачем это тебе, Юрась? - ласково произнесла она. - Ты еще юноша и у тебя все в будущем.
      - А что, разве нельзя дружить? И в будущем?
      - Как дружить? - усмехнулась Лиза. - Не замужем я, а в женихи ты не годишься мне.
      Обиженному Юрасю так и хотелось спросить: "Почему?" Он сдержался, но Лиза все поняла.
      - Молодой еще! - мягко проговорила она.
      - Грех небольшой, - только и смог ответить он. Через силу пошутил: Недостаток, который проходит с годами. Но разве я говорил о свадьбе? грубо, пряча смущение, рубанул он.
      "Да-а, - подумал Коваль, услышав эту словесную дуэль. - Парень, кажется, того, готов..."
      Человеческие чувства не признают ограничений и могут вспыхнуть неожиданно, вопреки любым привычным нормам. Пожилые мужчины находят себе молодых жен, юноши берут в жены женщин старше себя. Временами возраст перестает играть свою решающую роль, и неуправляемые чувства становятся сильней каких-либо соображений, побуждают человека к подвигу, на любые жертвы или толкают на преступление.
      - Вы еще и грубиян! - вдруг рассердилась Лиза.
      Юрась процедил: "До свидания!" - повернулся и неторопливым шагом, с поднятой головой, направился в переулок.
      "И в самом деле - характер", - с доброй улыбкой подумал о нем Коваль.
      3
      Ловилось хорошо. В садке у Дмитрия Ивановича уже плескались три небольших тарани и подлещик. Но привычного азарта не было, и он все чаще отрывался от поплавков, то посматривал на солнце, которое медленно выкатывалось из-за необозримого лимана и высвечивало верхний слой воды, то бросал взгляд на зеленую стену камышей, становившуюся все ярче.
      Сначала объяснял свое состояние болью в пораненном пальце, но потом понял, в чем дело, и удивился: куда подевалась его былая страсть, когда он с удочкой в руке забывал обо всем на свете?
      И Дмитрия Ивановича снова охватили мысли, которые в последнее время не покидали его: о своем теперешнем месте в жизни. В течение минувшего пенсионного года с ним происходили странные вещи. То, что раньше, из-за занятости на работе, не было достижимым, а теперь стало доступным, внезапно утратило всякую прелесть. Декоративный садик на своем участке в Киеве он привел в порядок, выкорчевал засохшие кусты роз и посадил другие, наново проложил дорожки и посыпал их песком, но делал это не от душевной потребности, а чтобы скоротать время, которого вдруг оказалось чрезмерно много. И вот даже самое большое увлечение остыло в нем. И где?! В знаменитых плавнях, куда не каждый может попасть, в волшебно зеленом рыбьем царстве, о котором столько слышал и мечтал.
      Словно проверяя себя, Коваль вынул из воды садок, посмотрел на рыбу, которая барахталась в железной клетке, и, удивленный, снова опустил ее в воду.
      Тем временем поплавок одной из удочек потянуло влево. Коваль прозевал момент подсечки и по клеву понял, что упустил приличного карася. Было обидно. Но сердце его не вздрогнуло той горьковато-сладкой дрожью, которая пронизывает заядлого рыбака, когда тот видит, как поплавок вдруг клонится набок, а потом резко уходит под воду.
      Черт возьми, с ним что-то происходит! Может, он просто захворал? Той страшной болезнью пожилого человека, когда, выбитый из стремительного течения жизни, он начинает чувствовать свои хвори и его неожиданно сваливает инфаркт. Особенно часто это случается с военными, которым после напряженной службы очень тяжело привыкнуть к новой, гражданской жизни.
      Но нет! Есть еще порох в пороховнице! Может, именно поэтому и тяжело, что лишился возможности выплескивать нерастраченную энергию. Ему теперь все чаще снились сны, в которых он ловил преступников, устраивал им хитроумные ловушки, вел дознание, раскрывал всю сложность человеческих взаимоотношений и борения страстей. Впрочем, никто ему не мешал и наяву раздумывать о таких делах и даже философствовать. Но он не мог рассуждать вообще, не имея перед собой конкретного дела, конкретной человеческой судьбы, не соприкасаясь с людьми, о мыслях, поступках и чувствах которых, явных и скрытых, размышлял бы и делал выводы. Он привык вмешиваться в чужую жизнь не из любопытства, а для того, чтобы найти истину и защитить справедливость, возвратить человеку честное имя или успеть преградить путь злу.
      Удивительная вещь! Когда он работал, ему редко снились сны, связанные со службой. А когда вышел на пенсию, на него по ночам стали сваливаться целые криминальные истории, которые он распутывал. Случалось, просыпался от ужаса в холодном поту из-за того, что не мог найти истину.
      Сначала думал, что это от переутомления - весь минувший год очень много работал, - потом решил, что его терзает последнее, незаконченное дело. В первые дни после отставки, проснувшись рано утром, он схватывался бежать на работу, но, поняв, что спешить некуда, горько успокаивался. Работать же в тихой обители какого-нибудь учреждения, в отделе кадров, чтобы добавлять к своей пенсии какую-то сотню рублей, он не мог. Это было не для него. Копить деньги на собственную машину, становиться автолюбителем, как некоторые коллеги, он тоже не хотел. Его вполне устраивали обычные автобусы или троллейбусы. Наконец решил начать по-настоящему отдыхать. Пенсионер - значит, пенсионер!
      В управление он не ходил. Ему было достаточно один раз переступить порог своего отдела на восьмом этаже и увидеть, как бывшие коллеги, радостно поприветствовав его, не торопились при нем обсуждать дела, чтобы ощутить себя лишним и уйти с таким чувством, которое не разрешало повторять посещение.
      Он был вынесен из потока активной жизни. Жизнь, с ее противоречиями и свершениями, текла мимо. Будто выпал неожиданно за борт, и пароход с каждой минутой удаляется, а он барахтается одиноко в необозримом океане.
      Теперь в его жизни были только книги, заседания в клубе министерства, встречи с пионерами, воспоминания и рыбная ловля.
      Было неловко перед Руженой, которая не знала минуты покоя: служба, магазины, домашние дела. Он любил ее и хотел взять на себя часть забот. Начал привыкать терпеливо выстаивать в очередях, убирать комнаты.
      Это было нетрудно. Удручало, что он словно бы утратил себя. Смотрел в зеркало и видел незнакомое, безразличное ко всему лицо с чужими потухшими глазами.
      Казалось, в один миг прожил десятки лет и постарел душой так, как не стареют за все прожитые годы. И его все сильней охватывал страх, что изменения эти станут необратимыми...
      Коваль огляделся. Лодка, черпак, жестянка с червями, горшочек с приманкой - каша и жмых - все это, освещенное ярким утренним солнцем, показалось ему сейчас серым, неинтересным, даже постылым. Он вытащил папиросы, закурил и жадно затянулся. Выйдя на пенсию, он мобилизовал волю и бросил курить. Но эти несколько месяцев полной бездеятельности доконали его. И в один прекрасный день, махнув на все рукой, пренебрегая упреками Ружены, снова закурил свой любимый "Беломор". Почувствовав легкое головокружение после первой затяжки, казалось, успокоился.
      Докурив сейчас папиросу, Дмитрий Иванович взял удочки, смотал лески, потом вытащил якорьки и, не замечая прекрасного утра, начал грести к берегу.
      Наверное, это была глупая затея - ехать сюда, за тридевять земель, ради нескольких таранок. Решил, что сегодня же позвонит в Херсон и попросит Келеберду заказать ему билет на Киев. Смешно было в его годы становиться в позу и обижаться на кого-то. Кажется, возьмет и подаст рапорт самому министру с просьбой вернуться на службу...
      4
      Из Херсона Юрась возвратился раньше, чем думал. Солнце еще ослепительно светило, душный покой окутывал тихие хаты, пыльные акации. Хождение по городским отделам кадров оказалось бесполезным: то, что предлагали, его не устраивало.
      Вечером Юрась собрался проведать Лизу. Он уже оделся в новый костюм и туго затягивал галстук на белоснежной рубашке, когда вошел Андрей. В открытые на миг двери раскаленным угольком вкатилось заходящее солнце.
      - Ну как, нашел в Херсоне что-нибудь подходящее?