- Послушай, пап! - неожиданно перебила его Наташа. - Но не кажется ли тебе, что плохо ты думаешь о людях, о своих товарищах. Неужели один только подполковник Коваль пытается разобраться в этой истории? А другие против, да? Всем остальным не нужна справедливость?
      - Нет, Наташенька, не против, конечно. Наоборот. Но все в этой истории так запуталось, что теперь, пожалуй, только я могу развязать этот узел. Новые сведения, пока еще разрозненные, малоубедительные, разговаривают на языке, понятном только мне. Другому же они могут показаться фантасмагорией, плодом усталого воображения. У нашего брата бывают случаи профессионального заболевания, когда оперативнику или следователю вдруг начинает казаться, что он ошибся. Эта мысль преследует его, он нервничает, паникует, дергает коллег. Неуверенность в себе, которая так же вредна, как и вера в свою непогрешимость, постепенно усугубляется, и тогда человек просто-напросто обязан уйти. Со стороны и я могу так выглядеть.
      - Но ты ведь здоров!
      - Да, безусловно! И что касается соответствия должности, то и оно целиком и полностью налицо. Но существуют сложные служебные отношения, и иногда они складываются так, что - ты этого пока не поймешь - в любом случае виноватым оказывается один и тот же человек. В данном случае - это я. Если нужно будет наказать кого-то за страдания Сосновского, накажут меня. Если тревога, которую я поднял, окажется ложной, - тоже меня. И справедливо! Я действительно виноват или буду виноват и в том, и в другом случае. И именно поэтому никакого наказания не боюсь. Но ведь попутно накажут и тебя. Вот в чем все дело!
      - Странно слышать, Дик! - рассердилась Наташа. - Что значит какое-то наказание в сравнении с человеческой жизнью! Ты ведь наверняка бросился бы спасать человека из-под колес поезда или тонущего! Так почему же ты сейчас колеблешься?
      - Я не колеблюсь, Наташенька.
      Коваль зябко передернул плечами.
      - Тебе холодно? Но ведь топят уже. - Она подошла к батарее. - У, горячо! Как хорошо, что нам провели отопление! Так надоели эти дрова и уголь! Пыль, грязь. У меня на платьях до сих пор сажа.
      "Убийца тот, кто убивает тело, но трижды убийца тот, кто убивает душу" - почему-то снова вспомнилось Ковалю изречение, которое пришло в голову во время совещания в "Артезианстрое". А может ли убийца духа стать обычным убийцей, поднять руку на человека? Нужно посмотреть у Ромена Роллана. Наверно, эта мысль имеет продолжение.
      Коваль встал, сделал шаг, чтобы подойти к полке с книгами, и внезапно остановился как вкопанный.
      - Как ты сказала, Наташка? - спросил он, повернувшись к дочери. Лицо его приняло при этом странное выражение. - Повтори, что ты сказала... О саже, о платьях...
      Наташа недоуменно посмотрела на отца.
      - Я сказала... Ну... Сказала: хорошо, что у нас паровое отопление...
      - Нет, нет, - бросил подполковник. - Что ты сказала о саже, о своих платьях?
      - Ничего особенного. Платья, сказала, пачкались. Бывало, как ни стараешься не прикоснуться к дверце, а все равно - в саже...
      Но Коваль уже не слушал ее. Больше того, он ее уже не замечал. Он бросился в сени и надел пальто.
      - Куда ты на ночь глядя?
      - По срочному делу.
      - Но ведь уже начало двенадцатого.
      - Вот и хорошо! Замечательно! - ответил Коваль, в спешке не попадая рукою в рукав. - Прекрасно, щучка, великолепно! Ложись спать. Я не скоро вернусь.
      Впопыхах напялив кепку, Коваль выбежал на улицу.
      Где-то около полуночи он уже звонил в квартиру прокурора области.
      Ему долго не открывали, домашняя работница расспрашивала через дверь, кто и зачем, и только потом открыл сам прокурор.
      - Что случилось, Дмитрий Иванович? - как показалось Ковалю, недовольно спросил прокурор, застегивая пижаму.
      - Сейчас все объясню, Иван Филиппович, - взволнованно произнес Коваль, входя в прихожую. - Нужна санкция на обыск у Петрова. Простите, что так поздно беспокою. Надо спешить, пока не уничтожены доказательства. В любое время может начаться отопительный сезон. Осень, уже холодно.
      - Что это значит? При чем тут осень, отопительный сезон?
      Прокурор уже окончательно проснулся, голос его звучал строго и требовательно.
      - Через несколько часов все встанет на свое место, Иван Филиппович, ответил Коваль. - И подлинный убийца Петровой будет известен... или я подаю в отставку.
      - Что за мелодрама! Объясните, в чем дело.
      - Иван Филиппович, сегодня истекает отсрочка по делу Сосновского. Завтра вы спросите, на каком основании я добивался этой отсрочки. Завтра эти основания будут налицо. Я запомнил, Иван Филиппович, что вы сами говорили на совещании!.. Вы подчеркивали, что если Нина Андреевна перед роковым днем несколько раз приезжала на дачу и муж ее об этом не знал, то следует выяснить, зачем она туда ездила. Одна или с кем-то? К кому? Возможно, к Сосновскому. Но не исключено, что был у нее другой любовник, с которым встречалась она на своей даче. Тогда кто он? А если не было никого, то зачем она все-таки ездила в Березовое одна? Потом вы сказали, что не следует сбрасывать со счета показания старика. Установить, не мог ли приезжать в Березовое Семенов. Если так, то, возможно, были какие-то взаимоотношения между Петровой и Семеновым. Не исключено, что Нина Андреевна знала о Семенове что-то плохое и поэтому он расправился с ней. Фото Семенова она сама могла разорвать и выбросить. Ответы на эти вопросы, сказали вы, может дать повторный обыск на даче Петровых. Я не проводил этого обыска, потому что был целиком и полностью занят Семеновым, а кроме того, откровенно говоря, не был уверен, что есть в этом необходимость, а главное, не хотел преждевременно беспокоить управляющего трестом "Артезианстрой". Но сейчас, по моему убеждению, настало время произвести повторный обыск. Он может помочь нам ответить на важные вопросы. Но только в том случае, если мы проведем его немедленно.
      - Но следователь-то сейчас в отъезде. Возьмете это на себя?
      Коваль утвердительно кивнул.
      - Хорошо, - согласился прокурор. - Но смотрите, не наломайте дров! Объясните Петрову, с какой целью проводится обыск в такое время. Подчеркните, что против него самого мы ничего не имеем.
      Спустя полчаса Коваль вместе с лейтенантом-оперативником был на квартире Петрова.
      Управляющий трестом встретил подполковника в штыки и, не выслушав его как следует, раскричался:
      - Безобразие! Поднимаете среди ночи! Я буду жаловаться вашему начальнику управления, до министра дойду! Черт знает что! Возмутительное нарушение законности! После окончания дела искать что-то еще! Чушь какая-то! Ну, ищите, ищите, что вам надо!
      Но городская квартира Петрова была Ковалю ни к чему.
      - Одевайтесь, поедем в Березовое, - коротко приказал он.
      Продолжая огрызаться и угрожать, Петров все же оделся. Непослушными со сна руками с трудом напялил костюм, плащ и, забыв шляпу, спустился вместе с офицерами милиции во двор, где их ждал газик.
      Ехали молча до самого Березового. Газик свернул к крайним домам, остановился, и лейтенант отправился звать понятых.
      - Вы понимаете, что делаете? - нарушил молчание Петров. - Я вам не пешка какая-нибудь, товарищ подполковник!
      - Понимаю, товарищ Петров, - ответил Коваль, - но обыск провести необходимо. Это и в ваших интересах.
      На этом разговор оборвался. И опять наступила тишина, слышно было только, как тяжело дышит управляющий "Артезианстроем". Но вот лейтенант вернулся с понятыми - жителями Березового, и газик снова заурчал на дороге.
      На даче Коваль прежде всего бросился в гостиную, где не так давно видел халат Нины. Сердце его радостно забилось: халат по-прежнему висел в углу. В гостиной, как и раньше, царил беспорядок, толстый слой пыли все еще лежал на всех вещах, на батареях парового отопления.
      - Еще не топили в этом году? - спросил подполковник управляющего.
      - Я здесь не живу, - проворчал Петров.
      Коваль приподнял рукав халата.
      - Это халат Нины Андреевны?
      - Да.
      Даже при сравнительно слабом электрическом освещении на правом рукаве халата была заметна полоска сажи.
      - Дача отапливается паровым котлом?
      - Да, "титаном".
      - Других печей в доме нет?
      - Нет, только в котельной.
      - Пойдемте в котельную.
      Все двинулись за Петровым, который, отыскав на кухне ключи, вышел во двор.
      Дверь котельной, к удивлению самого хозяина, оказалась незапертой. Замок висел на одной только дужке как-то косо и небрежно, словно его набросили впопыхах.
      Когда Петров включил свет, все увидели большой "титан" с водяным термометром, тоже покрытый густым слоем пыли. Почерневшая от копоти дверца была полуоткрыта.
      Коваль молча снял пальто, закатил рукав пиджака и засунул руку в глубь печи. Несколько секунд он копался там, а затем с торжествующим видом вытащил свернутую в трубку, измазанную сажей тонкую школьную тетрадь.
      В полной тишине развернул ее.
      "Итак, я живу с убийцей! Я не знаю, что мне делать: хочется куда-то бежать, кричать, но я оцепенела от ужаса!
      Я любила его. Я целовала руки, которыми он убивал! Боже, какой ужас!
      Нет, я не выдержу этого! Я сейчас закричу на весь белый свет. Он убьет и меня, но теперь мне все равно..."
      Коваль быстро пробежал первые строки, написанные неровным почерком, и свернул тетрадь. Нашел взглядом Петрова.
      Тот, ничего еще не понимая, но уже предчувствуя беду, пытался сохранить невозмутимость; небрежно прислонившись плечом к дверному косяку, сердито посматривал на подполковника.
      И снова встретились их взгляды. Словно скрестились шпаги.
      - Гражданин Петров, вы задержаны!
      - Да вы что, с ума сошли! Дмитрий Иванович! - вскричал управляющий трестом. - Как вы смеете?
      Оттирая тряпкой пальцы от сажи, Коваль приказал лейтенанту:
      - Обыщите его!
      Понятые испуганно посматривали на Петрова, который стоял с поднятыми вверх руками, пока лейтенант методично обшаривал его одежду.
      - Ну, за это вы головой поплатитесь, Коваль, - рассвирепел управляющий. - Я с вас погоны сдеру!
      Но подполковник, казалось, уже ничего не слышал. Он молча наблюдал, как лейтенант обыскивал задержанного, и на лице его в эти минуты не было ничего, кроме усталости.
      Когда обыск закончился, жестом приказал вывести Петрова из котельной и вернулся в гостиную, чтобы составить протокол.
      29
      Забыв о сне и вообще обо всем на свете, читал подполковник Коваль испачканную сажей школьную тетрадь.
      Шаг за шагом раскрывались перед ним последние дни Нины Андреевны Петровой.
      "...Сегодня мир, который казался мне таким прекрасным и незыблемым, в один миг полетел в пропасть. Моя жизнь разбита.
      То, что я узнала, не укладывается в голове, мысли путаются, солнце погасло, и воцарился мрак.
      Я задыхаюсь. Хочу крикнуть: "Люди, помогите!", но... молчу. Слово, одно только слово будет стоить мне жизни. Впрочем, я все равно уже мертва, и никто не может меня спасти..."
      Коваль перевернул страницу.
      "Зимой прошлого года в нашем доме появился новый человек. Муж привел его и сказал: "Это мой двоюродный брат Владимир".
      Я очень обрадовалась, у меня ведь родственников нет - наше полесское село Криницы фашисты сровняли с землей, и все мои родные погибли. Меня спасло только то, что за день до облавы я ушла с запиской в лес, к партизанам. У мужа тоже никого не было, и мы еще когда-то шутили, что, как Адам и Ева, положим начало новому человеческому роду. Но с детьми нам не повезло. Иван сказал, что не хочет ребенка, я искалечила себя и уже не могу больше быть матерью.
      В первую минуту, когда Владимир вошел, я замерла от изумления - так он похож на моего мужа.
      Потом рассердилась. "Что же ты скрывал, что у тебя есть брат?" спросила я Ивана.
      Он пробормотал, что потерял с ним связь, считал его погибшим и вот только сейчас разыскал.
      Владимир старше Ивана на восемь лет, живет он в Брянске и недавно тяжело заболел. Врачи обнаружили у него опухоль мозга. Нужна сложная операция, которую можно сделать только в нашем городе, в клинике известного нейрохирурга.
      Добиться, чтобы оперировал сам профессор, было очень сложно. Даже Иван, несмотря на свои знакомства, не взялся за это. Но угасшие, тусклые глаза Владимира не давали мне покоя. Казалось почему-то, что это не брат Ивана, а сам Иван, постаревший, больной, исхудавший.
      Я сама добилась приема у профессора, и он сделал операцию.
      Опухоль оказалась небольшой, и Владимир стал быстро поправляться. Мне не понравилось, как кормят в больнице, и я каждый день носила ему обед из дому.
      Через полтора месяца Владимира выписали. Но, странное дело, хотя опухоль удалили, взгляд у него остался таким же тусклым, как раньше. Наверно, не опухоль была тому причиной, а просто характер Владимира замкнутый, угрюмый. Я подумала, что в жизни он кое-что повидал.
      В день возвращения Владимира из больницы я устроила настоящий пир, и вскоре он уехал домой.
      На майские праздники в этом году он снова приехал. Второго мая мы втроем отправились на дачу. День был солнечный, теплый, и мы расположились на лужайке, в молодой сосновой роще, выпили, закусили. Иван пил мало, а Владимир сильно опьянел.
      Вечером того же дня вернулись в город. Иван сразу ушел, сказав, что у него срочное дело.
      Мы остались вдвоем с Владимиром. Он бесцеремонно полез в буфет, достал графин с водкой и начал пить рюмку за рюмкой, не закусывая. Я сказала, что это ему повредит, но он на это не обратил внимания. С каждой рюмкой он все больше мрачнел. Глаза его налились кровью. Мне стало жутко.
      "Вот пожалуюсь Ивану, что вы много пьете, он вас отругает", пригрозила я.
      "Какому Ивану? Коське? - пьяно ухмыльнулся Владимир. - Я с него еще в детстве шкуру спускал!"
      "Какой еще Коська?" - переспросила я, подумав, что Владимир от водки стал уже заговариваться.
      "Не Иван он! Константин! Понятно?"
      "Нет, непонятно".
      "Эх ты, дуреха!" - и Владимир налил себе еще.
      Я попыталась забрать у него графин.
      "Володя, вы хотя и родственник, но я не разрешаю..."
      "Родственник! Двоюродный, - как-то странно хмыкнул Владимир. - Нашему забору двоюродный плетень. Родной брат он мне, понятно? Большой человек твой муж, а кровь у нас одна, - пьяно подмигнул он. - Так что ты, Нинка, золовка мне. И обижать меня не имеешь права".
      "Какая же одна кровь, - возразила я, - вы же двоюродные".
      "Родные!" - с пьяным упрямством повторил Владимир.
      "А почему же тогда у вас фамилии разные? Он - Петров, а вы Семенов".
      "Петров! - оттопырил губы Владимир. - Такой он Петров, как я поп. Одной матери мы, одного отца, то бишь Семенова Матвея. Вот как!"
      "Вы пьяны, Владимир, ложитесь спать".
      "Я трезвый! - сказал он, пытаясь налить себе еще. - Я ее в войну ведрами глушил. А муж твой не Ванька, а Коська. Случился с ним в молодые годы случай, убил он сдуру бабу одну с пацаном, вот и пришлось шкуру-то сменить. В войну человек копейки не стоит, один чих - и на свете нет, одним больше, одним меньше - все равно. А в мирное время - дело другое".
      Я окаменела, еще не все понимая, но уже чувствуя, что Владимир говорит правду.
      А он, спохватившись, посмотрел на меня совсем трезвым, но каким-то очень тяжелым взглядом.
      "Пьяный я, Нинка, давно водочки вволю не кушал, вот и треплюсь... Ты забудь, не говорил я тебе ничего, понятно?.."
      "Нет, нет, - я словно очнулась. - Все говори! Только правду! Не скажешь сейчас - придет Иван, при нем скажешь!"
      Владимир растерялся:
      "Жена ты ему. И знать должна. Только не велел он тебе говорить".
      Но в конце концов, слово за словом, рассказал он мне все. Родом они из Минска. В тридцать втором году отца их, Матвея Семенова, державшего заезжий двор на окраине города, раскулачили, и младший сын Костя подался в Москву. Шатался там по базарам, нашел себе дружков.
      Однажды его компания решила ограбить стрелочницу, которая жила с сыном в железнодорожной будке. Стрелочницу и мальчика зарезали, но ничего не взяли, потому что женщина успела закричать и на крик прибежали люди.
      Костиных друзей схватили, а он успел в ночной темноте вскочить на ходу в товарный вагон и скрыться.
      Поехал в Запорожье. Несколько месяцев прятался там, а потом, подделав в паспорте фамилию и став вместо Семенова Соменовым, перебрался в Одессу. Работал в каменоломнях и все дрожал, что найдут его и там.
      "В общежитии подружился с ровесником своим Петровым, - рассказывал Владимир. - Потом оба поехали в Крым. Костя подговорил какого-то урку убить Петрова. Шли ночью, вдоль моря, Костя и Петров. По пути присоединился к ним этот урка и убил Петрова железной трубой, а паспорт его отдал Косте. Так стал он Иваном Петровым. Понятно? Вот - знай да помалкивай! Ты с нами теперь в одной тележке, одной удавкой связана... А он тебе муж и красивую жизнь тебе делает".
      Я была ни жива ни мертва. Сперва мысли мои заметались, как раненые птицы, потом все исчезло: и мысли, и чувства. Я даже плакать не могла. Слезы душили меня, но глаза оставались сухими.
      Владимир снова стал пить, время от времени бросая на меня хмурые взгляды. Я больше не мешала ему. Молчала, и он тоже умолк.
      Но вдруг меня прорвало - я залилась слезами. Никогда так не рыдала, как в тот вечер.
      Плакала долго. Когда начала приходить в себя, увидела, что Владимир уже лежит на диване, раскинув руки, и спит.
      Прошло сколько-то времени. Наконец около полуночи явился мой муж.
      "Мой муж!" - я пишу сейчас эти слова и вспоминаю, сколько радости и счастья вкладывала я в эти слова! Я ведь любила его!
      "Ты почему заплаканная? - сразу забеспокоился он. - Кто тебя обидел? Володька?" - и он сердито посмотрел на спящего брата.
      Я не могла и слова вымолвить. У меня еще не было сил с ним говорить. Смотрела на него в упор, и мне казалось, что я схожу с ума. Вот ведь он, рядом, мой Ваня! Нет, нет, все это неправда, бред пьяного Владимира.
      Я встала и, поколебавшись какое-то мгновенье, обняла мужа за шею обеими руками.
      "Ваня, милый... Это ведь ложь! Ты - Ваня Петров, а не какой-то Костя Семенов. Ты - честный человек, ты труженик, и руки твои - чистые руки, нет на них крови, нет!.. Мне было так страшно слушать..."
      Муж оттолкнул меня так, что я еле удержалась на ногах. Одним прыжком очутился он возле дивана и поднял Владимира. Потом швырнул его на пол и стал топтать ногами.
      Я закричала и бросилась защищать Владимира.
      Иван был страшен, глаза его горели безумным огнем, он грязно ругался. И, только поняв, что бьет не столько брата, сколько меня, остановился.
      Потом сел на диван и молча смотрел, как я, пошатываясь, поднимаюсь с пола.
      Владимир отполз в угол и не осмеливался встать.
      Муж дышал тяжело, как астматик, и долго не мог отдышаться.
      "Нина, - сказал он наконец. - Раз уж так вышло и я не уберег тебя от этого - слушай. Ты моя жена, я люблю тебя, и ты должна все знать. Ты понимаешь..."
      Я села на стул. Руки и ноги у меня дрожали. От волнения я даже не чувствовала боли от побоев.
      "Пожалуй, я виноват, что не рассказал тебе раньше", - начал он..."
      30
      В эту ночь подполковник Коваль не спал. В своем служебном кабинете он появился на час раньше обычного. Все страницы тетради Нины Петровой были пересняты на пленку. А сама тетрадь лежала в ящике его стола.
      Подполковник приказал привести Петрова.
      - Итак, - сказал он, когда Петров сел напротив него, - повторите, пожалуйста, что было с вами семнадцатого мая.
      - Если угодно, тысячу раз могу повторить! - вскинул голову Петров. Семнадцатого я вернулся домой с работы в восьмом часу вечера. Жены не было. Это показалось мне необычным: по вечерам она всегда бывала дома. И я сразу позвонил в милицию по ноль-два. Потом позвонил в Октябрьскую больницу, которая в тот день дежурила по городу. Мне ответили, что есть два неопознанных женских трупа. Я поехал туда. Мне показали одежду этих женщин. Это была не ее одежда. Потом я звонил в другие больницы, но Нины не оказалось и там. Утром восемнадцатого я пришел в милицию и написал об этом заявление. И только вечером узнал, что Нину нашли убитой...
      Не глядя на Петрова, подполковник медленно постукивал пальцами по столу. Потом резко повернулся к нему:
      - У вас есть родственники?
      Управляющий не торопился с ответом.
      - В Запорожье - племянник, Барсуков Николай. Не видел я его лет двадцать.
      - А еще? - не сводя с Петрова пристального взгляда, спросил Коваль. В Брянске?
      - В Брянске? - недоуменно переспросил управляющий трестом, и в глазах его промелькнуло некое озарение, будто он неожиданно вспомнил то, что давно забыл. - Да, действительно, есть и в Брянске. Двоюродный брат, Семенов Владимир Матвеевич. Адреса его я не знаю.
      Сердце Коваля забилось так, что казалось, слышит его стук и Петров. Подполковника охватило такое состояние, какое бывает у охотника, когда он нападает на след хищного зверя.
      - Все время вы утверждали, что родственников у вас нет...
      - Я думал, речь идет о родителях, о родных братьях и сестрах. А это ведь - дальние...
      - Не очень, - едва сдерживая волнение, заметил подполковник. - Когда вы последний раз встречались со своим братом?
      - Последний раз видел его - дайте вспомнить... Ну, лет десять назад. Точно не скажу. Он был проездом, зашел ко мне. А потом больше не звонил, не писал, связи с ним не было никакой.
      - Вы, вероятно, были бы не прочь повидаться с братом, с которым потеряли связь? Ну, скажем, сейчас?
      Управляющий трестом замер, потом заморгал глазами.
      - Я не понимаю вас.
      - А мне кажется, я выражаю свои мысли очень ясно: не хотите ли повидаться с братом?
      - Странные шутки, - обиженно проворчал Петров.
      - Никаких шуток. Но если у вас нет такого желания сейчас, мы можем это свидание отложить. А пока подпишите протокол. Добавить ничего не имеете?
      - Нет, - резко ответил управляющий трестом и взял протянутую ему авторучку.
      Коваль заволновался еще сильнее. Этого еще не хватало! Столько лет оперативной и следовательской работы, столько дел, столько людей, характеров, трагедий! Казалось, уже навсегда выработались профессиональная выдержка и равновесие, а вот - волнуется, как мальчишка. Подполковник прямо-таки заставил себя спокойно собрать бумаги на столе.
      Петров отложил ручку и нетерпеливо заерзал на стуле, как человек, которого задерживают без надобности.
      - Теперь скажите же наконец, - обратился он к подполковнику, - на каком основании меня арестовали? В качестве кого допрашиваете? Весной я был потерпевшим, отчасти свидетелем. А теперь?
      Коваль ждал этого вопроса. Он достал из ящика стола чистую бумагу.
      - Арестовали вас на основании постановления прокурора. А что касается обвинения, то вам предъявят его сегодня. Беседа наша еще не окончена. Итак, скажите, как ваши настоящие фамилия, имя, отчество?
      - Петров Иван Васильевич, - невозмутимо ответил управляющий. По-моему, Дмитрий Иванович, вам это хорошо известно.
      - Ну, вот что, хватит нам с вами в прятки играть, Константин Матвеевич Семенов! Расскажите-ка лучше, почему живете под чужим именем?
      Управляющий, казалось, задохнулся. Он привстал, снова сел и обалдело вытаращил глаза на Коваля. Протянул руку к графину с водой.
      Подполковник наполнил стакан.
      - Откуда вам это известно? - залпом выпив воду и не вытирая капель с подбородка, спросил управляющий.
      - Нам известно не только это, а все, что нужно, - строго ответил Коваль. - Но я хочу, чтобы вы сами рассказали. Это в ваших интересах.
      Петров опустил голову и промычал нечто нечленораздельное. Коваль заметил, как вздулись вены у него на висках и как сжались кулаки. Управляющий боролся с самим собой.
      Настала минута, когда следовало положить перед ним обрывок фотографии, найденный во дворе. Чтобы сломить его. Дать ему почувствовать, что известно о нем многое и отпираться не имеет смысла.
      - Могу показать вам брата и на фотографии, - сказал Коваль, вытаскивая обрывок из кармана. - Узнаете?
      Петров поднял голову.
      - Жаль только, что порвали. Зачем вы это сделали?
      В голосе подполковника откровенно звучали теперь торжествующие нотки.
      - Ладно, - выдавил из себя Петров. - Записывайте...
      И он рассказал.
      - Настоящее мое имя - Семенов Константин Матвеевич. Родился в Минске, на окраине города, в четырнадцатом году. В тридцать третьем вынужден был сменить фамилию, имя и отчество по следующей причине: в январе тридцать третьего года я поехал в Москву искать работу - в Минске было голодно, и я надеялся устроиться в столице. Но и в Москве долго мотался без дела. В марте познакомился на Белорусском вокзале с двумя мужчинами. Они пригласили выпить. Когда я опьянел, они предложили принять участие в квартирной краже. Часов в десять вечера мы двинулись к Покровским воротам. Там эти двое оставили меня на шухере, а сами вошли в квартиру. Неожиданно появилась милиция. Я испугался и сбежал. Убегая, слышал выстрелы. Кто в кого стрелял - не знаю. На следующий день, повертевшись возле этого дома, я узнал, что одного из этих мужчин убили в перестрелке, а второго взяли. Я боялся, что разыщут и меня, и решил уехать на юг. Денег не было, я продал пальто и задумал сменить фамилию. У какого-то парня на Сухаревском рынке вытащил из кармана документы. Паспорт был на имя Петрова Ивана Васильевича, девятьсот пятнадцатого года рождения. На этот паспорт я наклеил свою фотографию и уехал в Одессу. Там работал в каменоломнях, жил в общежитии. Потом перебрался в Мариуполь, оформился на "Азовсталь". В тридцать пятом был направлен профсоюзом на учебу. Поступил в Донецкий техникум водного хозяйства. Окончил его в июле тридцать девятого. Сперва работал в Николаевской и Одесской областях по водоснабжению. Потом бурил артезианские колодцы в Запорожье и в Херсоне. Во время войны работал на оборонных объектах Средней Азии. В сорок третьем возвратился на Украину, где с тех пор все время и работаю в системе "Артезианстроя". Был сначала прорабом, потом начальником участка, главным инженером треста, в настоящее время - управляющий. Женился сразу после войны на Нине Андреевне Кравченко, двадцать восьмого года рождения. Детей у нас не было. Родственники мои: брат - Семенов Владимир Матвеевич, девятьсот шестого года, живет в Брянске; старшая сестра - Вера Матвеевна, которая жила в Запорожье, умерла. Остался ее сын - Барсуков Николай. Родители мои давно умерли.
      Управляющий замолчал.
      - Вот и все, - добавил он после паузы. - Вот и все, - повторил он устало. - Всю жизнь трудился на благо родины.
      - Где проживали в Москве в тысяча девятьсот тридцать третьем году?
      - У своей дальней родственницы Павловой Агафьи Титовны.
      - Неизвестные, вместе с которыми вы участвовали в грабеже, знали ваше местонахождение и фамилию?
      - Да. Знали.
      - А вы знали их имена, адреса?
      - Нет, не знал.
      - Рассказывали ли вы кому-нибудь из родственников о случившемся?
      - Брат мой Владимир был тогда в армии сверхсрочником, а Павловой и ее мужу я все рассказал. Муж ее потом погиб на фронте. Павлова и ее дети тоже погибли во время войны.
      - Каким образом вы поддерживали связи с родственниками? Когда встречались со своим братом Владимиром?
      - Впервые после войны я встретился с братом Владимиром в пятьдесят третьем году, когда приехал в Брянск в командировку. В прошлом году зимой брат приехал в наш город, здесь ему сделали нейрохирургическую операцию, удалили опухоль. Все время он был в клинике. Ко мне заехал только попрощаться. Следующая наша встреча произошла в этом году, во время майских праздников. Владимир приезжал один, без жены, пробыл неполных два дня и уехал. Я раньше говорил, что никаких связей с родственниками не поддерживал, сейчас уточню: иногда брат звонил мне на квартиру из Брянска; если я в это время был дома, то разговаривал с ним сам, а когда меня не было, разговаривала жена.
      - Какие у вас были отношения с женой?
      - Прекрасные.
      - Знала ли ваша жена, что настоящая фамилия ваша Семенов?
      - Да.
      - Когда и при каких обстоятельствах она об этом узнала?
      - Точно не помню. По-моему, она узнала об этом от моей покойной сестры, которая жила в Запорожье и в пятьдесят первом году приезжала к нам в гости.
      - Интересовалась ли Нина Андреевна, почему вы живете под чужой фамилией?
      - Я вынужден был рассказать ей историю, связанную с изменением фамилии.
      - И как же она реагировала?
      - Как реагировал бы на ее месте каждый. Сожалела, что так вышло.
      - Ссорились ли вы когда-нибудь?
      - Очень редко. Хотя в семье всякое бывает.
      - Угрожала ли вам Нина Андреевна разоблачением?
      - Да. Однажды мы поссорились с ней на почве ревности. Это было года два назад. Кто-то подбросил анонимку, будто был у меня роман с моей секретаршей Валей. Я ответил, что и мне не нравится, как на нее пялит глаза этот Сосновский. Но жена только рассмеялась в ответ, а потом сказала, что, если я не перестану встречаться с секретаршей, она пойдет в милицию и расскажет о моем прошлом. После этого разговора мне пришлось уволить секретаршу, и наша семейная жизнь наладилась. В конце концов, после долгих колебаний, я решил пойти и сознаться во всем. Но не осуществил своего намерения. Вот почему. Прежде чем идти, я позвонил в городскую прокуратуру и, не называя себя, рассказал, что в тридцать третьем году, будучи мальчишкой, участвовал в квартирной краже, и спросил, куда мне теперь заявить. Прокурор ответил, что за давностью все это уже прощено. "За язык вас никто не тянет, - сказал прокурор. - Живите и работайте, раз вы теперь честно работаете..." - Управляющий перевел дыхание. - Вот почему я и не явился с повинной, - закончил он. - А теперь разрешите мне вас спросить о Сосновском.
      - Спрашивайте. - Ковалю вспомнилась рыбалка на Днепре, дискуссия с Петровым о сроках давности. Теперь ему стало понятно, кого имел в виду управляющий, рассказывая об Андрее.