 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Дансени Лорд :: Родари Джанни :: Уилсон Жаклин :: Лондон Джек :: Берристер Инга :: Власова Елена :: Стаут Рекс :: Шилин Георгий Иванович Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Самый яркий свет :: Притчи :: Камо :: Рыцарь Золотого Сокола :: Справочник по реестру Windows XP :: Господство женщин :: Влюбленный опекун :: Муму |
Падение ИерусалимаModernLib.Net / Триллеры / Картун Дерек / Падение Иерусалима - Чтение (стр. 8)
— Пари держу — кэгэбэшник, — сказал Баум и, обращаясь к мадемуазель Пино, ткнул в список толстым пальцем. — Принесите-ка мне его папку из архива. — А если на него нет папки? — Есть. У меня с памятью пока порядок. И правда, папка нашлась: некий И.В.Беляев четыре года назад недолгое время — всего четыре месяца — работал в советском посольстве в Париже. Его опознал перебежчик, бывший сотрудник торгпредства, он утверждал, что Беляев — сотрудник КГБ. Большинство подобных заявлений данного перебежчика за последние годы оказывались правдивыми. Досье ничего не сообщало о том, какого рода сведения добывал Беляев для своего начальства, зато тщательно фиксировало его передвижения. После Парижа Беляев работал в Москве, потом в Тегеране, а последние два года в Дамаске. Баум несколько удивился, с чего бы это среднего ранга кэгэбэшник (он сделал заключение о ранге исходя из его возраста и послужного списка) отправился из Дамаска в Париж. Странная поездка. Русские, конечно, логикой не блещут, но даже КГБ в своей безумной игре людей на манер пешек не двигает. — Надо занести в досье данные о приезде товарища Беляева, — сказал он секретарше. И, наконец, снова повернулся к Алламбо, который все это время терпеливо ждал, сидя в его кабинете. — Есть одно подозрение, знаешь, у меня бывает… Алламбо подавил улыбку и постарался изобразить на лице то, что, он надеялся, сойдет за вежливый интерес: — Русский этот — кэгэбэшник — прибыл из Дамаска с временной аккредитацией. Насколько нам известно, никакой он не эксперт в области коммерции. И ничего сейчас не происходит между Францией и Сирией, чтобы привлечь внимание русских. Ergo:[8] у КГБ свой интерес в этом путешествии из Дамаска в Париж. Тут, по-моему, что-то нечисто. За этим Игорем Васильевичем Беляевым надо понаблюдать как следует. И фотографии сделать получше. Та, что переснята с его паспорта, какая-то размазанная. Надо так сфотографировать, чтобы ухо было видно. Судя по выражению глаз, он близорук и постоянно носит очки. Вот и надо его сфотографировать в очках, как ты считаешь? — Слежка круглосуточная? — Да, непременно. — У меня людей нет. — Тогда пусть румыны малость отдохнут, а то мы им надоели до смерти. — Шефу это не понравится. — Его беру на себя. В ту ночь четверо молодых людей явились в дом на площади Жанти: им надлежало выполнить полученный приказ. Несмотря на позднее время, они не делали никакой тайны из своего визита. Трое громко протопали по лестнице в комнату, где остановился Саад Хайек. Пробыли они там около часу, четвертый все это время простоял в дверях, выходящих на улицу. Ночные посетители обошлись с Хайеком жестоко сверх всякой меры, однако так и не услышали от него того, что им не терпелось услышать, — он просто не знал ничего. Глава 14 На следующее утро около девяти в доме появилась местная полиция. Здание к этому часу почти обезлюдело, здешние жильцы — в основном нелегалы — не испытывали ни малейшего желания иметь дело с полицией, тем более принимать участие в расследовании убийства. Обитаемую квартиру дежурный инспектор все же нашел: за одной из дверей, в которые он колотил кулаком, зашаркали медленные шаги, и на пороге показался древний старик, он провел полицейских за собой в убогую, почти без мебели комнату — тут на стуле недвижно сидела еще более древняя старуха. Слышал он ночью что-нибудь? Старик неопределенно пожал плечами — может, и слышал. Вот и отлично, а что за шум-то был? — Инспектор спрашивал добродушно-грубовато, он всегда так разговаривал с подобными людьми. Старик пробормотал, что в жизни ему не доводилось слышать такого жуткого крика. А закончился этот вопль рыданиями, добавил он. Вроде как визг сначала, а потом рыдания. Будто кто-то просил о чем-то. Вот в тот миг он и понял, что это мужчина, потому что сначала, когда он от крика проснулся, ему показалось, будто голос женский. Но эти мольбы… Мужчина был, это точно. — По-арабски говорил? — Да, по-арабски. Потом опять такой же вопль. И еще много раз. — А другие голоса слышал? — Нет. — Так-таки и не слышал? А видел кого-нибудь? — Что я мог видеть из своей комнаты? Старик переминался с ноги на ногу, вид у него был не то недовольный, не то испуганный, а может — и то, и другое. — Мы боялись нос высунуть, — сказала старуха. — Тут место такое, смотри в оба. — Закрой рот, — прикрикнул на нее муж. — Тебя, что ли, спрашивают? — Это был предсмертный крик, — продолжала старуха, не обращая на него внимания. — Я-то знаю, я ведь в шестьдесят первом была в Константине. Говорю вам — так перед смертью только кричат. — И она принялась качать головой. — А что вы знаете об этом жильце — его Абу Афа звали… — Ничего, ровным счетом, — ответил старик. — Это его настоящее имя? — Откуда мне знать? — А долго он тут жил? — Они приходят, уходят — как я могу знать? Мы сами по себе. В наше время лучше язык за зубами держать. Подонки… Они все тут без документов… — Ты с ним разговаривал? — Никогда в жизни. — Сколько времени он тут жил? — Не знаю — несколько дней, может, с неделю или меньше. — Кто-нибудь его навещал? — Ни разу не видел. — А может, женщина? Бабу-то уж наверняка приводил, такой мужик — и чтобы один спал… Старик помялся, утер каплю с носа ладонью. — Подонок, — произнес он. — Жирный боров. — Ночью, значит, ты никого не заметил — кто при — шел, кто ушел… — Говорю я, мы у себя в комнате были. Спали. — Но все же ты слышал, как мужчина что-то просил по-арабски, так ведь? — Это было слышно. Слов не различишь, но точно, что по-арабски. — Ты хоть какие-то слова разобрал? — Вроде он Аллаха призывал. Или просто кричал «нет» — долго так — ла-а-а, ла-а-а… Между нами стена вот эта… — А ты? — обратился полицейский к старухе. — Она вообще ничего не слышала. Голову под подушку спрятала, когда это началось. Да и вообще она глухая. Не обращайте вы на нее внимания. Он что-то грубо приказал ей по-арабски. Та шмыгнула носом, но не смолчала: — Как человек может такое выдержать? — вымолвила она, тряся головой. — Я слышала ва-хьяятак… ва-хьяятак — прошу вас, прошу вас… Инспектор уголовного розыска обернулся к сержанту: — Время казенное только тратим. Может, другого кого поискать? — Другие скажут, что и криков-то не слышали. Оглохли, мол, на время. — Ясно. Как всегда, — со вздохом согласился инспектор, которому смерть как неохота было продолжать допрос: он терпеть не мог всех этих североафриканцев, корсиканцев, выходцев с Ближнего Востока, — словом, всех кто родом из мест южнее Марселя. Это из-за них, считал он, в Париже существует преступность. Работник он был добросовестный, но его тянуло к спокойной жизни, серьезность сержанта казалась ему помехой. — Сдается мне, это обычное выяснение отношений, у арабов это принято, — сказал он, поглядывая на старика и старуху, заерзавших под его недовольным взглядом. — Да нет, подумайте только, как его терзали! — возразил сержант. — Стало быть, он их сам разозлил. Кофе, может, не предложил — вот они и озверели… Шутка вышла мрачная. Инспектор снова поморщился, уставившись на стариков. Это разве люди? Звери настоящие — что они друг с другом выделывают, а? — У нас документы в порядке, — заспешил старик. — Мы имеем все права. Двадцать два года тут живем. И ни разу никаких неприятностей с полицией. — Ладно, ладно… — Нас не будут в это дело вмешивать? — Не беспокойся, дед, не будут. — Ты слышала, что сказал этот господин? Ступай, проводи их. — Мы считаем, что данным убийством должно заняться ваше управление, — начальник уголовного розыска, сидя в кабинете у Альфреда Баума, тщательно подбирал слова. — Убитый — подданный Ирака, паспорт выдан в Багдаде. В иммиграционной карте указал ложный адрес. Папку, в которой лежали три листка бумаги с весьма скупыми данными и с полдюжины сделанных на месте происшествия фотографий, следовало тут же вручить Бауму, но полицейский с этим не спешил, побаиваясь решительного отказа. Вместо этого он извлек из кармана пачку «голуаз маис» и, не предложив хозяину кабинета, закурил сам — не такой он был человек, чтобы соблюдать все эти никчемные условности, даже если ему что-то нужно было от собеседника, — и, подобно огнедышащему дракону, выпустил из ноздрей плотное облако дыма: — История малоприятная. То есть даже весьма неприятная. Какой-то араб или похожий на араба, тридцати шести лет, если верить сомнительному паспорту. Может, правда, а может все вранье. Он, видно, снял комнату в одном из этих старых зданий на площади Жанти, которые скоро начнут сносить, — собираются проложить удобную дорогу к Лионскому вокзалу. Там всякая шушера обитает — из Северной Африки, из Ирака, палестинцы, ну, сами знаете. Живут нелегально, так что рта никто не раскроет, чтобы помочь следствию. Во всяком случае, из дома № 18, где его убили, жильцов будто водой смыло — исчезли. Так что мои люди и узнать-то ничего не смогли толком, одну пожилую парочку нашли, допросили. — Есть хоть ниточка? — Ничегошеньки, — тут все подробно изложено, вся беседа, — он кивком указал на папку. — Ну и чего тут особенного написано? — Особенное — в показаниях патологоанатома. Ужас какой-то, прямо в голове не укладывается. Гость Баума своими глазами трупа не видел, зато те, кому предстало жуткое зрелище, вернулись в полицию как-то не в себе, бледные, а одного вырвало прямо в машине. — Что уж такого они увидели? Народ бывалый… — Его сначала кастрировали… — К сожалению, в этаких компаниях такое не редкость… — …а орудие на месте оставили — пила для хлеба, вся зазубренная… — Приходилось и о таком слышать. — …глаза выколоты… Альфред Баум покачал головой, будто сожалея, что нет предела человеческой злобе. Он заерзал в кресле, рассчитывая, что посетитель не станет углубляться в подробности. Однако тот, намереваясь избавиться от этого дела, как раз придавал подробностям большое значение. Может быть, говорить о них доставляло ему даже некоторое удовольствие — вроде очищения после того, как он столкнулся с таким чудовищным злодеянием. — …Его половые органы, представьте, были втиснуты в глазницы, а в горло — как только они ухитрились? — засунут паспорт. Странная какая-то идея. Потом они руки и ноги ему скрутили и так бросили — еще живого. И никто не посмел после их ухода заглянуть в комнату — эти нелегалы без документов запуганы до смерти, ребята из разных банд их прямо-таки терроризируют. Между прочим, убийцы даже и не прятались, он на весь дом вопил, а им хоть бы что. — Специально, чтобы соседи не возникали. — Это так, не сомневаюсь. Они еще кое-что с ним проделали, вот взгляните-ка… Нашим судмедэкспертам на этот раз понадобилось все их хладнокровие… — Он, наконец, протянул через стол папку и затянулся сигаретой. — Странно все же насчет паспорта. Альфред Баум осторожно, будто боясь испачкаться, кончиками пальцев раскрыл папку. Делая вид, будто напряженно вчитывается в строки отчета, — так напряженно, что даже брови в ниточку сошлись, он на самом деле обдумывал дальнейший ход действий. «Попахивает Бейрутом или долиной Бекаа, а то и Тегераном. Любопытно, конечно, да мало ли на свете любопытных вещей, всем не займешься…» Не дочитав жутковатых откровений патологоанатома, он захлопнул папку и улыбнулся: — Это распутывать вам, дружище, к нам такое дело никак не относится. — Как это не относится — сомнительная личность с Востока с пистолетом «вальтер» и полным к нему снаряжением? Чем он тут занимался, а? — Да уж не в Лувр ходил, это как пить дать. Но зачем вы принесли все это мне, есть у вас в угрозыске этот симпатяга Дюпас, такие убийства — его епархия… И пухлый палец отодвинул папку к ее прежнему владельцу. Гость понял, что пора ходить с козырного туза: — У него еще передатчик нашли, шифровальное оборудование и одноразовый код. Это не наш кадр, а ваш. Баум воздел плечи так высоко, что его голова прямо-таки утонула между ними, — словно он, подобно черепахе, собрался спрятать ее при виде надвигающихся неприятностей: — Но вы же знаете, что я убийств не расследую, у меня и специалистов нет. — Мы вам своего одолжим. Поговорим с Дальметом. Баум, казалось, не слышал. Следуя ходу своих мыслей, он вдруг некстати произнес: — По-моему, это какой-то ритуал — в горло паспорт заткнуть. Вам не кажется, что тут кроется особый смысл?! — Очень может быть. — И вот то, что они засунули в глазницы… Где, кстати, его паспорт? — Где и тело — в морге шестнадцатого округа. Только в таком виде, что в папку его не подошьешь. У Даль-мета материалов и без него достаточно. Баум обвел задумчивым взглядом серые стены кабинета, будто ожидая увидеть ответы на терзающие его вопросы. Из дешевенькой рамки глянул президент республики — взгляд бесконечно самоуверенный, властный и требовательный. Баум отвел глаза и уставился на сидящего перед ним полицейского начальника, который отнюдь не перестал питать надежду на счастливое избавление, — этого ничто не смутит, попыхивает себе сигаретой, будто внутри у него топка. — По всей вероятности для убийц паспорт многое значил, — продолжал Баум. На Востоке принято в глотку человеку, которого решили «наказать», засовывать его собственные гениталии. Это крайняя степень оскорбления, чего европейцам понять не дано. Но тут они решили, что специфика данного случая требует отказа от традиции, и исполнили свой долг соответственно обстоятельствам. — Он помолчал, побарабанил пальцами по столу. — Что они хотели этим сказать? Вот, мол, что мы думаем о твоем паспорте, поскольку нам известно, что вовсе ты не тот, за кого себя с помощью этой бумажонки выдаешь. А ведь им виднее, дружище. — Похоже на то. Полицейский надеялся, что Баум сам себя убеждает взяться за это неприятнейшее дело, но могло быть и наоборот — уговаривают именно его. Так что он решил пока никакого энтузиазма не обнаруживать, пока не прояснится, куда клонит хитрый собеседник. — Если мы правы, делая такое предложение, то кто этот убитый? Предатель или подозреваемый своими товарищами в предательстве? Возможно. А кто его товарищи? Какая-то законспирированная группа. Вряд ли это обыкновенные преступники — они бы не стали заходить так далеко. Гость почуял, что разговор принимает в конце концов нужное направление, и одобрительно кивнул. — Но чей почерк мы видим в этом жутком гиньоле? Мне кажется, следует посоветоваться с кем-то, кто лучше нас с вами разбирается в подобных обрядах и церемониях. Баум снова уставился на полицейского, и тому вдруг показалось, что его здесь попросту дурачат. — Пожалуй, я возьмусь за это не лишенное интереса дельце, хотя, мой друг, вы и не заслужили такого подарка. Гость в этот момент как раз прикуривал вторую сигарету от окурка первой и почел за лучшее пропустить колкость мимо ушей: — Вот и отлично. В морге трупом занимается наш сотрудник по имени Массе, а Дальмет, как я уже сказал, будет вам помогать. Акт о передаче составим сегодня же, к концу дня вы получите все материалы. Едва за гостем закрылась дверь, как Баум взялся за оставленную ему папку. Не отрывая глаз от записей, он потянулся к внутреннему телефону. — Это архив? Посмотрите досье Саада Хайека в палестинском разделе — трубку не кладу. Он продолжал читать, когда на том конце провода сказали: — Вот оно! — Прочтите описание: вес, рост… — Тут сказано — примерно девяносто восемь кило при росте метр шестьдесят. — А особые приметы? Бородавка, например? — Да, есть. На левой щеке. — Спасибо, — Баум положил трубку и что-то пометил на листке. Дочитал все, что было в папке, бросил неприязненный взгляд на снимки, где отдельные части трупа были отпечатаны крупным планом, и встал из-за стола. Спрятав папку в стол, он вышел и отправился к лифту, а через несколько минут уже стоял в душной кабинке телефона-автомата в кафе, где давно знали этого необщительного посетителя, — он забегал по утрам перекусить и часто звонил по международному. Баум набрал десять цифр и, дождавшись ответных гудков, закрыл поплотнее дверь кабины. — Да, — отозвались в далеком Иерусалиме. — Это из Парижа. — Шалом. Говорить можешь? — Вполне. Дело сделано. Грязно сработано, должен сказать, но сработано. — Ты уверен, это он? — Уверен. Бедняга, не повезло ему. — Мы все бедняги, — буркнул Бен Тов. — Всем не везет. А как насчет профессора? — К сожалению, никаких следов — ни его, ни девчонки. Без помощи полиции такие вещи не получаются. В трубке замолчали, но Баум необъяснимым образом почувствовал недовольство и раздражение далекого собеседника. — Что поделаешь. Продолжаем искать, но надежды мало… — Ладно. Но хоть это-то дело не упустите… Баум расслышал упрек в словах «хоть это-то» и позволил самую малость улыбнуться: — Я тебя понимаю, дружище, только давай режь начистоту, дипломатией пусть занимается начальство. И снова пауза, потом Бен Тов смягчился: — Ты прав. Я сорвался. Спасибо за то, что ты сделал. Позвони, если все-таки удастся узнать что-нибудь о тех двоих. Глава 15 — Юсеф пришел, — сказал старик. Они стояли у дальней от входа стены мечети Омейядов, вокруг бурлила толпа. Эссат прислонился к колонне и делал вид, будто читает: держал перед собой раскрытую книгу и глаз с нее не сводил. — Где он? — Справа возле соседней колонны. В европейском платье, в очках, ростом чуть пониже тебя. Эссат поднял глаза от книги и увидел того, о ком шла речь. Выглядит как верующий или как турист из какой-нибудь соседней страны. Впрочем, одно другому не мешает. Казалось, он полностью ушел в созерцание ярких изразцов, украшающих стену, но на миг отвернулся и глаза их встретились. — О'кей. Что-нибудь мне передали? — Инструкция тебе такая: не рисковать. Никоим образом. Так и сказано было: никакого риска. Наступило молчание, потом заговорил Эссат: — Я-то сам о себе позабочусь. А ты вот рискуешь сильно, и это меня тревожит. Нельзя так долго пользоваться рацией, несколько месяцев… Смотри, засекут тебя… — Я передаю очень кратко и всегда в разное время. — Они тоже не дураки. Если тебя схватят, это ведь ужас будет. Старик переступил с ноги на ногу, поежился и с раздражением замахал руками на стайку болтающих ребятишек. — У меня сердце больное. Доктор сказал — любое напряжение смертельно опасно. Поймают они меня — я от одного только вида раскаленного железа и прочих штук концы отдам. Предварительный медосмотр там ведь не устраивают… Так что ничего они от меня не добьются. Он зашаркал прочь, бормоча что-то, по обыкновению, а Эссат шагнул к соседней колонне. — Шалом. — Шалом, — отозвался гость. — Жду тебя в полдень в кафе на Индепенденс сквер. Подойди в открытую и поздоровайся громко — будто не ожидал меня там встретить. Приглашу тебя за свой столик — сразу подсаживайся. Молодой человек в ответ только кивнул, и Эссат тут же ушел. Позже, в кафе Эссат спросил: — Как ты проехал через границу? — С алжирским паспортом. Это все, что имею право сказать. — Ладно. Как там босс? — Лютует, как всегда. Тебе привет. Столик их находился в глубине зала, и оба сидели лицом к двери. В кафе было людно, шумно, звучала многоязыкая речь. Эссат закурил, предложил сигарету собеседнику, но тот отказался, спросил: — Что делать надо? — Пойдем в один дом. Там куча замков — на двери черного хода, на дверях между комнатами. И сейф надо открыть. — Сигнализация есть? — С этим я улажу. — Когда? — Сегодня ночью. — Эссат заметил человека за столиком у самого входа, — сидит один, укрывшись за газетой, но время от времени взгляд его, будто радар, прощупывает заполненное людьми пространство. Эссату почудилось, что этот лишенный выражения взгляд вдруг оживился, наткнувшись на их столик, и даже задержался на миг. А, может быть, этого и не было вовсе… — Не исключено, что придется стрелять, — продолжал он. — Пистолет у тебя есть? — Нету. — Я принесу. Стрелять-то умеешь? Гость утвердительно кивнул. — А как с инструментом — ключи там, отмычки… — Есть кое-что. Мы с боссом решили дома не покупать — на таможне могли внимание обратить. Обойдемся — ключ от сейфа есть, это главное. — Фотоаппарат? — Минокс со вспышкой. — Снотворное? — У меня с собой упаковка аспирина — там две таблетки чуть поменьше остальных. Их надо измельчить и растворить. Действует минут через сорок — в зависимости от веса пациента. Десять таких таблеток — смерть. Две часов на шесть усыпляют. — Передай их мне под столом. Человек возле двери читал свою газету. Если он из службы безопасности, то тут где-нибудь и второй должен быть — эти всегда парами действуют, по одному им не доверяют. Эссат огляделся будто в поисках официанта. Ага, вот он, голубчик, за столиком справа от них. Прямо на лбу написано, что сыщик. Узнать бы, кем интересуется здесь эта парочка. Вообще в таких местах слежка — не редкость, зря сюда пришли. — Какая у тебя легенда? — Я журналист из Алжира, на вольных хлебах, — ответил Юсеф. — Собираюсь написать серию статей о том, как столицы арабских государств готовятся к возможной агрессии сионистов. С Дамаска начну. — Тут двое сыщиков, — предупредил Эссат. — Уходим вместе. Если что — мы старые знакомые, встретились случайно, не виделись с семьдесят девятого, я в тот год был в Алжире, познакомил общий приятель, потому что тогда ты интересовался освободительным движением и собирался о нем писать. — И где опубликована моя статья? — А она не опубликована, причину сам придумай. — Ладно. Они поднялись и не спеша направились к выходу. Человек с газетой проводил их взглядом, но интереса не проявил. Того, что сидел в глубине зала, им видно не было. Они еще постояли на улице перед кафе, тряся друг другу руки и обмениваясь выражениями приятельских чувств, — может, чуть громче, чем следовало. Ни один из сыщиков вслед за ними не двинулся. — Вроде все в порядке, но ты все же поосторожней, — сказал Эссат. — В половине двенадцатого ночи встретимся вон там, на той стороне улицы, там всегда какой-то народ толчется. Если что неладное заметишь, то через полчаса ступай к мечети, жди возле северной стены. Пока. Они расстались. Эссат не спеша покатил на своем мопеде по направлению к кварталу Шагхур Жувани. Не доехав до базара Мадхат Паша, свернул в узкую улицу и очутился в настоящем лабиринте переулков, путь ему то и дело преграждали: старик с тележкой, велосипедисты, тетки с тяжелыми сумками — идут с базара. Возле небогатого, с замызганными окнами дома он остановился. Металлическая дощечка на двери, выходящей в затхлый проулок, сообщала: «Алеппо Экспорт — импорт. И.Халил». Буквы были почти неразличимы из-за грязи. Ребенок на пороге — сопли до верхней губы, к лицу прилепились мухи — бессмысленно стучал щепкой об ступеньку. Чтобы пройти, Эссату пришлось осторожно приподнять и передвинуть его, но малыш будто ничего и не заметил. Дойдя до лестницы в конце коридора, Эссат поднялся на второй этаж. Из-за двери доносились оглушительные звуки радио, включенного на полную мощность: передавали новости. Эссат толкнул дверь и вошел. В комнате стоял письменный стол и канцелярский шкаф. Вдоль стены выстроились стулья с жесткими спинками. На одном из них сидел парнишка в военной форме, на соседний он пристроил радиоприемник. На полу рюкзак, к стене прислонен автомат. Парнишка чистил ногти. Завидев Эссата, он тут же выключил радио. Пришедший уселся за стол: — Это ты еду охранникам носишь? Мальчик кивнул. У него были тонкие черты и гладкая кожа, свойственные жителям пустыни. Улыбка обнажила ровные белые зубы. — Давай-ка глянем, что там у тебя. — Да чего смотреть — как всегда: хлеб, колбаса, всякое такое — что они сами просят. — А питье какое? Парень явно смутился, но усмехнулся: — Лимонад, ничего спиртного, я же правила знаю… — Покажи. — Да нечего там смотреть. Эссат встал, поднял с пола рюкзак и открыл. Он знал, что найдет там пару бутылок с пивом, и вот они, тут как тут. — А это что? Мальчишка снова неловко засмеялся: — Ребята просили, от пива какой вред? Они сказали, что отметелят меня, если пива не принесу. Эссат шагнул к парню и отвесил ему оплеуху. Голова мотнулась назад — тот только всхлипнул. — Знаешь, какие у профессора правила? Знаешь, что бывает с теми, кто нарушает эти правила? — Вы ему скажете? — Скажу, конечно, когда он вернется. — Меня выгонят?.. — Сначала трепку хорошую зададут, а потом выгонят. — Я все выдержу, любую трепку — только пусть оставят в группе. Я буду стараться. Я все выдержу! — Ступай купи две бутылки лимонада. Я еще подумаю. Парнишку будто ветром сдуло. Эссат встал и запер за ним дверь. Поставил на стол бутылки с пивом и, достав из ящика стола открывалку, аккуратно снял крышки. Потом высыпал на лист бумаги таблетки и, выбрав четыре — те, что поменьше, — бросил по две в каждую бутылку, приладил крышки на место и чуть прижал плоскогубцами. Он успел как раз к приходу мальчишки — когда на лестнице раздались шаги, Эссат отомкнул дверь и снова уже сидел за столом. — Вот, лимонад… — Пойди-ка сюда. Парень приблизился и остался стоять, неловко держа по бутылке в каждой руке, но сесть не решаясь. — Сколько тебе лет? — Шестнадцать. — Знаешь, ты красивый малый. Небось, уже трахнул какую-нибудь девчонку? В ответ смущенный кивок и неуверенное: ну, было. — Врешь, не верю. — Правда, спросите у моего брата — он знает. — Ну и понравилось? — Конечно. — А мне кажется, тебе бы больше понравилось, если бы тебя самого кто трахнул. — Ну уж нет! — А я вот уверен — понравилось бы. — Ну, значит, так оно и есть. Парень все еще переминался с ноги на ногу, не зная, как быть с бутылками. — Давай это дело проясним, а? Что скажешь, красавчик? — И тогда меня не выгонят? — Не выгонят, если мне угодишь. Красавчик просиял — широкая улыбка означала согласие и даже некоторый призыв, но главным образом облегчение: проблема решилась, а каким образом — неважно. — В рюкзак их положить? — спросил он наконец насчет своих бутылок. — Да ладно, пусть уж пива выпьют. А то если с лимонадом явишься, они решат, что тут что-то не так. — Это точно. — Ты им все время пиво таскал — эти дурни бутылки через стену кидают, их там целая куча на улице. Думают, у меня глаз нет. — Господи! — Если хоть слово кому скажешь — профессору все станет известно, имей в виду. У него повсюду осведомители. — Клянусь, буду молчать. — Вечером в десять встретимся и разберемся, что тебе больше нравится. А пока делай свое дело. Парень сунул бутылки с пивом в рюкзак, перекинул лямку через плечо, подхватил автомат и, обернувшись в дверях, послал Эссату еще одну ослепительную улыбку, на сей раз уж точно призывную. Вечером они встретились на узенькой улочке — Эссат подъехал на японском пикапе, кивком велел парнишке забраться в кабину. Тот послушно уселся рядом, и они долго ехали молча, оставляя позади одну за другой городские улицы. Наконец пошло загородное шоссе с ровными рядами кипарисов по обе стороны. — Ну как там, на вилле? — Нормально. — Ничего им не сказал? — Клянусь. Пикап свернул с шоссе на дорогу, петлявшую меж каштанами. Через полмили Эссат затормозил. Здесь, он знал, слева заброшенный карьер, а справа пустырь до самого горизонта — с той стороны стояло зарево городских огней. — Пошли в кузов, — сказал он. Парнишка спрыгнул на землю, оставив автомат в кабине, а Эссат нащупал пистолет в кармане куртки — уже с глушителем, и, пока обходил машину, снял предохранитель. Его всего трясло — не испытывал он ни гнева, ни злобы, и вовсе не хотелось ему убивать несчастного малого. В сотый раз он напомнил себе: или мы, или они. Чем провинились те красивые девочки из авиакомпании «Эль Аль» — за что их изрешетили пулями? И вот теперь еще этот подросток, который хотел служить своему народу, а ему предстоит умереть вот здесь, и всей-то его вины — что он единственный свидетель… Мальчишка в нерешительности стоял возле задних дверей. — Туда лезть, внутрь? Ответом стал выстрел — Эссат выстрелил почти в упор, пуля вошла между глаз. Слава Богу, темно, мальчику не суждено было увидеть свою смерть. Склонясь над беззвучно опустившимся в пыль телом, Эссат выстрелил еще раз, в голову. Потом оттащил его к краю карьера и оно сползло и покатилось вниз по каменистому склону. Эссат вернулся к пикапу, достал автомат и сбросил вслед за недавним владельцем. Потом сел за руль и направился к шоссе, ведущему в город. В назначенное время он был на Индепенденс сквер и сразу заметил Юсефа в вечерней суетливой толпе. Тот стоял возле витрины, где была выставлена таблица с сегодняшним курсом обмена денег, и без особого интереса изучал ее. Внимание Эссата привлек другой человек, который столь же равнодушно обозревал витрину соседнего магазина, и подошел он к Юсефу только после того, как незнакомец затерялся в толпе. — Иди за мной до следующего угла. Когда Юсеф свернул за угол, он предложил: — Времени у нас больше часа, но лучше давай подождем поближе к месту. Они взгромоздились вдвоем на мопед и двинулись в сторону западных окраин. Остался позади центр — огни неоновых реклам, доносящаяся из-за всех дверей музыка, теперь они ехали по обсаженным деревьями богатым и спокойным улицам и остановились, наконец, возле пустого участка, где на месте снесенного дома стояла деревянная времянка в ожидании нового строительства, — она была пуста. Эссат завел мопед на участок, поставил позади хибары, чтобы не видно было с улицы, поманил за собой Юсефа и толкнул дверь. Ржавые петли заскрипели. Он вынул из кармана фонарик и чуть посветил: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21 |
|||||||