Глава 9

— Сегодня после обеда вы свободны, — сообщил Альфред Баум своей секретарше. — Сходите в магазин, в какой хотите, по своему выбору, и купите себе красивую сумочку.

— Зачем это? — мадемуазель Пино, особа неопределенного возраста, когда говорила, как-то по-птичьи двигала шеей, будто клевала зерно, что нередко смущало ее собеседников. И, как настоящая птица, она энергично защищала свое гнездо на четвертом этаже, где располагалась штаб-квартира контрразведки.

В ее глазах данное гнездо включало ее собственный крохотный, довольно унылый кабинет, а также кабинет Баума, едва ли более веселый, со всей обитавшей там живностью. Поскольку единственным живым существом в этих двух комнатах, помимо нее, был Альфред Баум, он и стал поневоле объектом ее исключительной заботы и предлогом для того, чтобы клевать и держать на почтительном расстоянии всех остальных, работающих в здании на улице Соссэ. Она служила секретарем у Баума почти четырнадцать лет, и ничто уже не предвещало каких-либо изменений в их напоминающем законный брак союзе: когда обоим надоело, но деваться некуда, не разводиться же…

Мадам Баум смотрела на эти отношения с юмором и дважды в год исполняла некий светский ритуал: приглашала секретаршу мужа к ним в Версаль на новогодний ужин. Мадемуазель Пино, у которой не было никакой родни, каждый раз пыталась разобраться, то ли это из жалости ее позвали, то ли Баум действительно к ней относится дружески, да только выразить эту дружбу толком не умеет. Получив приглашение, она всегда испытывала сомнения такого рода, но, поборов их, пускалась в путь, захватив, в качестве подарка, бутылку хорошего, загодя выбранного вина.

Вторая церемония была связана с днем рождения мадемуазель Пино. По этому случаю Баум имел обыкновение вручать ей некий конверт и отпускал после обеда домой. В конверте обнаруживалась сумма, достаточная как раз для покупки подарка, — шеф сам предписывал, что именно ей следует себе приобрести. Имениннице в голову не приходило его ослушаться, да и он сам представить не мог, что она предпочтет нечто другое. Сложившийся за многие годы порядок устраивал обоих.

Но сегодня мадемуазель Пино пожелала узнать, что сие означает.

— Ко дню рождения. И позвольте сердечно поздравить вас — от себя и от имени моей супруги.

— Мой день рождения вовсе не сегодня, — в голосе мадемуазель прозвенела обида.

— Мне прекрасно известно, дорогая мадемуазель Пино, что ваш день рождения в пятницу на той неделе.

— Вот именно. С чего это я пойду покупать подарок сегодня?

— А я вот решил в этом году отметить ваш праздник пораньше, так что ступайте скорее в магазин. Простите, что столь бесцеремонно вмешиваюсь в вашу личную жизнь.

Он достал из кармана традиционный конверт и сунул ей в руку со словами:

— С уважением и признательностью от меня и мадам Баум.

Мадемуазель Пино давно притерпелась к странностям своего шефа — взять хоть эту его безумную любовь к кошкам, но, правда, только к пушистым. Или манеру исчезать куда-то средь бела дня — такие отлучки были непредсказуемы и могли продолжаться от пятнадцати минут до двух часов. Хорошее воспитание не позволяло мадемуазель Пино строить догадки относительно этих отлучек, зато молодежь в отделе давно пришла к выводу, что у шефа где-то неподалеку, не дальше бульвара Мальзерб, проживает petite amie.[5] Правда, всего четверть часа, включая дорогу туда и обратно… Некоторые, наиболее практичные, полагали, что этого недостаточно… Однажды его видели в бистро — сидит себе совершенно один, над чашкой кофе. Несостоявшееся свидание, что ли? Встреча с осведомителем? Кто его знает… Мадемуазель Пино лояльно относилась и к прочим пристрастиям шефа. Например, сотрудники архива направо и налево болтают, будто Баум прямо-таки обожает изучать самые обычные, скучные досье, разглядывает их подолгу, бормоча при этом что-то невразумительное, часто берет дела давно законченные — как будто предпочитая этот вид чтения всем остальным. Может, это новая эксцентричная выходка — взять да переставить ее день рождения? Ну, так она не согласна — и все тут! Он не Господь Бог, хоть и является заместителем начальника департамента.

И мадемуазель решительно положила оскорбительный конверт на стол:

— Наш всемогущий Создатель в своей безграничной мудрости рассудил, чтобы я родилась двадцатого. При всем моем уважении к вам, господин Баум, вы не можете изменить этот факт.

— Вы правы. Но тут замешаны интересы государства.

— С какой стати государству интересоваться датой рождения Берты Пино?

— Вы удивитесь, если я скажу?

— Еще бы!

— Но я не скажу. Боюсь, мне придется вам приказать, моя милая. Я вовсе не настаиваю, чтобы вы переносили свой день рождения, но для меня он будет завтра и подарок должен быть куплен сегодня. Если кто в отделе спросит, в чем дело, объясните, что я так велел, — популярная идея насчет того, что шеф спятил, получит, наконец, подтверждение. Идет?

Глаза его под кустистыми бровями посмеивались, но поручение звучало четко и недвусмысленно. Мадемуазель Пино взяла конверт.

— Передайте мадам Баум мою благодарность. Я ей пошлю записочку. Схожу в «Галери Лафайет», посмотрю, какие там сумочки.

Когда она вышла, Баум позволил себе широко улыбнуться, запер какие-то бумаги в ящик стола, не без труда вылез из кресла и отправился в столовую. Возле лифта ему встретилась мадемуазель Пино, уже в пальто.

— Между прочим, я бы не возражал, если бы вы кому-нибудь рассказали, какую дурацкую и непростительную ошибку я совершил, перепутав день вашего рождения. А уж если добавите, что решили меня в этой ошибке не разубеждать, то буду просто признателен. У вас, мол, есть кое-какие дела сегодня, пусть уж старый дурень останется при своем заблуждении…

Мадемуазель Пино кивнула в ответ: согласна, если вы велите. Тут как раз подошел лифт, который и унес ее в дневную магазинную сутолоку, в мир, где продаются сумочки.

Чуть спустя Баум позвонил по внутреннему.

— Добрый день, мадам Баллар! Это Баум. Мадемуазель Пино я сегодня отпустил до конца дня по ее личным делам, а мне надо срочно продиктовать парочку писем. Можете кого-нибудь прислать?

— Ну конечно.

— Отлично. Прямо сейчас можно?

— Да.

— Вот спасибо, — обрадовался Баум и после короткой паузы спросил: — А кого вы можете прислать?

— Жаклин свободна.

— Эти письма довольно сложные, с иностранным текстом, много названий. Вот Франсуаза бы справилась… Она занята?

— Печатает длинный отчет для руководства. До четырех вряд ли освободится.

— Вполне могу подождать. Да, и не говорите, пожалуйста, что я просил прислать ее вместо Жаклин. Знаете, начнутся всякие обиды…

— Ладно.

Мадам Баллар тоже показалось, что закидоны Баума начинают мешать работе. Однако вскоре после четырех Франсуаза сидела сбоку от его стола, приготовив карандаш и блокнот. Он ободряюще ей улыбнулся:

— Начнем? Это памятка для министра, копия нашему начальству. Тема: учебная программа для службы безопасности в Сенегале. Оставляйте, пожалуйста, поля пошире.

Он диктовал быстро, заглядывая в записку, лежавшую на столе. Закончив одну памятку, они начали другую, которая касалась объединенной наблюдательной службы силами контрразведки и полиции.

Когда стенографистка поднялась, собираясь уходить, Баум порылся в лежавших на столе бумагах.

— А еще один документик перепечатаете? Может, успеете?

Он протянул ей листок с написанными от руки абзацами.

— Это надо прямо сегодня добавить в одно досье. А у мадемуазель Пино с утра минутки свободной не было.

Девушка прочла заголовок: «Группа „Шатила“ — сообщение из отделения ЦРУ в Багдаде, и чуть выше — дата и номер досье в картотеке.

— До шести сделаю, — пообещала Франсуаза. Она заметно отличалась от сереньких как мыши сотрудниц машбюро — сообразительная, довольно хорошенькая, подстрижена получше и одета понаряднее. Ее месяца четыре назад перевели в ДСТ из министерства внутренних дел.

Баум послал ей наиболее чарующую из своих улыбок.

— Спасибо, голубчик. Только не задерживайтесь специально ради меня.

Франсуаза перепечатала этот текст, а также два других, более длинных, закладывая в машинку каждый раз лишний лист сверх того числа копий, которое требовалось, и эти лишние копии, когда все было готово, сунула к себе в сумочку, а попозже, зайдя в туалет, спрятала за корсаж юбки: это было неудобно, бумага шелестела. Незадолго до шести она отдала Бауму работу и получила в благодарность соответствующие слова и еще одну дружескую улыбку. Потом вышла из здания в толпе женщин и мужчин, весьма довольных тем, что наконец-то закончился рабочий день, попрощалась с двумя другими машинистками и пошла по улице Фобур Сент-Оноре. На углу улицы Колизе она зашла в бар позвонить — это было отмечено пареньком в джинсах и черной короткой кожаной куртке, который шел за ней следом. Когда девушка пошла дальше, он, в свою очередь, воспользовался телефоном.

— Она куда-то звонила, а потом, как обычно, села в метро.

— Не заметила тебя?

— Нет, шеф.

— Ты уверен?

— Поклясться готов.

— Ладно, — успокоился Баум. — Пойдешь, куда велено. К тебе присоединится Катрин — для достоверности. Поболтайтесь до тех пор, пока наша приятельница дождется своего дружка. Заказывайте, что хотите, счет подпишу. Вечером попозже позвонишь мне домой.

— Да, шеф. Включая вино?

— Ладно уж, только не злоупотребляй.

— Спасибо.

Переулками парнишка торопливо направился к Елисейским полям, пересек большую улицу и вышел прямо к перекрестку Рон Пуан. Он зашел в просторное — яркий пластик и неоновый свет — кафе самообслуживания, отстоял в очереди за пивом и нашел свободный столик поближе к дверям. Тут и Катрин подошла — растрепанная девчонка в очках, на глаза слишком много грима ушло, зато она веселая и неглупая, прекрасная компания для подобной работы. Было уже около семи. Ребята еще раз встали в очередь, загрузили подносы всякой снедью и выпивкой, притащили их на свой столик и уселись ужинать за счет контрразведки.

— А откуда известно, что она именно сюда придет? — поинтересовалась Катрин.

— Да она с этим малым всегда здесь встречается.

— Кто-нибудь следит за ней по дороге?

— Ни в коем случае. Она, когда сюда является, первым делом смотрит, нет ли позади хвоста. Так что старик рисковать не стал. Следим за ней с помощью клопа — ну, ты знаешь, такой потайной микрофон, или еще как-нибудь подслушиваем. Луку вот этого хочешь?

— Не хочу. А что вы подслушиваете?

— Телефонные разговоры, — охотно объяснил парень. — И поэтому всегда знаем, когда у нее свидание. Только она своего дружка по имени никогда не называет. Осторожная очень.

— Господи, да хватит тебе умника из себя строить. Скажи просто, почему мы тут с тобой оказались, а не в другом месте.

— Почта — к вашим услугам, вот в чем дело, — разъяснил молодой человек, по-прежнему наслаждаясь своей ролью знатока. — Письмецо вскрыли, пару месяцев назад, от него к ней. Назначал ей здесь свидание. С тех пор так и повторяют: на прежнем месте. Просто. И нам удобно.

— Вольному воля, — пожала плечами девушка.

Собеседник только кивнул с полным ртом. — И тут — он толкнул ее под столом коленом — в дверях показалась Франсуаза. Подошла к стойке. Ребята во все глаза смотрели, как она наполняет поднос, расплачивается, ищет свободный столик. А вскоре за этим столиком в дальнем углу появился и сосед — немолодой мужчина в легком габардиновом пальто.

— Встреча состоялась, — отметил парень. — Катрин, с твоего места видно лучше. Смотри в оба, что она там ему передает.

Те двое разговаривали. Франсуаза достала из сумочки конверт и протянула через стол, мужчина сунул его в нагрудной карман. Все это — абсолютно естественно, не прерывая беседы.

— Старик только это и хотел узнать, — заключил парень. — Мы свободны — только вот ужин закончим. Может, в кино махнем?

Катрин помотала головой:

— Я со своим приятелем договорилась, чтобы до девяти меня ждал. Сейчас только четверть девятого. Бегу. Счастливчик он, а?

— А я пойду шефу звонить.

Парочка вышла из ресторана, другая пара их не заметила — там продолжалась негромкая беседа.

— Придется выйти позвонить, — сказал Баум жене. Он только что выслушал сообщение юного сыщика, поздравил его с хорошо выполненной работой и осведомился, понравилось ли ему вино.

Мадам Баум, оторвавшись от своего вязания, кивнула в ответ:

— Только недолго. Еще два рядка — и пора померить по плечам.

— Вот и замечательно. — Баум снял с колен одну кошку, бережно переступил через вторую и вышел.

— Зеленый свитер, — бормотал он по дороге. — Прямо не знаю, что сказать…

Решив сегодня соблюдать особую осторожность, он прошел мимо того бистро, откуда звонил обычно, и направился к центру. Выбрал кафе, где бывал редко, сразу устремился в телефонную кабинку. Набрал номер, долго слушал потрескивания и гудочки международной линии. Потом пошли длинные гудки — наконец, на другом конце сняли трубку.

— Да?

— Это из Парижа.

— Шалом.

— Все в порядке, — сообщил Баум. — Наше маленькое послание ушло по назначению. Остается надеяться, что оно попадет кому надо.

— Хорошо. А я еще что-нибудь придумаю, — сказал Бен Тов. — Чтобы атаковать цель с разных сторон. Это будет, — Бен Тов поискал французское слово, — подкреплением.

— Прямым подкреплением?

— Нет, косвенным.

Разговор закончился. Баум оплатил его и отправился примерять зеленый свитер.

Глава 10

Телекс, отправленный Уолтерсом приятелю в Триполи, был чуть свет получен в американском посольстве. Работал с ним морской пехотинец по имени Фолсом, дежуривший в шифровальном отделе. У него вполне хватило времени, чтобы снять копию с этого документа, а заодно и с нескольких других, и спрятать их в сапог. Уходя с дежурства в семь утра, он передал сменщику вахтенный журнал и перечень поступивших за ночь сообщений, расписался в книге и отправился домой спать.

Где-то в середине дня Фолсом появился в старом городе: уверенно пересек лабиринт узеньких улочек и поднялся к крепости, некогда сторожившей гавань, — теперь тут был музей. По дороге американец несколько раз тревожно оглянулся — последнее время у него иногда возникало чувство, будто за ним следят, и это напугало его, но остановить уже не могло. Люди, которым он служил, с самого начала дали ему понять: в случае неповиновения доказательства его вины будут переправлены в посольство.

В собственных глазах Фолсом был жертвой несправедливости: ну откуда, в самом деле, мог он знать, что ему подстроят ловушку с той девчонкой, что она несовершеннолетняя, а ее так называемый братец вербует агентов для разведывательного бюро полковника Ялафа? Ему бы тогда же рассказать все начальству — перевели бы его куда-нибудь втихаря, и все. Работает он неплохо, и стаж большой, и отличия — командование знает, что башковитого парня найти потруднее, чем мускулистого. Но он в тот вечер запаниковал, со страху подписал бумагу, которую ему подсунули. И с тех пор — вот уж больше года — поставляет здешней разведке всякую информацию. По правде сказать, старался Фолсом куда больше, чем требовалось, но в этом он и самому себе бы не признался. Ялаф был хитер: знал, что подпись под признанием заставит завербованного агента сотрудничать, но усердие в нем пробудит лишь щедрая плата за услуги. «Все равно, семь бед — один ответ, — говорил себе Фолсом, подобно другим людям, оказавшимся в таком же положении. — Так чего уж тут стесняться?..»

Он купил билет в музей, вошел в крепость и сразу направился в отдел археологии — по дороге к римской галере ему пришлось пройти мимо древнего фронтона, снятого с арки Марка Аврелия. Экспонат сохранился плохо, весь был оббит и поцарапан, он явно не составлял гордости музея и его кое-как приткнули к стене, оставив позади узкую щель. Вот в эту-то щель и сунул украдкой Фолсом принесенный в кармане конверт. Потом, пройдя быстрым шагом по другим залам, двинулся к выходу и с облегчением окунулся снова в слепящий послеполуденный солнечный свет. Бросив взгляд вниз, на оживленную гавань, он круто повернул в обратную сторону.

Морской пехотинец Фолсом и не подозревал, что ливийская разведка считает его самым ценным приобретением за многие годы и что полковник Ялаф — двоюродный брат Каддафи — лично просматривает всю поступающую от него, Фолсома, информацию. Глава государства полагался на преданность своего кузена и был уверен, что разведка поставляет ему подлинные данные, снабжая их правдивыми комментариями и оценками. Ведомство, возглавляемое полковником Ялафом, трудилось изо всех сил, чтобы оправдать такое доверие, однако на сей раз полученное из Иерусалима сообщение поставило всех в тупик. Никто в толк взять не мог, что оно означает. Осторожно проконсультировались в иностранном отделе. Там проявили некоторую нервозность и предложили, что шифровку следует показать самому Каддафи, так как она, скорее всего, предназначена непосредственно ему. Так оно и оказалось.

Каддафи читал коротенький текст гораздо дольше, чем требовалось. Потом, глянув на стоящего перед ним Ялафа, вскочил с кресла и, схватив подвернувшийся под руку увесистый фолиант, запустил через всю комнату.

— Палестинские собаки, — выкрикнул он прямо в лицо перепуганному Ялафу. — Идиоты, от них один вред! Все они дерьмо! Да проклянут их собственные матери!

Ялаф не смел рта раскрыть в ожидании, пока утихнет приступ ярости — это ему было не впервой. Каддафи бесновался долго — полковнику казалось, будто время остановилось. Тишина наступила так же внезапно, как начался крик. Но это был еще не конец.

— Наисекретнейшую информацию я передал человеку, которому доверял, как брату, а он все выболтал! И вот, извольте радоваться, она ко мне возвращается через чужую разведку! Один Аллах знает, в скольких грязных империалистических лапах она побывала! И все почему, а? Потому что каждый палестинец — собака, вот почему! Запомни, Ялаф, палестинцы только болтать умеют и ни на что другое не способны. Ни на что!

Он сам себя заводил в гневе. Ялафу хотелось бы оказаться за дверью, но он знал по опыту, что в такие моменты самое безопасное — сохранить неподвижность и молчание. Что он и сделал.

— Предупредить бы надо этого дурня, — продолжал Каддафи на самой высокой ноте. — Но я этого не сделаю, не стоит он того. Плетки он заслуживает, кнута хорошего! А это еще самый приличный из них. То-то они и сидят сорок лет в своих лагерях. Лучшего и не заслуживают, собаки эти!

Наконец он опустился в кресло и перечитал сообщение, столь его оскорбившее.

— Совпадения быть не может, — теперь он бормотал про себя, будто забыв о присутствии Ялафа. — Не верю я в совпадения. И никому я насчет этого француза не говорил, одному только профессору Ханифу — это точно.

Каддафи швырнул листок через стол, и Ялаф, шагнув вперед, взял его.

— Можешь связаться с Ханифом? Он в Дамаске.

— Могу.

— Пусть о вашем разговоре никто не знает. Никто, слышишь? Прочти ему, что тут написано. Скажи, что в группе предатель, пусть язык ему вырежет. Скажи, что его лично я не подозреваю, но пусть получше смотрит за своими людьми.

Полковник Ялаф козырнул своему родственнику и удалился.

Разговор, о котором в гневе упомянул Каддафи и который послужил началом описываемых событий, произошел несколькими днями раньше. Ханиф прибыл из Дамаска утренним рейсом: безукоризненный белый костюм, столь же белоснежная шелковая рубашка фасона «баттон-даун», пристойный галстук — ни дать ни взять преуспевающий консерватор. Встретивший его офицер проводил гостя к черному «мерседесу» под государственным флагом и сел рядом с водителем, профессор позади. Машина тронулась.

— Добро пожаловать, — сказал, обернувшись, офицер, он слегка нервничал. — Вождь поручил мне передать вам наилучшие пожелания. Он примет вас без промедления в штабе.

Пассажир молча кивнул в ответ.

— Так будет спокойнее, — продолжал офицер, потянувшись, чтобы задернуть занавески на окнах. — Мне приказано позаботиться о вашей безопасности.

Он чувствовал себя неловко: приезжий был явно не склонен к общению. Гостю положено оказывать всевозможные почести, но как прикажите оказывать почести человеку, который в ответ слова не проронит? Офицер и сам умолк, и так в полном молчании они проделали весь двадцатипятикилометровый путь до Триполи.

Бедуинский шатер был раскинут на крохотной, огороженной кустами полянке между большими современными зданиями, в которых располагается генштаб ливийской армии. От жаровни, стоявшей в продуваемом насквозь шатре, струился тонкий кисловатый дымок, щипавший горло. Вокруг стояли низкие стулья для гостей и столы, на которых громоздились в беспорядке книги и журналы, — их, видимо, перелистывали отнюдь не для развлечения. У входа висел, поблескивая, «Калашников» и рядом — хлыст для верховой езды. Каддафи сидел в кресле, повернувшись к гостю лицом. На нем был мундир армейского полковника с расстегнутым воротом, без всяких регалий. Он курил американскую сигарету, заправленную в короткий янтарный мундштук. Тонкая золотая цепочка обвивала левое запястье.

— Салам алейкум.

— Ва алейкум ас-салам.

— Рад видеть вас снова, дорогой профессор. Мы ведь братья с вами и вашими друзьями. Все, что принадлежит нам, — ваше. Добро пожаловать в Ливию. Готов выслушать вас.

Перед гостем появилась маленькая чашечка сладкого кофе вместе с пачкой сигарет и зажигалкой. Профессор будто и не заметил этого. Когда он заговорил, речь его зазвучала негромко, слова он произносил тщательно, не вкладывая в них никаких эмоций.

— Я собираюсь сказать нечто сугубо конфиденциальное. Пусть он выйдет.

Неподвижно стоявший поодаль адъютант повиновался короткому приказу своего начальника и исчез.

— Надежный человек, — сказал Каддафи ему вслед.

— У меня тоже есть надежные люди, но я даже им не доверяю. Только поэтому нас пока не предали и мы живы, чтобы продолжать борьбу.

— Вы, палестинцы, редко проявляете такую осторожность.

— Знаю. Поэтому «Шатила» и действует столь успешно. В отрядах организации освобождения Палестины полным-полно шпионов. У нас шпионов нет.

— Так расскажите, чего вы хотите.

— Мы еще раз внимательно рассмотрели ситуацию: сионистское присутствие и расстановку оппозиционных сил. Вывод: организация освобождения Палестины в ее нынешней политизированной форме — отработанный пар. Болтать они могут сколько угодно, но действовать не в состоянии. То же самое относится и к египтянам. От них нечего ждать, как и от Хуссейна в Иордании. Ничтожный карлик, трус до мозга костей. Агент империализма — в его кабинете сплошь американские шпионы. Вот почему мы обращаемся снова к вам.

— Что нужно — автоматы, пулеметы?

— Нет.

— Денег еще?

— И денег не надо.

— Людей не хватает?

Ханиф сделал нетерпеливый жест.

— Тогда что же?

Ханиф достал из кармана золотую ручку и принялся вертеть ее в пальцах. У него были красивые, хорошо ухоженные руки. Он заговорил снова:

— Ходит слух, что работы в Тукрахе увенчались успехом. Вот о чем мне бы хотелось побеседовать.

— Что вы называете успехом?

— Я назвал бы успехом создание ядерного оружия.

— Вот как! — Каддафи тщательно загасил сигарету и положил перед собой мундштук. — А почему вы решили, что мы делаем ядерное оружие?

— У молвы длинные ноги — она движется неотвратимо, как караван в пустыне, только быстрее. — Ручка в тонких пальцах описала дугу, сверкнув в свете висевшей под потолком лампы. — Молва пришла и в Дамаск. Ее подтверждают косвенные сведения — из-за океана. У нас есть свой человек в Вашингтоне, у него отличные источники информации. Так вот, он видел документ, где сказано, будто по мнению ЦРУ, Ливия располагает ядерным вооружением.

Каддафи слегка улыбнулся:

— Знаете, они там в Вашингтоне много всяких бумаг сочиняют. Если чего не знают — выдумывают. Им, наверно, тем больше платят, чем больше они придумают всяких секретов.

— Тем не менее, в Дамаске слухам верят, и мы рассудили таким образом. Сионистское присутствие невозможно прекратить обычными военными средствами — время давно упущено. Я не тот человек, чтобы питать иллюзии на этот счет. Политические средства тоже бесполезны, раз Америка заодно с сионистами. Американцев не одолеешь. И, стало быть, так мы рассудили, можно рассчитывать только на самые крайние меры, какие ни одно суверенное государство применить не решится. Мы же возьмемся и доведем дело до конца. Несмотря ни на что.

— Вы совершенно правы, рассуждая подобным образом, профессор. Все верно, если смотреть с точки зрения перспектив исторического развития. Но тут есть и проблемы.

— Какие еще проблемы? — странным образом вопрос гостя прозвучал так, будто это ему, Ханифу, а вовсе не Каддафи, принадлежал и этот шатер, и «Калашников», висящий на стене.

— Проблем две, — ответил ливийский лидер. — Первая — при всем моем уважении к ЦРУ тут произошла ошибка: наше ядерное оружие еще не готово. Мои инженеры обещают закончить работы через полгода, но я знаю по опыту — им верить нельзя. Вторая — и более важная: сионистские снаряды с атомными боеголовками в случае чего накроют Триполи в считанные минуты. А обычные бомбардировщики прибудут сюда через час или около того. Американцы, естественно, ничего не заметят — как в 1981 году, когда сионисты уничтожили иракские оборонительные сооружения. Я на такой риск не пойду.