Глава 29

Не успел Таверне — он же Александр Жалю — выйти из лифта на третьем этаже своего дома на улице Спонтини, как ему преградили путь двое в штатском, оба — весьма крепкого сложения. Один из них предъявил удостоверение:

— Контрразведка. Вы Александр Жалю, не так ли?

— Да.

— Будьте добры, пройдите с нами. Вас приглашают для беседы.

— Какой еще беседы?

— Речь, видимо, пойдет о вашем брате.

— Что с ним?

— Не знаю, месье. Нам поручено только доставить вас в управление.

Внизу ждала машина. Через двадцать минут Александр Жалю сидел за столом напротив Альфреда Баума и громко возмущался тем, что ему не позволяют связаться с адвокатом.

— Всему свое время, месье, — пытался успокоить его Баум. — Я пока хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Ни слова от меня не услышите, пока здесь нет моего адвоката.

Баум внимательно посмотрел на посетителя, его лохматые брови чуть дрогнули, сошлись на переносице, и взгляд внезапно стал острым и холодным, как стальной клинок.

— Вы обвиняетесь в государственной измене, — произнес он. — И счет вам будет предъявлен весьма крупный.

Александр Жалю деланно рассмеялся:

— Ну это уж ни в какие ворота не лезет! Я добропорядочный гражданин, бизнесмен…

— А ваш брат так не считает.

— Мой брат? Но ведь…

— Что?

— Вы хотите сказать, что мой брат отзывается обо мне дурно?

— Вот именно. — Наступило молчание, которое прервал Баум: — Дело не выгорело. Ваш брат в тяжелом состоянии, но поговорить с ним мы сумели.

— В толк не возьму, о чем вы. Мой брат — он что, серьезно заболел?

— Вам отлично известно, что сегодня ночью его пытались убить. Но знаете, эти наемные убийцы — и они могут промахнуться. Вам и вашим друзьям следует потребовать с них штраф за неаккуратную работу.

— Безумие какое-то! Ничего не понимаю — кто стрелял в брата? Где он сейчас?

— В больнице.

— Я требую свидания с ним.

— Требуете? Не то у вас положение, чтобы требовать.

— Поднимется грандиозный скандал, вот увидите!

— Поднимется — кому ж это не ясно? Только мы народ толстокожий, к скандалам привыкли. Ну так вы готовы ответить на несколько совсем простых вопросов, связанных с покушением на вашего брата?

— Ни на какие вопросы отвечать не собираюсь. В присутствии моего адвоката я, возможно, постараюсь помочь следствию — но только до тех пределов, пока не затронуты мои собственные интересы. Я не позволю инкриминировать мне всякую чепуху.

— Постарайтесь понять, — голос Баума звучал негромко, но в нем слышалась угроза. — Ваш брат утверждает, будто вы с майором Савари продали иностранцам партию весьма опасного оружия, украденного из арсенала. Он сообщил множество подробностей. Так что положение у вас незавидное.

Лицо Жалю не выдало смятения, но Баум заметил, как побелели суставы его пальцев, — так крепко сжал он ручки кресла.

— Мне нечего сказать.

— Думается мне, — Баум сменил угрожающий тон на мягкий, почти мурлыкающий, — что ко всем прочим обвинениям мы смело сможем добавить попытку преднамеренного убийства.

— Повторяю, мне нечего сказать.

— Вот и отлично. Не могу больше тратить время впустую. Сейчас вас отведут в подвал, и если завтра я не буду слишком занят, вернемся к сегодняшнему разговору. А пока мои люди постараются склонить вас к более содержательной беседе.

Оставшись один, Баум вызвал Алламбо:

— Знаешь, трюк с покойным братцем не сработал. Он, конечно, удивился, услышав, что тот жив, и испугался, но язык ему это не развязало.

— Сколько мы его сможем тут продержать?

— Несколько дней — так я надеюсь. Надо его непрестанно допрашивать, задавая одни и те же вопросы, — найдется же слабое звено в его броне, хотя в данный момент ничего подобного не вижу.

Однако прогноз Баума оказался чересчур оптимистичным. Уже на следующее утро секретарь министра внутренних дел позвонил шефу контрразведки Жоржу Вавру и попросил его зайти. Когда Вавр явился, лицо секретаря изобразило крайнее смущение:

— Не хотелось бы вмешиваться в ваши дела, — признался он. — Но наш министр получил взбучку от министра обороны по поводу того, что вы задержали Александра Жалю. Он действительно у вас?

— Вроде бы да.

— Министр обороны требует его немедленного освобождения — на этом настаивает военная разведка. Этот Жалю выполнял какое-то их поручение — так они говорят. Сами знаете, что это за публика, — у них ведь не спросишь, какое задание они ему дали и почему именно ему. Во всяком случае наш пообещал, что Жалю будет отпущен немедленно.

— Очень жаль, — сухо произнес Вавр. — Он свидетель и участник серьезнейшего преступления, расследование которого ведется под личным надзором президента республики. Министра следует поставить в известность.

— Министр выразил мнение, что этого человека можно пригласить на допрос в любой момент. Он получил гарантии от военной разведки, что тот никуда не убежит.

— Чтобы освободить Жалю при таких подозрениях против него, мне необходимо личное письменное распоряжение министра.

— Оно будет.

Баум, выслушав рассказ Вавра, неожиданно рассмеялся:

— Может, оно и к лучшему, здесь от него никакой пользы — молчит, хоть ты его режь. И никакой уверенности, что заговорит. Так пусть себе гуляет, черт с ним. Но вот официальное распоряжение насчет его освобождения в свое время нам пригодится, тут я не сомневаюсь.

— Я тоже.

— А они ничего там не сказали — как с ним обращаться, когда он отсюда выйдет, как нам себя с ним вести в будущем, а?

Вавр сузил глаза и посмотрел на собеседника с таким выражением, будто ему известно, что у того на уме. Опять какой-нибудь безумный прожект, который он, Вавр, ни в коем случае не одобрит и не поддержит.

— Насчет будущего они умолчали, но это вовсе не значит, приятель, что ты волен поступать с ним, как тебе вздумается. Никакой самодеятельности, слышишь?

— Без этого ничего не получится.

— Что ты еще там задумал?

— Нам же ясно, что этот тип — опасный преступник, — вдохновенно начал Баум. — Опаснее некуда, правда? Недаром в ход пущены все средства, чтобы его отсюда вызволить — он и для них опасен, для своих соучастников. Но ведь никто всерьез не предполагает, будто мы его отсюда выпустим — и дело с концом. Отпустим, мол, и забудем…

— Продолжай, продолжай — хочу понять, к чему ты ведешь. Я к твоим выкрутасам привык, они на меня не действуют.

— Устанавливаем за ним слежку. Круглосуточную. Затравим его до такого состояния, что он начнет метаться, вот тут и проколется на чем-нибудь. А тогда уж заберем его снова — и даже высокопоставленные дружки не решатся дважды повторить один и тот же трюк. — Он улыбнулся обезоруживающе. — Вот и весь мой план, что тут такого особенного?

— А когда начнется скандал — ты сам пойдешь к министру обороны объясняться?

— Могу.

На сей раз расхохотался Вавр. Эти двое — старые друзья, давние сослуживцы — отлично понимали друг друга.

— Убирайся из моего кабинета, — велел Вавр. — И больше не появляйся со своими дурацкими идеями, слышишь?

— Вы, стало быть, ничего не слышали?

— И слышать не желаю.

У себя Баум с Алламбо и еще двумя инспекторами до мельчайших подробностей разработали схему наружного наблюдения за Таверне — восемь человек на машинах должны были превратить его жизнь в сущий ад.

— Сразу будет видно, когда он сломается, — сказал Баум. — А произойдет это непременно. Не могут же все наши усилия пропасть даром. Он наверняка попытается сбежать. Куда и на чем, — не знаю. Вот тут бы его не упустить. Поймаем его — это и будет момент истины. Но если он уйдет — тогда держись, ребята. Вылетите отсюда, как пробка из бутылки. В провинцию. В полицию пойдете служить. — Он обвел коллег острым взглядом и добавил, как припечатал: — Мундир напялите.

Отпустив инспекторов, Баум задержал Алламбо.

— Мы его конечно выпустим, нашего друга Таверне, но не раньше полуночи. Надо успеть установить на его квартире «жучок», а чтобы его не засекли всякими там электронными штуками, лучше его поместить прямо в телефон. Телефонные разговоры — как раз самое интересное. Кто из техников сейчас свободен?

— Массе. Сделает все в лучшем виде.

— Значит, пусть устроит все сегодня же до полуночи — внуши только ему, насколько дело деликатное.

— Шум будет на весь свет, если это всплывет.

— Ты все правильно понимаешь, — усмехнулся Баум. — Стало быть, пусть не всплывает. Объясни это Массе как следует. Подслушивание организуй тоже как можно лучше, ты это умеешь. Только не поручай его людям в машине, припаркованной у подъезда, где живет Таверне, — он ведь тоже не дурак.

— Используем радиофургон?

— Можно. Пусть стоит где-нибудь за углом, на соседней улице, метрах в двухстах от дома, не ближе.

— Ладно.

— Проследи за этим сам, дружище.

Алламбо вышел, и тут же зазвонил телефон: инспектор, звонивший из Обани, задыхался от возбуждения:

— Этот парень заговорил, шеф! Он такое порассказал!

— Ну?

— Они еще и детонаторы украли.

— Детонаторы? Сколько?

— Двух не хватает. И еще кой-чего.

— Не загадывай загадки, говори быстрей.

— Он клянется, что две боеголовки исчезли, а не одна, как в отчете.

— Верить ему можно?

— Вполне, шеф!

— Ладно, возвращайся домой.

Новость следовало немедленно доложить начальству, и Баум вновь отправился к Вавру.

— Главное, — размышлял он вслух, разместившись в кресле у стола, — докладывать ли президенту, что не одну ядерную боеголовку украли, которую без детонатора и взорвать-то нельзя, а целых две и к тому же с детонаторами?

— То есть — надо ли разоблачать военных, которые сознательно пошли на эту ложь? Это ты имеешь в виду?

— Вот именно.

— А твое мнение?

— Не надо.

— А в Иерусалим что сообщишь?

— Всю правду, им-то она необходима.

— И «Моссад» будет молчать, ты считаешь?

— Будет. Ссориться с Францией им ни к чему, сеять панику в собственной стране — тем более. По крайней мере до тех пор, пока нет ничего определенного.

— Но если до президента дойдет, он там такое устроит! — Вавр даже поежился. — Не миновать мне тогда руководить полицейским училищем где-нибудь в Бретани.

Баум усмехнулся:

— А ведь люди, стоящие у власти, сами провоцируют такую успокаивающую ложь, — продолжал он задумчиво. — Хотя на их месте, может, и я вел бы себя так же. Конечно, одна боеголовка без детонатора всякому симпатичнее, чем две с детонаторами. Но все же…

— Самое скверное, что мы до сих пор ничего не нашли.

— Тридцать наших сотрудников перерыли торговый порт в Марселе — и все зря. Конечно, физически невозможно открыть каждый контейнер и перетряхнуть весь груз, но суда, которые уходили в средиземноморские порты, проверены досконально. Старались, как звери, — а в результате нуль.

Отчет, отправленный в тот день в президентский дворец, содержал именно эти малоутешительные сведения, о второй пропавшей атомной бомбе и исчезнувших заодно детонаторах в нем и не обмолвились.

Перед самым уходом, уже у дверей Баума настиг еще один телефонный звонок.

— Это Ковач, господин Баум. Если у вас найдется время для меня, хорошо бы повидаться.

В привычно льстивых интонациях Баум уловил оттенок нетерпения.

— С удовольствием. Скажем, через полчаса в баре возле Мадлен.

— Отлично. Я рад.

Бар на улице Виньон — излюбленное местечко мелких жуликоватых торгашей, которые развлекают здесь друг друга анекдотами о собственных хитростях, — сегодня был непривычно пуст. Ковач приступил к делу сразу, не тратя времени:

— Я пришел, чтобы сказать вам нечто важное: по крайней мере один из членов интересующей нас группы в самом скором времени отправляется в Израиль.

— Когда именно?

— Не знаю.

— Кто?

— Женщина, известная под именем Расмия Бурнави.

— Знакомая особа.

— Она прибудет в аэропорт Бен Гурион. Но под каким именем и с каким паспортом, сказать не могу. Не знаю. Самое важное вот что — он наклонился через стол к самому лицу Баума: — Израильским властям не следует ее задерживать. Посоветуйте им это самым настойчивым образом.

— Но почему?

— Потому что это повысит шанс избежать катастрофы — больше ничего добавить не могу.

— Да разве израильтяне поверят нам и пойдут на такой риск? Сослаться мы можем только на вас — то есть на заведомо враждебный и недостоверный источник.

— Что поделаешь, господин Баум, — со вздохом ответил Ковач. — Надо надеяться, в Иерусалиме найдется хоть один разумный человек, который сумеет разгадать нашу линию в данном деле. И поверит. Мои друзья в затруднительном положении — с политической точки зрения затруднительном. Поэтому мне и позволено снабдить вас некоторой информацией — в строго ограниченных пределах, которые они определили сами. Вы меня поняли?

— Я-то понял, но не уверен, что и в Иерусалиме поймут. Согласитесь, ситуация двусмысленная.

— Ну что я могу сделать? — Ковач пожал плечами, будто колеблясь, стоит ли продолжать, потом решился: — Намекните кому-нибудь в Иерусалиме, вы сами решите, кому именно, что эта особа — ну, скажем, не совсем та, за кого себя выдает. Вот так — с виду одно, а на самом деле совсем другое.

— Понял и постараюсь сделать все возможное.

— Это необходимо, господин Баум, в высшей степени необходимо! — Ковач поднялся, протянул руку, его тонкая кисть утонула в пухлой ладони Баума, и скромно удалился. А Баум поспешил к себе в Версаль, в любимое бистро — то, откуда он обычно звонил Бен Тову.

Глава 30

Как принято международными правилами, судно «Круа Вальмер», находясь в пятидесяти милях от берегов Израиля, доложило о своем прибытии в министерство транспорта этой страны. В телеграмме были указаны название, координаты, порт отправления, скорость и пункт назначения — Хайфа. Эти же данные были переданы по радио в грузовой порт Хайфы и оттуда пришло разрешение пристать к берегу. На входе в гавань, у дальнего волнолома, судно замедлило ход, чтобы принять на борт лоцмана. Команда уже вовсю готовилась к отдыху на берегу, капитан заполнял документы для портовой администрации. Лоцман благополучно провел корабль к грузовым причалам и туда же двинулся грузовой кран, готовый принять контейнеры. Глянув с борта вниз, на набережную, члены команды увидели ожидавшую их группу людей — на этот раз здесь были не только врач, таможенники и чиновники по иммиграционным и коммерческим делам, но и сотрудники госбезопасности и портовой полиции.

Когда опустили сходни, вся эта группа поднялась на борт.

— Чрезвычайная ситуация, капитан, — объяснил представитель госбезопасности, пожимая руку капитану.

— А в чем дело?

— Тут у нас большая тревога. Мои люди произведут обыск на судне. Никто не может сойти на берег до особого распоряжения.

— Что за напасть! А долго продлится обыск?

— Не могу сказать — может, и до ночи. Помогите нам сами — тогда будет быстрее.

— Конечно, поможем.

— Груз проверят на пристани. Контейнеры сгрузят и откроют, прежде чем отправлять дальше. А мы с вами тем временем обойдем все судно.

— Но за сохранность грузов отвечать будете вы, — капитан явно был недоволен происходящим.

— На этот счет у меня инструкций нет. Постараемся действовать поаккуратнее.

Обыск проводили еще тщательнее, чем в Марселе, и продолжался он еще дольше. Проверяли грузы не выборочно, а все подряд, вынимали содержимое контейнеров, осматривали и складывали обратно. Открывали все ящики подряд, развязывали мешки. Пока шла вся эта работа на пристани, человек двадцать из полиции и госбезопасности прочесывали судно — помещение за помещением. Счетчики Гейгера-Мюллера ничего не показывали.

Портовая полиция не выдавала членам команды паспортов, так что покинуть судно до окончания обыска никто не мог, все ночевали на борту. Только к полудню следующего дня капитану сказали:

— Все в порядке. Можете перегружать свои товары в склады.

— А команда?

— Те, кто захочет сойти на берег, пусть обратятся в портовую полицию.

Вся группа проверки переправилась на корабль, только что пришедший из Ливорно. А спустя полчаса к капитану подошел молодой докер из тех, что перетаскивали грузы на склад, и они, стоя вдвоем на мостике, несколько минут беседовали о чем-то. Потом парень вернулся к своим. Спустя некоторое время к причалу подкатил грузовик фирмы, которая перезаряжает баллоны с газом, и увез все баллоны с «Круа Вальмер». Из главных ворот порта он направился на завод своей фирмы — к этому времени рабочий день закончился.

— Утром разгрузим, — сказал сторож. — Оставляй машину, не беспокойся.

Водитель поставил грузовик там, где ему велели, и ушел домой пешком, ругаясь про себя: чертов этот капитан, дотянул со своими баллонами, что и день кончился.

Глубокой ночью к территории завода подъехали трое. Ворота легко открыли ломиком и, забравшись в кузов грузовика, при свете ручного фонарика отыскали те два баллона, что были чуть толще и длиннее остальных. Отнесли их в машину, ожидавшую на шоссе, спрятали в багажник и прикрыли сверху тряпкой. Ворота за собой закрыли, и машина тронулась. С дороги, ведущей вдоль побережья, она скоро свернула на юг, к Хадере.

Именно в тот вечер скандал между Бен Товом и Мемуне, назревавший все последние месяцы, наконец разразился.

— Это послужит мне уроком, — покаялся Бен Тов дома за ужином. — А все гордыня моя дурацкая. Не могу, видите ли, терпеть, когда меня считают бездельником и неудачником.

— Не можешь? Ну и что?

— А то, что я открыл этому ослу свой план. Только чтобы он знал, что план есть.

— А он?

— Немедленно велел от него отказаться и придумать что-нибудь другое. Просто потому, что в этом плане ему никакой роли не отводилось, а он же начальник, черт бы его побрал!

— И что — так уж невозможно изменить этот несчастный план, о котором ты мне ни слова не говорил? Человечество, что ли, от этого вымрет?

— Может, и вымрет.

Он продолжал есть в молчании, разрезая мясо с таким решительным видом, будто сражался с врагом. Жена знала эти его повадки и помалкивала, пока он все не доел.

— Этот ваш скандал — он может иметь для тебя последствия?

— Еще бы! Я же ему всю правду выложил!

— Какую правду?

— Ну что только его врожденная тупость мешает ему оценить собственную некомпетентность.

— Так прямо и сказал?

— И еще много чего наговорил.

— Слушать не желаю! Как ты мог?

Но женский гнев остывает быстро.

— А знаешь, — произнесла она миролюбиво. — Потеряешь ты эту работу — и жалеть о ней нечего. Найдешь другую, поспокойней.

— Не надо мне другой работы — я спокоен, когда мне не мешают.

— А если они сами…

— Никто меня не выгонит, пока я не закончу дело, которое начал.

— Уступишь, изменишь план?

— И не подумаю.

Скандал произошел из-за группы «Шатила», а точнее — из-за Расмии. Утратив на миг бдительность, Бен Тов проговорился:

— Мы ее задерживать не станем, она приведет нас к бомбам.

— Неумно, — отозвался Мемуне. — Раз уж Ханиф ее посылает, значит, твердо уверен, что шантаж с бомбой удастся. А если ты упустишь эту девчонку?

— А если небеса на землю свалятся? Может, и упущу — какие могут быть гарантии в нашем деле?

— Риск неоправданно велик.

— Не сомневаюсь, — съязвил Бен Тов, — что вы уже прикидываете, как объяснить неудачу министру.

У Мемуне от гнева побагровело лицо и даже шея.

— А вот это уже оскорбление, тебе следует извиниться.

— Никого я не оскорблял, но, если хотите, могу извиниться.

— Если мы схватим эту террористку в аэропорту, то заставим ее заговорить. Ребята из команды Хайеша — они мастера…

— Да вы понимаете, что такое фанатизм? Допрашивать ее — дело безнадежное. Получим изуродованный труп, магнитофонную ленту с воплями и стонами — и ни одного слова разборчиво…

— Не могу с этим согласиться. Ее надо арестовать — и это приказ.

Бен Тов выложил свой последний козырь:

— Мне передали, что она работает на КГБ.

— И что — после этого ее отпустить? Ну и ну, ты, должно быть, не в себе!

— Русские не хотят, чтобы в Израиле прогремели атомные взрывы, они стараются этого не допустить.

— Доказать можешь?

— Доказательств у меня, естественно, нет, но разве надо доказывать очевидное? Не сумасшедшие же они!

— Да как я могу санкционировать план действий, когда мне предлагают пропустить на территорию страны опасную террористку, к тому же работающую на КГБ? Ничего себе!

— Согласен — это странно. Но потрудитесь поразмыслить, и…

— Это было бы преступной безответственностью — пустить ее сюда.

Вот тут-то Бен Тов и заорал на начальника во весь голос, обвиняя его в тупости и некомпетентности, а Мемуне в ответ столь же громогласно выгнал его вон. Только очутившись в собственном кабинете, Бен Тов понял, что натворил, и поспешно схватился за телефонную трубку:

— В ваших словах есть резон, — сказал он Мемуне. — Арестуем ее прямо в аэропорту.

Только бы удержать дело в своих руках, — иначе оно окажется у группы «2», а эти-то, будьте уверены, поволокут путешественницу на допрос. Его же, Бен Това, люди Расмию «прозевают». «Это единственный путь», — пробормотал он, усаживаясь за стол и пытаясь подавить в себе гаев и неловкое чувство, будто он кого-то предал.

Около одиннадцати вечера с пристани прибрежной деревушки Джоуни отошел катер. Он двинулся по дуге, держась километрах в трех от берега, и в условленном месте замедлил ход; на воду опустилась надувная резиновая лодка. Четверо мужчин, обнявшись на прощание с тем, кто управлял катером, перебрались на суденышко. Шли на веслах, неслышно опуская их в воду и держа курс на огонек, каждые полминуты вспыхивавший где-то впереди. Оружие и радиооборудование в непромокаемых мешках было приторочено прямо к телу каждого гребца. Когда до берега оставалось метров триста, они выпустили воздух из лодки и, очутившись в воде, поплыли на манящий огонек. В лодке больше не было надобности: ни один из них не рассчитывал вернуться из этой экспедиции живым. Было уже без двадцати четыре, когда они встретились на берегу с тем, кто подавал сигнал.