В случаях, как этот, надлежит прежде всего думать о расстановке политических сил, о соблюдении баланса - это касается и партий, и правоохранительных органов, и прессы. Сам факт коллаборационизма и шпионажа - подтвержденного или нет - не может быть рассмотрен изолированно, сам по себе. С точки зрения нашей партии, случай с Маршаном в то время не подлежал разглашению, этого не позволял политический климат тех лет.
      Пытается повесить мне лапшу на уши - как будто я не понимаю, что коммунисты по своей природе вовсе не заинтересованы в разоблачении шпионов, даже если КГБ получил их по наследству от гестапо. Только по этой причине они и молчали все эти годы. Но возражать собеседнику я не стал. И он продолжал все так же негромко и рассудительно:
      - В нынешней изменившейся ситуации мы готовы сделать эту историю всеобщим достоянием. Партия решила, что вам следует услышать её от непосредственного участника. От товарища Этьена.
      Меня поразило, насколько легко этот безусловно неглупый молодой человек обращается с абстрактным термином "партия", наделяя это слово волей, разумом, властью и даже отождествляя с собственной личностью.
      А ведь это опасно, - подумалось мне, - Вместо "Господь Бог повелевает..." - "Партия велит...". Звучит почти одинаково, но...
      Я повернулся к Рейналю - он все это время просидел молча, скрестив на животе тяжелые рабочие руки. Голос у него оказался скрипучий, гортанный похоже, он из Оверни. Говорить он был явно не мастер.
      Да, он знал Маршана по работе в сопротивлении, в Лионе. Познакомились в конце сорок второго. Маршан руководил связями, документацией, жил в Лионе. Часто бывал в Авейроне - там и вступил в отряд. Настоящий вояка так определил его Рейналь. Храбрый, энергичный. Видно, армия его приучила к дисциплине и порядку. И подпольщик отличный. Политические взгляды антикоммунист, религия - католик.
      В их отряде тогда был некий Рауль Бракони. Вечером 28 декабря сорок второго года он пошел к доктору Жане - тоже члену группы, чтобы встретиться кое с кем из товарищей. Бракони находился в приемной среди пациентов, ждущих своей очереди, когда дом окружили немцы из СД - военной контрразведки и французские полицейские. Раньше чем они ворвались, Бракони успел проглотить список, который был у него с собой, - этот список мог погубить многих. Всех, кто находился в квартире, забрали в штаб-квартиру СД - самого доктора, его семью, ассистентку, пациентов. В том числе и Бракони. И сразу начали допрашивать. Бракони не повезло: первый же из допрашиваемых в страхе за себя заявил, что видел, как Бракони что-то проглотил. Немцы тут же вызвали начальство - пришел майор по имени Клаус Барбье.
      У Бракони вызвали рвоту, запихнув ложку ему в глотку. Слова на клочке бумаги были неразличимы. Но мучители поняли, что человек, который находится перед ними, может поведать немало интересного.
      - Они даже пытать его не стали, - сказал Рейналь, - Просто объяснили, как это делается. А может, показали кого-нибудь из товарищей, кого схватили раньше. Этого оказалось достаточно - он заговорил. Выдал всех и вся назвал адреса, имена, кто чем занимался...
      Знаете, если уж кто попадался им в лапы - старался говорить как можно меньше, только то, что они все равно уже знали. Люди ведь слабые, не всякий может выдержать боль. Но Бракони - он согласился с ними сотрудничать. Переметнулся. И мы об этом узнали - он сам водил полицейских по адресам. Но это потом - а тогда его через пару дней выпустили, нам он сказал, будто одурачил тех, кто его допрашивал, сошел за пациента...
      Голос Рейналя звучал глухо, монотонно:
      - Наш товарищ доктор Жане умер в тюрьме - его забили досмерти. Жену доктора отправили в Равенсбрюк - оттуда она не вернулась. До сих пор простить себе не могу - как мы сразу не разобрались с этим Бракони, просто тогда были в шоке, а ведь все было с ним ясно. Он и вел себя как... Словом, всю сеть в Лионе провалил. Пятнадцать человек арестовали. Среди них и Андре Маршан. К нему пришли на квартиру - а он оказался в отъезде. Так он сказал. На самом-то деле его тогда взяли.
      СД и гестапо всегда действовали одинаково, если им удавалось кого-то перевербовать. Либо этот человек возвращался из застенков избитый до полусмерти, с какой-нибудь версией своего счастливого избавления. Либо его отпускали тут же, так, чтобы товарищи не успели заметить его отсутствия. Вот так и было с Маршаном. Кто мог заподозрить, что человек так быстро может стать предателем?
      - Но как Барбье это удалось?
      - Через одну женщину.
      - Откуда это известно?
      Я его предостерегал - она не интересовалась нашим делом и слишком уж была красива, все на неё заглядывались. Она тоже в него влюбилась. Я ему говорил, чтобы он был осторожней, но он не слушал. Ничего не мог с собой поделать. Бракони тоже знал - все знали. И он подсказал Барбье, как заполучить Маршана. Они схватили девушку и устроили им очную ставку в кабинете Барбье.
      - Откуда это известно?
      - Она сама рассказала. Барбье был хитер, как бес: он приказал увести её, и только потом поставил Маршану свои условия. Она так и не догадалась, на что пошел её любовник ради её спасения. Хотя, кто знает... У женщин такая интуиция. Ей он сказал, будто сумел отмазаться, обвел немцев вокруг пальца. А она поверила... Не знаю... Должно быть, Барбье объяснил Маршану, какая участь её постигнет в случае отказа. К ним попадали иной раз молодые женщины - сами понимаете... Маршан не выдержал - я же говорю, он её любил. Не стоит судить его так уж строго - за то, как он поступил в тот миг.
      - В тот миг? А потом?
      - Потом он мог бы сбежать, исчезнуть. У нас такие случаи бывали. Если бы он сразу признался, товарищи нашли бы для него новые документы, спрятали бы его. Но он и не пытался. Он вернулся и продолжал работать с удвоенной энергией - вот в чем я его виню. Немцы не использовали его для своих мелких поручений, как Бракони, - это была птица другого полета. Их агент в самом сердце Сопротивления! Он снабжал их информацией и внедрял дезинформацию в наши умы. Гестапо и СД даже поссорились из-за него. Гестапо одержало победу.
      ...Мне припомнился документ сорок третьего года за подписью Кальтенбруннера, процитированный в книге Анри Френе - о тайном агенте в руководстве Сопротивлением.
      - Вы, вероятно, знаете - с сорок третьего года Андре Маршан стал играть большую роль в нашем движении, - это произнес Таллар, будто прочитав мои мысли.
      - Почему вы оставили на свободе Бракони - заведомого предателя?
      - Он внезапно исчез. Его долго искали, но так и не нашли.
      - А Маршан?
      - Он вершил крупные операции в качестве одного из вождей Сопротивления. Об этом знали все. О его сотрудничестве с гестапо немногие.
      - Чем вы можете подтвердить свой рассказ?
      - Мне сама эта девушка рассказала - о том, как встретила Маршана у Барбье.
      - Где она сейчас? Жива? Как её звали?
      - Анни Лекур. Жива ли - не знаю. После войны она работала у Маршана секретаршей.
      - Как она выглядела?
      - Я уже говорил - красотка. Волосы черные, стройненькая такая. Классная девчонка, одним словом.
      - Какие-нибудь особые приметы не вспомните?
      - Глаза необыкновенные - прямо как фиалки. Синие. Да, и на шее родимое пятно. Она его прятала - носила всегда шарфик или воротник высокий.
      ...Анни Лекур. Анни Дюпюи. Темные волосы. Поразительно красивые голубые глаза. Секретарша Маршана после войны. Она - но моим собеседникам знать об этом не следует.
      - Еще у нас есть показания человека по имени Иоханнес Мюллер. Он был помощником Клауса Барбье. И он присутствовал в тот день в кабинете.
      - Показания бывшего палача ничего не стоят.
      - Вы сами решите - мы устроим вам встречу. Он живет в Кельне. Он вам все расскажет - у него есть на то причины. Во-первых, он боится Божьего суда. А во-вторых, считает, что его несправедливо осудили - он двадцать лет отсидел, - Таллар извлек из кармана какие-то бумаги, - Вот фотокопии. Можете взять их себе.
      Я взял не глядя и вернулся к существу дела:
      - Почему вы считаете, что после войны Маршан стал шпионом?
      Робер Таллар взъерошил кудри, задвигался, вытягивая длинные ноги.
      - Тому много доказательств, - сказал он. - Исчезли же списки агентов СД в Лионе. И только там - повсюду-то они остались.
      - Где же эти списки?
      - У американцев. Их специалисты занялись архивами раньше, чем это могли сделать бойцы Сопротивления. Нам достались пустые шкафы. Барбье, как известно, пригодился американцам. С его-то осведомленностью... Бракони судили заочно. По указанию судьи из следственных документов были убраны все упоминания о Маршане - в то время, в сорок шестом, это было необычно.
      - Ничего это не доказывает, - возразил я.
      - Да, улики косвенные, - неожиданно согласился Таллар, - Но мы твердо уверены, что Маршан работал на американцев.
      - А если Маршан служил Советам?
      - Раз уж вы пришли к столь неправильному выводу, то не стоит вам и заявлять об этом открыто. Ради сохранения добрых отношений Франции с Англией и Россией. Имейте в виду: особого эффекта все равно не добьетесь... Если же разоблачите Маршана как советского шпиона, то урон потерпит его партия, а вовсе не наша. Нам-то какой вред от того, что министр был коммунистическим агентом? - он даже улыбнулся, пожав плечами, - На самом деле он работал на американскую разведку...
      - Что ж, с этим не поспоришь.
      - Тогда все, - Таллар поднялся, за ним и Рейналь.
      Проводив их до дверей, я позвонил оператору:
      - Пленку скопируйте и зарегистрируйте. В конце недели зайду за ней.
      ГЛАВА 18
      Спеша на свидание с Альфредом Баумом, я специально прошел по улице Этьен Марсель, чтобы посмотреть на дом, куда меня привез лже-Баум. И... Ничего похожего! Мне казалось, этот дом находится между улицами Монторгюэль и Тюрбиго, но, видимо, в тот день я совершенно утратил способность ориентироваться: не запомнил ни одной вывески, ни одного подъезда. Да и к чему тогда было запоминать?
      Подлинный Баум поджидал меня в бистро возле Шатле - он сам назначил место встречи. Он заказал для нас обоих boudin aux pommes de reinette кровяную колбасу с жаренными яблоками и в ожидании, пока её принесут, извлек из кармана блокнот.
      - Вы должны были отыскать дом на улице Этьен Марсель...
      - Пробовал - ничего не вышло.
      - Ладно, мы к этому вернемся. А пока вашим делом занимаются два моих сотрудника.
      - Что-нибудь прояснилось?
      - Давайте по порядку, - он засунул за ворот клетчатую салфетку и приступил к еде. Пил большими глотками вино, отламывал здоровенные ломти хлеба - словом, ел, как подобает французу.
      - Кое-что у нас есть, - сказал он с набитым ртом, - Насчет автошколы этой, Марсо, - Он прожевал и заговорил более внятно: Полиция о ней знает. Хозяин - корсиканец, зовут Панелли. За ним много чего числится - разные сомнительные делишки, вымогательство, связи с преступным миром. Boudin хороша, правда? Я здесь часто обедаю. Жорж! Он у нас раньше работал, этот Жорж. Мы бы ещё выпили.
      Жорж, в длинном фартуке и шапочке с козырьком, принес бутылку, сам откупорил. Его толстая, туго затянутая в черное шелковое платье жена сидела за кассой как черная курица.
      - Знакомитесь. Господин Пэнмур, мой приятель. А это Жорж, превосходный повар, в прошлом - неплохой сыщик, ха-ха!
      Жорж протянул мне пухлую лапу:
      - Англичанин, да? Я англичан повидал. Дважды в Лондоне был. Один раз с Большим Шарло6, другой раз с Помпиду. А когда ваш Черчилль приезжал, я был в группе охраны.
      - Великий был человек! - жуя, заметил Баум.
      - Вокруг него всю дорогу такая суета была, как он только выдержал. Великий человек - это точно, - Жорж ухмыльнулся и отправился на кухню.
      - Мы тут прощупали этого Робертона, - сказал Баум, - Как бы от налоговой полиции. Проверили, как Брансон платит налоги. Его биржевой маклер дал нам перечень поручений, - Баум протянул мне листок, - Брансон покупает ценные бумаги, хорошо в них разбирается, ошибается редко. Вы это хотели узнать?
      - Именно это, - подтвердил я, - Большое спасибо.
      - Сегодня целый час читал досье Маршана. Возьмите себе еще, - он сам положил мне на тарелку кусок колбасы с кружками поджаренных яблок, взял и себе, крикнув в сторону кухни:
      - Жорж, ты настоящий мастер!
      Жорж немедленно возник у нашего столика и пообещал угостить в следующий раз этим же блюдом, приготовленным на фламандский манер, с добавлением изюма и корицы.
      - Так вот, досье Маршана, - продолжал Баум, когда тот ушел, - Сколько я над ним бился в прежние годы! Но, знаете, кто-то над ним поработал исчезли четыре важных документа. Я знаю точно, потому что все документы нумеруются, а на обложке папки помещается их полный список. Брали эту папку двое - один из них мой шеф, Вавр. Кто вынул документы? Вавр брал папку не для себя, а для начальства. Любой мог это сделать. Что за документы, сказать не могу. Не помню. относились они к разным годам - сорок девятому, пятьдесят первому, пятьдесят восьмому и шестьдесят третьему... Вынули их в прошлом месяце, не раньше. Вы, похоже, расшевелили осиное гнездо...
      - И потому нам пытаются помешать... И вам, и мне.
      - Этого следовало ожидать, - ответствовал Баум, - Как я уже говорил, политикам доверять нельзя. А нашему отделу волей-неволей приходится им служить. Я принял кое-какие меры предосторожности, - разговор явно мешал ему обедать, - Сегодня же проверю некоторые детали... Сообщу завтра... но не ждите сенсаций... - он хлебом подобрал остатки соуса с тарелки, - Больше всего меня интересует это здание, похожее на наше, но с видом на Эйфелеву башню. Мои люди его ищут. Надеюсь, к завтрашнему дню найдут. Тогда вы понадобитесь - для опознания, - он усмехнулся и спросил неожиданно:
      - Хотите что-то сказать?
      Его проницательный взгляд меня смутил. То ли этот хитрец пытается что-то у меня выведать, то ли уже знает о событиях прошлой ночи. Я решил довериться ему и рассказал о том, как накануне в ресторане за нами следил какой-то алжирец, о взрыве в квартире Изабел и о машине, поспешно отъехавшей от тротуара при моем приближении.
      - Вы бы узнали этого человека из ресторана? - спросил Баум.
      - Пожалуй, да. Если не сбреет усы и не изменит прическу.
      - Покажу вам снимки, сделанные нашими сыщиками. Может, опознаете кого-нибудь, - прикрыв деликатно рот ладонью, Баум поковырял в зубах зубочисткой, - Хорошо бы установить связь автошколы Марсо с "Луной" и выйти на того, кто стоит за их спинами. Плясать мы должны от этой печки...
      - Мне придется слетать на денек в Германию и на денек в Лондон, сказал я.
      - Ничего не имею против, мы пока постараемся отыскать дом. И наведем справки в алжирском землячестве.
      Принесли великолепный рокфор - он мгновенно исчез.
      - Только не возвращайтесь самолетом - в аэропорту жесткий контроль, посоветовал Баум, доедая сыр, - Лучше всего через Бельгию по шоссе. Номер 365, пропускной пункт в Эргюлине. Там у вас проблем не будет, - он записал что-то в блокнот.
      - Может оказаться полезным Шаван? - спросил я, - Как вы думаете? Ведь он был связан с Артуняном.
      - Этот тип всегда полезен, когда нужно связаться с преступным миром. Но у вас другой случай. Знаете, в вашем деле я бы и родной бабушке не доверился.
      - Так вы ему не доверяете?
      - Никому я не доверяю, в том числе и вам. Профессиональная привычка. А что касается Альбера Шавана - и в полиции у него немало друзей, и в преступном мире. И те, и другие с ним считаются, даже уважают. Такие посредники существуют повсюду. Но есть одна тонкость - его собственный бизнес не совсем легален. Он сам из мафии и, стало быть, уязвим. И управляем. Неспроста вас взяли в оборот у самого его порога. Откуда узнали, что вы к нему собрались?
      Я припомнил чернокожего охранника у входа в заведение Шавана - как он приплясывал от холода в своем длинном не по росту плаще. И двух молчаливых подручных с напомаженными волосами. Та ещё публика...
      - Кстати, - прервал мои воспоминания Баум, - Кто такой Брансон?
      - Расскажу, когда вернусь, - пообещал я.
      - Мы заодно проверили и Робертона, - сказал Баум, - Таков порядок. Может, вам это интересно - он состоял в "Союзе молодых коммунистов", когда учился в лицее в Гренобле. Был членом троцкистской ячейки в Сорбонне. Теперь подвизается в крайне правой экстремистской националистической группе "Аксьон де ля Франс". Странные политические метания и довольно проворные для человека его лет - ему под сорок. Так не забудьте мне рассказать о Брансоне...
      Сообщение о взрыве появилось в первых выпусках "Франс Суар" и "Монд" хорошо хоть, не на первых полосах. Я и так причинил Изабел множество хлопот - не хватало еще, чтобы газеты подняли шумиху. К счастью, репортеры пока не связали событие с английским посольством: просто взрыв в квартире по неизвестной причине, пострадавших нет.
      - Тебе обязательно писать об этом? - спросил я Артура, когда мы встретились в его любимом баре.
      - Конечно. "Рейтер" не может обойти этот случай, ведь Изабел английская подданная. Полиция утверждает, что была использована пластиковая бомба и, стало быть, это попытка убийства. Изабел все утро допрашивал полицейский инспектор. Такого не скроешь.
      - Ну хоть смягчи как-нибудь, Артур, - попросил я.
      - Попробую. Но боюсь оказаться в дураках: если не будет других новостей, то все газеты по обе стороны Ламанша распишут этот взрыв.
      - О Господи, этого только не хватало!
      Артур решил переменить тему:
      - Как тебе Таллар? Какие у него были мотивы для встречи?
      - Встреча прошла с пользой для меня, - сказал я, - Получил от него координаты одного любопытного парня в Кельне...
      - Поедешь в Кельн?
      - Завтра же. Оттуда в Лондон. Вернусь через пару дней. А насчет мотивов Таллара - у него их попросту нет. Мотивы есть у "нашей партии". У этой дамы все есть - мнения, познания и прочее. Таллар сам по себе не существует, он просто инструмент для исполнения пожеланий "нашей партии".
      Вечером того же дня Изабел принесла то, что осталось от моих пожитков, в грязноватую гостиницу на Левом берегу. Бритвенный прибор уцелел, но весь оказался забит пылью.
      - Остаться не могу, - сказала Изабел, - Меня ждет подруга. Поживу у нее, пока не уладится с моим жильем. Береги себя, милый.
      Мы поцеловались, как всегда, нежно и она ушла.
      Я достал из кармана бумаги, которые получил от Таллара. На одной странице - биография Иоханнеса Мюллера, на трех - материалы суда, в том числе множество подробностей о том, как жестоко он обращался с заключенными. И, наконец, указания, как обращаться с ним самим. Если попробует уклониться от беседы, проявить жестокость - это помогает. Он зациклен на двух вещах: страшится Божьего суда и уверен, будто стал жертвой судебной ошибки. Можно сказать, что меня прислал Рейналь. Можно предложить похлопотать за него - за Мюллера, то есть - перед международным судом. Естественно, на самом деле этого делать не следует.
      Я обдумал прочитанное и позвонил Артуру. Позже он перезвонил мне и сообщил то, о чем я его просил: имена всех членов Международного суда в Гааге.
      ГЛАВА 19
      Из отеля в Кельне я позвонил нашему сотруднику в Берлин и попросил перезвонить мне по спецлинии. Спустя полчаса он уже знал, что именно интересует меня в Целендорфе. Кельн был весь укутан снегом, шпили знаменитого собора вонзались в серое декабрьское небо, будто два черных пальца. Мимо с грохотом и звоном проносились трамваи, пешеходы осторожно двигались по скользкому тротуару. Таксисты заламывали несусветные цены, так что портье никак не мог с ними договориться. Какой-то коротышка с военной выправкой вышел из отеля следом за мной и тоже остановился на тротуаре. Его появление сильно меня озадачило - я приметил этого человека ещё в самолете, он сидел тремя рядами позади меня. Я кивнул ему, но он никак не отозвался. Тут как раз два такси остановились одновременно, и портье распахнул дверцу первого, приглашая меня.
      - Куда вам ехать? - спросил он. Я назвал адрес.
      - Леопольдштрассе тридцать четыре, шнелль! - громко повторил он, обращаясь к водителю. Коротышка остался на тротуаре - второе такси было наготове. Отъезжая, я услышал, как позади хлопнула дверца.
      Решившись проверить мой убогий немецкий, я спросил:
      - Что это за район, куда мы едем?
      К моему удивлению, таксист понял вопрос.
      - Поганое место. Худшее в Кельне. Преступлений много, не всякий возьмется туда пассажира везти. Вам-то туда зачем?
      - Одного человека надо повидать.
      Мы миновали грандиозное здание выставочного центра "Мессе Халле" и теперь двигались вдоль бесконечной фабричной стены. Вбок уходили ряды однообразных жилых домов, кое-где мелькали желтые огни дешевых забегаловок. Номер тридцать четыре по Леопольдштрассе оказался как все - из красного кирпича, с квадратными окнами и ступенчатой крышей. Снег кое-как припорошил мусорные баки вдоль тротуара, кучу какого-то тряпья и старое велосипедное колесо. Двое парней в клетчатых куртках стояли на ступеньках подъезда физиономии у них были неприветливые. Я спросил того, который показался посимпатичнее:
      - Иоханнес Мюллер здесь живет?
      - Ich weisse nicht - не знаю, - процедил он сквозь зубы.
      - Может вы знаете? - повернулся я к его приятелю.
      - Der Alte im dritten Stock hinten - старик с третьего этажа. - Оба снова уставились на унылый пейзаж.
      Шагнув в подъезд, я очутился во мраке. Воняло мочой, кошками, дезинфекцией, из-под каждой двери тянуло вареной капустой - безошибочная примета нищеты в Германии, в каждой стране она своя. Правда, ступеньки вымыты чисто. На третьем этаже из четырех дверей - ни одной дверной таблички - я выбрал первую попавшуюся и, за неимением звонка, постучал. Из квартиры донеслось какое-то шарканье и затихло. Кто-то притаился за дверью, не решаясь отворить. Я постучал посильнее - кулаком. На сей раз ответом был металлический лязг - отложили крюк, дверь приоткрылась чуть-чуть, меня обдало запахом пота и несвежего белья. Я разглядел седую голову не выше четырех футов от пола - неведомое существо молча уставилось на меня.
      - Господин Мюллер здесь живет?
      - Neben an - рядом! - Дверь захлопнулась, слышно было, как крюк водрузили на место. Я тут же постучался в соседнюю дверь и услышал шаги.
      - Wer ist da - кто там? - голос старческий, хриплый и слабый.
      - Я к вам, господин Мюллер.
      - Зачем?
      - По вашему делу. Рейналь меня прислал.
      Дверь отворилась, меня впустили в полутемную прихожую. Мюллер пригласил: "Kommen Sie herein" - и сам прошел вперед.
      Комната была почти пустая и очень чистая. В углу топилась изразцовая печь, но тепла почти не давала. Возле печи стояла узкая кровать, напротив кухонный шкаф, газовая плита, на ней - кастрюли. Большой квадратный стол, занимавший всю середину комнаты, завален какими-то папками, связками бумаг - только небольшая территория свободна: здесь, очевидно, Мюллер писал. Я увидел исписанный мелким почерком лист и толстый справочник - он был раскрыт, страницы придавлены тяжелым распятием. Хозяин кивком указал мне на стул, сам сел на другой.
      - Слушаю вас, - глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка...
      - Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, - начал я.
      - В писании сказано: "Око за око" - я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, - был ответ.
      - Я и хочу знать правду.
      - На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.
      - Рейналь так и сказал. Он дал мне прочесть ваши показания насчет Маршана.
      - Как это, скажите на милость, Барбье удалось улизнуть? - скрипучий голос тянул свое, Мюллер не слушал меня, весь во власти своей навязчивой идеи.
      - Никто не мог тогда скрыться без помощи друзей и сообщников. Это я вам точно говорю, я был там, когда пришли американцы...
      - Я с вами согласен.
      Старческий голос окреп, теперь старик произносил давно отрепетированную речь. Он сжился с собственной версией событий тридцатилетней давности и не ведал сомнений:
      - Барбье знал, как деньги делать, а когда у человека куча денег, так ему никакой закон не страшен. А ведь Господь наш изгнал торгашей из храма вот что надо помнить...
      Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие...
      - Андре Маршана вы помните?
      Однако перебить его было невозможно.
      - ...Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, - это преступление против человечности.
      Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.
      - Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.
      Рука сделала нетерпеливый жест:
      - Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение...
      Он вытащил из кипы тоненькую папку - доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы - некоторые из них - как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.
      - Я знаком с вице-президентом Международного суда.
      - С Деесманом?
      - Вот именно. С Хьюго Деесманом. Но и вы должны мне помочь.
      Его глаза впервые сосредоточились на моей персоне.
      - Какие у вас отношения с Деесманом?
      - Несколько лет назад он выносил судебное решение по одному делу, с которым я тоже был связан. Я собирал доказательства и свидетельские показания.
      - Дело касалось прав человека?
      - Нет, чисто этические вопросы отношений между правительствами. Мы тогда неплохо поладили, я и Деесман.
      В его выцветших глазах вспыхнула было надежда, но тут же сменилась прежним выражением недоверия:
      - Откуда мне знать, что вы говорите правду?
      - Придется поверить. Иначе не договоримся.
      Он долго молчал, потом задал вопрос:
      - Давно вы знаете Рейналя?
      - Недавно. А вы?
      - Он меня разыскал в ноябре прошлого года. Не знаю, каким образом.
      - Ладно, Мюллер, - сказал я, - Мы сторговались или нет?
      Старик пожал плечами.
      - Мне терять нечего. Что вы хотите узнать?
      - Я читал ваши показания в суде насчет Маршана. Вы их помните?
      - Конечно. У Барбье была такая слава, будто бы он ничего на свете не забывает. То-то он был грозен на допросах. А на самом деле у него память никудышная, это я все помнил, а он пользовался. Потому мне и приходилось присутствовать на допросах. Вам следует знать: в отличие от гестапо, служба безопасности абвера пыток не применяла.
      Старик ловко воспользовался общеизвестными сведениями, но также общеизвестно было и то, что именно Лионский отдел службы безопасности являл собой исключение. Было и ещё несколько подобных исключений. Но я не стал ввязываться в спор.
      - Вы клятвенно подтвердили, что Маршан находился под контролем СД с того момента, когда в сорок третьем его арестовали. Но если его завербовал абвер, каким образом в его судьбу вмешалось гестапо?
      - Постарайтесь понять. Офицеры абвера гестаповцев за людей не считали, для нас это были отбросы общества. Однако Барбье был убежденным национал-социалистом, в партию вступил одним из первых, для него партийные интересы все заслоняли. И он не разделял нашего отношения к гестапо, особенно после ареста шефа абвера, адмирала. Вот поэтому, когда в парижской штаб-квартире гестапо прослышали об аресте Маршана и затребовали его, то Барбье возражать не стал. Если вы помните, к сорок третьему году гестапо уже почти полностью присвоило наши функции.
      - Как это было - с Маршаном?
      - Приехал из Парижа эсэсовский генерал Оберг, состоялась их встреча. На ней присутствовал также доктор Кохен - шеф гестапо во Франции.
      - Вы видели отчет Кальтенбруннера за май сорок третьего?
      - Видел - Барбье мне показывал. Не весь, только часть.
      - Там упоминался осведомитель, принадлежавший к руководству подполья.
      - Да. Имя не было названо, но все догадывались, что это Маршан. Среди завербованных не было другого человека такого ранга.
      - Какая у него была кличка?
      - Fledermaus - летучая мышь. Это мы с Барбье придумали. Барбье обожал Штрауса, Легара - вообще оперетту. Маршану эта кличка подходила - летучая мышь охотится в потемках, - в хриплом голосе послышалась усмешка, но лицо осталось неподвижным.
      - В Лионском архиве все это отразилось?
      - А как же? Я сам все записал - это была моя работа. Я вел картотеки очень аккуратно, - сказано было с гордостью.
      - А где теперь архивы?
      - Откуда мне знать? Исчезли...
      - А вы случаем не сохранили кое-каких копий - ну, допустим, чтобы подстраховаться?
      Старик задышал тяжело, заерзал на стуле:
      - Я-то нет, а вот Барбье наверняка сохранил, может, потому и сумел скрыться, да так, что никак его не найдут.
      - Теперь поговорим о Бракони. Вы показывали, что его завербовал Барбье...
      - Никакой не Барбье, а я сам. И притом пальцем его не тронул, - старик будто гордился: вот, мол, какое достижение...
      - Вы идиот, Мюллер! - сказал я, и даже ухитрился, тряхнув своим запасом немецких слов, повторить по-немецки:
      - Sie sind ein Vollidiot!
      Старик аж поперхнулся и начал было подниматься со стула:
      - Сидеть! - рявкнул я.
      - Что такое? Почему вы так со мной обращаетесь?