– Он любит вас, – произнесла Паолина мягко.

– Потому что я спасаю его шкуру вместо него, – отозвался сэр Харвей.

– Почему вы всегда видите во всем только самые низменные мотивы? – спросила она. – Он любит вас ради вас самого – так же, как и я. Милый мой, умоляю вас, берегите себя!

– За это я вам могу поручиться, – ответил сэр Харвей. – – Если мне придется умереть, я не намерен доставлять герцогу удовольствие, позволив ему убить себя.

– Как я смогу узнать, что вы в безопасности?

Эти слова с трудом сорвались с ее внезапно пересохших губ.

Сэр Харвей взглянул на Паолину, и та поняла, что он испытывал в это мгновение не меньшую боль, чем она. Ей вдруг показалось, что они оба стояли по разные стороны глубокой реки, которая становилась все шире и шире и вскоре должна была разделить их навсегда. Она чувствовала отчаяние, переполнявшее его сердце, и понимала, что он, должно быть, тоже заметил тоску и горечь, охватившие ее.

Почему-то им нечего было сказать друг другу. Они только обменялись взглядами, после чего сэр Харвей, издав не то проклятие, не то стон, развернулся и, рывком распахнув дверь, вышел, оставив ее в одиночестве.

Ей вдруг захотелось рухнуть на постель и зарыдать, но, как ни странно, она была уже не в состоянии плакать. Она только стояла неподвижно с сухими глазами до тех пор, пока не вернулась Тереза с губной помадой и духами, которые полагалось нанести за ушами и на крохотной ложбинке между грудей. Казалось, нужно было успеть сделать еще множество разных мелочей, но Паолина предоставила все заботы Терезе. Почти целый час она сидела, словно лишенная воли марионетка, оглядываясь на прошлое, перебирая в памяти многие слова и поступки и заново переживая короткие мгновения ее счастья. Она отказалась от рюмки вина и затем, раньше, чем она ожидала, раздался стук в дверь и чей-то голос крикнул:

– Нам пора.

Тогда Паолина вдруг осознала, что настал момент, когда ей придется навсегда проститься с сэром Харвеем. Она медленно проследовала в большую галерею, ее фата волочилась за нею, словно шлейф, тяжелое из-за большого количества нашитых на него бриллиантов и жемчуга платье шелестело по лощеному полу, словно пальцы призрака.

Сэр Харвей ждал ее там, Альберто стоял рядом с ним, держа в руках собранный им потихоньку узелок с вещами. Глаза слуги возбужденно блестели – он явно уже предвкушал захватывающие приключения, которые ожидали впереди его и сэра Харвея, если их бегство удастся.

В руках у сэра Харвея был большой букет белых цветов. Он вручил его Паолине, и когда она взяла их у него, то случайно коснулась его руки и обнаружила, что та была холодной как лед. Тогда она подняла глаза на его лицо. Выражение его было суровым, почти лишенным какого-либо проблеска чувства, и все же она заметила, сколько душевной муки было в его взгляде. Он ничего не сказал ей, и они в молчании спустились вниз по лестнице.

«Я обречена», – прошептала про себя Паолина, и она сознавала, что конец на самом деле необратимо приближался – конец ее юности, конец ее счастья. Впереди лежала только темнота, невыносимая тоска и мертвящее душу одиночество, ибо сэра Харвея теперь уже не будет рядом с нею.

Они достигли ступенек парадного входа, ведущих прямо к воде. Лучи солнца, падавшие на Паолину, заставляли сверкать и искриться бриллианты в ее прическе и на свадебном платье. Толпы людей, собравшихся снаружи, чтобы взглянуть на невесту, кричали ей:

– Удачи вам! Будьте счастливы! Да благословит вас Бог!

Она остановилась на мгновение, почти ослепленная ярким солнечным светом. Внизу, покачиваясь на волнах прилива, стояла огромная сверкающая золотая гондола – церемониальное судно множества невест. Резные купидоны, символизировавшие союз влюбленных, украшали центральную каюту, a ferri[16] на носу и на корме изображали богиню любви и красоты Венеру. Рядом с нею Паолина заметила другую гондолу традиционного черного цвета, управляемую двумя могучими, крепкого сложения гондольерами.

Итак, этот миг настал!

Она обернулась к сэру Харвею и простерла к нему руки. Ей хотелось сказать ему: «Да хранит вас Господь!», но почему-то слова не шли у нее с языка, хотя губы непроизвольно шевелились. Глаза их встретились, и девушке казалось, что вместе с этим взглядом она навеки отдавала ему свою душу и сердце.

– До свидания, моя маленькая Паолина! – произнес он и затем внезапно замер на месте.

Без слов было ясно, какая отчаянная внутренняя борьба охватила все его существо при виде ее. Он посмотрел на нее, она на него, и больше они не замечали ничего вокруг себя.

– Черт побери! А почему, собственно, «до свидания»? – спросил сэр Харвей вслух.

Он нагнулся и подхватил ее на руки. Толпа разразилась еще более бурными приветственными криками, сочтя это романтическим жестом. Но сэр Харвей перенес девушку не в золотую лодку с гондольерами в парадных ливреях, а в обычную черную гондолу, стоявшую с ней бок о бок.

Вскочив в гондолу, он бесцеремонно опустил Паолину на черное, обитое кожей сиденье, за ними последовал Альберто.

– К кораблю! – скомандовал сэр Харвей, но только двое гондольеров могли расслышать его сквозь шум толпы. И затем лодка устремилась вихрем вперед по каналу, минуя длинный ряд гондол, выстроившихся вдоль набережной, на глазах у множества зрителей, наблюдавших за ними с балконов и даже с крыш окрестных домов.

Приблизившись к палаццо графа, они заметили его, стоявшего на ступеньках в роскошном камзоле из золотистой парчи, расшитом бриллиантами, с надетой через плечо орденской лентой. Граф беседовал со своими друзьями, тоже в праздничных одеждах, но вдруг кто-то из них указал ему на канал, он резко обернулся в ту сторону и заметил Паолину на борту незнакомой гондолы. Какое-то мгновение он в изумлении наблюдал за нею, потом поспешно выступил вперед, словно желая приветствоватъ ее, несмотря на всю необычность ее появления. Однако гондола промчалась мимо дворца. Паолина успела заметить, как граф, явно потрясенный, приоткрыл рот, увидела лица его друзей, показавшиеся ей столь же удивленными, как и забавными. И затем она отвела взор.

Впереди показались воды лагуны. Слева от них находился Дворец дожей, в некотором отдалении стояли на якоре несколько кораблей, их оранжевые паруса отчетливо вырисовывались на фоне небесной лазури.

– Корабль готов к отплытию?

Это были первые слова, произнесенные сэром Харвеем с того момента, как они тронулись в путь.

– Да, ваша милость, все уже улажено, – ответил Альберто, но на всякий случай перекрестился, чтобы какой-нибудь злой дух не расстроил их планы.

Гондола подплыла к борту небольшого судна, по размеру немногим больше рыбацкой шлюпки. У матросов, которые помогли Паолине подняться на палубу, были добрые лица, и хотя они все изумленно уставились на нее, с их губ не сорвалось ни слова, пока сэр Харвей не пояснил:

– Эта дама отправится с нами. Немедленно снимайтесь с якоря.

– Слушаемся, ваша милость.

Альберто расплатился с гондольерами, которые поблагодарили сэра Харвея и пожелали ему попутного ветра. Паолина направилась через палубу к маленькой каюте на корме. Она слышала, как подняли якорь, до нее доносился тихий голос капитана, отдававшего команды, и беготня матросов по палубе. Паруса развевались на ветру, корабль плыл, рассекая волны. Она расслышала снаружи голос сэра Харвея, затем он сам показался в дверном проеме каюты и девушка бросилась к нему в объятия.

– Я не мог оставить вас, – произнес он. – Это было выше моих сил. Надеюсь, вы простите меня?

– Простить вас? – переспросила она, весело рассмеявшись. – Мне нечего вам прощать. Вы подарили мне такое счастье! Я прежде не знала, что мир вокруг может быть таким восхитительно чудесным.

– Разве вы не понимаете, что это – безумие? – продолжал сэр Харвей, привлекая ее к себе. – Безумный, сумасбродный поступок, о котором вы, без сомнения, еще будете жалеть. Но теперь уже слишком поздно. Я никогда не отпущу вас.

– Именно это я и хотела от вас услышать, – прошептала Паолина.

– Вы отныне моя! – воскликнул сэр Харвей с горячностью в голосе. – Вы принадлежите мне так же, как и я принадлежу вам. На радость или на горе, но наши судьбы теперь навсегда слиты воедино.

Его руки крепче обняли ее, но он все еще не решался ее поцеловать. Его глаза, устремленные на нее сверху вниз, светились безграничной нежностью.

– Одному Богу ведомо, какого рода жизнь я могу предложить вам, дорогая, – произнес он. – Вам придется спать на жесткой постели, познать бедность, может быть, даже столкнуться с опасностями. Но мы всегда будем вместе, и одно я могу обещать вам твердо – я никогда не перестану любить вас, до конца своих дней.

– Вы думаете, мне нужно что-либо еще? – прошептала Паолина.

Тогда он прильнул к ее губам долгим, страстным поцелуем, от которого у нее перехватило дух, глаза девушки сияли, словно яркие звезды.

– Я люблю вас! О, боже мой, как я вас люблю! – пробормотал он.

Они долго сидели рядом, изредка обмениваясь короткими, бессвязными восклицаниями, их поцелуи оставили Паолину совершенно обессиленной, и в то же время она чувствовала себя на вершине счастья, охваченная неземным восторгом, который поднимался в ее груди каждый раз, когда он прикасался к ней.

Голос Альберто прервал их.

– Ваша милость! Ваша милость! Идите скорее сюда и посмотрите, что там делается, – в его голосе была заметна нотка тревоги.

– Что там еще такое? – спросил сэр Харвей.

Отпустив Паолину, он вышел из каюты, и спустя короткое время она последовала за ним. Он стоял на корме корабля, поднеся к глазу подзорную трубу.

Они уже отдалились от Венеции на значительное расстояние, и Паолина могла рассмотреть только круглые позолоченные купола собора Сан-Марко и высокую колокольню, возвышавшуюся рядом. Но сэр Харвей, судя по всему, внимательно следил за чем-то через подзорную трубу.

– Что вы видите? – осведомилась Паолина.

– Корабли герцога готовятся к отплытию, – ответил он коротко.

Паолина поднесла руку к груди.

– Корабли герцога! Они что, собираются нас преследовать?

Ему не было необходимости отвечать на ее вопрос. Они оба прекрасно понимали, что герцог вряд ли станет сдаваться без борьбы. Весь вопрос заключался в том, чей корабль окажется быстрее?

– По крайней мере, мы их опередили, – пробормотала Паолина.

Через мгновение город скрылся из вида и корабль направился в открытое море. Волнение было сильным, но ветер дул в нужном направлении, надувая паруса.

– Будем надеяться, что они решили, будто мы держим курс на юг, – произнес сэр Харвей. – Это само по себе может ненадолго их отвлечь.

Волны бились о борт корабля, судно кренилось то в одну сторону, то в другую. Сэр Харвей приказал поставить дополнительные паруса, и они помчались вперед с почти невероятной, как показалось Паолине, скоростью.

Примерно час спустя они заметили сзади корабли герцога. Их было четыре, и когда сэр Харвей протянул Паолине рюмку с вином, она увидела развевавшиеся на мачте вымпелы с гербом Феррары.

– Они поймают нас?

– По-видимому, они попытаются это сделать.

Губы его были плотно сжаты, и Паолина поняла, насколько серьезной была опасность. Тогда девушка сняла свою усыпанную жемчугом и бриллиантами диадему и обмотала голову великолепной кружевной фатой, которую носили множество невест в роду Риччи из поколения в поколение, повязав ее вокруг шеи. Альберто вынул из узелка, который он взял с собой на борт, теплый плащ и прикрыл им ее плечи. При этом Паолине вдруг пришло в голову, насколько нелепым было их положение. Они стояли здесь, на палубе грубо сколоченного, довольно грязного кораблика, в одеждах, которые сами по себе стоили целое состояние, однако при этом у них обоих не было ни единого пенни в карманах!

Но сейчас им было трудно думать о чем-либо, кроме кораблей, преследовавших их. Расстояние между ними было не так уж велико. Она обратила к сэру Харвею полное тревоги лицо и положила ладонь на его руку. Он понял без слов, о чем она хотела спросить его.

– Ветер усиливается, – заметил он. – Наша единственная надежда заключается в том, что плавание займет не очень много времени – от силы восемь или девять часов.

– Его корабли быстрее, чем наш? – поинтересовалась Паолина.

– По скорости им нет равных, – коротко ответил он.

На всем протяжении долгого, жаркого дня им удалось держаться впереди от кораблей герцога. Однако они неумолимо настигали их. Сэр Харвей заставил Паолину выпить немного вина, но, когда он предложил ей немного черного хлеба, какой обычно ели рыбаки, с кусочком сыра, девушка отрицательно покачала головой. Она не ощущала голода – настолько она была встревожена. Наблюдая за его лицом, она поняла по выражению его глаз, что он чувствовал в этот миг.

Неожиданно она положила свою ладонь ему на руку и сказала:

– Что бы с нами не случилось, мы провели это время вместе и я убедилась, что нужна вам. Для меня это самое главное на свете. Если даже мне придется умереть, я умру счастливой, зная, что вы не покинули меня.

– Вы не умрете, – отозвался он сердито. – Герцог позаботится об этом.

Если он намеревался заставить ее отступить, то он ошибался.

– Если вы умрете, то и я умру вместе с вами, – промолвила она, – и никто меня не остановит.

Тогда он наклонился и поцеловал ее в губы, но в этом поцелуе не было прежней страстности, и казалось, что корабли, преследовавшие их, вынудили обоих забыть даже о человеческих слабостях.

Час проходил за часом, сэр Харвей по-прежнему мерил крупными шагами палубу, приказывал матросам поставить все новые и новые паруса. Паолина сидела, сложив руки на коленях. Ей оставалось только ждать. Она даже не решалась обернуться, чтобы взглянуть на корабли герцога позади, которые уже стали видны намного более отчетливо, чем раньше, днем.

Судя по тому, что солнце клонилось к закату, уже наступил вечер, как вдруг капитан издал короткий возглас:

– Вот он, Триест!

Тут они заметили впереди длинную береговую линию, казавшуюся почти тенью на фоне озаренного ярким светом неба. Паолина обернулась. Корабли герцога находились не более чем в двух сотнях ярдов[17] за кормой их судна. Судя по плотно сжатым губам сэра Харвея, опасность была серьезной, и она поняла по искаженному от ужаса лицу Альберто, что у них не осталось надежды.

Паолина разглядела на палубах кораблей приготовленные абордажные крючья. Несомненно, герцог приказал захватить их живыми, иначе корабельные орудия на носу давно уже были бы пущены в ход.

– Лучше умереть, чем стать пленницей герцога, – прошептала она чуть слышно.

И тогда сэр Харвей внезапно воскликнул:

– Какой же я болван! Мы можем плыть быстрее. Выбросьте за борт все, что может облегчить корабль. Я возмещу вам вашу потерю, клянусь вам – я могу сделать это прямо сейчас.

Он скрылся в каюте и через мгновение вернулся с диадемой, усыпанной жемчугом и бриллиантами, которую сняла с головы Паолина.

– Возьмите это, – сказал он матросам. – Эта вещь стоит целое состояние, как вам хорошо известно. А теперь зададим жару этим дьяволам, которые преследуют нас!

Моряки сразу поняли, что ему от них было нужно, и, поглядывая на бриллиантовую диадему, не мешкая принялись выбрасывать за борт все, что можно было сдвинуть с места. Бочки, предметы мебели, лишние паруса – все было отправлено в волны моря и теперь уплывало, уносимое течением, в сторону кораблей, следовавших за ними.

Скоро, как показалось Паолине, на борту остались только люди. Палубы были освобождены от всего лишнего груза. Каюта была совершенно пуста, если не считать деревянной скамьи, прикрепленной к стене. Даже фонарь, который свешивался раньше с потолка каюты, был с громким всплеском выброшен в море.

Альберто закричал:

– Мы уходим от них!

Паолине казалось, что надеяться на что-либо в их положении было уже слишком, однако Альберто оказался прав. Посланные в погоню корабли находились уже не так близко, как прежде. На их палубах суетились матросы, разворачивая паруса, однако они не решались выбросить за борт собственность герцога, и корабль, уносивший с собою Паолину и сэра Харвея, освобожденный от лишней тяжести, уплывал от них все дальше и дальше.

– У нас есть еще полчаса, – пробормотал капитан.

Уже стемнело, на небе появились первые звезды. Ветер, который весь день был благоприятным, немного изменил направление, дуя в южную сторону, но временами снова переходил на западный, и его сильные порывы, казалось, уносили маленькое суденышко еще дальше от его преследователей.

Паолина вдруг почувствовала сильнейшую усталость. Она вернулась в каюту и уселась на жесткую скамью. Больше она уже не чувствовала ни тревоги, ни страха. Теперь она почему-то была убеждена, что корабли герцога не настигнут их. Должно быть, они проявили неблагодарность по отношению к Провидению, которое оберегало их обоих так долго, если могли предположить хотя бы на миг, что им не удастся выбраться из этой переделки. И все же, вспомнив жестокое выражение на лице герцога, когда тот пытался захватить ее в своем охотничьем домике, она поняла, что он не из тех людей, которые легко отказываются от того, что для них особенно желанно.

Италия теперь навсегда закрыта для них, подумалось ей. И все же она не чувствовала грусти, даже покидая страну, которая была знакома ей лучше любой другой на всем свете. Пока она будет рядом с сэром Харвеем, где бы он ни находился, там же будет и ее дом. Она молила Бога о том, чтобы она могла стать для него всем, о чем он мечтал, сделать его счастливым, каким бы скромным ни оказалось их жилище, какой бы скудной ни была их пища.

И затем она почувствовала прикосновение его щеки к своей и он крепко сжал ее в объятиях.

– Мы в безопасности, моя дорогая! – произнес он. – Мы входим в гавань, и корабли герцога поворачивают обратно.

Она прильнула к нему, ей хотелось плакать от счастья, но на это не было времени. Ей предстояло еще поблагодарить капитана и экипаж, попрощаться с ними и сойти на австрийский берег в предчувствии новых приключений, которые ожидали ее на чужой земле.

Альберто был послан с поручением нанять экипаж. Когда он вернулся, сэр Харвей помог Паолине сесть в карету и сам занял место рядом с нею.

– Куда ехать, ваша милость? – спросил Альберто, приоткрыв дверцу.

– В британское посольство, – распорядился сэр Харвей.

Дверца захлопнулась. Он обнял Паолину и девушка положила голову ему на плечо. Больше ей нечего было желать.

– Куда мы направляемся? – спросила она сквозь сон.

– Туда, где мы сможем обвенчаться, моя дорогая, – ответил он. – Я не хочу больше ждать, чтобы иметь право назвать вас своей женой.

– Две свадьбы в один день? – осведомилась она с улыбкой. – Право, это уже чересчур.

– Нашей свадьбе никто и ничто не сможет помешать, – заверил он ее. Его руки крепче обняли ее и он добавил: – Я хочу знать твердо, что отныне вы – моя.

Паолина рассмеялась в ответ и коснулась рукой его щеки. Их губы слились в поцелуе, и он отпустил ее только тогда, когда экипаж въехал во двор внушительного вида особняка.

– Что они подумают о нас? – шепотом спросила Паолина, почувствовав невольную робость при виде лакея в напудренном парике, который бегом спустился по ступенькам им навстречу из ярко освещенного дверного проема.

– Я надеюсь только, что они предложат нам что-нибудь поесть, – улыбнулся в ответ сэр Харвей. – Я очень голоден и с пустыми карманами вряд ли могу рассчитывать на особое к себе внимание.

Он первым вышел из экипажа и помог сойти Паолине. Кружевная фата была все еще повязана вокруг ее волос, и она выглядела удивительно красивой, хотя и бледной, когда поднялась по лестнице в огромный отделанный мрамором зал.

Лакей, по-видимому, не был удивлен их внешностью. Только Паолина обратила внимание, что на подоле ее прелестного платья остались следы смолы и грязи, белые чулки сэра Харвея были все в пятнах, а на голубом атласе его камзола виднелось масляное пятно.

Их проводили через вестибюль в большую парадную гостиную с зажженными люстрами.

– Сэр Харвей Дрейк! – доложил лакей, и один из двух людей, сидевших и беседовавших в дальнем конце комнаты, встал со своего места.

– Боже праведный! Харвей! – воскликнул он. – Мы тут только что говорили о вас.

– Я уже предупреждал вас раньше, чтобы вы не поминали дьявола всуе! – ответил, смеясь, сэр Харвей. – Как поживаете, Десмонд? Я надеялся, что вы по-прежнему здесь, а не получили назначение куда-нибудь еще. Позвольте вам представить: мисс Паолина Мэнсфилд – сэр Десмонд Шерингэм.

– К вашим услугам, сударыня. – Сэр Десмонд поклонился Паолине, но тут же снова обернулся к сэру Харвсю.

– Харвей, у вас сюрпризов, как в рождественском пироге. Я и понятия не имел, что вы собираетесь прибыть в Триест.

– И я тоже – до сегодняшнего утра, – ответил сэр Харвей. – Мне вдруг пришло в голову, что вы – единственный человек, который может оказать мне кое-какую услугу, и вот почему я здесь.

– И какого же рода услуга требуется от меня? – осведомился сэр Десмонд подозрительным тоном. – Если вы опять собираетесь драться на дуэли и нуждаетесь в секунданте, то тут я вам не помощник.

– Я хочу, чтобы вы обвенчали нас, – сказал сэр Харвей. – И немедленно.

Сэр Десмонд запрокинул голову и рассмеялся.

– Ну и ну, Харвей! Разве это не похоже на вас? Всегда сплошные неожиданности. Вы вели себя точно так же, когда еще были проказливым мальчишкой из Итона. Годы вас не изменили – не правда ли, милорд?

Тут только сэр Харвей и Паолина взглянули на второго из присутствовавших в зале мужчин, который с момента их появления молча стоял у камина. Сэр Харвей, улыбаясь, протянул ему руку.

– Лорд Коучрэйн! – произнес он. – Я не ожидал встретить вас здесь. Могу ли я представить вам, милорд, мисс Мэнсфилд?

– Мисс Мэнсфилд и я уже встречались раньше, – ответил лорд Коучрэйн. – В моем посольстве в Риме, если память мне не изменяет.

Паолина густо покраснела.

– Да, милорд. Вы тогда были очень сердиты из-за того, что мой отец потерял доверенные ему заемные письма.

– Не могу поверить, что я когда-либо мог сердиться на вас, – произнес лорд Коучрэйн с несколько неуклюжей галантностью.

– Знаете, Харвей, все вышло так неожиданно, – отозвался сэр Десмонд. – Лорд Коучрэйн и я говорили о вас всего лишь несколько минут назад. Он спросил меня, не видел ли я вас за последнее время, и я ответил, что ничего о вас не слышал вот уже пять лет или даже более того.

– Я польщен тем, что вы, ваша светлость, помните меня, – обратился сэр Харвей к лорду Коучрэйну.

– Помню вас! – вскричал лорд Коучрэйн. – Черт возьми, я же постоянно разыскивал вас в течение последних полутора лет!

– Разыскивали меня? – удивился сэр Харвей.

– Вот именно. Одному Богу известно, где вы скрывались все это время. Более неуловимого субъекта мне еще никогда не доводилось встречать. Я прибыл сюда с хорошими вестями для вас и не знал, куда и кому их передать.

– С хорошими вестями? – переспросил сэр Харвей. Голос его был резким.

– Да, с хорошими вестями, – отозвался лорд Коучрэйн. – Я уполномочен передать вам распоряжение Его величества вернуться в Англию. Ваш дядя скончался.

– Я благодарю вашу милость за то, что вы сообщили мне об этом, – ответил сэр Харвей официальным тоном.

– Судя по тому, что я мог извлечь из официальных источников, которые обычно о многом умалчивают, – продолжал лорд Коучрэйн, – перед смертью он признался, что поступил с вами недостойно. Так или иначе, Его величество исполнен единственного желания исправить допущенную несправедливость и дарует вам свое полное прощение.

– Король, без сомнения, предложит вам какую-нибудь жутко важную должность при дворе, – вставил сэр Десмонд. – Завидного в этом мало, и если вы последуете моему совету, то предпочтете отказаться.

– Да, разумеется, – отозвался сэр Харвей. – Я собираюсь удалиться в свое поместье и жить там.

Он обернулся в сторону Паолины.

– Вас это устроит, моя дорогая? – осведомился он.

Паолине было трудно отвечать ему. Из всего обмена фразами она могла уяснить лишь то, сколь многое значили для человека, которого она любила, новости, принесенные лордом Коучрэйном. Сэр Харвей говорил достаточно небрежным тоном, но по внезапному подергиванию уголков его губ и блеску в глазах легко можно было догадаться, что он чувствовал сейчас.

Она вдруг представила себе то, что ожидало их впереди, и сияние счастья почти ослепило ее. Не раздумывая, она протянула ему руку, и пальцы его сжали ее так резко, что девушка едва не застонала от боли. И затем глубокое волнение, охватившее ее, и магия его прикосновения заставили ее затрепетать от восторга, который невозможно было выразить словами. Она задрожала всем телом и затем, сообразив, что все в комнате ожидали ее ответа на вопрос сэра Харвея, подняла на него глаза и увидела на его лице выражение, от которого ее сердце забилось так, что, казалось, готово было выскочить из груди.

– Для меня это будет самым большим счастьем, – шепотом ответила она.

Примечания