Глава 6

Простившись с возлюбленной, Миклош провел бессонную ночь и к утру укрепился в решении немедленно покинуть Вену.

Он знал, что на этот раз не вернется назад с полдороги. Любовь к Гизеле повелевала уехать и страдать вдали от любимой.

Лишь таким образом он мог спасти ее от унижений, которые неизбежно постигли бы ее, если бы они поженились.

Он очень любил своих близких, и большинство из них были приятными людьми и обладали чувством юмора, что вообще свойственно венграм.

В то же время гордость была фамильной чертой Эстергази, и Миклош мог представить, с какой яростью они обрушатся на любого, кто посмеет посягнуть на их честь.

Гизела была истинной леди, но это не имело никакого значения, потому что ее отец был профессиональным музыкантом, который игрой на скрипке зарабатывал на жизнь.

Эстергази были тонкими ценителями музыки. Миклошу с самого детства прививали любовь к ней, и он не представлял себе жизни без нее.

И все же иметь музыкальный талант и получать гонорары за публичные выступления — вещи разные. Миклош знал, что какие бы аргументы он ни привел, пытаясь переубедить старших членов семьи, это ни к чему бы не привело — отношение к Гизеле все равно будет пренебрежительным.

Пол Феррарис был великим скрипачом, и Эстергази, без сомнения, могли пригласить его в гости.

Но чтобы его дочь стала невестой главы рода и будущей княгиней! Нет, это невозможно.

С той минуты, когда Миклош впервые поцеловал Гизелу, он знал, что только с ней будет счастлив. Она была той женщиной, которую он искал всю жизнь.

И дело было даже не в ее изумительной красоте и прекрасной душе. Они были созданы друг для друга, и души их пели в унисон, их объединяла необъяснимая, но нерушимая связь.

Это был союз двух душ, и Миклош с отчаянием думал о том, что больше в его жизни такого не встретится.

Спускаясь к завтраку, он твердо решил сообщить тетушке, что уезжает немедленно.

Она была на террасе, откуда открывался великолепный вид на парк, который Миклош так хотел показать Гизеле.

В молодые годы великая герцогиня Эстергази считалась самой красивой в роду и до сих пор выглядела великолепно. Она сидела за столиком, держа в изящной ручке кофейную чашку; ее седые волосы были тщательно завиты и уложены, а одета она была в роскошное платье, в котором больше пристало бы появиться на дворцовом приеме.

Увидев племянника, она улыбнулась и сразу стала лет на двадцать моложе. С грацией балерины она протянула ему свою белоснежную ручку и мелодичным голосом произнесла:

— С добрым утром, мой дорогой Миклош! Надеюсь, тебе хорошо спалось после вчерашнего вечера?

При этих словах в ее глазах блеснули насмешливые искорки: вчера, когда она спросила его, с кем он провел время за ужином, Миклош отказался удовлетворить ее любопытство.

Сев за столик, Миклош отставил в сторону тарелки и придвинул к себе только кофейный прибор.

Герцогиня заметила, что он подавлен, а под глазами у него темные круги, но не стала заострять на этом внимание.

Она заговорила о другом:

— Сегодня утром я получила письмо от твоего дяди. Он очень рад, что ты гостишь у нас, и немедленно выезжает из загородной резиденции, чтобы повидаться с тобой.

Слова, которые Миклош приготовился произнести, застряли у него в горле.

Он прекрасно понимал, как будет обижен герцог, если, покинув своих любимых лошадей и соколиную охоту, он прибудет в столицу и не застанет своего племянника.

Но он так же хорошо представлял, как мучительно ему будет остаться в Вене и не иметь возможности увидеться с Гизелой.

— Очень любезно со стороны дяди Людвига, но мне неловко доставлять ему столько хлопот.

— Герцог, как и я, беспокоится по поводу твоей женитьбы. Это чрезвычайно важно, и мы готовы помочь тебе всем, чем можем.

— Я не тороплюсь с этим, — быстро сказал Миклош.

— А должен бы поторопиться, милый мальчик, — заметила герцогиня. — В твоем возрасте уже пора позаботиться о продолжении рода.

Увидев гримасу на лице племянника, герцогиня рассмеялась:

— Я знаю, что ты слышал это уже сотни раз, но таков твой долг перед семьей, нравится тебе это или нет.

Она одарила его очаровательной улыбкой и добавила:

— Я много думала о том, кто годится тебе в жены, и решила, что это ни в коем случае не должна быть австрийка.

Миклош недоуменно поднял брови, и она пояснила:

— Чопорность и косность австрийцев превосходит всякие границы. А как страдает от них бедная императрица!

Герцогиня понизила голос:

— Как тяжело видеть ужасное отношение к нашей императрице ее престарелой свекрови и двора, который пляшет под дудку эрцгерцогини!

— Неужели все так плохо? — спросил Миклош просто потому, что надо было что-то сказать.

— И даже хуже! Императрица сама говорила мне, что чувствует себя счастливой, только когда приезжает в Венгрию.

Миклошу было это известно.

Он встречался с императрицей Елизаветой, которая в Будапеште считалась необыкновенной красавицей, и слышал от нее те же признания.

Согласно австро-венгерскому договору, девять месяцев в году она проводила в своей любимой стране.

Она всегда старалась приблизить к себе венгров и заменила весь штат прислуги, который подобрала для нее свекровь.

Миклошу совершенно не хотелось говорить о своей женитьбе, но он не знал, как этого избежать, и потому ответил:

— Хорошо, никаких австриек.

— Не сомневалась, что ты согласишься, — сказала герцогиня. — И конечно, никаких француженок: одному Богу известно, что стало с этой страной после последней войны. — Рассмеявшись, она добавила: — Само собой, я не хочу, чтобы ты женился на немке.

— Разумеется, — согласился Миклош.

Ему вспомнилась безнадежная скука, которую он испытывал на всех приемах, где были немецкие герцоги, графы или бароны, которые держали себя с важностью императоров.

С вымученной улыбкой Миклош сказал:

— Что ж, это значительно сужает область поиска. Похоже, тетя Катерина, мне придется вернуться домой и поискать себе невесту там.

— Там ты уже всех видел. И, думаю, ты согласишься со мной, что было бы непростительной ошибкой позволить венгерским девушкам вступить в борьбу за титул княгини Эстергази — если, конечно, ты в кого-нибудь из них не влюбишься.

Смятение, которое отразилось на лице Миклоша, не укрылось от герцогини, и, прежде чем он успел что-то сказать, она произнесла:

— Прости, Миклош. Я не хотела совать нос не в свое дело.

Она сразу поняла, что это значит. Мягко взяв Миклоша за локоть, герцогиня усадила его рядом с собой.

— Я вижу, что ты несчастен, — доверительно начала она.

Миклош не отвечал, и герцогиня продолжала:

— Много лет назад я пережила то же самое. Такое не забывается, и только время способно залечить душевную рану.

В ее голосе прозвучала неподдельная боль и такое искреннее участие, что Миклош невольно вздрогнул.

Ему вспомнилось, что еще в детстве он слышал историю несчастной любви Катерины к придворному послу.

Он совершенно забыл об этом, и только сейчас ему стало понятно, отчего эта уже немолодая женщина была так добра и отзывчива в отличие от других членов его семьи.

— Вы говорите, такое нельзя забыть, — сказал Миклош.

— Истинная любовь — это единственно возможный рай на земле. И даже если она была краткой, мы должны быть благодарны Богу. Ее голос дрогнул, и она умолкла.

Мгновение спустя Миклош сказал:

— Благодарю вас, тетя Катерина. Вы помогли мне удостовериться, что я не ошибся в своих чувствах.

— Разумеется, нет, — ответила герцогиня. — Но жизнь должна продолжаться. — Она помолчала, а потом произнесла совершенно другим тоном: — Вернемся к вопросу о национальности твоей будущей жены. Королева Виктория привела Британию к большому могуществу, а юные бело-розовые англичанки весьма привлекательны.

Она говорила, поигрывая павлиньим пером, и не смотрела на Миклоша, но, услышав его хриплый, изменившийся голос, повернула голову:

— Нет! Только не англичанка! — воскликнул Миклош.

Герцогиня поняла, что снова задела его, и сделала попытку сгладить свою невольную бестактность:

— Есть еще датчанки. Кроме того, герцогиня Уэльская с успехом заменила своему супругу потерянную им Джульетту.

Миклош попытался выдавить из себя улыбку, но не смог. Он поднялся и сказал:

— Я не могу говорить об этом сейчас, тетя Катерина. Может быть, продолжим этот разговор завтра?

Герцогиня протянула ему руку, и Миклош почтительно поцеловал ее.

— Я знаю, вы хотите помочь, — сказал он, — но сейчас мне лучше побыть одному.

Герцогиня поцеловала племянника в лоб и проводила его долгим, полным грусти взглядом.

Она любила Миклоша больше, чем других племянников и племянниц, и никогда не видела его таким несчастным.

Она догадывалась, что это его первая любовь, и знала, как она бывает мучительна, если все идет не так, как должно быть.

«Интересно, кто она?» — с любопытством подумала герцогиня.

Она не сомневалась, что только необыкновенная девушка способна покорить сердце ее племянника, которого с колыбели окружали красавицы.

— Надеюсь, что я смогу ему помочь, — тихонько произнесла она.

Но герцогиня по собственному опыту знала, что помочь ему может только время.

Миклош понимал, что ему придется остаться в Вене. Он должен дождаться приезда герцога. Выходить в город он не решался, потому что не был уверен, что сможет удержаться от желания увидеть Гизелу. Поэтому он весь день посвятил верховой езде.

Но образ любимой не выходил у него из головы. Каким-то таинственным образом он ощущал ее близость, а любовь придавала ему силы справляться с несчастьем.

Герцог приехал вечером следующего дня вместе со своим младшим сыном, двадцатидвухлетним Антоном.

Оставшись с кузеном наедине, Антон сказал:

— Ты не представляешь, как я обрадовался, когда мама прислала письмо, в котором сообщала, что ты приехал! К тому же это был отличный повод вернуться в Вену.

— Похоже, провинцию ты находишь скучной, — лукаво заметил Миклош.

— Смертельно! — воскликнул Антон. — Папа пытается научить меня управлять имением. Он с утра до вечера может разговаривать о сортах винограда. А я размышляю о других, более привлекательных вещах.

— Например? — спросил Миклош, заранее зная ответ.

— Естественно, о женщинах! — сказал Антон. — А ты был в Национальном театре?

— Был, но не в этот приезд.

— Тебе надо обязательно туда сходить. Там ставится замечательная оперетта, а какие там танцы! Лучших нет во всем городе.

— И конечно, Она, — поддел его Миклош.

— Конечно! — усмехнулся Антон. — Сегодня ты ее увидишь.

Миклош начал отказываться, но Антон взмолился:

— Ты должен пойти! Если ты откажешься, то меня заставят остаться дома, и я помру со скуки.

— Но я-то выжил, — улыбнулся Миклош.

— Это потому, что ты был вдвоем с мамой. Когда она одна, она веселая и все понимает. Нос отцом она совсем другая и позволяет ему жужжать до тех пор, пока я не выдержу и не рассмеюсь.

Миклоша не удивляло отношение кузена к своему отцу. Дядя Людвиг, как и все Габсбурги, считал женщин и детей беспомощными созданиями, которым надо непрерывно читать лекции, а беседовать с ними необязательно.

Поскольку Миклошу было все равно, чем заняться, он согласился:

— Хорошо, я составлю тебе компанию, но предупреждаю, что завтра я хотел бы уехать домой.

— Тогда уйдем до утра! — воскликнул Антон. — Поужинаем с родителями, а когда папа начнет нудеть, что неизбежно, сбежим от них в театр.

Глядя на сцену, Миклош пытался заставить себя получить удовольствие от спектакля, но у него ничего не выходило: он думал о том, что в другом театре Гизела сидит сейчас в своей ложе одна.

Зрелища, предлагавшиеся вниманию публики в Национальном театре, сильно отличались от тех представлений, которые давались в других местах, а особенно в Придворном театре.

Танцовщицы, прелестные юные создания, знали, как преподнести себя. Как и говорил Антон, они выходили на сцену только затем, чтобы после выступления познакомиться с каким-нибудь молодым человеком, который пригласил бы их на ужин.

С величайшим трудом Миклошу удалось избежать необходимости знакомиться с кем-то, чтобы за ужином их было четверо, и он собирался при первой же возможности ускользнуть, оставив Антона наедине с его очаровательной подружкой.

Он понимал, что ему не стоит возвращаться в дом своей тетки, чтобы не скомпрометировать кузена. И в то же время не представлял себе, как устоять перед непреодолимым желанием зайти в отель «Захер», чтобы встретиться с Гизелой.

Когда Антон сказал, что они пойдут ужинать в клуб «Иоганн Штраус», у Миклоша мелькнула мысль, что там может быть и Гизела.

По пути в клуб он забыл об этом, но войдя, увидел ее танцующую с отцом, и сердце его замерло.

Это было потрясение. Миклошу показалось, что его ударили по голове, и он утратил способность рассуждать трезво.

Вернувшись за столик, Гизела села спиной к Миклошу, и он подумал, что она вряд ли повернется и заметит его, тем более что гостей все прибывало.

Видеть ее было так сладко и в то же время так горько, что Миклоша стали одолевать сомнения, не уйти ли ему.

В конце концов он пришел к выводу, что если уйдет, не притронувшись к блюдам, которые только что так придирчиво выбирал, это повлечет за собой необходимость давать объяснения, а этого ему совсем не хотелось.

Пока Антон любезничал со своей танцовщицей, Миклош как зачарованный любовался волосами Гизелы, освещенными светом больших хрустальных ламп. Тугие рыжеватые локоны блестели так ярко и были такими живыми! Прелестная головка Гизелы была похожа на нежный цветок на стройном стебельке.

Когда началась ссора, Миклош не сразу понял, в чем дело. Но Гизела притягивала его, и он сам не заметил, как оказался рядом с ней.

Что касается Гизелы, то она не сомневалась, что это ее молитвы привели к ней Миклоша в трудную минуту.

Рана отца оказалась гораздо серьезнее, чем он сам предполагал.

Миклош взял на себя заботу о нем. Он перенес Феррариса в карету герцога, отвез его в отель «Захер» и пригласил доктора, который прибыл как раз вовремя.

Миклош давал указания слугам в отеле, и они повиновались ему беспрекословно.

Доктор обработал рану и перевязал ее. Оставив раненого в спальне, он вышел в гостиную, где сидела Гизела, и сказал ей:

— Прежде всего, фрейлейн Феррарис, вашему отцу необходимо хорошенько выспаться. Не беспокойте его до утра. Я приеду пораньше и привезу хирурга из госпиталя, который еще раз осмотрит рану.

— Он ранен… опасно? — испуганно спросила Гизела.

— Честно говоря, не могу вам сказать, — ответил доктор. — Но, учитывая, насколько важна для вашего отца работоспособность правой руки, нельзя допустить ни малейшего упущения.

Доктор уже собрался откланяться, но Гизела остановила его, с тревогой спросив:

— Что вы имеете в виду? Что может случиться с его рукой? Господин Эстергази сказал, что рана поверхностная.

— Будем надеяться, моя дорогая, — ответил за него Миклош, — но доктор прав: мы не должны допустить ни малейшей небрежности.

— Я… мне страшно!

Она подняла на него свои огромные глаза. Миклош обнял ее за плечи:

— Я обо всем позабочусь. Твоего отца осмотрит лучший хирург, и я уверен, что все будет хорошо.

— А что же будет с нами, если… нет? — с трудом выговаривая слова, произнесла девушка.

— Не нужно сейчас думать о таких вещах, радость моя, — сказал Миклош. — Для тебя лучше всего сейчас лечь в постель и постараться уснуть.

Гизела отчаянно помотала головой, но Миклош настаивал:

— Я буду здесь рано утром, еще до прихода врачей. Я обещаю, что они сделают все, чтобы твой отец поправился как можно скорее.

Гизела склонила голову ему на плечо и глубоко вздохнула. Потом она спросила:

— Как вы… оказались рядом… именно тогда… когда я так отчаянно… в вас нуждалась?

— Это судьба привела меня в этот клуб, — ответил Миклош. — Все та же судьба, которая руководит нами с момента нашей встречи в лесу.

— Если бы папа не стал… драться с этим ужасным человеком… мне пришлось бы… танцевать с ним!

— Забудь о нем, — сказал ей Миклош. — Наказание, которому я его подверг, нанесло сильнейший удар его самолюбию, а немцы чувствительны к таким вещам. Негодяй запомнит этот урок на всю жизнь. — И добавил со злостью: — Как этот мерзавец посмел тебя обидеть!

— Я не придала его словам никакого значения, — ответила Гизела, — а вот папу задело, когда он обозвал его фигляром.

— Могу себе представить! — согласился Миклош.

Им обоим пришла в голову одна и та же мысль: если бы речь зашла об их свадьбе, то Эстергази точно так же пренебрежительно отнеслись бы к Полу Феррарису, как и этот немецкий офицер.

Миклош нежно обнял Гизелу и, поцеловав ее в лоб, сказал:

— Ложись спать, любимая. Не тревожься об отце, теперь он на моем попечении. Уверяю тебя, утром все окажется не так уж и страшно.

Гизела несмело улыбнулась.

— Спасибо! Спасибо вам! — сказала она. — Вы такой… замечательный… и я вас… люблю!

— Я тоже люблю тебя, — своим глубоким голосом ответил Миклош.

Он поцеловал Гизеле руку и вышел из гостиной.

На следующее утро Миклош, как и обещал, пришел очень рано. Гизела только-только закончила одеваться.

Она почти не спала и всю ночь то и дело заглядывала в спальню отца, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке.

Доктор, видимо, дал ему снотворное, потому что проснулся он поздно и выглядел очень слабым. Гизела принесла ему воды и, выходя из спальни, молилась, чтобы Миклош не забыл своего обещания прийти пораньше.

Но ей не стоило беспокоиться.

Когда она вышла в гостиную, он уже был там, но не один — Гизела увидела там и леди Милфорд.

Заметив Гизелу, англичанка воскликнула:

— Милое дитя, вам надо было разбудить меня ночью! Я услышала о случившемся от горничной и сразу же помчалась сюда, чтобы чем-нибудь помочь!

— Вы очень добры! — сказала Гизела.

— Пустяки, — ответила леди Милфорд. — Ты же знаешь, что я хочу быть и твоим другом тоже. — Она посмотрела на Миклоша и добавила: — Молодой человек мне уже все рассказал. Эти ужасные немецкие солдафоны для всех представляют угрозу!

— Это правда. После победы над Францией они готовы пойти войной на весь мир, — согласился Миклош.

— Надеюсь, я не доживу до этого времени, — сказала леди Милфорд.

Понимая, что Гизела и Миклош хотят остаться вдвоем, леди Милфорд попрощалась и удалилась в свой номер.

Коридорный принес завтрак, предусмотрительно заказанный Миклошем для Гизелы. Есть Гизела не хотела, и Миклош стал уговаривать ее выпить хотя бы кофе.

Когда приехали врачи, Гизела сидела с отцом.

Врачей было трое: два хирурга и тот самый доктор, которого пригласил вчера Миклош.

Как она поняла из их разговора, один из хирургов был личным врачом герцогини и даже оказывал услуги самой императрице.

Врачи приступили к осмотру, и Гизела спросила, нельзя ли ей тоже присутствовать.

— Я думаю, вам лучше подождать нас в гостиной, фрейлейн, — сказал доктор.

На другой ответ она и не надеялась. В гостиной Миклош взял ее за руку, и это прикосновение немного успокоило Гизелу.

— Так не похоже на папу, — тихо сказала она. — У него всегда был беспокойный сон, а сегодня он спал так, словно ему нет дела ни до чего в этом мире.

— Я думаю, доктор дал ему снотворное, — сказал Миклош. — Сейчас ему нужно как можно меньше двигаться, чтобы не кровоточила рана.

— Это все из-за меня! — расстроенно произнесла Гизела. — Из-за того, что он хотел меня защитить.

— Я знаю, — ответил Миклош. — Этот пьяный юнец вел себя отвратительно, и я восхищаюсь вашим отцом, который дал ему отпор.

— Отец когда-то хорошо фехтовал, — сказала Гизела. — Но ведь это было много лет назад!

— И все же он не потерял форму, — с улыбкой заметил Миклош.

— Когда вы бросили вызов этому немцу, я услышала, как кто-то сказал, что вы — лучший клинок Венгрии. Это правда?

— Я завоевал этот титул в прошлом году.

— Как я горжусь вами! Вы поставили этого человека на место и заставили его почувствовать себя дураком.

— Он вызвал на дуэль вашего отца только потому, что был уверен, что тот никогда не держал в руках оружия и не способен защитить себя. Это поступок труса.

Миклош вспомнил испуг на лице Гизелы, когда началась дуэль, и, обняв ее за плечи, сказал:

— Все позади, моя милая. Я дождусь, пока врачи вынесут свой вердикт, а потом поеду в театр и сообщу управляющему, что ваш отец не сможет, к сожалению, выступать сегодня, а может быть, и завтра. Но я уверен, что его выздоровление — вопрос нескольких дней.

— Да… надеюсь… что это так, — произнесла Гизела, но в ее голосе прозвучало сомнение.

Они сидели, обмениваясь редкими фразами, но Гизелу не угнетала тишина, воцарявшаяся в паузах, потому что Миклош был рядом.

Будь Гизела сейчас одна, она мерила бы шагами гостиную, терзаясь самыми худшими предположениями.

Наконец дверь в спальню отца распахнулась, и на пороге появился доктор.

— Ваше высочество, не могли бы вы зайти на минутку?

— Да, конечно, — ответил Миклош и встал. Он вошел в спальню и закрыл за собой дверь, а Гизела успокаивала себя тем, что нет ничего удивительного в том, что ее не позвали — ведь она женщина.

Она была уверена в квалификации докторов, которых пригласил сам Миклош. Без сомнения, он уже оплатил их услуги, и Гизела подумала, что нужно будет обязательно вернуть ему деньги.

Но она подозревала, что услуги таких специалистов стоят немало, и боялась, что денег, которые успел отложить отец, не хватит, чтобы вернуть долг.

«Ему надо поправиться как можно скорее, — подумала Гизела, — и согласиться на предложение Иоганна Штрауса. Если его заработки возрастут вдвое или втрое, то, что бы ни случилось, мы не пропадем и сможем жить на отложенные средства».

Миклош все не возвращался, и Гизелу стали мучить дурные предчувствия. Она встала и стала шагать из угла в угол.

Официант убрал нетронутый завтрак, мальчик-посыльный принес цветы, но Гизела их даже не заметила.

Когда ожидание стало невыносимым, дверь в спальню открылась, и на пороге появился Миклош.

Увидев выражение его лица, Гизела побледнела.

— Что-то не так? — воскликнула она. — Что с папой? И где доктора?

С минуту Миклош молча смотрел на нее, а потом подошел и осторожно взял ее за плечи.

— Мужайся, дорогая моя.

— Что случилось? — вскрикнула Гизела. — Папа… умирает?

— Нет-нет, — быстро проговорил Миклош, — конечно же, нет. Но я боюсь, что с его рукой дело обстоит гораздо серьезней, чем я думал.

— Что вы имеете в виду?

Миклош замялся, подбирая слова, и Гизела воскликнула:

— Скажите же, я должна знать правду!

— Правду… — медленно произнес Миклош. — Кончик шпаги повредил сухожилие. Врачи сделают все возможное, но рука будет плохо сгибаться, а возможно, какое-то время даже не будет двигаться совсем. Гизела ужаснулась:

— Вы хотите сказать, что он… не сможет играть на скрипке?

— Для этого нужны специальные упражнения и массаж. Быть может, на полное восстановление уйдут годы.

Гизела закрыла глаза, и Миклош крепче прижал ее к себе.

— Я знаю, как вам тяжело, но всегда лучше знать правду, — тихо сказал он.

— Бедный, бедный папа! — повторяла Гизела. — Он сойдет с ума, когда узнает, что не сможет больше играть!

Она застонала от жалости и обиды.

— Что же с нами теперь будет?

Миклошу было невероятно больно слышать эти слова. Он обнял Гизелу еще сильнее и сказал:

— Тебе не нужно об этом тревожиться. Я позабочусь о вас, а когда твой отец поправится, мы поженимся.

Гизела подняла голову и недоверчиво посмотрела на него:

— По… поженимся?

— Этой ночью я понял, что ничего нет важнее любви. Отныне и навсегда я стану твоим защитником.

Гизела не в силах была вымолвить ни слова. Прежде чем продолжить, Миклош прижался щекой к ее щеке.

— Наверное, нам будет порой тяжело, моя милая, зато мы будем вместе, и никто не посмеет— обидеть тебя, как это случилось вчера в клубе, потому что я всегда буду рядом с тобой.

Он говорил с такой нежностью, что у Гизелы на глаза навернулись слезы.

— Я всегда буду… гордиться тем, что вы… сделали мне… предложение, — запинаясь сказала она. — Но поскольку я уважаю вас… и считаю вас… самым лучшим мужчиной в мире… я не хочу стать… обузой для вас.

— Ты никогда не станешь для меня обузой, — возразил Миклош.

— Нет, стану, — упрямо сказала Гизела. — Я много думала и понимаю, что вам нельзя жениться на женщине… моего происхождения.

— Я настаиваю на свадьбе, — твердо сказал Миклош. — Я тоже немало думал. И решил, что оставлю замок на своих родных, а мы с тобой будем появляться там только в случае крайней необходимости — например, если императрица Елизавета решит нанести нам визит. — Он обнял ее и продолжил: — А в остальное время мы будем жить в симпатичном охотничьем домике, который я построил в самом дальнем конце наших владений. Мы не станем великими людьми, зато будем счастливы.

— Но… как же… ваш долг?

— Мой долг — делать то, что необходимо, — с улыбкой сказал Миклош. — А ты необходима мне больше всего на свете.

Гизела хотела возразить, но не успела, потому что его губы закрыли ей рот.

Это был нежный, не страстный, а скорее дружеский поцелуй.

— Иди к отцу. Он тебя ждет. Мне надо кое-что сделать, но через час я вернусь.

Гизела растерянно посмотрела на него. Миклош поднес к губам ее руку.

— Положись на меня, дорогая, — сказал он. — Ты — моя. Судьба сильнее всех доводов, которые может привести разум.

С этими словами он вышел в коридор, а Гизела послушно направилась в спальню к отцу.

Сомнения не покидали ее, но сквозь них из самых глубин ее души поднималась радость, которую уже ничем нельзя было остановить.

Ближе к вечеру Миклош и Гизела обедали вместе, в то время как леди Милфорд сидела с Полом Феррарисом.

— Вы говорите, чтобы я не спорила с вами, но… я хочу, чтобы вы были предельно осторожны и еще раз хорошенько подумали… То, что вы собираетесь сделать, может подорвать ваш авторитет как главы семьи.

— Я все обдумал достаточно хорошо, — ответил ей Миклош. — Ты для меня важнее всего на свете, важнее сотни придирчивых родственников, важнее условностей света.

Гизела улыбнулась в ответ, и он продолжал:

— Во все времена музыканты, поэты, художники и писатели утверждали, что главное в жизни — любовь. Кто мы такие, чтобы это отрицать?

— Я люблю вас так, что просто теряю голову! — сказала Гизела. — Но именно потому, что я вас люблю, я не могу позволить себе… хотя бы косвенно причинить вам вред. — Помолчав, она добавила: — У меня есть… предложение…

— Какое же? — спросил Миклош.

— Я знаю… что с вашей… точки зрения… все-таки не совсем… правильно жениться на мне, — с трудом подбирая слова, сказала Гизела. — Поэтому мы с папой можем… жить очень скромно и тихо… где-нибудь в Вене или… недалеко от австро-венгерской границы… а вы… смогли бы иногда приезжать… навестить нас…

Гизела покраснела до корней волос и замолчала, но Миклош понял, что она хочет сказать.

Он понимал, что значит для нее сделать подобное предложение. Оно противоречило всему, во что она верила, и Миклош только сейчас понял, как сильно она его любит.

Она готова была поступиться своей чистотой и невинностью. Миклош был поражен в самое сердце. В его глазах появилось странное выражение, и он сказал:

— Посмотри на меня, милая.

Гизела не сразу нашла в себе силы поднять голову, потому что ей было стыдно.

Когда она все же посмотрела на него, кровь отхлынула от ее лица, а губы задрожали.

Миклош долго смотрел на нее, а когда заговорил, его голос был глубоким и немного неровным:

— Я обожаю тебя и преклоняюсь перед тобой. Твое предложение говорит мне о том, что твоя любовь столь же сильна, как и моя, а раз так, то поистине в этом мире нет ничего важнее тех чувств, которые мы испытываем друг к другу.

Гизеле казалось, что его голос проникает ей в самое сердце, а он продолжал:

— Но я не хочу видеться с тобой изредка, и тем более тайно. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной, стала моей половинкой, и чтобы об этом знал весь мир. Ты — моя! Моя навсегда, и я готов объявить об этом повсюду и выбить это огромными буквами на каждой горной вершине Венгрии.

Он говорил так страстно, что Гизела не смогла сдержать слез — слез счастья.

— Я… люблю тебя, — сказала она.

— Я тоже тебя люблю, — эхом откликнулся Миклош.

Он протянул к ней руки, но в это мгновение послышался стук в дверь, и Гизела после минутной паузы сказала:

— Войдите!

На пороге появился мальчик-посыльный и сообщил:

— Джентльмен желает видеть фрейлейн.

— Джентльмен? — переспросила Гизела и посмотрела на Миклоша.

В голове у нее пронеслось множество предположений о том, кто бы это мог быть. Маловероятно, конечно, но она опасалась, что этот посетитель окажется столь же неприятным, как тот немецкий офицер.

Потом она подумала, что, может быть, кто-то из артистов пришел навестить отца.

— Как его имя? — спросил Миклош.

— Он сказал, что приехал из Англии, ваше высочество, — ответил посыльный. — Он спросил господина Феррариса, а узнав, что тот болен, сказал, что хочет поговорить с фрейлейн.