Это было весьма цветистое, поэтическое послание, полное восхищения и преклонения, именно такое, полагал Андре, какое куртизанка любой национальности хотела бы получить от мужчины, которого она одарила своими ласками.

Жак дочитал письмо; глаза его блеснули.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Трудно поверить, что в вас течет английская кровь.

— Вы, конечно, намекаете на пресловутую английскую сдержанность, — улыбнулся Андре. — Если когда-нибудь вам доведется посетить Англию, вы будете немало удивлены.

Говоря это, он думал о женщинах, которые когда-то отвечали на его любовь если и не с таким безумным жаром, как Оркис, то, по крайней мере, с такой же страстью и пылом, какие он вложил в свои слова.

— Как только вы покинете город, я пошлю слугу отнести это письмо вместе с букетом из самых великолепных, изысканных орхидей — я выбирал их сам — в резиденцию Леклерка, — сказал Жак.

— Вы думаете, Оркис может пожелать еще раз встретиться со мной лично? — удивился Андре.

— Это бывает редко; обычно она проводит с мужчиной только одну ночь, — ответил Жак, — но Оркис непредсказуема, так что никогда нельзя знать точно.

— Вы поступаете весьма разумно, предусматривая все случайности, — заметил Керк Хорнер.

— Стараюсь ничего не упустить, — улыбнулся мулат. — Я уже много лет знаком с Оркис и знаю, что, когда имеешь с ней дело, надо держать ухо востро и быть готовым к любым неожиданностям.

Слуги вынесли из комнаты Андре его дорожный мешок и снесли его вниз, туда, где дожидалась лошадь.

— Позвольте мне расплатиться с вами хотя бы за лошадь и за цветы, — сказал Андре. — Вообще я хотел бы оплатить все расходы, которые вы понесли из-за меня.

Жак улыбнулся.

— Это все входит в мой долг Керку, — ответил он. — Керк мой друг, я обязан ему своей жизнью, а это слишком большая ценность, ее не измеришь никакими деньгами.

Все трое рассмеялись.

Однако, когда Андре попробовал настаивать, Жак и слушать его не захотел; он почувствовал, что, если будет продолжать стоять на своем, мулат может обидеться.

Андре понятны были его чувства; как говорил сам Жак, мулатам всегда не хватало уверенности в себе, что объяснялось их смешанным происхождением, а также отношением к ним со стороны окружающих. Быть полезным, необходимым белому человеку — это льстило их гордости.

И действительно — без Жака Андре просто пропал бы.

Жак решил помочь Андре добиться успеха в его поисках, придумал хитрую уловку с изменением его внешности, которую никто не должен был разгадать, так как все это поднимало его в собственных глазах.

Он подождал, пока слуга выйдет из комнаты, потом сказал:

— Я положил пакетик с порошком, которым вы намазаны, в мешок с вашими вещами.

— Когда мне нужно будет снова им воспользоваться? — спросил Андре.

— Недели через две-три, не раньше, — ответил мулат, — я наложил его достаточно густым слоем. Вы получились даже темнее меня, темнее многих других мулатов; но есть кое-что другое, что вам прядется подновлять каждые несколько дней, — это лунки ваших ногтей.

Андре взглянул на свои руки.

Он сразу вспомнил, как старательно Жак смазывал ему ногти у основания.

— Вы можете встретить очень много светлых мулатов, — объяснил Жак, — и внешне они ничем не отличаются от белых мужчин и женщин, за исключением одной детали — лунки их ногтей имеют более темный оттенок.

— Именно это позволяет распознать, — вмешался Керк, — «мазаны они дегтем или нет».

Это выражение довольно часто использовалось в Англии, и когда Андре кивнул головой, показывая, что понял его, Жак продолжал:

— Ногти ваши, естественно, будут расти, и помните — светлые полукружия у их основания вместо коричневых, свойственных мулатам, немедленно выдадут вас.

— Я буду помнить об этом, — сказал Андре. — Еще раз большое спасибо за все.

Крепко сжав руку Керка, он спросил:

— Если я буду в Америке, могу ли я первым делом посетить Бостон?

— Ты же знаешь, мы всегда тебе рады, — ответил его друг, — все мои домашние ждут тебя с нетерпением. Ты совершенно очаровал их!

Андре повернулся к Жаку:

— Керк сказал мне, что это вы сообщили ему о гибели моего дяди и трех его сыновей, после того как произошло это зверское убийство. У вас есть какие-нибудь сведения о том, где они могут быть похоронены?

— Я получил сведения о том, что всю семью убили, — ответил Жак, — вашего дядю, его жену и троих сыновей, а также маленькую девочку, которую они удочерили, дав ей фамилию де Вийяре, и нескольких друзей, скрывавшихся в их доме. Вот все, что я узнал, когда Керк попросил меня навести справки. — Он умолк на мгновение, потом тихо добавил:

— Не в обычаях Дессалина хоронить свои жертвы. Обычно их бросают там же, на месте убийства, оставляя гнить на той земле, которая им когда-то принадлежала; иногда трупы бросают в болота и топи, если они оказываются рядом. — Жак поколебался, прежде чем продолжить:

— Думаю, что мужчин пытали, это сейчас обычный, всем известный способ убийства на Гаити, так что подробностей я не узнавал.

Губы Андре крепко сжались, он весь напрягся. Потом он еще раз попрощался с Керком и вместе с Жаком спустился по лестнице.

С задней стороны дома, в небольшом дворике, где они были защищены от всех взглядов и никто, проходящий мимо, не мог бы заметить их отъезда, стояли две оседланные лошади.

Их держал под уздцы огромный негр, которого Жак представил как Тома.

Его черное лицо было явно негроидного типа и в то же время поражало какой-то дикой красотой.

Волосы, точно мелко вьющийся густой черный мох, окутывали голову; под низко нависшим лбом сияли умные темные глаза.

Когда он улыбался, все лицо его словно освещалось изнутри; Андре с первого взгляда понравился этот большой негр, он сразу понял, что ему можно безоговорочно доверять; в этом человеке чувствовалось что-то очень чистое, честное и искреннее, — ошибиться было невозможно.

Андре протянул негру руку.

— Рад познакомиться с вами, Тома, — сказал он, — мне очень приятно, что вы будете сопровождать меня в моем путешествии.

Какую-то секунду негр колебался. Андре понял, что тот смущен: ни один белый человек никогда еще не пожимал руки негру, а Тома, очевидно, было известно, кем является Андре на самом деле.

Потом он протянул свою большую черную руку — такую огромную, что рука Андре совсем утонула в ней; Андре почувствовал, как сильно негр сжал его пальцы.

— Тома будет охранять вас в пути, он готов пожертвовать для вас собственной жизнью, — сказал Жак. — Верьте ему, не скрывайте от него ничего.

Андре заметил, что к седлу каждой лошади сзади приторочено по большому тюку, и догадался, что там его одежда.

Он еще раз пожал руку Жаку, попытался выразить свою безмерную благодарность мулату, а затем они с Тома сели на своих лошадей и выехали со двора.

Тома ехал впереди, Андре за ним; дорога почти сразу пошла на подъем — за Порт-о-Пренсом начинались холмы.

Тома выбирал дорогу в стороне от людных, запруженных народом улиц, старался держаться подальше от центра города; они ехали узкими и пыльными улочками и переулками, которые вскоре превратились просто в колеи, проложенные повозками и телегами.

В доме у Жака была карта, и Андре знал, что, для того чтобы добраться до плантации дяди, они должны сначала проехать вдоль канала Святого Марка, затем подняться на Черные Горы и спуститься в долину, где обосновался Филипп де Вийяре, приехав на Гаити.

Посмотрев на карту, Андре понял, что Жак был прав, когда говорил, что от дядиной плантации до Порт-о-Пренса и до Ле-Капа примерно одинаковое расстояние.

Его немного утешало также, что Ле-Кап находится под командованием Анри Кристофа, хотя Андре все же предпочел бы с ним не встречаться. Тот построил в Ле-Капе великолепный дом, который сам же и поджег, едва завидев на горизонте французскую эскадру.

Кристоф тоже поубивал немало белых, но все, что Андре о нем слышал, говорило ему, что этот человек не такой жестокий, беспощадный тиран, как новоявленный император.

К тому же Анри Кристоф хоть и считал, что Гаити необходимо сбросить французское господство, утверждал в то же время, что разумно было бы сохранять и поддерживать дружеские отношения с другими белыми нациями, такими, как американцы и англичане, которые могут оказать им помощь.

Но в данный момент Кристоф, как и Дессалин, был занят борьбой с испанцами и попытками вытеснить их с острова, так что Андре, отправляясь в путь, молился только об одном — чтобы его поиски не затянулись слишком долго.

Когда они уже отъехали на достаточное расстояние от города и двигались вдоль берега по дороге, по сторонам которой расстилался пейзаж удивительной красоты, Андре наконец заговорил с негром:

— Мосье Жак рассказал вам. Тома, о цели моих поисков?

— Да, мосье; трудно.

— А он сказал вам, что у меня в руках, как мне кажется, ключ к разгадке того, где следует искать спрятанные деньги?

— Сказал, мосье.

Вытащив из кармана письмо дяди, Андре вслух прочитал Тома фразу с важной информацией.

— Я уверен, это означает, что деньги спрятаны в церкви или зарыты где-то в ее окрестностях.

Тома ничего не ответил; некоторое время они ехали в полном молчании, потом негр сказал:

— Мы найдем церковь.

— Там непременно должна быть хоть одна, — горячо воскликнул Андре.

Первую ночь они провели в маленьком кайе, то есть в жалкой лачуге в обычной гаитянской деревне.

Это было просто скопление деревянных и земляных хижин, покрытых тростниковыми крышами; некоторые были под крышами из пальмовых листьев; клочок земли, на котором каждая из них стояла, был огорожен колючими кактусами.

— Хорошие люди, — заметил Тома. — Не задают вопросов.

Тома спешился и подошел к ближайшему кайе поговорить со стариком, сидевшим на улице, покуривая глиняную трубку; Андре показалось, что они разговаривали ужасно долго.

Наконец негр вернулся, широко улыбаясь.

— Хорошее укрытие, — сообщил он, — новое кайе, пустое.

Оно стояло немного в стороне от остальных хижин, и его, видно, соорудили недавно; Тома указал Андре на свежие пальмовые листья, покрывавшие крышу, и еще не просохшие земляные стены.

Внутри было чисто, и когда Тома расстелил на полу циновку, которая должна была служить Андре постелью, тот подумал, что им повезло и это не самое худшее место для ночлега.

Они захватили с собой достаточно еды, ее должно было хватить на два дня.

«Когда запасы кончатся, — предупредил Жак, — положитесь на Тома. Возможно, то, что он достанет для вас, покажется вам не слишком вкусным, но, во всяком случае, вы не умрете от голода».

На ужин у них был цыпленок, небольшие, сваренные вкрутую яйца и холодная рыба, приготовленная в креольском соусе, который Андре нашел восхитительным.

Он ел все, что предлагал ему Тома, зная, что в таком жарком климате пища не может долго храниться, и понимая, что, вполне возможно, ему теперь долго не удастся прилично поесть.

Затем, поскольку он все еще не оправился от усталости после прошедшей ночи, Андре лег на циновку и мгновенно заснул. Ему показалось, что он только что закрыл глаза, как Тома уже начал будить его, говоря, что пора отправляться в путь.

На завтрак была только чашка кофе и черствая французская булочка, но Андре, проезжая под апельсиновым деревом, сорвал с него апельсин, который показался ему необыкновенно сочным и сладким.

Бананов вокруг тоже было предостаточно, и Андре подумал, что, даже если они не смогут достать нормальную еду, к которой он привык, он все же не останется голодным.

Они ехали не останавливаясь, теперь уже по направлению к горам, и вскоре за деревьями открылись чудесные, живописные пейзажи; вдалеке заблестело голубизной море.

Ехать приходилось очень медленно, иногда ветви красного, железного деревьев и сейбы сплетались над головой так плотно, что совсем закрывали солнце, и таинственный лесной полумрак вызывал какое-то странное нервное напряжение; все чувства обострялись до предела.

Длиннохвостые попугаи, сверкая малиновыми, желтыми и зелеными перьями, мелькали перед ними; иногда на пути попадались желтые, зеленые и белые орхидеи.

Нежными, многоцветными каскадами они струились с ветвей, оплетенных толстыми гибкими лианами, густой сетью повисшими между небом и землей, загораживая проход.

При виде орхидей Андре сразу вспомнил об Оркис; на какое-то мгновение он почувствовал, будто она снова рядом с ним; он не мог избавиться от воспоминаний о ее трепещущем теле, ее руках, обвивающихся вокруг него, ее требовательных, ищущих губах.

Затем он постарался выбросить эти мысли из головы.

Андре пришло в голову, что Оркис, подобно лианам, опутывает человека, обвивается вокруг него, все теснее, все туже сжимая свои кольца, до тех пор пока он, потеряв всякое достоинство, не становится лишь рабом, покорно выполняющим все ее желания.

Вторая ночь их путешествия была не так удачна, как первая.

Маленькие деревушки, кайе под крышами из пальмовых листьев, сгрудившиеся в одну кучу, мимо которых они проезжали, чем-то не понравились Тома, но у Андре было такое впечатление, что и лес его тоже не слишком привлекает, что негр боится его.

В одном месте, там, где тропинка совсем терялась, пересекаясь с другой, они увидели высокий столб, который явно был кем-то специально поставлен.

На его верхушке покачивался привязанный за рога черный козел.

Тома уже и раньше говорил Андре, что пересекающиеся пути, или «каррэфур» — перепутья, как их тут называли, считаются на Гаити священными. По пути им уже встретился один маленький алтарь, воздвигнутый, очевидно, в честь какого-то местного божества — лоа.

— Это и есть тот ритуал воду, о котором ты говорил мне? — спросил Андре у Тома.

— Да, мосье.

Его тон и выражение лица, когда он смотрел на лоа, подсказали Андре, что негр — приверженец этой древней религии, и он не стал больше ничего спрашивать.

Однако на этот раз Тома взглянул на черного козла испуганно, почти с ужасом.

— Что это значит, Тома? — поинтересовался Андре, указывая на столб.

— Воду, мосье, — ответил негр, — жертвоприношение Педро.

— А кто это? — удивился Андре.

— Педро нехороший! Кубинский бог, черная магия!

Услышав это, Андре чуть не расхохотался, но, понимая, что для негра это очень серьезно, удержался от смеха и спросил:

— А какие есть добрые боги? Кому ты поклоняешься и приносишь жертвы?

С минуту он думал, что Тома не ответит ему, но тот наконец сказал:

— Дамбаллах, мосье. Дамбаллах Уэйдо — великий бог. Он поможет вам.

— Я очень надеюсь, что он это сделает! — воскликнул Андре.

— У мосье нет ненависти к волу? — испытующе спросил негр.

— С какой стати? — удивился Андре. — Я не много знаю об этой религии, но считаю, что у каждого человека есть право выбирать то вероисповедание, которое ему больше по душе. — Андре показалось, что на лице Тома появилось облегчение, и он поспешил добавить:

— Я родился в католической семье, меня крестили, но у меня есть друзья и среди протестантов, и среди буддистов, и среди мусульман. Думаю, они ничем не лучше и не хуже меня и отвечают за свои поступки только перед своими собственными богами.

Тома снова посмотрел наверх, на козла. Они продолжали свой путь, и негр направил свою лошадь так, чтобы она шла рядом с лошадью Андре.

— Дамбаллах поможет вам, мосье. Поможет вам, найдет, где спрятано сокровище.

— Если он действительно расскажет мне об этом, — ответил Андре, — я выслушаю его с величайшим вниманием и почтением и с удовольствием воздам ему все жертвы, какие только потребуются, в знак моей благодарности.

Негр кивнул головой.

— Положитесь на меня, мосье, — коротко ответил он, и дальше они уже ехали молча, ни о чем не переговариваясь.

Они провели не слишком приятную ночь на поляне в лесу; единственным прикрытием служили им ветви деревьев, возносившихся ввысь; где-то там, в вышине, над их головой ветви сплетались, образуя нечто похожее на купол громадного собора.

Андре чувствовал, что Тома не нравится это место, что негру здесь не по себе, он в крайнем напряжении; Андре удалось поспать совсем немного, как Тома уже разбудил его, призывая ехать дальше; солнце еще только поднималось из-за деревьев; лошадь Андре была уже оседлана.

Кофе на завтрак уже не было — только несколько кусочков засохшего хлеба да фрукты, которые они срывали прямо с деревьев.

Они перевалили через Черные Горы и по крутому склону быстро спустились вниз, в долину. У подножия гор лежала деревушка; Тома, зайдя в одну из хижин, нашел человека, вскипятившего им воду для кофе, который они везли с собой в седельных сумках.

Следующую ночь они провели в деревне, где люди смотрели на Андре подозрительно, судя по всему не поверив истории, которую рассказал им Тома.

— Иногда, мосье, из-за мулатов бывают неприятности, — объяснил негр их поведение. — Они умны. Приказывают и хотят, чтобы черные подчинялись. А если нет… мулаты жестокие.

Воистину, эта страна раздираема внутренними противоречиями, подумал Андре; ему стало жаль людей, которые не знают, на кого можно положиться, кому верить.

Наконец, когда Андре уже почти не надеялся на это, — ему казалось, что они едут так уже целые годы и путешествие никогда не кончится, — впереди показалась долина.

Горы остались позади, и Тома, указывая на долину, сказал Андре, что это именно то место, которое им нужно.

Хотя и в лесу было очень красиво, но пейзаж, расстилавшийся сейчас перед ними, был настолько прекрасен, что дух захватывало!

Сначала шли волнистые поля сахарного тростника, теперь уже кое-где заросшие или поделенные на клочки, видимо, местными крестьянами.

Андре представлял себе, как чудесно они, должно быть, выглядели в годы процветания, когда дядя писал им во Францию восторженные письма о том, как богата и плодородна здесь земля и какие огромные доходы она приносит.

Они проехали мимо покинутых, постепенно разрушающихся сахарных заводов; когда-то волы неутомимо и однообразно шли здесь по кругу, вращая мельничные колеса, приводя в движение жернова.

Одно поле сменялось другим; по всей видимости, равнина была необыкновенно плодородна; поток воды, изгибаясь, струился через поля, окруженные и защищенные высокими отрогами гор.

Каждый новый вид, открывавшийся перед глазами, поражал своей красотою настолько, что Андре казалось, будто он каким-то чудом вдруг очутился в раю.

Они ехали не останавливаясь, не давая себе передышки; Андре не спрашивал, почему Тома не хочет отдохнуть, — он и так знал, что негр ведет его прямо к дядиному дому.

Они въехали в развалившиеся ворота, от которых остались одни столбы; фламбойяны вдоль подъездной дорожки как раз начинали цвести — каждое дерево было усыпано чудными пламенеющими, горящими как огонь цветами; их прелесть невозможно было описать никакими словами.

Бугенвиллия вилась по стенам, кое-где оседавшим или совсем обрушившимся, оплетала полуразрушенные колонны, взметаясь каскадами пурпурного, алого, карминного пламени.

Жасмин золотился на солнце, его громадные кусты, усыпанные белыми, сияющими цветами, вздымали свои шапки выше деревьев, белоснежные каллы и цветущие апельсиновые деревца наполняли воздух упоительным ароматом.

Путешественникам пришлось прокладывать себе дорогу через разросшиеся заросли кустов, пока наконец, завернув за поворот тропинки, бывшей некогда подъездной аллеей, они не увидели дом, стоявший к ним фасадом.

В письмах дядя с необыкновенной гордостью описывал свое жилище. Это действительно было прекрасное, внушительное здание с белыми оштукатуренными стенами, архитектура которого удивительно гармонировала с окружающим пейзажем.

Постройка была двухэтажной; весь первый этаж опоясывал широкий балкон, на который снизу вела выгнутая подковой пологая лестница; теперь балкон был разрушен, во многих местах зияли дыры.

За долгие годы черепица с крыши кое-где обвалилась; бурные, иногда задувавшие здесь ветры, сорвав ее, разбросали перед домом. Весь фасад тоже был испещрен дырами и проломами — без сомнения, дело рук некогда хозяйничавших тут варваров.

Входная дверь была сорвана с петель; все вокруг поросло лишайниками; переплетающиеся стебли вьющихся растений гирляндами свисали, обвиваясь вокруг колонн и остатков балкона, занавешивали окна, не давая солнечным лучам проникать через них.

Все здесь было до такой степени ветхим, разваливающимся, заброшенным, что один только вид этого места вызывал в душе чувство гнетущей тоски и подавленности.

Всадники спешились, и Андре прошел в дом, стараясь как можно осторожнее ступать по полусгнившему настилу пола.

Он нисколько не удивился, обнаружив, что комнаты совершенно пусты, если не считать осыпавшейся с потолка штукатурки да разбитых деревянных ставней; все, что можно было унести, было разграблено и похищено.

Часть дома в свое время горела — здесь стены были почерневшие, обугленные. Полы везде были покрыты толстым слоем пыли, со стен и потолков свисала паутина, — в общем, дом являл собой грустное зрелище полного разорения и запустения.

— Для нас здесь, очевидно, ничего не оставили, — заметил Андре, обращаясь к Тома.

Это были первые слова, произнесенные им с того момента, как они подъехали к дому.

Андре рад был снова выйти на воздух, в заросший вьющимися растениями цветущий сад.

— Никто не приходит сюда, — сказал Тома. — Плохо! Злые чары!

— Чары? При чем здесь это? — удивился Андре.

Вместо ответа негр повернулся и указал куда-то в сторону.

Андре проследил за направлением его руки.

— Что это? Что ты мне показываешь? Затем он увидел, что на одной из колонн, у подножия лестницы, лежит что-то похожее на согнутую ветку или обрывок веревки.

— Что это такое? — удивленно воскликнул Андре.

— «Оуанга» Педро — черная магия — зло! — ответил Тома.

— Чепуха! — возразил Андре. — Я не верю во все эти выдумки. Для тебя это, может быть, что-то и значит, но не для меня! — Он проговорил все это очень резко. Потом, заметив, какое огорченное лицо стало у негра, быстро сказал:

— Прости меня, Тома. Я не хотел расстраивать тебя, возможно, это вырвалось у меня от страха. На меня все это тоже подействовало. В этой стране запросто можно поверить во что угодно, в любую магию — черную или белую.

— Идите сюда, посмотрите, мосье, — позвал его Тома.

Они подошли к колонне, и Андре разглядел наконец предмет, увиденный им издалека. Это и в самом деле была веревка.

Она была толстая — примерно с руку мужчины в запястье, — бледно-зеленая, длиной около двух футов; концы ее были связаны вместе цветными шерстяными нитками, а в узлы были воткнуты перья — обыкновенные куриные перья, наполовину белые, наполовину красные.

Часть веревки была присыпана каким-то белым порошком, который начал шелушиться и осыпаться, как только Андре дотронулся до него. Другую часть покрывало нечто застывшее, высохшее и почерневшее. Андре был уверен, что это кровь.

— Что это? — спросил он опять.

— Говорю вам, мосье, зеленая змея-»оуанга» Педро. Это сильное волшебство — Magie Noir!6.

— Но зачем это здесь?

— Не знаю, мосье. Просто кому-то известно, что вы приезжаете.

— Я? Приезжаю сюда? Как может кто-нибудь знать об этом? — не поверил Андре.

Тома обратил свой взгляд в сторону гор, потом ответил:

— Всем известно все. Барабаны говорят.

— То есть ты хочешь сказать, — начал медленно и терпеливо выяснять Андре, — что о моем прибытии сюда, на эту пустынную и заброшенную плантацию, может быть уже известно кому-либо из тех, кто занимается колдовством и может вызывать богов воду?

Тома кивнул.

— Знаешь, мне невероятно трудно поверить во все, что ты говоришь мне, — признался Андре.

Он взглянул на обрывок веревки и обнаружил, что она, по всей видимости, лежит здесь совсем недолго.

Андре коснулся пальцами ее темного конца, того, который, как ему показалось, был измазан кровью; он был мягкий и влажный на ощупь. Это на самом деле была кровь!

Он заметил также, что колонна, на которой лежала «оуанга», была очищена от кустарников, в то время как другая, с противоположной стороны, совершенно скрывалась в их зарослях.

Без сомнения, веревку, изображавшую змею, положили сюда недавно, возможно даже только сегодня утром или прошлой ночью.

— Я ничего не понимаю в этом, Тома, — сказал Андре, — знаю только одно — все это мне очень не нравится.

— Не беспокойтесь, мосье, — ответил Тома. — Найду хорошего папалои, все будет хорошо.

— Что это? — спросил Андре.

— Это человек, мосье.

— Да, но что за человек, кто он?

— Тот, кого вы называете священником; священник воду.

Андре потер рукой лоб.

— Должен ли я понимать это так, что, для того чтобы уничтожить силу заклятия, которое несет мне это изображение змеи, мы должны найти жреца воду, посвященного в тайны белой магии?

— Именно так, мосье.

— Это кажется мне самым невероят… — Андре прикусил язык, оборвав фразу на полуслове.

Внезапно он вспомнил, как Жак говорил о том, что если он хочет, чтобы его принимали за мулата, то он должен не только выглядеть, но и думать, как мулат.

Мулаты верят в воду так же, как и негры. Ну что ж, отлично, — как говорится, надо испить чашу до дна! Каким бы странным и необычным ни казалось ему все происходящее, он будет отныне вести себя как настоящий гаитянин, и если для этого понадобится участвовать в борьбе белой и черной магии, то он и на это согласен.

— Где ты думаешь найти жреца — этого самого папалои? — спросил он у негра.

— Я найду, мосье.

— Ладно, согласен, — не стал настаивать Андре. — А пока что давай-ка избавимся от этого хлама!

Он сдернул веревку с колонны и, размахнувшись, изо всех сил зашвырнул ее в густые, непролазные заросли кустов, покрывавшие все пространство около дома.

— Слава Богу, она хоть не взорвалась! — улыбнулся Андре, но Тома смотрел на него без улыбки.

— Проклятие все еще здесь, пока папалои не снимет его.

Андре, снова придя в хорошее настроение, хлопнул негра по плечу.

— Ну так найди мне этого твоего папалои, — воскликнул он, — а заодно и какое-нибудь местечко в доме, где бы я мог проспать эту ночь, не опасаясь, что крыша обрушится мне на голову или пол подо мною провалится. — Взглянув на дом, он добавил печально:. — По крайней мере, во сне я смогу почувствовать себя хозяином плантации де Вийяре, который спит спокойно в своем собственном доме, принадлежащем ему по закону, хотя никто, пожалуй, и не поверит этому, кроме тебя.

С минуту Тома ничего не отвечал; потом сказал так тихо, что Андре едва мог расслышать его:

— Дамбаллах откроет, мосье, где спрятано сокровище.