Оставив рассыпанные луидоры лежать на пол., Андре насыпал немного порошка в мисочку, которую нашел в углу каюты среди других умывальных принадлежностей.

Добавив немного воды — в точности так, как советовал ему Тома, — Андре как следует размешал получившуюся массу.

Через несколько секунд она стала совершенно чистой и прозрачной, такой, какую тогда, в саду, подал им неф, чтобы они вымыли руки после еды.

Усевшись перед зеркалом, Сона сняла с головы темный плат и покрывало. Ее чудесные золотистые волосы рассыпались по плечам.

Андре поставил перед ней мисочку.

— Вот то, что тебе нужно, — сказал он. — Я не буду смотреть на тебя до тех пор, пока ты снова не превратишься в ту маленькую святую, в которую я с первого взгляда влюбился тогда, в лесу.

— Я… не святая, — мягко возразила Сона. — Я., твоя жена… разве ты забыл? — спросила она с улыбкой.

— Я не забыл, — ответил Андре, — так что поторопись, потому что я хочу вести себя с тобой как со своей женой, а вовсе не как с темнокожей монахиней!

Намочив в мисочке свой носовой платок, Сона стала старательно протирать им лицо.

— Немного щиплет, — заметила она, — но матушка-настоятельница дала мне с собой крем, специально приготовленный из меда и лепестков розы; она сказала, что он снимает всякое раздражение.

— Надеюсь, ты не весь порошок истратишь? — улыбнулся Андре. — Не забудь оставить и мне немножко.

В дверь постучали, и Андре подошел, чтобы открыть.

— Капитан приветствует вас, сэр. Он просил узнать, не желаете ли вы заказать ужин и бутылку хорошего вина. Мы снимаемся с якоря.

— Пожалуйста, поблагодарите капитана, — ответил Андре, — и передайте ему, что мы с удовольствием примем его предложение.

Андре закрыл дверь.

— Поспеши! — повернулся он к Соне. — Когда я тоже приведу себя в божеский вид, мы устроим торжественный ужин, и я выпью за здоровье новобрачной — моей любимой, прекрасной жены!

— Я уже почти закончила, — ответила Сона. — Слава Богу, матушка-настоятельница решила, что достаточно будет покрасить мне только лицо и руки.

Андре снял куртку и повесил ее очень осторожно, так чтобы бриллианты не вывалились из-за подкладки.

«Завтра, — подумал он, — надо будет положить их обратно в сумку, где они и хранились вначале».

Сегодня он слишком устал и не хотел этим заниматься.

Но, каким бы усталым он себя ни чувствовал, Андре знал, что должен доставить удовольствие Соне и снять с себя толстый слой красящего порошка, который Жак наложил на него так искусно и который служил ему верой и правдой, защищая от всех опасностей.

Вскочив со стула, Сона повернула к Андре свое личико.

— Смотри! — воскликнула она радостно. — Я снова стала самой собой! Надеюсь, теперь я именно такая жена, на которой мечтал жениться мой муж! Андре взглянул на нее, и их глаза встретились.

— Очень скоро, — сказал Андре, — я расскажу тебе обо всем, что чувствует твой муж, когда смотрит на тебя, но сначала мне нужно тоже вернуть себе нормальный вид, а так как краска покрывает все мое тело, то я предлагаю тебе пока что прилечь, задернуть занавески над кроватью и немного отдохнуть перед ужином.

Сона посмотрела на него широко открытыми глазами, потом взяла свой узелок. Андре начал развязывать галстук.

— Если ты хочешь послушаться моего совета, — сказал он, — ты снимешь с себя все и наденешь только ночную рубашку и пеньюар, если, конечно, он у тебя есть. В конце концов, ты ведь ужинаешь только в обществе своего мужа, а перед ним можно так показаться!

— Я… я думаю… это неудобно. Я буду стесняться, — смущенно прошептала Сона.

— Мне нравится, когда ты стесняешься, — улыбнувшись, ответил Андре. — А теперь предупреждаю — я собираюсь полностью раздеться, снять с себя абсолютно все!

Сона вскрикнула и юркнула в кровать за занавески.

Андре быстро скинул одежду и стал тщательно натирать себя чудодейственной жидкостью, как это только что делала Сона.

Толстый и прочный красочный слой исчезал прямо на глазах.

Сначала побелело его лицо, затем Андре стер краску с одной стороны груди и только было собрался приняться за вторую, как раздался стук в дверь.

Быстро схватив полотенце и обернув его вокруг бедер, он крикнул:

— Войдите!

Стюард, с подносом в руках, вошел в каюту.

Поднос весь был уставлен тарелками с едой; бутылка вина высовывалась из ведерка со льдом. Слуга поставил поднос на стол.

— Может быть, вы желаете, чтобы я остался и прислуживал вам за столом, сэр? — спросил он. Задавая вопрос, он взглянул на Андре, да так и застыл с открытым ртом. Затем, немного придя в себя, воскликнул:

— В жизни не видал еще человека с пестрой грудью! — Сообразив, что его замечание могло показаться несколько дерзким, он тут же поправился:

— Прошу прощения, сэр!

— Ничего, — улыбнулся Андре. — Нам не потребуется ваша помощь, мы поужинаем сами, большое спасибо!

Слуга поспешил выскочить за дверь, и Андре рассмеялся. Интересно, подумал он, какую историю он расскажет другим матросам, какие небылицы наплетет им?

Наконец, очистившись почти полностью, Андре насухо вытерся и, достав из саквояжа чистую, хотя и несколько помятую рубашку, переоделся.

К счастью, там нашлась еще и пара чистых хороших брюк. Приняв, насколько это было возможно, приличный вид, Андре раздвинул занавески.

— Ужин подан, миледи! — торжественно возвестил он и тут увидел, что Сона крепко и сладко спит.

Как он и просил, она надела на себя только ночную рубашку, а ее белый пеньюар висел на спинке кровати.

Она так устала, что, вероятно, заснула в ту же секунду, как только голова ее коснулась подушки.

Чуть наклонившись, Андре нежно смотрел на свою спящую жену.

Она была невыразимо прекрасна: светлые, золотистые волосы рассыпались по подушке, кожа казалась теперь даже белее, чем, как он помнил, она была раньше, длинные, темные ресницы бросали тень на щеки.

Она выглядела такой юной, такой невинной, от нее словно исходило сияние удивительной, неземной чистоты; он никогда еще не встречал женщин, подобных ей.

Очень осторожно Андре снова закрыл занавески.

Затем присел к столу и немного поел, запивая ужин вином.

Он вдруг почувствовал, что сильно проголодался, и решил, что это, должно быть, оттого, что спало то страшное напряжение, когда он постоянно должен был думать о том, как спастись самому и, что самое главное, — как спасти Сону.

Только теперь Андре до конца осознал, какая страшная угроза висела над ними в течение последних двух дней.

Он понял, как боялся Тома, что их схватят, прежде чем они доберутся до Ле-Капа, но и потом, когда они были уже в городе, в любой момент можно было ожидать, что какой-нибудь не в меру усердный вояка или новоиспеченный бюрократ надумает допросить их.

Опасности подстерегали их на каждом шагу, с ними могли произойти самые ужасные вещи, и все же благодаря покровительству Господа и Дамбаллаха они остались целы и невредимы, ничто больше не угрожало им, и это не было минутной передышкой, нет, теперь они могли жить спокойно и счастливо всю свою жизнь.

С бокалом вина в руке Андре сидел за столом, размышляя о людях, которых встретил с тех пор, как впервые ступил на землю Гаити, — о Жаке и Оркис, Тома и матери-игуменье, но больше всего — о Соне.

Она была той девушкой, о которой он всегда мечтал, по которой томился, желая встретить когда-нибудь и назвать ее своей женой и в то же время боясь, что никогда не сможет ее отыскать.

Она была молода, гораздо моложе, чем он представлял себе свою будущую жену, но он знал, что она обладает удивительным чутьем и большой житейской мудростью человека, прожившего на свете уже много лет.

Она словно воплотила в себе все лучшие принципы и идеалы, которые, скрытые от бесстыдного и циничного мира, всегда хранились там, в самой глубине его души.

Стюард зашел, чтобы взять поднос с посудой, и тут только Андре заметил, что незаметно для самого себя выпил почти всю бутылку вина.

Он чувствовал себя бесконечно усталым, а потому разделся и лег в постель.

С минуту он вглядывался в прекрасное лицо, лежавшее рядом с ним на подушке, и наконец, слегка улыбнувшись, решил, что впереди у них еще целая жизнь, так что с его стороны было бы слишком жестоко будить ее теперь.

Корабль медленно, но неуклонно двигался по глади совершенно спокойного моря.

Ветра почти не было, поэтому качка не ощущалась; судно плавно, еле заметно приподнималось и опускалось на волнах, не причиняя ни малейшего беспокойства тем, кто находился в каюте.

Андре открыл глаза.

Лишь слабый свет проникал через иллюминаторы, и он подумал, что, должно быть, еще очень рано.

Он выглянул в просвет между занавесками, которые раздвинул вчера перед тем, как лечь спать, боясь, что иначе ночью им будет слишком душно, и увидел свою жену, которая, сидя перед зеркалом, расчесывала свои чудесные, золотистые волосы.

На ней была только длинная ночная рубашка, и Андре представил себе, как тихо она, наверное, соскользнула с кровати, стараясь не разбудить его.

Он долго смотрел на нее, на искорки света, вспыхивавшие в ее волосах, любуясь грациозным движением ее руки, всей ее тоненькой, хрупкой фигуркой под грубой ночной рубашкой, видимо, сшитой для нее монахинями.

Она закончила причесываться и поднялась, стараясь двигаться очень осторожно, так как корабль все же немного качало.

Из-под полуприкрытых век Андре наблюдал, как она идет к кровати, ступая на цыпочках, почти неслышно; она, конечно, была уверена, что он все еще спит.

Она подошла и легла очень тихо, даже не коснувшись его.

Только тогда Андре наконец повернулся и, обняв ее, притянул к себе.

— Ты не спишь?! — воскликнула Сона укоризненно.

— Я наблюдал, как кто-то, очень славный, наводил красоту, стараясь стать еще прелестнее для меня.

— О Андре… Мне так жаль… Я так виновата перед тобой! Я нечаянно заснула вчера, и только когда проснулась сегодня утром, поняла, что я проспала… мой свадебный ужин!

— Не расстраивайся, мы восполним эту потерю! — утешил ее Андре. — У нас с тобой будет еще много ужинов. Удивительная это была брачная ночь, любовь моя! Моя молодая жена не обращала никакого внимания на своего мужа!

— Ты же знаешь, что это… не правда! Просто я так устала, так ужасно устала! Но я совсем не собиралась спать!

— Я тоже был совсем без сил, солнышко мое, — ответил Андре, — иначе я мог бы оказаться настолько бессердечным, чтобы разбудить тебя, нарушить твой сладкий сон!

— Лучше бы… ты так и сделал, — прошептала Сона.

Андре взглянул на нее, потом повернул ее к себе так, чтобы видеть ее лицо, которое она пыталась спрятать у него на плече.

— А вот теперь я проснулся вполне отдохнувшим, и ты тоже, моя чудесная, белоснежная невеста!

— И ты… очень красивый… мой чудесный, белоснежный… муж!

Он сильно и резко притянул ее к себе.

— Ты права! — воскликнул Андре. — Мы теперь муж и жена! Жизнь моя, любимая, ты понимаешь, что произошло? Мы обвенчаны!

Он страстно прижался своими губами к ее губам и стал целовать ее сперва сильно и жадно, точно желая найти выход переполнявшим его чувствам, потом более спокойно и нежно. Он ощущал во рту сладость ее языка и губ, обнимал ее, лаская ее хрупкое тело, чувствуя, как оно трепещет под его пальцами.

— Я люблю тебя! — воскликнул Андре. — Боже, как я люблю тебя! И мы спасены! Любовь моя, счастье мое, ты понимаешь? Спасены!

— Я так боялась, — прошептала Сона, — боялась, что солдаты могут схватить нас… или, что когда мы попадем в Ле-Кап, что-нибудь случится… и нас… убьют…

Было в ее голосе что-то такое, что подсказало Андре, что тот ужас, который она пережила в детстве, не забылся, и она боялась, что он может повториться.

Он любил ее очень сильно, и для него самое главное было то, что ощущает и думает она, ее душевное состояние, ее покой, поэтому он сказал очень ласково и нежно:

— Теперь нам ничто не угрожает, жизнь моя. Мы здесь в полной безопасности. Не надо думать о прошлом, тебе больше нечего бояться. Я знаю, такое нелегко забыть, но теперь, когда мы вместе и так счастливы, все плохое, все страшное будет постепенно отступать, пока наконец не исчезнет навсегда!

— Когда ты обнимаешь меня вот так… мне так спокойно и надежно… и я забываю обо всем…

— На это я и надеюсь, — сказал Андре. — Лучше вспоминать обо всем хорошем и о тех людях, которые были добры к нам, — таким, как мать-настоятельница, Тома, этот священник, который дал нам приют и обвенчал вчера ночью.

— Так мы теперь… женаты, — произнесла Сона, — и ты мой муж?

В голосе ее внезапно послышался страх, словно она опасалась, что брак их не был законным или что все это ей только приснилось.

— Мы женаты, и я — твой муж, — твердо ответил Андре, — но так как мне кажется, что это доставит тебе удовольствие, бесценная моя, мы устроим еще одну свадебную церемонию в католическом соборе в Америке или когда вернемся в Лондон.

— Я и так очень счастлива, — прошептала Сона, — но мне хотелось бы… быть красивой, чтобы ты мог любоваться мною в день нашей свадьбы. Мне… так противно было ходить с этой коричневой краской на лице!

— Это была совершенно необходимая предосторожность, — успокоил ее Андре. — Мне ведь тоже пришлось применить эту хитрость, иначе я никогда не добрался бы до имения де Вийяре и не встретил бы тебя!

— Я люблю тебя! — прошептала Сона. — И я люблю то дерево, чья кора помогла тебе превратиться в мулата и избежать опасности, хотя в душе ты остался совсем другим, нисколько не похожим на них.

Андре знал, что ужас перед мулатами не скоро изгладится из ее души, но что касается его самого — он будет вечно признателен Жаку за его неоценимую помощь и в один прекрасный день непременно отблагодарит его за доброту, возможно, при содействии Керка.

Вслух Андре сказал:

— Если мы не хотим оказаться неблагодарными, то есть еще кто-то, о ком мы не должны забывать.

— Кто же это? — спросила Сона.

— Дамбаллах, — улыбнулся Андре. — Он охранял нас и помогал во всем. Если бы барабаны не предупредили Тома, я остался бы на плантации, и солдаты застали бы меня врасплох. Сона испуганно вскрикнула:

— О Андре… Андре! Подумать только… тебя ведь могли бы убить!.. Я никогда бы ухе не смогла полюбить никого другого! Я так и жила бы в этой обители, пока не постарела бы и не умерла… как эти бедные старые монахини!

— К счастью, этого не случилось, — мягко сказал Андре, желая ее успокоить, — но мы всегда должны с благодарностью вспоминать о барабанах воду. — Вздохнув, он добавил:

— Когда я приехал на Гаити, мне даже в голову не могло прийти, что я когда-нибудь поверю в воду. Мне чудилось тогда в барабанах что-то зловещее.

— Для нас их голос был… зовом любви! — ответила Сона. — Этот голос спас тебя, благодаря ему мы обвенчались и плывем теперь на этом прекрасном корабле!

— Да, ты права, голос этих барабанов звучал для нас как зов любви, — согласился Андре. — Всю жизнь теперь мы будем вспоминать о них с нежностью и благодарностью!

Сказав это, Андре поцеловал ее в лоб, ощутив при этом, как вся она потянулась к нему, приоткрыв губы для поцелуя.

— Ты так прекрасна! — восхищенно воскликнул Андре. — Так удивительно совершенна, что я и сейчас еще боюсь — вдруг ты святая и я не смею тебя касаться?!

— Но ведь ты… касаешься меня, — еле слышно прошептала Сона.

— Не так полно, как мне хотелось бы, — возразил Андре. — Я хотел бы целовать тебя всю, обнять так, чтобы чувствовать, что каждая клеточка твоего тела принадлежит мне, что ты вся моя, и только моя! Подожди немножко, любовь моя, и я покрою поцелуями тебя всю — от твоих чудесных, сияющих волос до кончиков пальцев твоих маленьких, нежных ножек!

— Я… тоже этого хочу, — тихонько пробормотала Сона.

— Но пока что, — продолжал Андре, — мне придется довольствоваться тем, что я могу целовать твои губы и ощущать, какая гладкая, шелковистая и нежная у тебя кожа.

Он стал целовать ее глаза, потом нагнулся и начал покрывать поцелуями ее шею; он почувствовал, как Сона вздрогнула.

Затем, очень осторожно и нежно, так, чтобы не напугать ее, Андре спустил с ее плеч грубую ночную рубашку, ласково касаясь губами ее груди.

Он прикасался к ее телу так мягко, так любовно, словно перед ним был полураспустившийся чудесный цветок, белая лилия — символ ее прелести и чистоты.

Андре чувствовал, как трепещет ее юное, нежное тело, как сердце ее отчаянно колотится в такт неистовым биениям его собственного сердца, и поцелуи его становились все более страстными, все более самозабвенными.

Он почувствовал, как по телу ее пробежал огонь, и понял, что в ней горит такое же желание, как и в нем.

— Я… люблю тебя, — пробормотала она чуть слышно.

— А я просто без ума от тебя. Ты счастлива? Я даю тебе хоть немного радости?

— Ты… волнуешь меня…

— Что ты сейчас чувствуешь?

— У меня как будто мурашки бегают по спине…

— Мурашки?

— Ну, такие маленькие… язычки пламени… они словно вспыхивают во мне…

— Я чувствую их на твоих губах.

— Целуй меня… О Андре… Целуй меня еще!

Андре покрыл ее поцелуями, и где-то в самой глубине его сознания промелькнула мысль, что боги, соединившие их друг с другом, радуются и ликуют сейчас, взирая на них с высоты.

Человек не может жить без любви, любовь — это свет небесный, отблеск божественного огня, ниспосланный нам Господом.

В эту минуту Андре казалось, что все боги — христиан и буддистов, мусульман и воду — соединились в единое могучее и доброе божество Любви.

Все они призывали человека оглянуться вокруг себя, искать тех, кому нужны его помощь и дружба, тех, кто жаждет его любви, — искать свою вторую половину. Все они внушали человеку, что жизнь его должна быть наполнена не враждой и не ненавистью, а только любовью, что только любовь дает его жизни смысл, наполняет ее счастьем и благодатью.

Андре знал, что его чувство к Соне — это все лучшее, все самое высокое, что есть в его душе.

Любовь, которую она ему дарила, шла из самой глубины ее сердца, бившегося в едином ритме с его сердцем, из ее светлой, прекрасной души, полной небесной прелести и чистоты.

— Я люблю, люблю тебя! — повторял Андре. — Я восхищаюсь тобой и преклоняюсь перед тобой, моя ненаглядная маленькая святая, моя драгоценная жена!

— Обними меня… крепче… О Андре!.. Я люблю тебя… так сильно, что даже боюсь этого!

— Тебе нечего больше бояться, моя радость!

— Меня пугает моя любовь к тебе… Я думала, что больше любить уже невозможно, но она становится все сильнее!..

— Я сделаю все, чтобы ты полюбила меня еще в тысячу раз сильнее, жизнь моя! Наша жизнь до краев будет наполнена любовью, обещаю тебе!

— Милый… любимый мой… Люблю… люблю тебя!

Губы Соны были полуоткрыты, она дышала прерывисто, и в глазах ее появился первый проблеск зарождающегося желания.

Она была так прекрасна, что Андре не находил слов, он мог только бормотать, точно в забытьи:

— Любимая, прекрасная моя, моя восхитительная маленькая жена!

Волна счастья захлестнула его, потопив все слова; как и тогда, в саду, он почувствовал, точно тело его стало невесомым и оба они, оторвавшись от земли, взлетают все выше и выше, к ослепительному, солнечному небу…

— Я… обожаю тебя! — шептала Сона, касаясь губами его губ. — Люби меня… О Андре, люби, люби меня!

Они больше не существовали отдельно друг от друга, но стали единым целым, частицей вечного, могучего потока жизни.